Только сейчас, понемногу приходя в себя, я смог рассмотреть кабинет Казимира.

У фальшивого окна с видом на унылый сарай и гараж на грязном дворе стоял тяжелый и массивный старомодный письменный стол с пачками листов писчей бумаги на нем; со старинной модели, но новой, с иголочки, пишущей машинкой; с уютной настольной лампой. Рабочий стул у стола, уже знакомые два кресла для отдыха посередине. Прекрасное старинное бюро с латунной фурнитурой, также, как и стол и лампа, создававшее неповторимый уют. Небольшой низкий квадратный столик. Телевизор с комплектом видеоаппаратуры и другими причиндалами в углу и — стеллажи, стеллажи и стеллажи, забитые книгами, книгами и книгами, — по всему периметру кабинета, лишь в одном месте оставляющие открытым доступ к знакомым уже дверям, застекленным матовым пупырчатым стеклом. Только вентиляционный люк футах в шести-семи от пола, из которого я «вылупился», смотрелся здесь несколько странновато. Впрочем, как и я — со своим атлетическим телом, облаченный в специальный комбинезон, со своим любимым «спиттлером» и особенно с притороченным на манер парашюта и обмотанным темной накидкой портфелем за спиной.

Интерьер кабинета совершенно не вязался с наружным обликом базы дёртиков… Вот именно — дёртиков. И, в общем, не стоило чрезмерно расслабляться. Почему я доверился этому монстру с гиппопотамьей башкой? Но жребий брошен, Рубикон перейден, двум смертям не бывать, одной не миновать — или через час я все узнаю, или меня, как Чмыря, элегантно спустят с горки.

Я развернул кресло, уселся так, чтобы видеть матовые стеклянные двери и принялся ждать, готовя себя к дальнейшим неожиданностям и сюрпризам. Так прошло минут пятнадцать, это мне начинало не нравиться. Но вот наконец двери раскрылись и вошел Казимир. Я облегченно вздохнул и сказал просто чтобы не молчать:

— Я думал, вы не придете. Или придете, но вместе с вашим таинственным Кэсом Чеем. Или он придет один.

Казимир, одетый в точно такой же вельветовый домашний костюм, только серого цвета, пристально посмотрел на меня.

— Вы боитесь, — сказал Казимир, — и правильно делаете. В логове дёртиков, где мы находимся, нужно быть все время начеку. — Он покопался в стеллажах и неожиданно извлек откуда-то кувшин с молоком, стакан для меня и большую и глубокую глиняную миску для себя. Потом тем же движением фокусника будто из воздуха достал тарелку с нарезанным ароматным сыром, следом за ней блюдечко с мармеладом «лимонные дольки» и в заключение принял на обе руки огромное блюдо с разнообразными коржиками, пирожными, ватрушками и прочим печивом. Все это с трудом кое-как разместилось на квадратном столике.

У меня впервые после отлета с Земли потекли слюнки при виде пищи.

— Ну, садитесь, Саймон, к столу, не стесняйтесь, — пригласил Казимир. — Наливайте молоко — лучший напиток для нас с вами в данных обстоятельствах.

— Это точно, — подтвердил я, наполняя стакан из кувшина.

— Увы! — сказал он, принимая у меня кувшин и наполняя свою плошку. — Шампанское нам обоим пить ой как еще рано, хотя час уже поздний. Виски — вижу по вашим глазам (я чуть не поперхнулся при этих словах Казимира, так ни разу и не поднявшего век) — вы не пьете, — он улыбнулся, — ну и хорошо. Кофе нам пить сейчас вредно — мы и так слишком возбуждены. А вот молоко в самый раз.

Я не знал, с чего начинать разговор и чувствовал себя неловко, но он все видел и понимал, этот слепой гиппопотам-носорог.

