Ночь не наступала долго. И совсем не потому, что стало поздно темнеть, — жители никак не могли угомониться. Возле избы Женьки-задиры парни с девушками пели песни и играла гармошка. Посередине деревни мужчины постарше сидели за врытым в землю столиком и стучали костяшками домино. Но всё это было полбеды. Главная для нас беда крылась в том, что в деревне почти у каждого дома всю ночь горит электрическая лампочка. А у сельпо самая яркая. «В сто свечей», — сказал Яша. И это вполне возможно. Потому что свет от неё освещал весь забор тёти Клавиного дома. Из тёмных окон им, конечно, очень хорошо видно все, что делается ночью на улице. А что хорошего, если они меня с Яшей увидят?

Но Яша всё-таки нашёл выход. Он предложил подойти к дому тёти Клавы с задней, неосвещённой стороны. И туда, к забору, подманить пса.

Лежу я, жду, когда под окнами Яша замяукает. Это был наш условный сигнал. И вдруг вижу: дед заворочался.

— Ты чего? — с тревогой спросил я.

— Цигарку хочу выкурить, — объявил дед. — Я, Пётр, по ночам частенько просыпаюсь. Покурю малость и сплю после крепче.

Это меня сильно встревожило. Надо же, встаёт по ночам и, курит. Никакого покоя другим.

— Ночью курить вредно, — с сердцем сказал я.

— А днём нешто полезно? — усмехнулся дед и задымил самокруткой.

«Да, вряд ли эта ночь будет у нас спокойная», — оценивая обстановку, подумал я.

Дед выкурил цигарку и накрылся одеялом. Заснул он скоро. А я всё думал: что будет, если он опять проснётся и окликнет меня? Хорошо, если дед решит, что я сплю. А вдруг проверит, почему я не отвечаю, и никого не обнаружит. Тогда что? Но подводить Яшу я не мог. Да мне и самому хотелось приручить пса и поймать браконьера.

— Мяу-мя… — раздался за окном условный сигнал.

Я вздрогнул и приподнялся на постели. Неужели прошло два часа и уже полночь?

— Мяу-мя! — настойчиво повторилось у самого окна.

Я быстро натянул штаны и рубашку.

«Да сейчас!» — чуть не выкрикнул я. Какой же Яшка нетерпеливый! И мяучит плохо. Если бы дедушка не спал, сразу бы догадался, что здесь нечисто.

Я надел фуфайку, которую не хотел брать в лагерь, и, осторожно ступая по полу, чтоб не скрипнули половицы, медленно пошёл к двери.

Большую, обитую клеёнкой дверь я открыл не сразу. Вдруг она скрипнет и дед проснётся… Я старался открывать её в тот момент, когда со двора неслось мяуканье и дед похрапывал. В сенях всё обстояло гораздо легче. Там я действовал быстрее, старался только не шуметь. А сойдя с крыльца, тихо позвал:

— Яша, ты где?

Мне никто не ответил, но на заборе заколыхалось что-то круглое.

«Его голова», — сообразил я и пошёл к калитке. Но я не успел сделать и трех шагов, как у этой головы выросла сбоку какая-то палка. У меня даже мурашки по спине забегали, и, как назло, лампочка под дощечкой с номером дома у нас перегорела. Я остановился и опять позвал Яшу:

— Яша, иди сюда!

Но вместо Яши на забор вскочил здоровенный кот. Спину баранкой выгнул и хвост трубой поднял. Ужас как я разозлился! Даже щепкой в него запустил. Кот метнулся в сторону, а я присел на крыльцо и стал соображать, что мне делать: дожидаться Яшу или идти досыпать. Я ведь не знал, сколько осталось до полночи. Но только я шагнул на крыльцо, этот противный кот опять замяукал. Наверное, через окно мне его мяуканье неестественным казалось. Сейчас оно было самое натуральное, кошачье. Сорвал я пучок репейника да как зашвырну им в темноту, откуда мяуканье неслось. «Пусть, — думаю, — этот котище побегает с колючками в хвосте». А вместо кота из темноты вдруг Яша объявился:

— Ты чего кидаешься? — спросил он.

— Я не в тебя, а в кота. Я его за тебя принял. Размяукался…

— Я только раз мяукнул, а ты уж кидаешься, — сказал Яша.

— Ты раз, а этот кот мне все нервы испортил, — сказал я и спросил: — Узнал, как собаку зовут?

