Дорогой читатель!

Далеко в Зауралье живёт и работает замечательный доктор Гавриил Абрамович Илизаров. Точно сказочный волшебник, возвращает он к жизни, казалось бы, неизлечимо больных людей, делает их здоровыми и счастливыми. Он и его помощники — врачи, медсёстры, санитарки и, конечно, дети, которых они лечат, и дали писателю Юрию Ермолаеву материал для этой книги.

Повесть «Дом отважных трусишек» (так называет в книге главный доктор детское отделение клиники) не документальна. В ней не рассказывается о том, какие новые методы лечения нашёл и успешно применяет зауральский доктор. Писатель прежде всего стремится показать маленьких пациентов, передать их огромное желание преодолеть свой недуг и стать здоровыми.

Вместе с Надей Ермаковой и её подружками по палате Варей Осиповой, Джаннат Шамхаловой и маленькой Олечкой ты, читатель, пройдёшь через многие испытания и узнаешь радость победы, которую одержала героиня книги над собой. И эта радость была для неё самой большой на свете.

 

Глава первая. Согласен!

С подоконника высокого первого этажа Наде виден весь двор. Здесь, у раскрытого окна, её любимое место. Надя знает почти всех жильцов своего дома, хотя он не маленький: четыре подъезда и пять этажей. К ней часто подбегают девочки и мальчики. Что-нибудь рассказывают, делятся новостями. Только что её одноклассницы Танечка Маркова и Соня Гурова сообщили Наде, что Лена Кузнецова не выйдет гулять, потому что получила двойку по математике. Из-за этого им нельзя прыгать через верёвочку. Ведь вдвоём можно только крутить верёвочку, а прыгать некому.

— Была бы ты здоровая, так покрутила бы нам прыгалки, — сказала ей толстенькая Танечка и убежала домой за велосипедом.

Танечке купили велосипед «Школьник», чтоб каталась и худела. Катается Танечка ещё плохо. То и дело снимает ноги с педалей и опускает их на землю: упасть боится. Вот Димка Новиков из восьмой квартиры ездит на велосипеде точно акробат. Даже за руль иногда не держится. А это очень трудно. Димка добрый. На его «Орлёнке» катаются все ребята, а малышей Димка сажает на раму и возит по двору сам. Если Надя в это время сидит на подоконнике, Димка обязательно проедет мимо и громко поздоровается с ней, а то бросит Наде спичечный коробок с новой этикеткой. Димка знает, что Надя собирает коллекцию спичечных этикеток. Сейчас Димка тоже катается. Проезжая мимо Нади, он кинул ей на подоконник маленький жёлтый цветок. И тут же исчез за углом дома. Даже Надино «спасибо» не услышал.

Стоит самое хорошее время года — весна. До майского праздника осталось чуть больше недели. Надя очень любит это время. Любит наблюдать, как изо дня в день голубеет серое небо и воздух из холодного и безвкусного становится тёплым и чуть-чуть сладковатым, как лопаются на деревьях почки и из них выскакивают крохотные зелёные листики, похожие на раскрытые птичьи клювики.

Почти все деревья во дворе Надя называет по-своему. Вишню, на которой за все четыре года не появилось ни одной ягодки, Надя прозвала Марковской, потому что толстушка Таня Маркова тоже никогда никому ничего не даёт и ничем не делится с подружками. А усыпанную белыми лепестками яблоньку — Димкиной. Ведь Димка и посадил её три года назад, когда жильцы устроили во дворе субботник. Рядом с яблонькой зачем-то сделали песочницу, и теперь яблоньке часто достаётся от малышей. Кто лопатой по стволу стукнет, кто подпрыгнет и сорвёт цветок. Надя жалеет яблоньку. Она не раз кричала малышам, чтобы не трогали её. Но ребятишки редко слушаются Надю. Ведь она не может побежать за ними или крикнуть, что догонит и накажет. Надя даже на костылях ходит с трудом и очень медленно.

Когда ей было четыре года, Надя тяжело заболела и получила осложнение. Папа с мамой уже три раза возили её в детский санаторий к Чёрному морю. Там Надю зарывали по пояс в горячий песок, делали водные массажи, заставляли по часу стоять у стены вытянувшись, насколько она могла. Но все усилия оказались напрасными. Какой Надя приезжала на юг, такой каждый раз возвращалась обратно. Там, на Чёрном море, ей захотелось научиться плавать. Все кругом ныряли, плавали вперегонки, а она только войдёт с мамой за руку в воду, окунётся и сейчас же назад. Зароется на берегу в песок и смотрит, как плавают другие. Вот и дома теперь, когда по телевизору показывают соревнования пловцов, её просто нельзя оторвать от экрана. После каждой передачи Надя долго кувыркается на пружинном матрасе: представляет, что участвует в соревнованиях и плавает, обгоняя всех своих соперниц. Жаль, что на диване нельзя нырять. Но Надя всё же нашла выход. Натянула над диванными валиками простыню, а в ней прорезала несколько круглых отверстий. Потом она залезла под простыню и «поплыла» под ней, то и дело просовывая голову в прорезанные отверстия. (Это для того, чтобы набрать воздуха на поверхности воды для нового затяжного нырка.) Ну и досталось же ей в тот день от мамы за испорченную простыню! Наде и самой было её жалко. А главное, сколько ни играй, стать пловчихой с такими изувеченными болезнью ногами всё равно невозможно.

Теперь Наде только и осталось, что смотреть, как резвятся другие ребята. Надю очень удивляло, что они всё время торчат во дворе. Была бы она на их месте, так ездила бы в Дом пионеров в какой-нибудь кружок, занималась бы в бассейне и ходила бы на всякие интересные выставки. Так жалко, что она одна даже в автобус влезть не может. А маме ездить с Надей некогда. Она хоть и не работает в учреждении, но берёт в одном издательстве написанные от руки бумаги и перепечатывает их дома на машинке. Надя тоже хочет научиться печатать так же быстро, как мама. Но пока она умеет только стучать по клавишам с буквами одним пальцем и то часто сбивается и ударяет не ту букву, которую нужно.

Но сегодня Надя ни за что не может взяться. И на подоконнике она устроилась не за тем, чтобы смотреть на ребят. То и дело Надя поворачивает голову в сторону дворовой арки: не появился ли там папа. Рано утром он уехал к какому-то знаменитому хирургу показать снимки Надиных ног. Об этом докторе была большая статья в газете. Там было написано, что он помогает таким больным, как Надя. Может, он возьмётся лечить и её. Доктор живёт где-то далеко, а в Москву приехал на важное совещание.

Надин папа тоже поехал на это совещание. Он постарается поговорить с хирургом во время перерыва. Папа всё время уверяет Надю, что в конце концов она будет здоровой. И когда уезжала в санаторий, уверял, и когда Наде наложили гипсовые повязки. Но только теперь Надя уже мало верит в это. Теперь папины слова походят на сказку без доброго волшебника. Оттого и конец у неё каждый раз невесёлый.

Надя задумалась. Как часто она представляла себе этого несуществующего волшебника! Вот подходит к окну, возле которого она сидит, обыкновенный старичок и спрашивает её:

«Почему ты, девочка, не гуляешь?»

Надя отвечает. И вдруг старичок, точно настоящий артист-фокусник, взмахивает руками, произносит какие-то непонятные слова, вроде: «Крибли-крабли-бум!» — и Надя вскакивает, кружится на совершенно здоровых ногах по комнате и тут же бежит к девочкам прыгать через верёвочку. От удивления все так и застывают на месте. А старичок волшебник мгновенно исчезает. Точно его и не было вовсе. А потом Надя записывается в бассейн и, конечно, устанавливает рекорд по плаванию.

А сколько раз старичок волшебник приходил к Наде ночью, во сне. Тогда он давал ей трудные задания: выручить из царства Бабы-Яги Димку, который въехал в её владения на своём «Орлёнке». Или спасти второгодника Сашулю от одолевших его двоек. Если Надя выручит Димку или Сашулю, её ноги станут прямыми и здоровыми, как у балерин на экране телевизора. И Надя не раз спасала Димку с Сашулей. Даже Бабу-Ягу ей удавалось сделать во сне доброй и отзывчивой старушкой. А проснётся — ноги по-прежнему больные. И от обиды слёзы навёртываются.

Надя вздыхает: почему так — у ящерицы вырастает новый хвост, а у людей ничего нового не вырастает. Как было бы хорошо, если б больные ноги сами по себе отпали, а на их месте выросли бы новые, здоровые и прямые.

Из-за больных ног Наде никуда не хочется выходить. Только покажется на улице на костылях, все прохожие оборачиваются и смотрят вслед. Мама успокаивает Надю, говорит, что они её жалеют. А ей от такой жалости не по себе делается. Прямо, куда деться, не знает. Одной тётеньке, которая долго смотрела на Надю, она показала язык. Та разозлилась и сказала громко: «Урод, а ещё дразнится!» Обиделась, наверное.

А Наде разве не обидно, когда её разглядывают, точно какое чудище? Им бы на её месте побывать…

Все ребята, которые приносят Наде уроки, относятся к ней хорошо. Они уже привыкли к ней и не обращают внимания на её больные ноги. С ними Надя чувствует себя здоровой. Особенно с Димкой. Один раз он даже позавидовал Наде:

— Тебе хорошо: ты уже три раза на море была и в Ленинграде. (Надю возили туда показать одному доктору.) И ещё куда-нибудь поедешь. А я, кроме дачи, нигде не был.

Димка часто говорит Наде приятное, и Наде не хочется огорчать его. А то бы она рассказала, что была не только на море, но и летала туда на самолете «ТУ-114». А после санатория плыла на большом пароходе «Абхазия» и спускалась на дно Чёрного моря в подводной лодке. Вот на что она маму уговорила! Взяли билеты и целых десять минут пробыли на морском дне. Прожектор от лодки освещал подводное царство. В нём между длинных, как щупальца огромного осьминога, водорослей плавали рыбы. Очевидно, рыбы уже привыкли к свету и лодке, потому что совсем не боялись её. Одна длинная, остроносая рыба проплыла совсем близко от иллюминатора, в который Надя смотрела вместе с мамой. Надя даже от стекла отстранилась: вдруг рыба схватит её за нос. И тут же сама рассмеялась. Стекло в иллюминаторе было выпуклое и очень толстое, его даже пулей не пробить.

Вот сколько всего видела Надя, а Димка катался только на пригородных поездах и больше ничего не видел. Димку Надя считает своим другом. Он, правда, не знает об этом, но Надя всё равно считает. Ведь он ни разу не назвал её «кривулей» или «каракатицей», как другие мальчишки и девчонки. Из-за этого Надя и не подзывает их к окну. С удовольствием бы позвала. Но вдруг кто-нибудь скажет ей: «Отстань, Кривуля!» Нет, лучше уж не звать.

Надя хотела остановить Димку, когда он будет проезжать мимо, чтобы показать ему спичечный коробок с новой этикеткой, но во дворе появился папа. Он шёл быстро и чуть-чуть пританцовывая. Надя сразу поняла: папа скажет что-то утешительное. И верно: увидя Надю, он тут же закричал:

— Собирайся в дорогу! Берём билеты на самолет. Самый быстрый вид транспорта.

От этих слов у Нади часто-часто забилось сердце. Она даже ничего не могла сказать, только закивала папе головой, чтобы понял, что она его слышит.

 

Глава вторая. В дороге

Поехали Надя с мамой всё же поездом. Мама объявила, что плохо переносит в самолете взлёт и посадку. А в этом рейсе он делает две остановки. Пришлось брать билеты на поезд и трястись двое суток.

Как только поезд отошёл от московской платформы, Надя прилипла к окну. Снег за городом почти весь растаял, и берёзки росли, точно в прудах. Придорожные телеграфные столбы тоже утонули в воде. Кое-где на бугорках виднелась жёлтая прошлогодняя травка, похожая теперь на маленькие взъерошенные клочки сена. Но любопытнее всего была железнодорожная насыпь, по которой шёл поезд. Она то начинала быстро-быстро расти, точно торопилась взобраться на гору, и становилась тогда крутой и высокой, то стрелой падала вниз и, сровнявшись с полем, исчезала совсем, тогда рядом с железной дорогой появлялись домики с усадьбами. Почти у каждой усадьбы стояли массивные деревянные ворота с калиткой. Надю это очень развеселило:

«Зачем открывать калитку, когда рядом с воротами нет никакой ограды, возьми и проходи на усадьбу где хочешь».

На второй день пути леса стали гуще, а вместо воды под деревьями лежали длинные серые полоски снега. Около некоторых железнодорожных домиков висели на врытых столбах качели, — значит, здесь были дети.

Дорога стала такой извилистой, что из предпоследнего вагона, в котором Надя ехала с мамой, ей несколько раз был виден электровоз и половина состава. А в одном месте получилось даже так, что электровоз ехал чуть ли не навстречу их вагону. Вот какой крутой поворот попался!

Леса часто сменялись полями, а поля — строительными площадками. И тогда вместо тракторов, которые, как жуки, урча, копошились на полях, там возвышались подъёмные краны.

Раньше, ещё маленькой, Надя любила ездить в поезде с детьми. С ними можно играть или просто дурачиться. Но когда подросла, ей стало казаться, что они хоть и играют с ней, но смотрят как на больную, снисходительно. И сейчас Надя была очень рада, что с ними в купе ехала только одна тихая и молчаливая старушка. Четвёртое место оказалось незанятым.

А совсем хорошо было вдвоём с мамой, когда старушка отправлялась обедать в вагон-ресторан или выходила в коридор постоять у окна. Тогда они садились рядом на одну нижнюю полку и прижимались друг к другу. Мама гладила Надю по голове и говорила:

— Ну вот, может быть, на этот раз всё будет хорошо.

А Надя ещё крепче прижималась к ней и говорила шёпотом:

— Мне нравится так сидеть с тобой. Мне хорошо-хорошо.

Но такой спокойной и ласковой Надя бывала не всегда. Часто она капризничала и сердилась на маму:

— Почему ты не взяла мою новую куклу? — начинала придираться она.

— У нас и так много вещей, — оправдывалась мама.

— Всегда ты не берёшь то, что мне хочется, — продолжала она капризничать.

Мама понимала тревожное состояние дочери перед предстоящими операциями и сносила её маленькие придирки молча. Тем более, что за этим очень скоро наступал мир. И они снова были довольны друг другом.

К ним в купе часто заглядывала разговорчивая проводница. Ей не терпелось узнать, почему у девочки, которая едет с интересной, молодой мамой, больные ноги. Но спросить об этом сразу проводница не решалась. Заговаривала о чём-то со старушкой, а сама всё время смотрела на Надины костыли. Наконец не вытерпела и, разливая по стаканам чай, спросила Надину маму:

— От рождения ваша дочка такая или болела чем?

— Болела, — коротко ответила мама. Она тоже не любила таких расспросов и старалась не продолжать этот разговор.

— Ах ты невезучая… — проявляя сочувствие, завздыхала проводница. Теперь вся жизнь сломлена. Кто ж такую замуж возьмёт?

— Ну, до этого ещё далеко. Может, поправимся, — сказала мама и улыбнулась Наде не своей, деланной улыбкой.

— А что, — оживилась проводница, — у нас одного припадочного никто вылечить не мог, а какая-то бабка пошептала — и здоровым стал! Всякое случается.

— Всякое, — повторила мама и нарочно полезла на верхнюю полку за чемоданом, чтобы потеснить проводницу к выходу.

— А вы, бабушка, как себя чувствуете? — обратилась проводница к старушке. — Не укачало вас?

— Ничего, я к дорогам привыкла, — ответила старушка и добавила: Чай-то у вас не остыл бы.

— Так я подогрею, долго ли, — не поняла её намёк проводница, но всё же ушла в следующее купе.

Мама с Надей благодарно посмотрели на старушку, и все трое принялись пить чай вприкуску.

Всю дорогу мама Нади думала об операциях, которые предстояли её дочери, и ещё о новых аппаратах, изобретённых этим хирургом. Несколько раз перечитывала вслух статью о нём. А Надя радовалась, что после операций больные у доктора, к которому она ехала, не лежат по нескольку месяцев в кроватях, а почти сразу же начинают ходить. И никакого гипса им не накладывают. Исправленную кость держат в нужном положении эти самые аппараты.

«В клинике доктора строевой режим», — было напечатано в статье. И эти слова особенно нравились Наде. Ведь до сих пор у неё во время лечения был только постельный режим. Надоел он Наде хуже горькой редьки.

 

Глава третья. Дом отважных трусишек

Вот Надя и увидела больницу, в которой главный доктор тот самый знаменитый хирург. Больница не очень большая и похожа на самый обыкновенный дом. Только на её крыше купол с белым флагом и красным крестом, а над входными дверьми вылеплена чаша с извивающейся змеёй. Такие чаши, только нарисованные, Надя не раз видела на стеклянных витринах аптек и на этикетках к некоторым лекарствам.

Перед больницей небольшой садик со скамейками и две клумбы. Цветов на них ещё нет, и издали клумбы кажутся совсем низкими стожками подмоченного дождём сена.

Надя с мамой вошли в вестибюль и сразу оказались у окошечка регистратуры. Им выдали талон на приём к врачу. Надя заволновалась. У неё даже взмокла чёлка на лбу. Что-то её ждёт здесь?

Мама с Надей перешли через коридор в другой корпус. Не успели они присесть на диванчик около нужного им кабинета, как дверь отворилась и женщина-врач сказала:

— Ермаковы, войдите.

Мама быстро подала Наде костыли и пропустила её вперёд.

— Значит, ты хочешь у нас лечиться? — улыбнулась Наде женщина-врач.

— Хочу! — побледнев, ответила Надя.

Осмотр был совсем короткий. Женщина-врач оглядела полноватую, приземистую фигурку Нади, помяла рыхлые ноги, провела холодным металлическим молоточком по икрам и разрешила одеться. Говорила она с Надей весело, но в ответ девочка только слабо улыбалась. Уже давно врачи для неё были людьми, причинявшими одни страдания. При осмотре они больно выворачивали ей ноги, а потом назначали неприятные и, как выяснялось позже, совсем бесполезные процедуры. Всё равно ноги оставались прежними. Вот почему при каждой новой встрече с врачом Надя всегда пугалась и бледнела.

— Попрощайся с мамой, сейчас нянечка отведёт тебя в палату. — И врач нажала на своём столе кнопку.

Надя с мамой даже привстали от неожиданности. Как это так, сразу же расстаться? Но врач поняла их состояние и сказала маме:

— Вы не уходите, пока дочка не устроится в палате и не сообщит вам об этом через нянечку.

Мама благодарно посмотрела на докторшу. Надя кивнула маме головой и вышла следом за нянечкой, которая уже ждала её в дверях кабинета.

Нянечка была маленького роста, чуть повыше Нади. Надя даже подумала, что в кабинет вошла такая же больная девочка. Но на нянечке был хрустящий белый халат и лицом она совсем не походила на девочку. Просто больше не выросла.

Надя приготовилась идти в палату, но нянечка привела её сначала в приемный покой. Там сидели трое мальчишек с градусниками под мышкой. У всех троих был такой же растерянный вид, как у Нади. Должно быть, им тоже не хотелось расставаться с мамами. Наде, как и мальчикам, измерили температуру и переодели во всё больничное.

Из приёмного покоя Надя вышла в байковой полосатой пижаме, и мама, которая была очень расстроена разлукой с Надей, даже не узнала ее. Надя окликнула маму и помахала ей рукой.

— Вечером я передам тебе печенье! — крикнула ей мама, и голос её дрогнул.

Надя остановилась и стала смотреть на маму, пока нянечка не взяла её за руку.

— Сейчас мы поедем с тобой в лифте, — сказала она Наде, — ты будешь лежать в палате на третьем этаже.

Нянечка повела Надю по длинному, освещённому синими лампочками коридору. По дороге она говорила ласковым, певучим голосом:

— Полечишься у нас и станешь стройной, как молодая ёлочка. Родной отец тебя не узнает. Главное, ты ничего не бойся.

— Я не боюсь, — чуть слышно сказала Надя и тяжело вздохнула.

Нянечка засмеялась.

— Все вы у нас храбрецы до поры до времени. А как дойдёт дело до операции, словно трусишки-зайчишки под одеяло прячетесь. Наш главный доктор знаешь как детское отделение называет? «Дом отважных трусишек». Это потому, что до операции-то вы все храбрые, всё вам нипочём, а сами даже укола боитесь. А чего бояться, это же на пользу делается. И ты не бойсь. — Нянечка ввела Надю в лифт и нажала кнопку.

Двери лифта захлопнулись, и он стал медленно подниматься.

 

Глава четвёртая. Знакомство

Лифт в детском отделении совсем не такой, как в жилом доме. Он широкий, большой и весь покрашен белой краской. Вдоль его стен приделаны откидные низкие скамеечки. Поднимается лифт плавно-плавно. Надя даже не почувствовала, что едет. Только увидела, как лифт проехал второй этаж.

— Лифт теперь будет твоим первым помощником, — сказала Наде маленькая нянечка. — На операцию ты на нём поедешь и после операции будешь спускаться гулять, и в свою палату подниматься. — Тут нянечка пошутила: — Лифт у нас как живой: всё видит и за всех вас переживает.

Надя посмотрела на дверцы лифта, и дырочки в них ей показались глазами, а разведённые в разные стороны ручки от дверей открытым ртом. Тут лифт остановился, звякнул ртом-ручкой, и нянечка с Надей вышли. Напротив лифта была дверь с надписью: «Ординаторская».

— Это что за комната? — спросила Надя.

— Кабинет врачей, — объяснила нянечка, — тут они от вас отдыхают.

Надя улыбнулась. Выходит, «Ординаторская» — то же, что в школе «Учительская». Когда Надя приходила в школу на праздничный утренник, то видела комнату с надписью: «Учительская», и мама ей объяснила её назначение почти так же: «Здесь учителя от вас отдыхают».

Только «Учительская» понятно: комната для учителей и ребятам там делать нечего. А почему «Ординаторская»? — пожала плечами Надя. Написали бы лучше «Врачебная». Вот за ней «Гипсовая» комната. Очень понятно. Здесь гипс накладывают. И дальше «Перевязочная», тоже ясно без объяснений. А «Ординаторская» непонятно. Можно подумать, что в этой комнате врачей награждают орденами за трудные операции. Но для этого незачем делать отдельную комнату. Награждать надо в большом зале, в торжественной обстановке, чтобы все видели и радовались.

Не успели нянечка с Надей дойти до следующей двери с надписью: «Классная комната», как она распахнулась и из неё вышли в коридор четыре мальчика и три девочки. Все они были на костылях и казались невероятно неуклюжими.

«Это оттого, что у каждого закутана в толстый белый мешок нога», догадалась Надя.

Но вот из классной комнаты вышел ещё один мальчик, у которого белый мешок был на шее, и потому его голова откинулась назад. Точно он ужасно воображал. Даже нос у него смотрел не на Надю с нянечкой, а в потолок. Ему было трудно смотреть на окружающих, он мог только опускать вниз глаза. У девочки лет восьми, которая вышла из классной комнаты следом за мальчиком, левая рука лежала на каких-то металлических пластинках. Из-за этих пластинок рука тоже торчала вверх. Можно было подумать, что девочка кого-то приветствует или держит вверх руку, чтобы ответить учительнице.

Надя догадалась, что в мешках спрятаны те самые аппараты, которыми здесь лечат. Вот бы посмотреть на них!

А ребята тем временем рассматривали Надины ноги.

— С рассечкой операцию сделают, — сказал мальчик с перевязанной шеей.

— А вот и нет — бескровную, — заспорили с ним двое других.

— Слышала наших профессоров? — усмехнулась нянечка. — Скоро и ты такая же учёная будешь. В каком классе-то занимаешься?

— В третьем училась, — ответила Надя, — но из-за отъезда я уже сдала экзамены и меня перевели в четвёртый.

— А лежать будешь с третьеклассниками, они-то ещё не доучились, сказала нянечка и добавила: — У нас все палаты по классам разбиты. В первой первачки лежат, а в десятой — десятиклассники. Девочки в палатах «А», а мальчики — в «Б».

— А в какой палате дошкольники? — поинтересовалась Надя.

— Дошколята? — улыбнулась нянечка. — Вон в той, в «Птичьей».

Она подвела Надю к закрытой стеклянной двери, на которой были нарисованы снегири и попугайчики. Из палаты в самом деле доносилось птичье щебетание.

— Погляди-ка, какие тут у нас птенцы в гнёздышках лежат, — пропела нянечка и приоткрыла в «Птичью палату» дверь.

Малыши, точно по команде, повернули к вошедшим свои головы и насторожились. Очевидно, подумали, что к ним идут доктора. Почти все они лежали в кроватках с сетками. Только двое малышей, лет трёх, сидели на полу и строили из кубиков пирамиду. Каждый из них брал кубик одной рукой. Другая и у худого подстриженного, и у кудрявого крепыша была обтянута белым чехлом, из которого вылезали на ладошку блестящие тоненькие спицы.

— Играйте, играйте, мы на вас поглядеть пришли, — сказала нянечка и, прикрыв дверь, пошла с Надей дальше по коридору.

На стенах коридора висели различные вазочки, из которых свисали растения, похожие на длинные зелёные бороды.

Больница Наде понравилась. А вот какая у неё палата и кто в ней лежит, ещё неизвестно.

 

Глава пятая. «Новая квартира»

Нянечка отворила дверь в палату, и Надя… никого не увидела. Только пять пустых кроватей. Это и обрадовало и испугало Надю. При нянечке знакомиться было бы лучше.

— Почему здесь никого нет? — спросила она.

— Кино пошли смотреть. У нас в холле телевизор с самым большим экраном. Точно в кинотеатре сидишь… Ты вот тут располагайся. — Нянечка указала Наде на самую крайнюю к двери кровать. — В тумбочку свои вещи положишь и всё, что мама принесёт.

Сейчас Наде класть было нечего. Она открыла дверцу тумбочки и заглянула в неё: два пустых тёмных ящика. И оба большие. Сколько всего положить можно.

— Ну как, нравится? — спросила её нянечка и тут же добавила: — Напиши маме записку, как устроилась. А то она там внизу волнуется.

— У меня карандаша нет и бумаги, — оглядываясь по сторонам, растерянно проговорила Надя.

— Сейчас принесу, — улыбнулась нянечка и вышла.