— Времени у нас не так много, — сказал Казимир. — Я здесь уже более двух лет не видел человеческого лица — этих зверей и придурков я за людей не считаю — и с радостью принял бы вас здесь подольше, но задерживаться позже полуночи вам никак нельзя, иначе вы погибнете. Поэтому — ешьте, пейте и слушайте, что я вам сообщу, задавайте вопросы — по делу, по существу… — Он прервался на секунду и, помолчав, добавил:

— Догадываюсь, что за вопросы мучают нас, но из чувства такта вы их не задали, я знаю. Так вот, не стесняйтесь. Но даже если вам неинтересны мои личные обстоятельства — придется выслушать, не обессудьте. Тем более, что все тут перепуталось, переплелось — и моя судьба, и судьба Вселенной, а может быть, и Вселенных, и вот теперь и ваша, благодаря случайности, по которой вы оказались здесь и которая скорее смахивает на необходимость и закономерность.

Я что-то неопределенно промычал в ответ, откусывая от коржика замысловатой формы и погружая нос в стакан. «Да, предположения оправдываются, — подумал я. — Но не жди, бродяга, что тебе преподнесут искомое на блюдечке с голубой каемочкой. Казимир попал в опалу, в немилость, раз из него сделали монстра — в этом можно не сомневаться. А это значит, что информация, которую он собирается сообщить мне, несколько устарела — ровно на столько дней, месяцев, или лет — сколько он мается в гиппопотамьем обличии».

Казимир тоже прихлебнул из своей чашки и, надкусив громадную ватрушку (жуть!), обратился ко мне:

— Так значит, на Земле заметили ускорение сжатия Вселенной? Именно так следует, я полагаю, понимать сам факт вашего присутствия на Паппетстринге и здесь, в логове дёртиков?

— Не заметить этого нельзя, — усмехнулся я. — Я ведь попросил вашей помощи, чего же ломать комедию? Я один из той, думаю, достаточно многочисленной компании людей, которая сейчас занята тем, чтобы прекратить утечку пространства из нашей Вселенной.

— А почему вы говорите «думаю» — что, точно не знаете? — с сарказмом и нарастающим раздражением резко сказал он, со стуком ставя свою плошку на столик.

— Нет, точно не знаю, — сварливо парировал я, — А вы почему это спрашиваете?

— О, как это похоже на ваш Департамент, некто Саймон!

Я засмеялся с набитым ртом, стараясь не подавиться вкусным коржиком.

— А спрашиваю я потому, — продолжал мигом успокоившийся и, как мне показалось, повеселевший Казимир, — что вся эта ваша «многочисленная компания», извините, ни черта еще не добилась.

— Отрицательный результат — тоже результат, — ответствовал я. — Спасибо. Вы сообщили мне чрезвычайно ценную информацию. Ведь у меня нет связи. А сейчас от вас я узнал, что никто из нашей компании не смог пока прекратить утечку пространства. Значит, будем продолжать искать, — нарочито бодро заверил я Казимира.

— Вселенная велика, Саймон. Хотя и конечна, хотя и сжалась по сравнению с «модулем» раз в пять. Но все еще достаточно велика. И, вдобавок, уже не замкнута.

Сбывались самые худшие предположения Эдвина Хаббла и Шефа. Ни естественными процессами, ни Господом Богом тут и не пахло.

— Да, профессор, велика, — согласился я, — и я познал это на собственной шкуре. И нам придется искать местонахождение «ниппеля», через который стравливается пространство, прочесывая всю Вселенную кубопарсек за кубопарсеком. Если вы, Казимир, не сообщите мне метагалактические координаты тоннеля.

— Я не знаю координат тоннеля, — глухо произнес Казимир.

Сердце мое упало, хотя я и готовился услышать такой ответ. Но виду не подал и сказал лишь:

— Ну что ж, на нет и суда нет. Справимся сами. Скажите только: за всё это мы должны быть благодарны покойному профессору Дёрти?

Казимир медленно налился краской, как помидор, словно у него опять начинался приступ.