— Османом, — ответил Яша и выложил всё, что выяснил: — Они пса так из-за свирепости назвали, в честь турецкого полководца. Вояка был жуткий. Всех пленных казнил.

Мы пошли к изгороди тёти Клавиного дома задами.

— Фюит, фюит! Осман, Османчик! — подойдя к забору, тихонько свистнул Яша.

Пёс не отзывался.

— Верный какой, — с уважением сказал Яша, — другой бы сразу на всю деревню загавкал, а этот даже хозяев тревожить не хочет. На чужой голос не отзывается.

— Надо его из будки выманить, — сказал я и полез в карман. После ужина я на всякий случай припрятал небольшую кость с мясом. Вот она и пригодилась.

— Мясо он враз учует, — обрадовался Яша. — Давай его заманивать и чавкать. Будто сами едим.

Яша протянул руку с костью между планок забора, и мы зачавкали. Аппетитно так! Минуты две почавкали, потом Яша сказал:

— Мне уже скулы сводит.

— Ладно, ты подманивай, а я почавкаю, — сказал я и: зачавкал ещё аппетитнее.

— Вот псина! — восхищённо произнёс Яша. — Другая за такую кость что хошь сделала бы, а эта даже носа не кажет. — И он нежно протянул в сторону будки: — Пре-дан-ная!

— Давай прикинемся, будто мы к ним в сад лезем, — предложил я. — Тогда Осман сразу из будки выскочит.

Мы растрепали друг другу волосы, подняли воротники у рубашек, чтобы казаться пострашнее, и стали забираться на забор. Но так, чтобы в любую минуту спрыгнуть обратно. А то, чего доброго, Осман покусает. Залезли на самую перекладину, оставалось только в чужой сад спрыгнуть, а Осман всё из конуры не вылезал.

— Дрыхнет он, что ли, окаянный?! — рассердился Яша и повернулся на заборе, чтобы слезть, но не удержался и упал в сад. — Ой, пропал я! Сейчас он меня загрызёт! — Яша стал лихорадочно цепляться за планки. Но от страха руки и ноги его не слушались, и он топтался на месте. — Гляди, гляди, сзади меня нет псины-то? Ты кость ему кинь, чтоб не цапнул. Кость кинь!

Никого сзади тебя нет, лезь не торопясь, — старался я успокоить Яшу.

Наконец он вскарабкался и присел на заборном столбе, точно петух какой. Я решил, что он отдыхает. Но Яша, оказывается, думал:

— Петьк, а знаешь, чего Осман меня не тронул? Он же чует, что мы к нему с хорошим делом пришли. Вот и не трогает. Дай-ка мне кость, я с ней к конуре подползу по-пластунски.

— Ты что? Покусает, — остановил я его.

— А я ему кость в зубы суну, чем он кусать-то будет? — расхрабрился Яша.

— Умные собаки из чужих рук ничего не берут, — напомнил я.

— Тогда я кину кость — и дёру.

Яша взял кость, спрыгнул в сад и очень медленно пополз к конуре.

— Османушка, дорогой, я тебе гостинца принёс… На, на, поешь. Вкусно! — Он дополз почти до самой конуры, а Осман всё не вылезал. Тогда Яша поднял с земли палку и ткнул ею в конуру.

— Ты с ума сошёл? — испугался я, но Яша продолжал тыкать палкой в конуру.

«Вот бесстрашный! Я бы к конуре ни за что не полез. Неужели так на свои способности дрессировщика надеется?»

— Петьк, — обернулся ко мне Яша, — чего мы тужимся? Конура-то пустая? Тут и цепь с ошейником лежит. Он, видать, сорвался.

— Лезь скорее обратно, а то прибежит и набросится, — сказал я и обернулся, потому что услышал чьи-то приближающиеся шаги. Из темноты на меня уставилась заросшая шерстью морда. Ноги мои сразу онемели.

В нескольких шагах от меня стояла большая серая собака. Неожиданно собака метнулась в сторону и схватила протянутую Яшей через забор кость. Отбежав с нею, Осман лёг на траву, зажал кость передними лапами и стал грызть.

— Вот так не взял… — удивился Яша. — Даже выхватил!

— Он тебя за своих принял, ты же в саду был, — предположил я, переведя дыхание.

