Карандашик в искусанных пальцах
Повздыхали охотнички... Припомнили давность – какого-то древнего ненца и былинное славное ненцево зеркало. Это зеркало где-то в тридцатых годах вручено было ненцу как премия за сверхплановую полевую пушнину. В стойбищный период оно украшало голосистый семейный чум: охотник любил попивать против зеркала, сам с собой за компанию, крепчайший душистый чаек, мог подолгу рассматривать в дивном стекле свежедобытые шкурки.
Переселяясь на новые охотоугодья, старик предумышленно помещал чудо-премию поверх прочих пожиток, обязательно на виду, на самых обозреваемых нартах, запряженных серым, рыжим и белым быками-оленями. Он не укутывал и не прятал в тряпицы его обнаженную суть, резной инкрустированный оклад – нет, зачем! Пусть свидетельствует по тундре о незаурядности его кочевого быта, о запечатленной его охотничьей доблести. Лестно было владельцу диковинной утвари повидаться в пути с чьим-нибудь встречным кочевьем. Нарта с зеркалом подзывала к себе молодого и старого, жениха и невесту, мать и дитя. Славные это были минуты в жизни старого ненца, дорогие, душевные минуты. «Смотритесь, люди, в мое зеркало. Долго смотритесь. Мне это ничего не стоит.
Премия это. Охотник я. Пусть отдохнут мои и ваши олени».
Говорят, что открытия делает случай.
Выскользнуло однажды из-под ослабнувших ремешков премиальное зеркало да так и осталось стоять, погрузившись окладом в сугроб. Потерял бы его, вероятно, старик, если бы не собака. Нежданно- негаданно, в пустынной, необитаемой близости увидела она сближавшегося с ней незнакомого пса; взворошила загривок, обнажила клыки, грозно, глухо взрычала. Пес-инкогнито предпринял то же самое. Только молча, без рыка. Странно. Пес во плоти озадачился, еще больше встревожился. Обычно всегда молчаливый, угрюмый, он суетно, нервно облаял свое отражение. Старый ненец, вернувшись к потере, застал здесь свирепобескровную битву. «Псы» уткнулись пасть в пасть, одинаково непримиримы и злы, одинаково были готовыми рвать и терзать.
Ненец выкурил возле зеркала трубочку, понаблюдал, тронул жиденький ус... А на следующий сезон начал ненец охотиться с... зеркалом. Установит в песцовых угодьях его на ребро, раскидает напротив обзора пахучей приманки, а подходы к стеклу засекретит ловушками. Зверь песец агрессивен с сородичами. Он едва ли потерпит в своей суверенной округе пришельца. Защищая приманку-еду, он утрачивает прежнюю осторожность. Зверь во плоти скалит зубы, угрожая «пришельцу», сближается с ним. Срабатывают замаскированные ловушки. Говорят, старый ненец добывал перед зеркалом в шесть раз больше песцов, чем обычным проверенным способом. Так предание гласит...
– Побрехеньки...– сказал заведующий факторией из Белых Яров львовский парень с охотоведческим высшим образованием.– У зверей обоняние на ближнего своего...
– Охотничий фольклор,– поддержала его местная радиожурналистка.
Рыжеусый, в собачьей дохе старожитель сих мест заворочался, покрутил головой:
– Не скажите, ребятушки... Не торопитесь... Я, конечно, с песцом не испытывал, а с петухом – очевидец. Как сейчас помню» У тещи на юге гостил... Затеяли в доме побелку... Повынесли мебель, ковры, раскладушки... Среди прочих доспехов – и зеркало. Лопни глазыньки! Шел степенный, серьезный петух. Шел он, шел и вдруг вопросительную реплику издал:
«Ко-ко-ко! Ка кой это фраер к хохлаткам моим набодряется!» Клюв к земле, по обычаю, перо зонтиком – и внаскок. Взаправдашняя беспощадная драка была! Наблюдал я с крылечка за этой потехой, пока зеркало в склянки не рухнуло. Раздолбал, доступил-таки клювом противника. Почему же вы думаете, что песец хладнокровно пройдет! Э-э-ээ... Только тень мелькни, думаю.
Душеспасительный сей разговор имеет место в салехардской конторе охотничьего хозяйства. Упомянуто зеркало. По аналогии упомянут петух... Еще кое-что, из былого и дум. И все это не от доброй жизни, не от пресловутой охотничьей слабости – «потравить» на досуге. Цифры, цифры к тому подвели.
Год от года клонится на убыль промысел дикой пушнины. Стареют и вымирают охотники – «стрельцы скорые и гораздый», как именовала когда-то ненцев «Новгородская летопись». Старики вымирают, а молодые «стрельцы», проучившись по восемь, по десять лет в школах-интернатах, приобретают, как правило, современные штатные должности, внекочевные профессии. И глохнут, безлюдеют охотничьи тропки, забываются вековые навыки, хиреют родовые традиции. Ритм жизни, зовы цивилизации, крутая ломка экономики Севера, в связи с открытием нефтяных и газовых месторождений, ассимилируют извечную профессию племени ненцев – охоту. Напуганный гулом идущей индустрии, зверь теснится в глубинки, скрывается в недосягаемых, а вернее – недосягнутых крепях, и тощает, тощает в отчетах цифирь – «полевая пушнина».
Вспоминается восьми-девятилетней давности страница из «Крокодила». Художник изобразил на ней скучающую монументальную особь из племени завсегдатаев – обывательниц меховых ателье, рядом с которой – булавки в зубах – мучится творчеством модный портняжка.
«Куда бы еще одну лису присобачить!» – примеривает он вдоль клиенткиного, круто взлелеянного бедра шестую, никак, чернобурку.