— Этот гений и… подонок! Жалко, что он умер естественной смертью. Мне надо было задушить его своими собственными руками. Мне надо было наложить руки на себя! — вскричал Казимир, — пока еще имелась возможность сделать это. А теперь… — Профессор замолчал и уставился слепым взглядом в книжные корешки на стеллажах, смотря мимо меня.

Я подлил себе молока в стакан и принялся за нежнейшее пирожное.

Внутри у меня все кипело. Время шло, пустое и тошное. Ладно, послушаем что интересного сможет рассказать Казимир. Что-то нехорошее крылось за его последними словами. Я продолжал зря просиживать штаны, но не решался его поторопить, хотя все это время сидел, как на иголках. Мне не терпелось поскорее покончить с разговором и покинуть «логово гуманоидов»: здесь меня преследовал постоянный стресс и непонятная тревога. Но я старательно потягивал молочко и смаковал пирожные, благо желудок мой после «харча» в павильоне был совершенно пуст, и молочко шло неплохо.

Казимир тем временем успокоился, поднялся с кресла, подошел к стеллажам и стал копаться в книгах. Он делал все неторопливо, будто находился в своем настоящем кабинете, а не в комфортабельной, но все же, как я понимал, тюрьме. Он доставал книгу за книгой, прочитывал название, ставил книгу на место и хватался за другую. И он рассказывал.

В моей работе — если можно назвать работой то, чем я занимаюсь в Департаменте, — самым интересным было слушать рассказы новых для меня людей.

— Мое полное имя — Казимир Чаплински, — говорил он, — если вам интересно. Я — землянин, человек, вернее, был человеком. Но родился я в галактике M31, то есть в Туманности Андромеды, что вы, несомненно, определили по моему акценту.

— «Проблема начальной сингулярности», — взяв в руки тонюсенькую брошюрку, почитал профессор. — Да, я физик, и вот эта брошюра — одна из первых моих работ. Потом я написал еще много статей и книг по теоретической физике, по космологии, по физике элементарных частиц. Надеюсь, те, кто послал сюда Саймона Сайса, заставили его почитать хотя бы научно-популярную литературу? — насмешливо спросил Казимир.

— Ну, меня ее заставлять читать не надо, а тех, кто послал меня сюда, я сам все время заставляю, — невозмутимо ответил я, отправляя в рот ломтик пахучего сыра с пикантным запахом потных носков. Наверное, так пахли носки и у Чмыря, что, видимо, очень не нравилось Индюку, и тогда он прокатил Чмыря на санках.

— Лет шесть назад, — вздохнул Казимир, — профессор Джестер Дёрти, который раньше работал в Институте Метагалактики на Земле, свалился, будто снег на голову, на нашу планету Смрадон в галактике M31, вернее, на меня самого. Дёрти был честолюбцем и сыграл на моем честолюбии, без обиняков предложив мне принять участие в его сумасшедшем, головокружительном проекте. У него уже имелись в то время наработки по проблеме обнаружения и последующей стабилизации и расширения «кротовых нор». — Казимир достал с полки и продемонстрировал мне следующую книгу, в отличие от первой брошюрки, довольно толстую.

Я прочитал вслух ее название:

— Дж. Дёрти. «Вакуумные флуктуации».

Чаплински поставил книгу на место.