И тут Надя услышала ребячьи голоса и постукивание костылей. Очевидно, кончилось кино. В палату друг за другом вошли четыре девочки. Надя хотела сказать им, что она новенькая, но не успела, потому что девочка, стоящая позади всех, вдруг воскликнула:

— Ермакова, это ты? Надо же! — И, обернувшись к подругам, объяснила низким, чуть грубоватым голосом: — Мы с Надькой прошлым летом в санатории вместе лечились на море. Бояка она жуткая. Никогда в воду без матери не входила. Всегда за ручку.

— Мама боялась, что у меня будут судороги, вот и не отпускала одну, поспешила объяснить Надя, а про себя подумала: «Какая же противная эта Галька! Не успели встретиться, а она уже свой вредный характер показывает. Теперь девочки подумают, что я трусиха».

Но никто из них не обратил внимания на слова Гали Скульской. Самая высокая девочка, в очках, спросила Надю:

— А ты откуда приехала?

— Из Москвы, — ответила Надя. — Раньше мы жили в пригороде, а когда Москва стала расширяться, мы тоже стали Москвой.

— А как наш Киев вырос! — снова воскликнула Галя Скульская. — Наверное, раз в десять. Киев самый красивый город в мире!

— Ты так потому говоришь, что в Баку не была, — возразила ей черноглазая Джаннат Шамхалова. — Наш город на серебряном море стоит. Про него даже в песне поётся: «Ты в море шагнул, Баку, ты моря хозяин, Баку».

— А я тебя уже в коридоре видела, — перебив Джаннат, сказала Наде хорошенькая и самая маленькая девочка с аппаратом на руке.

Это у неё рука была в таком положении, точно приветствовала всех. На её руку Надя ещё в коридоре обратила внимание, а вот большие голубые глаза и длинные густые ресницы заметила у девочки только сейчас.

— Дайте мне кто-нибудь карандаш и листок бумаги, — спохватилась Надя, маме записку написать. Она внизу ждёт.

Хорошенькая Оля и девочка в очках, Варя Осипова, протянули Наде авторучки с бумагой. Чтобы никого не обидеть, Надя взяла у Олечки авторучку, а у Вари листок бумаги и, подойдя к тумбочке, стала писать:

«Мама, мне здесь нравится. В нашей палате лежит Галя Скульская. Помнишь, прошлым летом мы познакомились с ней на юге. Принеси мне конфет, печенья и лимонада. А то у всех тумбочки полные, а у меня совсем пустая. Целую тебя очень крепко. Надя».

Только Надя кончила писать, как в палату вошла нянечка с карандашом и бумагой.

— А я уже написала, — сказала ей Надя.

— Вот и хорошо, — принимая из её рук записку, проговорила нянечка и перед уходом наказала девочкам: — Смотрите не обижайте свою новую подружку!

— Мы её сейчас испытаем! — весело крикнула вдогонку ей Галя Скульская.

Надя насторожилась: что ещё затевает Галька? Но Варя Осипова поспешила успокоить ее:

— Игра у нас такая. Её один мальчик придумал, который тут лечился. «Лучший клоун» называется.

Скульская пододвинула поближе к дверям стул, села на него так, чтобы видеть все пять кроватей, и стала объяснять Наде игру «Лучший клоун».

— Значит, так. В цирк приходит фотокорреспондент из газеты. У него задание: сфотографировать лучшего клоуна. Клоунами будете все вы, а я фотокорреспондент. А как из вас лучшего выбрать? Вот корреспондент и решает: как хлопнет в ладоши, все клоуны застывают в смешных позах. А он выбирает из них самого плохого и выставляет с арены…

— То есть из игры, — пояснила Варя.

— Потом снова хлопает, и так до тех пор, пока не останется один — самый смешной клоун. Тот и считается победителем. Ясно?

— В нашей палате самая лучшая клоунша — Джаннат, — сказала Олечка. — Мы её никак не перекорчим.

— Приготовились! — крикнула Скульская и, выждав несколько секунд, хлопнула в ладоши.

Девочки тотчас состроили смешные рожицы. Кто на какую способен. Маленькая Олечка с весёлым видом высунула язык и немигающим взглядом уставилась на Скульскую. Варя приставила к носу обе руки и быстро замахала пальцами, точно показывала кому-то длинный нос. Джаннат сморщилась так сильно, точно съела горькую-прегорькую таблетку. Даже её прямой и остренький носик вдруг раздулся и потолстел. Наде стало смешно, и, вместо того чтобы самой что-то изобразить, она засмеялась.

— Смеяться нельзя! — закричала на неё Скульская. — Ты не зритель, а клоун.

— А может, она клоун, который смеется, — заступилась за Надю Варя Осипова, — откуда ты знаешь?

— Да, клоуны всегда смеются! — схитрила Надя и, указав пальцем на Скульскую, засмеялась ещё громче.

— Тогда ты выходи из игры, — сказала Варе сбитая с толку Скульская. Ты совсем не смешно сделала свой длинный нос.

Варя не возражала. Главное, чтобы первой не вышла из игры новенькая. А то за ней закрепится слава самого плохого клоуна палаты. А пока у них такого нет. Олечка, Варя и Скульская никак не превзошли друг друга, хотя в жизни Скульская очень любит гримасничать. Наверное, потому в игре она всегда хочет быть фотографом.

Скульская снова захлопала в ладоши. Джаннат тут же скомкала бумажку, сделала её похожей на маленького страшного и усатого жука и посадила себе на нос. Глаза Джаннат сразу стали испуганными, готовыми вот-вот выпрыгнуть и покатиться по её носу, чтобы сбить с него усатое чудище. А Надя, увидев это, до предела вытянула свои губы и озабоченно и вместе с тем смешно принялась сдувать с носа Джаннат страшного жука. Жук быстро упал. Но их игра на этом не кончилась. Надя быстро подбросила его и пришлёпнула себе на нос. Точно жук сам перелетел туда. И тут уж Джаннат принялась сдувать усатое страшилище с носа своей подруги, а Надя, дрожа от страха, начала вращать глазами.

Олечка так загляделась на них, что даже забыла состроить смешную рожицу. Поднесла только руки к ушам.

— Я снимаю Джаннат, — отсмеявшись, объявила Галя Скульская.

— Я бы сфотографировала обеих, — высказала своё мнение Варя.

— Двоих нельзя, — тотчас возразила Олечка, — это не по правилам. Пусть ещё кого-нибудь представят, пусть ещё! Мы выберем.

Но тут вошла нянечка Нина и объявила:

— Игра кончается, клоунам пора обедать.

Галя, Джаннат и Олечка тотчас вышли из палаты, а Варя откинула одеяло и сказала нянечке:

— Я только чехол перевяжу.

Она придвинула к кровати стул и, положив на него ногу, стала медленно стягивать с неё чехол. Надя посмотрела на открывшийся аппарат и ужаснулась. Варина нога была продета в два металлических кольца величиной с глубокую тарелку. Из колец торчали во все стороны блестящие спицы. А выходили они прямо из ноги и прикреплялись к кольцам металлическими зажимами, похожими на подвязки.

«Если спицы выходят с обеих сторон ноги, значит, ими прокалывают кость, — сообразила Надя и расстроилась окончательно. — Ведь сверлить кость очень больно».

— И ты марш в столовую, чего пригорюнилась? — обратилась к ней нянечка и погладила Надю по волосам.

Надя не выдержала и разрыдалась.

— Ну чего ты, чего? — закудахтала над ней маленькая нянечка. — Вареньке ведь только три дня назад операцию сделали, вот и ходит с трудом… Погоди, Варюша, я тебе подсоблю. — И нянечка помогла ей встать с кровати.

А Надя никак не могла перестать плакать. Хотела и не могла. Так всё хорошо началось, когда в весёлую игру играли. Надя даже забыла, что она в больнице… А ведь скоро ей самой наденут этот страшный аппарат.

— Таким героем пришла, а ревёшь без причины, — подавая Варе костыли, говорила Наде нянечка. — И потерпеть-то придётся всего ничего, а потом так будешь резвиться и бегать на этих аппаратах, что врачи сердиться начнут. Вон Лайна из седьмой палаты уже на вторую неделю после операции одна танец трёх лебедей нам станцевала. — И маленькая нянечка сама прошлась по палате лебёдушкой.

Надя не удержалась и рассмеялась сквозь слёзы.

— Вот и перестал дождик лить, — улыбнулась ей нянечка. — Ты погоди, познакомишься с нашей «Птичьей палатой», так совсем развеселишься. Знаешь, какие там малыши потешные! В момент со смеху уморят. Один Юрик Хохлачёв чего стоит. Ему всего девять месяцев. Он с мамой лежит. А отец его электромонтёр. Так ежели Юрик увидит где лампочку, сразу показывает на неё пальцем и кричит, ровно заводской гудок: «Папа-а-а!» Он, верно, думает, что все провода да лампочки проводит его отец. Говорить-то ничего не умеет ещё, вот и кричит на лампочки: «Папа-па го-го!» — Маленькая нянечка присела к Наде на краешек кровати и заговорщически предложила: — Потопали в столовку!

Надя отказалась. Мама хорошо накормила её перед больницей, и есть не хотелось. Нянечка покачала головой и вышла. А Надя, вспомнив о маме, загрустила ещё больше. Теперь она не увидит маму до самого воскресенья. Приёмные дни в детском отделении два раза в неделю. Каждый день пускают мам к тем детям, у кого недавно сделана операция. Значит, ко всем, кроме неё, завтра и послезавтра придут мамы. Нет, такой одинокой и заброшенной она ещё никогда себя не чувствовала… ей стало ужасно тоскливо. Хорошо, что в палату спять вошла маленькая нянечка. Она держала в руках полную сумку.

— Принимай, Наденька, гостинца. Вот тебе мама сколько накупила!

— Ой, зачем это она… — смутилась Надя, беря из рук нянечки тяжёлую сумку, и вдруг обрадовалась: — Девочки придут из столовой, а я их угощу конфетами и соком. И вы, нянечка, приходите. Мы тут пир устроим.

— Ну и затейница ты! — засмеялась нянечка Нина и пообещала: — Приду к вам, зайду, только приберу в коридоре. — И она ушла, захватив с собой пустую сумку.

А Надя принялась расставлять на большом столе, который стоял у окна, бутылки с яблочным соком и раскладывать печенье с конфетами на вырванные из блокнота бумажные листочки. Как хорошо, что ей пришло в голову устроить этот пир. Наде очень хотелось хоть чем-нибудь порадовать девочек. Ведь у Джаннат с Галей на ногах тоже такие же мешки, и им, наверное, очень больно.

Разложив угощение, Надя отошла к дверям и с удовольствием оглядела стол. Скорей бы приходили её новые подружки!

 

Глава шестая. Первое утро

Девочки напировались так, что маленькой нянечке Нине пришлось отводить их ужинать под конвоем. После ужина все смотрели в холле телевизор, а потом легли спать.

— Кто какой сон увидит, рассказывать не скрывая, — закутываясь в одеяло, объявила Джаннат Шамхалова.

— Хорошо, — ответила ей Олечка и тут же уснула.

— Что рассказывать, если мне почти ничего никогда не снится, — зевая, возразила Скульская.

Надя тоже скоро уснула и спала крепко, без всяких снов, до тех пор, пока их всех не разбудила усталая и немного бледная после ночного дежурства маленькая нянечка.

— Девочки, просыпайтесь! Скоро врачи придут, а вы ещё неумытые.

Надя приоткрыла глаза и увидела, что нянечка Нина стаскивает одеяло с Олечки. Она была ужасно сонная, но всё равно очень хорошенькая, прямо куколка из магазина.

— Ну, Ниночка, ну дай ещё немножко поспать, — капризным голосом просила она. — Я сон не досмотрела.

— Запомни, на чём остановилась, и в тихий час досмотришь, — ответила ей маленькая нянечка и, чтобы окончательно разбудить Олечку, спросила: — А тебе что снилось-то?

— Ой, что мне снилось! Просто чудо! — садясь на кровать, всплеснула здоровой рукой Олечка. — Будто я приехала домой совсем здоровая. Всё-всё у меня срослось как нужно. А аппарат с кольцами и спицами везде за мной ходит. Куда бы я ни пошла, везде за мной идёт. Я даже рассердилась на него и ногами затопала. А потом позвала тётю Ганночку, и она его в кладовку заперла.

— Всё-то в твоём сне перепуталось, — потягиваясь в постели, фыркнула Галя Скульская. — Тётя Ганна здесь работает, а во сне ты уже дома была. Как же она могла запереть аппарат в кладовую?

— А вот так: взяла и заперла! — рассмеялась Олечка, показывая свои ровные, белые зубы.

Надя ещё не видела тёти Ганны, но вчера во время пира узнала от девочек, что тётя Ганна «директор» всех колец, спиц, зажимов, костылей и ортопедических подушек, обтянутых клеёнкой и набитых войлоком. Их подкладывают больным после операции, чтобы ноги и руки находились в нужном положении. Девочки очень хорошо относились к тёте Ганне. Даже ворчливая Галя сказала:

— Её Глафирой Павловной зовут, а Ганночкой старшие ребята прозвали за то, что она очень внимательная к больным.

— Она мне так после операции постель взбила, что нога сразу перестала ныть, — протирая платком очки, сказала Варя.

— А мне костыли бинтами знаешь как обмотала! Даже под мышками совсем больно не было, — сверкнула своими чёрными глазами Джаннат Шамхалова.

— Всё равно лучше всех у нас сестра-хозяйка, — подпрыгивая на кровати, объявила Олечка. — Она мне всегда расшитые полотенца даёт.

Девочки поспешили в умывальню, а когда вернулись, увидели на своих кроватях чистое бельё, а на тумбочках новые салфетки. Значит, к ним заходила сестра-хозяйка.

К обходу врачей девочки были уже умыты, причёсаны и сидели на кроватях с таким видом, точно в гости собрались.

Отворилась дверь, но вместо врачей, к которым Надя приготовилась, в палату просунулся голубой бант с большими любопытными глазами.

— Верив топ-топ! — объявили любопытные глаза и исчезли, оставив дверь приоткрытой.

— «Птичья палата» всегда всех об обходе предупреждает, — сказала Наде Джаннат Шамхалова.

Почти тут же к ним вошли та самая женщина-врач, которая осматривала Надю вчера, молодой врач-практикант и дежурная сестра.

Вероника Ивановна была заведующей детским отделением.

— Доброе утро, девочки, — сказала она всем и стала смотреть температурные листы, привешенные к кроватям.

— Доброе утро, — нестройно ответили девочки, следя за врачом.

Вероника Ивановна осталась довольна всеми. Даже чуть-чуть повышенная температура у Вари из Братска её не смутила: воспалительный процесс вокруг одной спицы начал затухать.

— Почему не подняли вчера кровать? — спросила она сестру, перейдя к Гале Скульской. — Из-за вашей небрежности у девочки небольшой отёк пальцев ноги. Сейчас же установите кровать как нужно и сделайте массаж.

Сестра записала в блокнот распоряжение Вероники Ивановны и стала нервно покусывать кончик шариковой ручки. Конечно, ей было неприятно получать замечание при всех. Но ведь она сама виновата. Не подняла с одной стороны ножки кровати, вот у Гали и получился отёк.

Вероника Ивановна внимательно осмотрела у Олечки руку в аппарате и сообщила, что у неё хорошие снимки. Кость срастается правильно, и мозоль уже крепкая.

Олечка была в восторге. Она захлопала здоровой ладошкой по коленке и показала Веронике Ивановне расшитое полотенце, которое оставила ей сестра-хозяйка.

— Смотри не корми его киселём, — пошутила Вероника Ивановна и, осмотрев Джаннат Шамхалову, строго предупредила: — Надо больше ногу разрабатывать, а то коленка не будет разгибаться.

— Надо, — покорно согласилась Джаннат. — У нас в Баку даже здоровым говорят: «Будешь двигаться — через хребет перевалишь, засидишься — в яму свалишься».

— Вот видишь, — улыбнулась Вероника Ивановна и пошла к дверям.

Надю Вероника Ивановна не осматривала. Ей пока ничего не сделали.

— Кто на что жалуется? — спросила она перед уходом.

Девочки молчали. И вдруг раздалось всхлипывание.

— Ты что, Скульская? — обернулась к ней Вероника Ивановна.

— Мне ногу больно, которая отекла, — выдавила из себя Галя.

— Это неправда, — возразила Вероника Ивановна, — нога у тебя немножко отекла, но болеть она не может.

— А у меня болит, — уже совсем неуверенно пробурчала Галя.

— Любишь ты, Скульская, фантазировать, — укорила её Вероника Ивановна и обратилась уже к Наде: — Тебе у нас нравится?

— Да, — кивнула Надя головой и решилась спросить то, что её мучило уже второй день: — А когда мне сделают операцию?

— Будем тебя готовить, — ответила Вероника Ивановна и сказала сестре: Сегодня же начните делать анализы.

Сестра снова записала распоряжение Вероники Ивановны в свой блокнот. А Вероника Ивановна перед уходом ещё раз погладила Олечку по её кудрявой головке.

Олечка была всеобщей любимицей. Одна Галя Скульская относилась к ней безразлично. По возрасту Олечке полагалось лежать в палате первоклассников, но там нет мест, вот её и положили к старшим. Надя как увидела Олечку, сразу назвала её про себя «Куколкой». Но дня через два, когда Олечка надела свой зелёный халатик, а на волосы повязала красную косыночку, Надя переименовала её в «Земляничку».

Зато Скульскую за её въедливый характер Надя прозвала «Цибулей». По-украински «цибуля» — «лук». Галя всегда злилась, если лук попадался ей в супе, и кричала: «Паршивый цибулька весь суп испортил!» И отставляла тарелку. Кроме того, лук едкий, от него даже плакать хочется, когда начнёшь резать. И от Гали девочки не раз плакали. Особенно Олечка. Вот Надя и прозвала её Цибулей.

Вообще Галя держалась в палате, как самая тяжёлая больная, часто охала, жаловалась на боль, а во время обхода врачей всегда старалась, чтобы они уделяли ей внимания больше, чем другим. А ведь у неё всего лишь была искривлена одна нога, и то не сильно. Надя ещё прошлым летом, в санатории, заметила, что Цибуля любит вредничать. Вот и три дня назад позвала Надя всех девочек на пир, который устроила так неожиданно. Все обрадовались, быстро сели за стол, а Цибуля подошла к столу с таким видом, будто делает Наде громадное одолжение. И под конец пира, когда на тарелках почти ничего не осталось, Галя спросила Надю:

— Небось не всё на стол выложила, припрятала что-нибудь сладенькое?

От такого вопроса Надя даже растерялась.

— Ничего не осталось, можешь проверить, — сказала она и покраснела, точно в самом деле что-нибудь припрятала.

«Какая же эта Скульская бессовестная! И сама неприятная: глаза — щёлки, нос толстый и уши оттопыренные. Даже волосы их не скрывают. Одним своим кислым взглядом на кого хочешь тоску нагонит».

Вот Джаннат Шамхалова совсем другая — весёлая, простая. И смуглое личико у неё очень симпатичное. Особенно когда Джаннат поёт. Голос у неё звонкий-звонкий. Могла бы со временем певицей стать или музыкальным клоуном. Женщины тоже такими клоунами бывают. Даже интересно: снимет клоун после выступления парик с носом, а под ним женское лицо. Но Джаннат хочет быть учительницей. Только бы ноги вылечить!

Впрочем, больше всех Наде понравилась самая высокая девочка в их палате — Варя из Братска. Конечно, не потому, что она уже хорошо выросла и могла не опасаться, что останется маленькой на всю жизнь. Варя понравилась ей своим спокойным, справедливым характером и ещё умением постоять за себя и подруг. Как раз этого-то не хватало самой Наде.

Варя была некрасивая, всегда ходила в очках, но две толстые косы, которые она укладывала венцом вокруг головы, шли к ней. И имя Варе очень подходило. В нём тоже слышалось что-то мягкое и приветливое.

Наде захотелось подружиться с Варей, и после обхода врачей она ей сказала:

— Давай помогу убраться в тумбочке. Ведь тебе трудно наклоняться. — И, не дожидаясь ответа, Надя раскрыла дверцу Вариной тумбочки. — Ой, как тут чисто! — вырвалось у нее. — Выходит, мне не у тебя, а у себя убираться надо.

Девочки рассмеялись и стали вместе выбрасывать из Надиной тумбочки всё лишнее.

— Какие в нашем коридоре красивые вазочки висят, — сказала Надя, расставляя у себя в ящике стеклянные банки с компотом (вчера их принесла мама). — Прямо настоящие стволы берёзок! И на каждой божья коровка ползёт.

— Ну да? — удивилась Варя. — Какая же ты наблюдательная! Я больше тебя здесь лечусь, а коровок на вазочках не заметила.

Наде это было очень приятно услышать. Ведь она в самом деле любит наблюдать и почти всегда что-нибудь подмечает. Вот и врачей-женщин она уже ни за что не спутает с медсёстрами, а медсестёр с нянечками. Хотя никаких отличительных знаков, как военные, они не носят. Зато, если внимательно приглядеться, их можно различить по халатам.

Врачи надевают халаты с отложными воротничками и застёгивают их впереди на все пуговицы. На головах у них белые стоячие колпачки. Халаты у врачей накрахмалены так, что, проходя мимо больных, они оставляют какой-то вкусный хруст, точно кто-то рядом с аппетитом жуёт капустную кочерыжку.

Медсёстры носят халаты без пуговиц. У них на халатах пояс, который завязывается замысловатым бантом сзади. На головах у медсестёр не шапочки, а белые косынки. Карманы на халатах всегда оттопырены, потому что там лежат бинты и пакетики с таблетками.

А у нянечек хоть халаты надеты правильно, но кажется, что они носят их задом-наперед. Это потому, что застёжка у них на спине. Рукава у всех нянечек засучены по локоть. Ведь они постоянно что-то трут, моют, чистят. Надя не успела вспомнить, какие у них косынки, как вошла нянечка Нина и сказала:

— Погодка-то, точно лето посерёдке, а вы закупорились. А ну марш на улицу! Мы вам тут порядок наведём. Генералку устроим.

— А почему ты не дома? Ведь всю ночь дежурила? — спросила её Варя.

В ответ маленькая нянечка только руками замахала.

Все знали, что больница для неё — родной дом. Прикурнёт где-нибудь в уголке после ночного дежурства часок-другой — и опять за дела. Маленькая нянечка даже в выходные дни в больницу заглядывала. Кому-то принесёт продукты с рынка, а про кого-то ей самой узнать захочется, как себя чувствует. Наверное, поэтому её все так и любили.

— А что такое «генералка»? — спросила Надя у девочек.

— Это такая уборка, когда всё вверх дном переворачивают, — проворчала недовольная тем, что надо выходить из палаты, Галя Скульская и тут же предупредила нянечек: — В моей тумбочке ничего не трогайте, сама уберу.

Девочки пошли в сад, а маленькая Нина и другая нянечка, пожилая и грузная, напоминающая своим постоянным пыхтением стиральную машину, уже принялись мыть окна. Потом они вымыли пол, протёрли стеклянную дверь и вынесли во двор одеяла с матрацами. Там они на специально устроенном длинном столе начали выстукивать всё палками.

— Опять, наверное, к нам какое-нибудь начальство явится, — глядя на нянечек, проворчала Галя-Цибуля.

 

Глава седьмая. Началось!

Ворчала Галя зря. Назавтра в детское отделение не явился никто, кроме медсестёр, которые брали у Нади мазок из горла, кровь из пальца, измерили ей давление и, наконец, повели фотографироваться. Сняли Надю три раза: боком, прямо и спиной. Вернувшись от фотографа, она сейчас же спросила девочек:

— Что мне ещё осталось проверить?

Все стали вспоминать, что им делали перед операциями, но оказалось, каждую проверяли по-разному, и что будут делать Наде еще, никто не знал.

До обеда больше Надю никто не беспокоил, а после тихого часа, когда она вышла на минутку из палаты, дежурная медсестра передала девочкам, чтобы Надя никуда не отлучалась, так как очень скоро ей нужно будет идти на разбор.

Непонятное слово «разбор» встревожило Надю, она даже побоялась спросить, что это значит. Решила додуматься сама. Надя любила разбираться в непонятном без посторонней помощи. Села на кровать и стала рассуждать так, точно объясняла себе трудную задачу:

«Разбирать можно книги, укладывая их по порядку на полки. С учительницей русского языка, которая ходит ко мне на дом, мы делали разбор ошибок в диктантах».

Но как могут разбирать врачи её, Надя так и не сообразила. Вместо этого начала клевать носом. Должно быть, от напряжения. Прилегла на кровать, повздыхала немножко и задремала. Во сне Надя увидела вот что: будто самый главный доктор (а Надя его ещё в глаза не видела и во сне не разглядела) велел санитарам положить её на операционный стол, потом сделал Наде укол и вдруг взял её руку и, точно какой-нибудь посторонний предмет, отложил в сторону. Потом туда же положил другую Надину руку. Надя видит это, а сказать не может. Ведь она под наркозом. Только удивляется, зачем ей разбирают руки, когда надо исправлять ноги? И тут она испугалась: вдруг её руки перепутают с Таниными или Валеркиными, ведь они тоже назначены на разбор. Должно быть, от испуга и проснулась. Лицо у Нади горело, губы дрожали.

— Ну чего ты мечешься точно угорелая, — сказала ей нянечка Нина, стараясь успокоить девочку.

— Разбор — это… что такое? — не выдержала Надя.

«Вот что её тревожит, бедняжку», — поняла нянечка и объяснила:

— Разбор для вас самое лёгкое дело. Стой перед врачами да ходи, как они скажут. Вот врачи на разборе головы поломают, потому как они решают, с чего твоё лечение начать да чем кончить. А тебе ничегошеньки не сделают.

— А на разборе много врачей? — выдохнув страх, спросила Надя.

— Много, — сказала нянечка, — кому и не надо, приходят. Чтоб от нашего Кирилла Андреевича его науку перенять.

— Значит, я его увижу? — обрадовалась Надя.

— А как же, — кивнула головой нянечка, — без него разборов не делают. Сначала наглядятся все на тебя, а потом он спросит, что они думают. Ну, значит, как тебя лучше оперировать. И если скажут, как и он сам думает, очень обрадуется.

— А если по-другому? — снова встревожилась Надя.

— Тогда меж ними начнётся… диспут.

— Что это?

— Ну, станут врачи друг дружку убеждать, правду свою доказывать. А как выговорятся все, на Кирилла Андреевича посмотрят. На чьей стороне он будет, те и окажутся именинниками.

— А Кирилл Андреевич никогда не ошибается? — с надеждой спросила девочка.

