С ближайшей сосны раздалось возмущенное беличье цоканье. «Правильно, мы же злимся, когда под нашими окнами орут. Вот и зверьку надоело, только в его дупле нет ставен, чтобы отгородиться от звуков. — Таня отступила к дереву и задрала голову. — Так, ищи эту рыжую красотку. Может, хоть это немного успокоит тебя и заставит выбросить из головы все сказанное».
— Что там? — вопрос появившегося Егора прозвучал внезапно, но стал настоящим спасением.
— Думала, что белка, но вокруг все такое серое… Вряд ли она.
— Не хочется хвастаться, но в школе ты явно прогуляла уроки биологии, иначе бы точно знала, что зимой стоить искать именно серую белку. — Княжев обнял Таню, позволив опереться спиной себе на грудь, чтобы удобнее было смотреть вверх. — Вон она выглядывает, хитрюга…
Его рука еще только начала аккуратное движение вверх, а Таня уже разглядела черные смородины глаз и кисточки на ушах, смахивающие на дразнящие рожки. Конечно, обманула Таню, как маленькую девочку.
«Маленькую девочку…» Из-под коготков зверька оторвался кусочек коры и начал планировать вниз. Как вагончик на американских горках: после сигнала остановиться уже нельзя, можно только лететь вперед. Пора и ей.
— Егор, помнишь, ты просил быть честной с тобой? Так вот ты должен знать: у меня… не может быть детей.
Ничего не изменилось: руки Егора по-прежнему обнимали ее, с той же самой силой, он все еще смотрел вверх. Но потом макушкой Таня почувствовала тепло, будто ей намеренно с силой подышали сквозь шапку, и Княжев обыденно уточнил:
— С чего ты это взяла? То, что в предыдущем браке у тебя не родился ребенок, ничего не означает… Чтобы выставили подобный диагноз, нужно сдавать кучу анализов, проходить длинное обследование, и то…
— Егор, ты не понял, — Таня повернулась к нему лицом. — Речь не идет о бесплодии. У меня не может быть детей, потому что внутри я… пустая, там нет ничего…
— Объясни понятнее.
В солнечном заснеженном лесу светло-карие глаза Егора казались янтарными. Боже, она в них тонет, вязнет, как мушка! А сейчас ей нужно собраться, чтобы сказать нужное и не выплескивать застарелую боль, настоявшуюся, подобно вину. Шаг в сторону — и под рукой оказалась шершавая кора, забивающаяся под ногти и царапающая ладонь.
— Не знаю, зачем я тогда вышла замуж за Влада. Безумной любви не было ни у него, ни у меня. Наверное, просто решили не отставать от друзей. И на внезапную новость о ребенке отреагировали спокойно так, без лишнего восторга: а пусть будет! Чтобы все, как у других. — Пальцы Тани бегали по трещинкам на дереве. — Только нельзя так, про запас, заводить кого-то. Наверное, Влад понял это раньше меня. Как и то, что наш брак превратился в общежитие: чужие люди делят комнату, по очереди ходят в ванную, иногда сталкиваются на кухне. При этом я ничего не замечала и бесконечно гладила округляющийся живот, сюсюкала с ним… — ее голос дрогнул, и в такт дернулась рука. — А кончилось все в пять минут. Р-раз — и нет больше ничего.
В повисшей тишине особенно отчетливо стали слышны смех и возгласы, вырывавшиеся из избушки. Голос же Егора был негромким:
— Что он сделал?