— Если вы знаете Хаббла или Вилера, — ехидно начал он, — из Института Метагалактики, или хотя бы имеете представление об их работах, об их научных пристрастиях и взглядах, — а я уверен, что имеете, — то надо вам сказать, что Джестер Дёрти всегда отдавал предпочтение гипотезе Вилера об альтернативных квантовых вселенных, предполагавшей постоянное наличие в нашей Вселенной большого количества «кротовых нор», связывающих ее с другими мирами. Вилер никогда не верил, что могут существовать полностью закрытые, замкнутые вселенные, миры. Он вообще предпочитал называть нашу Вселенную, как известно, замкнутую — по тогдашним представлениям — квазизамкнутой. Признавать существование замкнутых вселенных он считал неприемлемым с философской точки зрения. Вполне вероятно, что невозможность полной замкнутости — один из основополагающих принципов, распространяющийся на все системы и подсистемы Вселенной. Возьмем, например, замкнутые социальные системы. Смотрите, Саймон: замкнутые, закрытые тоталитарные общества, казалось бы, устраняют всякую возможность появления информационных лазеек, «кротовых нор», связывающих их с внешним, свободным и открытым миром. Однако с неизбежностью они, эти лазейки, возникают. Мы не видели и не видим в Истории абсолютно замкнутых тоталитарных обществ. Точно также нет на самом деле полностью замкнутых вселенных. Вилер это хорошо понимал, верил в свою правоту, рассчитывал параметры полузамкнутых миров, писал о них — но практическими опытами подтвердить свои выводы не сумел. Тут сказалось и сильное давление ортодоксально настроенных физиков, к которым относился и Эдвин Хаббл. Горькая же ирония состоит в том, что Дёрти, разделявший взгляды Вилера на антитоталитарную сущность миров-вселенных, являлся носителем тоталитарного сознания в подходах к устройству социума…

Сказанное Казимиром в корне меняло дело. Выходило, что представления Вилера о постоянном наличии во Вселенной огромного количества естественных «кротовых нор» радиусом 10–33 см оправдались. Я быстренько соорудил аналогию, подобно приведенной Казимиром, что-то там насчет тоталитарных систем. И выдал ее ему, чтобы не ударить в грязь лицом, чтобы «подогреть» его.

— Профессор, в самых общих чертах я знаком с теорией Вилера. Мне нравится ваш пример с тоталитарным обществом. Я вот еще о чем подумал. Никто не может отрицать, что общество, социум, изучить проще, чем Вселенную в целом. Зная законы и особенности существования и развития социумов, можно применять их ко всей Вселенной. Я тут поднатужился, поднапружился и преподношу вам свой «перл»:

— В тоталитарном человеческом обществе, если можно называть людьми тех, кто его составляет, должна бы, кажется, существовать полная закрытость и замкнутость, полное, всеобщее и тотальное единомыслие. Инакомыслию, которое может пробить брешь в единомыслии, в замкнутости общества, просто неоткуда взяться на первый взгляд: каждый член замкнутого общества — продукт этой тоталитарной системы и, следовательно, он может лишь с удручающим постоянством, унылостью и однообразием воспроизводить те же самые, породившие его черты. Но — удивительная вещь! — странные, думающие по-другому, «инакие» люди возникают будто бы на пустом месте, вырастают, вопреки всему, на почве, унавоженной тоталитаризмом. Это здорово смахивает на то, как из вакуумного квантового хаоса в замкнутой Вселенной произвольно и непредсказуемо, из-за флуктуаций, рождаются сферические ультрамикроскопические «вмятины», «горловины», своего рода прообразы будущих окон в иные миры.

— Вы все сказали за меня, — удивился Казимир. — Действительно, сходство потрясающее. Но не преувеличивайте значения этих аналогий. Вилер один из первых увлекся ими, он писал об этом книги. Отталкиваясь от изречения Ибн Гебироля «Если ты хочешь получить представление об устройстве Вселенной, то разбери аналогичное ей устройство человека», Вилер пошел дальше. Вам, может быть, неизвестны его в свое время поразившие всех ученых слова: «Порядок рассуждений может быть не таким: вот Вселенная, каким должен быть человек? — а таким: вот человек, какой должна быть Вселенная?» Они произвели настоящий фурор; употребляя банальное сравнение, — произвели впечатление разорвавшейся бомбы, настоящий шок.

— Удивительно! Жаль, что я не знаком с Вилером. Нутром чую, что у нас с ним есть что-то общее, — пошутил я. — Я сам человек, который испытывает своего рода наслаждение, видя дураков, которых шокирует мое поведение.

