Тело обнаружил майор Сироткин из «Сокола». Искал Сыча, но у того было закрыто, вот он и сунулся в соседний кабинет.

– Коляныч, не знаешь, где твоего группенфюрера черти носят? Вечно его не бывает на месте!

«Группенфюрером» Сироткин называл Руслана Петровича. Спросил и замер обездвиженный на пороге. Понял – если Богомаз и знал, куда отправился Сыч, то эту информацию он уже не передаст никому.

Николай лежал на полу в своем рабочем кабинете, возле письменного стола. Рядом в луже натекшей крови валялся пистолет и перевернутый в результате падения тела стул. Человеком Сироткин был опытным, понял, что щупать пульс Богомаза дело бесперспективное. Но до руки мертвого он все же дотронулся. Она была еще теплая. Глянув на часы, Сироткин побежал к дежурному и приказал ему заблокировать вход на этаж, вызвать в помощь взвод «Сокола», вспомнить и составить список всех тех, кто за последние полчаса вышел из помещения. Сам в сопровождении помощника дежурного по управлению принялся обследовать служебные кабинеты. Чужих в помещении не было. Это подтверждали и сами дежурные. На местах оказалось около тридцати процентов личного состава. Обходя помещения, Сироткин велел помощнику дежурного записывать, кто и где находится.

– Что случилось? – раз за разом взволновано спрашивали его.

– Ничего. Все остаются на местах. Никто никуда не уходит. Это приказ, – неизменно отвечал Сироткин.

Последним кабинетом в конце коридора была приемная Таратуты. Отметив отсутствие на месте секретаря, Сироткин без стука вошел внутрь.

– Капитан Богомаз мертв, – сказал он вместо приветствия.

– То есть? – выгнул брови Таратута.

– Совсем мертв, – уточнил Сироткин. – Идемте со мной. Он у себя в кабинете.

Пока начальник УБОПа набирался смелости, чтобы своими глазами увидеть место происшествия, Сироткин вызвал на место всех тех, кого полагалась в таких случаях вызывать.

Эксперты констатировали, что смерть старшего оперуполномоченного наступила в результате огнестрельного ранения в голову из пистолета «форт». Оружие оказалось травматическим. Выстрел был сделал в упор, поэтому привел к летальному исходу. Пистолет принадлежал лично Богомазу, его раньше видели многие. Время смерти было установлено более-менее точно. Она наступила примерно за десять минут до того, как Сироткин обнаружил тело. За это время никто в помещение УБОПа не входил, как, впрочем, и не выходил из него, за исключением секретаря. Жанна Игоревна отлучалась ненадолго, но скоро вернулась. Выстрела никто из находящихся в кабинетах сотрудников не слышал, скорее всего потому, что на стройке по соседству стали забивать сваи и от этого звука в помещении УБОПа временами начинали дрожать стекла. Через час после того, как тело капитана увезли в морг, Таратуте позвонили, чтобы сообщить – на пистолете обнаружили отпечатки пальцев только одного человека. Самого Николая Богомаза. Все говорило о том, что капитан свел счеты с жизнью. В том, что это самоубийство, никто и не сомневался еще до того, как были сделаны предварительные выводы.

– Не понимаю почему? Почему он это сделал? – хватался за голову деливший с покойным один кабинет Олег Пустовит.

Руслан Петрович молчал. Он появился почти одновременно с экспертами. За все время, пока они работали, он один не проронил ни слова, наблюдая за их действиями через открытые двери, прислонившись к противоположной стене коридора.

К концу дня Сыч пришел к Таратуте с рапортом об увольнении из органов внутренних дел по собственному желанию. Владимир Михайлович, прочитав написанное, достал из шкафа квадратную бутылку с коньяком, наполнил им до половины два пузатых коньячных бокала. Выпили молча, не чокаясь. Таратута еще раз прочитал рапорт, разодрал бумагу на две половины, смял и швырнул на пол мимо мусорной корзины.

– Славно, – сказал он. – Один в бегах, у другого ребра сломаны, третий себе в голову выстрелил, ну а четвертый решил на все забить и уволиться. Славно. Давайте все разбегитесь кто куда, а я один останусь расхлебывать.

Как раз впору было задуматься о том, насколько переменчива бывает фортуна. Всего ничего прошло с тех пор, как Владимир Михайлович грозился растоптать, разогнать и морально уничтожить две трети личного состава УБОПа, причем Сыч одним из первых подлежал растаптыванию, разгону и моральному уничтожению. И вот теперь все тот же Таратута обиженно надувает губы в ответ на естественную, казалось бы, просьбу Сыча уволить его с работы.

Однако майору было не до рефлексий на тему превратностей судьбы. Ему в самом деле было очень плохо, учитывая то, что он считал себя одним из виновников смерти Богомаза, который, если уж называть вещи своими именами, оказался просто предателем и сволочью.

– Капитан Богомаз был моим подчиненным. В том, что с ним произошло, виноват я, – сказал майор.

– Да ну. И в чем же? Матюками его обложил? Маленького ребенка? А он не вынес и застрелился, так? Все бы и стрелялись после этого. Да он просто понял, что влип. Испугался, что придется за все ответ держать. За двурушничество. За то, что он всех нас предал. За то, что Чикалюка по его наводке убили. Молодого пацана Качибадзе чудом не ухлопали.

Таратута сделал паузу, плеснул в бокалы еще коньяку. На этот раз совсем понемногу. Произнес многозначительно и торжественно:

– С другой стороны, мы никогда не узнаем, о чем думал Богомаз перед тем, как нажать на спуск. Почему мы обязательно должны подозревать человека в самом худшем? Разве у нас в государстве уже отменили презумпцию невиновности? Предлагаю считать, что Богомаз Николай Васильевич раскаялся в содеянном и решил кровью смыть позор со своей офицерской чести… Земля ему пухом.