Не так много прожито лет со дня выхода этого номера, но многое переменилось на свете. Сегодня желанную чернобурку можно увидеть в мультипликационном фильме, послушать о ней бабушкину сказку, но тщетно стоять за ней в очередь, искать ее на торговых прилавках и в меховых ателье. Так случилось – красавицы наши славянки вознамерились дружно и разом побыть снова немножко, как в прошлом... древлянками. Походить в настоящих зверях, в натурах, «выкунеть» из искусственных ширпотребских мехов. Мы стали богаче, требовательнее к своей внешности, и сегодня не крокодильская «монументальная особь», а заводская девчонка, студентка, доярка, запенсионная бабушка ищут соболя, выдру, норку, лисичку, песца. Они и впрямь красивее, милее в мехах, рабочие наши подруги: оттеняется ярче природный румянец, совсем по-иному «играют» прически, бездна таинственности, обаяния сокрыта под хищным кусучим зверьком. Про улыбки молчи... Голубой или черный мех и белые, словно январские зайчики, зубы любимой. Меха элегантны, красивы, практичны и модны, но!.. Хоть бери зимой отпуск, покупай фузею в «три кольца» и сама поезжай в баргузинские дебри, в сибирский звериный урман.
Курят, роняют до срока русые кудри в ямалоненецкой конторе охотничьего хозяйства. Вспоминают про ненцево зеркало... про-про-про... пра-пра-пра...
– Вахнина, погодите, за всю нашу охотничью добычь вот-вот отчитается. Всех «стрельцов» подомнет,– говорит рыжеусый товарищ в собачьей дохе.
Ярсалинский совхоз – оленеводческий. Есть, правда, три десятка коров, ради «собственного молока», несколько лошадей и одна звероферма. Возглавляет ее зоотехник Валентина Александровна Захнина – покровительница и повелительница запроволочного городища, на которое изливает сполохи сияние студеного Севера.
Повелительнице «всея звериные» тридцать девять лет, хотя на вид, на свежий, непредумышленный взгляд она выглядит много моложе. Во всю щеку – ненаколдованный отечественный румянец, русый волос без модных затей, голубые глаза и застенчивая до смущения улыбка. Смущается и хорошеет. Смущается и хорошеет. А какой же русский не любит женской смущенной улыбки!!
– Женственность у нее обманчивая,– улыбается второй секретарь Ямальского райкома Джура.– Напускная, можно сказать. Сам видел: сгребла под каждую руку по мешку комбикорма и, как недельных котят, понесла. Станом не дрогнула, не присогнулась... Северная, брат, женственность!
– Коня, стало быть, на скаку!..
– Оленя, с ручательством...
В юности Валентина окончила Салехардский зооветеринарный техникум, где профилирующей животиной был красавец Ямальской тундры олень. Стала Валя тогда молодым-молодым зоотехником. Семь лет со стадами оленей каслала в просторах немереных тундр, была на уральских пологих «подошвах», жгла у самого Карского моря костры. Маршруты стад, растелы, прививки, овод, «попытка», забой – вот краткий перечень ее тогдашних тревог и обязанностей. Походя изучила ненецкий язык, познала быт и характер народа, обрела собственный опыт работы с «живыми оленями».
Замуж вышла за зоотехника.
Муж остался «оленьим специалистом», а Валентину назначили заведовать зверофермой. После кротких оленьих морд, после их печально-задумчивых взоров попала она в окружение зеленых пронзительных глаз, в настороженный мир стремительных белозубых пастей, в «дичь и хищь» таинственных звериных инстинктов.
В первый же день Валентину слегка покусали. Хотела потрогать красавца песца карандашиком, а он взвился и запросто тяпнул за палец ее, «должностное лицо».
С трудом находила кой-какую литературу по звероводству. «На ощупь работала, с завязанными глазами»,– признает свою тогдашнюю несостоятельность Валентина Александровна.
К счастью, вскоре ее направляют учиться в Тобольский зверосовхоз, знаменитое в области и по Союзу хозяйство. Работала там рядовым звероводом. Жадно, пытливо училась. По опыту передового совхоза, по своему небольшому опыту Валентина угадывала большое будущее заполярного звероводства. Ничтожными были пока его достижения. В совхозе «Россия», где она приняла звероферму, от каждой так называемой штатной самки получено четыре и две десятых щенка. В других хозяйствах Ямала – того безутешнее результаты. В Ярсалинском совхозе в 1961 году получено три щенка голубого песца. «Папа, мама и я» – такой приплод называют. В промфинпланы хозяйств зверофермы закладываются «планово-убыточными». Сколько может так продолжаться?..
Работает, учится, пальцы в бинтах, в пальцах блокнот, карандаш – такою запомнилась Валя тобольским коллегам.
Возвратившись с учебы, впервые на Ямале она получила по шесть и четыре десятых щенка. Это была победа, успех, окрыленность, Работать бы да работать ей на звероферме совхоза «Россия», но мужа переводят в другое хозяйство. В Панаевский совхоз. Там тоже есть звероферма, да ведь опять начинать с трех-четырех щенков.
Наблюдательный глаз, трудолюбие, раздумья, новшества, риск. В Панаевском тоже плодится, растет и добреет зверье, процветают в «гроссбухах» солидные е цифры, а Валентина, уже увлеченная, влюбленная в дело, в «дыхание зверево», сама не подозревая того, создает собственную школу заполярного звероводства.
В Ярсалинский совхоз она пришла зрелым и умудренным мастером, во всеоружии науки и опыта. Своего «заполярного» опыта. До Валентины здесь ферма была планово-убыточной. «Щенячий потолок» не превышал здесь шести с половиной живых единичек на штатную самку. И вот год работы,– сюда входит гон, щенения, откорм «меховой», откорм, забой,– восемь и шесть десятых щенка! Еще год – девять и шесть десятых щенка! По-прежнему искусанный карандаш в ее пальцах... Министерство сельского хозяйства РСФСР издает брошюру «Опыт звероводческой фермы совхоза Ярсалинский». Тираж – 30 000. Бесплатно. Без единого то есть укуса, без единой царапины.
Вахнину приглашают возглавить в одном из хозяйств Подмосковья опытную звероферму. Настойчиво приглашают...
«Мягкое золото» и золото опыта
Песцы на Ярсалинской ферме разноплеменные, дальнородственные – «свежей крови», как здесь говорят. Поголовье зверей, и особенно гонных самцов, постоянно обновляется.
Обмен производится и внутриокружной – из хозяйства в хозяйство, и географический. Завезены песцы из Гатчинского и Воронковского зверосовхозов Ленинградской области, из Карельской АССР, из Кольского зверосовхоза Мурманской области. «Варяги» хорошо переносят ямальский климат, франтовато, неравнодушно посматривают до поры на своих азиатских подружек.
