У Пэгги, матери Джессики, есть такая картина – она висит у меня в кабинете в офисе. Это то, что видит утка из только что взлетевшего выводка. Впереди – хвост летящей во главе матери, слева – край крыла сестры (у самок окраска немного в бежевые тона), а кто-то из братьев летит следом – мы видим его голову и шею в зеленых переливах. Внизу, метрах в десяти, земля, вернее, скошенный луг. У одного из снопов полусидит-полулежит, наполовину зарывшись в сено, светловолосый парень с мечтательным взглядом и какой-то былинкой в зубах. Он весь в своих грезах, и хотя и видит уток, иных переживаний, чем эстетические, они у него не вызывают. Хотя рядом с ним – ружье, прислоненное к снопу. Краски нежные, прозрачные, как на некоторых картинах Эндрю Уайета, даже еще легче. Картина называется «Охотник в засаде».

Почему-то я вспомнил ее, хотя общего у нас было только название.

Днем я из предосторожности сидел в глубине комнаты, но поскольку окно Метека было на этаж ниже, я взгромоздился на спинку стула, положив ноги на сиденье. Я не воробей! От сидения на жердочке в неустойчивом равновесии я не только отсидел задницу – подложенная под нее подушка помогала не особенно, – но и все мышцы у меня затекли от напряжения.

Окно было по-прежнему закрыто, и я уже потерял надежду когда-нибудь увидеть своего врага. Меня вчера не было слишком долго: он за это время мог сто раз съехать. И номер теперь стоял пустой – даже если новые жильцы включили кондиционер, ставни, проснувшись, они наверняка бы открыли.

Я готовился встать и походить по комнате, когда вдруг изученная мною до мельчайших подробностей занавеска дрогнула и отодвинулась. Заехал новый постоялец? Я на секунду зажмурился, заклиная, чтобы это оказался Метек. Послышался ровный скрипучий звук распахиваемых ставень. Я открыл глаза: это был он.

Метек явно только что проснулся: он был по пояс голый – дальше я не видел – и зевал во весь рот. Решив не терять времени, я бросился к своей закрепленной в боевом положении видеокамере. Но Метек дожидаться выстрела не стал: окинув взглядом окрестности – я быстро отшатнулся внутрь комнаты, – он исчез.

Я проверил прицел: прямоугольник, обозначенный по углам четырьмя квадратными скобками, стоял как раз на том месте, где мгновение назад была голова моего врага. «Теперь не уйдет!» – подумал я.

Как ни странно, в ту минуту у меня не было никаких сомнений. Появись его голова снова секунд на десять, мой указательный палец, не дрогнув, послал бы в нее стрелу с тяжелой пулькой на конце. Но тут снова зазвонил телефон. Это был Бах.

– Солнышко, нам так повезло! – закричала в трубку Джессика. – Были билеты на прямой Дельты. Даже в экономическом, а я была готова лететь и бизнес-классом. Правда, утренних прямых нет, я взяла на дневной. Но он всё равно прилетает раньше, чем тот, с пересадкой в Лондоне.

– Я очень рад, – сказал я. И обнаружил, что я и в самом деле рад. Ясно, что с Метеком можно будет разобраться в течение ближайшего получаса, а потом моральная поддержка мне не помешает. – Правда, ты молодчина!

– Бобби скачет по всей квартире и орет песни. Слышишь?

Откуда-то издалека действительно доносились нечленораздельные вопли.

– Бобби, собирайся! – крикнула мне в самое ухо Джессика и добавила уже нормальным голосом. – Рейс 118, вылет из Кеннеди в 17.05. Посчитаешь сам, когда мы прилетаем.

– Где-то завтра утром. Я встречу вас.

– Зачем, мы сами возьмем такси!

– Нет-нет, я встречу.

И тут зазвонил второй телефон, Моцартом.

– Что это звонит? – тут же спросила Джессика. – Ты с кем?

Я нажал на кнопку, чтобы принять звонок, и продолжал говорить с ней по-английски. Я надеялся, что Николай сообразит, что я не могу сразу взять трубку.

– Я обедаю в ресторане на террасе, это у соседа звонил, – соврал я.

– Ну, мне некогда с тобой болтать, – к счастью, заторопилась Джессика. – Такси уже скоро придет, а я еще не собрана.

