«…и стоял по всему краю из-за наших грехов и несправедливости великий плач, а не радость. За умножение беззаконий наших привелись на нас поганые, не им Вседержители покровительствуя, но нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел. Такими карами казнят нас небеса – нашествием поганых; ведь это бич всевышний, чтобы мы свернули с нашего дурного пути. Поэтому и обратились праздники наши в плач печали и песни наши в рыдание горестное.Из хроник Кролико-Предтечинского монастыря.
Окаянные эти супостаты сотворили премного горя земле Нодд, за грехи наши, за высокомерие лордов допустилась такая беда. Ведь много было рыцарей горделивых, и надменных, и похваляющихся своей храбростью. И были у них многочисленные и храбрые кланщики, и они выхвалялись ими. Только гордыня не добрую службу служила. Засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Кейновых внуков; в лордовских крамолах сокращались жизни людские. Тогда по земле Нодд редко пахари покрикивали, но часто вороны грякали, трупы между собой деля, и галки свою речь говорили, собираясь летать на уедие».
Уже дымилось на горизонте и конные разъезды сшибались в скоротечных схватках. Город окопался вторым рвом, ощетинился кольями. Истощился поток беженцев и удвоенная стража денно и ночно бдела на городских башнях.
Недоуменно заприметили часовые-вратари изрядный отряд, смело направляющийся к Гильдгарду.
Развевались знамена, протрубил рог сэра Хейгара, лорда Хорстемптонского, опустился мост, принимая нежданное подкрепление.
* * *
С высоты донжона похвально оглядывал лорд Хорстемптонский гильдгардовские укрепления. Одобрительно хмыкал, бороду оглаживал.
– Крепко, крепко изготовился, пэр Сигмонд. Можно и прободаться с вероотступниками, можно, как говоришь, «стряхнуть пыль с ушей» Черного и присных его.
– На бога надейся, а сам не плошай. – Пробасил Виктор Петрович.
– Можно. Только задача не из легких окажется. – Скупился словами Сигмонд. Хмурился.
– Так точно. – Заговорил полковник Приходько, словно рапорт отдавал. – По наличествующей информации, противник приближается значительными массами живой силы и техники. Войска обучены, в достаточной мере экипированы, дисциплина и, хм, моральный дух на высоком уровне.
– Ведаю, ведаю. – Сэр Хейгар в присутствии Ангела Небесного испытывал известный дискомфорт. Высокородному лорду, потомку древних кровей, конечно, как простолюдину рот раззявлять, зенки выпяливать не пристало. Однако, все же… Все же стоять рядом с живым небожителем…
С другой стороны отнюдь не эфемерно, не бестелесно эфирное создание. Даже наоборот. Тучен Ангел и плотских утех нимало не чурается. В битве неодолим, за пиршественным столом дюжину гридней перепьет, да и на ложе, о чем все дворовые девки шушукаются, устали не испытывает. Вот стоит непорушно, плечи, что глыбы, ручищи аки дубовые стволины, грудь с винную бочку.
Малыша по холке похлопывает. Один только хряк от тех хлопков удовольственно похрюкивает. Любой рыцарь, длани ангельской не сдюживши, по колени в камень врос бы. Да и с кабаном панибратствовать никто не дерзает. Только Гильда да витязь Сигмонд зверюге указ. А, поди ж, признал хряк Ангела.
И поглядеть на этих двоих, прости милостивый Бугх, за грешные мысли – только есть между ними чуток общего. Похожесть некая.
Но, с другого боку – гильдин Малыш не какая-то тварь бессловесная, благостным помышлением, ради людских потреб созданная, для сальтисона и кровянки предназначенная. Смотрит так, словно все понимает, на рыло наматывает. Ишь, уши навострил, прислушивается. Эдиктом короля Сагана, да не промозглы венценосцу туманы Валлгалы, возведен свин в чин Сатановского Вепря Короны, со многими привилегиями званию причитающимися. Что сей чин значит, правда, тоже не ясно. Приказные дьячки геральдической палаты головы сушили, да толком скумекать монаршую прихоть не сподобились.
Лорд Хорстемптонский – рыцарь крепкий. Отродясь труса не праздновал, врагу тыл не оборачивал. Крови не страшился. Ни своей, ни чужой. Да тут, верно первым разом, пробило холодным потом.
Покрылось испариной благородное чело. – Чур, меня! Да не Фрейдин ли вепрь под ногами ошивается, щетину дыбит, с Ангелом Небесным дружбу водит? Так кто же тогда хозяйка евойная? Гильда, кто такая? Да кто же тогда ее суженый – витязь Небесного Кролика? Он кто? С кем это мне судачить судилось?
Осенил грудь тригоном, досадный пот утер, минутной слабости устыдился. – Да ну это все в болото! Пусть долгополые богословы, да сухари университетские в зауми состязаются – кто сколько гоблинов на кончике шила рассадит. Наше дело ратное, лишнего мудромыслия не требует. Верую: неисповедимы пути Вседержца, и приличествует рыцарю бестрепетно принимать все, что милостивым помышлением благостивого Бугха ему предначертано. Поелику привелось лордовой нити жизни вплестись в канат сил небесных – так и быть по сему! Аминь.
Поборол лорд понятную робость. Но к собеседникам своим, почтение возымел многократнее прежнего.
– Истинно говорено, сударь Ангел. Имел удовольствие переведаться с храмовничьи выродками. Подлецы они и есть подлецы, но натасканы. Тут спору нет. На кривой не объедешь, попотеть придется.
– Не впервой нам утруждаться. – Криво ухмыльнулась Гильда. – Чай к перинам не приучены. Доводилось хаживать на разных-всяких, доводилось пыль с лопоухих трусить.
– Ты, Гильда, – Сигмонд не разделял шапкозакидательские настроения подруги, – всех бы портянками отшлепала, да приспособила на рацион артроподов. Давай, лучше, послушаем нашего коллегу.
– Кривить душой не обучен. – Продолжал рыцарь Хейгар. – Зря окаянных хаять не стану. Ратники отменные, оружие пристойное, трусливы в меру. Только человечишки обыкновенные. Кости да мясо стали боятся. Мрут порядком обычным. Мыслю и Локки, хоть брешут о нем разные небывальщины, тоже смертен, как все мы грешные. Только грехов на нем поболе будет. Авось, одним разом да и придавят.