— Что ж он, не расчуял? Я чужим пахну. — Яша совсем расхрабрился. Подошёл к Осману поближе и тихонько заговорил: — Османушка, хороший, ешь, поправляйся… Это мы тебе кость дали, твои друзья, мы тебя любим…

Да, Яша был прирождённым дрессировщиком. И откуда у него только такие нежные слова брались!

Осман посмотрел на Яшу, взял кость в зубы и отбежал подальше.

— Боится, что отымем, — решил он.

— Чего такому здоровяку бояться, — возразил я, — просто не хочет, чтобы мешали.

— Нет, — убеждённо сказал Яша, — человека все животные боятся, даже звери. А то разве могли бы дрессировщики со львами и тиграми выступать? А они могут, потому что человек — царь природы. Будь не так, враз бы слопали.

— Ну, царь, как же мы этого «полководца» приручать будем? — спросил я, кивнув на Османа.

— Надо к нему в доверие войти, чтоб он понял, Что мы его друзья, а ещё лучше — родственники, — сказал Яша.

— Вот это да! — удивился я. — Как же мы его родственниками станем?

— Пока он кость грызёт, давай ходить на четвереньках. Люди-то не ходят, а мы будем. Вот и приблизимся к нему.

Мы встали на четвереньки друг против друга.

— Давай мордами тереться, — прошептал Яша, — животные всегда так знакомятся.

— Так мы ж знакомы, — возразил я.

— Знакомы как ребята, — пояснил Яша, — а как собаки мы ещё друг друга не знаем.

Мы стали тереться головами, но Осман даже внимания на нас не обратил — так увлёкся костью.

— Умная псина, не признаёт нас своими, — вздохнул Яша и добавил: — Потявкать бы, да нельзя: хозяев разбудим.

Я поднялся с четверенек:

— Айда с Османом в лес к порезанным соснам! Обнюхает он их, может, и побежит по следу.

— А как же мы его в лес заманим? — спросил Яша и позвал: — Осман, Османушка!..

Пёс оторвался от кости и метнулся к Яше. Тот отскочил в сторону.

— Нет у меня больше ничего, нет, — подставил он псу пустые руки, но тут же спохватился и приказал строгим, металлическим голосом: — Осман, иди в лес, в лесу чужой! (При слове «чужой» Осман насторожился и огляделся по сторонам.) За мной, Осман! — закричал Яша и побежал. — В лесу чужой, чужой!..

«Гав! Гав!» — ответил ему пёс.

— Молодец, — похвалил я Османа и всё этим испортил: Осман бросил Яшу и вернулся ко мне.

— Чего ты стоишь? — накинулся на меня Яша. — Беги скорее в лес!

— Осман, в лесу чужой! — произнёс я грозно.

Но Осман уже не слушался нас. Он кидался то к Яше, то ко мне, желая чем-нибудь полакомиться. А потом вдруг как бросится на меня и свои лапищи положил мне на плечи! Я испугался и закричал:

— Караул, загрызли!..

Яша тоже закричал. Он принялся колотить Османа по спине и спихивать его с меня. Во дворе тёти Клавы захрюкал поросёнок, всполошились и загоготали гуси, прокукарекал петух. За ним началась целая петушиная перекличка. А собаки лаяли уже по всей деревне. В окнах тёти Клавиной избы загорелся свет. К довершению всего, на заборе появился тот самый противный кот, который разбудил меня раньше времени. Пришёл, наверное, полюбоваться нашим позором.

Послышались приближающиеся голоса. Осман оставил нас и побежал навстречу хозяевам, поджав хвост. С другой стороны улицы к нам спешили мать Яши и мой дед. Мы хотели убежать, но сварливая тётя Клава уже увидела нас и закричала чуть ли не на всю деревню своим неприятным басовитым голосом:

— Даже ночью покоя от этих сорванцов нет! К участковому чуть свет пойду… Всякое терпение лопнуло. Уж дня им на своё безобразие мало!

Её муж, колхозный бухгалтер, попытался было утихомирить тётю Клаву. Но она так топнула ногой, что он сразу отошёл в сторону. Бухгалтер был намного меньше тёти Клавы, точно воробей рядом с галкой.

— Ничего не желаю слушать! — бушевала тётя Клава. — Из-за этих хулиганов у меня голова раскалывается…

Яшина мама укоризненно посмотрела на нас и дёрнула Яшу за руку, чтобы он не отворачивался, а слушал. Мой дед смотрел на меня своими прищуренными глазами и молчал. Это тоже не предвещало ничего хорошего. А может, нет худа без добра? Вдруг после этой истории дед отправит меня домой?