— Неплохо сказано, — одобрил Казимир, — а я заел похвалу лимонной долькой. — Но это скорее роднит вас с профессором Дёрти, — добавил он, продолжая перебирать книги и тут же смешался, осознав двусмысленность этих слов, которые в большей мере относились к нему самому, чем ко мне. Казимир, конечно, сильно страдал, находясь в унизительном положении человека-гиппопотама, и его напускная бравада давалась ему нелегко.

— Однако, мы отвлеклись, — немного нервничая, сказал я. — Дайте мне четкий и ясный ответ на следующий вопрос: поскольку «кротовые норы» всегда имеются в наличии, то создание «лишнего» электрона, внесение которого во Вселенную якобы превращает ее из замкнутой в полузамкнутую, совершенно не нужно, бессмысленно, так?

— Не нужно, думал я. Где-то возникнет еще одна «кротовая нора» вдобавок к существующим, вот и все. Что в этом толку? Но хитрый Дёрти сделал «лишний» электрон, сам пока не совсем понимая, как найти ему практическое применение. Он удовлетворил свое честолюбие, стал первым, и первенство это было абсолютным: согласно принципу запрета Нопфлера существование второго такого в нашей Вселенной невозможно.

Сначала Дёрти шутил, что еще одна «кротовая нора» увеличивает шансы на поиск таковых во Вселенной, хотя это являлось чистейшим блефом: количество «кротовых нор» из-за флуктуаций могло изменяться. Но шальная мысль зашла в его эксцентричную голову: Дёрти вдруг понял, что «лишний» электрон и поможет отыскать «кротовую нору».

«Лишний» электрон содержался в специальном кэтридже, габариты которого удалось довести буквально до размеров чемодана. Кэтридж стал не просто транспортабелен — его можно было таскать с собой, как командированный таскает свой кофр или «дипломат». Короче, чтобы вас не томить: электрон в специальном кэтридже Дёрти использовал как индикатор, указывающий местоположение «кротовой норы».

— Я понял, — с неподдельным восхищением сказал я. — Неожиданное, изящное и остроумное решение. — И вдруг вспомнил о портфеле у себя за спиной.

— Совершенно верно, — подтвердил Казимир. — Но здесь самое время отвлечься немного от физики и спуститься с небес на землю. Откуда брались денежки на исследования? А вся теоретическая работа велась тут, на базе, предназначавшейся когда-то для совсем иных целей. Откуда брались денежки на аренду колоссальных и точнейших физических приборов-комплексов, разбросанных там и сям в Метагалактике? Откуда брались денежки на спешное переоборудование помещений базы под лаборатории? Откуда брались денежки на покупку страшно дорогой «земли» в «Платинум сити»? Знаете такой?

— Знаю, конечно. Там фаллоусы вовсю хлещут виски.

— Что? — не понял профессор, — а-а… Все шутите. А между тем вам предстоит дальняя дорога как раз туда. Если вы действительно хотите что-то узнать о местонахождении действующего тоннеля.

— Люблю путешествовать, — мечтательно улыбнулся я. — Так значит, на чем мы остановились? По-моему, вы что-то такое говорили о деньгах? Дескать, деньги — первое средство для борьбы с нуждой?

— Я наказан, наказан вот этой гиппопотамьей мордой за свою инфантильность, за легкомыслие, за доверчивость. — Казимир помотал своей слепой головой, и с меня будто упала пелена. За какой-то час, проведенный с монстром, я почти привык к его дикому облику, почти не замечал страшной морды, вел с ним непринужденный разговор… Да… А что же не идут дёртики брать под белы руки простака Саймона, крытого тесом Ивэна и дурака Айвена?..

После непродолжительной паузы Казимир продолжил разговор более спокойным тоном.

— Авантюризм сидел у Дёрти в генах. Он снюхался с Кэсом Чеем — не слишком удачливым главарем баунда межгалактических гангстеров. Тот когда-то чему-то учился и потом тоскливо тянул лямку инженера, весьма посредственно тянул. Космические пираты баунда Кэса Чея занимались всеми видами межгалактических работ, не брезгуя ничем — ни производством и сбытом наркотиков, ни запрещенным игорным бизнесом, ни грабежом, ни рэкетом — перечисление «квалификационного справочника» заняло бы слишком много времени.

