Моя институтская подруга Ирка Мережко считала себя вполне счастливым человеком. Она жила одна и панически боялась ситуаций, в которых необходимо будет о ком-то заботиться. Решила не выходить замуж, потому что тогда надо будет обслуживать мужа, не рожать ребенка, потому что придется постоянно тревожиться о нем и не спать по ночам, не заводить собаку, потому что необходимо ее выгуливать. Она ездила к старой больной матери обедать, чтобы самой не возиться у плиты. А потом рассказывала: «Ты знаешь, маме так плохо, она еле ходит. Я не знаю, что случится со мной, если она вдруг умрет». — «Ничего не случится, будешь сама себе готовить обед и раз в год ездить на кладбище». — «Как ты можешь так говорить! Я же не умею готовить. И потом — я терпеть не могу кладбищ…»

К кладбищам у нее в самом деле было сложное отношение. Как-то зашла к ней, и она, не впуская меня в квартиру, абсолютно серьезно спросила, уставившись на мои сапоги: не была ли я в них на кладбище? Остолбенев от дурацкого вопроса, стала судорожно припоминать: нет, вроде не была.

— Ну, тогда заходи.

— Ир, — спросила я, — а если бы была, тогда что?

Она печально покачала головой. Потом кивнула на скомканную тряпку, валяющуюся в углу коридора.

— Вот, видишь?

— Что, тряпку?

— Если мой гость говорит, что был в этой обуви на кладбище, то я сначала стелю тряпочку и разрешаю ему ступить только на нее.

— Почему?

— Ну, понимаешь, на обуви ведь может остаться земля, мертвая земля, и как представлю, что она будет лежать в моей квартире…

— Но, может, человек уже давно на кладбище был…

— Да какая разница, земля-то все равно на подошвах остается!

— А… Ир, и давно это у тебя?

— Что?

— Бзик с кладбищенской землей?

— Ну, давай, спроси еще, не рассматриваю ли я в туалете свои фекалии и не желала ли я когда-нибудь переспать с собственным отцом, — обиделась она. — Может, ты лечить меня будешь?

— Нет, Ир, это не лечится.

«Меня прельщает обломовское сонное существование — спасительное ничегонеделание, — говорила она. — Чем меньше соприкасаешься с этим миром, тем меньше боли приходится терпеть. А значит, есть все шансы испытать больше радости». — «От чего?» — «От того, что делаешь только то, что хочешь, то есть только то, что доставляет удовольствие. В основе мира лежит принцип удовольствия, ты же не будешь с этим спорить!» — «Буду. Удовольствие не самоцель. Оно может быть только сопутствующим». — «А что же тогда самоцель?» — «Не знаю. Может быть, уже набившее всем оскомину самосовершенствование». — «А разве самосовершенствование не доставляет удовольствия?» — «Не всегда. Поступки по совести не всегда желанны. По Канту, например, долг и счастье не совпадают…» — «А как бы так сделать, чтобы совпадали, чтобы то, что делаешь по своей прихоти, было нравственно и хорошо?» — «Наверное, прихоть должна быть чистой, не эгоистичной». — «А так бывает?» — «Вряд ли…»

— Надо бы написать психологический тест по преодолению лени, — мечтала Ирка.

— Попробуй.

— Да пробовала уже.

— И что же?

— Что-что? Начала и бросила. Писать-то лень.

— Выходит, тупик?

— Тупик.

При ее патологической лени у нее было болезненное стремление к усовершенствованию окружающего пространства и выражалось это в желании переделать любую вещь, даже новую.

Купив как-то на «Черкизовском» рынке туфли и поносив их несколько дней, Ирка пришла к неутешительному выводу: каблуки толстоваты. Вооружившись огромным ножом, начала снимать с них стружку. Получив в итоге уродливую кочерыжку с зазубринами, призванную играть роль изящной шпильки, подруга проносила туфли еще с неделю, после чего разочаровалась в них окончательно.

— Ты посмотри, — жаловалась она, — какие жуткие каблуки делают!

— Ир, ведь ты сама их испохабила.

— Но они же были еще хуже!

Купленная юбка-клеш немедленно подверглась портняжьим издевательствам. Так как она доставала Ирке до пят, решено было ее немедленно укоротить. Я приглашалась в помощницы.

— Можно я буду только зрителем? Я совершенно не умею шить.

— Да я тоже не умею. Хоть посоветуешь.

— Тогда я дам тебе совет прямо сейчас. Оставь юбку в покое.

— Но я же не могу носить юбку такой длины!

— Отдай в ателье.

— С ума сошла — в ателье. Буду я еще деньги за такую ерунду платить.

Помимо патологической лени подруга обладала еще фантастической жадностью. Она умудрялась не тратить деньги даже тогда, когда это было необходимо. Ездила на метро по инвалидному удостоверению, которое ей справил какой-то знакомый из Общества инвалидов; приходя в гости, никогда ничего не приносила с собой, объясняя, что магазин был ей совсем не по пути; пригласив к себе на день рождения десять — двенадцать человек, ставила на стол всего две бутылки вина.