Успех закладывается и начинается с подготовки зверей к гону, с разумной его организации и проведения.
Раньше считалось: чем упитанней зверь, тем он производительнее. Соответственно и откармливали, соответственно и сочиняли меню. Мясо, печень, рыба, кровь, мозги, молоко, комбикорма, жир, куколка тутового шелкопряда, гидропонная зелень, дрожжи пекарские, витамин С – аскорбиновая кислота, ягоды клюква или брусника, каныга...
Ветхий дед, ходивший когда-то у рыбопромышленника Игнатия Монастырева «в молодцах», ознакомившись случаем с предгонным песцовым меню, заявил:
– Ежели бы меня купец так кормил... беда бы ему с дочерями... Куколка шелкопряда?.. Надо же!
– А каныга? Каныгу, дедушка!..
Дед заморщился, скосоротился, сбавил бравого духу.
Каныга – содержимое оленьих желудков. В совхозе забиваются тысячи голов оленей, и весь субпродукт – по-русски сказать, «осердье и требуха» – уходит на звероферму. Бросовый был раньше корм. Теперь он хранится в мерзлотнике, куда можно вместить 160 тонн зверояств.
Дед так рассудил, мол, допек бы купца, а песец рассуждает иначе. От обильного корма, от перекорма подчас зверь тяжелеет, ленивеет, нет в нем той должной прыти и злости, дрожи и трепета. Валентина начисто отказалась от неразумных предгоновых рационов, взяла под контроль живой вес идущего в гон поголовья. Молодая самка должна весить в этот период не более четырех с половиной килограммов, самка старше трех лет – не больше пяти. С самцов и вовсе индивидуальный спрос. Где-то надо его подкормить, «залить сала под шкуру», а где-то – вменить, прописать разгрузочный день.
Новшеством стало на ферме и то, что гон проводится «бригадным методом». Отобранная группа самок встречается с элитными и первоклассными породами самцов, тогда как остальная, вдовствующая колония грызет в это время от праведной ревности проволоку. Пусть, пусть потомятся. Подкормившись и отдохнув, самцовая элита снова готова к любовным игрищам. Так и очередуются. В результате – направленно избранный мех, здоровое, породистое, многочисленное потомство. Самочка Антю, ручная любимица фермы, подряд много лет приносила по 13 щенков. Бывало – пятнадцать, случалось – девятнадцать, и часто бывает – не хватает у звериной собачки потомству сосков.
Конечная продукция зверофермы – мех, качество опушения. Щенки подросли. Их отсаживают в клетки. Опять нужен глаз да глаз.
Случается – трое в клетке живут-уживаются, а бывает – двум тесно, мир не берет... Грызутся, кусаются, злобятся. Несовместимость. Таких надо срочно рассаживать. Иначе не мех с них получишь, а смех. До забоя еще со всевозможной взаимностью обдерут, обснимают друг друга. Беда и с вольерными сетками. Нужна оцинкованная проволока, ее не хватает. Обычная сетка ржавеет, накапливает на себе рыжий железный тлен. Зверю надобно почесаться – в первосортную шкурку въедается ржавчина. Брак.
Разработан на ферме и специальный мехогонный рацион, способствующий созреванию волосяного покрова, высокому качеству опушения. Кроме того, звероводы прочесывают каждую особь специальной щеткой- гребеночкой. В первый раз, в сентябре, удаляется вылинявший волос. Во второй – перед самым забоем – все прочее. Зверя надо бы взять прочесать на коленях – «дичь и хищь» супротивничает, огрызается, рвется, кусается, злобствует... Таких смиренниц, как самочка Антю, единицы. Нелегкое это дело – прочесывание. Запасайся йодом,
Но вот зверь забит. Раньше в подобный сезон призывали на ферму по этому случаю съемщиков шкурок. Дерут, дерут мужики, да и, глядишь, захмелятся. «Зверь шибко дерзко душной. Нос не вытерпливает»,– оправдание найдут. Поработают малость да еще раз сошлются на дерзкого зверя. Дерут, дерут – надерутся. Смотришь, в шкурках-то «сквознячки» – порезы. В одночасье занижена сортность мехов. А лелеяли, холили зверя полгода.
Теперь шкурки умеют снимать звероводы. Делают это бережно, чисто. Снятые шкурки скатывают мехом наружу, складывают в мешки и подвешивают. В таком виде они и морозятся. По мере надобности мешки вносятся в помещение для первичной обработки. Производится обезжиривание и обделка шкурки по меху.
Горячее время у звероводов – забой и доводка меха, С восьми утра и до двух часов ночи страдуют они, снимают истинный свой «золотой урожай».
И еще одна рискованная операция.
Снятые с тушек необезжиренные шкурки замораживали мездрой наружу. В этом виде подвешивали их на складские крючки. Мездра высыхала, лубенела от холода, затруднялось ее обезжиривание.
При переноске у таких шкурок обламывались лапки, хвосты, сами шкурки, случалось, растрескивались.
И вновь – рационы. Поиск рационального. Везде постоянный поиск. Зоркая, вдумчивая оценка природных звериных инстинктов.
Валентина отказывается от старых гнезд.
Вот что пишется об этом эксперименте в брошюре:
«В 1968 году в совхозе впервые проводили щенение без гнезд. Домик полностью набивали сеном, и самка сама делала гнездо, где выращивала щенков до отсадки. При таком методе, несмотря на холодную весну (температура воздуха доходила до –21 градуса), случаев замерзания щенков не было, тогда как в предыдущие годы замерзало по 300–500 голов. Щенение без гнезд намного облегчает труд звероводов, так как процесс установки гнезд сам по себе очень трудоемкий; кроме того, отпадает необходимость затрат материалов и средств на строительство гнезд».
Так пишется. А подсказал, подстрекнул сам зверь.
Валентина много раз наблюдала, как безжалостно выдирают тяжелые самки из своих брюшек пух. Согреть потомство. Гнездо обито кошмой – нещадно дерут и кошму. Образуются дыры, по ним сквознячки, доступ внешних температур. Зверь никак не довольствуется «человечьим» гнездом – ему надо свое, свое дельное, инстинктивное – вот отсюда и дыры в кошме. Щенки замерзали.
