— Вяленая пелядь и сыр «косичка». — Элегантные стринги-парашюты. — Лесной эксгибиционист. — Русский город Нячанск. — Да вы, батенька, не буддист! — Продаю свечки задорого. — Ах, вернисаж! — Понеслось оно по трубам.

После того, как автобус пересёк сухопутную границу между Вьетнамом и Камбоджей, очень быстро стало очевидно, что мы находимся в другой стране. Во-первых, мусора на обочинах стало в разы меньше, а во-вторых, коровы, пасущиеся в придорожной траве, были откормленными и нисколько не напоминали камбоджийские рогатые скелеты. Поездка заняла целый день. Уже начинало темнеть, когда мы въехали в Хошимин. Автобус остановился на улице Фам Нгу Лао в туристическом районе. Выход из него частично блокировали назойливые таксисты, от которых мы только отмахнулись, так как ехать было некуда, да и незачем. Жилье нашлось на месте в первой попавшейся подворотне, где практически в каждом доме сдавали жилье предприимчивые владельцы. За восемь долларов в сутки удалось снять неплохую комнату у дружелюбной старушки, которая явно была рада гостям. Узнав, что мы из России, она продемонстрировала целую банку тушёнки и початую — сгущёнки, в знак того, что русские в её доме останавливаются частенько.

Наша комната находилась на втором этаже. Незастеклённые окна выходили в шумный переулок. Третий этаж тоже сдавался, при этом сами владельцы спали на полу в холле, не имея отдельной комнаты для проживания, за исключением узкой каморки под лестницей, в которой можно было находиться только в одиночку, притом лёжа. Каждый раз, когда мы возвращались поздно вечером, было неловко перешагивать через спящие тела, распростёртые на полу, но для вьетнамцев это было в порядке вещей. По крайней мере, когда мы съехали от старушки, потеряв надежду выспаться и нанюхавшись бензина от газующих в переулке мопедов, следующее жилье оказалось точно таким же. Все комнаты сдавались внаём, а владельцы спали вповалку на полу. До позднего вечера под окнами рычали мопеды и мотоциклы и, что было ещё хуже, торговцы катили свои телеги, оснащённые динамиками. Оттуда громко и сипло неслась тарабарщина.

Вьетнамцы постоянно куда-то едут. Воистину, среди всех народов Азии этот — самый неугомонный. Когда филиппинец сидит у дороги, глядя на проезжающие машины, а камбоджиец лежит-полёживает в своём гамаке, вьетнамец занимается делом. Основное занятие — ездить с утра до вечера на мопеде, перевозя грузы, людей, а то и просто себя самого. Иной раз можно увидеть на двух колёсах целую семью из пяти человек, и не всегда на них будут надеты хотя бы шлемы. Чтобы перейти дорогу в Хошимине, нужно мысленно проститься с жизнью и медленно, с равномерной скоростью начать двигаться вперёд. Тогда поток мопедов и мотоциклов обтекает пешехода, но горе тому, кто замешкается или, ещё чего доброго, резко ускорится. Катастрофа неминуема! Но чего ещё ждать от страны, где на сто мотоциклистов приходится один пешеход? Конечно, приоритет на дороге всегда за транспортными средствами, и чем они больше, тем главнее. Человек без колёс в этой системе координат — пария, и должен быть тише воды, ниже травы. Здесь и тротуары-то сделаны лишь для того, чтобы владельцам кафе было куда выплёскивать помои, а мотоциклисты могли припарковаться с удобством. Но через день-другой мы приспособились и переходили дорогу уже не зажмуриваясь.

Дождавшись в Хошимине визита родственников, мы получили от них гостинцы: суджук, сыровяленую колбасу из оленины, швейцарский сыр, английский шоколад, бельгийские вафли, оливки, три баночки паштета, из которых два перепелиных и один с трюфелями, две банки говяжьей тушёнки, вяленую рыбу пелядь и сыр «косичка». Все вышеперечисленное, не считая шоколад из пальмового масла и дешёвые вафли, отсутствовало в нашем рационе уже полгода, так что продуктовый паёк был весьма кстати. С моей сестрой и её мужем мы собирались провести почти две недели в режиме туристов, осматривая различные достопримечательности. Начали с прогулки по городу и посещения зоопарка, где увидели птиц марабу и гималайских медведей, а ещё — двух представителей неблагополучной молодёжи, дразнящих гиббона бананом на верёвке. Гиббон с внезапностью и грацией фокусника два раза метнул в толпу какие-то объедки, но ни в кого не попал, а потом всё-таки сумел захватить банан, оставив наглых подростков ни с чем.