Полковник по командирски насупился. – Редкий мерзавец. Ему человека заколоть, что салабону после солдатского кондеру взбзнуть. Ты, уж, Гильда Сенешалевна, извиняй, но правду говорю. Я б этого подлеца, на своей Шпицбергеновской базе с губы б не отпускал и начальников караула строго инструктировал: арестованного не выводить, опорожняться на параше, ДП за каждый чих, от имени командира. Такого raspizdaya, не только дневальным ставить, сортир вне наряда чистить не назначить. Непременно паршивец какую хрень устругнет – или в бумажку сморкнется, или в дермо нагадит. За таким сукиным сыном один дисбат, по военному положению штрафрота, плачется.
Гильда, брови сблизив, пальцем в такт кивала. Делала свои выводы: Локи не демон и не сеньор высокородный, и даже не именитый кланщик, а обычнейший выблядок, каких по дорогам толпы шастают, ибо родительница оного Локи – сука, сиречь шлюха подзаборная.
Во время казарменного спича, сэр Хейгар искоса на леди Гильду поглядывал. Смущался ангельским откровениям. Но видя подтвердительную невозмутимость сенешалевны и себе подумал. – Эге, а Ангел то наш, не из последних в заоблачных чертогах числился. Не из серафимов захудалых – куда повыше бери, может в Силы, а то и в Престолы записан. Ишь, и база, наверно замок эфирный, имелся и боярами небесными помыкал а прочих духов и в грош не ставил. Силен! Однако, как с кнуром схожи!
Покусал губу. – Одно не пойму, к чему Темплариорум этот Локи? Пусть тамплиеры схизматы, пусть наставления благостного Бугха отринули, в ересь впали. Пусть идолу Бафомету, словно дикари лесные, кровавые жертвы доставляют. Одначе, хоть и переврали небесные заповеди, да от доброго корня дурная поросль храмовничья. Какого тролля им с демоном Черным хороводы водить? Знать вовсе Великий Магистр умом повредился, коли доверился лукавым наущениям ночной нежити.
– Их поганое величие глуп до неприличия. – Съязвил полковник.
– Точная формулировка. – Согласился Сигмонд. – Зря рассчитывает на лояльность рецидивиста. Думает, что Локи ему нужен. Глубоко ошибается – это он нужен Локи. Только отпадет необходимость, без сожалений отправит своего поручителя к праотцам, по вашему, в Валлгальские дебри. Ну проведет среди начальствующего состава зачисточку и подомнет под себя весь Орден.
– И я так мыслю, – кивнул сэр Хейгар
– А Скорениха? – Невзначай поинтересовалась Гильда, на витязя поглядывая.
– А что Скорениха. Того же поля ягодка. Как я понимаю бандитский менталитет, уже деребанят голубки шкуру неубитого медведя. Пока, ради выгоды, вместе. А при любых изменениях, что в плюс, что в минус – мигом перегрызутся. Такие у них, блатоты, порядки. Впрочем, что нам футурологией заниматься, ты, славный рыцарь, лучше поведай нам, как на границе выстоял. А то мы, грешным делом, по тебе уже панихиду править собирались.
– Хе. Видать не по рукам Норнам моя нить, тянули, тянули, порвать не сумели.
Помолчал лорд. Нахмурился. С достохвальным упорством, колебаниям сердечным рыцарь воли не давал. Чуждый соглашательству, умно Сигмондом обзываемому компромиссом, что средне предательству, в правом деле упорствовал, на уступки не шел. Верный отцовским заветам, здраво полагал – ежели вошь загрызает, ее надобно изловить, к ногтю прижать и размазать между пальцев. Когда все высокородные тому воспособстуют, в подлунье порядок утвердится.
Сам оным императивам неуклонно следовал.
Заговорил о наболевшем словами горькими, но верными.
– Междоусобные войны бывают из-за наваждения сил нечистых. Ведь небеса хотят не зла, но добра людям; а нечисть радуется жестокому убийству и кровопролитию. Но мы возвращаемся к злодеяниям, как псы на свою блевотину. Как свиньи, постоянно валяемся в греховных нечистотах, так мы и живем. Дожились. Друг у друга в глазах соринку к бревну зачисляем, а сами от глотки до подхвостья дерьмом исполнились. За паршивый хуторок, посреди болота дурно сколоченному, сотню лет грыземся. За те годы крепостей возвести можно несчетно. Ан, нет – файда, видишь ли. Дело чести. Тьху, ты! За для трех сараев народу извели – на доброе село станет. Погосты поганками множатся, калечные на папертях пропитание выклянчивают. Лордовской глупости сие неволнительно. Пущай себе вдовы рыдают – такова их судьбинушка. Пускай мальцы без отчего присмотра шалят. Вытянутся башкой до штакетника – и их в резню запустим. Все едино, шалопутным к хозяйству необученным, иного применения не сыщется. Позабыли властительные сеньоры заветы и клятвы, своим вассалам данные. О чреве ненасытном печемся, о достоянии, не о достоинстве. Заместо гордости – гордыню лелеем, не рачительности, а скупердяйству в купе с корыстолюбием следуем, вместо благородства – злодеяния предков себе в заслугу ставим. Вот и испражнились пред рылами схизматов.
Уперся лорд кулаками о парапет. Смотрел в заречную даль, словно не в Гильдгарде, а в родовом замке стоял. Словно видел пережитое. Тяжко вздохнул.
– Ведь и нам в Хорстемптоне туговато пришлось. Так удержались, ведь. Сдюжили. Вот что обидно. Могли, могли же не пустить храмовников на берега Нодда. Ну, понято, на войне всяко случается. Где-то и удалось бы схизматам переправиться, так сколько бы дней прошло, сколько крови пришлось бы пролить. Саган успел бы полки собрать, всей силищей к границе двинуться. Вышибли бы басурман прочь за реку, накостыляли по первое число, чтоб впредь не повадно было зариться на чужое. А без храмовничьих легионов, ни орды байские, ни дружины варяжские уже не опасны. Про дикие кланы и говорить не стоит, грязной метлой вымели бы за болота.
Ясен-красен. – Побагровел щеками полковник Приходько. – Одно дело – тактические пятачки, другая ситуация – захват стратегического плацдарма, выход на оперативный простор, овладение стратегической инициативой, со всеми, проистекающими отсюда последствиями.