Выпив, Таратута раздвинул двери зеркального шкафа-купе, достал оттуда пальто, передумал, вернул его на место, а вместо пальто снял с другой вешалки плащ.

– Все, Руслан Петрович, домой. На сегодня хватит. Идите, отдохните как следует. Нам еще этого гада дожимать надо.

– Дожмешь его, как же. Теперь, когда он знает о прослушке, он будет очень осторожным. Финансовая проверка фонда «Щит» тоже результатов не принесла.

– Да и пес с ним, со «Щитом». Сегодня прокурор в моем присутствии еще раз беседовал с Людмилой и Варварой Пасечник. И мать, и дочь единодушно указали на возникшие в последнее время разногласия между Юрцышиным и Андреем Пасечником. Причина – нежелание Юрцышина возвращать или как-то компенсировать вложенные в него средства. В подтверждение этого дочь даже процитировала фразу отца, которую он произнес после телефонного разговора с Юрцышиным: «Эх, Вадик, Вадик. А ты, оказывается, еще тот жук. Ну ничего. Не хочешь по-хорошему, будет по-другому». Завтра прокурор вызывает на допрос самого Юрцышина. Посмотрим, как он будет оправдываться.

Слушая Таратуту, майор думал о том, что в день убийства ни вдова, ни дочь почему-то ничего похожего не припомнили. Не сомневаясь в том, что Юрцышин является подлинным организатором преступления, Сыч был убежден в том, что показания Людмилы и Варвары Пасечник, мягко говоря, не соответствуют истине. Он даже знал, почему они это сделали. На другой чаше весов лежала судьба их сына и брата. И если завтра Саша Пасечник будет отпущен под подписку о невыезде, Сыч этому уже не удивится. Судебное разбирательство скорее всего затянется, потом дело переквалифицируют из вооруженного ограбления в хулиганство, эпизод о перестрелке с сотрудником милиции скорее всего просто выпадет из разряда героических деяний Александра Андреевича. Кончится все это приговором с условным сроком.

Что ж, пусть так. С волками жить – по-волчьи выть. Лишь бы это позволило уличить более опасного зверя. Зверя, который осмелился угрожать близким Руслана Петровича, который привел его семью на грань катастрофы.

Таратута сообщил и о дополнительном бонусе в этой ситуации: прокуратура, рассмотрев дополнительно собранные материалы – в том числе и показания свидетелей, видевших Тараскина возле дома Лапова, аннулировала постановление об его аресте и изменила статус, превратив из подозреваемого в свидетеля.

У Сыча немного отлегло от сердца. Выплеснув в рот остатки коньяка, он простился и вышел. Приемная была пуста. Жанна Петровна, узнав о смерти Богомаза, почувствовала себя очень плохо и вынуждена была уйти домой.

А вот Сычу идти домой совсем не хотелось. Нечего там было делать, дома. Купив еще бутылку коньяка и кое-что из закуски, он отправился с визитом к Качибадзе. Давид был рад гостю. Он уже знал о смерти Богомаза, но деликатно ни о чем не расспрашивал, понимая, насколько это тема является для майора болезненной. Пить он, правда, тоже не пил, но зато чокался очень охотно. В перерывах между тостами Сыч приметил лежащую на диване брошюру «Как правильно понимать человека».

– Вот уж не думал, что ты читаешь книги.

– А то. Я всегда был сторонником самоусовершенствования.

– И в чем же это выражается?

– Вот, например, эта книга, – он показал на брошюру. – В ней рассказывается о поведении человека при разговоре. О том, как правильно толковать его мимику, жесты. Например, когда он говорит правду, у него будут одни мимика и жестикуляция, когда ложь – другие, а когда он пожелает понравиться собеседнику – третьи.

– Ты этому веришь?

– А почему нет? Конечно, на все сто процентов это может и не работать, но рациональное зерно в этом есть. Взять, например, того охотника, с которым мы общались на пасеке.

– Козлова?

– Да. Вот вы уверены, что он не вешал нам лапшу на уши?

– Почему?

– Он часто чесал шею и закрывал руками рот. А это первые признаки, что вам лепят горбатого.

– Все, что он говорил, косвенным образом подтверждается и другими участниками охоты, и всем дальнейшим ходом событий.

– То-то и оно, что косвенным. То-то и оно, – с ученым видом улыбался Качибадзе.

Домой Сыч так и не попал. Уснул на диване у Давида.

* * *

Предательство Богомаза заключалось в том, что службу в УБОПе он, как оказалось, с успехом совмещал с работой на Юрцышина, которому передавал всю информацию, связанную с расследованием двойного убийства. Благодаря капитану Юрцышин знал, что является главным подозреваемым, знал, что его телефонные линии прослушиваются, знал, что за ним самим ведется наблюдение. Но главное, теперь, будучи оповещен о планах убоповцев, он мог предпринимать упреждающие действия.

Еще в тот день, когда Сыч выходил из дома, где находилась квартира психоаналитика Ольги Басенко, он заметил стоящий рядом черный «лексус», который до этого видел возле здания УБОП. Тогда Сыч отметил это просто как совпадение, но после того, как та же самая машина снова засветилась возле конторы, сомнения превратились в уверенность – за Сычом следили. О слежке майор сообщил Таратуте и Сироткину. Машину пробили по базе ДПС – «лексус» принадлежал одному из помощников Юрцышина Сергею Толкунову, которого использовали в основном там, где нужно было применить грубую физическую силу.

– Что и требовалось доказать, – сказал Сыч, когда ему это сообщили. – Значит, Юрцышин в курсе. Значит, фактора внезапности у нас уже нет. Теперь он пытается прощупать, что мне еще о нем известно.

– Не боись, Петрович, прикроем, – убеждал оптимист Сироткин.

