Выйдя из Департамента на прикрытую огромным прозрачным колпаком площадь, я направился на стоянку, к своему «понтиаку», модель «Жар-птица». На боку моей почти новой тачки нагло сияла длинная свежая царапина. Негр-уборщик на площадке, в белоснежном, без пятнышка, комбинезоне, изображал на пару с пылесосом кипучую деятельность. Увидев меня и подняв голову, он сочувственно улыбнулся мне:

— Как полагаете, монет на пятьдесят царапина, а?

Я не ответил. Всё было ясно. Кто-то хотел разозлить меня, чтобы отвлечь от чего-то другого. Жалкая попытка. Мой персональный страж уже несколько секунд верещал у меня в ухе: «На борту посторонний предмет! НЬ борту посторонний предмет!..» А когда я переступил границу частной зоны «понтиака», то же самое подтвердил и страж бортовой. Но непосредственной опасности не было.

Я сел в машину. Несколько минут целенаправленного поиска — и я извлек на свет божий «суперклопа», ту из его разновидностей, которая использует для передачи сигнала корабельную же антенну. Ни Господь Бог, ни, тем более, «естественные процессы» не могли занести его сюда.

— Ну, мудрецы, — пробормотал я себе под нос, испортил «клопа» и выбросил его в утилизатор. Ключ — в замок, ногу — на стартёр. Я не стал переключать топливную систему на тахионный газолин, я не стал надевать скаф: здесь было недалеко. Прошёл шлюзование. «Вперед и выше», — сказал я самому себе. Безынерционный «понтиак» и с царапиной на боку ходил изумительно. Через несколько минут я запарковал звездолёт на Земле.

От стоянки до Института Метагалактики было минут пятнадцать ходьбы. Я с удовольствием прошёлся пешком. Перейдя небольшой и узкий пешеходный мост, я направился прямо к Институту.

По дороге я размышлял о том, зачем Шефу понадобилось оговорить именно такой порядок посещения мною «инстанций»: Институт Метагалактики, Технический Отдел, Медицинский Отдел? Последние два относились к нашему Департаменту. Тривиальным выглядело то, что Технический Отдел шёл перед Медицинским. Так сберегалось время. Пока технари будут возиться с моим «понтиаком», Эдди со своими палачами прочистит мне мозги. Но почему первым стоял Институт?

Постепенно я пришёл к выводу, что Шефу нужно было, чтобы я явился на «дуршлаг» к Лоренсу именно после разговора с Хабблом. Старик цеплялся за любой шанс, полагая, что моё подсознание, переваривая информацию Хаббла, сможет перекинуть нужные мостики от факта к факту, сможет достроить какие-то логические цепочки и так далее. Немаловажное значение имела в этом случае и моя сравнительная молодость. Поэтому брэйнграммы, снятые после важнейшего разговора, имели бы более высокую информативность и ценность. Как при успешном развитии операции, так и при моём провале и — тьфу, тьфу, тьфу, — моём и Хаббла полном финише. Подходя к Институту, я был уже твёрдо уверен в том, что Шеф рассчитал всё совершенно правильно.

Институт Метагалактики занимал небольшое здание на углу. Четыре этажа. Грязно-жёлтого цвета стены. Никакой доски с названием. К входным дверям вели высокие ступени со сплошными бетонными перилами.

Я вошёл внутрь. В прямоугольном вестибюле, располагавшемся длинной стороной перпендикулярно входу, почти всё пространство напротив дверей занимали какие-то высокие стойки и щиты с непонятными диаграммами, графиками и таблицами. Обойдя их слева или справа, можно было попасть на лестницу и пройти на верхние этажи. Под лестничными пролётами находилось, как я уже знал, несколько дверей с шифр-замками. Странно, но запах здесь стоял, как в слесарной мастерской, где притирают детали, используя специальную пасту. Запах керосина и металла. Странный институт.

Слева я увидел стол, за которым скучал сотрудник нашего Департамента. Позади него, в торцовой стене вестибюля, светилось окошко, за которым маячила расфуфыренная блондинка, ведавшая пропусками.

Быстро получив пропуск, я обошёл унылые диаграммы и, предъявив документ вахтеру, спросил, как пройти к доктору Хабблу.