Заглянем сегодня к звериной собачке в новое гнездо. Оно мягкое, уплотненное изнутри, не продуваемое снаружи, с единственным узеньким лазом, согретое теплом материнского тела, дыханием самих же щенков. Рай в сравнении с кошмой, которая тратилась раньше многими сотнями метров.
Не подсчитано, сколько прибыли и экономии дают звероферме описанные нововведения, но результаты отличные.
1970 год дал 1432 сверхплановые шкурки и 68 тысяч рублей чистой прибыли. Каждый рубль, затраченный на звероводство, приращивает к своей стоимости двадцать четыре с половиной копейки. Каждый человек, работающий на звероферме (21 человек) дал по 3115 рублей чистой прибыли. Это при отменно высокой оплате труда звероводов.
Графа «планово-убыточная» канула в небытие.
Высоко ценят здесь мастерство, творческую направленность поисков Валентины Александровны, ее человеческую простоту, обаяние. Уважают – не то даже слово. Ее любят. Ровный характер, внимательное отношение к национальной молодежи, терпеливая передача опыта, знаний, участливое отношение к быту, жизни и судьбам людей.
«Валя нам все равно как сестра».
«Валя снает ненецкий ясык».
«Валя снает про всяка сверь».
«Хоросая людя Валя... Хоросая русская зенсина».
Что я добавлю еще?.. Добавлю, что на звероферме все учатся. Готовит и проводит занятия чаще всего Валентина Александровна. Сегодня у нее целая библиотека по звероводству. Книги с дарственной надписью, с богатыми иллюстрациями. Иллюстрации в цвете. Песец «голубой», песец «светло-голубой». Норка «финский топаз», норка «жемчужная», лисица «платиновая». Не зря, стало быть, мягким золотом мы называем меха, коль такими же драгоценными сравнениями разнообразят их прелесть в иных языках. Финский топаз!
Один северянин, побывавший недавно за рубежом, рассказывал мне:
– Увижу леди-миледи, синьору в песце, ну вот чудится-мнится: ямальский песец! Вроде бы земляка повстречал. «Привет, лапа!» – охота сказать. Продан, стало быть, за валюту! Государственный зверь...
...Приехала Вахнина Валентина в Москву. Побывала она в Подмосковье. Посмотрела «свою» новую опытную звероферму. «Ну, а как же Ямал! – заскорбела душа.– Как девчонки! Зверей же скоро вычесывать...»
По душе и к рукам
Рассказывала Валентина Александровна. Отстал лебедь, не взмыть ему в небо с подбитым крылом. Озеринку, где он поселился, схватили закраинки льда, и почуткие песцы-дикари впрок окружили могучую белую птицу. Выходили сторожко на лед, хищно скалились, терпеливо облизывались. На лебединое озеро пришли ненецкие дети, братик с сестренкой, в пушистых кухлянках. Их родители ставили невдалеке чум. Завидев детей, шакалки-песцы разбежались, попрятавшись вблизости, а лебедь, обламывая тоненький лед, пошел к мальчику с девочкой. Дети испугались белого великана и побежали к чуму. Лебедь торопко пошел вслед, сторожа зорким глазом скрадывавших его шакалок-песцов. Люди прикрикнули на собак, накормили птицу как могли, обласкали ее. Лебедь стал жить в чуме. Часто можно было видеть, как её большой клюв, прядка по прядке, перебирал девочке волосы, что-то искал в них, издавая при этом дробненький костяной стукоток. Мальчик смеялся. Ему думалось: лебедь учится заплетать сестренке косички. Девчонка обнимала его гибкую шею, пела звонкие песенки. Доверчивая близость большой дикой птицы наполняла души ребят какой-то особенной, избранной радостью, невнятным, но светлым уже осознанием своего единения с природой, живыми порывами доброты, покровительства.
Наступили холода. Белый друг стал скучать, начал мерзнуть, закоптил возле огнища крылья, опалил, закурчавил местами перо. Он теперь равнодушно смотрел на наглеющих псов и совсем не хотел выходить наружу, на снег.
Дети упрекали маму, жаловались бабушке, плакались горько отцу.
– Видишь! Ну, видишь!! – указывали они на загрустившего лебедя.– Он заплачет сейчас...
Белый друг менял лапы. Постоит, постоит одноножкой на стылом, студеном полу и опять переступит, запрячет озябшую ногу под самое брюшко, под пух. Где-то там, куда улетают по осени лебеди, резвится, купается, чистит перо, сытно-лакомо ест его недосягнутая единоплеменная стая. Стая там, а его тихо, медленно здесь добивает теперь заполярная лютая стужа, гасит длинная-длинная ночь, гасит сумрачный день, бедствующие тоскующие глаза.
– Видишь! Ну, видишь!!
Мама смерила лебедю лапы. В длину и в ширину... Потискала лебединые перепонки и пальцы в горстях и вскорости сшила ему меховые кисы.
Дети визжали от восторга и радости.
А еще мама сшила ему меховую ягушку с застежками по лебединой груди и вдоль белого брюшка. Папа добыл ему горностая. И на длинную тонкую шею натянул, мехом внутрь, горностаеву шкурку. Птица стала похожа на важного-важного ненца. И по теплой погоде топтала кисами снега и опять воевала с собаками.
К весне в чуме кончился сахар, за сахаром хлеб, доели сушеную рыбу, отец на единственной тройке оленей уехал в далекий поселок за пищей.
Бабка спряталась в шкуры, тихо-тихо лежит и не просит еды. Мама злая, у мамы худые глаза, она прячет худые глаза от мальчика с девочкой, она чем-то теперь озабочена.
Прошло еще несколько дней, отец еще не вернулся. В эти дни в чуме вовсе не было пищи, дети голодали, голодал и их белый друг, но ни брат, ни сестра не просили у мамы еды.
Мальчик видел, как вынесла мама из чума топор – он первым обнял, прижал к себе лебедя.
– Ты тоже его обними, – прошептал он сестренке.
Когда мама вернулась в чум, три фигурки – мальчик, лебедь и девочка – сжались, сплелись воедино.
Тогда мама заплакала и занесла топор в чум...
Валентина Александровна смолкла.
Я тоже молчал.