Накричавшись, тётя Клава утихла. Тогда мать Яши попросила нас объяснить, почему мы оказались на улице в такое неположенное время. Яша сказал, что мы хотели приручить Османа, чтобы он помог нам изловить лесных браконьеров. От его объяснения тётя Клава опять зашлась. По её словам уже выходило, что мы испортили сторожевого пса и теперь ей ничего не остаётся, как отвести его на живодёрню.

— И когда вас только в армию заберут! — заключила она и выдохлась.

Тут-то в наступившей тишине и заговорил мой дед.

— Видите, что вы натворили? — обратился он ко мне с Яшей. — Людей спозаранку подняли, доспать им не дали. Разве ж так можно?

Дед не кричал, ничего не требовал, но от его глуховатого голоса и ужасно скучных слов мне стало совсем тоскливо. Уж поскорее бы он приказал нам извиниться, и мы разошлись бы по домам. Но дед вдруг оставил нас и сказал взрослым:

— Любопытно выходит. Ругаем мы ребятишек, корим их, а коли вдуматься, виниться-то нам самим надо.

— Нам?! — тотчас бросилась в наступление тётя Клава.

— Осади, Клавушка, не перечь. Николай Иванович знает, что говорит, — запрыгал вокруг неё муж-воробушек.

Тётя Клава замолчала. Но не потому, что послушалась мужа. Просто не захотела спорить с моим дедом. Знала, что он тоже задиристый. А я, хоть и услышал что-то неожиданное для нас с Яшей, всё равно догадался, к чему это клонится. Сейчас дед выгородит меня перед чужими людьми, а дома, с глазу на глаз, проберёт ещё хуже. Так часто поступает мать моего друга Павлика Хохолкова. Во дворе или в школе заступается за своего сыночка, хоть он и неправ, а после так его отделает, что Павлику даже сидеть на другой день больно. По-моему, это нечестно. Если мы виноваты, нечего нас защищать. А дед вдруг обернулся к нам и сказал:

— Молодцы вы, раз о народном добре заботу имеете. Давно нам этих лесных разбойников проучить нужно.

Вот так да! Уж чего-чего, а от деда я этого не ожидал. Я с ним был абсолютно согласен: изловить браконьеров нужно как можно скорее; Нет, дед совсем не походил на мать Павлика, которая ничего не доказывает, а только ругает всех подряд, кто недоволен её сыном.

— Но дело это, конечно, не для ребятишек, — продолжал между тем мой дед. — А подумать о том, куда их силёнки деть, чтобы они вот так зря не бунтовали, непременно надо.

— Что же нам, Николай Иванович, сделать для этого? — степенно, как ученица, спросила деда мать Яши.

— Хорошо бы их к делу приобщить, — ответил дед, — к примеру, хоть лес прорежать.

— Что вы! Что вы! — запротестовала мать Яши. — Вы там деревья валите. Зашибёте ещё ребяток. Лучше я их с собой в луга возьму.

— Возьми, Сима, — сказал ей муж тёти Клавы. — Намаются они, скирдовавши, так никакая дурь в голову не полезет.

— Как же, будут они скирдовать, — ехидно усмехнулась тётя Клава. — Гляди, как бы копну не подпалили.

— Зачем же нам копну подпаливать? — не выдержал я, но тут же замолчал, потому что заметил, как недовольно свёл дед брови друг к другу.

— Марш домой! Утром чуть свет подыму, — приказала тётя Сима и, чтобы Яша быстрее шевелился, дала ему подзатыльник.

Яша поплёлся домой, вздыхая и охая.

— Всегда у меня всё вверх тормашками выходит, — гудел он мне в ухо. — Мамка нынче компот варила, так я хотел в последний раз петуха на урючных зёрнах испытать. Они сладкие, может, он и запляшет с них. А теперь вот жарься там…

А мне идти на покос хотелось. Я попробовал утешить Яшу:

— Не переживай. Небось на покосе интересно.

Но Яша только махнул рукой:

— Это тебе в диковину, а мне там быть — всё равно что второй год в одном классе сидеть. Хоть бы дождик хлынул!

Идти в луга Яше совсем не хотелось, и я тоже огорчился. У меня всегда портится настроение, когда кто-то из моих товарищей переживает.