— Доктор Эдвин Хаббл, третий этаж, комната 319, - вежливо объяснил вахтёр — плотный молодой человек в сером комбинезоне и мягких туфлях.

Обоняя плотный запах, я поднялся по пустынной лестнице на третий этаж и пошел по коридору, устланному дешёвой дорожкой. Двери почти всех комнат держались почему-то открытыми. В незатейливых интерьерах маялись немногочисленные сотрудники. Дверь в комнату 319 тоже была распахнута. Стоявший у книжных стеллажей высокий худощавый человек в простом костюме, увидев меня, пригласил:

— Входите.

— Айвэн Фул — увы, — сотрудник, так сказать, Департамента, — представился я.

— Эдвин Хаббл, — понимающе улыбаясь, назвал он себя. Открытое лицо, ясный взгляд светлых глаз. Он сразу понравился мне.

— Пойдёмте-ка лучше в конференц-зал, — без церемоний предложил Хаббл. — Меня всегда сковывают в разговоре и свои, и чужие кабинеты. Создадим хоть какое-то подобие нейтральной территории. Не возражаете?

Не часто встретишь человека со схожей привычкой. Я с радостью согласился.

В небольшом конференц-зале, которым оканчивался коридор, мы сели в дальнем от входа ряду, у окон, и я приготовился слушать.

— Расскажу вам историю. Но очень коротко не выйдет. — Он помолчал несколько секунд. — Пространственная замкнутость нашего Мира установлена работниками нашего Института три десятилетия назад. Наша пространственно-замкнутая Вселенная, подобно большой «чёрной дыре», пребывает под своим гравитационным радиусом, за пределы которого не может вырваться ни луч света, ни какая-нибудь материальная частица, ничто. Вселенная — суть Метагалактика — давно уже перевалила середину жизни. Идёт сжатие, Вселенная проходит первые, пока ещё не столь губительные для жизни, стадии гравитационного коллапса. Сжатие происходит за счёт своеобразного «выпота», «испарения» элементарных частиц в окружающую вакуумную «пену», «первичный бульон». Это не противоречит тому, что я сказал о замкнутости Вселенной несколько секунд назад. В причудливом квантовом мире возможен туннельный эффект, благодаря которому элементарные частицы способны преодолевать непроходимый, казалось бы, барьер, перед которым пасует даже луч света. Поэтому какая-то часть вещества всё время «утекает» из-под гравитационного радиуса. Непрерывный и плавный процесс постепенно нарастает. Чем меньше становится радиус Вселенной, тем быстрее происходит «выпот» частиц.

— Похоже на то, что происходит с исправным и хорошо накачанным футбольным мячом, — вставил я. — Вроде бы ни дырочки, и ниппель исправен. Но если полежит несколько месяцев, то всё равно воздух выйдет, и мяч обмякнет. Аналогия, понимаю, не очень…

— Ну почему же, — тактично сказал Хаббл, — вполне подходящая в первом приближении. Суть схвачена. Только вот ниппеля, будем считать, никакого пока нет. Но сейчас увидите, что он упомянут как нельзя кстати. Интересно, что в электрически нейтральной замкнутой Вселенной при внесении в неё минимального количества электричества, в виде одиночного электрона, например, — образуется сферическая горловина радиусом 10–33 см, связывающая её с Ужасным Великим Нечто — так назовем пока то, куда она может «открыться». — Хаббл улыбнулся. — Вот вам и ниппель.

— Да-а… Теперь не хватает только «футболиста», который бы «стравливал» Пространство через «ниппель».

— Не спешите. Дойдёт черёд и до «футболиста», — уверенно произнёс Хаббл. — Хотя тут для нас ещё «темна вода в облацех».

Мой интерес к разговору всё время возрастал. Слушать доктора Хаббла было легко и приятно.

— Через такой «ниппель» всё равно ничто и никто не проскочит, — продолжал он. — Мы отвлекаемся, вы понимаете, от ультрамикроскопических размеров. «Червоточина», «кротовая нора», «тоннель» — чрезвычайно образно, легко, и понятно для меня оперировал жаргоном космологов Хаббл, — закроется, схлопнется в неимоверно короткий промежуток времени при такой попытке — «турникет» раздавит вас. И «стравить» Пространство не удастся.

