Я налил две тарелки супа. Себе и Яше.

— Как-нибудь я тебя тоже угощу, — пообещал Яша, принимаясь за еду, — Мне надо много есть, чтобы силачом быть. А то какой из меня укротитель получится? А сегодня я только кашу с молоком похлебал. Мамка-то в городе.

После этого я подбавил Яше ещё половник супа. А сам съел то, что оставалось в кастрюле. Жареной картошки я тоже положил ему на ложку больше.

— Как это ты спорить с Женькой не боишься? — спросил я его за едой. — Ведь он знаешь как может тебя отделать!..

— Боюсь я… — прервал меня Яша с полным ртом. — Только когда я ему против говорю, то представляю, будто передо мной не Женька, а тигр свирепый и я его укрощаю. Накинулся бы он на меня с кулаками, значит, не сумел я укротить тигра; а раз отстал, моя победа! — И довольный Яша запихал себе в рот полную ложку картофеля.

Поели мы и пошли через деревню в лес.

Возле избы с жёлтыми наличниками пожилая женщина стирала бельё. Она приостановилась, стряхнула с рук мыльную пену и внимательно оглядела меня.

— К вам, что ли, приехал? — спросила она Яшу.

— Нет, к Николаю Ивановичу.

Женщина повернулась к корыту и, точно рассердившись на кого-то, начала с силой отжимать детские пелёнки. Когда мы отошли от неё, Яша сказал:

— Страх какая неласковая. Злодея во мне видит. Как одного встречает, всегда спросит: «Скоро тебя, злодей, в армию-то призовут?»

Прозвище «злодей» так не вязалось с Яшиной внешностью, что сначала я даже подумал, что он на себя наговаривает.

— За что же она тебя так?

— Из-за Пятачка всё, — ответил Яша.

— Долг ей не отдал?

— Да нет. Пятачком её поросёнка звали. Вот это, скажу тебе, талант был. Даже жалко, что к зиме его прикололи. Были б у меня деньги, обязательно бы откупил. Я только поднёс к его морде мячик, а он уж сам, точно какой нападающий, повёл его к открытой калитке. Дали бы мне с ним потренироваться, такого бы футболиста сделал, все со смеху валялись бы. А тётя Клава, — тут Яша кивнул в сторону женщины с корытом, — мне к нему даже близко подходить не разрешила. И ещё матери нажаловалась. Меня и мать злодеем зовёт. Потому не понимает, к чему я стремлюсь. Они думают, что я животных ради потехи мучаю. А я хочу их способности выявить. Вот Каштанка, помнишь, какая способная собака была? Читал небось Антона Павловича Чехова? И гусь Иван Иванович тоже… В цирке выступали. А мне ни с кем в открытую упражняться не дают, — Яша нахмурился. — Хоть бы в самом деле поскорей в армию уйти. Там знаешь как наш брат крепчает!

— Мне до армии ещё восемь лет, — сказал я.

— А мне семь и три месяца. Выходит, я старше, — подсчитал Яша и вздохнул. — Вот чего так, старше тебя, а ростом меньше и худее? А отец с матерью у меня толстые.

— Нагонишь ещё, — посочувствовал я. В самом деле, обидно в наши годы казаться третьеклассником. Будь я такого же роста, как Яша, переживал бы не меньше. И я подбодрил его: — У нас в классе один мальчишка не рос, не рос, а потом за лето так вытянулся, что его даже учительница не узнала. Ты витамин «Р» ешь. Он рост ускоряет.

Яша улыбнулся, поднял оброненный кем-то прут и лихо взмахнул им.

— А ты вроде бы хороший, — сказал он и припустился по улице вскачь.

Я побежал за ним, но у сельпо остановился посмотреть на выложенный из кирпичей обелиск с красной пятиконечной звездой. С одной его стороны было написано! «Слава и вечная память героям-воинам нашей деревни, погибшим в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов». А с трёх других шли фамилии и имена солдат. Старуха в черном, которая увидела меня вчера утром раньше всех, сидела на лавочке у своей избы и смотрела на обелиск.

«Наверное, у неё сын в войну погиб», — подумал я и побежал догонять Яшу.

У самой крайней к лесу избы две женщины копались в своём палисаднике. Увидя нас, та, что полнее, подошла к изгороди, облокотилась на неё и крикнула мне:

— Ты не Шкилёв, случаем?