Светлое, трогательное сказание... Как безыскусно и верно раскрывает оно душу маленького зверолюбивого племени ненцев, постоянно живущего взором к природе, ею вскормленного и сбереженного. Зверь- олень, зверь-собака и ненец. В триедином дыхании, в живительной близости издышали они свою горькую обособленную историю, и нам трудно представить духовные арсеналы народа, столь наполненные любовью и благодарностью к зверю-брату, зверю-кормильцу, союзнику. В песнях ненца, в сказаниях и «баюшках» трогательно и поэтично очеловечен зверь, а человек – старший и мудрый брат, всегда волен унять, утереть зверю слезы, настигнуть неправедного, наказать обидчика, утвердить мир, кого-то спасти, рассудить, пожалеть, уберечь.
«Ты тоже его обними»,– прошептал мальчик-ненец сестренке...
В статье, посвященной сорокалетию округа, секретарь Ямало-Ненецкого окружкома КПСС т. Тюрин писал: «По душе пришлась коренному населению Севера новая отрасль производства округа – пушное звероводство...».
– И по душе, и к рукам,– говорит Валентина Александровна.– Прирожденные няньки звериные... И природная тяга у них, любопытство к зверью.
Валентина Александровна рассказывает о своих звероводах, называет фамилии.
Татьяна Николаевна Салиндер, дочь кочевника, сама вдоволь покочевавшая. В ее обращении со зверями, в тихой ласковости чувствуется что-то близкое к мудрому материнскому покровительству. Подозреваются иные кроме долга и заработка незримые нити, связывающие ее с каждым комочком, карабкающимся по ту сторону проволочной сетки. Десять с половиной щенков на штатную самку получила Татьяна Николаевна, десять воротников от одной голубой заполярной собачки лягут на чьи-то умиротворенные плечи.
Татьяна Николаевна Салиндер, возможно, единственная из звероводов страны была избрана делегатом XXIV съезда КПСС. Вот о какой своей боли, тревоге и радости, поочередно пережитых ею в дни съезда, рассказывала она, возвратившись к себе на Ямал.
– День сижу, слушаю, два сижу, слушаю, а сама жду... Жду... Обо всем говорят – про песца покуда не говорят. Четвертый день слушаю, пятый день слушаю – про хлеб говорят, про животноводство, про нефть, электричество, уголь, жилые дома... Про сталь говорят, про железо, про обувь, одежду, холодильники упоминают, телевизоры – про песца пока слова нет.
Сижу, думаю: «Ты, старуха, как девочка: такая огромная пятилетка и маленький-маленький твой песец? Разве можно запомнить его? Разве надо его вспоминать! Пусть спокойно сидит в своей клетке. Успокойся, Татьяна, и ты». Потом – теперь смех – чуть я не подскочила. Чуть одна на весь зал в ладоши свои не захлопала.
«Пушнина тоже нужна»,– товарищ Косыгин с трибуны сказал. Праздник в тот день у меня получился...
Слушаешь бесхитростный рассказ этой женщины, и невольно высвечивается мысль: какой же воистину огромнейший механизм – наша девятая пятилетка и какую огромную, кропотливую, скрупулезную работу проделала перед съездом партия, до «гвоздя», до зверька обсчитав грандиознейшее, необъятное хозяйство страны.
– Не забыли песца! – счастливо улыбается с ямальских трибун «московская бабушка».– В Директивы потом про него записали: «Обеспечить дальнейшее развитие пушного звероводства». Так записали...
Если Татьяну Николаевну и звероводку Несово Серпиво зовут «бабушками», то «внучек» на звероферме в семь раз больше. Коллектив коммунистического труда зверофермы называют еще и комсомольско-молодежным.
Пермяковы Надя и Люба. Я знаю сестер-близнецов давно, с восьмого еще класса. Тем летом кочевали они по тундре в качестве ликвидаторов малограмотности. Устремленные девочки. Уже тогда радовало в них деятельное присутствие гражданского и общественного непокоя. Вот что рассказывала мне тогда одна из сестер:
«Прихожу в чум: давай, тетя Марья, учиться».
«Ходи проць. Я пол буду мыть».
Пол – всего три доски на земле.
Через полчаса девочка опять появляется в чуме:
«Давай, тетя Марья, учиться».
«Не видишь, я чай теперь пью!»
В третий раз...
«Не видишь, я платье девчонке резаю».
«Ты не так кроишь, тетя Марья».
«Как еще!»
Сшили платье, скроили другое... Сдружились. Тогда согласилась хозяйка учиться.
Близнецы – урожденные северянки. Окончили школу и пошли две тонкие веселые сестрички работать на звероферму. У Нади получено нынче почти по десять с половиной щенков. Люба чуть приотстала. Не помню, которая из сестер групкомсорг фермы.
Еще одна «внучка» – Эля Вануйто. Она не догнала бабушку Татьяну и русскую Надю – по десять щенков получила. Это в ее группе (шестьдесят два «основных» зверя) жила-была самочка Антю. Однажды у Эли был выходной, а на ферме в тот день разбрасывали отравленную крысиную подкормку. Глупая Антю! Как она дотянулась! Съела и околела. Ох, и поголосила же Эля! «Мокрый, как Обская губа, недель целый ходила»,– вспоминает Татьяна Николаевна.
Элю можно увидеть на ферме со щенком или парой щенят за пазухой – надо искусственно вскармливать маленького. Молоко подслащенное. Потом мясо начнет толкать ему в рот. Фарш. Намешает его кругляшками с домашней рисовой кашей... Все перепробует. «Индийцы,– смеется Валентина Александровна,– индийцы арабских скакунов рисовыми колобками кормили, а мы – щенков».
Еще одна «внучка» – Зоя Вануйто.
Зоя окончила десятилетку и работает у «зверей» старшим поваром. На кормокухне у Зои механизация. Электрические костедробилки, мясорубки, фаршемешалки, другие кормоприготовительные агрегаты – до пяти тысяч чутких носов, жорких пастей жадно внюхивают ветерки, доносящиеся с кормокухни.
Шестнадцать ненецких фамилий из двадцати одной разыщем мы в списке работников зверофермы.
Не будем повторять слова о дефиците и емкости пушного рынка, о повсеместном массовом спросе на меховые изделия. Следует, может быть, повторить цифры прибыли и рентабельности по Ярсалинской ферме... Рядом надо еще раз заметить и подчеркнуть, что округ имеет замечательный опыт Вахниной Валентины. Все так.