— Слышала пословицу: «Тот никогда не ошибается, кто ничего не делает»? — ответила нянечка Нина. — А иной раз и такое случается: никто именинником не выходит. Укажет им Кирилл Андреевич, чего не углядели, да не додумали, ну и, конечно, огорчатся все.

Тут за Надей пришла дежурная медсестра.

— Как вызовут в кабинет, быстренько разденься и на вопросы отвечай быстро. Кроме тебя, на разборе будут ребята из других отделений, предупредила она и повела Надю на второй этаж, где находится кабинет главного хирурга.

В приёмной, перед кабинетом, было много мальчиков и девочек.

— Кто пойдёт первым? — громко спросила ребят Вероника Ивановна.

— Можно, я? — вдруг осмелилась Надя и тут же испугалась. Но было уже поздно: Вероника Ивановна взяла Надю за руку и ввела в кабинет.

— Разденься, девочка, — сказала Наде румяная сестричка с красивыми ногами в туфлях на высокой платформе.

На такие ноги Надя всегда смотрела с завистью и болью. Почему другие рождаются с красивыми, здоровыми ногами, а она всю жизнь мучается? Только зря Надя так подумала. Потом, когда она вернулась в палату после разбора, Варя спросила ее:

— Обратила внимание на сестру, которая была на разборе?

— А что? — встрепенулась Надя.

— У неё тоже ноги болели. Одна была тоньше и короче другой. Это наш доктор сделал их такими ровными.

— Даже трудно поверить, — подивилась Надя.

А разбор у Нади прошёл так. Войдя в кабинет, она быстро разделась и осталась в одних трусах. Сестра с красивыми ногами поставила её на край ковровой дорожки, у самой двери. Врачи, оглядев Надю, стали тихо переговариваться между собой. Наде очень хотелось посмотреть на них и найти главного доктора, но она боялась поднять глаза и смотрела в пол.

— Подойди к нам поближе, девочка, — сказал врач с маленькими, коротко подстриженными усиками.

«Может, он и есть главный? Ведь он приказывает — значит, главнее всех других. И усы у него. Девочки говорили, что Кирилл Андреевич с усами», подумала Надя.

Она подтянулась и хотела пройти так, как старалась ходить по улицам, чтобы на неё меньше обращали внимание. Но тут другой врач, который до этого сидел за столом и просматривал какие-то бумаги, поднял голову и улыбнулся Наде. И он тоже оказался с усиками. Вот попробуй разберись!

Задумавшись, Надя расслабилась и заковыляла по ковровой дорожке, точно гусыня.

— Бёдра кривые, голени тоже… — тотчас зашушукались врачи, а тот, что улыбнулся Наде, протянул им рентгеновские снимки и попросил Надю:

— Пройдись ещё раз от нас к двери.

Надя повернулась, пошла, а сама думает:

«Не может быть, чтобы это был главный. Все главные строгие и не улыбаются».

Дошла Надя до двери и услышала густой мужской голос:

— Обратите внимание на её походку. Видите, как трудно она переступает.

«Вот главный! — вспыхнула Надя. — Только он может указывать другим», и обернулась без разрешения.

Уж очень хотелось ей поскорей рассмотреть доктора, о котором она слышала столько хорошего.

Одна мама уже поправившейся дочери рассказывала Надиной маме: «Он был наша последняя надежда. Все врачи от нас отказались. А он взялся. И вот смотрите!» — и она с гордостью продемонстрировала им свою прямоногую дочь. Надя тогда очень разволновалась. А теперь этот замечательный доктор был перед ней. Теперь он стал её надеждой. Надя уставилась на него, как на волшебника из той самой сказки, которую она за все годы леченья нафантазировала себе. И ей вдруг стало обидно, что такой знаменитый и талантливый доктор ничем не выделяется из всех. Даже узнать его нельзя сразу. Вот тот, с подстриженными усиками, и то заметнее. Он даже сестре приказал:

— Уведите девочку!

— Но не совсем, — быстро добавил Кирилл Андреевич.

Надя не успела выйти, как услышала голос врача с усами:

— Правое бедро у неё кривее левого. Надо начинать с него.

— А может, с голеней? — неуверенно возразил женский голос.

«Начинается диспут», — вспомнила Надя нянечкины слова.

И верно. Только она вышла, как врачи заговорили все разом, точно школьники на перемене. Главный доктор слушал их молча, облокотившись на стол. Его пристальный взгляд не отрывался от глаз говорившего. Но вдруг он оживился. Подергал себя за усы и весело сказал:

— А разве не могут исправленные голени помочь нам выпрямить бедра? Я имею в виду именно этот случай. Вот, посмотрите-ка. — И он стал показывать врачам Надины снимки.

Диспут прекратился. Врачи посовещались и согласились с главным. Тот, у которого были маленькие подстриженные усики, даже смутился. Взлохматив шевелюру он проговорил:

— Это возможно, но трудно и… даже рискованно.

— Так надо же когда-нибудь попробовать, — возразил ему Кирилл Андреевич, — а всю жизнь сомневаться ещё труднее. — Тут главный доктор, прищёлкнув языком, попросил румяную медсестру снова пригласить к ним Надю.

Надя вошла встревоженная. Вдруг врачи, посовещавшись, решили, что оперировать её бесполезно. Наверное, от волнения Надя не дождалась их ответа и спросила:

— У меня будут прямые ноги?

— Будут! — раньше главного сказал молоденький врач с усиками.

— Только сначала будет и больно, — посмотрев на неё, сказал Кирилл Андреевич. — Ты готова потерпеть?

— Больно? — с испугом переспросила Надя.

— Да, — кивнул головой главный доктор и снова улыбнулся, — но терпимо.

У него была какая-то особенная улыбка. Ей просто нельзя было не верить.

— Как зубы болят или сильнее? — спросила Надя.

— Пожалуй, похоже, — согласился главный доктор.

— Вытерплю, — уже расхрабрившись, сказала Надя и, чтобы никто не сомневался, похвасталась: — У меня уже три зуба болели.

— Ну, тогда всё в порядке! — весело рассмеялся Кирилл Андреевич.

— Значит, начнём с правой голени, Она у неё кривее, — снова высказался врач с усиками.

На этот раз главный доктор почему-то ничего не ответил. Он опять склонился над рентгеновскими снимками и задумался. Надю отпустили в палату.

— Раз тебя разбирали, значит, на этой неделе сделают операцию, отрываясь от книги, сказала ей Варя.

— Могут не успеть, — тотчас возразила ей Галя-Цибуля, жуя овсяное печенье. — Ещё с прошлого вторника кто-то остался.

— Ты-то откуда знаешь! — рассердилась на неё Джаннат Шамхалова и объяснила Наде: — Если кровь из вены возьмут и вечером с тобой доктор поговорит, который усыпляет, значит, утром обязательно сделают.

— Этого доктора дежурная сестра по телефону вызовет, — добавила Олечка. — Он тебе зелёную конфетку принесёт. Вкусную.

Надя послушала девочек и вышла в холл. Там она села на диван, раскрыла книгу, которую оставил кто-то из ребят на журнальном столике, а сама стала потихоньку следить за дежурной сестрой. Как она дотронется до телефонной трубки, у Нади по спине мурашки пробегают. Сейчас, думает, сообщит врачу-наркотизатору, чтобы пришёл к ней.

Посидела она с полчаса — сестра никому не звонит. Устала Надя, решила в «Птичью палату» заглянуть. Что там за веселье такое? Только посмотрела, как Джаннат хоровод с малышами водит, а Варя её уже в холле ищет: дежурная сестра только что заявку на неё по телефону дала.

Увидела медсестра Надю и увела в специальный кабинет — брать кровь из вены.

Надя напряглась и приготовилась к самому худшему, но она даже не успел испугаться укола, как сестра сказала: «Всё в порядке».

— Спасибо, — с облегчением произнесла Надя и побежала в палату. А там её уже ждал врач-наркотизатор.

— Ты знаешь, что завтра тебе будут делать операцию? — спросил он.

— Знает, знает, — ответили за Надю девочки, — мы её уже подготовили.

— То-то, я смотрю, глаза у неё такие испуганные, — пошутил врач, наверное, от подготовки?

Надя улыбнулась и закивала головой.

— А как мы спим? — спросил её врач. — Не чихаем, не жалуемся на живот?

Надя ни на что не жаловалась. Врач пожелал ей спокойной ночи и ушёл.

— Он тебе конфетку потому не дал, что ты уже выросла, — решила Олечка и приказала Наде: — Спи! Перед операцией надо хорошо выспаться.

— Она завтра и так выспится, во время операции, — сострила Галя-Цибуля, но, заметив на себе осуждающий взгляд Вари, поспешно добавила: — Я же шучу. А вы, девочки, не разговаривайте и погасите свет.

— Думай о чём-нибудь весёлом, — посоветовала Наде Джаннат Шамхалова, тогда быстро уснешь. Я перед операцией всё весёлые песни про себя пела. И уснула скоро.

— А что тебе приснилось? — спросила Олечка.

— Наш главный доктор в костюме джигита и на коне, — ответила Джаннат. А конь под ним не скачет, а перелетает через какие-то горы и реки, как птица. Точно волшебник.

— Наш главный доктор тоже волшебник, — сказала заботливая Варя и щелкнула выключателем.

«Всё-таки хорошие у меня в палате подружки», — подумала Надя и, закрыв глаза, стала вспоминать, как они с папой ходили в новый московский цирк и какие смешные там были клоуны. И как это ей не пришло в голову состроить во время игры в «Лучшего клоуна» такую же уморительную рожицу, какая была у красноносого чудака в узком пиджаке и коротеньких брючках. Если б состроила, наверняка бы стала победительницей.

 

Глава восьмая. Карантин

Проснулась Надя от взволнованного разговора в коридоре.

— Нянечка, откройте изолятор и проветрите его, — говорил чей-то мужской голос.

— Это, наверное, дежурный врач… — зашептала Варя. Её тоже разбудил незнакомый и довольно громкий в ранние часы голос. — Кто-то заболел.

— Опасно, должно быть, если в изолятор кладут, — высунулась из-под одеяла Джаннат Шамхалова. Она всегда спала накрывшись с головой.

Разговор девочек услышала сменившая маленькую Нину грузная пожилая нянечка. Из-за постоянного пыхтенья ребята прозвали её «Стиральной машиной». Сейчас заспанное и в то же время встревоженное лицо нянечки напоминало печёное яблоко.

— Вы чего раскудахтались? — спросила она, приоткрыв дверь в палату. Время-то только пять утра.

— Нянечка, а кто заболел? — спросила Варя.

— Павлик из шестой палаты, — ответила нянечка и запыхтела. — Скарлатину подозревают. Да вы не волнуйтесь, ещё не проверили. Спите-ка лучше, а то будете весь день носом клевать. — И она вышла, плотно притворив за собой дверь.

— Как же, не волнуйтесь! — садясь на кровать, тотчас заворчала Галя Скульская. — У меня скарлатины не было, мне она опасна.

— И у меня не было, — сказала Надя, — я только корью болела.

— Тогда тебе не будут делать операцию, — сказала Варя.

— Жди теперь двадцать один день! — буркнула Галя.

— Это почему же? — возмутилась Надя.

— При карантине операции не делают, — сказала Варя, — такой порядок. После операции организм ослабнет, и можно скорее заболеть.

— Вечно этот Цветов носится везде! — заворчала Галя, кусая краешек подушки. — Я так и знала, что он занесёт нам инфекцию.

— Разве он может везде носиться? — возразила Надя. — Нас из больничного садика никуда не выпускают.

— Много ты понимаешь. Разговорился с кем-нибудь из посетителей, а тот со скарлатинным в автобусе ехал. Вот и заразился. Скарлатина даже через третье лицо передаётся.

— Тогда мы наверняка все заболеем! — пугая Галю, объявила Джаннат. — Я вчера подстригала Павлика твоими ножницами.

— Зачем же ты мои ножницы брала?! — накинулась на неё Цибуля. — Теперь из-за тебя они до конца карантина заразные.

— Нет, — возразила Надя, — скарлатина опасна только в последние десять дней, когда у больного шелушится кожа. У моей мамы, когда она была маленькая, болела сестра тётя Лиля, так мама за ней варенье доедала — и ничего. Потому что тётю Лилю очень быстро забрали в больницу.

— Всё равно незачем брать чужие вещи, — продолжала возмущаться Галя-Цибуля, — у Шамхаловой манера такая противная.

— Давайте спать, ещё рано. Я спать хочу, а вы мешаете, — недовольно пробурчала Олечка, которая уже несколько минут слушала разговор девочек.

— И когда эту Федякину переведут от нас, — снова возмутилась Галя, — в «Птичьей палате» тебе место!

— А тебе — в изоляторе, — скуксилась Олечка и залезла под одеяло.

«Молодец, Олечка, правильно ответила!» — обрадовалась Надя и тоже натянула одеяло себе на голову. Но уснуть не могла. Неужели её не будут сегодня оперировать? Вот заболел бы Павлик завтра, так ей наверняка бы сделали операцию. Лежала бы и ни о чём не думала. А теперь жди двадцать один день! Да за это время тут обязательно ещё что-нибудь случится. Так и не вылезем из карантина.

— А если я заражусь скарлатиной, тогда мне после неё операцию сделают? — спросила подружек Надя.

— Как же, дожидайся, — буркнула из-под одеяла Галя-Цибуля. — После скарлатины тебя домой отправят поправляться. Может, через год сюда возьмут.

Это сообщение расстроило Надю окончательно. Она достала блокнот, вырвала из него листок и стала писать маме записку:

«Мамочка, если сегодня мне не сделают операцию, пожалуйста, забери меня домой. У нас тут скарлатина, я могу заразиться, и тогда меня всё равно не будут оперировать целый год. Поедем лучше на дачу, я буду там загорать и плавать, и пусть мои ноги навсегда останутся такими. Твоя дочь Надя».

Надя свернула записку. Надписала «Ермаковой А. С.» и решила переслать её маме, как только Наде скажут, что операция откладывается.

— Ну что ты переживаешь? — видя, как Надя мечется на кровати и не может успокоиться, спросила её Варя. — Мне, когда первую ногу оперировали, тоже целый месяц ждать пришлось. Положили меня, а через пять дней конгресс хирургов начался. Наш главный улетел. А он должен был меня сам оперировать. Вот я и дожидалась. А у тебя операции будут нетрудные. Тебе, наверное, Вероника Ивановна будет делать.

— Откуда ты знаешь, что нетрудные? — спросила Надя.

— Потому что у тебя есть материал.

— Какой материал? — не поняла Надя.

— Ну, кости, они у тебя есть, и тебе надо только изменить их форму. Из кривых прямые сделать, — пояснила Варя. — А вот у Лены из седьмой палаты одна нога длиной восемьдесят пять сантиметров, а другая — шестьдесят. Где двадцать пять взять? Вот ей и тянут короткую кость до нужного размера. Разорвут и ждут, когда разрыв мозолью заполнится, а потом опять рвут и снова ждут.

— Это же очень больно, — вслух подумала Надя.

— Ещё бы, — кивнула головой Варя, — даже уколы делают.

— Зачем?

— Чтобы боль уменьшить. Такие уколы есть, которые боль снимают.

— Мне на разборе главный доктор сказал, что тоже будет больно, вспомнила Надя.

— Конечно, будет, — отозвалась со своей кровати ворчливая Галя. — Палец порежешь, и то больно, а тут кость ломают. — И похвасталась: — Мне после операции два дня обезболивающие уколы делали.

— Ты не думай об этом. Будет больно, и тебе уколы сделают, а бывает, что наркоз долго действует и ничего не больно, — заключила разговор Варя.

Конечно, Варя говорила с Надей так, чтобы она меньше волновалась. И Наде в самом деле стало легче.

«Какая она заботливая», — подумала Надя о подружке и краешком глаза посмотрела на записку, которую написала маме полчаса назад. Потом взяла и порвала её мелко-мелко. Пусть никто, никогда не узнает, что в ней было написано.

 

Глава девятая. Весёлые дни

Кто бы мог подумать, что в больнице бывают весёлые дни, да ещё во время карантина? А у «отважных трусишек» эти дни как раз оказались такими. Операций никому не делали, учителей из школы заниматься с ребятами в больницу не пускали. Правда, они звонили по телефону и давали задания, чтобы ребята занимались самостоятельно. Но ведь ребят никто не проверял и читать учебники можно было когда угодно, хоть все сразу в самый последний день карантина.

Во время карантина Надя особенно подружилась с Варей, а помогли этому воробьи. Почти каждое утро они прилетали к окну палаты и садились на карниз. Галя-Цибуля как увидит их, сразу замахает руками и закричит:

— Кыш-кыш, ненасытные!

А Надя стала подкармливать воробьёв и запретила Цибуле гнать их с карниза. Одну бы Надю Галя не послушала, а когда к ней присоединились Варя и Джаннат, тут уж она отступила. Только проворчала, чтоб все слышали:

— Глупые вы! Воробьи — самые грязные птицы. Они в навозе роются. Такой болезнью могут заразить, от которой всю жизнь не вылечишься.

— Наша печаль не твоя забота, — сказала ей Варя и продолжала кормить воробьёв.

Дня через три воробьи уже привыкли к своему утреннему завтраку. Прилетали на карниз не просто посидеть, как раньше, а заглядывали через стекло в палату и даже стучали своими клювиками по железному карнизу, поторапливая девочек. Одного, с ощипанным и повреждённым хвостом, Надя прозвала «Надсечкой». Так у хирургов-ортопедов называется неполный перелом кости. И у Надсечки хвост был не сломан, а только перебит. Надсечка был самый пугливый воробей. Когда он клевал корм и ему попадалась большая корка или кусок печенья, он тут же взмахивал крыльями и улетал с ним на подоконник «Птичьей палаты», чтобы съесть его в спокойной обстановке. У малышей сразу поднимался такой шум, что воробей пугался, терял печенье и улетал обратно на окно девочек. Дошколята огорчались до слёз, и Надя предложила перенести воробьиную столовую на подоконник «Птичьей палаты». И малышам веселее, и Цибуля перестанет дуться.

В «Птичьей палате» в первый же день произошёл такой случай: все малыши принялись искать с утра корм для воробьёв. Стали рыться в своих тумбочках. Вадик Хромов вынул банку, наполовину заполненную пшённой кашей, которая так долго стояла в тумбочке, что покрылась плесенью и в ней завелись мошки и червячки. Вадик сразу откинул от себя банку, испугался. Но Надя поскорее подняла её, собрала мошек и червячков на лист бумаги и высыпала их вместе с хлебными крошками на подоконник. Воробьи с удовольствием склевали их. Малыши обрадовались, и Вадик тут же воскликнул:

— Я теперь все каши буду прятать в тумбочке и жуков в них выращивать!

— И мы будем прятать каши и выращивать жуков! — дружно закричали остальные малыши.

— Если вы так поступите, то разведёте в тумбочках ужасную грязь и вам запретят кормить птиц, — предупредила их Надя.

Тогда малыши раздумали выращивать мошек и решили собирать за собой после завтрака и обеда хлебные крошки и складывать их в одну большую банку для утренней кормёжки воробьёв.

Теперь название «Птичья палата» было оправдано полностью. Как-то высыпала Надя корм воробьям в старую газету и, пока несла его в «Птичью палату», прочитала сверху: «Визит в нашу страну короля Непала». Вернувшись, Надя предложила девочкам:

— Давайте визиты устраивать.

— Какие ещё визиты? — спросила Галя-Цибуля.

— Пошлём, например, мальчишкам из соседней палаты приглашение и будем ждать их в гости. А потом сами к ним придём.

Затея Нади понравилась, и девочки написали мальчикам соседней палаты приглашение: «Приходите к нам в гости сегодня, после тихого часа». И подписались: «Девочки третьей палаты».

Эту записку Надя, как самая ходячая, подсунула мальчикам под закрытую дверь. Через несколько минут мальчики таким же образом подсунули своё согласие. В их записке было всего одно слово, во весь тетрадный лист: «Придём!»

После тихого часа не успели девочки подняться с кроватей, как в дверь их палаты постучали три раза.

— Кто это? — удивилась маленькая Олечка. Ведь в карантин никого не пускали.

— Как кто? Мальчишки! — всполошилась Галя-Цибуля и крикнула: — Нельзя! Нельзя!

— Вот так раз! — засмеялись за дверью. — Сами позвали — и нельзя.

— Сейчас! Сейчас! Одну минуточку! — закричали наперебой девочки и принялись приводить себя в порядок.

Надя причесалась быстрее всех и бросилась убирать всякий хлам с тумбочек. А Олечка даже успела надуть воздушный шар-великан, который ей принесла мама, и привязала его ниткой к кровати. «Так красивее будет», решила она.

Наконец мальчикам было разрешено войти. Их оказалось четверо. Двоих Надя уже знала, разговаривала с ними в коридоре и холле. Других видела только мельком.

— Здравствуйте, добрый день, — входя, поздоровались мальчики и сразу ахнули, увидя шар-великан.

— Вот это шарик!

— Даже не обхватишь!

— Как вы его надули?

— Это особый шар-великан, — похвасталась Олечка. — Его ещё раздуть можно.

— Давайте проведем футбольно-волейбольный матч, — тут же предложил рыжий коренастик Серёжа с аппаратом на ноге.

— Как это? — не поняли девочки.

— Очень просто, — сказал Серёжа, отвязывая шар. — В футбольно-волейбольном матче шар, то есть мяч, можно ударять чем угодно: головой, руками, ногами, даже носом и из любого положения: сидя, стоя, лёжа. А вот кто не отобьёт мяч, его команде — гол! — Тут Серёжа отошёл с шаром к двери и воскликнул тоном спортивного комментатора, начинающего репортаж с места событий: — Внимание, внимание! Первый в истории человечества футбольно-волейбольный матч начинается. Мяч в руках капитана «Ураганцев» Сергея Кабанова. Ловким броском Кабанов перекидывает его на сторону девчо… простите, на сторону команды «Чаек». (Серёжа бросил мяч девочкам.) Нападающая Скульская в изящном броске направляет мяч своей соседке. (От слов «в изящном броске» Галя так и зарделась.) В прошлых играх, — продолжал комментировать Серёжа, — маленькая Олечка получила травму руки, но, несмотря на острую боль, юная спортсменка чётко и твёрдо направила мяч противнику. Ой! Что это? Упустить такой мяч! Старейший игрок «Ураганцев» Александр Марков делает непростительную оплошность. Она стоит команде гола. Один ноль в пользу «Чаек». Необходимо отыграться. Мяч отбивает одна из защитниц «Чаек». (Очевидно, Серёжа не знал фамилии Нади.) Он летит к противнику и возвращается обратно. Мяч ударяется о тумбочку, то есть барьер стадиона, и…

Тут раздался оглушительный выстрел и огромный красный шар лопнул.

— Вот это трахнул! Как из двустволки, — в восторге заявил коренастый Серёжа.

— Наверное, во всех палатах слышали, — поддержала его Галя-Цибуля.

— Без наркоза тише кричат, — сострил Серёжа.

— Девчонки, а кому из вас делали операцию под критином? — спросил их прыгающий на одном костыле четвёртый мальчик.

— Не под критином, а под крикатином, — поправила его Варя.

— Как это? — спросила Надя.

— Это когда кричат под местным наркозом, — снова сострил Сережа Кабанов.

— Я не кричал, — обиделся попрыгунчик, — я даже видел, как врачи перед операцией надевали на себя майки с трусами.

— Какие майки? — засмеялась Надя. — Что они, спортсмены, что ли?

— Не знаешь, так молчи! — рассердился на неё попрыгунчик. — Они всю одежду перед операцией меняют.

— У врачей на одежде ни одной микробы быть не должно, — поддержала рассерженного мальчика Олечка.

— Девочки, а к вам Вадька Хромов из «Птичьей палаты» не заглядывал? — спросил Саша Марков.

— А чего ему у нас надо? — спросила Джаннат.

— Он во все палаты двери открывает и спрашивает: «К вам Муссон не приходил?» — Серёжа Кабанов засмеялся и объяснил: — Дежурная сестра говорила в холле про холодный ветер муссон, который идёт к нам с севера. А Вадька не понял и решил что Муссон — какой-нибудь знаменитый человек, который к нам в больницу придёт. Вот и боится пропустить его.

Все засмеялись снова, а высокий Саша Марков таинственным шёпотом сказал:

— Я докторский анекдот знаю. Рассказать?

— Расскажи, если он приличный, — предупредила Галя-Цибуля.

— Он смешной, — ответил Саша и принялся рассказывать: — Был обход, и один мальчик пожаловался врачу: болит у меня под лопатками. Врач послушал и спросил мальчика: «Ты, может, куришь потихоньку?» — «Нет, что вы!» — ответил мальчик. «Так, может, подрался с кем?» — спросил врач. «Я не дерусь!» ответил мальчик. «Ну, тогда всё ясно, — сказал врач, — ты же ангел. Это у тебя крылышки растут». — И Саша приложил к спине стриженого Серёжи свои руки, в виде двух крылышек.

Девочкам анекдот понравился, а Галя-Цибуля хоть и засмеялась, но сказала:

— Чепуха это! Все знают, что ангелов нет.

— А давайте проведём соревнование на лучшего клоуна двух наших палат, разохотившись, предложила Надя.

— Какого клоуна? — не поняли мальчики.

— Разве вы не играете в цирк и фотокорреспондента? — спросила Надя.

— Это-то? — Серёжа Кабанов хлопнул в ладоши и скорчил рожицу. — Играем.

— Двум палатам соревноваться неинтересно, — возразил Саша Марков. — Вот если всем отделением…

— Верно! — поддержала его Джаннат. — Устроим соревнование лучших клоунов всех палат. Вот смеху-то будет!

— А когда? — спросила Надя.

— Надо под какой-нибудь праздник подогнать, — сказал Серёжа Кабанов и вдруг спохватился: — Спасибо за приглашение! До свидания. Нам пора!

— Куда вы? — удивились девочки. — Посидите ещё!

— Не можем, — отказался за всех Серёжа, — сейчас по телику футбольный матч начнётся, одна минута осталась. Лучше вы приходите к нам завтра. Пока!

— Приходите к нам завтра! — загудели мальчики и торопливо вышли из палаты.

Футбольный матч девочек не интересовал, и они включили радио. В палату тотчас же ворвалась песенка:

Песенка кончилась, и радиодиктор объявил: «До свидания, ребята, до следующей встречи».

— Опоздали послушать, — пожалела Джаннат и воскликнула: — А у нас есть своя радионяня — маленькая Ниночка! С ней тоже все дружат.