Я всегда любил работу и отдавался ей, не замечая ничего вокруг, заразившись одержимостью Дёрти, да и зёрна упали в благодатную почву.

Наш альянс с гангстерами был налицо — только слепой, — Казимир запнулся, — только слепой не заметил бы этого очевидного факта. Дёрти даже радовался пикантному обстоятельству. Он весь расцвёл, несмотря на грызшую его болезнь, и в то же время стал еще более нетерпимым, злобным и отчаянным. Не знаю, что он пообещал Кэсу — наверное, все свои планы не раскрыл, но на какие-то перспективы намекнул. Да что Кэс — Дёрти всех мог держать в ежовых рукавицах, не говоря уж обо мне. Меня же — а я вообще немного не от мира сего — сначала не занимали отдаленные последствия нашей работы.

Наша «венчурная фирма», как дерзко называл ее сам Дёрти, развернула кипучую деятельность. Подумать только: некоторые головорезы даже мараковали в физике!

Дёрти все время спешил, и работы велись параллельно.

Кэтридж с электроном возили туда-сюда на звездолёте по областям Метагалактики с ярко выраженной анизотропностью, которые почти всю свою научную карьеру предусмотрительный Дёрти тщательно и скрупулезно оконтуривал на метагалактических картах, пользуясь и своими, и чужими данными. Разумеется, те, кто возил, не представляли себе, что они возили.

А мы с профессором занимались решением проблемы стабилизации «кротовой норы». Он ломал зубы, пытаясь расправиться с неотвратимо появлявшейся в «кротовой норе» сингулярностью. Я же вплотную приблизился к решению вопроса собственно стабилизации.

Дёрти превзошел самого себя. Из этого «лишнего» электрона от выжал все, что мог. Из «лишнего» он превратился в ключевое звено гипотетического Переходника. Дёрти просчитывал способ предотвращения сингулярности путем вращения «кротовой норы», но этот способ был слишком сложен и неудобен. И тогда профессор предположил, что в электрически заряженной «норе» сингулярность не проявится: элементарную частицу или макроскопическое тело не разорвет при полете от входа к выходу. Он оказался прав в своих предположениях, более того — ему стало совершенно ясно, что тот же «лишний» электрон, на который должна была «клюнуть» во время поисков «кротовая нора», и зарядит ее, предотвратив сингулярность. Так электрон профессора Дёрти обрел свою вторую ипостась.

Казимир говорил, и я временами забывал, что передо мной страшное чудовище, полчаса назад перегрызшее горло антилопе.

Я забыл и про молоко, и про коржики, и про вонючий сыр, стараясь ничего не пропустить. Лэнгвидж свой я включил еще тогда, когда профессор попросил меня убрать пистолет, но все равно был весь внимание. Казимир продолжал:

— Дёрти непреклонно шел к цели, мы настолько увлеченно работали, что даже не осознали всей историчности момента, когда наконец-то с помощью «лишнего» электрона в кэтридже удалось локализовать «кротовую нору».

Как-то так получилось, что, видя индифферентность и спокойствие, с каким профессор воспринял это известие, и я, как ни в чем ни бывало, продержал работать дальше. Аудио-видеозапись метагалактических координат, выкопировку из карты и пару сброшюрованных листков с буквенно-цифровым обозначением их Дёрти вручил мне, другой экземпляр оставил у себя.

Я буквально сделал стойку, как нетерпеливый пес, и Казимир, заметив это, рассмеялся.

— Не тревожьтесь понапрасну. Я же вам сказал, что не знаю координат Переходника, и это правда. Скоро вы все поймете.

Я опять расслабился, насколько мог, продолжая внимать Казимиру.