Теперь несколько строк с вопросительным знаком.
Если воистину – «по душе», если огромный рынок и спрос, если прибыльно и рентабельно, если звероводство способствует становлению оседлого образа жизни народностей Севера, если решается проблема трудоустройства вторых и третьих членов семьи, то что же, что же мешает дальнейшему развитию этой отрасли, резкому и оперативному увеличению зверопоголовья, строительству новых и новых ферм, расширению уже существующих!!
Трудности есть. Несомненные трудности. О них доходчивее и компетентнее мог бы поведать начальник окружного управления сельского хозяйства Григорий Иванович Рудзевич. В округе не хватает звериного мясопродукта, но почему в обмывающем Ямал Карском море и устье Обской губы прекращен промысел морского зверя – белухи!.. Разные ведомства! В округе бесчисленное количество озер, озеринок, стариц, кипящих сорною рыбой, а рыбу минтая завозят сюда с Тихого океана. Но даже и в этом случае «песцовая» рыба рентабельна. А почему бы не завозить китовое мясо! Почему бы Ямало-Ненецкой сельскохозяйственной опытной станции не испытать и не выдать рекомендации на «насыщенные» комбикорма!
Где тот продуманный, спланированный, научно обоснованный комплекс мероприятий по развитию пушного звероводства в округе, который кроме экономических выкладок решал бы проблемы и в ее социальном, этнографическом качестве! Трудности есть. Но какими бы они ни были, эти трудности, без электронных машин ясно: отрасль надо всемерно развивать, отрасль – с большим и надежным будущим.
Скажем так: пока существует на земле «зверолюбивая» половина человечества, пока наша планета не превратится в сплошные субтропики, до тех пор славны будут и будут благословляемы зверофермы Ямала.
Перед совхозной конторой вычеканенный олень на скаку, призывы, лозунги, бюллетени соревнования. Доска почета. Под портретом передовиков слова Алексея Максимовича Горького: «Всю мою жизнь я видел настоящими героями только тех людей, которые любят и умеют работать».
Это – и о ней. О Валентине Александровне Вахниной. Прошла по Ямалу красивая русская женщина. Где она проходила – там, как в радостной сказке у добрых ног феи, резвились, прядали, шли плясом и пели, росли и плодились веселые, милые звери.
«Я бы их разводила, лелеяла бы, кормила, поила, вычесывала, но на время забоя... Пусть мне отпуск на время забоя дают. Жалко их, прытких и умненьких...»
Вахнина Валентина из Подмосковья вернулась. Вчера ей опять бинтовали укушенный палец...
Ямальский песец укусил...
О чем рассказал железный олень...
Вернувшиеся из тундр пастухи подолгу простаивали перед вычеканенным на блестящем металле ярсалинским оленем. Со знанием дела обсуждали они и критиковали его абстрактные стати, дразнили его за тупые рога, перекидывались друг с другом веселым словцом и, наконец, дали кличку ему: «Еся Илебць». То есть – Железный Дикий Олень. Так вот, если бы железного гербового оленя «назначить» в прошлом году предводителем всех ярсалинских январских стад, то осенью по возвращении из тундры он бы вел за собой 28 500 выгулявшихся и упитанных рогатых своих подобий. Не абстрактных, а во плоти и в жиру.
Оленина в меню северян, смело можно сказать, самый излюбленный мясопродукт. И не только коренных северян. В столовых Надыма, Салехарда, Лабытнанг, Газсале, во многих других юродах и поселках ее с удовольствием заказывают и поедают народы Кавказа, молдаване, украинцы и остальные братские нации, объявившиеся на Севере по случаю открытия здесь легендарных запасов газа. В сезон массового забоя оленей иные счастливчики могут похвастаться, что отведали и самой достославной оленьей печенки, полакомились нежнейшими оленьими языками, с которыми только по счастливой случайности не проглотили свой собственный. Что же касается повседневного гуляша, поджарок, котлет, то в северных и заполярных столовых оленина – вне конкуренции. Самое обиходное и повсеместное мясо.
В прошлом году поголовье оленей Ямало-Ненецкого округа составляло 414 тысяч. Крупнорогатого же скота во всех системах в 150 раз меньше. Свиней – единицы, овцы – ни одной.
О чем же поведает нам железный олень?
К Ямалу на тихих песцовых лапах крадется весна. Дохнет чуть теплышком и опять затаится. Надо до вскрытия Обской губы перегнать стада с восточного берега на ее западный берег. Дальше по снегам и по талице их правят на побережье Байдарацкой губы, на свежие ветры Карского моря. Переход этот труден, небезопасен для стад, длится он больше месяца.
Заполярный май олени встречают уже на местах выпасов. Для пастухов и зовет специалистов наступав! тревожная и ответственная пора. В стадах начинается массовый растел важенок и маток. Держи ухо востро, спи в один глаз. Враг – волк, враг – внезапный мороз, враг – простудно-легочные заболевания телят. Маленьких «суляко» – оленят – согревают под малицами, вовсе слабеньких иногда сносят в чумы. Сейчас они, словно зернышки, словно маленькие росточки на ладонях оленевода, а по осени должны быть они «колосом». Берегут в эту пору оленюшкино дыхание два друга. Первый – преданный, добрый, умелый ненец-пастух и второй – молодой друг – наука.
Есть на Ямале феи-волшебницы, есть немало и добрых волшебников. Бывшего главного зоотехника Ярсалинского совхоза Юрия Георгиевича Кеерта называют здесь «оленьим Айболитом». По образованию он ветврач. Это его открытие – «однократная инстилляция».
Представьте, идет перегон. В стадах начинают появляться маленькие оленята. При снеготаянии в руслах многочисленных рек, ручейков, впадин снег становится кашицей. Он набрякнул водой, словно няша в болоте, а стадам надо одолевать эту злую купель. Олени теснятся, под ними трещат, прогибаются вешние льды. Вот тут-то, промокнув до ушек, и становятся неокрепшие перегонные оленята «легочниками». Чтоб излечить такого, спасти, нужно много антибиотиков. А они дороги, и в достатке их нет. Малыши погибали. При вскрытии у них находили вместо легких – пузыри с жидкостью. В неблагоприятные весны падеж молодняка был довольно значительным.