— И как же избежать схлопывания? — со сдерживаемым нетерпением спросил я. Но здесь Хаббл развёл руками, несколько охладив мой нарастающий энтузиазм:

— Пока не видно способа стабилизации «норы». Даже на теоретическом уровне. Однако вам, я думаю, хочется ближе к делу? — Он словно угадал мои мысли. — А то у нас получается пока лишь лекция по космологии.

— Для меня крайне важно всё, что вы говорите, — искренне уверил я. Нужно было впитывать информацию, чтобы заполнить ею до краев «дуршлаг» Эдди Лоренса. — И, вдобавок, чертовски интересно.

— Тогда слушайте дальше. Мы не сидели бы вчера здесь с вашим Шефом и сегодня с вами, если бы я не имел сказать более того, что уже сказал. Вот мои соображения. — Хаббл посмотрел в окно и начал говорить так, будто лишний раз хотел убедить самого себя:

— Наши наблюдения показывают, что уже три с лишним года происходят периодические ускорения процесса сжатия. Причем скорость сжатия возрастает на несколько порядков. Чтобы это представить, нужно знать, что естественное сжатие нашей Вселенной должно, по расчётам, продлиться 20…25 млрд. лет, а при постоянно открытом «ниппеле» — всего 100…150 тысяч лет. То есть фактически это катастрофа.

Как-то я прочитал в научно-популярном журнале о старинной истории с пульсарами и потому усомнился:

— А может быть, Разум тут ни при чём? Вспомните пульсары.

— Я тоже сначала думал так. Процесс сначала носил случайный, хаотический характер. Но за полгода установился, систематизировался. Я связываю это с тем, что там, — Хаббл поднял палец вверх, — отработали, отрегулировали процесс, и теперь периодически «травят ниппель». Так сказать, рабочие будни. Не знаю, каким образом удалось стабилизировать «тоннель» и преодолеть другие, не менее грандиозные трудности. Одно несомненно: прежде всего нужно было внести лишний электрон во Вселенную.

— И где же его в таком случае взяли? — весь подобравшись, спросил я.

— Сделали, — коротко и веско ответил Хаббл.

— ? — Вы что, серьёзно? — я совершенно был сбит с толку.

— Куда серьёзней! — Хаббл не выдержал, вскочил с места. — У нас всё было рассчитано, всё было подготовлено. Мы могли сделать электрон, мы должны были его сделать! — вскричал он. Мы не смогли, не можем и не сможем сделать это. И я знаю, почему.

— Почему же? — осаживая себя, спокойно осведомился я.

— Потому, что он уже есть. И второго создать невозможно: действует принцип запрета Нопфлера. И он не «собирается» — распадается, не успев родиться. Вот вам один из самых весомых доводов.

Я тоже поднялся с неудобного дешёвого стула скромного конференц-зала, и мы с Хабблом уставились в окно. Всего часа полтора назад мы с Шефом вот так же стояли у окна его лунного кабинета. Но теперь за мутноватым стеклом вместо звёздного шатра виднелась вымощенная брусчаткой мостовая, серые унылые дома, железнодорожный виадук и плавно ныряющая под него улица, по которой я пришёл в Институт. Сыпал мелкий дождь. Немногочисленные прохожие уже раскрывали зонты.

Хаббл нарушил молчание:

— Уверяю вас: «ниппель» работает, — то, чего мы опасались, уже сделано. И сделано это людьми. Я подчёркиваю — людьми. Чуть позднее вы поймёте это. — Хаббл был поразительно серьёзен. — Но вы ведь ждете фактов, и фактов отнюдь не научных, вы ждете также, что я назову хоть какое-то имя. — Щёки его порозовели, он волновался. — Я могу ошибиться. Но я обязан назвать это имя. Я называю это имя — профессор Джестер Дёрти. Семь лет назад он ушёл из нашего института на вольные хлеба. Четыре года назад обнаружены первые нерегулярные ускорения сжатия. Три с лишним года назад они стали повторяться периодически. Три года назад мы предприняли попытки создать электрон. Они до сих пор не удались…

— А всего час назад я обезвредил «клопа» в своём служебном звездолёте, — в тон Хабблу подытожил я. — Да, доктор, я уже почти согласен с вами.

Хаббл покивал головой.

