Прошло три года. Страшных три года.
Таня осталась после них совсем опустошенной и морально, и физически.
Ее выпусти из тюрьмы через месяц, так и не извинившись за все с ней содеянное. Почему ее держали так долго, она не поняла. Ребенка она потеряла.
Этот месяц, проведенный ею в камере очень многое для нее открыл. Она очень часто общалась со своим Ангелом и задавала ему самый невероятные и немыслимые вопросы. Ответы, которые она получала, свели бы с ума любого нормального человека, если ему это озвучить, но Таня сказала сама себе, что никогда не будет рассказывать об этих беседах никому. Никогда!
Первое, что она сделала, когда очутилась на свободе, это поехала в Пущино. Оказалось, что лабораторию закрыли. Здание было опечатано и стояло пустое и тоскливое. Тетю Машу она нашла в ее доме. Та бросилась к Тане на грудь и громко разрыдалась, приговаривая:
– Боже мой! Живая! Боже мой! Счастье-то какое!
Она очень изменилась. Было заметно, что она тоже была опустошена внутренне, постарела и похудела внешне и пугалась каждого шороха. Вот она то и рассказала ей все, и даже то, как погиб Феликс.
– Ой, Танюшенька! Страсти-то какие! Феликса приехали забирать через неделю после того, как увезли вас. С утра, как все про вас узнали, сразу ничего не поняли, но за эту неделю шуму было! Во-первых, отстранили от дел вашего главного начальника в Министерстве, Генриха Степановича Ивановского. Мало этого, выгнали из партии. Во-вторых, всех ребят из лаборатории таскали в органы на допросы и пугали, что тоже посадят, потому что еще посадили бухгалтершу Анну Алексеевну и Колю. Искали украденный спирт. Коля продержали трое суток и отпустили. Но он был парень молодой, боялся всякого подозрения ребят про то, что это он писал анонимки, и не выдержал первым. Он раздобыл где-то ружье и ночью застрелился. Вот тогда-то из тюрьмы и пришла весть, что Сашу твоего убили. Да!
– Боже! Бедный Коля! – Таня зажала рот рукой, чтобы не закричать громко, по бабьи, в голос, потом переждала немного, а потом с трудом выговорила: – А Сашу потом кто-то забрал? Разрешили? – спросила и тихо заплакала.
– А Колю родители еще тогда забрали из тюрьмы с большим скандалом. ЭТИ не хотели отдавать. Но потом все-таки отдали. Родная моя. А я ж была на похоронах. Его мать так, родимая, плакала! Говорила мне, что он у них был единственный кормилец, и что они теперь без него будут делать, она даже не знает? Такой молодой… – Тетя Маша опять тихо заплакала. – Даааа…
Они посидели молча, поплакали, повздыхали, а потом тетя Маша продолжила:
– И только потом выяснилось, что кто-то подсиживал самого Феликса! Да! Писал на него бесконечные анонимки, а спирт был предлогом, потому что и в ОБХСС тоже писали, про спирт. Да! Мало этого, анонимки писал кто-то из нашей лаборатории, потому что описанное в них было до такой степени похоже на правду, что этого никто кроме работавшего внутри самого нашего коллектива знать не мог. Да!
– Боже! Тетя Маша! Что ты говоришь? – Таня даже поперхнулась вдруг от неожиданности и подавилась не просохшими еще слезами. – Не может быть! Это до такой степени неправдоподобно, что не укладывается в голове. Ты хочешь сказать, что наш дружный коллектив имел внутри себя сексота?
– Ты представляешь себе такое? И этот кто-то был самой настоящей сволочью мерзопакостной! – возмутилась тетя Маша.
– Да! И этот кто-то в нашей лаборатории оказался самым гнусным мерзавцем из всех, которые я могла себе представить? Какой ужас! Как же он может жить дальше на этой земле, имея за спиной троих хороших убитых людей и одного младенца! Моего сыночка! Неужели этот мерзавец не побоялся Бога!
– А потом рано утром забрали Феликса и повезли с обыском на его дачу. – продолжала тетя Маша.
– А что, дача на самом деле была? – удивилась Таня.
– Да какая дача. Бабушкин старый дом в деревне. – тетя Маша вздохнула.
– А что они там искали?
– Огромные деньжищи за спирт, и за украденный зачем-то перфоран. Они всех пугали тюрьмой и требовали сознаться в воровстве этот вашего перфорана, будь он неладен.
– И потом.
– Потом ничего не нашли и уехали, а он на этой даче остался. А утром его нашел сосед. Повешенного. Мы все уверены, что его они сами повесили. От злости! Потому что после их отъезда никто к нему в дом не заходил, да и следователь намекнул, что он с ночи висел, а не утром повесился. Вот так вот! Девочка моя. Жалко мне тебя как! Ребеночка потеряла?
– Потеряла, тетя Маша. Ой, потеряла… – и опять но уже совсем тихо заплакала. Тетя Маша обняла ее за плечи и стала гладить по спине.
– И куда ты теперь? – спросила она.