— Потому что она хорошая, — добавила Надя и пропела:

Все засмеялись, а Джаннат сказала:

— Надо записать, мы потом Ниночке прочитаем. — И она полезла в тумбочку за бумагой и карандашом. — Повтори!

— Этого мало, надо ещё что-нибудь придумать, — решила Надя и, помолчав немного, сказала. — Если так:

— Здорово! — обрадовалась Джаннат и застрочила карандашом.

Варя выключила радио, потому что там уже шла другая передача, и девочки занялись своими делами. Варя стала вышивать. Джаннат и Надя, записав стихи, принялись смотреть новый номер «Пионера». Олечка достала цветные карандаши и начала раскрашивать картинки в книжке-раскраске. А Галя Скульская, порывшись в тумбочке, захрустела своим любимым овсяным печеньем.

— Девочки, мы пойдём завтра к мальчишкам? — с набитым ртом спросила она.

— Можно… — перевернув страницу журнала, ответила Джаннат.

— Тогда давайте подготовимся, — тотчас встрепенулась Надя, — Серёжа Кабанов вон какую интересную игру придумал.

— И нам надо сыграть с ними во что-нибудь, — сказала Джаннат. — Кто, например, скажет больше смешных слов на букву «К». — И она застрекотала: Клоун, колобок, касторка…

— Ты что? — улыбнулась Варя. — «Касторка» совсем не смешное слово.

— А чего ж тогда ты улыбаешься? — поддела её Джаннат.

И все решили, что «касторка» хоть и противное лекарство, но тоже смешное слово.

— Надумаем сегодня побольше таких слов и победим мальчишек. Только надо начинать с буквы «А», а то они догадаются, что мы заранее подготовились, сказала Галя-Цибуля и стала называть весёлые слова на букву «А»: — Анекдот, антрекот, абонемент, если по нему смешную комедию показывают.

«Ну и хитрюга эта Галка, — подумала Надя, — даже в игре выкручивается».

— Агурец, — подсказала ей Олечка.

Галя фыркнула и уже хотела обвинить Олечку в неграмотности, но тут к ним без стука вбежал веснушчатый Андрюша и сообщил:

— Серёжка пошёл в процедурную, ему глотать стало больно, а его в изолятор положили. Анализы будут брать, может, опять скарлатина! — и исчез.

Галя-Цибуля прямо белее мела стала.

— И зачем ты эти дурацкие визиты придумала! — накинулась она на Надю.

И хотя уже к вечеру выяснилось, что у Серёжи Кабанова всего лишь ангина, девочки всё-таки побоялись наносить мальчишкам ответный визит.

Но всё равно до самого окончания карантина в детском отделении никто не скучал.

А Надя и Джаннат однажды так разбаловались, что даже попали в одну историю.

 

Глава десятая. Неприятная история

Надя и Джаннат прохаживались по длинному больничному коридору взявшись за руки.

— Придумать бы что-нибудь, — сказала Джаннат, сверкая своими озорными глазами, и пропела тихонечко, но бойко: — «Что мне делать, как мне быть, чтобы весело пожить?»

Тут на этаже остановился лифт, и Надя сказала:

— Угадай, куда лифт сейчас поедет?

— Вверх! — выкрикнула Джаннат.

— Нет, вниз, — возразила Надя.

Но лифт никого не послушался, а продолжал стоять на третьем этаже. Мало того, из него вышла «Стиральная машина» и направилась в конец коридора.

— Что это «Стиралка» лифтёршу подменяет? — спросила Джаннат.

— Может, та выходная, — ответила безразличным тоном Надя, потому что думала о другом: как бы хорошо покататься сейчас в лифте. Подняться на четвёртый этаж, потом спуститься вниз, в самый подвал, оттуда вверх на второй, а уж потом своим ходом добраться до палаты. Вот никто и не узнает, что они катались в лифте без нянечки.

— Поехали? — предложила Надя, схватив Джаннат за руку. На неё иногда нападало такое неудержимое озорство.

— Куда? — удивилась подружка.

— А так, куда глаза глядят, — весело сказала Надя и побежала к лифту.

— Нажимай быстрей кнопку, — войдя в лифт, заторопила её Джаннат, — а то вернётся нянечка — ругаться будет.

Надя нажала кнопку четвёртого этажа и сказала:

— У нас в доме тоже лифт есть. Я всё его устройство знаю.

— А чего знать? Нажимай кнопку и поезжай.

Лифт поднял девочек на четвёртый этаж.

— Куда теперь поедем? — спросила Джаннат.

— Давай прямым ходом в подвал, — предложила Надя и нажала самую нижнюю кнопку, на которой даже не было номера.

Лифт закрыл двери и стал медленно спускаться вниз.

— Как хорошо! Точно в самолёте на землю спускаемся, — восторженно сказала Джаннат и зажмурилась, — целый бы день каталась!

— Целый день не выйдет, — рассмеялась Надя, — тогда «Стиральная машина» всех врачей и воспитателей на ноги поднимет. И нам достанется.

Лифт спустился в подвал. Двери открылись. В подвале было темно, только в конце узкого коридора тускло горела синяя лампочка. Наде даже вспомнилась подводная лодка, на которой они с мамой на дно Чёрного моря спускались. Тогда Надя тоже уговорила маму покататься, как сейчас Джаннат. Но на лодке было не так страшно. Вот если бы она сломалась…

— Ой, как тут жутко! — взвизгнула Джаннат и сама нажала кнопку третьего этажа.

— Ты куда, прямо в пасть к нянечке приедем! — засмеялась Надя и нажала кнопку второго этажа.

Лифт задёргался, будто стал подниматься по кочкам, и остановился.

Девочки приготовились выйти, но двери не открывались.

— Почему двери не открываются? — с тревогой спросила Джаннат.

— Чуть-чуть не доехали, — сказала Надя.

— Значит, застряли?! — ахнула Джаннат.

— Наверное, — растерянно произнесла Надя.

— Не наверное, а точно, — испугалась Джаннат. — Что теперь делать будем?

Надя пожала плечами.

— Ты говорила, всё устройство знаешь, — затеребила её Джаннат, соображай, что делать.

— Может, вон через ту верхнюю крышку вылезти, она поднимается, предложила Надя.

— Как же мы туда заберёмся? — чуть не расплакалась Джаннат. — Ты-то ещё можешь, а я с аппаратом…

— Не можешь, так я без тебя не полезу, — старалась успокоить Надя подружку.

— И зачем мы влезли сюда… — запричитала Джаннат и повела носом. Палёным пахнет… Мы горим!

— Скажешь тоже, — резко перебила её Надя, — даже дыма не видно. — А палёным, кажется, в самом деле запахло.

— Пока мы тут сидим, нам хватит кислорода? — спросила уже совсем упавшим голосом Джаннат. И куда её весёлость делась.

— Ты себя не пугай. Лучше думай, как нам отсюда выбраться, — сказала Надя и сама ужасно заволновалась.

Всё-таки это не шутка — в лифте застрять. Вдруг в самом деле с ними что случится! У Нади в доме даже на дверцах лифта строгие плакаты висят: «Не доверяйте лифт детям», «Не перегружайте лифт, это грозит катастрофой». Надя ощутила неприятную дрожь в коленках. А Джаннат прямо на себя стала не похожа — до того у неё сделался растерянный и испуганный вид.

— Давай на помощь звать, чего так сидеть, — стуча от страха зубами, проговорила Джаннат.

— Подожди, — остановила её Надя, — попробуем сделать всё, что можно, сами.

— Так делай быстрее, — прошептала Джаннат, всё так же стуча зубами.

— Сейчас, — ответила Надя, не зная, что предпринять. Она схватилась за дверную ручку, но тут же отдёрнула руку. Ручка чуть-чуть дрожала, и ей показалось, что она сердится на неё и выговаривает: «По-па-лась, озор-ни-ца, по-па-лась!»

И тут Надя вспомнила, что однажды дома они с папой тоже застряли в лифте. Сначала они нажали кнопку тревоги, но дежурной лифтёрши почему-то не было на месте. Тогда папа очень спокойно стал нажимать по очереди на все кнопки. И лифт неожиданно поехал.

Надя протянула руку к первой попавшейся кнопке, но лифт не поехал. Тогда она стала быстро нажимать все кнопки подряд. Лифт стоял как каменный. Только когда Надя нажала кнопку четвёртого этажа, лифт сорвался с места.

— Чего он рванулся? — вздрогнула Джаннат.

— Не всё ли равно, — махнула рукой Надя, — главное, мы едем.

Джаннат сразу просветлела. Лифт остановился на четвёртом этаже и раскрыл двери. Девочки пулей выскочили из него.

— Как хорошо! Как хорошо! — радостно проговорила Джаннат.

— Конечно, хорошо, что мы так удачно выбрались, — согласилась Надя.

— Не то, не то, совсем не то, — замотала головой Джаннат, — хорошо, что в нашем доме нет лифта!

Они быстро спустились на свой этаж и вошли в палату.

— Где вы пропадали? — спросила их Варя.

Девочки переглянулись, и Джаннат, уже окончательно придя в себя, весело пропела:

 

Глава одиннадцатая. «Трудная мама»

Карантин ещё не был снят, а в третью палату всё же пришла мама Гали-Цибули Евгения Антоновна. Девочки очень обрадовались ей. Думали, что сейчас придут и их мамы, Но Евгения Антоновна сказала:

— Пустили меня одну. Потому что с сегодняшнего дня я не только мама Галочки, но и ваша воспитательница.

Тут девочки сразу заметили, что с Галиной мамой произошла большая перемена. Прежде всего причёска у неё стала другая — большой стог волос над головой. В ушах висели серьги, а на новой блузке — большая брошь в виде паука в паутине. Словом, вся она горела, как жар-птица, хотя походила в своём наряде скорее на жар-курицу.

«Зачем она так вырядилась?» — осуждающе глядя на мать, подумала Галя Скульская.

— А разве Ангелина Фёдоровна больше не будет работать? — спросила Варя.

— Ангелина Фёдоровна ушла в очередной отпуск, — ответила Галина мама и, вынув из сумочки карандаш с блокнотом, строго сказала: — Внимание! Я хочу записать, кто сегодня пойдёт гулять. Скульская, — застрочила она карандашом. — Ну, кто ещё? Живее! Мне нужно обойти все палаты.

— Я ещё не знаю, захочется ли мне гулять сегодня, — мечтательно произнесла Джаннат Шамхалова.

— Подумай и реши, — приказала ей Евгения Антоновна, — мне нужно знать, сколько человек пойдёт гулять.

— А зачем вам это? — спросила Варя.

— Как зачем? Сколько пойдут, столько должны и вернуться с улицы, ответила Евгения Антоновна и занесла авторучку над блокнотом.

— Мы не цыплята, не разбежимся, — засмеялась Джаннат, — и коршун нас есть не собирается.

— А на улицу мы парами пойдём? — неожиданно спросила Олечка.

Евгения Антоновна надулась и вспыхнула. Обычный вопрос маленькой Олечки она восприняла как насмешку и, ни слова не говоря, вышла.

— Из нашей палаты идёт гулять одна Скульская, — объявила Джаннат Шамхалова. — Как это ты одна в пару встанешь? — обратилась она к Гале.

Все засмеялись, а Галя надулась не меньше своей мамы. Ей и без насмешек девочек было неудобно за мамино поведение, а тут ещё они. Галя взяла и накрылась одеялом с головой.

— Вот так пошла гулять! — воскликнула Олечка.

Больше Галина мама не составляла в третьей палате списков на прогулку. И вообще она старалась меньше бывать у девочек. А Галю вызывала в холл и там с ней виделась. Ведь должность воспитательницы позволяла ей даже во время карантина свободно проходить в больницу. С детьми она занималась мало. Больше сидела в читальне и выдавала книжки. Стихотворения, которые дала разучивать девочкам Ангелина Фёдоровна, Галина мама тоже не спрашивала. Но к возвращению воспитательницы из отпуска девочки всё равно выучили их. А Надя даже свои сочинила.

В первое воскресенье, после снятия карантина, девочки устроили для своих мам и бабушек концерт. На нём было соревнование лучших палатных клоунов, победительницей которого стала Джаннат. А Надя тоже получила приз шоколадную медаль — за свои стихи. Она волновалась и начала читать совсем тихо, почти шёпотом. Хотя многие подумали, что так и надо, потому что Надя назвала своё стихотворение «Сон». Вот оно:

Надя перевела дыхание и продолжала громче:

Все ребята и мамы сильно хлопали Наде. Вдруг стихи подействуют, и они будут видеться чаще.

 

Глава двенадцатая. Самые хорошие дни

Первый день после карантина был не воскресенье, а среда. По средам в детское отделение тоже пускали мам, бабушек и всех близких. Девочки уже с утра начали считать часы и минуты до прихода мам. Наконец по лестницам раздалось шлёпанье больничных тапочек. Ведь лифтом мамы не пользуются. Он предназначен только для больных. Тапочки мамам не по размеру. Надевают какие попадутся, лишь бы поскорее получить. Мамы уже знают, в каких палатах лежат их дети. И идут уверенно, точно работают здесь. А Надина мама должна была прийти сегодня в первый раз. Надя говорила с мамой по телефону, писала ей записки, а как поскорее найти их палату, которая в самом конце коридора, да ещё в углублении, не объяснила.

— Ниночка! — то и дело звала она маленькую нянечку. — А вдруг мама не найдёт, где я лежу.

— Не найдёт, так спросит, — улыбалась ей в ответ нянечка. — Язык-то до Киева доведёт.

— До Киева поезд довозит, а тут лестницы путаные. Пойдёт по другой и не выйдет на нашу площадку.

— Скажут ей в справочном, куда идти, когда халат с тапочками дадут, не волнуйся, — успокаивала её нянечка Нина и тут же сама забеспокоилась: — Да уж постою я у двери, покараулю твою маму.

— А ты её помнишь? — спрашивала Надя.

— А как же! — уверяла её нянечка. — Интересная она у тебя, даже красивая.

— Верно, — согласилась Надя и успокоилась.

Нянечка ушла, а девочки, чтобы не разойтись со своими мамами, сели на кровати и стали ждать. Они уже поставили на тумбочки блюдца с ложками и вилками: мамы обязательно принесут что-то вкусненькое. А сколько новостей накопилось у всех за дни карантина! Да и у мам, наверное, за это время много нового.

Надя хорошо знает всех мам своих подружек. Ведь у них были операции и их мамам разрешалось приходить на час каждый день. До карантина они все три дня были. А Надя с мамой виделись последний раз три недели назад. Так надолго они ещё никогда не расставались.

Мамы у подружек разные. И по виду и по характеру. У Джаннат Шамхаловой мать невысокая, толстенькая, но длиннолицая. С большим носом и полными губами. По краешкам верхней губы у неё растут маленькие усики. Она очень спокойная, и в палате при ней всегда тихо и хорошо.

Евгения Антоновна, мать Гали-Цибули, шумная и настойчивая. Как только она приходит, сразу начинает греметь кастрюлями, ложками и заставлять свою дочь съесть при ней всё, что она принесла. Конечно, они сразу ссорятся. Тогда Евгения Антоновна быстро собирает свои кастрюльки, баночки, бутылки и делает вид, что уходит домой. А Галя спешно пишет ей записку, которую отдает нянечке и умоляет догнать мать. Но догонять её не нужно. Она стоит на лестничной площадке и дожидается приглашения.

Как только Евгения Антоновна появляется снова, обе стороны идут на взаимные уступки, и в их уголке наступает мир. Кроме друг друга, они никого не видят и не слышат.

Самая молодая и красивая — мама Олечки, Светлана Максимовна. Пожалуй, она и самая приветливая. Когда Варе из Братска сделали операцию, Светлана Максимовна первым делом прибрала ей всё на тумбочке, поправила постель, подушки и только после этого занялась своей дочкой. Она высокая, стройная, с красивыми белыми зубами и большими синими глазами. Мама Олечки всегда приносит в палату запах необыкновенно приятных духов. От них даже настроение поднимается.

А у Вари мамы здесь нет. Она осталась дома, потому что её не отпустили с работы. Она старший инженер Братской ГЭС. Варя приехала сюда с бабушкой. Её бабушка худенькая старушка, тихая и торопливая. Когда она приходит к Варе, сразу начинает суетиться. Берётся то за одно, то за другое и всё делает не так. Тем более, что она часто отвлекается и шепчет какие-то одной ей понятные заклинания.

Под конец посещения бабушка подворачивает на Вариной кровати одеяло, садится на кончик матраца, достаёт большой платок и начинает всхлипывать. И уже не она, а Варя принимается успокаивать бабушку: «Ну что ты, зачем? У меня же всё хорошо». Бабушка Вари кивает головой, громко сморкается и так же тихо и торопливо уходит из палаты. Приходит она почти всегда самая первая.

Но сегодня самой первой пришла мама Нади. И, конечно, поднялась не по той лестнице, на которой ждала её нянечка Нина. У мамы куча вопросов:

— Что сказали врачи? Как спишь? Как кормят? Почему бледная? Брали снова анализы для операции?

Надя едва успевает отвечать. Она тоже сейчас никого, кроме мамы, не замечает. Как только мамины расспросы кончились и Надя стала рассказывать про карантин, мама принялась вынимать из сумки и ставить на тумбочку баночки с соками.

Надя очень любит соки. Две маленькие баночки она выпила при маме. И мама убрала их снова к себе в сумку. А из сумки вынула письмо от папы. Оказывается, он ещё не получал Надиных писем и не знает точного адреса её больницы, чтобы писать прямо ей. Это письмо адресовано на главную почту маме, до востребования.

Папа писал, что купил Наде куклу, которая сама умеет шагать. На коробке так и написано: «Шагающая кукла». Надя хоть и третьеклассница, а любит играть в куклы до сих пор. Кроме коллекции спичечных этикеток, они с папой решили собирать не совсем обычных кукол. У них есть уже кукла-ползунок, которую стоит завести и положить на пол, как она сама поползёт. Кукла, отворачивающаяся от ложки с кашей, а бутылочку с молоком она сосёт охотно. Кукла «Ладушки». Стоит ей нажать на живот, и она сама будет хлопать в ладошки. Теперь к ним прибавилась ещё шагающая кукла.

Надя не выдерживает и кричит девочкам:

— Папа подарил мне куклу, она сама шагает!

— У меня есть кукла, которая любит сосать соску, — объявляет Олечка. Если соску вынешь, кукла расплачется.

— Подумаешь, куклы, — усмехается Галя-Цибуля, — мы уже взрослые, чтобы играть в них. Вот мне папа купил платье, расшитое серебром.

— И я в куклы уже не играю, — говорит Олечка, — я только укладываю их спать.

Все, и вошедшая в палату дежурная медсестра, смеются.

— Час посещения кончается, — говорит она, — поторапливайтесь, мамы.

— Как, уже прошёл час? — удивляются девочки и мамы. — Даже ни о чём поговорить не успели!

— В воскресенье договорите, — улыбается сестра и, дождавшись, когда мамы простятся с девочками, уходит вместе с ними.

— Поскорей бы пришло воскресенье! — вздыхает вслед своей маме Олечка.

Все девочки согласно кивают головами.

 

Глава тринадцатая. Первая

Едва Надя проснулась на следующее утро, как старшая сестра предупредила ее:

— Сегодня, за час до обеда, пойдешь на разбор. В тот же кабинет на втором этаже, где была. Помнишь?

— Помню, — ответила Надя, а Галя-Цибуля перестала массировать свою ногу выше аппарата и сказала медсестре:

— Ермакова уже была на разборе, зачем же опять?

— Значит, её нужно посмотреть ещё раз, — ответила сестра.

— Тебя, наверное, хотят показать кому-нибудь из приезжих врачей до операции, — предположила Варя. — Мы же все оперированные.

Надя уже не боялась разбора: пусть смотрят, если нужно.

Ровно за час до обеда она пошла на второй этаж, в кабинет, где была три недели назад. Вошла в приёмную перед кабинетом, а в ней никого. Уж не напутала ли сестра; в прошлый раз столько ребят было! Чтобы не терять время, Надя всё же разделась и стала ждать врачей в майке и трусиках. Тут пришла в приёмную уже знакомая ей медсестра с длинными, красивыми ногами и рассмеялась, увидя Надю в таком виде:

— Одевайся скорее и идём!

Надя торопливо надела носки, тапочки и пошла за сестрой по длинному, изгибающемуся, как змея, коридору. Сердце у неё застучало часто-часто:

«Куда это её ведут?»

Медсестра с Надей спустились вниз и пошли в главное здание. Там сестра тихонечко постучала в дверь с надписью: «Директор».

— Да, да, входите, — услышала Надя из-за двери уже знакомый ей голос главного доктора.

Они вошли, и главный доктор указал Наде на стул, но Надя продолжала стоять.

— Садись, садись, — приветливо сказал Кирилл Андреевич, — у нас будет большой и секретный разговор. — Сестра вышла, а он спросил Надю: — Ты что-нибудь читаешь сейчас в больнице?

— Читаю, — ответила Надя, удивляясь такому немедицинскому вопросу, — я взяла в библиотеке «Потешные сказки».

— Значит, ты любишь читать весёлое? — уточнил Кирилл Андреевич.

Надя засмеялась, а потом ответила:

— Мне и грустные книжки тоже нравятся, вроде «Дикой собаки Динго», и ещё героические.

— Тогда ты читала о Зое Космодемьянской и о молодогвардейцах? — снова спросил её главный доктор.

— Читала. А «Молодую гвардию» я ещё в кино видела. Очень тяжёлый фильм. Они все там погибают.

— А ты могла бы выполнить такое же опасное задание, какое выполняли они?

— Флаги в занятом фашистами городе развесить? — спросила Надя.

— Ну, хотя бы флаги… — улыбнулся Кирилл Андреевич. — Ведь это было очень опасно и рискованно.

Надя подумала и покачала головой:

— Нет, я бы не пошла. Ведь они все быстро бегали, а я не могу. Меня тут же бы патруль поймал.

— А если бы у тебя были здоровые ноги? — спросил Кирилл Андреевич.

— Тогда конечно, — кивнула головой Надя, — Но ведь сейчас нет войны.

— А разве героические поступки можно совершать только в военное время? — серьёзно спросил её главный доктор. — А космонавты? А исследователи Северного полюса?

— Я видела в Москве, на Речном вокзале, мальчика с медалью «За спасение утопающего», — припомнила Надя.

— Вот видишь, — обрадовался её словам Кирилл Андреевич, — а есть и другие подвиги, о которых знают немногие, но пользу человечеству они приносят огромную. Один советский врач изобрёл сыворотку против тяжёлой, почти неизлечимой болезни и испытал её на себе. К сожалению, он умер, но его ученики выяснили, что убило исследователя, и смогли сделать сыворотку, которая стала спасать людей.

— Как жалко, что он умер, — вздохнула Надя.

Кирилл Андреевич кивнул головой и нахмурил мохнатые брови. Его взгляд стал задумчивым и неподвижным. На большом лбу появились морщины. Должно быть, он думал о чём-то важном. Морщины то углублялись, то мелели. Наконец главный доктор провёл по лбу рукой, и морщины исчезли. Он внимательно посмотрел на Надю и порывистым движением достал из ящика своего огромного письменного стола клеёнчатый пакет. Сверху пакета чёрными чернилами была написана Надина фамилия.

— Хочешь посмотреть рентгеновские снимки своих ног? — Кирилл Андреевич вынул из пакета четыре больших плёнки. — Посмотри их внимательно и скажи мне всё, что заметишь, вернее, даже то, что придёт тебе в голову.

Надя внимательно рассмотрела снимки, а что сказать доктору, не знала.

Но главный доктор наблюдал за ней и ждал ответа. И Надя решилась:

— Кривизна у меня в ногах одинаковая: какая на левой, такая и на правой.

— Умница, — похвалил её доктор. — А теперь бери карандаш, и давай займемся с тобой арифметикой. — Он сунул Наде длинный, остро заточенный карандаш. — Пиши! На заживление оперированного бедра уходит три месяца.

Надя записала: «Три месяца».

— А у тебя искривлены оба бедра. Причём через три месяца следующую операцию делать нельзя. Отдых нужен, да и часто вводить в организм наркоз не полагается. Надо ждать полгода. Что же у нас получается? Сколько мы пролечим с тобой два бедра?

— Ровно год.

— Правильно. На исправление бёдер у нас уйдёт год. И ещё год на исправление голеней.

— Значит, я буду здорова через два года? — обрадовалась Надя.

— Не совсем. Твой организм всё время растет, и пока мы с тобой лечим одну ногу, другая, неоперированная, растет иначе. И когда обе ноги станут у тебя прямыми, они могут быть чуть-чуть неодинаковыми по длине. Придётся какую-то из них немножко вытянуть. На это тоже уйдёт месяца три. Ну и после всего нужно ещё научиться ходить на оперированных ногах. Следовательно, на всё лечение мы с тобой потратим около трёх лет.

— Мне тогда будет четырнадцать, а ноги уже станут прямыми. Спасибо вам!

Главный доктор нахмурился:

— Это в твоём возрасте потерять два-три года ещё ничего. А если больному двадцать или тридцать лет?

— Всё равно лучше подождать, а потом быть здоровым, — горячо сказала Надя.

— Это верно, — согласился Кирилл Андреевич. — А что ты скажешь, если будешь ходить на прямых ногах через год?

Надя растерялась:

— А как же… ведь мы считали… получается, через три…

Кирилл Андреевич рассмеялся, но тут же снова стал серьёзным:

— Видишь ли, все дни, которые прошли с твоего первого разбора, я думал о твоих ногах. Одновременное и такое симметричное искривление бёдер и голеней на каждой ноге, какое подметила даже ты, встречается довольно часто. Раньше мы начинали операции с бёдер и заканчивали голенями. Но я ставил на животных опыты, и они подтвердили мою мысль. Если оперировать сразу две голени, то они поставят искривлённые бёдра в неудобное положение и заставят их выпрямиться. Таким образом, одной операцией мы достигнем того, чего раньше добивались после четырёх.

— Вот бы мне так сделать! — вырвалось у Нади. — Сразу на двух ногах.

— Если бы я делал людям такие операции раньше, я бы не говорил сейчас с тобой об этом. Но, может быть, твои родители будут против того, чтобы я оперировал тебя так первую.

— Что вы! — с жаром возразила Надя. — Мама будет очень рада, а папа и подавно. Ведь тогда лечиться мне у вас всего год. Как же можно не согласиться?!

— Да! Но не забывай, что ты будешь первой. — Главный доктор нарочно сделал ударение на последнем слове. — Может случиться какое-нибудь непредвиденное осложнение, которое затянет лечение на неопределённый срок.