Проанализировав все факты и события, Руслан Петрович вычислил, кто именно делился с первым заместителем мэра города конфиденциальной информацией. Николай Богомаз в прошлом году, замещая заболевшего начальника, активно сотрудничал с Юрцышиным, когда по указке Лапова кошмарил бизнес Таратуты-старшего. Сыч вспомнил, как, явившись на место обнаружения убитого Лапова, Юрцышин поздоровался только с Богомазом, причем за руку, остальным даже не кивнул. Малозначительная на первый взгляд, но говорящая о многом деталь. Тогда Сыч не уделил ей должного внимания, сделав скидку на обстоятельства, но теперь, в свете новых событий, это невинное рукопожатие приобретало совсем иное значение. Капитан Богомаз находился в кабинете Сыча, когда последний по телефону давал указание Качибадзе собрать всю доступную информацию о Сергее Чикалюке. Теперь Руслан Петрович не сомневался, кто сообщил Юрцышину про Чикалюка. Чиновник дал указания своему человеку устранить обоих Чикалюков. Супругу Чикалюка спасло только то, что убийца убедился в том, что главное ей неизвестно.

Слежку за Сычом терпели еще два дня. Возможно, терпели бы и дольше, если бы не неприкрытая наглость и уверенность в своей безнаказанности тех, кто следил. Хоть бы раз на другой машине приехали. Нет, следили почти в открытую, едва не наступая на пятки. Такое прощать не следовало, и как-то под вечер черный «лексус» был подрезан старой обшарпанной «газелью». Сергей Толкунов, а именно он сидел в тот момент за рулем, нажал на тормоз, но столкновения избежать не смог, повредив бампер и фару своего автомобиля.

Когда Толкунов вылез на улицу, в руках у него была бейсбольная бита. Хряпнув для устрашения битой по боковому зеркалу заднего вида, Толкунов принялся дергать дверцу «газели», окна которой были затонированы.

– Леопольд, подлый трус, выходи. Выходи, и может быть, я тебя не трону.

Двери «газели» раскрылись. Высыпавшие из бусика бойцы «Сокола», отобрав у Толкунова биту и надавав пинков, положили его и его напарника лицом на грязный асфальт. В таком положении они провели около часа, покуда убоповцы «устанавливали» его личность. После Толкунова препроводили в контору, где на него составили протокол за препятствование действию правоохранительных органов, на что Толкунов заявил, что он просто катался по улицам города, чего никому делать не запрещается. Тогда был составлен еще один протокол, на этот раз за ношение и использование холодного оружия. На возражения Толкунова, что бейсбольная бита является спортивным снарядом, ему доходчиво, с опорой на документы, объяснили, в каких случаях это снаряд, а в каких – холодное оружие и во что это ему может вылиться. Вызванный по требованию Толкунова адвокат только подтвердил ему это. После, выяснив, что он носит обувь того же размера, что и вломившийся в дом Пасечника убийца, у него поинтересовались, что он делал в ночь убийства. Толкунов ответил, что спал дома. Один. То есть алиби у него не было. Поняв наконец, как сильно запахло паленым, Толкунов перетрусил и признался, что следил за Сычом по указке Юрцышина, который почему-то ошибочно посчитал майора героем-одиночкой, решившим самостоятельно распутать дело о двойном убийстве. Наверное, поэтому Толкунов, осуществляя слежку, не особо заботился о том, чтобы оставаться незаметным. Ведь главной целью была деморализация противника.

Вечером Сычу домой позвонили. Трубку взяла супруга. Некто неназвавшийся настоятельно ей посоветовал повлиять на мужа и убедить его не проявлять на службе лишнего рвения, если, конечно, они хотят, чтобы их двадцатилетняя дочь и дальше возвращалась домой по вечерам живой и здоровой. Дома у Руслана Петровича произошел грандиозный скандал, после которого супруга, взяв на работе отпуск за свой счет и сорвав с занятий дочь, уехала вместе с ней к родственникам в Одессу.

Это стало последней каплей в чаше терпения Руслана Петровича. Утром он ворвался к Богомазу и высказал все, что о нем думает. Конечно, это было неправильно. Сначала он не собирался этого делать. Вражеский информатор, который не знает, что его раскрыли, может служить хорошим проводником дезинформации. Именно так и собирался Сыч использовать Богомаза, но после угроз его семье просто не сдержался. Понимал, что поступает неправильно, но ничего не мог с собой поделать.

– Запомни, продажная шкура, – говорил он Богомазу, – если с моими близкими что-нибудь случится, я собственноручно из тебя кишки выпущу. И из Юрцышина. Пусть меня потом судят, но и вы оба жить не будете. Сам запомни и хозяину твоему передай. И еще запомни, я буду не я, если не посажу всю вашу шайку-лейку на скамью подсудимых.

Богомаз слушал молча, а когда Сыч закончил, сплюнул на пол. Не похоже, что угрозы Сыча его сильно напугали.

– Когда-нибудь ты пожалеешь о своих словах, – угрюмо произнес он.

– Я тебя предупредил.

Сыч вышел, сильно хлопнув дверью.

И вот теперь Богомаза нашли мертвым в своем служебном кабинете.

* * *

Юрцышин на допрос не явился. Его искали, но ни дома, ни на работе Вадима Мирославовича не оказалось. Он просто исчез.

Видя, как радуется Таратута, Сыч понимал, что по большому счету тому наплевать, восторжествует правосудие или нет. Главное, по собственному выражению начальника УБОПа, было закозлить своего оппонента. Теперь, даже если не получится упрятать Юрцышина за решетку, жизнь его станет не такой вольготной, как раньше. И с креслом заместителя мэра тоже придется расстаться.

Телефонный звонок от Ирины Анатольевны Лаповой оторвал Сыча от раздумий. Майор оставил ей номер своего телефона во время их последней встречи в университете.

– Вы просили связаться с вами, если я вдруг еще что-то вспомню, что-то важное, – сказала она.