– Двадцать второе июня. – Скривился Сигмонд.
– Вот, оно-то. – Кивнул чугунным лбом Приходько. – Фактор неожиданности, помноженный на всеобщее рас…, э-э-э, разгильдяйство.
Лорд Хейгар во многомудрые, заоблачные блудословия не вникал, лишний раз убедившись: что Ангел Небесный, что витязь Небесного Кролика – несомненно земляками друг дружке приходятся. Коли можно так выразиться. Коли потусветье землей называется. Впрочем, эта немирская сущность соратников, вселяла уверенность. По солдатской сноровке смекал: став ратью на демона, полезно в союзниках иметь ангелов-воителей. Продолжил рассказ.
– Могли отбиться, так соседушки, олухи царя небесного, все проворонили. Предупреждал я, гонцов посылал, грамоты писал. Все без толку. У кого на уме одни пьянки-гулянки, зенки залить да с девками непотребными блудить. У кого дела важные, неотложные – с лягавыми суками козу в поле загнать. Иначе, без той козы, охляет бедняга с голодухи, того гляди, ноги протянет. Иного хвори донимают, другой на авось уповает, мол де, кривая вывезет. А то, размечтался!
Зло в бездну плюнул. Кулаками сжатым вздрогнул.
– Не крепости пограничные, чисто курятники развели. Право слово – ровно петухи. Пока на дворе солнышко сияет, хвост распушить, пройтись гоголем, хохлушку потоптать, в дерьме поколупаться, дурным голосом с плетня повопить. А только завечереет, на насест взгромоздиться, под себя нагадить и дрыхнуть без задних ног. А там, хоть трава не расти. Хорек, лисица ли, все то без разницы. Жри кого ни попадя, кочан из-под крыла высунуть не соизволит. Пока не отгрызут. Дозорные, тоже хороши – пьянь да ротозеи. Ворон считали, галок ловили. В одном же замке, мало, что ворота не заперли, вовсе распахнутыми на ночь забыли. Вот и кумекай: дурость это или зловредная измена.
– Заходи кто хочет, забирай что хочешь. – Скривился Приходько.
– Вот, вот. – Подтвердил Хейгар. – Зашли тамплиеры в гости, словно в дом родной. Радушного хозяина отблагодарили по царски – ножом по горлу. Словно козлищу закадычили. Дочек прямо на коврах разложили, супружницу, в чем мать родила, по двору гоняли, закололи вместе со свиньями.
Иначе было в Хорстемптоне. Помнили кланщики, как пристыдил их Сигмонд, среди белого дня, войдя в замок, никем незамеченный. Потому не только удвоили стражу на стенах, но по ночам переправлялись охотники на шурваловальский берег, приглядывали за храмовниками. Возвращались поутру с известиями тревожными. Собирались в прибрежных лесах тамплиерские отряды, в глухие заводи стягивали струги.
Со дня на день следовало ожидать нападения.
Ожидали не в безделье. Владельцы Хорстемптона миролюбию тамплиеров не верили, не верили и их клятвам. Потому замок укрепляли основательно. Старое чинили, новое возводили. Ратному мастерству учились сами и детей воинами растили. И вот час пробил. Возблагодарил сэр Хейгар своих предков за все ими сделанное, но на том не сблагодушничал, наоборот рьяно зачал возводить полевые оборонительные линии. По мирному времени нужды в них не было, скорее вред, от того без них обходились. Но впрок было многое заготовлено, хранилось бережно. Вот и пошло в дело. В речное дно вколотили острые колья. На сухопутье из толстых дубовых бревен выстроили тын. Пологие берега обкопали (эскарпировали – уточнил полковник Приходько), обрывистые закрепили обрубами. На подходах к замку вкопали ежи и рогатки, вырыли волчьи ямы, скрыто разместили снаряженные самострелы. У дорог засеки нарубили, расставили дозоры, к границам выслали конные разъезды. Словом, на славу приготовились встретить незваных гостей.
Но это на сухопутье. И переправу перекрыли надежно. В лоб, хоть весь бы орден попер, не проломить.
А как на реке быть? Своих лодок мало, и те больше рыбацкие челны – дубки да дощаники, не боевые лодьи. Лорд высокороден, да чужд гордыне. Позвал на совет тех искусников – плотника, кузнеца, что с Сигмондом нетопыря смастерили.
Сидели, кумекали, скумекали таки. Исхитрились умельцы. Борта щитами нарастили, дабы прикрыть гребцов и воинов. На днище сколотили помосты, там разместились лучники. Помимо обычного кормового, на носу укрепили второе рулевое весло. Теперь не стало нужды долгими утруждениями поворачивать судно. Одной команды давлеет, можно двигать лодью что вниз реки, так и вспять течению. Испробовали судно, все остались довольны.
– В экстренном порядке модернизировали наличествующие плавсредства. – Единогласно продолжили Сигмонд с Ангелом. А витязь, под полковничий хохоток добавил – «Тяни-Толкай».
Все делали тайно, в старичном рукаве, от глаз тамплиерских высмотрщиков укрытом. Старались не зря, пришла пора – сгодились суденышки.
Рано по утру, только небо светлеть начало, большой конный отряд храмовников на рысях из лесу вышел, двинулись бродом на ноддовскую землю. Скакали, уверенные, наглые. Позади торопились не отставать пешие туркополы, сопели, сквозь зубы хаяли стылость речную и скользкость дна. Порой падали, окунаясь с головой, порой кого-то сносило на стремнину, но перли гады. Чаяли нахрапом овладеть спящим замком, рассветную зябкость мечами разогнать, на пожарище обсохнуть, с бабами оторгеться.
А фигушки-хренушки!
Нарвались конские груди на подводные колья. Храпели, валились на спину, кровавую пену понесло течением.
А за речным туманом, у самой кромки воды уже выстроились ратники хорстемптонские. Уже щиты в песок воткнули, уже луки изготовили. Ка-а-ак вшкварили!
Дрогнули тамплиеры, обернули тылы, да и подались в отступ.
Не раз и не два – три дня и три ночи пытались храмовничьи легионы перебраться на землю Нодд («форсировать водную преграду» – басил Приходько). Порой, даже, удавалось ступить на берег, только встречали хорстемптонцы незваных гостей не хлебом-солью – копьями да мечами вдоволь потчевали.