— Я, как назло, тогда зашел в теоретический тупик, но Джестер Дёрти, сущий дьявол, словно видел насквозь. Он ткнул меня носом в мою же старую, всем доступную ранее для ознакомления, не закрытую работу, — сказал профессор, бережно вытаскивая на божий свет тоненькую папочку и вновь, как и предыдущие книги, демонстрируя ее мне.

На наклеенной белой этикетке четко вырисовывалось сухое, мало что говорящее непосвященному, темное, как вода в облацех, название: «К вопросу о компенсации гравитационной энергии с помощью отрицательной энергии вакуума. Эффект Казимира».

Профессор вдруг заметно разволновался, хотя сам только что призывал меня к спокойствию. Он бросил папку на полку, уселся в кресло и тяжело вздохнул.

— Эта работа, которую раньше не удавалось никуда приткнуть, обрела новую жизнь. Жаль, что вам, может быть, в полной мере не ощутить всей красоты и элегантности метода, изложенного в ней, открывшего путь к решению проблемы стабилизации канала, — сказал Казимир с сожалением.

Я благоразумно промолчал.

— Эффект, который я давно открыл и изучил и который по праву носил мое имя, заключается в том, что между двумя металлическими пластинками, помещенными в вакуум, не могут рождаться кванты электромагнитного поля с длинами волн, большими величины зазора. Это означает, что между металлическими пластинами энергия вакуума понижается и приобретает отрицательное значение. Таким образом, за счет отрицательной энергии вакуума можно было скомпенсировать часть гравитационной энергии коллапса, «схлопывания» строящегося тоннеля.

Для того, чтобы «отрубить» электромагнитные колебания всех типов с различными длинами волн и получить значительное падение энергии вакуума, расстояние между пластинами следует выбрать менее радиуса электрона. Если к тому же вместо плоских пластин использовать сферическую оболочку, то снижение энергии вакуума станет достаточным для того, чтобы предотвратить «схлопывание» тоннеля, то есть фактически стабилизировать его…

Я услышал о чрезвычайно важных и интересных вещах, о которых с вполне понятным оттенком горечи в голосе поведал мне Казимир. Что ж, за свои поступки каждый отвечает сам.

Хмурым голосом продолжал он излагать факты и обстоятельства создания Переходника, оставляя свою собственную историю, наверное, на десерт.

— Задача фактически была решена. Практическое ее осуществление, инженерные расчеты, технология, оформление «в металле» представлялось теперь в прямом и переносном смысле лишь делом техники.

Дёрти оказался дьявольски предусмотрительным. Он уже давно рассовал по фирмам и институтам заказы, причем так, что по этим фрагментам подрядчикам невозможно было догадаться о предназначении и устройстве всего огромного комплекса-переходника.

Несущие металлоконструкции и все тривиальные элементы, какие используются в подвешенных в пространстве космических комплексах, начали собирать на месте задолго до окончательных теоретических проработок. Автоматическое инженерное проектирование и изготовление элементов Переходника, а также сложнейшей энергетической установки, призванной снабжать его энергией, велось бешеными темпами. Наше присутствие во время всех этих рутинных работ не требовалось, но мы с Джестером Дёрти не выдержали и отправились на застолбленный участок, испытывая подъем и возбуждение, свойственные настоящим золотоискателям.

Каково же было мое недоумение, когда я, сделав запрос у бортового Мозга его «кадиллака», модель «Эльдорадо», убедился, что координаты «обустраиваемой» нами «кротовой норы» совсем не те, что фиксировались в предоставленной мне записи, картах и дублировались буквенно-цифровым обозначением в листках.

Я потребовал объяснений, и Дёрти вполне толково и достоверно изложил мне причину, по которой у меня оказались ложные координаты. Выходило, что первоначально найденная «кротовая нора» располагалась слишком далеко от мощных естественных источников энергии. Поиск продолжался и увенчался успехом: следующая «кротовая нора» объявилась в приятной близости от черной дыры, которую можно было приспособить для получения энергии. Действительно, функционирование систем Переходника, а главное, поддержание будущего пространственного тоннеля в открытом, рабочем состоянии требовало поистине колоссальных ее количеств. Дёрти еще извинился передо мной, что во всей этой суматохе он не поставил меня в известность относительно новых координат. Он и в самом деле крутился, как белка в колесе, словно пытаясь объять необъятное.