Большую половину следующего дня заняла поездка в тоннели Кучи. Во время войны с Америкой их выкопали отчаянные вьетнамские партизаны, регулярно задававшие жару звёздно-полосатой пехоте. Изобретательность их не знала границ: из банального бамбука и ветоши изготавливались смертоносные ловушки, а неразорвавшиеся снаряды противника тут же распиливались и разбирались на части. Добытую взрывчатку использовали для изготовления кустарных гранат. Престарелый вьетнамский гид с абсолютно неразборчивым английским бегом провёл нас по всем точкам, демонстрирующим военную доблесть вьетнамцев, но сделанных специально для показа туристам. Нам показали макеты ловушек, а также процесс, имитирующий распиливание фугаса двумя страшными манекенами. После все желающие просочились сквозь подземный тоннель, но не оригинальный, а выкопанный под европейский размер, достаточно просторный, чтобы ни один верзила не застрял. Также можно было пострелять из автомата по два доллара за пулю или купить настойку из кобры, рисовую бумагу, каску и прочий хлам, являющийся причиной перевеса багажа у многих туристов, покидающих Вьетнам. Тем же вечером наша дружная четвёрка загрузилась в ночной спальный автобус, следующий в Далат.

Неискоренимая потребность вьетнамцев постоянно куда-то ехать выражалась не только в обилии мопедов и мотоциклов на дорогах, но и в развитом автобусном сообщении. После девяти вечера, когда вся страна засыпала дома, на дорогах оставались лишь фуры дальнобойщиков да ночные спальные автобусы. Эти дома на колёсах переносили на огромные расстояния пассажиров, пока они лежали на своих койках. В салоне их было больше тридцати: три ряда узких лежанок по два яруса в каждом. Уснуть, правда, было проблематично из-за привычки водителя громко и спонтанно сигналить. Все дело в том, что во Вьетнаме смотреть в зеркала заднего вида просто не принято, поэтому любое транспортное средство, приближаясь сзади к другому, начинало неистово бибикать, предупреждая о своих манёврах. Автобусная компания, выбранная нами, славилась порядочным отношением к туристам, и за полночь водитель перестал жать на клаксон. В Далат прибыли уже на рассвете.

Уличная торговля.

Небольшой городок, расположенный в горах, впечатления оставил самые приятные. Помимо чисто туристических развлечений, запомнился вкуснейший кофе, который здесь подавали на каждом углу. Его было принято пить понемногу, из маленьких чашек, очень крепким. В придачу к любому заказу в кофейне приносили крепкий зелёный чай с жасмином, который удивительным образом сочетался с кисловатым вкусом кофе. Вьетнамцы — народ ранний, и после семи утра придорожные кафе уже пустели, давая нам возможность спокойно позавтракать супом с лапшой. Кормили в Далате без изысков, но вкусно, по-домашнему. Сухонькая старушка, хозяйка кафе, куда мы зашли пообедать курицей с рисом, окружила нас внезапно заботой. Сначала она принесла огромную миску с варёным рисом, чтобы никто не ушёл голодным, потом угостила компанию соком манго, а на прощание трогательно брала наши руки в свои и улыбалась. Днем было тепло, но ночью температура значительно падала, и приходилось облачаться в куртки. Далат славится клубникой, хотя вьетнамцы не дают ей как следует вызревать и продают твёрдые беловатые ягоды. Есть их просто так невозможно, но в сочетании с взбитыми сливками, сгущёнкой или мороженым, они были диво как хороши. Вдоволь погуляв по кривым переулкам, идущим то вверх, то вниз, мы покинули Далат, мысленно пообещав себе, что вернёмся, и уехали на побережье.