Надя внимательно посмотрела на доктора: не пугает ли он её зря. Нет, лицо у него серьёзное, а глаза такие внимательные и добрые, что закравшийся было в неё испуг исчез. Надя пододвинулась к нему ближе и заговорщически прошептала:

— А что если не говорить об этом никому. Будто вы оперируете меня по-старому.

— Не имею права не сказать, — закачал головой главный доктор. — Но я думаю будет лучше, если об этом раньше меня скажешь своей маме ты. Ведь ты моя союзница?

— Ага! — воскликнула Надя и смутилась этому не подходящему для ответа слову.

— Вот и расскажи о нашем разговоре маме. Если она не будет возражать, пусть зайдёт ко мне.

— Про всё, про всё ей рассказать? — переспросила Надя.

— Про всё, о чём мы говорили, — повторил доктор. — Про то, что ты будешь первая, и про то, что могут быть непредвиденные осложнения, как во всём, что делается впервые. Разве что про молодогвардейцев не говори.

— Можно, я ещё не скажу про того доктора, который придумал сыворотку? — тихо попросила разрешения Надя. — Ведь он умер.

Главный доктор понимающе кивнул головой и, как взрослой и своей союзнице, крепко пожал Наде руку. Вся её ручонка так и утонула в его мускулистой ладони. Надя сразу заметила на руке Кирилла Андреевича, чуть выше пальцев, выпуклые жилки. Такие жилки бывают у спортсменов-тяжелоатлетов, которые поднимают штангу. Главному доктору тоже нужно иметь сильные руки. Вот почему он каждое утро упражняется с гантелями. А иногда и колет дрова у себя во дворе, хотя у него в квартире паровое отопление. Но во дворе есть несколько деревянных домиков с печками. Их хозяйкам Кирилл Андреевич с удовольствием и колет дрова. Он и на турнике может подтянуться не хуже настоящего спортсмена. Разве ж можно такому человеку не доверять? Конечно, у него всё должно быть хорошо, и через год Надя непременно станет здоровой.

 

Глава четырнадцатая. Разговор с мамой

«Сказать или не сказать девочкам, о чём говорил со мной главный доктор?» — думала Надя, как только вышла из кабинета. Ей очень хотелось сказать, но в то же время было немного страшно: вдруг этим всё испортишь. В больнице она стала мнительной и немножко суеверной. Тут почему-то все больные начинают верить в приметы. Галя-Цибуля, например, радуется, когда у неё в супе плавает лавровый лист. «Это к письму из дома», — говорит она. А перед сном Галя почти каждый вечер просит, чтобы все девочки сплюнули три раза через левое плечо. Тогда у неё ночью не будет болеть нога. А если кто из девочек не хочет плевать, она сердится и называет её «врединой».

Надя не испугалась бы примет и непременно всё рассказала бы девочкам, но ведь ей ещё предстоял разговор с мамой.

«Нет, ни к чему говорить об этом раньше времени», — решила она, хотя была уверена, что мама согласится на такую операцию. Но молчать так трудно, что Надя кое-что всё же сказала своим подружкам:

— Мне хотят сначала голени оперировать, а бёдра от них, может, сами исправятся.

А о том, что такая операция будет у главного врача первая, что, может быть, ею ему придётся доказать новый метод исправления бёдер, Надя хоть и с трудом, но умолчала.

— Голени гораздо дольше в аппаратах держат, — заметила Галя-Цибуля.

Как же Наде захотелось возразить ей и объявить:

«Сколько ни держи, а через год я буду здорова».

Хорошо, что Джаннат Шамхалова опередила её:

— Зато с бёдрами сидеть нельзя. Только ходи да лежи, а с голенями сиди сколько угодно.

— Голени врачам легче делать, а больным переносить операции труднее, снова возразила Галя-Цибуля.

«Пусть больнее, зато вместо четырёх операций у меня будет одна», мысленно ответила ей Надя.

А Варя молчала-молчала, а потом высказалась:

— Ну и противная ты, Галка! Только и знаешь, что вредничаешь. Да если ты правильно говоришь, зачем же Наде знать, что эта операция тяжелее. А ты, Надь, не слушай её. Раз главный доктор так решил, значит, считает, что это лучше.

— А я и не слушаю, — ответила Надя и улыбнулась Варе. Ведь она в самом деле ни капельки не расстроилась и даже не рассердилась на злюку Цибулю за её неприятный разговор. Надя знала теперь то, о чём её подруги даже не подозревали.

Поздно вечером, когда все девочки крепко спали, Надя всё ещё думала про предстоящую операцию и про доктора, который не побоялся на себе испытать найденную им сыворотку. Думала она и о главном докторе. Думала и шептала в тёмный потолок:

— Пусть у нас всё будет хорошо, пусть всё будет…

Уснула Надя совсем неожиданно. Просто провалилась куда-то и ни о чём не стала думать. А уже к утру ей приснились какие-то незнакомые врачи, которые приехали смотреть её после операции. Все они, точно мальчишки из пятой палаты, столпились у входа и с восхищением смотрят на её прямые как струнки ноги. И конечно, все поздравляют главного доктора, который держит в руках снимки с кривыми Надиными ногами и не знает, куда их деть. А потом взял и выкинул в окно. Тут раздался какой-то шум, и Надя проснулась. Нянечка Нина открыла в их палате окно. Тихое летнее утро наливалось солнцем.

— Скоро мне сделают операцию, — сказала Надя нянечке.

— Вот и хорошо, — певуче протянула нянечка, — одной операцией меньше будет. Всё ближе к дому.

— Всё ближе к дому, — глядя на маленькую нянечку, радостно повторила Надя и подумала: «Если б она узнала, что меня будут оперировать всего один раз, вот удивилась бы!»

За завтраком у Нади был великолепный аппетит. Она даже попросила добавки. Съела ещё одно яйцо и выпила второй стакан кефира. А вот ждать маму оказалось ужасно трудно. Время шло так медленно, что Надя даже подумала: «Уж не испортились ли висящие в холле часы, не отстают ли они?» Ведь ей так не терпелось поскорее передать маме свой разговор с главным доктором и порадоваться вместе с ней. Чтобы время шло быстрее, Надя принялась помогать медсестре раскладывать по ящикам лекарства. Потом приманила на подоконник двух воробьёв и вдоволь накормила их хлебными крошками. После карантина девочки не так регулярно кормили птиц. Да и летом везде корма много. Ещё Надя помогла «Стиральной машине» ввезти в лифт два кресла-коляски. Наконец настал час посещения, и пришла мама. Надя тут же увела её в конец коридора, к окну, и слово в слово передала весь разговор с главным доктором. Даже вынула у мамы из сумочки карандаш и высчитала сроки своего лечения. Но только Надя заикнулась, что её будут оперировать так впервые, как мама страшно побледнела и сказала:

— Нет, нет, пусть экспериментируют на ком угодно, но не на тебе. Мы не торопимся. Было бы только всё хорошо.

И, уже не слушая Надю, мама заторопилась к главному доктору, просить делать операцию дочери старым, проверенным методом.

Надя так и осталась стоять у окна, растерянная и убитая.

 

Глава пятнадцатая. Маленькая надежда

После маминого отказа с Надей стало твориться что-то странное. Вместо того чтобы обрадоваться — ведь старый, уже испытанный метод операции надёжнее, — она загрустила, сделалась замкнутой, неразговорчивой и ко всему безразличной. Раньше Надя волновалась, когда почему-либо задерживался утренний обход, старалась, чтобы в её тумбочке и на ней всё было чисто и красиво. Теперь Наде всё это было безразлично. Просыпаясь утром, она лежала, глядя в потолок, до тех пор, пока нянечка Нина или «Стиральная машина» не заворчат на неё и чуть ли не силой отправят умываться. Надя даже не радовалась маминому приходу. Подружкам по палате отвечала на вопросы только «да» или «нет». И все решили, что Надя боится приближающейся операции.

— Ну и трусиха ты, Ермакова, — хихикала Галя-Цибуля, — такой, наверное, во всём детском отделении не было.

Джаннат и Олечка думали про себя то же. Только наблюдательная Варя догадывалась, что с Надей случилось что-то другое. Когда девочки уходили из палаты, она садилась к ней на кровать и рассказывала что-нибудь забавное, а потом, когда Надя старалась улыбнуться, торопливо спрашивала:

— О чём ты всё время думаешь? У тебя ничего не случилось?

Надя отрицательно качала головой, а сама думала: «Была бы ты на моём месте, может, ещё больше загрустила бы».

Ведь ей было не только обидно, что мама отказала главному доктору и её будут оперировать испытанным способом, Наде было стыдно перед главным за мамин отказ. Больше всего она боялась теперь встречи с ним. Ей казалось, что после того, что произошло, она даже не сможет смотреть на главного доктора. А ведь он довольно часто заходил к ним в палату. И такая встреча была неизбежной. Вчера, например, когда главный доктор заглянул к ним в палату и спросил девочек, как они себя чувствуют, Надя притворилась спящей. Но ведь и он зашёл на минутку. А что будет, если он застанет всех девочек за какой-нибудь игрой, как это случалось во время карантина? Девочки играли в испорченный телефон, и главный доктор тоже подключился к их игре. Тогда Надя передала по цепочке слово «мороженое», а до главного доктора оно дошло как «рожа». Ну и смеялись же все тогда! А как интересно главный доктор рассказывает всякие истории, которые произошли с ним в детстве. Почти все они весёлые, и, вспомнив их, главный доктор сам заразительно смеётся.

Девочки и не подозревают, что рассказывает эти истории главный доктор не ради забавы, а чтобы подбодрить их и хоть немного отвлечь от постоянных мыслей о болезни. И это ему удаётся. Потом в палате долго царит весёлое настроение. Девочкам из Надиной палаты особенно нравится история о том, как главный доктор, ещё в пятом классе, уговорил своего одноклассника подсказать ему и что произошло после.

Перед тем как рассказать эту историю, главный доктор откидывал полы своего белоснежного хрустящего халата, садился посередине палаты на табурет и с воодушевлением начинал:

— Девочкам математика часто кажется трудной, а для меня самый трудный предмет был русский язык. Вот я и договорился со своим другом Мишей. Когда меня вызовут по русскому, пусть он смотрит, как я иду: если я буду чуть-чуть прихрамывать, значит, я и по предмету хромаю. Подсказывай, мол, обязательно. Договорился, а через несколько дней сам же про свой уговор забыл. Да и не нужен он мне стал. Решил я подтянуться. Каждый день правила повторял, диктанты со старшей сестрой писал. Даже хотел, чтобы меня поскорее вызвали. И учительница вызвала меня. Я так обрадовался, что с радости подскочил за партой и больно стукнулся коленкой. Вот и вышел к доске прихрамывая. Тут Миша сразу про наш уговор вспомнил. И не успел я рта раскрыть, чтобы ответить на вопрос, как Миша зашептал: «Глаголом называется часть речи, которая обозначает…»

— Действие или состояние предмета, — выпалила Галя Скульская.

Девочки все зашикали на нее. Они ведь тоже знают, а молчат и слушают. Ну и выскочка эта Цибуля!

— Вот и я это хорошо знал, — повернувшись к ней, продолжал главный доктор, — а Миша-то подумал: раз я хромаю, значит, не выучил урок, и давай стараться. Сделала ему учительница замечание, чтоб не подсказывал, и обернулась ко мне. А я в это время подавал Мише знаки: не нужна, мол, мне подсказка. Увидела учительница, как я руками махал и головой тряс, и подумала, что я сам прошу Мишу подсказывать. Ну и, конечно, сразу посадила меня на место, а в журнал поставила двойку. Так мне и не удалось в тот раз блеснуть своими знаниями.

Главный доктор говорил с девочками совсем по-домашнему, как отец или родной дядя. В такие минуты девочки совсем не стеснялись его и все вместе дружно смеялись.

Другим радостным событием обычного будничного дня бывает появление в их палате дежурной нянечки с письмами в руках.

Но теперь её приход тоже не радовал Надю. Ей даже не хотелось отвечать на письма своих одноклассниц, которые ещё в Москве приходили к ней домой заниматься. Девочки желали ей поскорее поправиться и спрашивали, как она себя чувствует. Если бы состоялась операция, о которой с Надей говорил главный доктор, она могла бы написать об этом. А теперь их пожелания скорого выздоровления только сердили Надю. А сегодня ей принесли письмо от папы. На конверте был обратный домашний адрес. Значит, папа вернулся из командировки. Он часто ездит куда-нибудь, потому что работает инспектором в управлении геологии. Надя очень соскучилась по нему. Перед отъездом она даже спросила папу, есть ли вблизи города, в котором находится их больница, какие-нибудь ископаемые. И очень огорчилась, что ничего нет. А то бы папу направили сюда в командировку, и он смог бы побывать у Нади.

Надя распечатала конверт и прочитала: «Дорогая доченька, ненаглядный мой звоночек! Вот уже двадцать семь дней, как я не вижу тебя («Теперь уже тридцать три, ведь письмо шло шесть дней», — отметила про себя Надя) и не увижу ещё долго, так как к вам мне сейчас не выбраться. Очень много дел на Севере, под Архангельском. Там геологическая партия нашего управления обнаружила месторождение алмазов. Сейчас мы определяем мощность месторождения, чтобы узнать, какие потребуются для него бурильные установки. Наверное, эта наша операция закончится позже твоей первой, и мы увидимся уже дома. Пока я на месте и никуда не уеду примерно с месяц. Так что, дочурка, жду от тебя писем со всеми подробностями твоей больничной жизни. Во вторник, четвертого июня, попробую позвонить тебе в больницу в шесть часов вечера по вашему времени. Ведь вы живёте на два часа впереди нас. А у нас в это время будет только четыре. Если тебе ещё не сделали операцию, выйди в вестибюль вашего этажа к телефону, номер которого написала мне мама, и подожди, когда нас соединят. А пока до свидания. Целую тебя, моя любимая доченька, столько раз, сколько километров разделяет нас с тобой. Твой папа».

«Дорогой мой папочка, у тебя просто не хватит времени столько раз поцеловать меня», — подумала Надя. Ведь когда они ехали сюда в поезде, проводница сказала, что от Москвы до города, куда они едут, больше двух тысяч километров.

Тут Надя посмотрела на численник, который висел в палате около двери, и даже вздрогнула: вторник-то ведь сегодня! И до шести часов по местному времени осталось всего два с половиной часа. Как же удачно пришло письмо! Задержись оно хоть до вечера, Надя могла бы уйти во время папиного звонка гулять и не поговорила бы с ним. Но что сказать папе? По междугородному телефону очень трудно говорить. Всё время торопишься, слова путаются, мысли ускользают. Ничего толком не скажешь, а телефонистка уже говорит, чтобы заканчивали разговор. А сегодня Надя даже ничем не могла обрадовать папу. То, что ей должны делать четыре операции, он знал ещё раньше, чем она.

«Нет, ничего я не буду ему говорить, — решила Надя, — просто послушаю его голос. Возьму трубку и услышу: «Здравствуй, дочурка, как самочувствие? Когда будешь шагать в аппаратах?»

И точно, только телефонистка соединила папу с Надей в шесть часов, как он спросил:

— Как дела, дочурка, когда будем соблюдать «строевой» режим?

И вдруг Надя решила: если мама не хочет поддержать меня, может быть, на её стороне будет папа. И она крикнула в трубку:

— Папа! Поговори с мамой, вызови её на почту и поговори! А разговор закажи на десять минут.

— Ого! — ахнул в трубку папа. — Чувствую, что мне нужно уговорить маму что-то купить тебе.

— Совсем нет! — снова закричала Надя. — Но ты обязательно уговори ее. Это очень важно. Не только для меня — для всех больных, для медицины.

— Уговорить нашу маму? Это почти невозможно! — попробовал отшутиться папа, но Надя перебила его и торопливо рассказала обо всем, о чём говорил с ней главный доктор, и ещё о том, что она сама очень хочет этой операции. Даже если будут осложнения и придётся болеть.

— Ну чего ж тут страшного? Ведь те операции, которые главный доктор делает сейчас всем, он тоже делал кому-то первому! — прокричала она в трубку и уже тихо добавила: — Это ведь и ему очень важно…

— Безусловно, — согласился папа. — Я поговорю сначала с главным доктором, а уж потом с мамой. Ты не беспокойся. Я думаю, что мы уладим этот вопрос.

— Папочка, милый! — воскликнула Надя, и их разъединили.

Надя очень расстроилась и рассердилась на телефонистку, но тут же остыла. Ведь она успела сказать все, что важно. Теперь остаётся только ждать и надеяться. А ещё Надя может теперь честно смотреть в глаза главному доктору. И когда встретит его, обязательно спросил:

«Вам звонил папа?»

Вот как всё удачно обернулось. Надя побежала в палату пританцовывая. Конечно, настолько, насколько могла. Села к тумбочке и написала ответ сразу двум одноклассницам:

«Скоро меня будут оперировать, и, может быть, новым методом. Если это произойдёт, то на следующий год я уже буду ходить в школу вместе с вами».

 

Глава шестнадцатая. В ожидании

Два дня прошли для Нади в напряженном ожидании. Но сегодня, по её подсчётам, всё должно было решиться. Вчера папа звонил главному доктору, сегодня утром должен был вызвать на почту маму и сегодня же, после тихого часа, мама должна была прийти к ней. Даже если папе, после разговора с главным доктором, не удалось уговорить маму, Наде всё равно будет легче. Вот тогда главный доктор уже не будет думать, что она струсила. И Надя с нетерпением ждала маму. Но ещё до обеда, когда все пять девочек были в палате и играли в докторский обход, по очереди изображая Веронику Ивановну, в коридоре, у самой двери, раздался, как показалось Наде, строгий голос главного доктора:

— Ермакова в палате?

Девочки сразу замерли. Джаннат, которая изображала Веронику Ивановну, даже не успела повесить на место свой температурный лист. Так и осталась с ним в руках.

— Ну, стрекозы, как дела? — спросил их, входя, Кирилл Андреевич и, не дожидаясь ответа, вдруг озорно подмигнул Наде: — А бой мы с тобой, кажется, выигрываем. И не отворачивайся, всегда смотри прямо в глаза.

Надя улыбнулась, и главный доктор провел рукой по её коротенькой жидкой чёлке. Потом он взял из рук Джаннат температурный лист, посмотрел его и повесил на место. Варю главный доктор попросил согнуть ногу в коленке, а у Олечки потрогал аппарат на руке.

После этого он опять весело подмигнул Наде и вышел из палаты.

— Какой бой вы с доктором выиграли? — тотчас обернулась к ней Галя-Цибуля.

— Не выиграли ещё, но, может быть, выиграем, — поправила её Надя.

— Что же ты молчала, — упрекнула её Варя, — скорей рассказывай!

И Надя рассказала всё, что её мучило. Олечка тотчас принялась хлопать здоровой рукой по подушке и выкрикивать:

— Вот это да! Вот это здорово! Через год уже здоровая!

Варя и Джаннат тоже обрадовались. А Галя-Цибуля сказала, поджав губы:

— На месте твоей мамы я бы никогда не разрешила делать опыты на своей дочери. Для этого есть кролики и собаки.

— Неужели ты думаешь, что ей будут делать операцию без проверки? — возразила Варя. — Наверное, уже многих животных так оперировали.

— Ты, Галка, просто завидуешь Наде, вот и говоришь так, — разгадала её Джаннат и смешно пропела: — Завистники, завистницы, девчонки и мальчишки…»

— Вот уж нет, — возразила Цибуля, — тише едешь, дальше будешь.

— А я не люблю тихо ездить! — закричала со своей постели Олечка. — Я бы тоже хотела, чтоб на мне что-нибудь новое открыли.

И тут пришла Надина мама, вместе с мамой Гали-Цибули. Они принялись выгружать из сумок их содержимое и расставлять всё на тумбочках. Мама Гали принесла ей отварную курицу и потребовала, чтобы Галя сейчас же, при ней, съела обе ножки или оба крылышка.

— Ты ужасно осунулась, — говорила она полной, как бочонок, дочке, — и во время операции потеряла много крови. Твоему организму нужны калории.

Галя, как обычно, брыкалась:

— Я не хочу! Мне надоела твоя еда. Принесла бы чего-нибудь сладенького. И холодная она — бррр!.. Ну кто ест холодную курицу? Ты хочешь, чтобы я простудилась?

— Если ты не съешь крылышки, я сейчас же уйду, — не сдавалась Евгения Антоновна и демонстративно села на кровать, что означало: не уйду, пока ты не сделаешь по-моему.

Надя всегда с интересом наблюдала за ними. Но сегодня не только ей, но и Варе с Джаннат и даже Олечке было не до Скульской. Все четверо не сводили глаз с Надиной мамы. А она, убрав принесенные пакетики с печеньем в тумбочку, принялась старательно смахивать с неё крошки, а после присела к дочери на кровать, обняла её и неожиданно заплакала.

И Надя не стала спрашивать маму. Она поняла, что мама согласилась на операцию. Поняли это и девочки. Они переглянулись и облегченно вздохнули.

 

Глава семнадцатая. Операция

В это утро в третьей палате стояла такая отчаянная тишина, что, проснувшись позже всех, Надя даже испугалась. Девочки говорили шёпотом, маленькая нянечка протирала пол молча.

«Это, наверное, потому, что сегодня моя операция, — решила Надя, и ей вдруг захотелось крикнуть: — «Чего вы? Говорите как всегда! Чтоб до самой операции не думать о ней». Но вместо этого Надя тоже притихла.

Немного погодя вошла дежурная сестра, намазала Наде ноги йодом, перевязала бинтами и не разрешила вставать. Девочки начали подбадривать её.

— Тебя ещё перед операцией на каталке покатают, — сказала ей Олечка.

— А операционная знаешь какая? — подхватила Варя. — Вся в кафеле, и окна такие чистые, даже кажется, что они без стёкол.

— А над операционным столом блестящий светоотражатель, — добавила Джаннат Шамхалова, — он вроде зеркала в «комнате смеха». Посмотришь в него, так себя не узнаешь. У меня в нем голова длинная была, как огурец, а туловище с футбольный мяч.

Девочки деланно засмеялись.

— Ты обязательно в это зеркало посмотри, — сказала Галя-Цибуля, может, в нём врачи в майках и трусах отразятся. Тоже смешно будет.

Надя кивнула головой, боясь, что, если скажет хоть слово, разревётся. К горлу так и подкатывали комком слёзы. Варя поняла это и быстро заговорила:

— Пройдёт два-три часа, и у тебя уже всё будет позади. Лежи с оперированными ногами и жди, когда аппараты их выпрямят. А ты… — Варя не договорила: с шумом распахнулись двери палаты и две санитарки ввезли каталку.

— Я сама могу дойти, — приподнявшись на постели, запротестовала Надя.

— Нельзя! Нельзя! — закричали одновременно няни и девочки. — Тебя ведь уже подготовили.

В предоперационной палате к Наде подошёл наркотизатор, тот самый, который приходил к ней вчера вечером, и сказал:

— Анализы у тебя хорошие, сердце здоровое. Значит, всё будет в порядке.

С Нади сняли бинты и ввезли в операционную. Она думала, что здесь будет тишина, слова нельзя сказать, а все, кто там находился, стали её подбадривать, шутили и говорили точно так же, как в обычной комнате.

«Вон и баки на металлических столиках стоят, — увидела Надя, — а врачи уже все в халатах. Наверное, раньше переоделись».

К Наде снова подошёл наркотизатор и неожиданно сказал:

— А ну-ка, отгадай мне загадку: «Каким гребешком никто не чешется?»

— Петушиным, — сообразила Надя и даже не заметила, как врач поднёс к её рту резиновую трубку. Язык у Нади стал уставать и отказался слушаться. Надя замолчала и услышала, как гулко стучит у неё в груди сердце. И ещё она услышала голос главного доктора:

— А где щётки? Почему их нет на месте?

Надя с трудом повернула голову и увидела, как главный доктор моет руки, но не в умывальнике, а около неё в тазу. Потом он поднял руки и кто-то надел на них резиновые перчатки. Все, кто находился в операционной, были в белых, как унты, башмаках, перевязанных бинтами. Говорят, что такие чехлы поглощают шум. Но главный доктор, нисколько не заботясь о тишине, сказал:

— Приступим, друзья. По местам!

Надя хотела посмотреть на врачей, но сразу куда-то провалилась и ничего больше не слышала.

…Проснулась Надя от громкого шёпота девочек. Варя, Джаннат и Олечка стояли у её кровати и ждали, когда Надя откроет глаза.

— Ну и соня ты! — весело сказала Варя.

— Храпишь, как моя бабушка, — засмеялась Олечка.

Надя попробовала улыбнуться, но вместо этого опять закрыла глаза. Не хотелось просыпаться.

— Будешь так спать, тебе муха в рот залетит.

— Тогда сразу проснёшься, — сказали ей девочки.

Надя машинально закрыла рот и подумала: «Почему она в палате, а не в операционной? Неужели ей опять ничего не сделали и привезли обратно? Никакой боли. Только ноги тяжёлые. И пить очень хочется». Надя попросила пить.

— Нельзя! — хором закричали девочки. — После наркоза нельзя.

Сестра, дежурившая у её кровати, взяла ватку, окунула её в стакан с водой и провела по Надиным губам. У Нади закружилась голова. Показалось, что в палате какой-то непонятный шум. Наде очень захотелось избавиться от него. Она даже мотнула головой. Но стало ещё хуже.

Пришёл врач-наркотизатор. Взял у Нади руку, пощупал пульс, сказал:

— Если не очень больно, уколы днем делать не проси. — И уже сестре добавил: — Только ночью сделайте, и то, если она не будет спать.

Сестра измерила Наде давление. Немного погодя ещё. Потом опять. Аппарат так и лежал на тумбочке. Надя опять попросила пить. Ей дали глотнуть через трубочку. Надя с жадностью засосала и тут же бросила, потому что её начало тошнить. Но зато стало гораздо легче. Девочки обрадовались, услышав её вздох.

— Это вздох облегчения, — определила Варя и громко, на всю палату, добавила: — С него начинается выздоровление.

— А мы что знаем, что слышали, — загадочно пропела Джаннат Шамхалова, ты во сне свою тайну выдала.

— Какую тайну? — тихо спросила Надя.

— Ты хочешь научиться плавать, как человек-амфибия, — сказала Джаннат.

— Ещё ты во сне песни пела, — сообщила Олечка, — громко, всё равно как пьяная.

— Я и сейчас как пьяная, — сказала Надя и окончательно проснулась.