Сыч заверил женщину, что он ее очень внимательно слушает, и сам почему-то напрягся, словно ожидал, что в самом деле услышит нечто такое, что заставит его немало потрудиться, если не головой, то ногами уж точно. Так оно и случилось, хотя поначалу Сыч не придал этой новости значение. Как, впрочем, и сама Ирина Анатольевна, которая долго извинялась за то, что ее информация, вероятно, не может быть важной, но все-таки она подумала и решила ее сообщить. Кто знает, может, это и в самом деле поможет следствию.

– Вы заинтересовались тем фактом, что Иван Семенович отправился на охоту без ружейного замка? Вы почему-то посчитали это важным?

– Да.

– Боюсь, я ввела в вас в заблуждение. Тот ружейный замок, который, как я думала, Иван Семенович оставил дома, был всего лишь запасным. Им никогда не пользовались. У мужа был другой. Прошу прощения.

– Не переживайте. Никакой ошибки не было. Наши специалисты-оружейники подтвердили, что у ружья, найденного в автомобиле Лапова, действительно отсутствовал ударно-спусковой механизм.

– Все правильно. Этот замок находился у Виталия Егоровича. Он немного барахлил, и Иван оставил его, чтобы Виталий Егорович починил.

– Виталий Егорович – это?..

– Бывший хороший приятель Ивана. Охотник. Егерь.

– А, ну да. Козлов!

– Да. Все это время замок был у него. Если бы Иван не погиб, он просто бы поставил его в ружье по приезде на место.

– Откуда вы все это знаете?

– Виталий Егорович только что заезжал. Привез рыбы. И вернул замок.

Сыч задумался. То, что ружье Лапова оказалось пригодным к стрельбе, практически никак не отражалось на его версии. Не это было главным. В конец концов, что, у егеря запасного ружья, что ли, не нашлось бы для дорогого гостя?

Главным в цепочке рассуждений было появление в тесной компании охотников нового человека, которому очень нужны были деньги и который перед самой охотой где-то их нашел. И этого человека в компанию ввел сам Лапов, правда, завуалированно. Если верить Козлову. Если верить. А надо ли верить? Хотя, с другой стороны, зачем ему врать? Сыч вдруг вспомнил вчерашний разговор с Качибадзе, который утверждал, что Козлов вел себя как человек, который что-то скрывает или недоговаривает. Черт его знает, может, и правда все это. Все эти жесты.

– Иван Семенович? Вы меня слушаете?

– Да-да. Слушаю, Ирина Анатольевна. Спасибо вам большое. Вы все правильно сделали. Козлов еще у вас?

– Нет. Он ушел от меня два часа назад. У него в городе были еще какие-то дела, но сейчас, думаю, он уже у себя.

Попрощавшись с Лаповой, Сыч подумал: а может, в самом деле, съездить и еще раз опросить егеря? Хотя что это даст? Поведение Юрцышина говорило само за себя и выдавало его с головой. Но и сидеть в конторе Сыч тоже не хотел. Впервые стены рабочего кабинета да и само административное здание показались ему неимоверно мрачными. Мрачными были сотрудники. Никто не шутил, никто не смеялся. Так ведут себя в доме, в котором лежит покойник. Собственно, так оно и было. Даже хорошо, что подвернулся повод хоть ненадолго покинуть здание.

Майор связался с Сироткиным и выпросил у него двоих бойцов и служебный бусик с водителем.

На этот раз долго искать Козлова не пришлось. Он был на месте – мыл свою машину, джип, по роскоши почти не уступавший автомобилю покойного Лапова. Подкатили с ветерком, резко остановив бусик в двух шагах от Козлова, на всю округу заскрипев тормозами. Сыч и бойцы выскочили наружу. «Сокол» – с автоматами, при бронежилетах и касках, все как положено. Как при спецоперации. Егерь как их увидел, так сразу непроизвольно воздух и испортил. Ноги его подогнулись, и, если бы Руслан Петрович его не подхватил, Козлов сел бы прямо в большое квадратное ведро с водой.

– Классная у тебя тачка, Егорыч, – сказал Сыч. – Это сколько ж надо леса стибрить, чтобы позволить себе такую тачку! Берите его, парни.

Бойцы подхватили Козлова под мышки и поволокли к автобусу. С его размерами это было не просто, благо бойцы тоже были далеко не дистрофики. Он, ничего не понимая, хлопал глазами, повторяя без остановки:

– Вы чего, ребята, вы чего, ребята…

Сыч сунул егерю под нос ксерокопию записанных со слов последнего показаний.

– Твоя подпись, Егорыч?

Козлов посмотрел сначала на бумагу, потом на Сыча и только теперь узнал в нем человека, который приезжал в прошлый раз.

– Ну допустим, а что? – несколько успокоившись, сказал он, поняв, что это никакие не бандиты, а обычный ментовский наезд.

– Все. Последний день вольным лесным воздухом дышишь.

– Ой, да хватит меня пугать, – вконец осмелел Козлов. – Стоит мне только позвонить…

Майор не выдержал и заехал ему кулаком под дых. Бил Сыч не очень сильно, но, к его удивлению, егерь, который производил впечатление человека крепкого, ойкнул, словно барышня, и согнулся.

– Хватит, отзвонился. Да и кто за тебя впишется? Лапов – покойник. Против Юрцышина уголовное дело завели. Он в бега подался. Ну а тебя тюрьма ждет.

– За что? Я ничего такого не делал! А насчет леса, так это еще доказать надо, – хрипел егерь.

– За дачу ложных показаний, вот за что, – отрезал Сыч. – Срок не очень большой, но надежный. И ты его себе уже заработал, – майор снова потряс у него перед носом бумажкой. – Подпись на документе твоя. Ты это сам признал. Все парни, поехали.

– Подождите, не надо никуда ехать! Договоримся, а?

Сыч сделал вид, что взвешивает варианты. Он долго молчал, и Козлов окончательно растерял остатки обретенной было смелости.

