Телефон. Его зуммер можно было бы сравнить со звуком врезающейся в бревно циркулярной пилы. Он резал надвое мозг, пилил каждую извилину. С чего бы это? Никогда ранее Юлий не замечал за собой аллергии на вдруг зазвонившие телефоны внутренней связи. Но все сразу стало ясным, стоило лишь более осознанно глянуть на панель аппарата, – не звук, а маленькая мигающая лампочка-индикатор красного цвета. Это она заставляла его покрыться холодным нервным потом. Лампочка, свидетельствующая, что на другом конце провода находится сам Лапов. Полковник Лапов. Его Высочество Лапов. Шеф регионального управления по борьбе с организованной преступностью.

Юлий не верил своим глазам. За неполных три года службы в упомянутом заведении ему ни разу не доводилось лично разговаривать с полковником. Даже по телефону. Лапов не был ни Наполеоном, ни Суворовым. Эти двое, если верить воспоминаниям очевидцев, знали каждого из своих солдат. Но Лапову не было никакого дела до прославленных полководцев прошлого. Он был сам по себе. Лапов – и этим все сказано.

Лапов держался в стороне от своей армии, то есть от всего личного состава УБОПа, общаясь лишь с начальниками отделов и служб. Они-то и доводили его приказы, пожелания и замечания до остальной серой массы. Представителям последней вообще не рекомендовалось показывать свой нос вблизи приемной полковника без крайней необходимости. Даже собеседование с желающими поступить на службу проводил заместитель начальника управления. Сам Лапов вызывал к себе рядовых работников только в крайних случаях – для того, чтобы задать очень жесткую, вплоть до увольнения, трепку, либо для нешуточного поощрения, чего на памяти Юлия никогда не бывало. Собственными глазами Юлий лишь изредка видел полковника. Когда, несмотря на все принятые меры предосторожности, случайно сталкивался в коридорах управления. В такие моменты ему хотелось уменьшиться до размеров муравья и забиться в щель между паркетинами. Изредка Юлий встречал его в продуктовом супермаркете. Так уж вышло, что оба они жили в одном микрорайоне и их дома находились в соседних кварталах.

Юлий поставил на стол чашку с недопитым кофе, снял трубку, сделал усилие, чтобы не дрожал голос.

– Оперуполномоченный Тараскин, слушаю.

Ответом ему был фамильярный рев:

– Тарас!

– Я, Иван Семенович!

– Ты – пидорас!

– …?

– Через минуту чтоб был у меня!

Его полное имя было Юлий Сергеевич Тараскин. Тарас – это от фамилии. Так его еще в школе звали, и против этого он ничего не имел. Раз Тараскин – значит Тарас. Все справедливо. Главное, чтобы к прозвищу никто не подбирал бранных эпитетов. Никто и не подбирал. Пытаться пытались, но Юлию-Тарасу всегда удавалось убедительно объяснить, что так делать нехорошо. Увы, начальник на службе – это не товарищ по парте.

Тем более такой шеф, как Лапов. Высокий рост. Широкие плечи. Бритая голова. Усы. Строгий взгляд из-под густых бровей. Юлию он всегда напоминал героя гражданской войны Григория Котовского из одноименного фильма сороковых годов прошлого века. Черные пиджаки из тонкой сильно пахнущей кожи, которые так любил носить Лапов, лишь усиливали сходство. Не хватало лишь маузера в большой деревянной кобуре, чтобы лично расстреливать не оправдавших надежды бойцов.

Отшвырнув от себя телефонную трубку, словно в ней вдруг обнаружилась нора тарантула, Юлий выскочил из кабинета и со всех ног понесся в сторону приемной. Волнуясь, он тешил себя надеждой, что, может, не все еще так плохо. Может, все очень даже хорошо.

Впрочем, все эти его нервы, весь этот страх были скорее на уровне рефлексов, доставшихся Юлию в наследство от предков, вынужденных на протяжении тысячи лет бояться начальства и вылизывать ему зад. В глубине души ему было все равно. Ну, что сделает ему Лапов? Выгонит? И что? Семьи, которую надо одевать и кормить, у него не было. А самому Юлию много не надо. И вообще, перед тем как пойти на работу в милицию, он хотел стать убийцей по найму… Нет, серьезно. Впрочем, обо всем в свое время.

Влетев в широкие двери приемной, Юлий вгляделся в глаза розовощекой, чем-то напоминающей сильно похудевшую деревянную матрешку, Жанны Игоревны – секретарши. Может, хоть там он сможет увидеть то, что уготовило ему ближайшее будущее?

– Меня вызывали.

Секретарша кивнула. В ее глазах было пусто, как в сейфе профсоюзной кассы взаимопомощи.

– Сильно не в духе? – попытался еще раз Юлий, но Жанна Игоревна лишь неопределенно подняла и опустила левое плечо, после чего принялась смотреть под стол, словно там происходило нечто интересное.

