Добравшись до чилаута, Маша тут же с ногами забирается в chaise longue model No. B306.

Я сижу в кресле Людвига Мис ван дер Роэ.

Оксана, Жека и Тема сидят на диване.

Перед нами низкий прямоугольный столик из тех, что нужны не для еды, напитков, а чтобы слушать того, кто говорит с тобой. Но на нем все равно стоят напитки, вазы с орехами, тарелка с запеченными на вишневых углях улитками, какие-то мелкие бутербродики. Напитки здесь наливают сами, поэтому, взяв на себя обязанности бармена, я сделал пару смесей на основе кюрасао.

Тема говорит.

– Книжка 78 года. Или около того. Называется «Антиискусство и… буржуазная действительность», что ли… наверно… или как-то так. В общем, такая классическая пропагандистская книжка. О том, что неправильное буржуазное искусство нифига не отражает действительность в отличие от правильного социалистического реализма. В конце есть репродукции неправильного буржуазного искусства. И написано художник Э точка Уорел «Мерлин Монро», Р точка Раушенберг «Буйвол». Д. Кунинг. Все это плохого качества, очень плохого качества. Даже очень-очень плохого качества. Черно-белое. Очень страшное. Разглядеть что-то практически невозможно. Глядя на это, действительно понимаешь, какое же страшное это буржуазное искусство.

Маша тонкой двузубой вилкой выковыривает из ракушки мясо. Я внимательно слежу, чтобы она не накапала на себя маслом.

– В тексте применены все классические стратегии убеждения, там противопоставления, тропы, ирония, бла-бла-бла, все жирно и зримо. Цитаты из Маркса, Энгельса, Ленина и этого… блин… ну этого – какого хрена все животное в бровях – Брежнева. О! Ну и с таким, типа, мол, марксизм уже все давно объяснил, учение Маркса верно, потому что верно, но в связи с тем, что капиталистам не выгодно, чтобы рабочий класс организовался в протест, они вот поэтому поддерживают некоммуникабельное искусство. 78 год, напомню. Там Ионеско с Беккетом обсуждаются. В общем, суперская книжка. Я ее читаю в диком восторге.

Но штука не в этом. Там, как бы этого можно было ожидать, все же описывается с таких позиций, что, мол, как все это глупо. То есть откуда, например, тот же Бретон взял свое «автоматическое письмо»? Он, оказывается, это я из книжки узнал, в молодости работал в психиатрической лечебнице или где-то там и заинтересовался фрейдизмом, а что такое фрейдизм? А я вам сейчас объясню, говорит автор; фрейдизм – это просто: человек ложится на кушетку, врач садится в изголовье, и человек быстро, именно быстро, начинает говорить первое, что придет ему на ум, а врач интерпретирует. И, соответственно, Бретон подумал – почему бы этот метод не применить к искусству? Звучит, конечно, более чем по-идиотски. Ну и дальше – вот, мол, из этого-то бреда и вышел сюрреализм. Причем о Дали такие слова, мол, типа, его вынудили стать сюрреалистом, мол, пока он писал реализм – ему приходилось голодать, а он был гениальным реалистом, но реализм не востребован, и вот, наступив на горло песне, он стал рисовать мягкие часы. И тут же стал жутко богат, вот как пальцами щелкнуть, – Тема щелкает пальцами, – но одновременно стал страшно несчастен и одинок, ибо счастье женщины – в труде.

– Мне же что интересно. Вот они берут и объясняют мне фрейдизм и его методы. То есть они берут чистый формализм и немного его еще и усугубляют каким-то бредовым пояснением про «быстрое говорение». Но мы-то знаем, что фрейдизм – это не это. Причем там дальше есть вполне нормальное объяснение про подавленные желания и про Эроса с Танатосом, в том контексте, что нормальный человек, человек, живущий под знаменем марксизма-ленинизма, не страдает от подавленных комплексов, желаний и не стремится к саморазрушению. Нет у него неврозов и травм. Понимаешь, да?