– Ну пожалуйста, ребята. Не надо меня забирать, – умолял он. – Ну, чего вам стоит?

– Ладно, убогий. Прочитай еще раз свои показания и сам скажи, что в них неправильно. Найди десять отличий.

– Десять?

– Это я так. Игра такая есть. Два почти одинаковых рисунка, в которых есть отличия. Читай.

Егерь взял бумагу трясущимися руками. Спустя пять минут сказал:

– Ну, в общих чертах, тут все правильно написано. Разве только…

– Поохотиться с подсадной на уток не было идеей Лапова, – подсказал Сыч. – Ты, Егорыч, сам ухватился за предложение Чикалюка.

– Ну, пускай я.

– Не нукай.

– Хорошо-хорошо, я. Для вас это что-то меняет?

– Не исключено. Рассказывай.

– Да что рассказывать? Я сам Ивану Семеновичу предложил. После разговора с Чикалюком. Сказал, что было бы неплохо уток пострелять, сказал, что есть человек с крякушами. Сказал, что я за него ручаюсь. Ну, Иван Семенович и дал добро.

– Чикалюк небось тебе и деньжат подкинул, чтобы ты его ввел в ваше общество?

– Чего спрашиваете, раз сами все знаете. Да, он был очень настойчив.

Сыч дал ему ручку, бумагу и папку, чтобы было на чем писать.

– Твори, писатель.

Егерь неохотно положил на колени папку. Писать ему очень не хотелось, но спорить с Сычом не хотелось еще больше. Спросил:

– Только я не буду писать про то, что Чикалюк мне деньги давал? Напишу просто, что он сильно меня просил устроить охоту с подсадной. Хорошо?

– Мне понравилось, как ты про него сказал: «Он был очень настойчив». Вот так и напиши.

«Значит, Лапов с Пасечником не планировали уничтожать Юрцышина на охоте, – думал Сыч всю обратную дорогу. – А кто планировал? Или это все лишь плод моего воображения? Но почему тогда Чикалюка убили? Чьим он был человеком?»

– А что там у Лапова с ружейным замком случилось? – спросил Сыч в конце, уже без протокола. – Он правда сломан был?

– Не то чтобы совсем сломан. При заряжании курок не ставился на боевой взвод. Во время прошлой охоты это проявилось. Надо было зачистить маленько. Я сказал, чтобы он снял замок и оставил мне, а я с ним поковыряюсь.

По приезде в город Сыч попросил высадить его в центре, предупредив бойцов, чтобы не распространялись о поездке и разговоре с егерем. Пешком прошел несколько кварталов до здания управления службы безопасности. Нашел в записной книжке мобильника номер, по которому звонил только в самых крайних случаях.

– Можно записаться к вам на прием? Это очень важно.

– Вы где?

– Внизу. Возле вас.

– Поднимайтесь. Я позвоню дежурному. Вас пропустят.

* * *

Два дня спустя Сыч находился в кабинете покойного Богомаза. За окном опять принялись забивать сваи. Все надеялись, что последние. За столом покойного было прибрано. Ни ручки, ни бумажки, ни даже календаря. Только пепельница, да принадлежавший некогда капитану травматический пистолет «форт» матово блестел металлом.

Сыч затушил сигарету в пепельнице, взял пистолет, проверил обойму, дослал патрон в ствол и при очередным ударе копра по свае выстрелил в пол.

Первым на выстрел прибежал дежурный, потом повалили толпой остальные: Пустовит, два сотрудника из взрывного отдела, Жанна Игоревна и сам Таратута Владимир Михайлович, или только что пришедший в управление, или, наоборот, собиравшийся уходить, потому что был с плащом, который по своему обыкновению держал перекинутым через руку. Секретарша сразу бросилась к Сычу едва ли не на шею:

– Руслан Петрович, вы не ранены?!

Увидев, что с ним все в порядке, смутилась, покраснела, отступила к дверям.

– Не беспокойтесь, дорогая Жанна. Что со мной станется? – улыбнулся Сыч в первый раз за последние три или четыре дня.

– Что-то, может, и станется, если вы немедленно не объясните стрельбу в служебном помещении, – с угрозой произнес Таратута. – Вы что, майор, забыли, как с оружием обращаться? И почему посторонние в помещении?

Под посторонними понимались сидящие у стены молодая женщина и двое мужчин среднего возраста. Один из них, стройный, в сером костюме в чуть заметную темную полоску, поднялся и протянул Таратуте служебное удостоверение.

– Федоров Олег Иванович, капитан Службы безопасности Украины. Но вы правы, народу здесь многовато.

– Всем лишним вернуться на свои места! – рявкнул Таратута.

Когда сотрудники стали расходиться, Федоров задержал секретаршу, сказав, что к ней еще будут вопросы. Таратуте это вовсе не понравилось:

– По какому праву вы здесь распоряжаетесь?

– По праву члена межведомственной следственной группы, которая занимается изучением обстоятельств гибели сотрудника УБОПа капитана Богомаза Николая Васильевича.

– Расследование гибели Богомаза завершено. Он застрелился.

– Расследование возобновили. Благодаря майору Сычу выявились новые обстоятельства. И в рамках этого расследования только что в этом помещении проводился следственный эксперимент, – Федоров кивнул на мужчину и женщину. – Кошелева Вероника Сергеевна, администратор салона красоты, что в доме напротив, Олег Никитович Гандурский, прораб с соседней стройки. Сюда их пригласили в качестве понятых. Суть эксперимента следующая. Когда погиб Богомаз, никто из находящихся на месте сотрудников не слышал выстрела. Тогда был сделан вывод, что выстрел не слышали из-за того, что на стройке забивали сваи. Но теперь мы увидели, что, невзирая на шум за окнами, выстрел, который сделал майор Сыч, услышали многие. В том числе и вы. Вывод: тот, кто стрелял из травматического пистолета «форт», принял и другие меры, чтобы заглушить звук. И это был не Богомаз. Если он сам решил уйти из жизни, стал бы он беспокоиться, услышат выстрел или нет?