Узкая полоска пляжа между рыбацкой деревней Муйне и городом Фантхиет притягивает туристов со всего мира, но больше всего, как ни странно, из России. В северной части нашей русской деревни Муйновки, где пляж был пошире, песок побелее да отели подороже, кириллица захватила власть на всех рекламных вывесках. Многочисленные аптеки на русском языке предлагали купить корень женьшеня, артишоковый чай в помощь печени, сушёные грибы личжи от всех болезней и мазь «звёздочка». Одна из них предоставляла скидку в пятьдесят процентов родственникам Путина. В кафе «Родина» и у многочисленных его конкурентов без проблем можно было заказать борщ или пельмени, а если захочется и того, и другого, то и пельмени в борще. Вьетнамцы сносно мяукали по-русски, предлагая варёную кукурузу, а также кофе, выкаканный специально обученными хорьками. Большим спросом пользовались свежие побеги алоэ для смазывания сгоревших телес.

По пляжу, отдуваясь и смахивая пот со лба, ходили мужики с Урала, предлагающие экскурсии — для своих, по-русски, всего раза в два дороже, чем у местных. Что касается модных трендов, то даже самые отсталые слои мужского населения прослышали, что носить на пляже обтягивающие плавательные трусы «ласточкой» — не комильфо, и практически все русские кавалеры щеголяли в свободных шортах, подражая европейцам. Но вот незадача: приличия соблюдены, а ноги выше колена не загорают. Видимо, эта полоска кожи для отдыхающих была очень важна, потому что многие мужики ходили, подвернув портки насколько возможно и даже, не побоюсь этого слова, заправив их в задницу. Шорты, сложенные по принципу оригами, превращались в элегантные стринги-парашюты. Это новшество оказалось на удивление популярным у пляжной братии.

Неделя пролетела, как один день. На рассвете мы бегали по пляжу трусцой, а потом шли досыпать в номере. Самые жаркие часы пережидали, лениво раскачиваясь в гамаке. Воодушевлённые примером вьетнамских тёток, которые на пляже ковырялись в песке в поисках съедобных ракушек, мы тоже раза два отправлялись на промысел. Моллюски жили в песке на глубине около десяти сантиметров вдоль всего побережья, но добывать их было проще всего на отмели, чтобы не захлёстывало волнами. За утро мы вчетвером набирали килограмма два ракушек, скромный размер коих компенсировался изобилием. Хозяйка нашего гостевого дома позже жарила их с луком и чесноком. Иногда на зубах похрустывал песок, но это уже были мелочи.

Проведя с нами ещё почти неделю, сестра с мужем уехали, вернувшись обратно в промозглую московскую осень. Оставшись в одиночестве, мы какое-то время оставались на том же месте, а потом решили вернуться обратно в Далат. Ехали четыре часа. Сначала — мимо моря и длинного пляжа, потом — сквозь проливной дождь и туман, в гору. Два раза от напряжённого труда заклинивало дворники, и помощник водителя выходил, вернее, выбегал, чтобы вернуть их в рабочее положение. Потом дождь кончился, и вместе с ним ушёл туман. Потянулись вереницей деревни. То здесь, то там местные жители раскладывали пёстрые кофейные ягоды на просушку. Кое-где рдели красные флаги со звездой. В автобусе на поворотах иногда что-то надрывно скрипело, да так пронзительно, будто кричит младенец. Доехали в срок, указанный на билете, и без происшествий. Далат встретил лёгкой моросью и прохладным, не успевшим ещё выстудиться воздухом. Вьетнамцы провожали нас, несущих поклажу, взглядами из кофеен, где они сидели, нахохлившись, как воробьи, на своих маленьких табуретках.

Несмотря на то, что в Муйне ещё две недели назад служащие отелей начали обматывать пальмы красными и зелёными лентами, устанавливать проволочных северных оленей и засыпать всё вокруг искусственным снегом, только в Далате мы по-настоящему почувствовали приближение Нового Года. Во-первых, повсюду росли сосны, а ведь это практически ёлки — куда до них пальмам. Во-вторых, в магазинах постоянно толпились люди, выбирая подарки близким, а на прилавках горой лежали хурма и мандарины. И в-третьих, из-за дождя и пасмурной погоды стало так холодно, что я не вылезала из термобелья, используя его даже ночью в качестве пижамы. Если бы внезапно пошёл снег, думаю, мы бы и не удивились особенно.