А я сижу и думаю. Вот они так серьезно (а книжка очень серьезная) подошли к вопросу, чтобы объяснить большую часть мировых течений в искусстве и жизни. Причем там тираж такой, нехилый – тыщ двести. То есть они предполагали, что большая часть советских людей, во-первых, неплохо разбирается в диалектике, при этом нифига не понимая даже в формальной логике, которой автор периодически противоречит. А, во-вторых, они, эти простые люди, читатели книги – как бы, в общем, единое массовое тело, которое разделяет умонастроение автора и тоже вместе с ним живет и исповедует те же ценности, как один человек. И, в-третьих и самых главных, автор исходит из того, что существует жесткая оппозиция – то есть вот автор реально пишет так, что создается ощущение, что империалисты, они тоже где-то у себя на западе печатают такие серьезные книги – «Антиискусство и социалистическая действительность», например.

То есть, это такая позиция наблюдателя, который предполагает, что в комнате есть двое и они общаются. Но проблема в том, что западное, буржуазное искусство, ему наплевать на социализм. Они с 1953 по 1968 с ним разобрались и пошли дальше. А что там за океаном происходит – да плевать. Тот же Уорел, прости господи, он, что сидит себе в своей Фабрике и думает – а что, если коммунизм победит?

Там, кстати, про Уорела так смешно написано, типа он поселился на своем «заводе», – Тема руками показывает кавычки, – The Factory, и окружил себя cover girl, нимфоманками и наркоманами-пидарасами. Там так и написано, я запомнил, и они все вместе закрашивали его Монро, или супы. То есть он тупо вообще ничего не делал, а все кругом сидели и раскрашивали бесконечные полосы ткани с одним и тем же рисунком. Причем раскрашивали в одни и те же цвета. Вьетнамцы какие-то.

В общем, это все к чему? У меня есть идея. И это, Костя, тебе вопрос. Мне кажется, что страна проиграла еще и потому, что в один прекрасный момент пропала конкуренция. То, что называется внешним локусом контроля. Мы тут внутри делали вид, что конкурируем с внешним миром. А внешний мир тем временем нас игнорировал. Ну, понятно, что они есть, и даже можно как-то что-то на этом заработать, поднять каких-то политических очков, но в целом все это мало кому интересно. А теперь давайте взглянем на цифры – вот мы, а вот они. Цифры говорят, что никакой коммунистической угрозы не может быть, потому что не может быть и все. Но мы всегда можем сказать, что страх как никогда велик. И пока это выгодно, так можно говорить до бесконечности. А мы с нашей стороны, не зная обо всем этом, правда были искренне уверены, что если о нас говорят, значит, мы что-то из себя представляем. Не могут же люди говорить не для того, чтобы сказать правду, а только потому, что сейчас эта модная тема. А завтра будет другая.

И, собственно, все сегодняшние попытки – это та же стратегия. Но такая – с приглашением поучаствовать. Мы тут экономно подбрасываем поленья в костер, потому что их немного, и все зовем. А мир, ему и в прошлый раз это было скучно, теперь смотрит на нас с веранды освещенной электричеством, пьет вино и немного недоумевает – зачем бы? Раньше это работало, некоторое время, вот и занимались. А сейчас так вообще не интересно. Есть вещи поинтереснее: Марс колонизировать. Автомобили без водителей запускать. Так?

Я, сидя, выпрямляюсь и потягиваюсь.

– А что ты хочешь услышать? – спрашиваю я. – О том, что конкуренция в мире исчезает? И вместо больших батлов все расходятся маленькими группами и живут в своем пузыре, не очень интересуясь окружающими? Ну, да.

Сама эта стратегия – создание нового и революционного, противостояние, битва тысячелетия… Это еще где-то используется. Иногда видишь и думаешь – о! Ну вот как Marvel против DC. Как будто реально кто-то их различает.

Ну то есть некоторые да, используют. Но работает это все хуже. Противостояния подверглись инфляции и коррозии.