— Правильнее спросить, что он НЕ сделал, — Таня вскинула голову и шумно набрала воздух через рот. — Влад просто не поймал меня. Когда я летела с обледенелой лестницы вниз. Не дернул рукой, даже инстинктивно, как бывает, когда тело реагирует быстрее мозга. Я пересчитывала животом ступеньки, как перекачанный резиновый мяч, а он стоял и смотрел. Даже «скорую» не вызвал… Через час какой-то парень вышел погулять с собакой, он-то и вызвал бригаду. Ребенка не спасли. От меня как от женщины оставили лишь оболочку, одно название. Ты, наверное, из-за темноты не увидел шрамы. Потом я краем уха слышала, как шептались санитарки, что у меня был разрыв матки, а врач, к которому я попала на стол, едва справился с кровотечением. — Несмотря на мороз, Таня облизнула губы, и их сразу неприятно стянуло. — Исполосовали так, что трудно было ходить несколько недель. Даже на первое заседание суда не смогла прийти. Влад же сразу подал на развод, указав, что не готов жить с существом, не способным родить наследника. Никто так и не узнал, что за минуту до происшествия муж рассказывал, как месяцами изменял мне. Красочно так описывал все похождения, мартовский кот обзавидовался бы. Зачем рассказывал, я так и не поняла. Долго гадала потом, перебирала причины: хотел уйти, унизить меня своими победами, просто позлить… Не знаю. Я бы отпустила его и так, заикнись Влад об этом. А оно вон как вышло: я забыла про ступеньки и всего лишь отвернулась…
И сейчас Тане хотелось повернуться к миру спиной и зажмуриться, чтобы выдавить из тела ощущение себя на больничной койке. Тогда она пришла в сознание и долго рыдала, что не может распахнуть окно и шагнуть с подоконника. Не может, потому что в мыслях внизу непременно будет стоять мама с застывшим отчаянием в глазах. Тот единственный человек, который готов был принять ее любой: здоровой, больной, искалеченной, лишь бы живой. Да еще Лилька, которая без пространных объяснений поняла самое главное — Тане плохо. Остальным, соседям и просто знакомым, скормили версию про несчастный случай, особо не заботясь в ее правдоподобности.
Падение с лестницы словно разделило Таню на две половины. Веселая осталась там, в страшном декабре, а из больницы вышло молчаливая, подавленная «недоженщина», считавшая себя чуть ли не обрубком без права на счастье. И никто, как казалось Тане тогда, не способен был ее переубедить…
На рукав упала крупная снежинка с невыносимо правильными лучами. Таня накрыла ее ладонью и растерла образовавшуюся капельку. Все.
— Прости, надо было рассказать тебе давно.
— Надо было, — неожиданно согласился Егор. — А может… ну, есть же альтернативные способы завести ребенка: ЭКО, суррогатное материнство…
— Есть, но для них все равно нужны клетки матери, и совсем не те, что можно взять из пальца.
Княжев то ли озадаченно, то ли просто задумчиво потер подбородок и шагнул вперед, чем вынудил Таню спиной прижаться к сосне. Вынырнувшее из-за его спины солнце душевно улыбнулось — и глаза Тани сузились до невразумительных щелок и все равно заслезились.
— Знаешь, Танюша, а поехали-ка мы домой. — Слова прозвучали четко, но их смысл не сразу дошел до нее. — Они здесь прекрасно обойдутся и без нас.
Скользнувшая по щеке Тани капля не добежала до губ: ее остановил палец Егора. А потом будто тень упала на Танино лицо, и она открыла глаза. Молчащий Княжев напомнил ей галку, пристально изучающую кормушку, прежде чем опуститься на нее: так смешно была повернута набок голова. И лишь через пару секунд Таня сообразила, что Егор всего лишь старался не позволить солнцу слепить ее.
Таня вытащила ладони из карманов и коснулась ими рукавов Княжева.
— Я тебя… не стою.
И тотчас ее руки оказались подхваченными и спрятанными в карманы куртки Егора. Тане пришлось почти вывернуть кисти, но с чувством неудобства пришла и невероятная защищенность.
— Поехали домой, Таня.
Княжев нырнул в избушку и что-то сказал на прощание, на что остальные ответили взрывом хохота и веселыми пожеланиями удачи. Пока автомобиль сдавал назад в поисках достаточного места для разворота, Таня бросила последний взгляд на поляну. А ведь эти люди в лыжных костюмах похожи на восковые фрукты для рисования: такие невыносимо красивые, что всегда находится смельчак их откусить, но к зубам пристает противный парафин…
Таня перевела глаза на выкручивающего руль Егора. Он снял шапку, и челка смешно прилипла ко лбу, как у мальчишки после безудержного катания на горке. Почему она так уверена в его честности и открытости без тени притворства? Может, она просто придумала идеальный образ и повесила на него? Что она знает о Княжеве, кроме того, что рассказал он сам? И если из обвинений Эли вытащить злость и обиду, не останется ли в них и правда? Хоть часть, хоть одно слово?
Автомобиль поворчал, пока переваливался через глубокую колею, и довольно покатился дальше, будто в предвкушении хорошего асфальта. И Танины мысли побежали стремительнее.
Она ему все рассказала и ждала в ответ… Чего ждала? Ухмылки, презрения, пощечины? Но ведь эти реакции просто не соотносятся с Егором Княжевым. Он сделал вывод, что-то решил молча, а она будет мучиться и бессонными ночами перебирать его возможные мысли. Что ждет ее дальше? И будет ли вообще это «дальше» у обычной тридцатипятилетней женщины и обаятельного, богатого, успешного мужчины? Как ни крути, нет, нет здесь будущего. Да и не может счастье отдавать сомнениями и переживаниями!