Крепко секлись, ни с чем возвращались прихвостни Бафометовы на свою сторону.
Одного раза, повезло схизме потеснить ноддовцев, да застопорилось у туркополов дальше дело. Укрепились ратники за палисадом (организованно отступили на заранее подготовленную вторую линию обороны). Держались насмерть. А сэр Хейгар, не лыком шит, изрядно в мастерстве ратном поднаторел. Припрятал в ближайшем лесочке конных кланщиков. Как завязли тамплиеры у тына, как гурьбой скопились, так ходко выскакала сотня. Да с разгону в толпу! Коли-валяй!
Многих бойцов и сержантов не досчитались братья-рыцари. Многим пришлось побрести Валлгальскими болотами.
Попробовали тамплиеры на лодках переправиться, как на перерез из неприметного старичного рукава выплыли невиданные суда. Им что вперед, что назад, все без разницы. Весельщеков не видно, у стрелков разве одни шлемы островерхие над щитами отблескивают. Познали тамплиеры мощь самодельного флота хергарского, забудут не скоро. Разгром случился небывалый.
Только радости от этого Хейгару мало. Ведь и с права и с лева у соседних лордов броды не охранялись. Вошли храмовники в ноддовские замки, словно в родные тампли. Вошли, силы собрали, направились в глубь королевства.
В сложившейся ситуации глубокого флангового прохода противника и угрозе полного окружения (так охарактеризовал Ангел небесный положения Хорстемптона), пришлось людям сэра Хейгара поковать пожитки, да и уходить на Гильдгард.
– Подери меня Бафомет, но не легко нам далось сюда добраться. Обоз тяготил. То плелись шагом, то на рысях скакали. С боями прорываться приходилось Многих по дороге потеряли. Вихрем налетали конные разъезды. Отбивались Кровь лили. Своих хоронить не успевали, про схизматов и речи нет. Все воронью достались.
Перемешалось грешное с праведным. Где свои, где чужие, разобрать сил нет. Чья кровь на клинках – одному милостивому Бугху известно. Одним его помышлением удалось нам до твоих, пэр Сигмонд, знамен добраться. По тому твердо полагая – коль угодно стало небесам, в эту черную пору, сохранить животы наши, то есть тому высшее предназначение. Стало быть нити наших судеб у стен Гильдгарда свиты. Поелику порваться им здесь суждено, безропотно изопьем чашу сию. Предаемся в руки твои, пэр Сигмонд, витязь Небесного Кролика. Властвуй и направляй на рать, на сечу, на путь в Валлгалу.
Гордый сэр рыцарь Хейгар, лорд Хорстемптонский, потомок сподвижника принца Кейна, преклонил пред Сигмондом колено, осенил грудь светлым знаком тригона. Очей не отводил. Глядел твердо.
* * *
Кто уж вовсе категорически не смог придумать себе занятия вне стен конторы, типа наружного наблюдения за уличной путаной, чьи половые связи могут привести к намерению измены демократическим ценностям, конспиративной встречи с глухим и незрячим сиксотом пенсионного возраста или изысков в архиве пол века назад снесенного кладбища, те завалили свои рабочие столы эверестами папок и сидели тише воды, ниже травы. Старались дышать нешумно.
Сотрудников можно и даже должно понять. Скажите, на милость – кто возжелает сменить уютный климат цивилизованного Брюсселя на снежные поземки Шпицбергена? Кто по доброй воле променяет аромат явочного кафе, на портяночный смрад караульного помещения? Теннисные корты, бассейн и джакузи (исключительно ради поддержки формы) на немилосердно продуваемый гиперборейским вихрем дощатый сортир?
Таких дураков найти затруднительно, паче в среде интеллигентных, порой даже рафинированных служителей народовластной безопасности центрально офиса.
– Босс не с той ноги встал, – шептались секретарши и закатывали глазки.
Суть дела, конечно же, заключалась отнюдь не в бабкиных предрассудках. Просто Зиберович ознакомился с последними известиями из ОПП-9Х, перелистал донесения прошлые, припомнил «Сагу об вислоухом кролике» и впал в тихую ярость.
Мондуэла он ненавидел. Субтильный, правопослушный генерал вовсе испытывал зависти к голубоглазому атлетическому каторжнику. Мойшу Рувимовича ни в коей мере не волновал гигобабловый финансовый актив означенного Мондуэла.
По большому, гамбургскому счету, Зиберовича ни в пень не бембало – повесился бы Стилл на ближайшей осине (вербе, акации, липе, греческой смоковнице – нужное подчеркнуть), подался бы в букмекеры или в президенты.
Генерала до корней плешивых волос доставало другое. Вот он Мойша Рувимович Зиберович вынужден среди клоаки урбанистической благости заминать проблемы, вовсе им не созданные.
К примеру. Три сотни лет назад сборище ублюдков вознамерились немножечко срубить деньжат. Снарядили судно, отловили в нижнекакадусских джунглях гуталиновых аборигенов, да и потащились с ними за три моря на Треклятоситинскую ярмарку. Чтоб им утопнуть! Так не утопли же. Наоборот удачно сторговали живой товарец таким же дятлам. Бородатым, курящим, с плетками в руках. Те бородатые, тоже зашибить деньгу не прочь оказались. Приставили свои покупки к хлопковым кустикам. Да пребудет с ними всеми африканский леший! Пусть бы отлавливали, пусть бы продавали, пусть бы покупая приставляли, пусть бы отловленно-проданно-приставленные гуталины у кустиков горбатились. На благо развития общественного прогресса и всеблагой индустриализации (производство порохов) выдавали нагора белое золото. Так нет! Нашелся умник и, с пьяных глаз, всех напарил. Немного перестрелял бородатых курильщиков, пожевал коки, да и накалял биль-маляву о правах.
И тут такое началось! Потомки живого товара оборзели, старорежимную ксиву всем в морду снуют, о своих пресловутых правах ором орут, самовольно нареклись какадусо-америкосами и давай чудить изголения. А права в их понятиях суть примитивны – безвозбранно блудить с пра-пра-правнучками бородатых, употреблять алкогольные напитки от пуза и ширяться до полного отпаду. Еще, ясен-красен (тьху, ты, Приходько не к месту припомнился) гадить где ни попадя и по мелочи совершать разбойные нападения.
Все довольны, все смеются, только Зиберовичу маяться.
