Покупаю большой торт, запихиваю в машину взволнованного, как всегда перед дорогой, Хвоста.

— Передай привет, — привычно просит мама.

— Обязательно.

Я знаю: как только я верну ей отцов привет, она растерянно улыбнется, словно ожидая чего-то еще, потом торопливо закурит и отвернется к окну. Докурив одну сигарету, тут же возьмет другую…

— Не пойму только, зачем ты тащишь с собой собаку?

— Он всегда со мной.

— И в роддом с тобой поедет?

— А почему бы и нет?

— Все дурачишься…

От Щелковского шоссе по МКАД до Ленинградки примерно полчаса. Там еще минут пятнадцать-двадцать — сразу за Черной грязью недавно отстроенный двух-этажный дом отца. Он все-таки настоял на моем приезде.

Нас с Хвостом встречает суровый рык сидящей на цепи матерой кавказской овчарки. В ответ Хвост пытается огрызнуться.

— Это невежливо, — объясняю ему, — мы же в гостях.

Пес игнорирует мои доводы и кидается с лаем на распахнувшего мне объятия отца.

— Здравствуй, пап! Ты не бойся Хвоста.

— Ну, наконец-то! — он осторожно обнимает меня, радостно оглядывает. — Похорошела!

— Да где уж…

— Нет, я серьезно. У будущих матерей какие-то просветленные лица. Как у блаженных. Куда потом все девается? Ну, пойдем скорей, стол уже накрыт.

Хвост приветствует настороженным рычанием жену и дочь хозяина дома.

— Он что, будет в доме сидеть? — морщится семнадцатилетняя Даша. — У нас вообще-то принято собак на улице держать.

— Ну, Дашуль, не будь врединой. Он же гость! — вступается отец.

— Давайте быстренько за стол! — хлопает в ладоши Татьяна Олеговна. — Хватит препираться!

Стол уставлен всевозможными закусками, но я налегаю исключительно на селедку и огурцы. Едим молча, сосредоточенно, отец пытается разрядить обстановку:

— А я думал, на солененькое только вначале тянет!

— В конце даже больше, — подыгрываю я.

Татьяна Олеговна с дочерью подчеркнуто не реагируют.

Пахнет соленьями и свежим деревом — совсем недавно дом был обшит изнутри вагонкой. Кругом еще не успевшая зарасти пылью чистота и стерильный уют — такой бывает в казенных помещениях. Минимум предметов, отсутствие ковров, светлая кожаная мебель, два высоких растения в кадках. У одного из них удивительные листья: с бордовыми и салатовыми прожилками.

— Вот, Дашка, бери пример со своей сестры, — говорит отец. — Институт окончила, работа интересная. А ты?

— А я не хочу! — заявляет хорошенькая темноволосая девушка в джинсах и пушистом розовом свитере. — Машину купишь, тогда и об учебе поговорим. Надо же мне на чем-то туда ездить!

Мать Даши, Татьяна Олеговна, стройная и ухоженная, как с рекламной картинки, настороженно поглядывает на меня, внешне сохраняя приветливость.

— А вы, Настя, значит, разводитесь с мужем? — интересуется она.

— Наверное… Он оказался не готов к рождению ребенка.

— И как же вы жить дальше будете?

— В каком смысле?

— Ну, вообще… Он материально-то помогать намерен?

— Честно говоря, мы об этом не говорили.

— А зря. Такие вещи надо обсуждать в первую очередь. Ребенок — не шутка!

— А никто и не шутит.

— Да не пропадет! — вступается подвыпивший отец, — если что, я первое время помогу. Не вопрос!

Даша хмыкает, берет плеер, вставляет в уши наушники. Татьяна Олеговна поджимает губы, уходит на кухню.

— Ты, Настюх, никого не слушай. Сказал, помогу, значит, помогу. А твоего орла мы прищучим. Как миленький платить будет. Никуда не денется.

— Пап, а разве орла можно прищучить?

— Смеешься над папкой, да? — щипает он меня.

Хвост, сидящий под столом, воспринимает это как сигнал к действию и слегка прикусывает тапок отца.

— Э-э-э, ты чего! — вскрикивает он. — Смотри, как он тебя защищает! Надо же! Хорошо хоть ногу не оттяпал.

— Ла-ла-ла, — нарочито громко напевает девочка, — ла-ла-ла…

От кожаного кресла холодно спине, и я сижу, как на экзамене, не облокачиваясь. Незаметно переправляю под стол кусочек колбасы для Хвоста.

Почти ничего не просачивается из детства в мою взрослую жизнь. Почему-то вспоминается только, как отец качал меня на ноге. Я, как обезьянка, цепко обхватывала его ногу, а он то поднимал, то опускал ее. И так — долго-долго, не уставая. «Сделай качели!» — просила я, видя, что он в хорошем настроении. И он не отказывал.

Впалые небритые щеки, в глубоких морщинах лицо, печальные болотного цвета глаза. Он слегка захмелел и смотрит на меня с нежностью.

— Настюш, а помнишь качели? Ну, в детстве, помнишь?..

Так бывает — мое воспоминание, внезапно вспыхнув, озарило память отца, вызвав в ответ точно такое же. Может, это и есть подспудные, необъяснимые токи родства? Они никогда не исчезают совсем, даже если люди очень долго не видятся.