Дёрти увел меня от щекотливой темы, свернув разговор на непринципиальную, но все же очень важную задачу снижения и экономии энергии, необходимой для работы тоннеля. Тогда я выдал ему еще одну идею, посоветовав выполнить сферу из металла с идеальной проводимостью. Неприятный инцидент отошел на второй план, а Дёрти в очередной раз удивил меня, сообщив, что собирается применить свой «лишний» электрон для «калибровки» расстояния между пластинами. Это стало третьей ипостасью «электрона Дёрти», который предстал совершенной «троицей», и я еще раз напомню и перечислю эти ипостаси:

— Индикатор для поиска «кротовых нор»; электрический заряд для предотвращения сингулярности; «калибр» для установки зазора между элементами сферы, выполненными из металла с идеальной проводимостью.

Но радость от завершения теоретических разработок омрачалась постепенным осознанием того, что я — хотел или не хотел сам себе в этом признаться — фактически стал членом баунда гангстеров Кэса Чея. Нет, я не грабил, не убивал, не палил из флэймингов и «пиггисов», но те деньги, на которые вел безбедную, безоблачную, роскошную жизнь, которыми оплачивалось планомерно и методично шедшее изготовление фрагментов комплекса-переходника, и так далее и тому подобное — я получал от казначеев баунда. И временами мне казалось, что то, что делаю я — это хуже, чем грабить и убивать, и я ощущал себя, если хотите, гангстером от физики, гангстером от математики, гангстером от космологии.

Говоря, вспоминая сейчас об этом, я имею в виду именно и только себя. Эксцентричный профессор в отличие от меня поразительно легко ассимилировался в специфической среде. Если бы он не стал ученым, то мог бы стать гангстером, предводителем гангстеров — да что я говорю, он фактически и стал им! И эти выродки и ублюдки сначала в шутку, а затем уже серьезно и естественно начали называть себя «дёртиками» — по фамилии профессора. Но для меня становилось всё труднее не замечать порядков, замашек и прихватов этих головорезов. Вдруг исчезали люди, например, те, кто обнаружил «кротовую нору»; среди дёртиков были в ходу издевательства и пытки за разного характера провинности; процветало кулачное право и язык пуль; скотское пьянство.

Особо следует сказать вот о чем. Еще в период теоретических изысканий, тут, на Паппетстринге, дёртики основали свой ужасный «тренировочный городок», где содержали отловленных ими в разных краях Метагалактики людей, да и не только людей. Их, этих несчастных, ожидала трагическая и, извините за кощунство, Саймон, — в каком-то смысле высокая судьба разумных существ, призванных стать первопроходцами создаваемого нами тоннеля. Разумеется, первопроходцами среди живых, разумных существ, поскольку в первые «путешествия» предполагалось отправлять объекты неживой природы. Забегая вперед, надо сказать, что ни одна лабораторная крыса, морская свинка или кролик не прошли через тоннель — все отрабатывалось только на несчастных куклах, как горько и метко называли сами себя эти люди. Когда стадия интенсивных экспериментов на Переходнике пошла на убыль, разросшиеся ряды дёртиков переключились на использование кукол в качестве обреченных на смерть безответных спарринг-партнеров при совершенствовании приемов рукопашного боя.

— Кстати, — невесело не то пошутил, не то серьёзно предупредил Казимир, — если вы попадете в лапы к дёртикам — не миновать вам тренировочного городка. Весьма вероятно, что тогда жизнь свою вы закончите, как и другие куклы, пав от руки боевика-головореза.

— От руки ли, от ноги ли, — вспоминая «сандерклэп» Чмыря, благодушно, по причине набитого коржиками, пирожными и молоком желудка, ответил я, — знает только Господь Бог…