Федоров замолчал, и, пользуясь этим, к разговору подключился Сыч:

– Есть еще один вопрос, который не давал мне покоя с самого начала. В день смерти у Богомаза было с собой табельное оружие. Его обнаружили в ящике стола вместе с кобурой и запасной обоймой. Если он стрелял сам, то зачем воспользовался травматикой, рискуя просто покалечить себя, а то и остаться на всю жизнь инвалидом. Из боевого уж всяко вернее. Вывод: это убийство, и убийца был ему хорошо знаком. Настолько, что Богомаз без колебаний дал ему в руки свой «форт». Убийца мог сказать, что тоже собирается приобрести травматику, сделать вид, что его интересует мнение жертвы, а заодно попросить посмотреть устройство пистолета. Просить табельное оружие он, конечно же, не рискнул, да и какой бы он придумал в этом случае предлог?

Таратута презрительно посмотрел на майора и отвернулся, решив общаться исключительно с представителем службы безопасности.

– Допустим, все это так. Но разве о проводимом здесь следственном эксперименте вы не были обязаны поставить в известность меня? Или я тут не начальник, а просто затычка в бочке?

– Вы правы, – вынужден был согласиться Федоров. – Не очень красиво получилось. Но у нас есть извиняющие обстоятельства. Ваше присутствие здесь было нежелательным. Дело в том, что именно вас мы подозреваем в убийстве своего подчиненного.

Жанна Игоревна ойкнула, а Таратута взмахнул рукой с плащом.

– Что за ересь! Ладно бы Сыч. В его голове постоянно завихрения какие-то происходят. Вверенное ему подразделение по количеству чрезвычайных происшествий уже давно пора занести в книгу рекордов Гиннесса. Мой недосмотр, каюсь. Но я исправлю свою ошибку. Как мент он уже приговорен. Но вы-то? В вашей конторе дураки не водятся, или я не прав?

Федоров рассмеялся.

– Приятно услышать столь лестное мнение о нашей конторе. Но все-таки я хотел бы, чтобы именно Руслан Петрович изложил суть наших соображений. Так сказать, последнее слово приговоренного.

Федоров опять рассмеялся. Даже громче, чем в первый раз. Остальные его не поддержали. Бледная секретарша вообще обессиленно опустилась на стул. Сыч прочистил горло, достал сигарету, повертел ее в пальцах, но закурить в присутствии начальника все же не решился.

– Убийства Пасечника и Лапова были устроены Юрцышиным, который не хотел возвращать долг, – начал он. – Это можно считать доказанным. То, что первый заместитель мэра подался в бега, – яркое тому подтверждение. Но я сделал ошибку…

– Увы, не единственную, – перебил Таратута, но Федоров вскинул на него сердитый взгляд, приказывающий помолчать.

Сыч объяснил, что его ошибка состояла в том, что он предположил, что Лапов с Пасечником тоже готовили убийство Юрцышина, а стало быть, их гибель оказалась следствием принятых чиновником контрмер. В какой-то мере Сыча сбило с толку вранье егеря Козлова во время их первого разговора. У Юрцышина было два других действительно кровных врага, причем один из них постоянно был на виду. Таратуты – отец и сын. Неизвестно, что думал по этому поводу народный депутат Михаил Таратута, но его сын Владимир Михайлович явно не желал прощать обиды и продолжал искать возможность отомстить Юрцышину, тем более что последний, используя служебное положение, и дальше продолжал вредить их семейному бизнесу. Такая возможность представилась, когда в фирму, которой через подставных лиц управлял младший Таратута, потому что сам не имел права заниматься предпринимательской деятельностью, пришел Сергей Чикалюк. Какие только в то время Чикалюк не обивал пороги, пытаясь собрать средства на лечение сына! Ходил по государственным учреждениям и частным фирмам, по фондам и финансовым обществам. Просил, унижался. Чикалюк оказался именно тем человеком, который был нужен Таратуте. Он выделил ему недостающие деньги, потребовав взамен убить Юрцышина. Чикалюк уговорил егеря Козлова, чтобы тот пригласил его в их компанию как специалиста по охоте с подсадной уткой. Смерть Юрцышина ни в коем случае не должна была выглядеть как преднамеренное убийство. Все должны были думать, что это просто несчастный случай на охоте. Чикалюку наверняка был обещан хороший адвокат. Он бы раскаялся, а суд принял бы во внимание больного ребенка и определил бы ему минимальное наказание. Года три бы отсидел и вышел за хорошее поведение. Не такая уж высокая цена за жизнь сына. Во все времена ради своих детей родители и не такое проделывали. Но удар по Лапову и Пасечнику был нанесен чуть раньше. Юрцышин, зная, что его бывшие друзья уже мертвы, нервничал, и ему стало не до охоты, что, собственно, и спасло ему жизнь. Когда Сыч и Качибадзе приходили в автомастерскую, от них не укрылось приподнятое настроение Чикалюка. И удачную операцию сыну оплатил, и грех на душу не взял, потому что несчастный случай на охоте откладывался на неопределенное время. Бедняга не знал, что за ним уже охотится настоящий убийца – подручный Таратуты Козлюк. Таратута был в курсе, что Сыч уже вовсю интересуется автослесарем, поэтому рисковать не мог и наплевал на вложенные в Чикалюка инвестиции. Тем более в тот же вечер он был с лихвой вознагражден, когда Сыч изложил версию смерти Лапова и Пасечника, в которую так логично вписался Юрцышин. Таратута ликовал и даже отказался от своего первоначального решения уволить Сыча из УБОПа. В случае удачи Таратута не только убирал с пути соперника, а низвергал его из князи в грязи. Так было даже лучше, чем просто его убийство. Однако прямых доказательств вины Юрцышина не было, поэтому Таратута придумал план, целью которого было заставить недруга задергаться и совершить ошибку. Скорее всего в окружении Юрцышина у него был свой человек, который донес до своего шефа информацию о том, что некий майор Сыч копает под него с целью обвинить его в организации убийств. Причем сам Сыч выставлялся в роли этакого героя-одиночки, действующего на свой страх и риск. Юрцышин предпринял попытку запугать его, но цели не достиг. Его помощник Толкунов был задержан и признался, что действует по наводке своего шефа. Плюс ко всему появились дополнительные показания родных Пасечника, прямо свидетельствующие о наличии у Юрцышина мотива. Нервы у Юрцышина сдали, и он скрылся из города, лишь укрепив имевшиеся против себя подозрения. Таратута мог торжествовать, если бы не одно – Николай Богомаз. Рассматривая фотографии с места гибели Козлюка, Богомаз выказал уверенность, что уже встречался ранее с этим субъектом, хотя и не помнил, где именно. Сыч предполагал, что Богомаз видел Козлюка вместе с Таратутой, в прошлом году, когда прессовал его фирму. Таратута, пришедший в кабинет Сыча, слышал слова Богомаза и, чтобы направить его мысли в другую от Козлюка сторону, отправил опера в командировку. По возвращении Богомаз больше не касался этой темы, но Таратута все равно нервничал и ждал удобного случая. Случай представился, когда Богомаза несправедливо обвинили в нарушении тайны следствия и распространении конфиденциальной информации. Богомаз был в депрессии. Таратута зашел в его кабинет, подгадав время, когда на стройке начали забивать сваи, под надуманным предлогом попросил его пистолет и выстрелил ему в голову. Чтобы еще больше приглушить звук, Таратута воспользовался собственным пальто, которое имел привычку носить на предплечье и которое перед выстрелом сложенное вдвое накинул на пистолет, оставив торчать только кончик ствола. Само собой, Таратута рисковал. Но не сильно. В это время в соседних с Богомазом кабинетах никого не было. Качибадзе был на больничном, Сыч тоже еще не вернулся. О секретарше Таратута подумал заранее, услав ее в магазин.