Посмотрев на отражавшегося в зеркальных дверках шкафа-купе себя – двадцативосьмилетнего человека, худого, светловолосого, с правильными чертами лица и подпорченным кривизной носом – результатом одной подростковой разборки, Юлий потянул за золоченую ручку больших дверей.

– Разрешите, Иван Семенович? Старший лейтенант Тараскин явился по вашему вызову.

Пройдя пару шагов от дверей, он замер на месте, наткнувшись взглядом на колючие глаза хозяина кабинета. Что и говорить – зрелище не для слабонервных.

– Так вот ты какой, оперуполномоченный Тараскин, – медленно, смакуя каждый слог, произнес полковник, скользя по прошедшему таким же медленным, тяжелым взглядом. – Что встал? Подходи ближе.

Юлий подошел. Может, все еще обойдется? Бывалые рассказывали, что полковник в редкие моменты личного общения с рядовым составом любил прежде, чем сообщить подчиненному приятную новость, сначала напугать его до усрачки.

Не обошлось.

– Что, говнюк, наломал дров?

«Я не говнюк», – гордо решил ответить Юлий, но, когда открыл рот, из него вылетели лишь неуверенные булькающие звуки:

– Я… не понимаю… Иван Семенович…

К счастью, Лапов его перебил:

– Не понимаешь, как же! Зато я понимаю. Герой с дырой. Ты вообще кем себя вообразил? Сериалов про героических ментов насмотрелся?

– Так я… это.

– Молчать, гандон штопаный! Говорить будешь, когда позволю. Сейчас меня слушай.

Юлий посмотрел на полковника почти что с благодарностью. Тот был прав. В его положении лучше молчать. Молчать и слушать. Юлий знал: чем больше гадостей будет произнесено в его, Юлия, адрес, тем спокойнее он станет – таким уж он был человеком.

Любые же оправдания будут только мешать.

Поток ругательств все усиливался, но Юлий и впрямь устоял. Раздавить его морально полковник оказался не в силах. Наполнявшая Юлия досада от несправедливых упреков вытеснила остатки страха и тут же сменилась злостью. Не той злостью, которая заставляет холериков впадать в истерики, а злостью холодной, расчетливой, позволяющей спокойно ждать своего часа. Даже если знаешь, что этот час никогда не наступит. В какой-то момент Юлий вообще перестал следить за речью полковника, начав рассматривать украшающие кабинет фотопортреты в рамках. Фотограф запечатлел полковника в разные моменты жизни. Вот он с ружьем и связкой подстреленных диких уток. Там с ружьем и кабаньим окороком. Тут с ружьем и дохлым зайцем, а еще вон там – со спиннингом и огромным зеркальным карпом.

А ведь Юлий должен был догадаться, чем закончится его утреннее приключение. В тот самый момент, когда увидел на руке задержанного им налетчика часы, стоимость которых навскидку тянула не на одну тысячу долларов…

* * *

Их было двое. Одетые в маскарадные костюмы, они выходили из магазина детских игрушек «Малыш и Карлсон». Утренник в детском саду. Или рекламная акция. Мысли об этом пришли в голову Юлия, стоило только их увидеть. Рекламная акция была вероятнее, тем более что в последнее время на каждом шагу можно было наткнуться на рекламных зазывал, ряженных под тропические фрукты, зубные пасты и кока-кольные банки. Да мало ли во что еще.

Те, о которых шла речь, предпочли преобразиться в персонажей мультфильма «Трое из Простоквашино». Первым, важно волоча хвост и слегка покачиваясь из стороны в сторону, шел кот Матроскин. Искусственный мех его костюма давно свалялся и нуждался в химчистке. То, что котяра именно Матроскин, а не кто-либо другой, Юлий определил главным образом благодаря семенившему следом почтальону Печкину – худому человеку в коричневом плащике, растрепанной кроличьей шапке и маске, состоящей из большого слегка загнутого вверх носа и густой щетки прямых усов. На его плече висела внушительная желтая сумка с белыми буквами «ПОЧТА».

Юлий стоял в метрах десяти от «Малыша и Карлсона». Поджидал человека, обещавшего слить теневую схему отмывания крупных сумм денег.

Информатор опаздывал, вот Юлий и крутил головой по сторонам от скуки.

Вид Матроскина и Печкина его позабавил, вызвав желание сказать им что-то смешное.

– Стоять, милиция!

Тупо, кто бы спорил. Но ничего поумнее Юлию как-то не пришло в голову. Правда, щерился он при этом так широко, как не улыбался даже кандидат в президенты США, выступая перед своими избирателями. Тут бы и самый недалекий понял – это просто прикол, шутка такая веселая.

– Ваши докýменты! – продолжил он, ожидая услышать в ответ знаменитое: «Уши, лапы и хвост – вот мои документы».

Не тут-то было. В руке Матроскина появился… нет, не паспорт, и даже не водительские права, а револьвер, в тот момент показавшийся Юлию невероятно большим. Черное дуло уставилось в его сторону. Он еще ничего не понял, а пакостный кот уже принялся давить на курок.