– До встречи, солнце мое! Счастливого полета!

– Я еще позвоню из аэропорта. Целую!

Я нажал на кнопку и поднес к уху французский мобильный.

– Завтра рано утром, – по-французски произнес Николай.

Слово «завтра» означало запасную явку, «рано утром» – немедленно. Черт бы их всех побрал! Я не мог срываться сейчас, когда Метек, наконец, был у меня на мушке.

– Я не могу, – вырвалось у меня, правда, как и положено, на английском. – Через два часа, – добавил я уже не заботясь о кодовых фразах, клером.

– Просили рано утром, – мягко повторил Николай.

– Ненавижу вас всех! Ну, кроме тебя! – в сердцах выпалил я и отключил телефон.

Нет, правда! Я работал на этих людей уже 23 года. Из-за них я потерял свою семью и постоянно рисковал жизнью сам. В свои сорок четыре года я всё еще себе не принадлежал. Преуспевающий бизнесмен, зарабатывающий столько, сколько, наверное, целое управление Конторы, я по-прежнему был на побегушках у людей, которых я никогда не видел, с которыми меня уже давно не связывали ни общие ценности, ни общие цели. В глубине души я уже давно был американцем. Разумеется, не таким, как большинство моих сограждан, воспитанных на волшебнике из страны Оз, гамбургерах и звездно-полосатом флаге. Но какое мне было дело до всего, что сейчас происходило в России? До всего этого передела собственности, войны кланов, до медленного, но верного восстановления страны, из которой я был так рад уехать? Вечная Россия! Да кто о ней сейчас думает в той же России?

Нет, сказать правду? Я продолжал работать на них по одной-единственной причине – они могли одним словом разрушить мою жизнь навсегда, полностью и бесповоротно. Это с Эсквайром я был, как за каменной стеной! А не будет его – и что?

И знаете, что самое главное? Два года назад я мог положить этому конец. В январе 99-го, перед поездкой в Афганистан, я, будучи в Москве, воспользовался случаем и выложил всё Бородавочнику. И эта хитрая лиса предложила мне самому решить, хочу ли я положить конец работе на Контору или всё же буду иногда помогать ему. «Когда от этого будет зависеть жизнь человека». Я в тот момент никак не ожидал, что эти клещи могут для меня когда-нибудь разжаться. И раз в мое положение входили, моим ответным душевным движением было войти в их положение.

Идиот! Идиот, да и только! Я и в Афганистан тогда поехал, чтобы получить там редкую привилегию раз пять реально сложить голову, да и с тех пор пару раз в году на призыв Эсквайра неизменно отвечаю: «Всегда готов!» Но сейчас-то чья жизнь в опасности? Штайнера? Уже нет! Метека? Несомненно, но это частное дело, это вне моих отношений с Конторой. Возможно, моя собственная, это да! Кто-то же рылся в моих вещах!

Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Ну, ладно. Завтра приедут Джессика с Бобби, и пошли они все к черту! Я положил в сумку свое оружие, объединяющее Средневековье и эру высоких технологий, проходя мимо зеркала, убедился в наличии парика, усов и бровей и вышел из номера.

Ходьба остудила мой пыл. И я вспомнил, что, вернувшись из Афганистана хотя и раненым, но живым, я был рад, что согласился тогда продолжать работать с Эсквайром. Адреналин!

Местом запасной встречи служил Музей д’Орсэ. В отличие от обязательного для посещения Лувра, где иногда народу бывает довольно много, искусством XIX века интересовались не все. Разве что импрессионистами, но они висели на самом верху этого переделанного под музей вокзала. В огромном холле под стеклянным колпаком каждый человек был на виду, а в залах первого этажа, образованных перегородками слева и справа, посетителей всегда были единицы. Ну, не единицы, конечно, десятки, но разбросанные по большой площади. Я заранее условился с Николаем, что мы проверим друг друга в холле, а потом сойдемся в одном из залов справа перед картинами Гюстава Моро.

Николай, одетый в белую майку с надписью на английском языке «В Австрии нет кенгуру», стоял, облокотившись о перегородку перед ониксовыми бюстами туарегов, и делал вид, что изучает план экспозиции. Или действительно изучал – он вряд ли был завсегдатаем художественных выставок. Я прошел мимо и занялся тем же. Николай, видимо, основательно проверился до прихода в музей. Убедившись, что за мной никто не следил, он сложил план и направился в зал Моро.