За все время, пока Сыч говорил, начальник УБОПа, глядя в сторону, иронически чуть кивал головой, мол, говори-говори, недолго говорить осталось. Секретарша, напротив, не сводила с Сыча восхищенных глаз.

– Кстати, Жанна Игоревна, за чем он вас отправил? – поинтересовался Федоров.

– За зеленым чаем с жасмином, – ответила секретарша, продолжая поедать своего кумира глазами.

– У вас закончился чай?

– Нет, просто Владимир Михайлович никогда не пил такого чая. В первый день, когда он был назначен на должность, я спросила его, что он любит. Владимир Михайлович потребовал, чтобы всегда было два вида кофе, растворимый и для кофеварки, черный чай без примесей, в особенности без бергамота, которого Владимир Михайлович терпеть не может, и зеленый чай тоже без всяких добавок. Это все. Он никогда не говорил мне, что любит чай с жасмином.

– А он часто посылал вас за чем-нибудь?

– Два раза у него кончались сигареты, и он давал мне денег, чтобы их купить. Разумеется, я никогда не ходила за ними сама, а посылала водителя Владимира Михайловича. Но на этот раз…

– Владимир Михайлович куда-то услал водителя, – кивнул Федоров. – Это мы уже знаем.

Таратута не выдержал:

– Послушайте, Федоров, или как вас там! Если вы так много знаете, то должны быть в курсе того, что я забыл дома свой айпад. Он был мне нужен для работы. Поэтому я и отправил за ним своего шофера.

– Почему же тогда вы не сказали ему, чтобы по дороге он купил и чая?

– Стану я помнить всякую мелочь. У вас ко мне все? У меня куча дел.

– Последний вопрос, и мы закончим. Где ваше пальто, Владимир Михайлович?

– У меня в кабинете, в шкафу. Я еще не отнес его домой.

– Это хорошо. Нам придется взять его на экспертизу по всей официальной процедуре. Правда, вчера, когда вы уезжали на совещание, Руслан Петрович при содействии Жанны Игоревны уже сделал соскоб с ткани вашего пальто. В экспертной лаборатории при управлении СБУ работают очень хорошие специалисты, поверьте. Как вы можете объяснить наличие на пальто следов ружейной смазки, идентичной смазке пистолета, из которого был убит капитан Богомаз?

Этого Таратута объяснить не мог. Да он и не пытался. Сдернув со стула тут же заверещавшую секретаршу, прижал ее к себе и стал пятиться к дверям. Правой рукой он выхватил пистолет и приставил к голове Жанны Игоревны.

– Заткни пасть, тупая сука! Всем стоять! Один шаг в мою сторону – и будете соскребать со стен ее мозги. Это боевой пистолет, а не резиновая хлопушка.

Прислонившись к дверному косяку, Таратута попытался нажать на ручку, наседая на нее ягодицей. Не очень удобный способ открывания дверей, но с третьей попытки это ему удалось.

Сыч и Федоров пребывали в растерянности. Таратута в самом деле мог выстрелить. Об этом лучше всяких слов свидетельствовали его ставшие совершенно безумными глаза. Толкнув задом двери, Таратута ступил в коридор, но тут кто-то набросился на него сзади и стал выворачивать на излом державшую пистолет кисть. Толкнув визжащую Жанну Игоревну в сторону Сыча, Таратута освободившейся рукой попытался сделать захват и борцовским приемом перебросить противника через себя, но ни сил, ни сноровки для этого у него не оказалось. Единственное, чего он смог добиться, – так это закинуть противника себе на спину и под тяжестью его тела рухнуть на пол, непроизвольно нажав при этом на спуск. Бахнул глухой выстрел, затем коридор огласился воплем. Кричал Таратута. Сидящий верхом на нем Качибадзе шарахнул шефа УБОПа кулаком по затылку. Крик прекратился. Таратуту развернули. Его брюки были темными от крови. Даже у Сыча, как бы он ни относился к этому человеку, сжалось сердце:

– О нет!