Первый патрон дал осечку. Ну, его счастье. Пуля второго скорее всего отправила бы Юлия на тот свет, если бы не свойственные ему в критические моменты быстрота движений и молниеносное, часто на подсознательном уровне, принятие решений.

С ловкостью каскадера, так, словно ничем другим не занимался, Юлий отпрыгнул с тротуара на проезжую часть и покатился по асфальту, используя в качестве укрытия высокий бордюр. Конечно, он рисковал попасть под колеса, но движение было не особенно интенсивным, час пик миновал, да и автомобилисты ввиду многочисленных выбоин по краю дороги старались держаться поближе к разделительной полосе.

Злоумышленники бросились в разные стороны. Матроскин, еще два раза неудачно пальнув в Юлия, попытался укрыться в магазине. При этом он сильно ударился коленом о бетонную урну и, театрально подпрыгнув от боли, уронил с головы кошачью маску (больше напрашивалось слово «шлем»). Свой маневр он, однако, завершил, нырнув в стеклянные двери «Малыша и Карлсона» и сверкнув на прощание рыжим затылком.

Почтальон Печкин тем временем бежал во всю прыть вдоль магазинных витрин, держа в руке вынутый из сумки МП-40, немецкий автомат времен Второй мировой войны, который зачастую ошибочно называют «шмайсером».

– Стоять, стрелять буду!

Блеф. Выстрелить Юлий мог разве что из указательного пальца. Не то что оружия, в то утро при нем не оказалось даже рогатки. Впрочем, даже если бы пистолет и был, вряд ли бы он им воспользовался. Слишком высок был риск попасть в постороннего – за стеклами витрин могли быть люди.

Здание изгибалось таким манером, что по своей форме напоминало кочергу. За поворотом витрин не было. Прохожих тоже. Печкин, сообразив, что, огибая «пятку кочерги», он будет представлять собой отличную мишень, бросился к месту излома здания под прямым углом. Там, прикрытый большой мраморной тумбой-вазоном, он мог меньше опасаться гипотетических пуль Юлия, но зато сам оказывался в ловушке, в буквальном смысле этого слова загнав себя в угол.

– Сдавайся, клоун! – подбежав ближе, еще раз крикнул Юлий.

Ответом была длинная, почти на весь рожок, автоматная очередь, но ему опять удалось вовремя распластаться на асфальте. Пули цокали совсем рядом, но достать Юлия не могли. Защитой служили уже упомянутый выше бордюр и продавленный асфальт на краю проезжей части.

«Стрех-стрех-стрех», – трещал МП-40, и этот звук казался таким нереальным в конце первого десятилетия двадцать первого века на обвешанной баннерами улице с рекламой маникюра с рисунком, комплекса спа-процедур, моющих пылесосов и женских сумок со скидками.

«Стрех-стрех-стрех». Пули рикошетили о гранит бордюра, портили асфальт справа и слева, одна даже сорвала кусок каблука с подошвы его правого ботинка. Недостатка в патронах преступник, похоже, не испытывал. Расстреляв один магазин, тут же присоединил другой, и стрельба возобновилась с новой силой, пока, наконец, не случилось то, что должно было случиться, – перегревшись от стрельбы длинными очередями, допотопное оружие стало давать сбои, а потом и вовсе смолкло. Это был шанс. Моля Бога, чтобы у стрелявшего не оказалось в сумке какого-нибудь фаустпатрона, Юлий в несколько прыжков достиг места, где укрывался злоумышленник, и остановился как вкопанный. Такого он не видел даже в кино: Печкин преспокойно сидел, прислонившись спиной к стене, вытянув вперед ноги, и щелкал дорогой зажигалкой, пытаясь прикурить сигарету. Автомат лежал рядом.

– Руки за голову, сволочь!

Никакого впечатления эти слова на Печкина не произвели. Он посмотрел на Юлия и, казалось, даже улыбнулся под своей маской.

– Партизаны не сдаются. Гитлер капут!

Сделав еще одну безуспешную попытку закурить, Печкин отбросил зажигалку на кучу стрелянных гильз.

– Вот говно! За что только сто баксов отдал? У тебя огня нет?

– Руки за голову, сказал!

Печкин вытянул руку со сложенной фигой.

– А вот это видел?

Это переходило всякие границы. Отшвырнув ногой автомат, Юлий прыгнул на Печкина сверху, повалил на землю и, прижав коленом, сорвал маску. Печкин на деле оказался молодым круглолицым шатеном со вздернутым носом и тонкими невыразительными губами. Кругломордость и худоба – странное сочетание. Закручивая преступнику руки за спину, Юлий обратил внимание на массивные и, самое главное, настоящие, в этом он разбирался, Patek Philippe на его левом запястье и еще раз усомнился в реальности происходящего: мажор, грабящий магазин игрушек, – это было из области нереального.

Впрочем, отчасти причины такого поступка без всяких слов объяснялись видом его безумных глаз с сильно расширенными зрачками. Другого оружия при стрелке не оказалось, разве что в сумке лежало еще два полных магазина к МП-40. Связав Печкина ремнем от автомата, Юлий ввиду ожесточенного сопротивления преступника не смог отказать себе в удовольствии как следует повозить его лицом по тротуарной плитке.