— Раз уж имя названо, то сначала буквально пару слов о профессоре Дёрти. Если можно. — Произнося последние слова, я не юродствовал, как недавно перед Шефом, спрашивая у него разрешения сесть. Нам обязаны были говорить и показывать всё. Но Хаббла я именно просил. Он невольно вызывал уважение — этот человек, голова которого, в отличие от моей, не была набита преимущественно мускулами. — А потом, хотя бы для очистки совести нам надо пофантазировать и ещё кое о чём, — добавил я.

— Дёрти, — сразу сказал Хаббл, — типичный честолюбец и генератор идей. Великий эксцентрик, шутник и мистификатор. И голова у него удивительная. Но главное — он мизантроп. Так что при таком букете… — Хаббл пощурился. — Помните фильм, где старик, лежащий на смертном одре, поджигает сиделке газету?.. Короче, я его знаю. Он не остановится ни перед чем и способен на всё. Когда он покинул нас, ему было далеко за шестьдесят и он уже тяжело болел. — Хаббл остановил на мне свой проницательный взгляд и, упреждая меня, спросил:

— Я думаю, о земных связях вам сейчас не надо?

— Не моя забота, — отозвался я. — Здесь, на «огороде», подсуетится Земной Отдел. Информацию передадут, если надо. А мои сферы, как вы и сами понимаете, — в Большом Космосе.

— Ох, об этих сферах в нужном вам аспекте мне судить, как ни странно, труднее. — Он надолго задумался.

Прошумел по виадуку поезд, потом ещё один, и ещё. Тускло блестела намокшая брусчатка; дождь лил, не переставая.

— Ну вот, получайте, — наконец повернулся ко мне Хаббл. — Если правда, что всё в детективных романах закручивается сначала в отеле, клубе или баре, то вот вам сразу и отели, и клубы и бары. Я говорю о комплексе «Платинум сити». Дёрти изредка наведывался туда. Приходилось бывать?

— Нет. Но теперь побываю обязательно. А сейчас вернёмся немного назад и, как я вам говорил, пофантазируем. У меня несколько вопросов.

— Валяйте, — махнул рукой Хаббл.

— Вот вы говорили, что как только во Вселенной появится лишний электрон, сразу возникнет сферическая горловина. Но где, в каком месте, в каком уголке Мира? То ли у вас под рукой, то ли за миллионы парсек отсюда? И как её потом найти?

— Мощный вопрос, — с удовольствием произнес Хаббл. — Вы ведь хотели быть физиком? — вдруг спросил он.

— Хотел, но не очень, наверное. А потом прокатился с подружкой на чужом звездолёте…

— Ну, ещё не всё потеряно. Только хотеть надо сильней. Вам сколько лет?

— Тридцать два.

— Мне сорок два. А вопрос действительно трудный, — вздохнул Хаббл. — Я сам об этом всё время думаю. Но порадовать мне вас нечем. Искать горловину, просто прочёсывая Метагалактику — никакой жизни не хватит. Да и чем искать? Приборы… Мы, когда собрались делать электрон, намеревались сначала сразу же его заэкранировать. На время решения этой проблемы. — Что-то мелькнуло в его глазах. — Неужели Дёрти решил её?

— А почему Дёрти, а не другие, инопланетные существа нашей Вселенной? — продолжал я закидывать его вопросами.

— Э, да вы же сами прекрасно понимаете. Они все не так давно слезли с деревьев. Звездолёты-то делать толком не научились. А Т-газолин, Т-двигатели, демпферы для звездолётов и почти всю другую сложную технику и технологию покупают у нас, у людей. В качестве же помощников или преемников Дёрти, согласен, они могут подойти. Вот фаллоусы, например. Кстати, внешне совсем не отличаются от людей.

— Сам так думаю, — сказал я. — Хотел узнать вашу точку зрения. — А как тогда насчёт, как вы изволили выразиться, Ужасного Великого Нечто?

— О, здесь у нас есть спец — Джон Вилер. Он разрабатывает гипотезу о системе всевозможных альтернативных квантовых вселенных. Они, по его мнению, существуют в параллельных «слоях» пространства — времени. Причём эти гипотетические вселенные находятся на различных стадиях эволюции и — вот здесь Вилер расходится с нами — связаны между собой «кротовыми норами». То есть он полагает, что «кротовая нора» есть всегда, да при том и не одна. Таким образом, сверхвселенная Вилера предстает в образе чрезвычайно разветвленного дерева. Но пусть даже и так — «норы» эти всё равно не «развальцованы».