– А ну, «скорую помощь», живо! – крикнул Федоров и, тоже качая головой, посмотрел на лежащего без сознания Таратуту. – Да этот парень, похоже, отстрелил себе все хозяйство.

– Ничего, – сказал Сыч. – У него денег много. Пришьет себе силиконовые. Лет через пятнадцать.

Последнюю фразу услышала Жанна Игоревна, которая как раз прибежала с какими-то полотенцами, чтобы остановить кровь.

– Да как вам не стыдно говорить такое! Тут такое несчастье, а вы! Я думала, что вы человек, а вы просто черствый, циничный сухарь! Я в вас разочаровалась!

Сыч переглянулся с Качибадзе. Вот и пойми этих женщин. Таратута ее чуть было не застрелил, а она кинулась его жалеть.

– Ты сам-то каким ветром здесь? Выздоровел, что ли?

– Нет. Больничный только послезавтра закроют. По пути из поликлиники заскочил узнать новости. Ну, в общем, узнал. Весело тут у вас.

Таратуту забрала «скорая» в сопровождении целого эскорта спецназовцев. Федоров составил протокол следственного эксперимента и отпустил расписавшихся в нем понятых. Однако контора еще долго шумела как растревоженный улей. Сыча донимали расспросами, каждый норовил заскочить к ним в кабинет и, пригласив на перекур, пытался разузнать детали. В конце концов Руслану Петровичу все это осточертело, и он, предупредив замначальника, неприметного незлобного человека, который благодаря как раз этой неприметности сумел пересидеть на своей должности не только Лапова, но и двух его предшественников, о необходимости уйти по оперативной надобности, вышел на улицу. Сыча сопровождал Качибадзе, который тоже все еще никак не мог распроститься с коллегами.

– Жаль, не успел я Таратуте новость приятную сообщить, – сокрушался Сыч. – Все на конец откладывал, хотел, так сказать, подсластить ему пилюлю, а потом не до этого стало. Юрцышина взяли. На контрольно-пропускном пункте на границе с Россией. Думал, обрадуется. Теперь им вдвоем не так скучно сидеть будет.

– Ага, в соседних камерах. Через стенку перестукиваться, – подхватил Качибадзе, в то время как Сыч оглянулся, словно хотел удостовериться, нет ли поблизости Жанны Игоревны.

– Что будет дальше по этим делам, Руслан Петрович? – спросил Давид.

– Дальше, слава Богу, мы умываем руки. Свою работу мы сделали. Судьбу Таратуты и Юрцышина решать будут в другом месте. Где-то, правда, еще Тараса носит, но он справится. Если из СИЗО смог убежать, то на воле тем более не пропадет. Объявится, рано или поздно.

– Как объявится, пусть к телевизионщикам обратится. Чтобы про его случай передачу сделали, типа «Очевидное – невероятное».

Тут Сыч так хлопнул Качибадзе по плечу, что тот присел.

– Точно! Я же «психичке» должен был перезвонить. Что-то она мне хотела сообщить. Совсем из головы вылетело. Молодец, напомнил.

Ольга Басенко звонила Сычу еще в первой половине дня. Хотела что-то рассказать, что-то, по ее словам, очень важное, но тогда Руслану Петровичу было не до нее. Занят был очень, как раз эксперимент готовил, слушал вполуха, пообещав перезвонить, как только освободится. Через час она перезвонила снова, но на этот раз Сыч даже не ответил, а потом и вовсе мобильный выключил. Теперь, когда постановление об аресте Тараскина было отменено, проблема феноменальных способностей бывшего сотрудника УБОПа занимала Руслана Петровича уже не так остро, как раньше. Успеется.

Включив телефон, он очень удивился, узнав, что Ольга пыталась связаться с ним целых двадцать семь раз. И только за последний час. Что ей так припекло?

Он набрал Ольгу. Теперь она долго не отвечала, словно обиделась, но все же взяла трубку.

– Наконец-то, Руслан. Весь вечер тебе звоню. Уже волноваться начала. Ты где?

Сыч поискал глазами скамейку, чтобы сесть, настолько все это было неожиданно и странно. Во-первых, почему не «Руслан Петрович»? Во-вторых, на «ты» они тоже не переходили. И, наконец, почему он должен перед ней отчитываться? Ольга Викторовна вела себя так, словно он на протяжении долгого времени с ней спал.

– Можешь сейчас приехать ко мне? – продолжала она. – Поговорить надо. Это очень важно.

– Случилось чего?

– Не по телефону. Придешь?

– Ну хорошо. Приду.

– Жду.

Отключившись, Сыч удивленно посмотрел на стоявшего рядом Качибадзе. Что это сегодня с Ольгой Викторовной такое? Вроде по голосу не похоже, что пьяная. А говорит так, словно немного не в себе. С другой стороны, а почему бы и нет? Домой ему спешить не надо. Квартира пустая. Супруга уехала, и не известно, когда вернется. Звонки его сбрасывает. Что ж, сам Бог велел наведаться к симпатичной Ольге Викторовне.

– Куда поедем? – напомнил о себе Качибадзе.

– Ты долечиваться, а я… Ты случайно не знаешь, где можно купить бутылку хорошего вина? Действительно хорошего?

– Ого! У моего шефа сегодня намечается романтический вечер.

Сыч рассердился:

– Слушай, Давид, ты в шахматы играть умеешь?

– Спрашиваете, когда-то я был чемпионом школы по шахматам!

– Ну, вот и скачи отсюда конем, пока я тебе еще одно ребро не сломал, – подвел Сыч черту под разговором.