К нему уже бежали приехавшие на выстрелы сотрудники патрульно-постовой службы.

– Старший лейтенант Тараскин, УБОП, – представился он, одной рукой протягивая навстречу нацеленным было на него стволам служебное удостоверение.

– Бывший лейтенант, бывший! – все не мог успокоиться дергающийся в его руках Печкин. – Тебе конец, мусор позорный! Ты усек? Конец!

Обращать внимание на угрозы у Юлия времени не было.

– Там, в магазине, еще один грабитель. Он вооружен и мог взять заложников.

– Гонишь! – усомнился самый старший из приехавших, в капитанском звании. – Зачем кому-то совершать налет на магазин игрушек?

Но Юлий уже знал ответ и на этот вопрос. Совсем недавно там располагалось банковское отделение. Потом банк съехал, а помещение сдали в аренду под магазин. Два накокаиненных гамадрила с мозгами, похожими на печеные яблоки, просто не придали этому значения.

Все это он рассказал капитану. Тот тоже заглянул в лицо связанному. Посмотрел в сторону «Малыша и Карлсона». Покачал головой.

– Да ладно. Какие еще заложники? Небось ушел давно через задние двери.

– В чем же дело? Нет ничего проще проверить.

Капитан неуверенно оглядел подчиненных.

– Ляшко, иди проверь магазин. Только осторожно, – велел он самому младшему.

Того такая перспектива не обрадовала. Он злобно поглядел сначала на Юлия, потом на своего начальника.

– А че я?

– Через плечо. Проверь, сказал!

По счастью для Ляшко, рисковать ему не пришлось. Работники магазина сами стали выглядывать из дверей. Выяснилось, что Матроскин находится в глубоком нокауте, потому что одна отчаянная продавщица, увидев возвращающегося грабителя, разбила о его голову тяжелый графин с водой.

– Они требовали денег, валюты. Угрожали девочкам. Говорили, что перестреляют всех, – несколько минут спустя, заикаясь от пережитого, рассказывала заведующая «Малыша и Карлсона». – Я пыталась объяснить, что это магазин, а не банк, что касса пустая, потому что мы только открылись, с утра еще ни одного покупателя не было, но они нас будто не слышали. Потом вот этот, в маске кота, стал срывать с кассирши сережки и ударил ее рукояткой пистолета по лицу. Еле в чувство ее привели.

Только теперь, убедившись, что оба налетчика упакованы по полной программе, Юлий в полной мере осознал всю реальность только что пережитого приключения. Выйдя из магазина, он вертел головой по сторонам, нюхал пропитанный пороховой гарью воздух, смотрел на вспоротый автоматными пулями асфальт. Неужели все это произошло именно с ним и он не только выжил, но и задержал вооруженного преступника?

Юлий всегда считался неплохим опером. По крайней мере, так говорил его непосредственный начальник Руслан Петрович Сыч. Однако в головокружительных погонях, от которых дух замирает, Юлий не участвовал и с бандитами доселе не перестреливался. Правда, будучи подростком, он поучаствовал в предостаточном количестве уличных драк. Как-то даже, пустив в ход нож, основательно попортил шкуру одному наперсточнику на феодосийском пляже. В милицию мастер «кручу-верчу» обращаться не стал, но зато, когда выздоровел, с двумя приятелями подкараулил обидчика. Тогда Юлию чудом удалось отбиться, но нос ему все-таки сломали. Словом, юность у Юлия была бурная, но чтобы вот так вот извиваться под пулями – ему ни разу не приходилось. Что касается милицейской карьеры, то ее он начал в отделе по борьбе с экономическими преступлениями, справедливо считая своим главным оружием не положенный табельный макаров, а клавиатуру компьютера, ручку и калькулятор. Потом его наставника майора Сыча перевели из ОБЭПа в УБОП, а тот в свою очередь прихватил с собой своего подчиненного. Так Юлий оказался в Шестом управлении МВД, «шестерке».

Дождавшись приезда следственной опергруппы и объяснив свою роль в этом деле, Юлий, так и не встретившись с информатором, отправился в контору, чувствуя себя почти что героем. «Почти» – потому что полностью испытать триумф мешали те самые Patek Philippe на руке Печкина, а также слова, которые тот выкрикивал в момент посадки в автомобиль, извиваясь в руках патрульных. Парнишка ругал присутствующих легавыми псами и клятвенно обещал, что еще станцует на могиле Юлия ча-ча-ча.

Теперь, выслушивая щедро сдобренную всеми видами ругательств речь Лапова, Юлий убеждался, что угрозы оказались не пустыми.

А Лапов все говорил. В его представлении задержанные возле «Малыша и Карлсона» отморозки оказывались милыми молодыми людьми, которые просто хотели малость подурачиться, пошутить, и, если бы не его мудак подчиненный, сунувший куда не надо свое свиное рыло, они бы просто поехали домой и ничего бы не было. Ни стрельбы среди бела дня, переполошившей жителей города, ни этого неприятного разговора.