Дождь шёл каждый день, не переставая. В сочетании с горной прохладой этот факт приковал нас к отелю, где мы вынуждены были сидеть целыми днями, читая книги и просматривая фильм за фильмом. Лишённые мобильности из-за непогоды, мы ходили обедать и ужинать несколько день подряд в одно и то же кафе, где Паша ел варёную курицу, а я — куриные потрошки с рисом. Наевшись, согретые куриным бульоном и имбирным чаем, мы шли обратно, подняв воротники. Однажды небеса сжалились над нами и выделили несколько солнечных часов без дождя, чтобы мы смогли сходить на автобусную станцию за билетами. Когда шли на другой конец города, видели, как какой-то вьетнамец стравил двух петухов, видно, специально обученных для боя. Уставившись друг на друга и распушив воротники, они то молча взвивались в воздух и дрались когтями и клювами, то снова замирали. Посмотреть на это страшное зрелище остановились мы и двое мотоциклистов — с давних пор петушиные бои собирают зевак. На станции кассирша слегка удивилась, что нам надо в Туйхоа, но на тот момент казалось совершенно логичным, что раз в этот город не едут туристы, то это самое подходящее место для нас. Как же мы ошибались!

Небо над Далатом хмурилось, когда мы уезжали, погрузившись со всеми пожитками в оранжевый автобус. Ехать пришлось семь часов. Сначала сквозь дождь, потом сквозь туман, по горному серпантину, далее — вдоль рисовых полей, по берегу моря. Редкие остановки позволяли справить нужду либо утолить голод в придорожном кафе. Вьетнамцы, нисколько не стесняясь, оправлялись в ближайших кустах, и нам приходилось следовать их примеру за неимением альтернативы. Наконец водитель высадил нас на шоссе где-то вдали от города. Было темно. Вокруг роились мотоциклисты, предлагающие извоз, но нас и наших вещей было слишком много, чтобы взгромоздить всё на один мопед, а ехать порознь было боязно. В ста метрах стояла, еле различимая в темноте, машина такси. Обходя навязчивых мотоциклистов по дуге, мы дошли до неё, разбудили водителя, деликатно постучав в стекло, и отправились в отель.

Туйхоа был постапокалиптический городишко, который строили с гораздо большим размахом, чем было разумно это делать. Широкие многополосные проспекты опоясывали пустыри; отели были заброшены и мрачно чернели окнами с нестираными занавесками. Пляж, а точнее полоса песка, усыпанная мусором и выброшенным на берег плавником, была отгорожена от проспекта узкой лесополосой. Проходя мимо, мы заприметили в лесу много грибов да местного эксгибициониста, теребившего причиндалы за деревом. Мечты о нетуристическом Вьетнаме разбились о суровую социалистическую действительность — вялое достоинство эксгибициониста стало той соломинкой, что переломила спину верблюду. Гордо подняв головы и делая вид, что ничего не заметили, мы сменили курс и пошли прямиком на железнодорожную станцию, где малодушно купили билеты в самый туристический город во всем Вьетнаме — Нячанг. Ехать в затопленный из-за дождей Хойан или Дананг казалось безумием.

Старый поезд неторопливо увёз нас из мрачного захолустья. Проводники прокатили по проходу тележку, гружёную рисом, тушёными овощами и свиными отбивными. Сосед напротив с аппетитом зачавкал, склонившись над тарелкой. В вагоне было полно народу. Все ехали с мешками и тюками, которые запихивали не только на полки, но и под ноги. Наш тип вагона напоминал обычную подмосковную электричку — деревянные лавки в два ряда, попарно повёрнутые сиденьями друг к другу, а между ними — маленький столик у окна. Быстро стемнело, но пока ехали, успели насладиться видом на заливные луга, рисовые поля, деревни и горы, укутанные в низкие облака.

В русском городе Нячанске, конечно, проживали и вьетнамцы тоже. Но наших всё равно было больше. В пасмурную погоду, царившую в этой части Вьетнама уже две недели, купаться было запрещено, но народ это не останавливало. Так и лезли в море, прямо в дождевиках, и плавали в прибое среди полиэтиленовых пакетов и прочего мусора. Пляжные торговки в характерных конусообразных шляпах из соломы, присев на корточки, варили здоровенных лангустов в вёдрах, намереваясь втюхать их туристам как статусный продукт и символ благосостояния. Три дородные дамы очевидной национальности восседали на лавке, подставив небу свои бледные одутловатые тела. Одеты они были не в купальные, а в самые обычные бюстгальтеры с косточками и кружевами, и оттого картина эта имела налёт иной реальности, в которой по городу допустимо ходить полуголым и в застиранном белье. Очевидно, близость пляжа к скамейке настраивала дам на фривольный лад. Те, кто не бродили по мокрому песку и не выпивали на набережной, кутаясь в дождевики, прогуливались между полками в супермаркете в поисках пива и почему-то сыра. Мы сделали широкий жест и оплатили две недели проживания в огромном номере на четверых с балконом и видом на город. С этого момента удача, сопутствующая нам больше месяца, куда-то подевалась — возможно, мы оставили её в Туйхоа. Оказавшийся двуликим Вьетнам начал поворачиваться к нам своим неприветливым злым лицом.