— Ла-ла-ла, — напевает Даша, — ла-ла-ла…

Татьяна Олеговна раскладывает по тарелкам жареную картошку и мясо. Она слегка наклоняется надо мной, и я ощущаю слабый и очень знакомый запах духов. Когда-то такими пользовалась моя мама. Замуж она так и не вышла. Сначала не могла забыть отца, потом — ей просто стал никто не нужен. Год за годом я смотрела, как быстро и безрадостно испаряется, будто из поминальной рюмки, ее молодость…

— А пойдем-ка на улицу, — говорит мне отец, — воздухом подышим.

Кругом — торжественно мерцающий снег, мерзлые звезды, черный ветер.

Издалека доносится глухой лай собак и отдаленный гул электрички. Я представляю сидящих в ней людей: кто-то читает, кто-то дремлет, кто-то смотрит в темное окно.

— Ты, дочк, не обижайся на меня… Понимаешь, в жизни все так сложно… Осудить всегда легче, чем понять. Я ведь тебя очень люблю. И мать твою любил. Я ведь…

— Не надо, пап. Зачем об этом? Не надо.

Папа. Я пробую на вкус давно забытое слово, мне хочется повторять его снова и снова. Кажется, если часто твердить его, оно сумеет прирастить к детству отмершие ветви воспоминаний, сделать маму молодой и счастливой.

— Пап, а ты счастлив?

Отец ежится, запахивает дубленку, задумывается.

— Не знаю, — наконец говорит он. — Раньше казалось — да. А теперь… Вроде бы и добился всего в жизни. А чего-то все равно не хватает… Старею, наверное.

Я касаюсь его руки, и он вдруг крепко обнимает меня, прижимается щекой. Мы долго молча стоим посреди тихого звездного мира. Прямоугольник желтого света падает из окна на снег. Он кажется в этом месте теплым. Из дома доносятся выстрелы, крики. Наверное, боевик. Или новости.

Собираюсь уезжать. Сестра, едва кивнув, демонстративно выходит из комнаты. Татьяна Олеговна протягивает тонкую, в кольцах, руку. Я дотрагиваюсь до прохладных пальцев, слегка пожимаю. На каждом ногте миниатюрный диковинный цветок. Аленький цветочек, на поиск которого восемнадцать лет назад отправился мой отец. Да так и не вернулся.

— Звони почаще, — целует он меня в лоб. — И вот что. Немедленно сообщи, как только я стану дедом!

Хвост, довольный окончанием своего заточения под столом, тянет меня к машине, почти не обращая внимания на провожающее нас рычание овчарки. Под ногами громко скрипит снег, морозный воздух острым комом застревает в горле.

За моей спиной закрывается высокая железная калитка.

Наконец решила определить машину на стоянку — вряд ли уже до родов придется куда-нибудь выезжать. Место на ней выделили с полгода назад взамен сломанных гаражей. Магазин-гигант «Метро» беззастенчиво смахнул мешающие ему строения. Так, в сущности, делали почти все гипермаркеты, расположившиеся вдоль МКАД. Возмущенных автовладельцев утихомирили, пообещав выстроить для них паркинг, а временно предоставили места на открытой стоянке. Но стройка затягивалась…

Стоянкой этой я еще ни разу не воспользовалась, поскольку располагалась она на 16-й Парковой, а жила я до последнего времени в «Дружбе».

Из будки вышел заспанный, с сизым носом, приземистый дедок. Я растолковала ему ситуацию.

— Надолго? — осведомился он.

— На ближайший месяц точно.

— Ясно, — зевнул он. — Только ведь это… Мест-то нет.

— Как нет? Мне же положено!

— Дак где ж ты раньше была? Положено ей! Ишь ты — положено.

— Послушайте, я вот-вот рожу, а вы издеваетесь! Немедленно покажите мне, куда поставить машину.

Дед покачал головой, посопел и пошел куда-то в глубь стоянки. Я за ним. У забора на единственно свободном месте возвышался слежавшийся затвердевший мартовский сугроб. Сюда, видимо, свозили снег со всей стоянки.

— Вот, — гостеприимно махнул сторож, — ставь сюды!

— Но тут же… Тут же сугроб…

— Знамо дело — сугроб. Так что ж? Зови мужика своего — пусть чистит.

Я еще раз оглядела внушительных размеров снежную гору.

— Сколько? — спросила напрямик.

Дедок молча, не торопясь, прикурил сигарету. Выпустил в небо задумчивую струйку дыма.

— Ну так сколько?

Сторож степенно продолжал курить, равнодушно глядя в сторону.

— Нету мужика, что ли? — смачно сплюнул себе под ноги.

Какое-то время мы оба смотрели на вязкий желто-серый сгусток его слюны.

— Тысячи хватит?

Дедок начал оживать.

— Дак мы это… Всегда поможем, если что. Только ведь тут одной лопатой не справишься. Лом нужен… И помощник. На целый день работа. А мне на вахте надо…

— Две тысячи.

— Дак что ж? Разве мы откажем? Бабе-то на сносях? Что мы, изверги, что ли? Ладно, хозяйка. Пригоняй машинку вечером — будет сделано!

Получив вознаграждение, сторож не обманул: вечером сугроба как не бывало, и я благополучно определила свою подругу на постой.