В монологе Лапова возникла пауза. Самое время Юлию объяснить свои действия. По крайне мере, попытаться это сделать.

– Они были вооружены. Оба! Стреляли в меня, работника органов. Угрожали оружием продавщицам из магазина. Женщинам, полагаю, было не до шуток.

Объяснения пришлись полковнику не по душе. Он гневно посмотрел на Юлия, но смутить его больше не смог. Юлий не боялся.

– Тоже мне, нашел оружие, – грубо, но уже без прежнего злого надрыва, даже с некоторым уважением ответил полковник. – Антикварная рухлядь. Да будь они настоящими налетчиками с современным оружием, я бы с тобой вряд ли беседовал. Да ты бы глазом моргнуть не успел, как из тебя решето бы сделали. А что до баб этих из магазина, так если они там все нервные такие работают, так теперь что – и в магазины не заходи?

Порядком устав от болтовни, Юлий решил перейти к сути вопроса, тем более что причина гнева полковника лежала на поверхности.

– Если я вас правильно понял, родители этих клоунов не последние в городе люди?

– Дошло наконец. Не то слово не последние. И не только в городе. Особенно тот, которого ты лицом по асфальту елозил. Его отец крупный бизнесмен, председатель ассоциации предпринимателей и учредитель благотворительного фонда «Щит», одной из целей создания которого, кстати, является финансовая помощь сотрудникам правоохранительных органов. Плюс ко всему он еще мой близкий друг. Теперь ты видишь, в каком дерьме я по твоей милости оказался. И как мне теперь из него на чистую воду выгрести? Что делать?

Сам Лапов просил у Юлия совета. Это трогало. Пусть даже он знал, что просьба была пустопорожняя. Чихал Лапов на его советы. Он и без Юлия знал, как ему действовать. То, что обычно последние несколько лет делают высокие должностные лица правоохранительных органов, когда в деле замешаны другие влиятельные люди или их отпрыски. Делать вид, что ничего не было. Ни стрельбы из автомата, ни оружия. Просто ничего не было. А с прокуратурой договорятся. И с продавщицами.

Полковник словно читал его мысли.

– С прокуратурой уладим, – сказал он. – А магазинные девки пусть в жопу идут. Пусть только попробуют шум поднять. Тут другая проблема. Есть у нас один журналист шебутной. Несколько пуль попало в его автомобиль, который был припаркован неподалеку. Уж он-то постарается шумиху поднять. И еще нашелся любитель, жаль, пока личность не установили, снял часть этого фейерверка на камеру мобильного и уже в Интернет успел сбросить. Я сам видел.

Юлий пожал плечами:

– Ну, тогда я не знаю, что делать.

– Не знает он, – передразнил Лапов, – прочь с глаз моих! И рапорт напиши, как все было. Хотя нет, отставить. Позже напишешь. Я сам скажу, как написать. А пока думать буду.

Думал он недолго, и в первой половине следующего дня Юлий снова вошел к нему в кабинет. Полковник сообщил, как Юлию «повезло». Оказывается, прошлой ночью при попытке ограбить загородную АЗС был задержан некий гастролер по фамилии Дрыль. С ним провели обстоятельную беседу, и он вспомнил, что буквально накануне в одиночку пытался ограбить магазин детских игрушек «Малыш и Карлсон». Даже Юлия вспомнил, как тот ему руки за спину заламывал.

– Я ему днем руки заламывал. А на АЗС он напал только следующей ночью, – уточнил Юлий.

У Лапова и на этот вопрос был готов ответ:

– Так он по дороге в СИЗО убежал. Представляешь? Кстати, членам опергруппы, которые его конвоировали, уже и по выговору влепили. Я и приказ видел. В общем, ты этими мелочами голову себе не забивай. Все предусмотрено. Не глупей тебя люди работают. Главное, чтобы ты этого Дрыля опознал, если кто тебя спросит.

Юлий представил, как ни в чем не повинных коллег вызывают в кадровую часть и предлагают ознакомиться под подпись с приказом о дисциплинарном взыскании, отвечая на их недоуменные вопросы коротким: «Так надо». И они подписывают. Возмущаются для порядка, но все равно подписывают.

Полковник положил на стол перед подчиненным фотографию мужчины от тридцати до тридцати пяти лет, с острым подбородком и узкими любопытными глазками на анемичном лице.

– Вот он, Дрыль. Запомнил?

– А пострадавшие его тоже опознают?

– Сказал же, не забивай себе этим голову. Опознают, никуда не денутся. А вообще твоя ирония здесь совершенно неуместна. Думай лучше, как извинения приносить будешь.

Вот оно что. Оказывается, Юлий еще должен расшаркаться и сделать книксен.

– Кому извинения?

– Студенту выпускного курса магистратуры юридический академии. Отличнику и очень хорошему парню. Крестнику моему. Александру Андреевичу Пасечнику. Вот кому.