А тем временем Стилл Иг. Мондуэл, ети его налево, взял, да и слинял из этого бедлама.
Да линяй ты из супер надежного Синг-Синга, что до этого Зиберовичу, пускай менты ментам с погон лычки сдирают, наше дело – сторона… С таким то баблом, покупай Стиллушка, островок в теплых морях. Строй трехэтажное бунгало при намытом пляже с видом на любимый нижнекакадусский пейзаж. Покуривай «Самца», пей ряженку и балуйся на песочке с куртизанками. Зри все демократии, равно и деспотии в глубинах загоревшего ануса.
Ан нет. Слинял, поганец, в глухомань средневекового континуума, курит самосад и сожительствует с тамошней мелкой феодалкой. И побоку все животрепещущее. Что международный терроризм, что исламский экстремизм, что коричнево-красные бригады, проблемы сексменьшинств, разборки наркодиллеров, проделки папараций, перепроданный политикум… Эх, о чем говорить!
А за ним, в края иномерные, другие разгильдяи лыжи наострили.
Злостный невозвращенец полковник Приходько. Дышит озоном, пьет все что горит, любит все что шевелиться. В гробу имеет и дисциплинарный устав и все постиндустриальные коллизии.
Следом бандитик Фартовый намылился. Свое мутит, судя по доносам, дослужился до генеральского чина, но метит повыше. Сучий потрох!
А девочка-недотрога – Даймонд Пен-Алмазное Перышко-леди Диамант, она же Скорениха и вовсе обнахалилась. Мало ей тут хахалей было. Так поди ты, на экзотический экстрим нахалку потянуло. Там, в ООП замуж за крутенького выскочила, завела мужичков деревеньку, да понемногу их того… Даже не понемногу, а ускоренными темпами сильный пол портит. Всех от мала до великих рассадила по клеткам. Блондины – на право, брюнеты – на лево. Выходи по одному! К исполнению фрикций будь готов!
– Всегда готов!
Каждому на родные пенаты плевать с высокой колокольни, чихать, сморкаться и сопли растирать. Одному генералу маята.
По что Зиберовичу такая доля горькая? А не послать ли всех?
* * *
Suka! Padla! Lyarva! – Леди Скорена пантерой металась внутри личных походных апартаментов. Рубила мечем все что под руку не попадя. Пинала обрубки.
А за стенами роскошного шатра тряслись в страхе прислужницы. Ужасен гнев госпожи, ей душу людскую вынуть – что воды глотнуть. Да не смерть страшила. Пообвыкли. Все под звездами ходим, всем черед придет. А с такой госпожой может и лучше, чтоб скорее свершилось, все ж меньше мучаться.
От иного дрожь била. Страшны колдовские заклинания, за тонким шелком творимые. Не иначе зовет леди силы потусторонние, нелюдские, бесовские. И силы эти, куда страшнее пыточного колеса.
Бледнели и стражи у полога входа. – Ведьма. Чисто ведьма! – Думал каждый. Привычный к подчинению, молчал. Готовился к худшему.
Побуянила Алмазное Перышко, малость угомонилась.
Плюхнулась в недополоманное кресло. Потянулась за кувшином вина. Чудом тот уцелел, а может и нарочно приберегла его хозяйка. Иначе слуг звать, хавальники постылые лицезреть.
Видеть кого бы то ни было желания не имелось. Мутило от рож людских.
Желаний не имелось.
А ведь день, казалось бы, так славно начинался. Вопреки запрету Локи на вольную охоту (плевать леди Диамант на все приказы, тоже мне, командир гребаный) повела Алмазное Перышко свою сотню пустить кровь ноддовцам.
Пофартило. Недолго скакали. Наткнулись на большой отряд беженцев.
Впрочем – какой там в задницу отряд. Поселяне с телегами, козами, телятами, бычками и хрюшками. Хоть крепкие мужики, да в бою дерьмо-дерьмом. Простота сыромятная, рвань огородная. Зря вилами тыкали, серпами кидались, цепами махали. Скореновских дружинников таким не проймешь, вреда не доставишь.
И не было поселянам ни милости ни прощения. Кровь мерили не пинтами – бочками лили. Славно порубали всех. И малых ссыкунов на копья надели и старых пердунов к праотцам спровадили и баб поросых в капусту расшинковали. Никто не уцелел, хрен им в рыла!
Не дали, блин, не дозволили. Сама леди Диамант собственноручно шестерых мужиков зашибла, парочку малолеток укокошила, клинок досыта насытила, душеньку распотешила. Оттащилась до отпаду, до коликов утробных, до лепоты влагалищной.
Порешила лапотных, да с десятком обережных ускакала в лагерь. Сотня не торопясь, дабы зря скотину не морить, следом потянулась. Шагом, вразвалочку плелась.
Так в поле и осталась. Один только гридень примчался. Со стрелой в заднице. Гильдиной стрелой – приметные у нее, сучки, стрелы. Ясеневые с белыми, ить, холера, лебедиными перышками. Специательно, зараза рыжая, скореновца пощадила, дала уйти. Ей, леди Диамант весточку послала. Так, чисто для прикола.
Значит, ехали шагом, не озираясь, не хоронясь. Песни орали. Доорались. Почитай, под самым лагерем, напоролись на засаду. Встречала Гильда давешний обоз, всю красоту, от быдла оставшуюся, имела радость приметить, да со злобы и ломанулась вдогон.
Навалились со всех сторон, злые и умелые. Жаркая вышла рубка. Скореновцы строй смыкали, дрались отчаянно. В безнадежье прижатых крыс. Смекали – после утренних геройств пощады не ждать. А гильдгардовцы пуще ярились. Наседали. Ох, как наседали!
Горечь пыли ковыльной, сладость крови теплой, звон стальной. Поминальный звон…
Так обережные – дружина отборная. Голыми руками не взять, шеломами не закидать, дубинами не затуркать. Может отбились бы. Может подмоги б дождались. Может гильдгардовцам воронье питать случилось бы…
Так чертова Гильда, на своей проклятущей свинье прямо центр проломила, строй раскурочила и давай куролесить, suka blyd, направо, налево. Четверых гридней кнуряка прямо с лошадьми завалил, как гнилую репу потоптал, кобылам брюха распанахал. Чтоб ему пусто стало! А девка лупоглазая, пятерых стрелами достала, и шестому в очко влепила.