Но вот пришла «однократная инстилляция». Метод прост и дешев. В условиях тундры им может воспользоваться не только ветеринарный работник, но и любой оленевод, прошедший короткий ветминимум. Олененку закапывают в глаза пятидесятипроцентный раствор коварсенола. И все! Проще простого, дешевле дешевого. Инстилляция в три раза сократила падеж оленят от простудно-легочных заболеваний. «Кеертовы капельки» (так называют ярсалинские оленеводы пипетки с новарсенолом) получили распространение не только у нас на Ямале. После опубликования статьи «Новарсенол в оленеводстве» ее автор получает десятки запросов и писем. Пишут с Камчатки, из Якутии, из Архангельска, из Норвегии, из Финляндии – отовсюду, где живут и ведутся олени. Юрий Георгиевич добросовестно отвечает.
– Кандидатская ходит за тобой по пятам,– укоряют оленьего Айболита друзья.– Садись и пиши! – понуждают всячески.
– Некогда! – отмахивается Юрий Георгиевич.– Мы люди практики.
И впрямь некогда. Он переводит разговор на биологию овода, который сейчас вот, сегодня, сию минуту наносит оленеводству огромнейший вред. А жаровой барьер! А «комариный барьер!» Есть и такой в оленеводстве. Это когда комар в самой силе, в могуществе.
Родом Юрий Георгиевич Кеерт из Прибалтики. Эстонец по национальности. Но вот уже шестнадцать лет проживает на побережье Обской губы. Сейчас Юрий Георгиевич возглавляет ветеринарную службу огромнейшего Ямальского района.
Ежегодно во всех совхозах и индивидуальных ненецких стадах проводятся плановые противоэпидемические лечебно-профилактические ветеринарные мероприятия. Поголовью оленей и домашнему скоту делают прививки против сибирской язвы. Вот уже свыше сорока лет Ямал не знает «сибирки», уносившей в прошлом сотни тысяч оленей, опустошавшей полуостров.
Крупнорогатый скот Ямала чист от бруцеллеза и туберкулеза.
Даже собак, как это и надлежит Айболиту, не оставляет без своего «докторского» попечения Юрий Георгиевич. Будь ты оленегонный пес, будь ездовой, промысловый ли – получай-ка, друг человека, шприц от чумы и от бешенства.
В своей привязанности к Ямалу, к его круторогому «зверю» Юрий Георгиевич не одинок. Он, по сути, служит еще «действительную», а не сверхсрочную. Тридцать девять лет жизни отдал ямальскому оленеводству зоотехник Георгий Васильевич Нермитин. Тридцать шесть – зоотехник Василий Климентьевич Краснобаев. К лику сиих закоренелых, поседевших оленелюбов надо причислить и старшего зоотехника окружного управления сельского хозяйства Александра Прокопьевича Буткова.
В прошлом году гербовый ярсалинский олень «потянул» на весах приемных пунктов 7300 центнеров. Из них 1760 центнеров – сверхплановые. Потянул бы и больше, если бы... не запутался своими абстрактными рожками в старой нескончаемой сказке «про белого бычка». Вот уже много лет «сказывают» ее окружные и областные «сказители». Конца не предвидится...
...Идут с дальних ягельников умножившиеся круторогие, бодрые телом и духом стада. Если забить в эту пору оленя – туша облита жиром, мясо в полном соку, в особливой оленьей духмяности, не растрачено в нем ни одной вкусовой живоструечки, ни единого позывного ферментика. Хочешь – сам ешь, истекай слюной, хочешь – европейские рестораны с рогами, с копытами у тебя это яство закупят. Закупят и бизнес сделают.
Переходы, как упомянуто выше, длинны, требуют времени, маршруты отдельных касланий достигают 500–800 километров. По пути к забойным пунктам олени, естественно, что-то теряют и в весе, и в общей упитанности. Теряют, но очень немного. Главное – впереди. Качество и количество мясопродукции жестко зависит теперь от срока забоя животных.
По твердому убеждению специалистов, забой следует производить с половины октября, предельно сжимая и сокращая его календарные сроки. Именно в эту пору олени достигают наивысшей упитанности. Не тронута, не побита еще личинкой подкожного овода кожа животных. Время. Спех. Иной час лучше мастера. Но заготовители окрпотребкооперации, призванные вести прием и забойку животных, без обиняков заявляют руководителям оленеводческих хозяйств: «Подождем, кум. Подождем до прострельных надежных морозцев. Знаешь, ведаешь – негде мясо хранить...».
Да, руководители хозяйств не хуже заготовителей знают: октябрьский, ноябрьский мороз неустойчив. Холода сменяются оттепелью. Представьте, что тысячи обработанных туш подвергаются беззастенчивым веяниям, самовластным капризам температур. Произвол ртутного столбика – злейший бич качества мясопродукции. Туши то вымораживаются, то оттаивают – сок их выветривается, а случается и осклизают, заводят душок. Теперь им не в рестораны, Европу усолощать, а на зверокухню к песцам.
Еще в той пятилетке предусматривалось строительство пяти забойных пунктов на Ямале, с камерами для заморозки и хранения мяса. Вслед за этим были приняты аналогичные решения Тюменского облисполкома и Ямало-Ненецкого окрисполкома, в которых, кстати, были указаны даже сроки окончания строительства – 1969 год. Строительство должны были вести кооператоры, так как мясо и шкуры реализуются через них – через заготовителей. Им хранить, им реализовать поступившую от совхозов продукцию. Функции совхозов и кооператоров четко разграничены.
С тех пор забито и съедено несколько поколений оленей, истекла пятилетка, идет третий, решающий год новой, девятой, а сказочка «про бычка»... в морозильной камере не кончается, Хозяйства по-прежнему вынуждены отодвигать сроки забоя, которые из-за отсутствия всякой механизации и так непомерно растянуты.
* * *
В марте этого года в городе Салехарде состоялось Всероссийское научно-производственное совещание по оленеводству. Собрались на него хозяйственники, ученые, специалисты отрасли, работники министерств, знатные оленеводы страны, кооператоры, журналисты – представители всех «оленьих» краев и республик.