Юлий почувствовал внезапный приступ тошноты, словно прикоснулся к чему-то мерзкому, холодному и скользкому. Мерзкому даже не потому, что очередные отморозки благодаря деньгам и родственным связям уходили от наказания – все это стало настолько привычным, что давно не вызывало даже рефлекторных содроганий души. И даже не потому, что один из них, упиваясь своей безнаказанностью, жаждал еще насладиться видом унижающегося сотрудника милиции, который просто исполнял свой долг. Тошноту вызывала сама фамилия Пасечник, фамилия человека, который, Юлий был уверен, приложил руку к тому, чтобы лишить его семьи и нормального детства…

Человека, из-за которого он когда-то хотел стать наемным убийцей.

* * *

Это произошло в преддверии новогодних праздников и, как ни покажется странным, тоже было связано с маскарадом. Тот день ему не забыть никогда. Юлию исполнилось пятнадцать. В атмосфере витали запахи хвои и мандаринов. По улицам сновали Деды Морозы.

Именно Дед Мороз был первым, кого он увидел, когда его отец, аккуратно миновав крутой, покрытый наледью поворот, вывернул на длинное прямое шоссе загородного элитного поселка. Мороз как Мороз, ничего особенного. Белая синтетическая борода. Под густыми черными бровями большие глаза человека, обещающего надежду на чудо. Красная шапка с белым отворотом. Длинная, до пят, шуба. Широкий уверенный шаг.

Юлий до сих пор ломал голову: что в нем было не так? Почему отец почувствовал опасность? А ведь почувствовал, потому что, крикнув сыну «ложись!», вдавил педаль газа, направляя авто прямо на Деда Мороза.

Приказ Юлий выполнил слишком медленно, поэтому прежде, чем упасть на сиденье, успел заметить, как тело Деда Мороза, ударившись о радиатор, взмыло вверх. Полы его красной шубы широко распахнулись, словно крылья стервятника, обнажая спрятанный автомат.

БМВ отца рвался вперед, но Дед Мороз, на поверку оказавшийся Бармалеем, явился не один, а с эскортом злобных гоблинов. По крышке багажника застучали пули, треснуло надвое заднее стекло. Пули пробили колесо, и машину стало водить из стороны в сторону. Управление давалось отцу все труднее, но расстояние между ними и местом засады неуклонно увеличивалось.

Лежа боком на сиденье, Юлий смотрел, как отец борется с автомобилем. Его лоб был мокрый от пота, глаза сосредоточенно направлены только вперед. Как он любил его в тот момент! Да и не только в тот момент. Он всегда его любил. Восхищался им. Сколько Юлий себя помнил, они всегда были вместе. Отец всюду таскал сына с собой, стоило тому только попросить. Вместе ходили в тренажерный зал, в бассейн, вместе ездили стрелять по тарелкам. Он бывал с отцом и на деловых встречах, и ему совсем не было скучно. Юлий знал имена всех его любовниц, но у него даже в мыслях не было сообщить о них матери. Он не сделал бы этого даже под страхом самого жестокого из наказаний. Впрочем, вряд ли мать стала бы его слушать. Ей всегда было некогда, когда это касалось сына. Она всегда спешила. Даже когда валялась на диване перед телевизором с охапкой глянцевых журналов. Все равно ей было не до него.

Стрелять перестали. Юлий поднялся на сиденье. Как раз вовремя, чтобы успеть увидеть, как впереди из-за киоска «Пресса» высунулась фигура человека с зеленой трубой на плече, конец которой был направлен в их сторону. Еще один гоблин. Отец, бросив руль, быстро нагнулся к сыну и с криком «прыгай!» с силой вытолкнул того из машины.

Из того, что случилось после, Юлий практически ничего не запомнил. Искореженный автомобиль, дым, разбросанные куски человеческой плоти, кровь на снегу, крики людей и его собственный беззвучный плач. Лица людей, склоненные над ним. Мало-мальски он пришел в себя, только когда шофер-охранник матери Геннадий, по прозвищу Че Гевара, вез его по загородному шоссе. Сильно болели нога и правый бок. На лице в нескольких местах был наклеен пластырь.

Юлий спросил Че Гевару, куда они едут.

– Поговори с Эвелиной Юрьевной.

Че Гевара протянул Юлию большую черную трубку сотового телефона.

– Как ты, сын? – услышал он голос матери. Как всегда, холодный и бесстрастный. Как всегда, то же обращение – «сын». Она никогда не звала его по имени. Только «сын». Как и он. Никогда не называл ее мамой. Он вообще никак ее не называл.

– Бывало и лучше, – неожиданно для себя повторил Юлий слова отца, всегда произносимые тем в кризисных ситуациях, и забился в рыданиях, потому что воспоминания об этом оказались невыносимы.

– Не скули, – строго приказала мать. – Поедешь в Феодосию к дяде Славе. Гена тебя отвезет. Я с тобой свяжусь.

И повесила трубку. Вот и весь разговор. Все утешение. Ему даже не дали возможности проститься с отцом.