 

Глава восемнадцатая. Бесчувственная

Днём Надя кое-как крепилась, старалась заглушить боль, которую причиняло ей каждое, даже маленькое, движение. Помогали и подружки и мама, пытаясь развеселить её. Все мамы ушли, а Надина осталась. Нянечка Нина не попросила её уйти, а даже принесла вместо табуретки стул поудобнее. Мама, точно маленькой, гладила Наде ладошки и рассказывала сказки, какие рассказывают дошколятам. И хотя Наде было больно, но терпеть она могла. А вот когда мама ушла и наступила ночь, боль стала просто невыносимой.

Надя вспомнила, что сказал врач-наркотизатор утром, и нажала кнопку звонка, чтобы дежурная сестра сделала ей укол. Но сестра почему-то не шла. Надя снова позвонила, задержав палец на кнопке звонка. Прошло минут десять, и опять никто не пришёл. Надя нажала кнопку в третий раз и сразу услышала быстрые шаги по коридору. В палату вошла дежурная сестра, которую Надя видела до этого всего раза два. (Она только что вернулась из отпуска.)

— Ты что названиваешь, принцесса-барыня, подождать не можешь? — вдруг зашипела она.

— Мне очень больно, — глотая в темноте слёзы, ответила Надя. Сделайте, пожалуйста, укол.

— Могла бы и так уснуть, — продолжала шипеть заспанная дежурная, — уж очень все нежные.

Она сделала Наде укол в руку резко и больно. Но Наде было не до этого. Она сказала «спасибо» и закрыла глаза.

После укола Надя должна была очень скоро уснуть. Ведь это болеутоляющее и снотворное лекарство. Но как она ни старалась, сон не приходил. В голову всё лезли нехорошие, обидные слова дежурной сестры: «Принцесса-барыня… Нежные вы все…» «Побыла бы она на моём месте, может, на всю палату кричала бы, — думала Надя, — а я только три раза позвонила. И зачем эта дежурная училась на медсестру? Ведь сразу видно, что она не любит свою работу. Даже к больным по-человечески отнестись не может». Наде вспомнилось, как эта самая сестра на второй день её приезда в больницу получила замечание от Вероники Ивановны за то, что не установила как нужно кровать Гале-Цибуле. «Ну конечно же, ей не нравится работа, — решила Надя, — разве её можно сравнить с другой сестрой, Людмилой Степановной. Людочка в палату без улыбки не входит. И с кем заговорит, обязательно найдёт для того ласковое, утешительное слово. От её слов даже без укола боль может стихнуть. Может быть, сегодняшняя сестра за что-то сердится на меня? Но я с ней ни разу не говорила. А три дня назад, сразу после отпуска, она нагрубила Джаннат Шамхаловой». И Надя припомнила всё как было.

У Гали-Цибули в тот день болело ухо, а у Олечки появился насморк. Они не вставали с постели и попросили Джаннат напомнить о них сестре. Утром Вероника Ивановна назначила им лекарства. Джаннат подошла к столику, за которым сидела эта самая сестра, и сказала:

— Нужно пустить Олечке капли в нос, а Гале в ухо. Они в третьей палате лежат.

— Нет у меня лекарства для уха, ясно? Не получила ещё! — ответила ей сестра.

— Так получите, пожалуйста, — сказала Джаннат.

— А ты мне не указывай! — огрызнулась сестра.

Надя слышала этот разговор и подумала, что сестра хоть Олечке пустит капли в нос, но она и этого не сделала, до тех пор пока Джаннат не подошла к ней ещё раз.

«Значит, здесь не настроение играет роль, а характер. И при чём здесь настроение? — рассуждала про себя Надя. — Если считаться с ним, то все больные после операций должны рычать и кусаться».

Надя представила себе, как входит к ним в палату эта самая медсестра, а все девочки поднимаются в своих полосатых пижамах на постелях и рычат на неё свирепо, точно тигры в зоопарке. Представила, улыбнулась и… уснула.

Проснувшись утром, Надя вспомнила всё, что произошло ночью, и решила ни в чём не уступать вредной сестре, а требовать всё, что прописали ей и девочкам врачи. Как известно, клин вышибают клином.

 

Глава девятнадцатая. «Ты не только больная»

На третий день после операции Надя пришла в себя полностью. Но лежала не шелохнувшись и почти ни с кем не разговаривала. Наде казалось, что если она заговорит, ногам будет гораздо больнее. Ведь она чувствовала теперь любое движение. Боль усиливалась даже тогда, когда девочки шумно проходили по палате. А уж если кто-нибудь задевал её кровать, у Нади от боли даже в глазах темнело. Девочки, правда, каждый раз извинялись, но от этого ей не было легче.

«Неужели нельзя пройти аккуратнее?» — думала Надя и тут же ловила себя на том, что она до операции ходила по палате так же шумно. А ведь Варю оперировали не так давно. И Гале-Цибуле недавно переставляли спицу, вокруг которой загноилась ранка.

И вдруг к ним в палату совсем неожиданно пришёл главный доктор.

— Ну, герой, когда думаешь вставать? — спросил он Надю.

— Как вставать? — испугалась она. — Мне ж только позавчера операцию сделали.

— Тогда тебе нужно было подняться ещё вчера, — рассмеялся Кирилл Андреевич и стал пробовать крепость колец на спицах, приподнимая Наде ноги то за одно кольцо, то за другое.

— Ой-ой! — закричала она от страха.

— Разве тебе больно? — удивился Кирилл Андреевич.

— Нет, — смутилась, Надя, — я боюсь, что будет больно…

— Кричишь, значит, авансом, — пошутил главный доктор и уже без улыбки сказал: — Ты не придумывай себе боль. Ногам твоим сейчас не больно, а тяжело. Так ведь?

Надя кивнула головой, хотя и не совсем согласилась с ним. Ноги у неё ныли где-то глубоко-глубоко. Кирилл Андреевич вынул из своего кармана сантиметр и стал измерять Надины ноги.

— Ого! За операцию ты выросла на шесть сантиметров!

— Правда? — обрадовалась Надя.

— Ты сядь на постель и посмотри на свои ноги, — предложил ей Кирилл Андреевич, — наверное, ещё не видела их как следует.

Наде стало любопытно. Она приподнялась на руках и села. Как же легко стало сразу спине.

— Уф! — с облегчением выдохнула Надя и увидела свои ноги, закованные в два блестящих аппарата. Они были прямые и ровные. — Вот это да!.. — вырвалось у неё.

— Нравятся? — Горящие радостью глаза главного доктора весело смотрели на Надю. — А чтобы ноги остались такими после снятия аппаратов, нужно как можно больше ходить.

— Я буду ходить, — кивнула Надя головой, — только можно с завтрашнего дня?

— Зачем же с завтрашнего? — возразил Кирилл Андреевич. — Вставай сейчас. Мне надо посмотреть, как ты будешь стоять.

И не успела Надя опомниться, как главный доктор взял её за кольца обоих аппаратов и, стянув с кровати, поставил на ноги.

— Ой, ой, ой! — опять закричала Надя и сразу стала вся мокрая от пота. Не имея больше сил, она начала валиться на кровать спиной.

— Стой! Стой! — приказал ей доктор, подавая костыли. — Я тебя больше не держу. Будешь стоять нетвёрдо — упадёшь.

Надя вцепилась в костыли и застыла на месте. Он оглядел девочку и, очевидно, остался доволен операцией, потому что смешно затопорщил усами. В палате тоже все заулыбались. Только Надя всё ещё стояла как будто скованная. Но страх скоро прошёл, и она тоже улыбнулась.

— Вот так, — удовлетворённо сказал Кирилл Андреевич, — а теперь начинай ходить.

— Как? Сейчас? — снова растерялась Надя.

— Конечно. И сейчас, и завтра, и каждый день. Чем больше, тем лучше. Ты должна быть упорной, тогда скорее поправишься. Это очень важно. Иначе ты будешь мне плохой помощницей.

— Если важно… я попробую… — сказала Надя и попыталась переставить костыли. Но они не послушались. Наверное, потому что Надя очень сильно нажимала на них под мышками.

— Переставь сначала вперёд ноги, а потом уже костыли, — посоветовал ей Кирилл Андреевич.

С его помощью Надя переставила вперёд обе ноги, но костыли всё равно остались позади. Теперь Надя навалилась на них с ещё большей силой. Кирилл Андреевич встал сбоку и силой оторвал её костыли от пола. Так вдвоём они дошли до двери палаты и вернулись обратно. Надя устала, точно ворочала тяжёлые камни.

— На сегодня хватит, — смилостивился Кирилл Андреевич. — Завтра с помощью нянечки дойдешь до дверей палаты и обратно пять раз. А через три дня встретишь меня у лифта. А сейчас отдыхай. — Главный доктор легко приподнял Надю и опустил на кровать.

Надя закрыла глаза и тут же заснула от усталости.

 

Глава двадцатая. Для науки

Проснулась Надя только утром. Проспала вчерашний обед, ужин и отбой ко сну. Чувствовала она себя бодро. Только по-прежнему тяжёлыми были ноги. Сегодня они в самом деле не болели. Но едва Надя пошевелила аппаратами, глубокая боль стала выползать и заполнять собой всё тело. Рядом с тумбочкой стояли новенькие костыли.

«Может, попробовать встать и пройтись самой? — глядя на них, подумала Надя. — Ведь главный доктор велел мне через три дня встретить его у лифта. А я вместо лифта встречу его у кабинета, на втором этаже. Спущусь туда на лифте и ещё немного пройдусь. Вот он обрадуется!»

Но боль была такая сильная, что Надя не смогла даже спустить ноги с кровати. Пришлось позвать на помощь нянечку. Зато на следующее утро она нарочно проснулась, когда начало светать. В палате ещё все спали, и это было очень кстати.

Надя схватилась руками за кольца и подтянула ноги к краю постели, как это делал позавчера главный доктор. Потом оперлась руками о подушку и пододвинулась к стене, чтобы ноги уже лежали поперёк кровати. После этого Надя отодвинулась от стены, спустила ноги вниз, а сама села. Вот! А вчера она этого не смогла сделать. Теперь осталось только взять в руки костыли, опереться на них покрепче и встать. Но у неё ничего не получилось. Только от попытки встать по ногам хлестнула страшная боль. Надя еле сдержалась, чтобы не закричать. Неужели опять звать нянечку? Нет, она решила сегодня встать сама. Да и нянечку зря отрывать нечего. Она, наверное, уже занялась утренней уборкой. Подождав, когда боль утихнет, Надя упёрлась в пол костылями, зажала их покрепче под мышками и стала осторожно и медленно сползать с кровати. А когда почти совсем сползла, нажала изо всех сил на костыли и приподнялась. Но тут же, вскрикнув от боли, выпустила костыли и упала. В палату тотчас вбежали дежурная сестра Людмила Степановна и нянечка Нина. Как хорошо, что сегодня дежурили они! Надя растерянно молчала. А Людмила Степановна и нянечка Нина, охая и недоумевая, принялись осторожно её поднимать.

— Почему же ты не позвала нас? Разве можно вставать одной? — взволнованно говорили они.

От нестерпимой боли у Нади закружилась голова.

— Я хотела встать и дойти до двери… надо тренироваться… — И уже как в тумане Надя услышала голос Людмилы Степановны:

— Одной сразу нельзя. Ты должна была позвать нас.

И причитания нянечки Нины:

— Ноги-то твои теперь ведь непослушные. Так и новый перелом сделать не трудно…

Это Надю испугало, и голова перестала кружиться. Вдруг она в самом деле сломала ногу в новом месте?! Хотя упала она удачно, прямо на руки. Так падать Надю учили ещё в санатории, на юге, куда она ездила раньше три года подряд.

Положив Надю на кровать, сестра и нянечка поспешно вышли, а Надя приподнялась немного и стала ощупывать свои ноги между кольцами и спицами аппаратов.

— Болят? — спросила Варя, высовываясь из-под одеяла.

— Не очень, — ответила Надя.

Острая боль в самом деле уже прошла. Ноги просто тяжело ныли. Это успокоило Надю. Был бы перелом, так наверняка она на всю палату закричала бы.

— Ты видела, как я грохнулась? — спросила она Варю.

— Проснулась от этого. Думала, что потолок рушится, — пошутила Варя. Ты чего вставала?

— Хотела сама пройтись, да не удержалась.

— Сама?! — У Вари от удивления даже глаза расширились. — Ты что?! На аппаратах надо каждому шагу учиться. И чтоб кто-то поддерживал.

В это время в палату ввезли длинную каталку, на которой Надю возили на операцию. За каталкой шёл дежурный, незнакомый врач.

— Зачем это? — с тревогой спросила Надя.

— Надо сделать снимки. Ты могла что-нибудь повредить.

Врач перенёс Надю на каталку и вместе с нянечкой и сестрой повёз в рентгеновский кабинет.

Днём Наде про снимки ничего не говорили, и она успокоилась. Но после тихого часа в палату пришли главный врач и Вероника Ивановна. Они молча и долго ощупывали Надины ноги, потом Кирилл Андреевич отрывисто сказал:

— Смените вторую спицу и крутите пять… нет, шесть раз в день! — и вышел из палаты, взволнованный и суровый.

Надя поняла, что случилось что-то неприятное. Комок, который с утра стоял у неё в груди, вдруг подкатился к самому горлу. Надя не выдержала и разрыдалась.

— Я же хотела помощником стать… хорошим, — вырвалось у неё.

— А стала плохим, — вздохнула Вероника Ивановна и добавила: — У тебя лопнула спица. Придётся снимать её и вставлять новую.

— А для чего главный доктор велел меня крутить? — осмелев, спросила Надя.

— Крутить тебя никто не собирается, — улыбнулась Вероника Ивановна, мы будем подкручивать на твоём аппарате вот эти гаечки.

— Зачем?

— Чтобы поставить ногу в нужное положение и не дать ей снова искривиться. — Вероника Ивановна пошла к двери, но, не дойдя до неё, обернулась и приказала Наде: — Не вздумай вставать. Пока тебе не сменят спицу, ты лежачая.

— Хорошо, — сквозь слёзы ответила Надя и подумала: «Какая же я несчастная! Хотела сделать как лучше, а получилось хуже некуда».

 

Глава двадцать первая. Коридорный таксист

Надя забилась с головой под одеяло, — так было легче переносить случившееся.

Её печальные мысли прервал гудок автомобиля.

«Кто-то выписывается и уезжает», — вздохнула Надя.

Но тут отворилась дверь, и в палату, стуча костылями, вошла Галя-Цибуля.

— Олька, живо на перевязку! — И, фыркнув, она добавила: — На такси поедешь.

— На каком такси? — удивлённо раскрыла свои большие глаза Олечка. — Мне ехать не надо. Я на нашем этаже перевязываюсь.

— Выйдешь в коридор, так увидишь, — ухмыльнулась Галя и, повернувшись на костылях, вышла из палаты. За ней тотчас выскочили в коридор Джаннат и Варя.

— Смеётся небось Цибулька, — нехотя слезая с кровати, проговорила Олечка. — А на перевязку идти всё равно надо.

В коридоре снова раздался гудок автомобиля.

— Приходи скорей из перевязочной! Расскажешь, что там такое, высунулась из-под одеяла Надя.

Олечка вышла из палаты и тотчас вернулась.

— В самом деле меня такси ждёт! — восхищенно объявила она и исчезла.

«Какое ещё такси? — удивилась Надя. — Может, новую каталку в виде такси сделали? Только почему на ней повезли Олечку в перевязочную? На каталках тяжелобольных возят, а Олечка в перевязочную сама ходит». Надя терялась в догадках до тех пор, пока в палату не вернулись Джаннат с Варей. Они рассказали ей, что видели.

Оказывается, в комнату игр привезли новые игрушки и среди них двухместный педальный автомобиль. У него всё было, как у настоящего такси: два сиденья друг за другом, руль, который поворачивал колёса, название «Волга» и даже синие квадратики на дверцах. Первый об автомобиле узнал Вадик Хромов. Он каждое утро заглядывал в комнату игр: ждал новых игрушек, все старые ему надоели. И вот новые игрушки прибыли. Увидел Вадик автомобиль и сразу попросил разрешения у воспитательницы покататься на нём. Воспитательница разрешила, но предупредила Вадика:

— Только не жадничай. Если кто попросит покататься — дай!

Вадик мотнул головой и поскакал к машине. Он мог легко скакать и бегать, потому что болела у него только одна левая рука. Вадик вывез машину из комнаты игр, сел и стал кататься по коридору. И тут ему в голову пришла замечательная мысль: зачем кататься просто так, если теперь он может приносить большую пользу — помогать дежурным медсёстрам. Вадик тут же подъехал к столику Людмилы Степановны.

— Скажите, пожалуйста, кому нужно сегодня идти в перевязочную или гипсовую? — спросил он.

— Зачем тебе это понадобилось? — поинтересовалась Людмила Степановна.

— Я буду их отвозить, — объявил Вадик. — Кому когда нужно.

— Ну что ж, это дело, принимай заказы, таксист. — Людмила Степановна написала Вадику на бумажке несколько фамилий. — Я тебе только тех записала, у кого болят руки. С аппаратами на ногах в твою машину пусть никто не влезает.

— Спасибо! — поблагодарил её Вадик и, бибикнув, отъехал от медсестры.

Он остановился в конце коридора, посмотрел на записку и ничего в ней не понял. Дело в том, что Вадик умел читать пока только то, что написано печатными буквами, а Людмила Степановна забыла об этом. Пришлось обратиться за помощью к старшим. Тут Вадику и подвернулась Галя-Цибуля.

— Посмотри, есть ли кто в этом списке из твоей палаты, — сказал ей Вадик. — Всех записанных я должен отвезти в перевязочную. Мне такое поручение дала Людмила Степановна.

— Есть, — сказала Галя и, допрыгав до своей палаты, вызвала Олю.

Вот какое такси ждало её в коридоре. Когда Олечка вернулась из перевязочной, Надя уже всё знала. Олечка могла дополнить рассказ девочек только тем, что сообщила:

— Вадик меня обратно тоже привёз. Как ветер домчал!

 

Глава двадцать вторая. Новые мучения

На следующий день Наде переставили спицу и начали крутить гайки на кольцах левой ноги. Ровно шесть раз в день, как приказал главный доктор. Сначала ей не было больно, но дня через три, когда кость начала вставать на нужное ей место, Надя готова была выть волком. И вдруг новая неприятность: ранка вокруг спицы воспалилась. Чтобы уничтожить воспалительный процесс, Наде начали делать обкалывание. Ко всем болям прибавилась ещё и эта. А так как во время обкалывания нельзя подкручивать гаечки, Надю положили на грузы. Привесили к левой ноге две гири по четыре килограмма. Одну у коленки, а другую внизу, у самой ступни. С грузами нога стала тяжелей, точно в неё влили пуд свинца, и внутри она ужасно чесалась. От боли и обиды на себя Надя почти все дни плакала. Переживала за неё вся палата. Даже вредная Цибуля отнеслась к ней с сочувствием:

— Ещё хорошо, что обкалывание помогает, значит, всё заживёт скоро. Не реви.

Но больше всех утешали Надю маленькая нянечка и Варя. Уж чего только они в эти дни не придумывали! Вот чешется у Нади нога глубоко-глубоко, в самой кости, как там её почесать? А нянечка Нина посоветует:

— Ты вместо ноги нос почеши. Или за ухо себя подёргай, вот и отвлечёшь чесотку-то.

Почёсывание носа не помогло. А почешет Надя за ухом да поясницу пощиплет, и ноге становится легче.

— Ты прямо профессор, нянечка, — удивлялась Надя, — и откуда всё знаешь?

Нянечка улыбается. Оказывается, в детстве она сама тяжело болела. Упала маленькая из окна со второго этажа и повредила позвоночник. Три года в гипсе лежала, потому и не выросла. Зато многим премудростям научилась.

А Варя все больничные новости Наде рассказывала.

— Ты даже не представляешь, что в шестой палате мальчишки придумали… Спустили из своего окна девчонкам на второй этаж пакет с конфетами, а те им этот пакет обратно отправили с яблоками. Мальчишки тянут и думают: «Чего так тяжело?» А потом обрадовались и стали всех яблоками угощать. Вот тебе прислали. — И Варя положила на тумбочку перед Надей большое румяное яблоко. — А в «Птичью палату» вчера ещё одну новую игрушку принесли «Луноход». Он на черепаху похож. Нянечка как завела его и пустила по палате, все малыши завизжали и на кровати полезли. Испугались сначала, а потом привыкли и сами заводить стали. Сейчас уже у него красная лампочка не мигает. Батарейка кончилась.

Как могли скрашивали Надины горести нянечка Нина и Варя. Но лежала Надя не долго. Обкалывали её всего три дня, а грузы висели ровно неделю. Когда их сняли, Надя решила, что ей снова начнут подкручивать гаечки. Но пришла Вероника Ивановна и вместе с дежурной сестрой прикрутила Наде между кольцами какое-то дополнительное устройство, похожее на маленький радиоприёмник с растопыренными ножками.

Надя испугалась и спросила Веронику Ивановну:

— Разве у меня всё ещё плохие снимки?

— Сейчас снимки у тебя хорошие, — ответила она, — смотри больше ничего не вытворяй.

— А зачем же мне тогда эту железяку привинтили?

Вероника Ивановна рассмеялась:

— Эта «железяка» поможет твоим ногам стать идеальными.

— А у меня есть пузырёк с «Идеалом». Я им зубы полощу, — объявила Олечка. — На нём даже написано: «При регулярном употреблении ваши зубы станут идеальными».

— А как ты понимаешь это слово? — спросила Вероника Ивановна.

— Ну, есть вещи хорошие, а есть ещё лучше, чем хорошие, даже лучше, чем очень хорошие. Их называют идеальными.

— Умница, — похвалила Олечку Вероника Ивановна, — очень толково объяснила.

Надя даже зажмурилась от охватившего её трепета:

«Неужели её ноги когда-нибудь смогут стать такими?»

 

Глава двадцать третья. «Надо худеть»

Из окон детского отделения, или, как его называют, «Дома отважных трусишек», очень хорошо видно здание главного корпуса больницы. Там лечатся взрослые. Когда Надя лежала на грузах, то долго не засыпала по вечерам. Или заснёт, а потом проснётся и никак не может уснуть снова. В эти минуты она смотрела на главный корпус, в котором почти всегда светилось одно окно. Если сильно прищуриться, это окно становилось похожим на большую и яркую звезду, от которой тянулись лучи прямо к Наде в палату. Надя знала: там, за окном, рабочий кабинет главного доктора. И когда в нём горел свет, ей было спокойно и легко. Значит, он здесь и ничего страшного произойти не может. Иногда Надя мысленно беседовала с главным доктором, уверяя его, что всё кончится благополучно и новый метод окажется правильным. Иногда радовалась за уже вылечившихся больных и за доктора, который помог им стать здоровыми. Ведь тот, кто приносит счастье другим, сам очень счастливый человек. А иногда её охватывали и сомнения: вдруг начнутся непредвиденные осложнения и то счастье, которое главный доктор так щедро даёт другим, ей не достанется.

Как-то после бессонной ночи Надя сказала девочкам по палате, что долго смотрела на окно главного доктора, в котором до утра горел свет.

— Может, главный доктор из-за тебя не спит, — тотчас высказалась Галя-Цибуля, — ты ему лечение на целый месяц затянула, а могла бы вообще всё испортить.

— Вовсе не на месяц, а только на две недели, — возразила Надя.

— Всё равно у него охота пропала тебя лечить. «Опять Галька вредничает», — подумала Варя и вмешалась в их разговор:

— Ты-то откуда знаешь, что пропала!

— У кого хочешь пропадёт, — не сдавалась Цибуля, — столько лишних забот всем врачам дала!

— Я и сама это знаю, — тихо сказала Надя, — только ведь я не нарочно. Думаешь, мне приятно было с грузами лежать? Я бы сейчас уже по коридору ходила.

Надю сильно задели слова Гали-Цибули. Хоть девочки и заступились за неё, но в чём-то Галя была права. Время-то потеряно. А как наверстать его? Как вернуть доктору те две недели, которые Надя отняла у него?

Нянечка Нина принесла Наде письмо от её школьных подружек. Прочитала его Надя и ещё больше огорчилась. Оказывается, в классе из-за неё целый спор разгорелся. Девочки утверждали, что Надя придёт в школу после Нового года. А мальчишки говорили, что все девчонки нюни, и хотя Наде сделали операцию новым методом, всё равно она пролежит долго. Они считали, что главный доктор должен был новым методом оперировать не её, а какого-нибудь мальчишку.

«Вот противные, — рассердилась Надя, — как же мне доказать им, что они не правы? — И она решила: — Раньше всего надо вернуть доктору украденные у него дни».

Своей поспешностью Надя уже отодвинула выздоровление.

На другое утро, во время обхода, Надя спросила Веронику Ивановну:

— Что мне делать, чтобы поскорее поправиться?

И, к большой радости Гали-Цибули, услышала:

— Будь послушной. Ничего не выдумывай и не вытворяй сама. Делай только то, что говорят врачи.

«Ага, съела?» — Галя-Цибуля показала Наде язык из-за спины Вероники Ивановны.

— А кроме этого, что мне ещё делать? — спросила Надя.

— Неплохо бы тебе похудеть, — улыбнулась Вероника Ивановна.

— Как похудеть? А нагрузка на ноги! Я даже специально для этого съела вчера два вторых.

— Специально для этого есть не надо, — возразила Вероника Ивановна. Когда мы говорим о нагрузке на ноги, то имеем в виду их частые тренировки. Сбавляй вес и больше ходи, тогда всё будет в порядке.

Вот Надя и узнала, что ей делать: худеть и как можно больше ходить. Оба задания ужасно трудные. Она ведь очень любила печенье и конфеты. А от сладкого и мучного больше всего полнеют. Значит, ей надо отказаться от конфет и печенья в первую очередь. И ещё ходить и ходить, как можно больше, несмотря ни на какие боли.

 

Глава двадцать четвёртая. Вместо десяти — тридцать!

Надя погорячилась. В первый день после снятия грузов, даже с помощью нянечки Нины она смогла пройти всего лишь восемь шагов. На восьмом шагу повернула к постели и, едва доковыляв до неё, упала как подкошенная. Ноги не только ныли, их мозжило и дёргало. Но на второй день, несмотря на такую же сильную боль, Надя всё таки заставила себя пройти десять шагов, а к вечеру прошла ещё двенадцать. На третий день она вставала уже не два раза, как ей велели, а три и отмаршировала по пятнадцати шагов. Посмотрев на следующее утро её ноги, Вероника Ивановна сказала, чтобы Надя увеличила свой маршрут с десяти до двенадцати шагов, а она прошла сорок. К концу недели вместе с нянечкой Ниной Надя спустилась по лестнице на второй этаж и прошла весь коридор из конца в конец два раза. На втором этаже тренироваться было удобнее. Тут были все чужие, и никто не останавливал Надю и не мешал ей.