Ещё до начала поездки мы сомневались, стоит ли ехать во Вьетнам сразу на три месяца, не будучи знакомыми с этой страной вовсе. Тем более что многочисленные отзывы в интернете предупреждали о том, какой хитрый, злобный и жадный народ вьетнамцы. Ещё больше пессимизма вселяла статистика, говорившая о том, что в отличие от Таиланда, куда возвращается примерно половина туристов, Вьетнам готовы посетить повторно лишь пять процентов. Но тогда мы были самонадеянны и решили, что это касается не нас, а невежественных людей, которые, по всей видимости, что-то делали не так. Возможно, не улыбались или были недостаточно вежливы, а может быть просто пьяны или одеты непотребным образом, и нас-то это уж точно никак не затронет. В том, что глупость и самонадеянность караются судьбой сполна, мы убедились уже очень скоро.

В отличие от большинства азиатов, вьетнамцы в массе своей не буддисты, а либо атеисты, либо практикуют народные религии. В основном это культ предков, а вернее духов предков. Практически в каждом доме, а часто и в общественных заведениях можно увидеть алтари с подношениями. Например, в кофейне неподалёку от нашего отеля один раз мы видели на алтаре коробку пирожных Чокопай, а в другой день вместо неё лежала жёлтая небольшая дыня. Что касается практического приложения религиозных верований, то, как мне показалось, некоторые вьетнамцы в своих поступках часто руководствовались не возможным наказанием за грехи или заботой о карме, а исключительно жаждой наживы или как минимум холодным расчётом. Конечно, встречались нам и дружелюбные люди, пытающиеся помочь абсолютно бескорыстно. И такими скорее всего является большинство вьетнамцев. Но мы, являясь туристами, в основном взаимодействовали с людьми, предоставляющими услуги: продавцами, работниками кафе, парикмахерами. Оказалось, что для вьетнамца не принципиально, рассчитан его бизнес изначально для туристов, или он работает практически исключительно с местными: при виде европейского лица многие торговцы, не моргнув глазом, называли тройную цену.

На практике это означало, что ни одну покупку нельзя было совершить сразу и с гарантией. Иногда, чтобы купить такую банальную вещь, как дождевик, приходилось обойти три-четыре магазина, прежде чем нам называли приемлемую, а не завышенную в несколько раз цену. Для многих туристов это не являлось проблемой, так как Вьетнам в целом страна недорогая, и какая разница, сколько просят за тростниковый сок, если даже с четырёхкратной накруткой он обойдётся не дороже доллара. Но нам с ограниченным бюджетом и привычкой все расходы записывать, знавшим примерную стоимость всего, что покупали, это было тягостно.

То же самое касалось и кафе. Если практически в любой азиатской стране можно было рассчитывать на вкусную еду, просто зайдя в заведение, где едят местные, то здесь никакие правила не работали. Иногда в туристических кафе, стоящих пустыми, нам готовили потрясающие блюда за вменяемые деньги, а в местных забегаловках пытались обсчитать или брякали на стол тарелки с холодной невкусной стряпнёй. Иногда наоборот. Но поход в каждое новое заведение был сродни лотерее, и мы никогда не знали, большие будут порции, или маленькие, и вкусная будет еда, или опять уйдём голодными. Отзывы в интернете тоже не вносили ясность, а скорее наоборот, запутывали нас ещё больше. Придя в ресторан с высоким «народным» рейтингом, мы получили равнодушные взгляды и еду, разогретую в микроволновой печи и обильно сдобренную глутаматом натрия. После неё несколько часов мучительно хотелось пить.

Пляж после шторма.