— Ир, ты что, не понимаешь: для нормально пьющих русских людей это оскорбительно? — объясняла ей.

— Ничего, надо будет — сходят да купят.

Однажды она честно призналась:

— Понимаешь, если мне подставляют шею, я сразу же на нее сажусь.

— А если не подставляют?

— Все равно сажусь, но только так, чтобы человек как можно позже заметил.

И вот сидим мы над распластанной на полу юбкой. Ира берет в руки кусок мыла и чертит неровный круг сантиметрах в семи от подола. Потом хватает ножницы и лихо отрезает лишний кусок.

— Ну, вот и все. А ты говоришь — ателье. Смотри!

Она ловко, как художественная гимнастка обруч, накидывает на себя юбку, устремляется к большому зеркалу. Обкромсанный подол уныло свисает неровными клоками.

— Как же это так получилось, а? — искренне расстраивается она.

— Может, все-таки в ателье?

Вид у нее такой, будто ее незаслуженно преследует страшный рок.

Сама же она преследовать умела и делала это с особым, злорадным удовольствием.

Однажды, приобретя в очередной раз в магазине готовые сырники, Ирка пришла домой и, наскоро обжарив их, принялась уминать. Вдруг ойкнула, скривилась: в горячей сердцевине одного из них скрывался маленький камешек. Что бы сделал на ее месте обыкновенный человек? Выбросил бы камешек и жевал себе дальше. Не тут-то было.

Аккуратно завернув «улику» вместе с недоеденным сырником в целлофановый пакет, Ирка решительно двинулась в магазин, где предъявила все это изумленной продавщице.

— Что будем делать? — спросила грозно.

— А я-то здесь при чем?! Я, что ли, его туда пихала?..

— Не вы, конечно, — согласилась Мережко тоном, не предвещавшим ничего хорошего. — Вот я и хочу выяснить — кто. Итак, кто поставляет вам полуфабрикаты?

— Вы имеете в виду сырники? — зачем-то уточнила продавщица.

— Я имею в виду сырники, — свирепо повторила Ирка.

— Не знаю. Спросите у директора.

В итоге Мережко ворвалась в кабинет начальства, где повторила процедуру предъявления каменно-сырниковых улик.

Директор, дородная дама с закованными в кольца сардельковидными пальцами, в отличие от продавщицы не удивилась и, усмехнувшись, дала адрес поставщика: «ООО Форс».

— Форс мажор, что ли? Тогда понятно…

Придя домой, Ирка, дабы не растерять воинственный пыл, тут же позвонила поставщику и, подробно описав историю с камнем, потребовала компенсацию за выпавшую вследствие «укушения непригодного для пищи продукта» — ее собственная формулировка — пломбу.

На том конца провода, вместо того чтобы послать ее сразу, вежливо предложили встретиться и поговорить.

— Мне нужны не разговоры, а деньги!

— Будут и деньги, — заверили ее. — Мы прямо сейчас подъедем, говорите адрес.

— Не ходи, Ир, прибьют, — предостерегла я. — Подумай, как глупо лишиться жизни из-за какого-то дурацкого камешка в сырнике…

— Если через полчаса не вернусь, — решила она, — звони в милицию. И вот что: выйдешь сразу после меня и незаметно запишешь номер машины, в которую я сяду.

— Детектив какой-то…

— А что делать? За справедливость надо бороться!

— Но пломба-то ведь на месте, — заметила я.

— Да, — согласилась Ирка, — но могла же и вылететь!

Когда она села в подъехавшую к ее дому «Газель», я, делая вид, что прогуливаюсь, быстренько записала номер и приготовилась к худшему. Воображение рисовало жуткие картины Иркиной гибели.

Как только я дошла до жестокой сцены насилия подруги тремя, нет, пятью мужчинами, она, довольная, выпорхнула из машины, кивнув мне на свой подъезд: мол, заходи.

— Ну, что? Угрожали? — настигла ее на третьем этаже.

— Это я им угрожала! — веерно взмахнула перед моим носом двумя бумажками: тысячной и пятисоткой. — Мало взяла, конечно…

— Ну, ты даешь! — восхитилась я. — Как же тебе удалось?

— Сказала, что подам на них в суд, что на зарплату учителя географии не имею возможности вставлять пломбы, которые вылетают по их милости… Плюс моральный ущерб.

— Ир, а при чем тут зарплата учителя географии?

— Я соврала, что работаю в школе.

— Зачем?

— Для убедительности. И вообще, понимаешь, дело ведь не в камне…

— А в чем же?

— Наська, ты как маленькая. В идее справедливости, конечно. Мир устроен несправедливо, согласна? Если мы не научимся бороться со злом в мелочах, то не сможем победить и большое зло, вселенское.

— Да? А почему твоя борьба носит корыстный характер?

— Одно другому не мешает, — философски заметила Ирка. — Жить-то всем надо. Борьба борьбой, а сырников хочется всегда. И без всяких камней, разумеется. Знаешь, я теперь буду специально в продуктах изъяны искать — неплохо можно заработать! И тебе советую.