Бессмертие не измеряется памятниками. Памятники ставят уродам чаще, чем героям, да и герои могут быть уродами. Подвиги оборачиваются горем не только для врагов. Маршал Жуков положил больше своих солдат, чем немцев, во имя победы. Это не победа, а карикатура, как и бессмертие маршала.

Ни власть, ни подвиг, ни талант не обеспечивают автоматического бессмертия. Религиозное бессмертие – предмет веры, где разница полов стерта. Бессмертие мужчины определяет его настоящность – корявое слово, против которого выступает всякий грамотный компьютер. Мужчины складываются из настоящих мужчин, которые поддерживают саму идею мужчины как рода точно так же, как настоящий стул отвечает перед вечностью за то, что назван стулом. Все остальные подделки – отстой.

Всякий раз, путешествуя по Африке, я оказываюсь в каком-то дурацком положении. Я любопытен и полон внимания – казалось бы, я – идеальный турист. Но все – не так. Те африканцы, которые считают себя сильными и настоящими мужчинами, будь то местные царьки, художники с общеафриканским именем и шенгенской визой в кармане или опытные проводники, ночные поклонники вуду, вступают со мной в непонятную соревновательность. Она полна агрессии, а иногда небезопасна для жизни. Я долго не мог сообразить, в чем тут дело. Некоторые европейцы, ставшие расистами наоборот, держатся с черными подчеркнуто вежливо, чуть ли не в каждой фразе говоря им «сэр». Я же всегда держался с ними на равных: любезно, доброжелательно, даже дружески, а в ответ шла агрессия. Постепенно до меня дошло, что они в глубине своей африканской души не считают белого человека за человека. Ведь они – бессмертны, поскольку они, часть природы и мира, легко переливаются из одного состояния в другое, каждый раз заботясь о том, чтобы соответствовать своему настоящему состоянию, а белый человек – он выломался из мира словно портрет, который выпал из рамы, оставив вместо себя дыру.

Африканец, царь или гид, живет в ладу с богами, женами, тиграми и колдунами, его жизнь бесконечна по своей настоящности, а тут является непонятно кто и видит негра насквозь. Я вижу, что он видит всех белых живыми мертвецами, но делает вид, будто все в порядке, потому что белые – не только бывшие колонизаторы, но и платят деньги за свои глупые сафари. При этом я не возмущаюсь такой его точкой зрения, а вбираю ее в себя как жизненную возможность, допуская тем самым существование других возможностей, а следовательно, лишая его права на однозначную истину. Выходит, что он настоящий, а я – еще более настоящий, не потому что умнее, а потому, что, всасывая его в себя как возможность, я поглощаю его, как большая матрешка – маленькую.

Возможно, все это не так, и какой-нибудь старый марксист сказал бы, что африканцы испытывают ко мне классовую ненависть, которая к тому же воспаляется от моего философского высокомерия. Но это уже неважно. Главное, что благодаря матрешкам я начинаю понимать, в чем состоит бессмертие мужчины. Дело не в моих распрях с африканцами, а в том, что настоящий мужчина вбирает в себя большое количество жизненных возможностей. Он видит мир как бесконечность тех самых природных явлений, которые он, собственно, и призван охранять. Мужчина – хранитель разнообразия, но не всеядное животное, готовое потреблять все что попало. Бессмертие мира – его бессмертие.

Чтобы понять это, не требуется быть маршалом Жуковым.