Посидев на диванчике возле одной из палат и отдышавшись, Надя поднялась, чтобы идти назад, и увидела выходящего из этой палаты главного доктора.

— Ермакова, что случилось? — почти испуганно спросил он.

— Ничего, — улыбнулась Надя до самых ушей, — вы же сами мне велели как можно больше ходить, вот я и тренируюсь.

Кирилл Андреевич посмотрел на неё внимательно и вдруг поцеловал в лоб.

— Умница! — сказал он и заторопился по коридору.

У Нади точно крылья выросли. И нянечка Нина обрадовалась. Она как увидела главного доктора носом к носу, прямо в лице изменилась. Подумала, что им новый разнос будет за самовольство, а теперь даже порозовела.

— Пойдём в сад! — разохотилась Надя.

Но нянечка замахала на неё руками:

— И не думай, и не смей! Уж и так вся запарилась. Завтра в сад пойдём.

Она, наверное, была права. До сада Надя бы не дотянула. Хоть и рада была, но ноги горели, как в пожаре, и до того были тяжёлые, точно Надя толкала вперёд огромные мешки, полные острых, раскалённых камней. При каждом толчке острые камни впивались и жгли ей ноги. Надя даже до своей палаты не дошла. Чувствует, что не может справиться с болью, вот и повисла на нянечке. Так и доковыляли до кровати в обнимку. Только улеглась, а её подружка Варя поинтересовалась:

— Сколько же ты сегодня оттопала?

— Не так уж много, — ответила Надя и, чтобы поверили ей, немножко убавила: — Восемьдесят пять шагов туда и столько же обратно.

— Это где ж ты такое расстояние взяла? — удивилась Галя-Цибуля. — От нашей палаты до лестницы всего тридцать шагов.

Наде не хотелось говорить ей, где она была (ведь и от палаты к лестнице можно пройти несколько раз), и она промолчала. Зато маленькая Олечка объяснила ей Надин маршрут по-своему:

— Шагами нельзя расстояние мерить. Они у всех разные. Дюймовочка может тысячу шагов сделать, а слон это расстояние одним шагом шагнёт.

— Ну, если считать, как Дюймовочка, тут и тысяча шагов будет, согласилась с ней Галя.

«Пусть думают, как им хочется, — решила про себя Надя, — я-то своё задание выполнила. А завтра, что бы ни случилось, обязательно пойду гулять в сад».

 

Глава двадцать пятая. Говорят не только глаза

Почему так? Посмотришь человеку в глаза и сразу узнаешь, какое у него настроение: радуется он или грустит. Может, человек не хочет свою печаль никому показывать, а глаза всё равно его выдадут.

Пришёл к Наде сразу после операции главный доктор, стал проверять аппараты, а девочки в палате все на неё смотрят, и в глазах у них жалость. Это, наверное, потому, что Надины глаза испуг выражали, хоть она молчала. А Кирилл Андреевич остался доволен результатом операции. Глаза у него были весёлые. Зато потом, когда Надя спицу поломала и главный доктор опять пришёл к ней, Надя даже не могла на него смотреть. Грустные-грустные были у него глаза и ещё колючие, потому что Надю упрекали. А вот когда Кирилл Андреевич поцеловал Надю, глаза его снова радовались. А сегодня, как только Надя сама пошла в сад, её глаза тоже блестели и были весёлыми.

Надя устала ходить и села на скамейку рядом с незнакомой старушкой. Эта старушка кого-то дожидалась.

Немного погодя из главного корпуса вышел паренёк лет семнадцати. С трудом вышел. Идёт и на один бок совсем заваливается.

— Всё, — говорит, — бабушка, в порядке. Взяли меня, но лечить будут амбулаторно.

— Это как же? — не поняла старушка.

— А так: ты домой поедешь, а я тут у кого-нибудь койку сниму и буду ходить в больницу на лечение и на всякие процедуры.

— А где ж ты на койку-то денег возьмёшь? А есть-то на что будешь? — всполошилась старушка.

— Не волнуйся, бабушка, — радовался паренёк, — самое главное, что лечить не отказались. А выправят ногу, так и на работу возьмут. Я тогда на слесаря-лекальщика выучусь.

— У нас с тобой денег-то на один мой отъезд осталось, а ты, несмышлёныш, койку снимать хочешь… — Старушка сморщилась, достала из сумки большой платок и зашмыгала носом. — Не можем мы таким манером лечиться… Помрёшь, видно, калекой. Вот беда-то наша!..

Наде тоже хотелось успокоить старушку. Ведь главное — лечить взялись, а деньги на время достать где-нибудь можно.

Но тут на крыльце появилась сестра и крикнула пареньку:

— Молодой человек, вернитесь на минутку!

— Ну вот, сейчас совсем откажут, — сердито заохала старушка и поднялась: — С тобой пойду, разъясню доктору наше положение.

— Да сидите вы здесь, бабушка, а то в самом деле откажут, — остановил её паренёк. — Знаете сколько у них больных!

Старушка в нерешительности остановилась, потом села на скамейку, достала из рукава телогрейки платок и опять зашмыгала носом, как маленькая обиженная девочка.

Наде стало жалко старушку и её внука. Даже за себя как-то неловко сделалось. Её-то лечат, а этому пареньку придётся обратно уезжать.

— Как ваш внук вернётся, вы обязательно к главному доктору идите, посоветовала она старушке, — он хороший, он поймёт, как вам трудно. Если хотите, и я с вами его попрошу.

— Спасибо, милая, я схожу, — решительно произнесла старушка, терять-то мне всё одно нечего, и так всё потеряли. А амбулаторию ихнюю мы не сдюжим.

Но к старушке уже скакал на одной здоровой ноге внук Саша. Ничего не говоря, он принялся тормошить и обнимать её.

— Кладут меня, бабушка, кладут! Сегодня, после обеда! Вытирай слёзы-то. Сначала в коридоре полежу, а после в палату переведут, когда кто-нибудь выпишется.

— Кладу-ут! — пропела от радости старушка и перекрестилась. — Видать, услыхал господь мои молитвы…

— Не господь, бабушка, а главный доктор. Он прочитал в медицинской карте про моё положение и велел вернуть. Я вошёл, а он спрашивает: «Есть тебе тут у кого остановиться?»

— А ты чего? — спросила старушка.

— А я говорю: «Это неважно, главное, вы лечить будете».

— А он чего? — спросила уже Надя.

— А он говорит: «Чтоб лечение впрок шло, всё важно». И распорядился в коридор меня положить. Я, бабушка, сначала буду коридорный больной, а потом уже палатный.

— Всё бы тебе шутковать, балагур! — замахала на него платком старушка. — Поди вернись к доктору, поклонись ему.

— Я уж сказал «спасибо», а поклонов всяких он, бабушка, не любит.

— Ну-ну, молодец, что «спасибо»-то не забыл сказать. И как это он в твою медицинскую справку в аккурат заглянул! Ведь уехали б мы.

— Так ты ж у меня телепат, — радостно засмеялся паренёк, — на расстоянии ему подсказала, что делать.

— Какой ещё телопат, — успокоившись засмеялась старушка и тут же всполошилась: — Рассиживаться-то некогда. Надо вещички с вокзала привезти и в коридор отнесть, а то как бы не раздумали. — И они пошли к выходу.

Надя посмотрела им вслед и подумала: нет, не только глаза могут выдать настроение человека. Эти двое уходили, и Надя видела их спины, а всё равно было ясно, что они счастливые. Должно быть, и по Надиной походке было видно, что теперь она собой довольна. И хотя она ещё нисколько не похудела, но всё равно чувствует, что ноги у неё становятся послушными и упругими.

 

Глава двадцать шестая. Вторая

В соседнюю палату положили новенькую. Все девочки сразу заинтересовались, что с ней.

— Такая же кривуля, какой была Надька, — объявила Галя-Цибуля. Она уже успела побывать в соседней палате.

Наде захотелось посмотреть на эту девочку. Она сползла с кровати, взяла костыли и вышла в коридор. Сегодня пятый день, как Надя ходит без посторонней помощи. В коридоре стояла незнакомая ей девочка лет девяти. Ноги у неё были кривые. Только у Нади до операции ноги были хуже. И ходила девочка лучше и быстрее Нади, хотя тоже переваливалась с боку на бок, точно гусыня. Надя проводила девочку до её палаты внимательным взглядом. Девочка почувствовала это, обернулась и показала Наде язык. Надя сразу вспомнила себя, и ей стало стыдно. Ведь ещё совсем недавно она сама ненавидела людей, которые останавливались и смотрели на неё с откровенным любопытством. Но Надя тут же решила, что она не любопытничает, а только хотела сравнить свои прежние ноги с ногами этой девочки. Сравнить? Но ведь девочка этого не знала. И Надя пошла к ней в палату. Открыла дверь и увидела: сидит новенькая на своей постели и куксится. А как посмотрела на Надю, ещё больше съёжилась, — наверное, подумала: «Вот настырная, и что ей надо?»

Подошла Надя к девочке и сказала:

— Посмотри-ка на мои ноги, только представь их без аппаратов. Прямые?

— Прямые, — тихо ответила она.

— А они гораздо кривее твоих были.

— Правда? — неуверенно произнесла новенькая и спросила: — А тебе очень больно было?

— Совсем нет, — ответила Надя и вспомнила слова нянечки Нины. — Во время операции ты ничего не чувствуешь, чего ж бояться.

— Я не боюсь, — с дрожью в голосе проговорила новенькая.

Надя улыбнулась и подумала: «Как верно главный доктор про всех нас сказал: «отважные трусишки». Новенькая сейчас очень похожа на такого трусишку. Говорит, ничего не боюсь, а сама трясётся, как пойманный зайчонок. И чтобы успокоить девочку, Надя наклонилась к ней и тихонько сказала:

— Наш главный доктор — волшебник. Пришёл ко мне после операции, посмотрел пристально, и я сразу на шесть сантиметров выросла.

— Ой! — коротко ойкнула новенькая. — Как же это?

— Вот так! — улыбнулась Надя. — До операции была одного роста с подружкой, а после стала на полголовы выше.

Новенькая заглянула Наде в глаза: не шутит ли? И спросила:

— А я после операции вырасту?

— Обязательно! — заверила её Надя. — Тебя как зовут?

— Майка, — ответила новенькая и в первый раз улыбнулась. Значит, Надя немножко успокоила ее.

 

Глава двадцать седьмая. Полезный обман

Прошло несколько дней, и главный доктор сделал Майе операцию, точно так же, как Наде. И уже не спрашивал согласия её мамы.

«Значит, новый метод вступил в силу», — обрадовалась Надя.

Вставать Майе велели тоже на второй день после операции.

Подняли её врачи с кровати, поставили на ноги, а Майя вся как задрожит, заплачет и обратно в кровать повалилась. И кто бы к ней после ни подходил, всем кричала:

— Не могу я ходить, не могу! Мне очень больно! — Даже главному доктору сказала: — Я сама хотела встать, можете у Вероники Ивановны спросить, а мне так больно стало, что не могла вытерпеть. Теперь встану, когда больно не будет.

Кирилл Андреевич посмотрел на неё и сказал:

— Сама боль не пройдёт. Надо её прогнать. Сегодня, так и быть, полежи, а завтра поднимайся. — И ушёл. А утром на важное совещание уехал.

Обрадовалась Майя и на другой и на третий день не вставала.

Убедилась Вероника Ивановна, что никакой силой не поднять Майю и дала распоряжение пристроить к её кровати два турника с кольцами и шнурами, чтобы Майя могла разрабатывать ноги в кровати. А то залежится, и коленки перестанут сгибаться.

С грехом пополам Майя решилась разрабатывать колени, а ходить ни в какую не соглашалась.

Услышала Надя этот разговор и задумалась. Вспомнила, что ей главный доктор после операции говорил: «Если не будешь помогать себе поправляться, то осложнишь течение болезни и мне помешаешь утвердить новый метод операции». А ведь Майю так же, как меня, оперировали. Значит, и она может помешать доктору».

Пришла Надя к Майе в палату и рассказала всё про себя. А на Майю никакого впечатления не произвела. Заладила она одно, как попугай: «Не могу вставать, мне больно!» — и больше знать ничего не хочет. И мама Майи ужасно расстроилась. Даже заплакала. Тут-то Наде и пришла в голову одна мысль. Когда мама Майи пошла домой, Надя остановила её и рассказала, что придумала.

А на другой день вот что произошло: ко всем оперированным девочкам мамы пришли, а к Майе — нет.

Ждала-ждала её Майя, а как до конца посещения осталось полчаса, не выдержала и захныкала:

— Почему ко мне мама не идёт, что с ней случилось?

— Может, твоя мама живёт за рекой, — предположила чья-то бабушка, — а за последние два дня река так разлилась, что все мосты затопила. Вот она и придти не может.

— Нет, — возразила Майя, — моя мама живёт совсем близко.

— Ничего с твоей мамой не случилось, — сказала Майе дежурная сестра, была она здесь, но ей не выписали пропуск.

— Почему? — спросила Майя. — После операции ко всем мам пускают.

— Пускают, но за делом, — сказала сестра, — помочь детям ходить на аппаратах или погулять с ними. А ты ведь у нас лежачая. Напиши маме записку, как себя чувствуешь, и я ей передам.

Майя насупилась. Помолчала немножко, а потом спросила:

— А если я встану с постели, маму пустят?

— Если поднимешься, так мы сейчас же ей разрешение получим сюда прийти. Пусть поможет тебе по коридору ходить, — вмешалась в разговор нянечка Нина.

Поворочалась Майя ещё немножко на кровати, посмотрела на часы и сказала:

— Помогите мне подняться. Я хочу маму в коридоре встретить.

Только вместе с нянечкой в коридор вышла, а мама уже её дожидается. Увидела её Майя и с радости чуть костыли не выронила. С этого раза она и стала подниматься. А когда главный доктор из командировки вернулся, Майя его уже сама, без посторонней помощи, в коридоре встретила.

 

Глава двадцать восьмая. «На память»

Узнал главный доктор, как Майю подняли на ноги, и сказал Наде:

— Напиши об этом заметку в больничную стенгазету.

— Как? — удивилась Надя. — Ведь тогда Майя узнает, что мы её обманули.

— Ты напиши о том, как важно подниматься и тренировать ноги, чтобы не было никаких осложнений. А в пример приведи Майю, которая избавила себя от дополнительной операции, и ещё одну девочку, у той от недостаточных тренировок перестала сгибаться коленка, и я делал ей операцию ещё раз.

Надя написала такую заметку, а Варя, как узнала об этом, сказала всем девочкам:

— Давайте напишем в больничную стенгазету заметку о нянечке Нине. Расскажем всем, какая она добрая и ласковая.

— И украсим эту заметку фотографией Ниночки, — добавила Олечка.

— А где мы возьмём её? — спросила Галя-Цибуля. — Если спросим у нянечки, она сразу догадается.

— Нет, нет, спрашивать ничего не надо, — предупредила Варя.

Думали-думали девочки и решили так: пусть попросит у нянечки Нины фотокарточку та девочка которая скоро выписывается домой. Будто бы себе на память. Но делать это не пришлось.

После тихого часа к Джаннат Шамхаловой пришли родители. Отец Джаннат приехал на несколько дней, чтобы поговорить с врачами и повидаться с дочкой. У него с собой был фотоаппарат «Зоркий». Отец Джаннат как вошёл, так в их палате сразу стало тесно — до того он огромный. Всё у него было большое: лицо, плечи, руки. А голос громкий такой, точно он не говорил, а грохотал. При этом у него раздувались и будто росли чёрные-пречёрные усы, которые сливались с его бачками, разделяя лицо на две половины: верхнюю заросшую и нижнюю голую.

Девочки сначала испугались и притихли. Но отец Джаннат оказался весёлым и разговорчивым. Он стал рассказывать дочке о свадьбе их дальнего родственника на русской девушке и тут же заявил, что у Рустама трудный, как у ишака, характер. И наверное, они не уживутся. После этого девочки осмелели и попросили его незаметно сфотографировать их нянечку. Отец Джаннат тут же защёлкал фотоаппаратом. Он снял девочек вместе и отдельно. Для отвода глаз снял вредную дежурную сестру, а уж за ней нянечку Нину, которая была всех нужней. Нянечка стеснялась и не хотела фотографироваться. И отцу Джаннат пришлось снять её вместе со всеми девочками. Он сделал несколько снимков. А один раз навёл объектив так, что в нём крупным планом получилась одна нянечка. Через день отец Джаннат уехал, а фотокарточки прислал немного погодя.

На всех снимках нянечка получилась как живая: застенчивая и добрая. Для стенгазеты девочки выбрали самую весёлую карточку. А под ней решили написать Надины стихи. Помните их?

 

Глава двадцать девятая. Первое занятие

Вошла как-то Надя к себе в палату и видит, что Варя обёртывает в газетную бумагу свои учебники.

— А у тебя все учебники есть? — спросила Варя Надю. — Ведь через неделю первое сентября.

— Батюшки! — всплеснула руками Надя. — Я же всё дома оставила.

— Пиши письмо, чтоб скорей выслали, — подсказала ей Варя. — А галстук пионерский у тебя есть?

Надя тут же скисла. По возрасту она уже должна быть пионеркой, но, когда принимали в пионеры их третий «Б», Надя лежала с температурой и не могла прийти в школу. Только выучила торжественное обещание. Вот её и не приняли.

Надя рассказала об этом Варе.

— Примут ещё, — утешила её подружка, но у Нади всё равно сильно испортилось настроение.

Тут вошли в палату остальные девочки и тоже стали говорить о первом сентябре — школьном празднике знаний.

— Я юбку плиссированную надену, — похвасталась Джаннат и вспомнила: — Мне в марте операцию делали, как раз в конце четверти. Я думала, что Вера Яковлевна больше меня не спросит, а она даже контрольную через день после операции писать заставила. Совсем нас больными не считает.

Джаннат не сердилась. Она сказала об этом даже с гордостью за свою учительницу. А Галя-Цибуля не поняла её и стала жаловаться:

— Мне когда на голени операцию сделали, Bеруня всего неделю со мной не занималась. И потом всё-всё наверстать велела.

— Я первого сентября две красные ленточки в волосы вплету, — сказала Олечка, — и октябрятскую звёздочку приколю.

Надя подумала и предложила:

— Давайте попросим, чтоб мамы цветов достали. Мы палату украсим и учительнице подарим.

— Давайте! — охотно согласились девочки. — С цветами наряднее будет.

Но девочки не сообразили и не предупредили мам, чтобы цветы они принесли накануне. Ведь учительница придёт к ним сразу после завтрака, а мамы — только после тихого часа.

Вера Яковлевна так и пришла. С десяти до двенадцати у неё в школе было два свободных урока. Пришла и сразу сообщила приятную новость:

— Теперь вы четвероклассницы и будете заниматься по новым программам, а поэтому, кроме меня, к вам будут ещё учителя ходить по природоведению и математике. — Вера Яковлевна была невысокая, худенькая, с очень добрыми, внимательными глазами и таким же тихим, чуть глуховатым голосом. Девочки быстро разложили на тумбочках обернутые в бумагу учебники. А Надя — одни тетради. Её учебники были ещё в дороге. Папа звонил по телефону, что отправил их авиабандеролью. Учительница посмотрела на девочек и неожиданно сказала:

— Уберите всё в тумбочки. Сначала давайте подкрепимся.

Она отстегнула у своей хозяйственной сумки замок и начала выкладывать целлофановые мешочки и разные баночки, объясняя при этом:

— Печенье домашнее. Вчера специально для вас испекла, послаще и посдобнее. Вы у меня большие сластёны. И компот из слив сама варила. Я магазинный не люблю. Но начните с творога с сахаром. Он вам для здоровья нужен.

Девочки съели творог, компот и печенье. Всё было очень вкусное. Наде тоже хотелось съесть всё и даже облизать блюдце из-под компота, как это сделала Олечка. Ведь Вера Яковлевна так старалась для них. Но Надя съела только одно печенье и две компотных сливки. Больше нельзя. Надо худеть. К тому ж совсем недавно был завтрак.

Когда угощение исчезло, Вера Яковлевна сказала девочкам:

— Я думаю, что заниматься в этом году вы будете так же хорошо, как в прошлом. — Она обернулась к Наде и продолжала: — Я была довольна твоими подружками. Даже в классе их в пример ставила. Ведь у нас с вами не было случая, чтобы кто-то не выучил урок. А в школе у меня такое частенько случается. Особенно в начале учебного года.

— Погода ещё хорошая, вот уроки и не идут в голову, — сказала Надя, вспомнив своего одноклассника Димку, про которого в их отрядной стенгазете был фельетон под названием «Каникулы продолжаются». Наде о нем одноклассницы рассказали. А Вера Яковлевна подумала, что Надя высказала своё мнение, и нахмурилась:

— Всему своё время. А хорошо ответишь, так гулять веселее. Я как-нибудь приведу к вам своих лентяев. Пусть им, глядя на вас, стыдно станет, А теперь давайте заниматься. — И она начала урок русского языка с повторения. Вспомним старое, так легче в новом разберёмся…

Как только Вера Яковлевна ушла, девочки сильно огорчились:

— Так хорошо придумали с цветами, и ничего не получилось! — заохала Галя-Цибуля. — Теперь она на нас обидится.

— Вот уж нет! — возразила Варя. — Вера Яковлевна очень справедливая и добрая.

— Она одинокая? — спросила Надя.

— Что ты! — замахала руками Джаннат. — У неё уже двое внучат. Оба мальчика.

— Она их приводила к нам во двор, ещё весной, — добавила Варя. Смешные они такие, глазастые…

— Так чего ж она нам столько всего принесла? — удивилась Надя. — Отдала бы всё лучше внукам.

— Внуки, наверное, ещё вчера всего напробовались, — предположила Галя-Цибуля.

В палату вошла «Стиральная машина» и, пыхтя, объявила:

— Ваши мамы внизу с Верой Яковлевной встретились. Она к выходу, а они навстречу с цветами.

— Вручили? — воскликнула Джаннат Шамхалова.

— Преподнесли, — степенно ответила нянечка.

— И зря! — неожиданно высказалась Галя-Цибуля. — Вера Яковлевна подумает, что они к ней подлизываются.

— Ерунду говоришь! — оборвала её Вера. — Вот когда на Восьмое марта твоя мама духи ей хотела от себя подарить, было на что обижаться. А сегодня наш общий праздник.

— Она вашим цветам обрадовалась и «спасибо» велела передать, заключила «Стиральная машина».

— А помните, девочки, как двадцать второго апреля нам из городского садоводства две корзины цветов прислали? — спросила Варя.

— Там чья мама работала? — поинтересовалась Цибуля.

— Никто там из наших мам не работал, — возразила ей Варя, — просто садоводы захотели порадовать нас.

— И мы сегодня обрадовали Веру Яковлевну! — захлопала здоровой ладошкой о подушку Олечка. — И мы!

 

Глава тридцатая. Начинай сначала!

Бывают же в жизни такие удивительные совпадения! Только Надя подумала, что скоро ей должны снять аппараты, как в палату вошла медсестра и сказала:

— Ермакова, в перевязочную! Тебе будут снимать аппараты.

— Как снимать? Почему? Мне ещё две недели их носить, — всполошилась Надя: вдруг что-нибудь напутали.

— Главный доктор сказал — хватит. Мозоли у тебя хорошие. Вставай, Вероника Ивановна тебя ждёт.

«Ну, если Вероника Ивановна ждёт, путаницы быть не может», успокоилась Надя и, взяв костыли, пошла… нет, не пошла, а поскакала в перевязочную. Неужели она вернула главному доктору те дни, которые отняла у него на лечение ушиба? Вот это здорово!

Снимать аппараты было совсем не больно, даже приятно. Как будто что-то уходит от тебя тяжёлое и лишнее. Только в самый последний момент, когда Вероника Ивановна стала выдергивать спицы, Надя вскрикнула. Но, пожалуй, даже не от боли, а от вида крови, которая брызнула у неё из ранок. Наде тут же смазали ранки йодом и наложили повязки.

— Мне без костылей можно ходить? — спросила Надя.

— Ну и темпы у тебя, Ермакова, прямо космические! — засмеялась Вероника Ивановна. — Сначала научись ходить на костылях собственными ногами. Начинай тренировать ноги так же осторожно и не спеша, как с аппаратами. Сегодня дойди с сестрой до палаты — и довольно, завтра походи побольше. Потом ещё… Так и расходишься.

Надя приуныла. Думала, снимут аппараты — и она здорова. А тут, оказывается, начинай сначала. Даже без костылей нельзя ходить. Но как только она встала на свои собственные ноги, тут же поняла, что без костылей ей и шагу не сделать. Ноги её совсем не слушались и были такие слабые, что Наде даже показалось, если она нажмёт на них посильнее, ноги развалятся. И опять Надя вцепилась в костыли до боли в пальцах. До палаты вместе с сестрой шла минут десять. Шаг сделает и отдыхает. А в палату пришла вся мокрая, точно из ванны.

В этот день Надя больше не ходила. Хотела вечером встать, но у неё вдруг закружилась голова и левая нога сама по себе несколько раз тихонечко подпрыгнула, как будто Надя потрясла её. Но лежать без аппаратов было всё-таки приятно. Наде даже показалось, что она совсем здорова.

«А раз я здорова, — решила она, — нужно делать зарядку». И Надя представила, что постель — это бассейн для плавания, и она тренируется в нём. Вот здорово придумала! Вообразила, что плывет на спине и начала потихоньку, но с силой шевелить ногами, будто отталкивается от воды. Потом повернулась на бок и снова поплыла, а под конец плавала кролем. Руками держалась за прутья кровати, а ногами то вместе, то попеременно отталкивала от себя одеяло. Оно стало для Нади набегающей на неё волной.

Утром Надя проделала то же самое, а потом взяла костыли и поднялась с кровати. На костыли Надя встала сразу и даже шагнула вперёд одной ногой, а перенести на неё весь свой вес никак не могла. Из-за этого и другая нога не отрывалась от пола. Девочки окружили Надю, чтобы не упала, как в прошлый раз, и стали советовать:

— Верни ногу назад и шагни сразу двумя. Пусть костыли тебя держат.