Я оглядываюсь по сторонам. Весь мой невроз, все мои проблемы ушли. Я чувствую себя в безопасности. Вот здесь, сейчас. Меня наполняет тепло. Я чувствую жизнь. Эти кресла Миса ван дер Роэ. Улитки. Филип Гласс. Эти люди, которых я так люблю. Сквозь меня протекает полноводная река чистого света. У меня ощущение, что я вновь в теплом море, как в сегодняшнем сне. Беспокойство ушло, остался чистый свет. Мне кажется, что еще секунда и меня поднимет в воздух – от избытка – такой я легкий, спокойный и счастливый. Маша смотрит на меня и, кажется, все понимает, она протягивает руку и жмет мою ладонь. Ее рука теплая, сухая и нежная.

Дверь открывается, и входят Андрей и Юля. Он успешный архитектор, а она хозяйка магазина дорогих аксессуаров «Нет»; несмотря на свой возраст (она младшая среди нас всех) и миниатюрное сложение, Юля не по годам взрослая, умная и рассудительная. Других объяснений, как Андрей, который спал со всеми девушками, которых видел, вот уже пару лет не отходит от Юли ни на шаг, у нас нет. Конечно, это все она.

Когда Юля открывала магазин, Андрей с Машкой придумали ей рекламу, а Жека выступила как продюсер. Я играл парня, который хочет познакомиться с девушкой на улице, Жека выдала мне какой-то дурацкий casual: джинсы, футболку, свитшот, модные белые кроссовки (их еще долго снимали, как я боюсь наступить ими в лужу – мудаковатый такой персонаж), и я должен был подойти к Маше на улице и спросить что-то вроде: «У вас такое знакомое лицо, мы не встречались в прошлом году на Ибице?». Я все спрашивал, откуда это – а Андрей объяснял, что однажды ходил на курсы пикаперов и там это было такое упражнение.

Маша презрительно смотрела на меня, надевала темные очки, говорила: «Нет» – и отворачивалась. Ну и дальше слоган – пошли их на хуй. Не такой, конечно, но по смыслу было именно так. В магазине продавались зонтики на одного, перчатки, очки, в общем, куча всяких таких вещей. Мы ходили к ним в магазин, там лежал красивый ковер, стоял диванчик, а на стене висела плазма. Мы сидели на диванчике, пили кофе с миндальным печеньем, которое пекла Юля, и смотрели черно-белый нуар с Викторией Лейк, к примеру, или Джоан Кроуфорд.

Каждый раз, когда мы видели эту рекламу в интернете или инстаграме, Маша упрекала меня, что я не придумал смешную шутку.

– «Мыслить значит говорить нет», – ругалась Маша, – это же твой любимый Деррида, это один из его курсов, где он там работал. Почему ты не придумал смешную шутку?

Андрей и Юля подходят к нам. Юля садится рядом со мной, а Андрей уходит делать напитки.

Жека достает телефон и набирает номер: «Алло? Пап? Да это я. … Что делаю? Сижу в Интернете. Ага, в контакте. … Ага, ну давай, до завтра».

– Все хорошо, – говорит Жека, гасит телефон и хитро улыбается, – мы сможем проехать. Вы, кстати, отлично выглядите. Давно хотела сказать. Я думаю, все будет супер.

– Куда-то собрались? – спрашивает Андрей, подавая Юле коктейль. – Неужели в этом городе есть более интересное место, о котором вы знаете, но никому не говорите.

– Не так чтобы и интересное. Так… дела… – Маша потягивается, выгнувшись дугой, и каким-то невероятно пустым и ничего не значащим жестом флиртует с Андреем. Она просто проводит рукой перед собой, но все, кто видит, считывают этот жест как сексуальный. Я пытаюсь понять, как из ничего может возникнуть сексуальное напряжение и как она это делает. Маша же, получив ухмылку от Андрея, по-кошачьи щурится. Она знает, что никогда не будет конкурировать с Юлей, все знают об их отношениях, но все равно не упускает случая проверить его на прочность. Юля, потому что она умная, смотрит на это все с доброй улыбкой.

– Кстати, да, – говорит Оксана, – вы все-таки хотите это сделать? По-моему, вы сраные больные ублюдки, мать вашу. Не в обиду будет сказано.