Вот, блин и расклад выходит. Она, леди Диамант рейнджер и киллер полдюжины каких то худосочных колхозников, придурков лапотных замочила, ну там еще парочку сопляков, так они и вовсе не в счет. А лярва деревенская кругом бегом девятерых с половиной урыла. И каких девятерых – обережных, псов войны к потасовкам натасканных, лихих рубак.
Западло Алмазному Перышку. Надо же такой невезухе случиться! Надо же было в лагерь погнать, сотню бросить. Во, было бы клево, с гильдгардовцами схлестнуться, в клочья разодрать. Свинью отловить, живьем обсмалить, девку Сигмондову пацанам на колхоз отдать, чтоб хором на конюшне драли. В хвост и гриву. Хоть может и не стоило бы так. А вдруг прошмандовке по кайфу покатит?
Пургу несла Алмазное Перышко. Дурку гнала и втыкала что самое себя накалывает. Усекала, сучка – днесь пофартило ей редкостным макаром. Карта выпала везушная, пруха выкатилась, шара, бля. Приспичило, только месиловка кончилось, бегом, сиречь во весь опор, ломануться в лагерь, какую рабу в перинах разложить, да и оторваться по полной. Опосля мокрухи полюбляла Перышко такую вот развлекаловку учудить. Расслабиться в натуре.
Да, рейнджер Перо варианты просчитывать обязана. Учил ее сержант-инструктор Стилл Иг. Мондуэл. Учил хорошо. Учил на картах, на полевых занятиях. Тактико-специальной подготовкой муштровал, разным рукопашным примочкам тренировал. Потому скумекать без проблем: рыжей шалашовке кой чему у своего ненаглядного поднатореть было время. Приведись обеим столкнуться морда к морде, один на один, фейс-о-фейс – тут бабке надвое гадать, кому ласты сворачивать, кому в Сочах балдеть. Только у шмары рыжей в рукаве туз козырный занычкован – грязная, вонючая свинья Малыш. Бифштекс нежареный, ветчина тухлая, щековина прогорклая, ети его налево!
У самой то Диамантши коняка элитная, импортная, эксклюзивная, можно сказать. Специательно к бою надроченная, на махач вышколенная. Большие бабки заломил фарцовщик, и не зря Скорена бабло отвалил. Расщелкался без базаров. Торгаш не развел, фуфла не впарил. Товарец экстра класса. Ходовые качества – выше крыши, приемистость – обалдеть и не встать. Рубится, что с конями, что с людями – сопли летят, мозги догоняют, кишки следом ползут.
А, хренушки с окороком шерстяным тягаться! С ним, с кнуром не чиканым, и битюгу, что в Морской Жемчужине биндюгу на Привоз прет, облом выйдет. Свинтюган бугая завалит, не взбзднет, падла клыкастая. Копыта веером, хвост трубой, рыло в марафете. Жопа в смальце.
Ясно унтер-сержанту, что диспозиция складывалась вовсе не в пользу скореновской зондер команды. Отнюдь.
И с ней, Диамант, эйфория от легкой, никчемной победы, херовую хохму сы/грала. Отряд в походном строю. Ни боевого охранения, ни дозоров, ни авангарда, ни арьергарда. Колонна на марше крайне уязвима. Помнила это она? Помнила.
А меры предприняла?
Хренушки!
В Нижней Какадусии за нее решали вышестоящие командиры. Стилл решал.
Стилл Иг. Мондуэл. Черт блондинистый. Холера синеглазая. Идолище поганое. Ненаглядное.
Блядь неизбывная.
Стилл…
Стллушка…
Вот сержантова ученица новенькая, шалава пустобрюхая, все законы тактики со стратегией в жизнь претворила.
В жизнь – это как кому.
Регламенты, сука рыжая, блядво подзаборное, привела к исполнению в точности. По уставам и инструкциям, согласно прилагающейся документации. Словно на штабных учениях: зачет сдал, зачет принял.
И одни трупы.
Вонища, волкам поживная, она же, по науке – статистика. Потери в наступлении, в обороне, в затяжных боях и кратковременных стычках – генштабистской наукой исчислены, измерены и выверены до сотой процента. Мертвецы учетными графами распределены, по колонкам разнесны, по строкам обозначены: дебит, кредит. Выходит БАЛАНС. И следом ВСЕ. Все в ИТОГЕ списано.
Suka! Blyad!
Муторно, ох, как муторно.
Blyad!
Все не так! Все не так! Все, все иначе на том свете было. Вовсе все, все не так.
Suka, padlo, blyad, не так! Мать тою, в веру, бога, душу, в плесень гробовой доски и писк ягнят!
Blyad!
Ну, ну не так было в джунглевых распадках нижнекакадусской сельвы. Не так, вlyad!
Там была пальба. Орудийная контрподготовка. Настильные очереди пулеметных расчетов. Прицельные хлопки снайперских винторезов. Фланкирующая подлость отсечных позиций – в бок, в ребро, в печенку. Прожорливая зыбкость москитных болот. Трепетная недотрога минных полей. Берега тухлых речушек, как шрамы эскарпы.
На поясах ОСНаза скальпы.
Колючка с волчьими ямами и осколочными фугасами. Заградогонь и заградотряды.
Ни шагу назад! По-пластунски вперед! Перебежки, переходящие в ярость штыковой свалки. Рукопашка и гранатная контузия.
Без вести пропавшие санитары. Оглушенный командир волоком тащит бойца в спасительную тошноту дымящейся воронки.
Спасибо тебе, Стилл Иг. Мондуэл, сержант-инструктор особого батальона спецназа.
Стилл…
Стиллушка…
Блядь неизбывная.
Холера синеглазая.
Там, в глухомани затерянного богами мира, в забытой учителя географии мангровой провинции, там мы стояли спина к спине и паскудное древо конджубаса ловило нижнекакадусский свинец. До сей поры цельнометаллическая оболочка древесину паскудит. Не хотят столяры распускать конджубас – сталь наших душ крошит титан пилорам.
Сорное дерево. И мы сорняки. Подлежим исполатии.
Какого хрена!?
Стилл?
Стиллушка, родимый, ненаглядный, где Ты?!
Где? С кем? Почему?
Где мы потеряли спарку? Зачем, где, в каких валлгальских туманах нуль-транспортировки у нас отшибло сродство плеча? Почему, зачем, какого хрена?