– Ты на Эвелину Юрьевну не обижайся, – понимающе сказал Че Гевара спустя некоторое время. – Ей сейчас тоже не сладко. Ей за ваш семейный бизнес бороться надо. На тебя у нее просто нет времени.

У нее никогда не было на него времени. И не было ни малейшей надежды, что когда-нибудь оно появится.

Че Гевара, оставив Юлия в Крыму, на первых порах звонил. Может быть, по поручению матери, может, потому что в самом деле жалел парня. От него Юлий узнал, что на месте покушения обнаружили брошенный киллерами гранатомет «Нетто», хорватский пистолет-пулемет «Аграм» и кучу стреляных гильз. Оружие отследить не смогли. Че Гевара сказал, что начавшие с недавних пор входить в моду пистолеты-пулеметы этой марки производятся едва ли не в школьных мастерских и не имеют маркировки. Никакого заводского отстрела. Никакой пулегильзотеки. Сбитый отцом Дед Мороз либо выжил, либо его мертвое тело успели увезти товарищи. В любом случае других погибших, помимо отца, на месте покушения не обнаружили.

Понизив голос, Че Гевара сообщил, что буквально через неделю после покушения дюжина людей в черных масках взяла штурмом принадлежавший Тараскиным большой завод по производству ликеро-водочных изделий. Прикрываясь купленным решением суда, они взашей выгнали прежнее руководство, поменяли учредителей. Та же участь постигла и ресторан с гостиничным комплексом «Тарас». Новым хозяином бизнеса стал некто Андрей Германович Пасечник. Доселе неизвестный, но быстро идущий в гору коммерсант.

Юлий и раньше слышал эту фамилию от отца. Кажется, отец называл его пронырой, который спит и видит, как наложить лапу на их бизнес, но только напрасно старается: он, отец, пока жив, этого ни за что не допустит.

Вот именно, пока жив. Нельзя было произносить такие слова. Нельзя.

– Не вешай нос, юноша, – подбадривал Че Гевара. – Твоя мать разберется.

– Что она может сделать?

– Плохо ты ее знаешь. Еще как разберется.

Мать разобралась. Разобралась, что это за человек Пасечник. Разобралась, что сила не на ее стороне, продала недвижимость, перевела в офшор уцелевшие активы и сама укатила вслед за ними.

Юлий остался у двоюродного брата отца. Дядя Слава, до этого мальчик ни разу его не видел, оказался забавным толстяком – эпикурейцем, большим любителем еды, анекдотов и отъявленным матерщинником. Год назад отец помог ему построить небольшой пансионат под Феодосией. Человеком дядя Слава оказался благодарным и принял Юлия как родного. У него было двое сыновей – жуликоватых парней, старше Юлия, которые тут же взяли шефство над своим троюродным братом. Шефство это было достаточно своеобразным – через год Юлий уже спокойно мог открыть стоявшую на сигнализации иномарку, а когда учился в выпускном классе, его два или три раза чуть было не повязали менты. Но обошлось.

Закончив школу, он связался с матерью, которая к тому времени жила в Швейцарии, и спросил ее, что делать дальше. Та посоветовала получить высшее образование, со вздохом сказав, что, так и быть, возьмет на себя связанные с учебой расходы. Ее слова звучали так, словно она откупалась от сына, чтобы он, не дай Бог, не прикатил к ней.

Юлий вернулся в родной город, где у него оставалась единственная не проданная матерью двухкомнатная хрущевка, полученная отцом под занавес Советского Союза, когда тот еще работал инженером в проектном институте. Старый отцовский друг, знакомый Юлию еще с тех самых пор, когда отец брал его с собой на мероприятия, помог без проблем поступить на юридический факультет, а потом и устроиться в правоохранительные органы, благо юношеские проделки Юлия во время пребывания в Крыму в анкеты не попали.

Все эти годы, особенно поначалу, Юлий думал о том, сможет ли когда-то отомстить за смерть отца. Одно время он даже мечтал стать киллером, спокойным, хладнокровным, таким, как герой старого фильма «Механик», сыгранный Чарльзом Бронсоном (романтичный образ Леона-киллера ему нравился куда меньше). И все ради того, чтобы поквитаться с убийцами. Вот только что надо делать, чтобы стать этим самым киллером, Юлий не знал, а когда спросил об этом своих феодосийских братьев, те долго смеялись.

– Оно тебе надо? – успокоившись, спросил наконец старший, Гера.

– Надо. Хочу гада этого достать, который отца убил.

– И что, для этого обязательно становиться наемным убийцей? Козла замочить можно и без этого.

– Чтобы киллером стать, тебе надо сначала в армию идти. В контрактники, – подал голос и младший, Олег. – Если тебя не подстрелят где-нибудь в горячей точке, то лет через десять, глядишь, и станешь киллером.

– Какие еще горячие точки? – возразил Гера. – Украина ж ни с кем не воюет.

Олег сплюнул:

– Ну, тогда можно и в менты. Как Македонский. Он ведь тоже сначала цветным был.

– Какой еще Македонский? – не понял Юлий.

– Саша Солоник. Я слышал, замочили его недавно. В Греции.