– Я знаю, – говорит Маша, резко сев и уставившись в одну точку, сейчас она изображает аутистку, ее пальцы перебирают складку платья, – этому есть очень простое объяснение. Их просто в восьмидесятые искусственно прервали. То есть пусть уродливо, но эволюция двигалась своим путем. А потом настала революция, в девяностые всех немного потрясло, а теперь, когда старое поколение, которое было недовольно, отошло от дел, пришло поколение, которое тогда начинало, но они постарели и хотят вернуть молодость, что совсем логично, я ж вонт ту би форева янг. Вот они и восстанавливают эпоху, когда им было хорошо.

– Помнишь эту картинку? – спрашивает она, обращаясь ко мне. – Мужик лежит на кушетке у психиатра и говорит: «Но доктор, мне нравится жить в прошлом. Я в нем вырос». Такая своеобразная форма шизофрении.

– Оксана, у тебя прекрасный повар, передай нашу благодарность, – говорю я, жуя улитку.

– Это не шизофрения, – говорит Юля, которая на самом деле редко говорит, и потому что она застенчивая, хотя и поэтому тоже, и потому что она не любит болтать впустую; это тип замедления общения – не говорить на важные темы.

Все смотрят на нее, она улыбается. Маша в восхищении поднимает свой стакан в воздух. Все понимают, что Юля только что в двух словах объяснила всю нашу игру. За это Андрей ее и любит. А мы все без вопросов принимаем в нашу компанию. Потому что ей даже не надо объяснять правила.

– Меня знаешь, что удивляет, – говорю я Оксане, – вот ты вроде милая девушка, управляешь ночным клубом, спишь периодически с другими милыми девушками, потребляешь легкие наркотики, занимаешься спортом, много читаешь, путешествуешь четыре раза в год в разные интересные места. Действительно интересные. Не идиотка. У тебя высшее образование. Ты умна, начитана, интересна во многих смыслах и подсмыслах этого слова. Мужчины свистят тебе вслед, женщины хотят быть такой как ты. И прочее, прочее. И вот ты – сидишь и выдаешь нам оценку, даешь нам определение. А как это у тебя получилось? С чего это ты решила, что тебе дано судить и оценивать, – финал этой фразы звучит даже слишком серьезно, со стороны может показаться, что назревает ссора.

– Все, все, перестань. Я пошутила, – Оксана, смеется, поднимая руки над головой.

Я смотрю на часы.

– Пора? – спрашиваю я у Жекуни. – Если я правильно представляю себе логику их мысли, то напряжение такое, что скоро начнется штурм. Нам надо успеть до. Пока доберемся. Пока то, се, они уже начнут.

– Да, наверно, – отвечает она.

Маша рывком садится, отыскивает клатч, берет телефон. Каким-то присущим только ей жестом собирает сразу все вещи в сумку, и пространство вокруг становится как будто немного пустым. Озонированным. Общественным. Пропадает что-то личное. То золотистое покрывало, что окружало нас, как будто растворяется, и мы снова оказываемся в большой комнате. Оксана и Жекуня встают. Тема допивает свой стакан и съедает кусочек льда. Я раскладываю по карманам мелочи.

Я пожимаю руки Андрею и Теме, Маша целует Юлю в щеку.

На выходе из клуба я забираю бутылку у охранника.

Мы прощаемся с Оксаной, которая выходит нас проводить.

– У вас бокалы есть? – спрашивает Оксана. – Вы из чего пить собираетесь? Вам надо? Я организую.

– Жек? – говорю я.

– Я обо всем позаботилась, – говорит она.

– Люблю вас, – говорит Оксана, обнимая нас обоих.

Мы курим и поэтому, пока она нас обнимает, стоим в дурацких позах, отодвинув руки с сигаретами далеко назад, чтобы ничего нигде не прожечь.

– Я хочу сказать, – говорит Оксана, – я выберу что-нибудь для клуба. На стену повесить.

У входа в «Фэрбенкс» все еще толпятся люди. Красивые и молодые переминаются с ноги на ногу. Смотрят на нас со смесью презрения и зависти. Много скрытой зависти и показного презрения.

Город не спит.