Какого хрена путевые указатели развели дороги нашей судьбы? Какой, бляха-муха, ветер унес наши мечты?
Где? На какой такой развилке случайностей, стохастика реальности осилила детерминанту определенности? Какой блядский расклад разложил императивы по категориям? Подтасовал, заломил, передернул?
– Стиллушка, родненький, где Ты?!
– Где?
Где, а во де где. С первого раза догадаться – во Гильдгарде де.
Рядышком. Со своей Гильдочкой. Дурочкой пользованной, сучкой перетраханной. Псами войны отмаханной, кнуром изъежженой, царюганом обласканной.
И, вот эта, баксовоглазовая стерва, лордова лярва, подстилка зэковская все опаскудила, свое не протямила.
Подставила Перышко.
Грамотно выполненная разведка, стремительный марш-бросок, скрытая концентрация сил. Внезапный, массированный удар тремя подвижными группами по сходящимся направлениям, окружение противника, расчленение и последующее полное уничтожение.
Под корень.
В дрянь грязь и мразь. Кишки по валунам размазала, соплями растерла. Кому головы в кусты, кому на груди кресты.
Все, blyad, по науке, по правилам, blyad, по понятиям, blyad, отработала. И перо в задницу. Что бы Перышко Алмазное призадумалась о делах своих стремных.
Вот и свезло. Ох свезло, blyad, что сдристнула вовремя, в самый раз, тютелька в тютельку. По другому раскладу, огребла бы по полной программе, и не Малыша свежевать – светило самой леди Скорене под свинячьими бивнями корячиться.
Во лопухнулась!
Это и доставало. До самых, холопьем излизанных, пяток доставало!
К вечеру в шатер приперся Локи. Злой как собака. Крупно поцапались. Да на кой ляд этот Локи! Проку с него, как с мужика хрен да ни хрена. Ориентация видишь ли!
Дура, ох дура! Не ради же этого фраера приголубленного, шушеры отмороженной, чма болотного, линяла Алмазное Перышко с большой и малой родины. Сквозь кровь и сопли, огневые и половые контакты прорывалась в сраку гребаную ООП-9Х. Сквозь измены и подставы, сквозь баланду зоны и навороченные понты накрученных саун. Через приморочки обдолбаных педофилов и мазохистские изголения психоаналитической анальности изыскивала дорогу в край милого друга. И такая, срань господня, облома случилась!
Попозже заявился дражайший Скорена. Пьяный, натраханый и доставучий. Его, пинчера мокрожопого, хвала Бафомету, Аллаху и старухе Изергиль убраться нахер трудов не составляло. Только побуревший клинок показать. Мигом слинял. Сученыш.
Спровадила благоверного. Меч выбросила, винища нахлебалась, пластом свалилась на фешенебельную койку. Разревелась выпотрошенной белугой.
Вспоминалось недавнее.
Долго, ох долго пересиливала себя леди Скорена. Как-то не удержалась, послала витязю Небесного Кролика записку. Не простую – золотую табличку, нижнекакадусский кодом процарапанную.
И дождалась. Приехал. Сам один прискакал. Не побоялся. Впрочем всегда таким был. За то Даймон Пэн и любила своего командира – Стилла Иг. Мондуэла.
Круп о круп ехали шагом, пока не посветлело на востоке. Да сколько той летней ночи! Мигом пролетела. Молчали. Только к рассвету натянул Сигмонд поводья. Остановился.
– Прощай, солдат.
Поворотил коня в сторону зари. К своей ненаглядной, небось, намылился.
– Сержант, это из-за рыжей? – Решилась спросить.
– Не рыжей, а бронзово-золотой. Из-за нее то же. Только, боюсь, главного, тебе с твоим бандюганом не уяснить. Видишь ли, существуют принципы, да и присяга, она только раз дается. Впрочем, зря это я… Прощай.
– До свиданья. – Только и могла произнести – слезы душили.
Мондуэл обернулся. На лице увядала утренняя свежесть. Проступала, такая знакомая по кровавым туманам джунглей, безучастная изморозь пустоты. – Не рекомендую, солдат. Место для свиданий не самым удачным станет. Лучше – прощай. – И дал шпоры коню.
И вот эта бронзово-золотая стерва сегодня так опустила Золотое Перышко!
Сочтемся. Blyad буду, сочтемся! За нами не заржавеет, приведение сусальное, дура мельхиоровая!
Ветеран боев в Нижней Какадусии, орденоносный унтер-сержант ОСНаза, киллер по кличке Алмазное Перышко матерно хлюпала носом, измозоленной ладошкой размазывала по щекам слезы.
* * *
Гильде принесли портрет бесноватой Диамант, в замужестве леди Скорены. Долго разглядывала его сенешалевна.
– Стерва. – И выбросила миниатюру прочь, в проем окна. Чтоб о мостовую ударившись, разбилась. На сонмы мелких крупинок расшиблась, ветром прочь унеслась.
Выбросить можно все что угодно. Разбить что попало не трудно.
Стереть из памяти сердца, вот это посложнее.
Нет, Сигмонд словом не обмолвился. Не болтлив избранник сенешалевны. Молчалив, как герою подобает. Не бахвалится о ночи Грауденхольского замка и о прогулке вурдалака помалкивает. Крысьего Хвоста не припоминает.
Сигмонд, Сигмондушко.
Суженый, родимый, неизбывный.
Ангел голубоглазый.
О многом, ох, сколько о многом молчит витязь. Герцог или король иного мира. Про то, свое давешнее владычество, никому, даже ей, своей наперснице, не поведает.
Знает Гильда – случались у родного бабенки. Обязаны были случаться. В том деле житейском горя нет вовсе. Да хоть тут, в замке ими отстроенном, отбанился бы с какой приблудшей гуленой, разве пятнышко парчовый камзол портит? Куда пылинке аксамиты паскудить – сдуть, метлой вон смести, напрочь забыть.
Родник не заплевать.
…Леди Диамант…
Проблядь шикарная.
Стерва стриженая, подстилка скореновская, умница заоблачная, дура великосветская. Откуда принесла, тебя нелегкая?
Вестимо откуда – из краев друга милого. От туда. Больше неоткуда.
Сердце зябнет. Туман по душе стелется. Ядовитым аспидом ползает. Рысиными когтями царапает. Волчьим наметом перси топчет.