— Не бойся на ноги опереться. Это только кажется, что они слабые. Они просто лёгкие.

— Раз сняли аппараты, ноги уже прочные.

— Давай я помогу тебе, — вызвалась Варя и поддержала Надю за рубашку.

Почувствовав поддержку, Наде тут же удалось перенести стоящую позади ногу вперёд и шагнуть снова. Правильно говорят, что труден первый шаг. Второй удался гораздо легче. Третий и четвёртый она прошла спокойнее. А в коридоре сказала Варе:

— Ты не держи меня, только иди рядом на всякий случай, — и прошла несколько шагов сама.

Да если бы Надя знала, что ноги будут у неё такие слабые, она бы вообще ничего не ела. Была бы сейчас тростиночкой, так легко было бы ногам держать её. А навали на них сто пудов, так, пожалуй, опять погнутся. И Надя решила: самое главное для неё сейчас — худеть. Она вернулась в палату и лёжа составила строгий режим еды. Ничего мучного и сладкого, кроме кусочка чёрного хлеба за обедом, и никаких добавок. Может, тогда она ещё сократит срок своего лечения. Но Наде тут же пришла в голову другая мысль: ведь похудела-то она на полтора килограмма из-за того, что много ходила, а не голодала. Даже Вероника Ивановна как-то пошутила: «Твоя полнота с потом выходит».

— Значит, надо как можно больше ходить. — И Надя решительно поднялась с кровати.

 

Глава тридцать первая. Сюрприз

Когда девочки узнали, что завтра у Вари снимут наконец аппарат, они все ужасно обрадовались. Ведь теперь Варя хотя ещё и на костылях, но уже сможет наступить на свою больную ногу, которую ей вытягивали на семнадцать сантиметров, чтобы сделать такой же, как здоровая.

Надя радовалась больше всех. Дождалась она, когда: Варя выйдет из палаты, и предложила девочкам:

— Сделаем Варе какой-нибудь сюрприз.

Все согласились. Но какой сюрприз сделать Варе, никто не мог придумать. Подарить ей цветы — это не так уж интересно. Неплохо бы нарисовать Варю с прямыми, ровными ногами, но рисовать никто не умеет. Девочки уж было отказались от этой затеи, как Джаннат сказала:

— Давайте что-нибудь свяжем Варе в подарок на память.

Это было прекрасное предложение. Ведь Варя так хорошо вязала и вышивала сама, что научила вязать почти всех девочек своего отделения.

— Свяжем сумочку и на ней напишем: «Нашей подружке от друзей по несчастью!» — сказала Джаннат Шамхалова.

— Вот так надпись! — фыркнула Галя-Цибуля. — Да и не получится у нас хорошая сумочка. Свяжем какую-нибудь уродину.

— Вышейте ей салфетку на тумбочку с петушком посередине, — посоветовала Олечка.

Девочки переглянулись. Связать салфетку на тумбочку очень хорошо. А если вместо петушка написать какие-нибудь хорошие слова, которые подняли бы Варе настроение и вообще пригодились бы в жизни?..

— «Умереть, но не сдаваться!» — снова воскликнула Джаннат Шамхалова.

Её предложение даже Цибулю из себя вывело.

— Разве такой девиз обрадует Варю, — фыркнула она, — накаркаешь ещё!

— Сама-то не болтай, что не нужно, — заметила ей Надя.

— Ну, вы думайте, что на салфетке вышивать, а я начну вязать, примирительно сказала Джаннат и принялась измерять тумбочку.

— Пока вы вяжете, я придумаю слова, которые вышьем на салфетке, сказала Надя и ушла в коридор. Там никто не мешает думать.

Припомнила высказывания знаменитых людей, какие переписала себе в записную книжку. Но ни одно не подходило. Вот Цибуле многие пословицы годятся. Хоть такая: «Не плюй в колодец, пригодится воды напиться». А Варе ничего не подходит. Тем более, что хотелось подобрать для Вари такие слова, от которых она ещё скорее бы поправилась.

Тут за Надей девочки пришли. Салфетка готова.

— А я ещё ничего не придумала, — призналась Надя.

— Вот это да! — фыркнула Галя-Цибуля. — Небось и не думала совсем.

— Как это не думала?! — рассердилась Надя и выпалила в сердцах: — А ты знаешь пословицу: «Кто людям верит, тот счастье сеет, а кто не верит, сам неправду мелет»?

— Вот это мы Варе и вышьем, — обрадовалась Джаннат. — «Кто людям верит, тот счастье сеет». Это Варе подходит.

— Может, и подходит, — согласилась Галя-Цибуля, — только длинно очень, вышивать долго.

— Ничего, — замахали на неё руками девочки, — вышьем, не переломимся!

 

Глава тридцать вторая. Ответный сюрприз

До чего ж всё интересно получилось! Надя с девочками готовила сюрприз Варе, а Варя с подружками — Наде. И никто из них не проговорился. А мальчишки ещё думают, что девочки не способны хранить тайны. Да получше их могут, если надо. Целую неделю молчали, даже не намекнули ничем. И вот наступил день, когда всё, что они задумали, должно было произойти. Сразу же после завтрака к ним в палату вошла нянечка Нина и торопливо сообщила:

— Идут! Идут!

Девочки многозначительно переглянулись и посмотрели на Надю.

— Кто идёт? — спросила она.

— Ребята из школы, ваши одноклассники, — ответила ей нянечка.

В это время внизу на лестнице прозвучал горн. Девочки поспешили из палаты навстречу гостям.

Надя тоже вышла и остановилась в дверях. Ведь она ещё никого из них не знала.

Пионеры шли по коридору, направляясь в холл. Впереди шагал знаменосец. Он держал отрядное знамя, а за ним, на шаг отступя, шли с разных сторон горнист и барабанщик.

Из всех палат высыпали ребята, которые могли ходить. Лежачие попросили открыть двери палат.

Пионеров шло много, наверное, весь четвёртый класс. В холле они даже построились в два ряда. Как только строй подравнялся, вожатая сказала:

— Девочки из третьей палаты, встаньте в строй! К вам пришли пионеры четвёртого класса.

Джаннат, Варя и Галя-Цибуля торопливо встали во второй ряд, а Надя замешкалась: она же не пионерка.

Но вожатая взяла её за руку и задержала рядом с собой.

— Отряд, стройся! — приказала она и обратилась к горнисту: — Дай сигнал к открытию сбора!

Мальчик с горном звонко сыграл мелодию сигнала. После этого другой мальчик, который стоял в первом ряду крайним слева, сделал шаг вперед и отрапортовал вожатой:

— Пятый отряд сорок третьей городской школы прибыл в полном составе на торжественный сбор в подшефное детское отделение. Разрешите открыть сбор?

— Разрешаю, — сказала вожатая.

— Торжественный сбор, — продолжал председатель совета отряда, посвящённый принятию в пионеры ученицы нашего класса Нади Ермаковой, считаю открытым.

От его слов у Нади перехватило дыхание. Она так растерялась, что даже не заметила, как весь отряд повернул голову в её сторону.

— Ермакова, — обратился к ней мальчик, сдавший рапорт, — подойди к отрядному знамени.

Надя подошла к знамени, стараясь как можно тише стучать костылями.

— Сегодня, — сказала вожатая, — мы принимаем в пионеры Надю Ермакову. Кто из вас может рассказать нам о Наде, познакомить с ней наш отряд?

Вожатая посмотрела на девочек из Надиной палаты. Они молчали. У Нади дрогнуло сердце: «Может быть, Варя что-нибудь скажет?» И она умоляюще посмотрела на подружку. Варя поняла Надю и уже хотела попросить слово, как вожатая сказала:

— Тогда я скажу вам, ребята, о Наде.

Надя ужасно удивилась: «Что может сказать о ней вожатая? Ведь она и видит её впервые».

— Каждый из вас, конечно, знает хорошо, кого мы называем пионерами, обратилась к отряду вожатая, — людей, которые впервые что-либо открывают. Так вот, Надя Ермакова, не надев ещё красного галстука, уже стала пионеркой. Она согласилась на очень сложную и трудную операцию, которую главный доктор нашей больницы сделал впервые. Но дело не только в том, что Надя согласилась на эту операцию. Она очень хорошо помогла врачам и после. А это гораздо труднее, чем перенести операцию. Надя преодолела сильную боль и страх и так упорно тренировалась, что врачи сняли с её ног аппараты раньше предполагаемого срока. Это мне рассказала одна из её подруг. От неё я узнала и о том, что Надя ещё не пионерка.

«Варя! — пронеслось у Нади в голове. — Только ей я говорила, что болела, когда наш класс принимали в пионеры». Надя стала искать глазами Варю, чтобы хоть кивком головы поблагодарить её, но вожатая уже обернулась к Наде и сказала:

— Повторяй за мной: «Я, пионерка Советского Союза…»

Торжественное обещание Надя знала наизусть, но не решилась сказать об этом и повторила за вожатой все. После этого вожатая взяла у председателя совета отряда пионерский галстук и повязала его Наде.

— Носи его с честью, ты достойна быть пионеркой!

— Поз-драв-ля-ем! — прокричали по слогам пионеры.

И тут Надя испортила всю торжественность. От волнения она заплакала.

— Вот и дождик при солнце пошёл, — пошутила вожатая и объявила: Торжественный сбор, посвящённый приему в пионеры Нади Ермаковой, считаю закрытым.

Строй распался, ребята окружили Надю, но тут же расступились, так как увидели подходившего к ней главного доктора.

— А я и не знал, что у вас здесь такое большое событие, — улыбаясь, сказал Кирилл Андреевич. — Поздравляю тебя, Надя. — И он крепко и с удовольствием пожал девочке руку.

 

Глава тридцать третья. Последний снимок

Теперь, когда Надя наверстала упущенные две недели и у неё сняли аппараты даже раньше предполагаемого срока, она решила тренировать ноги для плавания каждый день три раза по пятнадцати минут. Утром, перед завтраком, в постели, после тихого часа, сидя на стуле, и вечером за час до сна, опять в постели. Галю-Цибулю ужасно злили эти тренировки. Она прямо в лице менялась, видя, как Надя старается. Начинала деланно смеяться, пыталась острить в её адрес. Вчера, например, она сказала: «На сухом месте каждый поплывёт. А в воде ты всё равно как топор будешь, вот увидишь». А сегодня минуты три молча смотрела на Надю, а потом заявила, точно опытный тренер: «Перетренируешься ты и займёшь первое место от… конца».

Но, видя, что на её остроты Надя только снисходительно улыбается, Цибуля постепенно утихомирилась.

Да и девочки всякий раз одёргивали её:

«Почему ты такая вредная?» — говорила ей Варя.

«А почему Ермакова такая везучая?» — кусая губы, спрашивала её Галя и отворачивалась к стене.

Надя продолжала тренироваться, а Олечка просила её:

«Когда ты станешь чемпионкой, обязательно пришли мне фотографию с подписью». И в который раз писала Наде свой адрес.

Особенно трудные тренировки придумала Надя днём на стуле. Ведь на постели ноги почти всё время лежат, а тут Надя нарочно держала их на весу. От напряжения у неё через несколько минут начинали прыгать в глазах какие-то разноцветные точки. Но она всё равно продолжала тренироваться. Как-то Надя до того дотренировалась, что чуть не ползком добралась от стула к своей кровати. Залезла с головой под одеяло и только начала засыпать, как старшая медсестра сказала ей:

— Ермакова, к трём часам пойдёшь на осмотр к главному доктору. Смотри не забудь!..

У главного Надю ждала сногсшибательная новость. Как услышала её Надя, ей и самой показалось, что она везучая. Но сначала всё было как обычно.

— Пройдись, пожалуйста, по кабинету на костылях, — попросил её Кирилл Андреевич.

Надя прошлась от дверей к столу и остановилась.

— Ещё! Ещё! Ходи, пока я не остановлю тебя.

Надя стала ходить по ковровой дорожке. Прошла раза четыре туда и обратно и слышит:

— Оставь один костыль и продолжай ходить.

Надя прислонила костыль к двери и стала ходить с одним.

Прошлась от дверей к столу и услышала:

— Оставь второй. Возьми те палки, что у двери, и пройдись с ними.

Надя сделала несколько шагов. С непривычки шаги сразу стали короче и тяжелее. Палки тянули руки в стороны и разъезжались, как на льду.

— Смелее, смелей! — приказал ей Кирилл Андреевич. — Не ставь палки так далеко от себя. Держи их ближе.

Надя поставила палки ближе, и шагать стало легче.

— Ну вот и прекрасно! — Главный доктор остался доволен. — Про костыли забудь, ходи с палками. А маме скажи, чтобы покупала билеты. Через неделю я тебя выпишу.

Надя подумала, что ослышалась, и вопросительно посмотрела на доктора.

— Да, да, — уже чуть сердито, чтоб Надя не разнюнилась, сказал Кирилл Андреевич. — Выпишу! Нечего тут место занимать, других лечить будем. А ты походишь ещё немного с палками и начнёшь постепенно отвыкать от них. Лечение твоё закончено. Месяцев через шесть приедешь показаться.

— Спасибо вам, — тихо сказала Надя и почувствовала, как её лицо быстро заливает лихорадочный румянец. Губы у Нади задрожали, но не от холода или страха, а от радостного волнения.

Кирилл Андреевич тоже был взволнован.

— А ну-ка пройдись совсем без палок, попробуй-ка! — неожиданно сказал он и встал сзади Нади, готовый в любую секунду поддержать ее.

Но Надя собрала все силы и шагнула так твёрдо и уверенно, что главный доктор, вместо того чтобы страховать её, в восторге всплеснул руками.

— Вот мы и на собственных прямых ногах! На прямых! — весело прокричал он и прижал Надину голову к своему белому хрустящему халату. — Только не забудь через полгода мне показаться, — повторил он и приказал: — А сейчас марш к фотографу! Скажи, что я прошу снять тебя перед отъездом.

 

Глава тридцать четвёртая. На голубом экране

Ровно месяц Надя ходила с палками, хотела уже оставить их, но на улице выпал снег, тротуары обледенели, и без палок она тренировалась только дома.

Как-то в один из первых зимних дней Надя вынула из почтового ящика письмо от Вари Осиповой. Надя очень обрадовалась ему. Ведь она писала девочкам своей палаты, но ответа от них не получила.

Надя распечатала письмо и тут же у почтового ящика прочитала:

«Здравствуй, Надюша! У меня дела идут на поправку. Аппараты сняли ещё при тебе. А недавно разрешили ходить с одним костылем. Так я буду ходить две недели, потом две недели буду ходить с палками, а после, если всё будет хорошо, брошу палки и поеду домой. Девочки из нашей палаты почти все выписались. Только Галя-Цибуля перешла в другую палату, к своей подружке. Нога у неё исправилась, но она учится ходить в кабинете лечебной физкультуры. К нам в палату поставили телевизор. Мы часто смотрим смешные фильмы. Один раз мы так смеялись, что пришёл главный доктор. Он тоже стал улыбаться и спрашивать нас: «Чего вы смеётесь? Разве так смешно?» А потом сел и стал смотреть с нами фильм и тоже очень смеялся. Ну вот вроде и все. А как дела у тебя? Бросила ли ты палки? Занимаешься ли плаванием? До свидания. Привет от всех, кто тебя знает. Твоя подруга Варя».

Надя поспешила домой и тут же села отвечать Варе.

«Палки я почти бросила, — писала она, — хожу с ними только в гололёд. В школу пойду после зимних каникул, а пока занимаюсь дома. А в бассейн я хожу. Меня записали в среднюю группу. У нас очень хороший тренер. Сначала меня не хотели брать — с палками и после операции. Но потом взяли». Тут Надя решила, что о себе писать хватит, стала задавать Варе вопросы, а в конце письма пожелала ей скорого выздоровления. Письмо она кончила так: «Спасибо тебе, Варя, за память. Я очень обрадовалась твоему письму, будто с тобой увиделась. Пиши мне ещё. Отвечу сразу. До свидания. Надя».

Но через неделю, не дождавшись ответа Вари, Надя послала ей второе письмо. Оно было всё посвящено её плавательным делам. В Надиной группе к этому времени произошло одно ЧП.

Пришёл корреспондент с телевидения и пригласил их выступить и рассказать о своём кружке. Надя с девочками уже два раза ездила на телестудию репетировать. И сегодня, сразу после занятий, их ждал маленький автобус вроде маршрутного такси с табличкой «Телевидение». Девочки поехали в студию. Там их усадили за длинный стол и по нескольку раз заставляли повторять то, что они должны сказать телезрителям. Но когда Надя подумала, что уже всё срепетировано и их сейчас отвезут домой, пришёл молодой режиссёр и всё началось сначала. Оказывается, до этого с ними занимался ассистент режиссёра, который всё сделал не так, как надо.

— От такой передачи мухи умрут с тоски, — схватился за голову режиссёр, — я не могу выпустить её в эфир! Где Гриша?

Гришей оказался тот самый пожилой корреспондент, который был у девочек в бассейне. Он пришёл и вопросительно уставился на молодого режиссёра.

— Нужен гвоздь, — сказал режиссёр, — найди мне гвоздь передачи.

— Какой ещё гвоздь, — поморщился корреспондент, — тут сам факт интересен. На улице зима, а мы рассказываем о плавании. Это же…

— Я уже слышал это летом! — перебил его режиссёр. — «Сейчас жара, а мы показываем конькобежцев».

— Ну и что? Разве плохо получилось? — спросил корреспондент.

— Там мы показывали само катание, а здесь один разговор, так что без гвоздя не обойтись, — решительно заявил режиссер и ушёл в буфет.

Корреспондент стал снова расспрашивать девочек. На этот раз он попросил их припомнить какой-нибудь смешной или неожиданный случай, который произошёл с ними во время занятий. Но что бы девочки ни припоминали, всё было не так интересно.

Вернулся режиссёр, жуя бутерброд, и вопросительно посмотрел на корреспондента.

— Больше того, что я сделал, из них ничего не выжмешь, — развел руками Гриша.

Режиссёр сказал:

— Э-эх! — и сам подсел к девочкам.

Он стал задавать им всякие, не относящиеся к делу вопросы: есть ли у них сёстры и братья, кем они хотят стать, когда вырастут. Этим режиссёр добивался естественности от участниц будущей передачи. Так он объяснил свои вопросы руководительнице кружка.

Вдруг он посмотрел на Надю и тут же объявил:

— Девочку с палкой надо вывести из кадра. Она нарушит нам композицию.

Ассистент подошёл к Наде и очень мягко, точно говорил с дошкольницей, попросил её:

— Пересядь, пожалуйста, вон в то кресло. Так будет лучше для кадра. А почему ты с палочкой?

— У меня болели ноги, — сказала Надя, вставая, — я лежала в больнице.

— А как же ты плаваешь?

— Очень хорошо, — ответила за Надю руководительница, — лучше многих в группе.

— Стойте! — тотчас подскочил к ним режиссёр и спросил: — А что у тебя было с ногами?

— У меня с детства были кривые ноги. Даже ходила с трудом на костылях. А теперь меня вылечили, и я могу заниматься плаванием.

— О! — потряс руками режиссёр и бросил укоризненный взгляд на сидящего в кресле корреспондента. — Вот он, гвоздь передачи! Девочка, которая не могла нормально ходить, стала прекрасной пловчихой! Раздвиньтесь, пожалуйста, дети, а ты сядь в середину.

Надю посадили к самому микрофону, напротив прожектора, который назывался «Юпитер».

— Нет, — тотчас передумал режиссёр, — лучше ты выйдешь из-за стола и будешь рассказывать отсюда! — Он указал Наде место и, оглядев ее, тут же с сомнением спросил: — Неужели у тебя были кривые ноги?

— Ещё какие! — воскликнула Надя и стала рассказывать, как её лечили, а потом о своём увлечении и занятиях в бассейне.

Режиссёр остался очень доволен её рассказом, только предупредил:

— О своём лечении говори поменьше, вскользь; главное, о том, как тебя приняли в бассейн и как ты научилась плавать. Не забывай, что наша передача спортивная, а не «Новости медицинской жизни».

Он ещё раз послушал Надин рассказ и кончил репетицию.

Передача состоялась через неделю. Всё это время Надя тренировалась ходить без палок. В бассейне их группа тоже много занималась. Надя даже научилась плавать «пропеллером». Это когда плывёшь вперёд ногами, а руками подгребаешь за головой и потом быстро переворачиваешься в воде со спины на живот и снова на спину. Вот и получаются движения, похожие на пропеллер.

Во время телевизионной передачи Надя рассказала об этом. Девочки очень волновались, а их руководительница особенно. Она даже оговорилась и сначала назвала Надю Наташей, но потом поправилась. А артист, который вёл передачу, немножко кое-что преувеличил. Руководительница только сказала Наде, что хочет показать её преподавательнице фигурного плавания и, возможно, та возьмёт Надю к себе в группу. А артист сказал об этом так, как будто Надя была уже принята.

Надя ужасно покраснела. Как хорошо, что передача шла не в цветном изображении! Без всякого заранее отрепетированного плана она сказала артисту:

— Меня ещё только будут смотреть, может, не примут…

— Примут! — уверенно заявил артист. — Если ты сумела помочь врачам преодолеть свой недуг, то уж попасть в эту секцию наверняка сможешь.

И руководительница сказала:

— Я думаю, Надю примут.

На этом и закончилась передача. Девочки ехали домой в троллейбусе. И здесь произошло ещё одно происшествие.

На Звёздном бульваре, который назван так в честь космонавтов, в троллейбус вошло много народу. Сзади себя Надя вдруг услышала сердитый женский голос:

— Ну и дети пошли! Возле неё старушка стоит, а девчонка делает вид, что не замечает её.

Сначала Надя даже не подумала, что эти слова относятся к ней. Она привыкла сидеть в троллейбусах. Ей всегда уступали место. И потому продолжала спокойно сидеть.

— Ни стыда, ни совести у девчонки! — продолжала возмущаться женщина.

Тут Надю толкнула в плечо стоящая рядом с ней Женя Скворцова из их кружка. Захихикала и шепнула Наде на ухо:

— Это тебя ругают.

Надя смутилась. Ведь сердились на неё зря. После передачи она сильно устала от волнения и ещё оттого, что весь день проходила без палки. Но Надя тут же, привстав, сказала:

— Садитесь, пожалуйста! Я задумалась и не видела, что вы стоите.

— Вот так-то лучше, — пропуская к сиденью старушку, сказала ворчливая женщина. — Ноги-то у тебя молодые, резвые, — постоишь.

— Как раз у неё-то… — начала было Женя, но Надя дёрнула её за руку, и она, не договорив своей фразы, снова захихикала ей в ухо.

Надя ужасно обрадовалась всему происшедшему. Она даже хотела подержать сумку у другой старушки. Но сделать это не успела. Пока собиралась помочь, старушка сошла.

 

Глава тридцать пятая. Встреча

В этот день Надин папа пришёл с работы раньше обычного. Прямо из передней он объявил на всю квартиру:

— Передача о вас имела колоссальный успех. Мы просто не могли оторваться от телевизора. Но самое интересное то, что никто из наших сотрудников не верит, что всего десять месяцев назад ты была ужасная кривуля, что у тебя были не ноги, а колёса от попавшего в аварию автомобиля. — Теперь папа не боялся никаких сравнений. Он начертил в воздухе это самое колесо и сделал вид, что расправляет его руками. — А вы не забыли, что скоро нужно показаться врачам? Необходимо поговорить с больницей. — И папа заказал междугородный разговор.

В квартире сразу воцарилась напряжённая тишина. Все стали ждать звонка телефонистки.

— Мы отправили в больницу Надины снимки, — тихо сказала мама, — может быть, главный доктор смотрел их. Не забудь спросить об этом. Тогда нам, возможно, не надо ехать.

Папа записал мамин вопрос на листке бумаги, добавил туда два своих и громко сказал:

— Никаких отступлений. Доведём лечение до конца, как того требует медицина.

И тут зазвонил телефон тревожно и весело. Подряд много раз. Папа снял трубку.

— С вами говорит отец больной Ермаковой. Я хотел бы узнать, когда нужно будет…

— Сейчас к телефону подойдёт главный доктор, одну минуточку, — перебили его так громко, что это услышали даже Надя с мамой.

Они насторожились: неужели плохие снимки?

— Здравствуйте, доктор… Да, это я, — произнёс Надин папа и весь превратился в слух.

Надя и мама уставились на него.

Лицо папы было строгое и внимательное. Он слушал, что говорил ему главный доктор. Но вот он весело потряс головой и почти прокричал в трубку:

— Она здесь, доктор, рядом со мной! Надя, подойди к телефону!

Надя прижала к уху тёплую от папиного дыхания трубку и услышала:

— Ну, пловчиха, поздравляю. Теперь дело за рекордами. Отличные у тебя ноги, и снимки тоже. Приезжать к нам тебе незачем.

— Вы видели меня по телевизору? — ахнула Надя.

— Всем отделением смотрели, — ответил главный доктор. — Ставь ноги увереннее. Веди себя на суше так же, как в воде. Всего тебе доброго.

— До свидания! Спасибо! — проговорила Надя и почувствовала такую большую радость, что у неё даже слегка закружилась голова.

— Что он сказал тебе? Что? — затеребила её мама.

— Он сказал, что нам не надо никуда ехать, — зажмурилась от радости Надя, — потому что нечего зря занимать в больнице места и отнимать у врачей время. У меня всё в порядке…

Надя не договорила. Папа схватил её в охапку и поднял к потолку.

— Ой! Ой! — в восторге закричала она.

— Ой! Ой! — испугалась мама. — Сейчас же отпусти! Уронишь, вот тогда уж нам придётся ехать.

— Опускаю, чтобы ничего подобного не случилось, — торжественно произнёс папа и аккуратно, точно хрустальную вазу, поставил Надю на пол. — Вы не находите нужным устроить по такому поводу пир на весь мир? — спросил он.

— Находим! — сказали мама с Надей.

— Тогда шагаем по магазинам. И каждый имеет право выбрать себе то, что ему хочется. — Папа взял хозяйственную сумку и, размахивая ею, направился в переднюю. — А ещё мы зайдем на почту и дадим главному доктору телеграмму. И он размашисто написал в воздухе:

— Такую непонятную телеграмму не примут, — улыбнувшись, закачала головой Надя.

— Когда поймут нашу радость, обязательно примут! — возразил папа и широко раскрыл перед мамой и дочерью дверь на улицу.

— Пошли готовить пир на весь мир! — засмеялась Надя.