В Нячанге мы впервые столкнулись с таким возмутительным вьетнамским явлением, как двойные меню в кафе. Те, что приносили иностранцам, были на английском языке, а цены в них — гораздо выше, чем аналогичные в меню на вьетнамском. Один раз мы зашли в кофейню, но не стали садиться за столик, а подошли к стойке и сами взяли меню, чтобы побыстрее понять, сколько стоит кофе. Там имелись и вьетнамские, и английские экземпляры, и цены в них отличались раза в два не в пользу иностранцев. Интереса ради, я показала баристе пальцем в меню одну и ту же позицию на разных языках. Та лишь недоуменно пожала плечами: «Это для вьетнамцев». С тех пор мы перестали удивляться, почему в некоторых затрапезного вида кафе цены оказывались, как в хороших ресторанах, хотя там ели совершенно обычные на вид местные люди.

Сами же вьетнамцы в массе своей оказались лишь изредка приветливым, а больше шумным и крикливым народом. Однажды примерно в час ночи перед нашим отелем остановился микроавтобус. Оттуда вывалилось, судя по звукам, стадо бронтозавров, а потом оно с визгом и рёвом загрохотало по лестнице, расселяясь по номерам. Кто-то спьяну даже пытался заселиться в нашу комнату, но не вышло, так как дверь была заперта. Все новоприбывшие долго орали и топали, будто на репетиции парада. В соседний номер вселились деревенские жители с тюками, детьми, пакетами с едой и прочим скарбом. Тётки галдели до позднего вечера, так и не закрыв дверь в свою комнату. Видимо, это было не по фэн-шую, или акустика с закрытой дверью не та, а может просто присматривали за одной из своих коробок, выставленных в коридор. На следующий день они уехали. А потом уехали и мы, погрузившись в автобус. Нас ждал древний город Хойан.

Одна из причин, почему мы любим ходить пешком, заключается в том, что это позволяет проникать в места, не испорченные массовым туризмом. Когда протопаешь километров семь по узкой каменистой тропинке в гору, на вершине с большой вероятностью не будет разбросанного повсюду мусора, орущих детей, навязчивых продавцов и прочих несносных людей. Если только их не завезли автобусом по соседней асфальтовой дороге, но даже если и так, те часы, пока ты идёшь по тропинке, можно наслаждаться красотой окружающего мира без лишних раздражителей. К сожалению, чтобы полюбоваться древним городом Хойаном, не нужно тащиться в гору пешком. К вашим услугам такси от ближайшего аэропорта и организованные туры. И по городу тоже не надо ходить на своих двоих — для этого есть велорикши. Поэтому Хойан посещают тысячи туристов в день и миллионы в год. А туда, где много туристов, сползаются худшие представители рода человеческого: жадные торговцы, выдающие барахло за диковинку, навязчивые гиды, нахальные зазывалы. И поэтому Хойан, хоть и красивый, освещённый фонариками и яркий, как новогодняя ёлка, но лубочный, фальшивый, для нас быстро утратил своё очарование.

Конечно, первые пару дней и мы, как большинство туристов, вечером гуляли по древним улицам, освещённым бумажными фонариками, и старались замечать только красивое, не обращая внимания на разного рода досадные мелочи. Такие, как, например, назойливые продавщицы свечек в картонных подставках, которые сплавляют по реке. Эти грозные тётки преследовали нас повсюду и совали в лицо свои подносы: «Купи! Купи!». Однажды, пока мы сидели и любовались видом с набережной Анхой на старый город, одна из вышеупомянутых продавщиц примостилась на ступеньках у кромки воды метрах в пяти от нас. Скрытая темнотой от посторонних глаз, бабулька, нисколько не стесняясь, шумно справила большую нужду и отправилась по своим делам. Другие торговцы тоже не отличались деликатностью, и часто, проходя по улице, мы слышали грубые оклики: «Эй! Ты!». А покупать ничего не хотелось, и не только из-за отсутствия адекватного подхода к клиентуре, но и из-за неприкрытого обмана. Например, спальные мешки из самой дешёвой подкладочной ткани повсеместно выдавались за шёлковые. Такой неприглядной оказалась изнанка туристического Вьетнама.