С неба снова посыпалась снежная труха. Какие-то невзрачные разваливающиеся снежинки, которые даже автомобильные «дворники» прогоняли со стекла с ленивой неохотой. Светофор меланхолично отсчитывал оставшиеся секунды до зеленого сигнала, вместе со сменяющимися цифрами что-то неслышно щелкало в голове у Тани. Пальцы Егора тоже выстукивали дробь на кожаном руле. Цифры, числа, деньги… Рядом мигнул, загораясь, пузатый фонарь и обиженно загудел вслед тронувшейся машине. В голове вертится что-то и не дается в мерзнущие руки. Смешно: она умудрилась потерять новые перчатки в первый же день…
Двор был так густо заставлен машинами, что Егор едва разминулся с выезжающей старенькой иномаркой, владелец которой почистил лишь лобовое стекло и оставил пышные барханы на крыше. Потрепанная машинка недвусмысленно намекала на свое славное прошлое в облике тарана и не прочь была повоевать за право первоочередного проезда. Княжев не стал спорить и, чтобы освободить место на дороге, вильнул вбок. Таня воспользовалась короткой остановкой.
— Я выйду здесь. Спасибо, что довез. Спасибо за шашлыки. Очень… — на ум не шло подходящее слово, и она выудила из памяти затасканное: — …очень понравилось.
Ее дверь открылась легко, будто только и ожидала толчка. Нога угодила в месиво из неубранного снега и песка, которое возмущенно чавкнуло. Чтобы перехватить Таню у капота, Егору хватило секунды.
— Подожди!
Его брови сдвинулись к переносице, словно он высматривал и никак не мог поймать ускользающую мысль. Взгляд перебегал от одного глаза Тани к другому, и в сгущающихся сумерках было видно, как Княжев болезненно сощурился.
— Подожди, — повторил он. — Что не так?
Нужно просто не отвести взгляд, не задерживать дыхание и не дать дернувшимся рукам спрятаться в карманы. Она поднялась на носочки и поцеловала его в губы, сухие и немного потрескавшиеся, а потом пошла к подъезду. Вслед ей понеслось:
— Черт, Таня, мне одному кажется это ненормальным?!
Он вихрем догнал ее и обрушил град поцелуев, упрямо дотягиваясь до каждой клеточки на лице и не отпуская.
— Ты всю дорогу домой молчала. И сейчас лихорадочно строишь стену между нами. Зачем? Что изменилось после этих шашлыков?
На миг Тане показалось, что Егор готов потрясти ее за плечи, чтобы нужные слова вывалились изо рта. Но вместо этого он попросил:
— Напои меня чаем, кофе, водой. Не знаю… Пришей оторванную пуговицу, — он рванул кнопку на рукаве. — Дай починить долбаную табуретку, в конце концов! Просто не уходи одна, разреши пойти с тобой.
Пальцы Тани собирали край куртки гармошкой, потом разглаживали его и снова начинали свою механическую работу.
— А если ты думаешь, что после твоего признания я повернусь спиной, сотру номер телефона и попрошу тебя уволиться, — спустя секунду суховато добавил Егор, — то извини, что разочарую: роль мерзавца мне никогда не удавалась.
На нос Тани спикировала снежинка, и безумно захотелось чихнуть. Но она не посмела, боясь пропустить хоть слово Княжева.
— Так что выбрасывай глупости из головы. Будем жить дальше и надеяться, что наука шагнет настолько далеко, что сможет извлекать материал для будущего ребенка из пальца, как ты замечательно выразилась. Вот и мамонта хотят возродить!
— Отличное утешение. — Тоска медленно отступала. — То есть мне должно польстить сравнение с волосатым слоном?
— Ну, гарантирую, что при виде твоих локонов он бы точно захлебнулся слюной от зависти, — Егор подцепил пальцем торчащую из-под шапки прядь и попытался скрутить ее в тугую пружинку. — Так что, пустишь к себе?
Таня вытащила из кармана связку ключей с мягким медвежонком на общем колечке и подала ее Княжеву. Тот, не оборачиваясь, тренькнул брелоком-сигнализацией и обнял Таню за плечи. Оставленная кем-то распахнутой дверь подъезда проглотила их с молчаливым удовлетворением.