На холмах Грузии лежит такая тьма, что я боюсь, что я умру в Багеби. Наверно, Богу мыслилась на небе Земля как пересыльная тюрьма. Какая-то такая полумгла, что чувствуется резкий запах стойла. И, кажется, уже разносят пойло… Но здесь вода от века не текла. Есть всюду жизнь. И тут была своя, — сказал поэт и укатил в Европу. Сподобиться такому автостопу уже не в состоянье даже я. Неприхотливый город на крови живет одной квартирой коммунальной и рифмы не стесняется банальной, сам по себе сгорая от любви. А через воды мутные Куры, непринужденно руку удлиняя, одна с другой общается пивная, протягивая «ронсон» — прикури! Вдвойне нелеп здесь милиционер, когда, страдая от избытка такта, пытается избавиться от факта не правонарушения — манер. На эту пару рифм другой пример: это вполне благоприятный фактор, когда не нужен внутренний редактор с главным редактором: он не миллионер. Я от Кавказа делаюсь болтлив. И, может быть, сильней, чем от «Кавказа». Одна случайно сказанная фраза сознанье обнажает, как отлив. А там стоит такая полумгла, что я боюсь, что я умру в Багеби. Наверно, Богу мыслился на небе наш путь как вертикальная шкала… На Красной площади всего круглей земля! Всего горизонтальней трасса БАМа. И мы всю жизнь толчемся здесь упрямо, как Вечный Жид у вечного нуля. И я не понимаю, хоть убей, зачем сюда тащиться надо спьяну, чтобы тебя пристукнул из нагану под Машуком какой-нибудь плебей.