Там, в краях далеких, была Диамантша витязю не сестрой, не другом, не сотоварищем. Была она…
Нет! Не была! Не могла быть. Не должна была быть!
Сигмонд, Сигмондушко.
Суженый, родимый, неизбывный.
Ангел голубоглазый.
Все то у нас хорошо, славно сложилось, ладо мое. Бок о бок пробирались дебрями Блудного бора, Сатановскую пустошь миновали, сквозь варяжские хирды прорубились, меж холмами тропу костями засыпали. В горном распадке утренняя заря обоюдной клятве внемлила и восходящее светило озарило нашу стезю.
Все-то ладно. Да горюшко одно – нету нас дитятки, сыночка, кровинушки. Наследника славы родительской. Приемника доблести отцовской. Надежды ныне и присных гильдгардовцев.
Сигмонд не попрекает. Виду не кажет, как горько ему. Косых, лукавых взглядов словно не замечает. К нушничаниям глух, ухмылкам королевских лизоблюдов внимания не придает.
Славный в рати, привычно боронит друга, своей груди не щадит. Так и дома – все невзгоды богатырскими раменами выдюживает. Непосильное сносит. Доколе осилит?
– Это, – говорит, – мое упущение. Не принял во внимание негативное влияние нуль-транспортировки на репродуктивные функции организма. Не учел последствия межконтинуумого переноса, прости великодушно.
Сигмундушко, в чем прощать? Кого? Когда сопливая девчонка, измордованная бесчестием, на гнилой соломе, вымоленным усердием бабки-повитухи, утеряла всем женам присущее. Пустобрюхую козу на живодерню тащат.
А вот эта Стекляшка треснутая, кошка течная, тварь сыроядная, в способности наплодить помету сколько приспичит.
Ох, схлестнуться бы с нею, сукой подколодной. Один на один. Морда к морде. Меч на меч. В зенки ее бесстыжие разок взглянуть, а там, будь что станется! И банша мне не сестра!
Suca! Padla! Lyarva!
Но молчит лорд. Не смеет и Гильда ворошить запретное.
Одною ночью Сигмонд коня оседлал, в тревожную степь подался. Куда, зачем? Замковой челяди невдомек, кланщикам неведомо. Сам, один ускакал. Ингрендсонам дома остаться повелел, из них правды пыточными щипцами не выведать.
Поутру вернулся. Счастье, что цел-невредим. Однако хмурый приплелся, осунувшийся. В глазах пустота непросветная. На челе морщина, вчерась не было.
– Сигмондушко, родненький, с кем Ты?
Крепко грустилось Гильде. В думах ли криком кричала, в слух ли шептала. Не заметила, как в палаты витязь вошел. За плечи обнял.
– С тобою, Гильда. Бронзово-золотое чудо мое, неизбывное, зеленоокое.
Так сказал. Или почудилось?
Леди Гильда скинула золототканое платье, старательно облачилась в боевой доспех. Мечи поправила, лук натянула. Колчан за спину закинула.
– Нет уж-ки, повелитель мой, властительный лорд Сигмонд, витязь Кролика Небесного, сэр рыцарь и пэр Короны. Я, высокородная дщерь сенешаля, названная сестра короля Сагана, клянусь: от сей поры с тобою неразлучна буду. И в радости и в горе, и на честном пиру и на битве смертной рядышком прижмусь. На пуховых ли полатях нежиться, во сырой ли земле тлеть – все едино. Только рядышком.
– Быть по сему. – Тверд Сигмонд в слове своем. А глаза, глаза то, небесной лазурью исполнились.
Сатановский Вепрь Короны терся щетинистым боком о сапоги хозяев, довольно прихрюкивал. Хижие поросячьи зенки скрывала волосня ресниц.
Ингрендсоны взяли на караул.
– На обед предлагаются пареные раки. – Торжественно сообщил управитель.
* * *
Зрелище было мерзкое.
Один из шаманов совершенно одурев от собственных воплей, обернулся спиной к городу, нагнулся, свесив непристойность гениталий, выставил вверх голый зад. Противнейше им покручивал.
– Великий Бугх! Какая нечисть! – В сердцах вскричала Гильда, привыкшая, что даже одних брюк мужчине мало, следует еще и кильтом прикрыться. – Да что же это за такое, Сигмонд!
Сигмонд оценивающе присматривался к трясущемуся седалищу. Дистанция оказывалась подходящей. Достал свой чудесный лук, положил стрелу, прицелился. Крутящийся наконечник тяжелой стрелы с чмокающим звуком ввинтился в срамную плоть. Истошно, теперь уже от нестерпимой боли, завопил охальник, когда трехгранное острие прорывало брюшину, и проходя насквозь, выволакивало на землю намотанные на древко кишки.
Взвыли озлобленные шамановские единородцы, кинулись к стенам, выпуская тучи стрел. Только короткие их луки, действенные на лесной охоте, негодны в сражении. Бъют не далеко, да и стрелы с костяными наконечниками, на излете, не вредят латникам. А вот ответный залп с городских стен убийственным градом обрушился на открытые тела. Попадали в траву пронзенные сталью дикари, смертные крики огласили окрестности. Испугано скуля, лесные кланы кинулись к родному убежищу, под деревья. Под густую сень спасительности ветвей.
Со стен их бегство сопровождал смех и улюлюканье горожан. Только Сигмонд оставался мрачен.
– Еще натерпимся мы с ними беды. – Сказал Гильде. – Больно уж их много, чертей древесных.
Понятное дело, быдло древесное из рощицы выкурили, на луг оттеснили, там всех и посекли. Головы поотрубали, на колья насадили, окрест града расставили. Ради наглядной агитации – не сговариваясь обозвали средневековое действо Сигмонд с Ангелом Небесным. Рощицу, во избежание, сожгли.
В городе ликовали. Для многих расправа над дикарями была первой победой, первым отмщением. Кровью супостата смывались обиды, затирался позор бегства, удобрялись ростки надежды. Особо лютовали грауденхольдцы, позже, по кабакам неуемно бахвалились, да и перепились в дым. Умные же, кому прежде довелось на клинки басурманские потроха наматывать, угрюмо мечи правили. Готовились к делам нешутейным, к боям грядущим. Разумели – сегодняшнее всего только запев песни Великой Битвы.