Днём Надя кое-как крепилась, старалась заглушить боль, которую причиняло ей каждое, даже маленькое, движение. Помогали и подружки и мама, пытаясь развеселить её. Все мамы ушли, а Надина осталась. Нянечка Нина не попросила её уйти, а даже принесла вместо табуретки стул поудобнее. Мама, точно маленькой, гладила Наде ладошки и рассказывала сказки, какие рассказывают дошколятам. И хотя Наде было больно, но терпеть она могла. А вот когда мама ушла и наступила ночь, боль стала просто невыносимой.

Надя вспомнила, что сказал врач-наркотизатор утром, и нажала кнопку звонка, чтобы дежурная сестра сделала ей укол. Но сестра почему-то не шла. Надя снова позвонила, задержав палец на кнопке звонка. Прошло минут десять, и опять никто не пришёл. Надя нажала кнопку в третий раз и сразу услышала быстрые шаги по коридору. В палату вошла дежурная сестра, которую Надя видела до этого всего раза два. (Она только что вернулась из отпуска.)

— Ты что названиваешь, принцесса-барыня, подождать не можешь? — вдруг зашипела она.

— Мне очень больно, — глотая в темноте слёзы, ответила Надя. Сделайте, пожалуйста, укол.

— Могла бы и так уснуть, — продолжала шипеть заспанная дежурная, — уж очень все нежные.

Она сделала Наде укол в руку резко и больно. Но Наде было не до этого. Она сказала «спасибо» и закрыла глаза.

После укола Надя должна была очень скоро уснуть. Ведь это болеутоляющее и снотворное лекарство. Но как она ни старалась, сон не приходил. В голову всё лезли нехорошие, обидные слова дежурной сестры: «Принцесса-барыня… Нежные вы все…» «Побыла бы она на моём месте, может, на всю палату кричала бы, — думала Надя, — а я только три раза позвонила. И зачем эта дежурная училась на медсестру? Ведь сразу видно, что она не любит свою работу. Даже к больным по-человечески отнестись не может». Наде вспомнилось, как эта самая сестра на второй день её приезда в больницу получила замечание от Вероники Ивановны за то, что не установила как нужно кровать Гале-Цибуле. «Ну конечно же, ей не нравится работа, — решила Надя, — разве её можно сравнить с другой сестрой, Людмилой Степановной. Людочка в палату без улыбки не входит. И с кем заговорит, обязательно найдёт для того ласковое, утешительное слово. От её слов даже без укола боль может стихнуть. Может быть, сегодняшняя сестра за что-то сердится на меня? Но я с ней ни разу не говорила. А три дня назад, сразу после отпуска, она нагрубила Джаннат Шамхаловой». И Надя припомнила всё как было.

У Гали-Цибули в тот день болело ухо, а у Олечки появился насморк. Они не вставали с постели и попросили Джаннат напомнить о них сестре. Утром Вероника Ивановна назначила им лекарства. Джаннат подошла к столику, за которым сидела эта самая сестра, и сказала:

— Нужно пустить Олечке капли в нос, а Гале в ухо. Они в третьей палате лежат.

— Нет у меня лекарства для уха, ясно? Не получила ещё! — ответила ей сестра.

— Так получите, пожалуйста, — сказала Джаннат.

— А ты мне не указывай! — огрызнулась сестра.

Надя слышала этот разговор и подумала, что сестра хоть Олечке пустит капли в нос, но она и этого не сделала, до тех пор пока Джаннат не подошла к ней ещё раз.

«Значит, здесь не настроение играет роль, а характер. И при чём здесь настроение? — рассуждала про себя Надя. — Если считаться с ним, то все больные после операций должны рычать и кусаться».

Надя представила себе, как входит к ним в палату эта самая медсестра, а все девочки поднимаются в своих полосатых пижамах на постелях и рычат на неё свирепо, точно тигры в зоопарке. Представила, улыбнулась и… уснула.

Проснувшись утром, Надя вспомнила всё, что произошло ночью, и решила ни в чём не уступать вредной сестре, а требовать всё, что прописали ей и девочкам врачи. Как известно, клин вышибают клином.