Дожди продолжались с удивительным постоянством. Значительную часть времени приходилось посвящать сушке одежды феном, чтобы спасти её от сырости и плесени. Это не особенно помогало, и в Хойане мы вынуждены были выбросить сгнившие кроссовки и ещё несколько вещей. Дорогие солнечные очки в деревянной оправе, заплесневевшие прямо вместе с чехлом, выкидывать было жалко, и их было решено сохранить и реанимировать позднее. Оставив позади китайских туристов с их телефонами на палках, мы уехали в такой же сырой и промозглый город Хюэ, а оттуда — в Ханой, торопясь получить тайскую визу на два месяца. После этого нас ждало волонтёрство в Ниньбине. Найти его оказалось делом нелёгким: на большую часть писем нам просто не отвечали, а одна ферма предложила окунуться в сельскую жизнь за деньги, притом немалые. За две недели пребывания в деревне предприимчивые фермеры просили больше тысячи долларов.

Подходил к концу второй месяц путешествия по Вьетнаму. Если в конце первого мы обожали эту страну, преисполненные восторга, то теперь радость сменилась грустью. Частично этому способствовала непогода, но по большей части виновато было разочарование от того, что многие вьетнамцы оказались именно такими, как их описывали в многочисленных негативных отзывах — хитрыми, жадными и мелочными. И эти их черты не зависели от того, были мы в туристическом месте или там, где не ступала нога европейца. Если какая-то взаимосвязь и прослеживалась, то исключительно с географией, а именно, чем севернее, тем больше взвинчивали цены торговцы, и тем более злыми были их лица. Однажды, когда Паша зашёл в кафе, где местные обедали рисом с овощами и кусочками мяса, его и вовсе отказались обслуживать. В ответ на приветствие вьетнамка смерила его взглядом, упёрла руки в бока и просто-напросто отвернулась, всем своим видом демонстрируя презрение.

Ханой оказался не лучше и не хуже других городов. Везде приходилось держать ухо востро. Простудившись от постоянной сырости, мы купили лекарства в аптеке, переплатив раза в два, а когда принесли коробочки домой, оказалось, что таблеток в них не хватает. На улицах тем временем крикливые торговки фруктами выколачивали из иностранцев деньги следующим нехитрым способом: просто вешали прохожим на плечо своё коромысло, и предлагали сфотографироваться. Ничего не подозревающие туристы с радостью надевали треугольную шляпу и позировали, а после ждали, когда им очистят ананас. Но уже через минуту улыбки сползали с их лиц, когда торговки за свои услуги требовали огромные деньги, и ни за что не хотели брать обратно фрукты. Если клиент платить не желал, они поднимали крик, размахивая кулаками, и успокаивались только тогда, когда крупная купюра оказывалась у них в кармане.

Автобус, который должен был везти нас в Ниньбинь из Ханоя, сломался. Известная туристическая компания, услугами которой мы пользовались в течение всей поездки, на сей раз подвела. Но поездка состоялась, несмотря ни на что. Сначала нас запихнули в маршрутку, которая долго ехала по ночному Ханою. Водитель громко ругался на пешеходов и других участников дорожного движения, и постоянно давил на клаксон. Выбравшись наружу на пустынной улице, пассажиры долго ждали, пока не приедет другой автобус, принадлежащей компании с говорящим названием «Путешествие верблюда». Сперва было даже весело. По телевизору показывали вьетнамские музыкальные клипы, в которых певцы в традиционных шляпах заунывно мяукали на фоне колосящихся полей, неумело держа серпы. Мои новые кроссовки, с трудом выбранные в огромной куче на полу магазина, кажется, уже начинали расклеиваться. Всё во Вьетнаме было быстротечным и недолговечным. Было бы очень недурно, если бы и телевизор с дурацкими клипами сломался, но этого не произошло. Через пару часов, когда автобус доверху забили иностранцами, и свободных лежанок не осталось, тронулись в путь, притом с большим опозданием. Оказалось, что на замену нам подсунули одну из худших автобусных компаний во всем Вьетнаме. Мне с трудом удалось найти в интернете единственный положительный отзыв среди сотен отрицательных, и тот скорее всего оставил водитель инкогнито. Повезло, что ехать надо было меньше ста километров. По дороге водитель курил прямо за рулём, громко бибикал, ехал с огромной скоростью и обгонял всех и справа, и слева. Подсадив по пути какого-то делового на вид вьетнамца с портфелем, он пытался согнать одну робкую на вид девушку с места, чтобы посадить своего, но за неё вступились друзья. Потом уже и мы вышли на шоссе в Ниньбине, а верблюжий гроб на колёсах понёсся дальше, агрессивно подрезая редкие проезжающие машины. Минут через десять удалось поймать такси.