— Ясно одно — усмехнулся я, — теперь популярная у нас в Департаменте поговорка «Вселенная пространственно замкнута — никуда они не денутся» теряет смысл. А что, хоть приблизительно, можно сказать о Мире, с которым мы, возможно, уже связаны, благодаря профессору Дёрти, «развальцованной трубкой»?

— Здесь опять нужно сослаться на Вилера. Он полагает, что ближайшие к нам Миры, то есть те, с которыми мы непосредственно связаны «тоннелями», должны отличаться от нашего не намного. Не забудем, конечно, о различных стадиях эволюции. Например, говорит Вилер, та предполагаемая расширяющаяся Вселенная, в которую, может быть, прорубил окно профессор Дёрти, повторит историю нашего Мира с различием в деталях. А вот те Миры, куда можно попасть только через ближайшие к нам Вселенные — назовем эти Вселенные «проходными комнатами» — уже более отличны от нашего. И так далее. Но повторяю: это пока всё гипотезы Вилера.

У меня захватило дух, честное слово. Гипотеза Вилера могла очаровать кого угодно. «Да, серьёзные ребята», — подумал я, вспомнив Шефа.

Эдвин Хаббл наблюдал за мной с улыбкой:

— Думаю, чисто случайно «прободение» произошло в расширяющуюся Вселенную, вот наше Пространство и перетекает туда. Расчёты говорят об этом.

— Уф-ф, тогда ещё вопрос. Но ведь «тоннель» могли создать чудаки из той, расширяющейся Вселенной?

— Вряд ли. Расширяющаяся Вселенная — молодая по самому своему определению. Полагаю, аборигены ещё не достигли такого уровня, как мы в нашей старой, сжимающейся. Хотя фаллоусов тамошние обитатели, может быть, и превосходят в развитии.

Я продолжал засыпать Хаббла вопросами. Я заходил справа и бил его по корпусу, я заходил слева и наносил ему свинги в голову, я стремился достать его подбородок апперкотом, я потрясал его своими мощными прямыми в грудь и подлыми и коварными — поддых. Но он, хоть и по очкам, но выигрывал бой.

С распухшей головой, повисая на канатах, сплетённых из его предупредительности и доброжелательности, я смиренно произнёс наконец:

— Убедили. Но если в принципе есть действующий «тоннель», то выходит, что как мы сможем проникнуть к ним, так и они смогут проникнуть к нам. И что тогда — звёздные войны?

— А вот это уж, извините, хлебушек вашего Департамента, — парировал Хаббл. — Скажу лишь в утешение, что «тоннель» этот не надо ассоциировать с Ла-Маншским. Его эксплуатация должна быть не столь проста, а пропускная, так сказать, способность, энергетические траты… Но всё равно его существование создаёт нам массу проблем и прямую угрозу. Вы и сами понимаете, что игра идёт крупная. Как любят говорить космологи: «В этой великой игре мы одновременно игроки, карта и ставка».

«Ну, Шеф, ну, плагиатор!» — весело подумал я и с важным видом закончил цитату:

— «Никто не продолжит её, если мы уйдем из-за стола».

Мы с Хабблом посмотрели друг другу в глаза и расхохотались.

— Эдвин, — сказал я, впервые называя его по имени, — благодарю вас.

— Не стоит, — просто ответил он. — Зайдемте всё-таки на минутку ко мне в кабинет, я отмечу ваш пропуск.

Мы зашли в комнату 319, где на столе лежало несколько листов писчей бумаги, хорошо отточенные простые карандаши и ластик.

— Неужели с таким вот «реквизитом» вы решаете сложнейшие задачи? — удивился я.

— Да, реквизит предельно прост. Бумага, карандаш и ластик. — Хаббл протянул мне пропуск. — Вот, пожалуйста.

— Проще некуда, — заметил я. — Проще только у философов. Говорят, им даже ластики не нужны.

Хаббл хохотнул:

— Вообще смешно. И всё же философия имеет для нас исключительно большое значение.

Мы тепло расстались с ним, и я покинул Институт Метагалактики.