— Точно, — ответил за меня Яша. — К деду прибыл.

— Варька, погляди на Люськиного сына, какой вымахал! — тотчас закричала женщина другой, помоложе, и поинтересовалась у меня: — Один приехал аль с матерью?

— Один, — сказал я и поскорей пошёл к лесу. Кому приятно, когда тебя рассматривают, точно заморское чудище.

Вот это лес возле дедушкиной деревни! Настоящие, джунгли. Только по тропинке можно идти во весь рост, а чуть сверни, так сразу пригибайся и выставляй вперёд руки. Иначе не пройдёшь. Тропинка, по которой мы шли, извивалась, как настоящая змея. И как змея она была в тёмных полосах. Это на ней лежали тени деревьев. Тропинка то забиралась вверх на солнечную полянку, то вдруг ныряла глубоко вниз, в овраг. Тогда корни старых елей, высунувшись из земли точно огромные щупальца осьминогов, переплетались у нас над головами. Мне даже стало страшновато и зябко. В овраге, по которому мы шли, росли папоротники, пахло сырой, не прогретой землёй, а на ветках засохшего кустарника висели клочки паутины.

— Здесь гадюк уйма, — словно какую тайну доверил мне Яша, и я тут же отскочил от палки, которая мне показалась вытянутой змеёй.

В другом овраге самый обыкновенный гнилой пенёк я принял издали за волка, присевшего на задние лапы и свесившего в сторону язык. Я даже остановился.

— Чего ты? — спросил Яша.

— Так вроде… собака?.. — показал я рукой. (Уж я не сказал «волк».)

— А! — гикнул Яша. — Сейчас я на ней прокачусь.

Он раздвинул кусты орешника и, добежав до волка-собаки, прыгнул ему на самую морду. Я ожил и поскакал за ним.

Выбрались мы из оврага, пошли по другой, более широкой тропинке, и вдруг я слышу: кто-то плачет. Горько так. Поплачет, а потом начинает кричать, точно девчонка, которую обижают. Я вопросительно посмотрел на Яшу:

— Слышишь?

— Не глухой, чай, — беззаботно ответил Яша.

— Кто это? — спросил я.

Яша свернул с тропинки и, пройдя шагов сорок, задрал вверх голову:

— Гляди.

На суку старой ветлы сидела птица. Немного поменьше вороны, но побольше синицы или ласточки. Птица взмахнула чёрными крыльями, и спинка её оказалась жёлтой, а хвост узорчатым. Яша отбежал от меня и смешно зацокал языком. Птица насторожилась и завертела клювом. Потом она тоже очень похоже зацокала. Яша просиял.

— Сойка это, — пояснил он и добавил: — Я ещё могу филином ухать. Только сейчас не буду. Сойка перепугается.

Яша вывернул у своей рубашки нагрудный карман, высыпал из него хлебные крошки с небольшой коркой. Крошки собрал в кучку и положил горкой на пенёк, а корку разломил на несколько кусочков и каждый нацепил на какой-нибудь тонкий сучок.

— Пусть птицы полакомятся, — сказал он. — Сейчас самки птенцов высиживают, так самцам знаешь сколько корма раздобыть нужно! — Яша прижал горку крошек к пеньку, чтобы её не сбросил ветер, и, раздвинув кусты, направился к реке.

Речка около Глебовки совсем мелкая и очень холодная. Потому что в ней бьют ключи. В речке никто не купается. Но песок возле её берега хороший: без камушков и тёплый. Мы позагорали немножко, а потом вернулись в деревню и стали ходить возле изгороди тёти Клавиного дома, чтобы её пёс хоть немного привык к нам. По нам не повезло. Была жара, и пёс не хотел вылезать из конуры. Даже не залаял на нас.

— Ничего, — успокоил меня Яша, — он всё равно нас учуял и ночью вспомнит, как мы пахнем. Умный жуть! Его для сыскной службы обучали, да чуток ногу повредили, вот и не сгодился. Тётка Клава, как прослышала это, в момент откупила. Их пёс одной мордой кого хочешь напугает.

— Как его зовут? — спросил я.

Яша развёл руками:

— Они же его на привязи держат. Втихомолку кличут.

— Выясни! — потребовал я. — Это очень важно для дрессировки.

Мы поговорили ещё немного о сыскных собаках и расстались до условленного часа.