– Вот-вот. Ударение на слове «замочили», – строго сказал старший. – Короче, забудь.

На том разговор и кончился. Не то чтобы Юлий обо всем забыл, просто стал рассуждать более трезво и прагматично.

* * *

И вот фамилия Пасечник снова появилась в его жизни. В первый раз она знаменовала собой трагедию в виде Деда Мороза с гранатометом, теперь представлялась фарсом в виде почтальона Печкина, вооруженного автоматом времен Второй мировой войны.

– Вопросы есть? – спросил шеф.

Глядя на полковника, Юлий вдруг поймал себя на мысли, что ненавидит его. Люто ненавидит. А тот факт, что почти три года он прослужил под его началом, показался ему бредом сивой кобылы. Пожалуй, он даже смог бы убить его, окажись у него такая возможность. Юлий представил, как достает пистолет, как медленно приставляет ствол к бритому черепу, как нажимает на курок: полковник падает, пенистые брызги летят на стену, пачкают фотографии с охотничьими трофеями.

– Нет, – ответил он.

– Отлично.

Лапов достал из кармана пачку сотенных долларовых купюр, отчитал сколько-то и бросил на стол перед Юлием. Примерно так, как собаке бросают кость.

– Это тебе за понятливость. Подарок от зайчика. Но извиниться перед Сашей Пасечником тебе все равно придется. Так нужно. Я обещал.

Пересчитав деньги, их оказалось семьсот долларов, Юлий вежливо подвинул их обратно на половину Лапова.

– Бери-бери. Доля твоя. За Дрыля.

Не то чтобы Юлий хотел самому себе казаться лучше, чем он есть на самом деле. Он тоже брал. Как все. Не то чтобы часто. И не то чтобы помногу. Часто и много должность не позволяла. Но только не в этот раз.

– Когда я говорил «нет», то имел в виду, что не стану извиняться перед этим отморозком. И отмазывать его тоже не буду.

Полковник даже закашлялся от неожиданности, лицо его в считанные секунды покрылось красно-бурыми пятнами и стало напоминать по цвету петушиный гребень.

– Вот что, умник, – зловеще захрипел он. – Либо ты делаешь все, как я говорю, либо вылетаешь со службы на хер.

Огласив вердикт, Лапов вперил взор в открытый экран ноутбука, давая понять, что посетитель ему больше не интересен, что он для него как бы умер, или даже не умер, а перестал существовать как объект бытия, дематериализовался в пространстве, испарился.

Ровно две секунды ушло на то, чтобы Юлий принял окончательное решение.

– Вылетаю на хер, – отрезал он, прежде чем повернуться и пойти к выходу.

Уже перешагивая через порог, он услышал окрик:

– Тарас!

Юлий оглянулся.

– Ты – пидорас! – смачно произнес Лапов. – Встанешь у меня на дороге – уничтожу.

Юлий закрыл за собой двери.

– Смотри, как бы самого не уничтож… – произнес он вслух, но тут же прикусил язык. Не из боязни, что секретарь передаст его слова Лапову, ему было уже все равно, а потому что считал, что пустые угрозы, а они именно такими и были ввиду того, насколько шеф УБОПа могущественнее него, без одной минуты безработного, лишний раз показывали его слабость. Человек сильный никогда не будет трубить на весь мир, что замочит своих врагов в сортире. Он просто это сделает. Молча и эффективно.

Юлий покинул приемную. Неудавшийся мажор. Неудавшийся киллер. И, по ходу, неудавшийся мент. Ему было противно. Противен Лапов с его напичканными баблом дружками, противен Пасечник, завладевший бизнесом отца, и, что еще хуже, он был противен самому себе, потому что вдруг понял, что только память и не угасшая до сих пор любовь к отцу не позволили ему уступить требованиям начальства. Окажись вместо Пасечника какой-нибудь Титькин, тоже влиятельный человек, взял бы Юлий и баксы, и Дрыля бы опознал как миленький, и перед налетчиком извинился бы. Ему хотелось пуститься во все тяжкие. То ли напиться в лоскуты, то ли ввязаться в массовую драку, не разбирая ни своих, ни чужих, крушить направо и налево носы и челюсти, пока самому хорошо не заедут.

Вечером неожиданно позвонила мать. Поинтересовалась делами сына. Юлий не знал, что и думать. Его дела – последнее, что когда-либо занимало эту женщину. Впрочем, решил Юлий, если на нее с возрастом нахлынул приступ сентиментальности, то пусть послушает. Почему бы не пригрузить старушку на полную, рассказав о грядущих переменах в своей жизни.

Мать слушала с превеликим интересом, чем еще больше удивила его. Потом назвала сына «своим бедным малышом». Юлий не верил собственным ушам. Она выражала сочувствие и одновременно радовалась за сына. По ее мнению, ему давно пора было уйти из ментовки. Ее сын достоин большего. В одной швейцарской фирме, с руководством которой у нее очень хорошие отношения, скоро освобождается место менеджера. Она замолвит за Юлия слово. Пора наконец заняться настоящим делом.