Российская Федерация насчитывает сейчас более 2,4 миллиона домашних оленей. Колхозы и совхозы республики заготовили в прошлом году 27 600 тонн оленины и получили от этой отрасли 30 миллионов рублей чистой прибыли. Оленеводство и впредь останется основным поставщиком мяса для районов Крайнего Севера, с его быстро растущими индустриальными контингентами населения.
В числе передовых хозяйств Федерации был назван Ярсалинский совхоз.
Что же нового, полезного и приемлемого для своего хозяйства извлекли ярсалинские оленеводы из итогов этого совещания!
Тофаларский олень!!
Заведующий отделом Якутского НИИСХ кандидат сельскохозяйственных наук С. Б. Помишин рассказал об опыте промышленного скрещивания якутских оленей с тофаларскими – самыми крупными на российском Севере. Отдельные взрослые особи этого вида весят до 250 килограммов. В совхозе имени Охлопкова живой вес полутора тысяч помесных оленей оказался на десять процентов выше, чем местных. На острове Врангеля за один лишь сезон теленок вырастает до 75 килограммов, тогда как ямальская взрослая матка весит в среднем 73 килограмма.
Тофаларское стадо оленей пока малочисленно. Докладчик предлагает создать государственное племенное хозяйство для постепенного обеспечения оленеводческих хозяйств животными этой породы.
Карбамидно-минеральный лизунец!!
В Потаповском опытно-производственном хозяйстве НИИСХ Крайнего Севера за 112 дней подкармливания карбамидом и минеральными смесями, заменяющими кормовой протеин, привесы животных оказались в два с лишним раза большими, чем у контрольных.
Сменные звенья!!
В колхозе имени В. И. Ленина Чукотского национального округа созданы бригады оленеводов со сменными звеньями. В каждой бригаде – два звена, в звене – по три пастуха и одна работница-повариха. Сменяются они через двадцать дней. С центральной усадьбы на пастбище и обратно пастухов доставляют на вездеходах и вертолетах. На пастбищах выстроены три промежуточные базы: двухквартирный дом, склад, баня, а на одной из баз есть магазин и медицинский пункт. Стада, базы и правление колхоза имеют радиосвязь. В распоряжении бригад – вездеходы или тракторы ДТ-75 с механическими опрыскивателями для обработки стад против гнуса.
Сменность и некоторая механизация оленеводства привлекают в него молодежь. За два последних года только пастухами здесь стали работать двенадцать молодых колхозников.
В этой части доклада ямальцы вздыхают. И есть отчего. Средний возраст ямальского пастуха – 42 года. Оленеводы полуострова кочуют без смен и обычно с семьей. Отправляясь в каслание, загружают нарты семимесячным запасом хлеба, чая, сахара, соли и прочих продуктов. Никаких промежуточных баз не имеется. Нет радиосвязи. Транспортные средства типа вездехода ГАЗ-71 и снегохода «Буран» до Ямала пока не дошли. Хозяйства из-за этого вынуждены держать большое количество транспортных животных, что значительно ослабляет и подрывает мясное оленеводство. В тундровую механизацию, в связь, в сменные пастухи обязательно бы пошла молодежь из коренного населения, как охотно пошла она в кинофикацию, в звероводство. Экономической основой дальнейшего повышения материального и культурного уровня населения Крайнего Севера еще долго будет служить традиционное оленеводческое хозяйствование в сочетании с промысловым рыболовством, охотой и клеточным звероводством. Будущее не мыслится без молодежи, пытливой, грамотной, способной непревзойденное умение, тысячелетнюю приверженность своего народа к оленеводству сберечь, приумножить, сделать гордостью внуков и правнуков.
У ярсалинских «просмешниц», молодых звероводок кальций, фосфор, белок, углеводы – обыденные, рабочие, что ли, слова. Они могут высчитать и составить, хотите – дневной, а хотите – сезонный, пищевой рацион для зверька. У всех у них восьми-десятилетнее образование. А еще в 1913 году, к дню торжеств по случаю трехсотлетия дома Романовых, губернаторы Сибири и Дальнего Востока, обрыскав весь Север, «проинвентаризировав» все наличествующие малые народы империи, не могли найти для показа на этих торжествах ни одного грамотного «инородца». Великая Октябрьская социалистическая революция застала эти народности живущими еще в эпоху феодально-родового строя, отставшими в своем развитии от передовых наций на несколько веков.
Минуя века, с бескорыстной отеческой помощью братских народов шагнули народности Севера в социализм.
Небезынтересны некоторые данные переписи населения за период 1959–1970 гг. За 11 лет число лиц, имеющих высшее и среднее специальное образование, увеличилось среди ненцев в три раза. Наиболее значительным был естественный прирост численности ненцев, эвенков, нанайцев, орочей, юкагиров – на 25 и более процентов (по РСФСР – 10,7 процента].
У бесписьменных в прошлом народностей появились свои талантливые писатели и поэты, своя большая литература. Далеко за пределами Советского Союза известны произведения чукчи Юрия Рытхеу, манси Ювана Шесталова, нанайца Григория Ходжера. Они издавались на английском, французском, немецком, испанском, венгерском, чешском, польском, румынском языках. Большими тиражами издаются на русском языке стихи ненца Леонида Лапцуя, эвенка Алитета Немтушкина, повести нивха Владимира Санги, юкагира Гавриила Курилова.
Все чаще и чаще называем мы наш Север индустриальным Севером. Немало здесь сделали и делают радушные и гостеприимные хозяева высоких широт, привечая, усаживая к своему комельку, к чаю-сахару, первопроходцев-геологов, строителей, изыскателей, берут на посильный свой кошт целые отряды рабочего класса, прибывающего сюда изо всех уголков советского Отечества.
– Ходи в чум мой, Большая Земля! – распахнув нюк, приглашает сегодня улыбающийся олений Ямал новоселов.
Если и останется когда-нибудь чум, то пусть назовут его Чумом Дружбы.
Четыре Высоких Радости навестили недавно далекий совхоз.
Орденами Ленина были одновременно награждены пастух-оленевод Худи Паули, заведующая зверофермой – «ямальская фея» – Валентина Александровна Вахнина, директор совхоза Николай Дмитриевич Кугаевский и «московская бабушка» Татьяна Николаевна Салиндер.
Сияют, горят, излучаются в сполохах северного сияния четыре Высоких Радости...