– Поеду домой, к маме и папе. А что делать? Лаборатории больше нет и работать мне здесь негде. Восстановлюсь в институте, отчислили наверняка, буду сдавать экзамены, получу в конце концов диплом и начну искать работу. А может и не буду работать. Буду в себя приходить. Не знаю.
– Я ж ваши вещи сохранила. Да! Ты их забери. Мало ли чего. А потом Сашины вещи тоже надо куда-то… Может матери позвонить? Детям могут пригодиться. Парни растут, два. Я позвоню….
Таня приходила в себя потом почти два года.
Дома ее встретили как «потерпевшую на войне», и старались чем могли отвлечь «ненаглядницу» от ее проблем и боли. Ба Тоня не давала ей делать по дому ничего. Она очень переживала за «внучечку» и позволяла ей бездельничать, или «вытворять все», что та захочет или что ей «заблагорассудится».
Бабушка была единственная, кому она однажды взяла и рассказала все. И про Вадима, и про аборт, и про Сашу, и про кровь, и про Ангела Эрлиана, и про тюрьму, и даже про то, что очень хочет родить ребеночка, неважно от кого. Ба Тоня ее понимала и старалась не осуждать, но, как человек очень мудрый вдруг изрекла такую фразу, над которой Таня думала несколько месяцев, прокручивая события в воспоминаниях, как заезженную пластинку в уме туда-сюда:
– А это все, моя милая, потому, что ваша любовь с самого начала на крови замешана была! Она вам и помешала. Ох, уж, эта кровь человечья! Скоко в ней тайн! Скоко на ней дурного глаза и всяких проклятий! Вот ты ж не знаешь, чего там тебе в спину со злости кинули эти бандиты, которыи в тюрьму загремели, какие проклятия? А у тебя теперь вся жисть наперекосяк пошла! Терьпи, девка, пока на свои рельсы все встанет….
Поэтому и стала закрывать глаза на все Танины «завихрения».
За это время Таня все-таки, с трудом пополам закончила институт и получила диплом. Просто, в промежутках между учебой она ударилась во все тяжкие. Ее «понесло по мужикам». Она решила во что бы то ни стало забеременеть. Поставила себе такую цель. Решила ни на кого не обращая внимания, не слушая людей и их осуждения, просто забеременеть. И все!
Она стала настоящей московской львицей. «Таскалась» по клубам и ночным заведениям. Правда, не позволяла себе употреблять спиртное и старалась знакомиться с молодыми людьми по принципу «отличный и трезвый генофонд».
Они, и, правда, были, все, как на подбор! Стройные, красивые, успешные и богатые. Она ничего от них не хотела, только ребенка и сразу предупреждала, что претензий иметь не будет. Эти бесконечные пробы дали четыре беременности, но ни одного ребенка.
Как только Таня беременела, тут же сдавала анализы и начинала «борьбу за плод», как сохраняя все в секрете, называла теперь это ба Тоня. И борьба была не в ее пользу.
И вот теперь она опять была беременна. Она стояла у плачущего окна и рассматривала две тестовые полоски из аптеки, которые говорили ей об очередной беременности!
Это был ужас! Этот ужас повторялся уже два года и не давал покоя. Она не могла и не хотела объяснять своим молодым людям, почему будет делать аборт. Этот – Игорь, был уже четвертый, который тоже не поймет, почему нельзя оставить ребенка и не идти на очередную операцию.
«Боже, как же больно!» – думала она, – «Как больно! Неужели человек такое закаленное создание, которое может выдержать такую отчаянную, такую окаянную, такую жгучую боль и не помереть? Неужели невозможно что-то сделать, поменять, переписать по новой, изменить этот ужас на что-то, что не так больно царапает за сердце»?
Это очередное посещение врача только добавило боли в ее душу. Она рвалась на части и кричала внутри ее нутра ненормальным и больным голосом. Несколько раз она вызывала Эрлиана и беседовала с ним. Она хотела знать, что же ей делать дальше? Но Ангел успокаивал и предлагал набраться терпения и тогда все будет хорошо!
– И когда будет это, когда? Это тогда! – даже выкрикнула она однажды в сердцах!
– Когда ты будешь готова для этой великой цели! – ответил ОН ей телепатически, а Таня так и не поняла, что ОН имел ввиду. Какую такую цель?
И тогда она решила поставить на себе точку. Совсем. Навсегда. Даже диплом забросила на шкаф и решила, что, во-первых, никогда не будет врачом, а во-вторых, она никогда не сможет иметь детей, и не будет стараться это сделать. Она стала подумывать сделать операцию по перевязке труб, чтобы больше не возвращаться к теме беременность! Никогда!
Наверное, наступало время, когда нужно было принимать решение, чем заниматься дальше. Закончить бессмысленную борьбу за потомство и заняться делом. Не могла же она бесконечно ничего не делать? Ей было стыдно и перед родителями и перед Ба Тоней. Как-никак ей в наступающем году будет двадцать шесть лет! Если в двадцать пять еще что-то позволяло «валять дурака», то двадцать шесть знаменовало серьезный шаг в совершенно взрослую жизнь.
– Ой! Здоровая выросла дылда! – осматривая Танину фигуру, повторяла по утрам ба Тоня. – Но, ой, дура! – и ласково улыбалась.