Я присоединился к нему через минуту. В зале никого не было. Служащий – парень лет тридцати – дремал на стуле за перегородкой. Я однажды разговорился с одним из них - такую работу по очереди предлагают безработным, чтобы на месяц-другой снять их с пособия.

– Извини, я наорал на тебя, – сказал я по-русски Николаю.

Николай внимательно посмотрел на меня и вытер пот со лба. Ему всегда было жарко.

– Ничего, бывает, – мягко сказал он. – К тому же, насколько я понимаю по-английски, ко мне это не относилось. А что случилось?

– Ничего! – соврал я. – По-английски совсем не надо понимать буквально, что я кого-то ненавижу. Это как «достали» по-русски. Я только что залез в ванную, хотел не спеша прийти в себя, пообедать, а потом уже вернуться к нашим играм.

– Ну, извини.

В зал вошла женщина, толкавшая перед собой инвалидное кресло с девочкой лет двенадцати. Мы с Николаем разошлись, как если бы мы просто оказались случайно перед одной и той же картиной. Но женщина, не останавливаясь, прошла в следующий зал – видимо, искала импрессионистов. Николай убедился, что путь свободен, и снова подошел ко мне.

– Тебя просят вернуться в «Клюни» и еще раз осмотреть его номер.

Положительно, нам давали указания полные кретины! Меня опять прорвало.

– Нет, это конец всему! Я же проверил всё очень тщательно! Да и туда наверняка уже вселился кто-то другой! К тому же, мне уже сказали, что свободных номеров на сегодняшнюю ночь нет. А я, кстати, уже должен быть в самолете по пути в Токио – я так сказал портье!

– Я помню. Ты же понимаешь: я просто передаю просьбу руководства.

Если бы Николай стал спорить и настаивать, типа Befehl ist Befehl, приказы не обсуждаются, я бы, наверное, уперся. Но против безоружных нет оружия.

– Ты-то хоть осознаешь, что это бессмысленно? – спросил я.

– Я-то да. Но сам знаешь, в жизни много непредсказуемого. Так что и их можно понять. Они, видимо, хотят полностью исключить гостиницу.

– То, что они хотят найти, давно уже в руках французской полиции!

– Скорее всего.

Николай был по-прежнему сама обходительность. Что же он только так потеет?

– Хорошо, – решил я. – Я позвоню в «Клюни». Если каким-то чудом у них окажется свободный номер, я заселюсь туда и попробую еще раз. Будем надеяться, что сегодня дежурит другой портье. Но если номеров нет, я из-за чужой глупости еще раз рисковать не буду.

– Как скажешь.

Я достал визитку отеля. Вот она, предусмотрительность! А кто думал, что мне когда-нибудь еще понадобится гостиница, столь не подходящая моему высокому представлению о собственном статусе? Трубку сняла женщина.

– Скажите, у вас есть свободные номера? Мне неожиданно приходится задержаться на один день.

– Мне жаль, но и у нас всё занято. Хотя… Да, вам повезло – один номер у нас освободился.

По ее голосу я понял, какой именно номер она имела в виду. 404-й – ввиду скоропостижной кончины его обитателя. Мне действительно повезло.

– Супер! – воскликнул я. – Никому его не отдавайте! Я буду у вас через полчаса.

– Хорошо, месье, не беспокойтесь. Ваша фамилия?

Моя фамилия! Действительно, мне же опять придется регистрироваться.

– Эрнесто Лопес! Я вообще-то у вас и ночевал прошлой ночью, в 401-м. Было бы здорово, если бы это был тот же номер!

– Нет, месье, это другой, но на том же этаже. А какая разница? Вы же свои вещи уже взяли! А освободившийся номер намного больше, чем ваш старый.

– Отлично, я еду!

Николай всё понял.

– Тебя поселят прямо в его номер?

Я кивнул.

– Отлично! Я тогда тебя прикрывать не буду. У нас тут еще один аврал случился.

Взгляд у него стал какой-то странный.

– Это как-то связано?

– Нет-нет! Совсем другая история.

Я настаивать, естественно, не стал. Но врать, по крайней мере, своим Николай не умел.