Погода снова испортилась. Во-первых, стало холоднее, а во-вторых, постоянно накрапывал дождь. Но в таком месте, как Ниньбинь, это было даже неплохо. Плоская суша дышала туманом, из которого то здесь, то там, выскакивали карстовые горы. Через три дня, проведённых в пеших прогулках по окрестностям, настало время для долгожданного волонтёрства, которого нам так не хватало уже два месяца. Мы поселились в хоумстее «Драконья лодка», где планировали помогать хозяйке с самыми разными делами, начиная растопкой глиняной печи и заканчивая дизайном меню. Модным словом «хоумстей» принято называть гостевые дома, в которых проживание сопряжено с общением с семьями, ими владеющими. Как правило, в таких местах предоставляется питание формата «завтрак и ужин», и гости живут «как дома», что и привлекает народ, желающий тёплого отношения, а не сухой отельной вежливости.

Немка по имени Сабин, будучи уже в преклонном возрасте, решила оставить свой дом в Германии и переехать во Вьетнам. Семьи у неё не было, как и детей, а была лишь верная подруга, Юн, родом как раз оттуда. Вместе они заключили договор долгосрочной аренды на приглянувшуюся землю, выкупив её таким образом у вьетнамцев, ранее на ней проживавших. Большой, размером около гектара, участок одним концом упирался в карстовую скалу под названием «Драконья лодка», а другим — в пруд. На обширной территории имелся фруктовый сад, дом и другие постройки. Грузовой контейнер долго плыл по морю, но в итоге Сабин получила всю свою домашнюю утварь, включая даже потёртые наволочки, купленные в немецкой «Икее». Вскоре построили пять просторных домиков и отделали их внутри. Все было готово к приёму гостей. Так Сабин и Юн стали управлять хоумстеем, окрестив его по имени скалы.

Во Вьетнаме большинство передвигается на двух колёсах. Даже пастухи.

Сабин была хрупкая пожилая женщина, хорошо образованная и приятная в общении. Несколько портила общее позитивное впечатление её крайняя прижимистость, выражавшаяся буквально во всем. Из-за этого почувствовать себя «как дома» было довольно тяжело, если вообще возможно. Большую часть времени мы были в напряжении и старались не напортачить каким-нибудь не очевидным образом. Это было сделать элементарно: например, случайно выкинуть бумагу из-под масла или проволочку, которой завязывался пакет с хлебом.

Что касается Юн, то несмотря на все надежды, развеять негативный образ вьетнамцев в наших головах ей не удалось. Более того, она оказалась одной из самых неприятных в общении женщин, которых мы когда-либо встречали. Коротко стриженая и одетая по-мужски, Юн была полной противоположностью Сабин. Держалась она надменно и демонстративно не разговаривала с нами, предпочитая уделять внимание собакам или своей подруге. Но стоило нам проявить излишнюю, на её взгляд, активность, как она тут же появлялась с вопросами: «Вы что тут делаете? Варите картошку? Ладно, варите, варите. И вообще, делайте что хотите!», но разрешение делать то, что мы хотим, на практике не работало, потому что каждое действие по умолчанию считалось подозрительным и вызывало раздражение и вопрос: «Вы что тут делаете?». Юн не пыталась произвести приятное впечатление и всем своим насупленным видом показывала: волонтёрам тут не рады. Если бы Сабин не сглаживала острые углы, мы бы съехали в первые же пару дней. Но желание наконец-то поработать и узнать Вьетнам с другой стороны пересилило, и мы остались, приняв решение на Юн внимание не обращать. Учитывая тот факт, что вне спонтанных допросов она с нами почти не разговаривала, это было нетрудно.

Помимо Сабин и Юн, на территории хоумстея постоянно проживало четыре собаки. Именно их лай встретил нас, когда мы вылезли из такси и оказались перед высоким забором с небольшой табличкой, на которой было написано «Драконья Лодка». Ни колокольчика, ни звонка поблизости не нашлось, но это и не требовалось: бдительные собаки своим лаем оповещали всю округу о прибытии гостей. И это были не дружелюбные псины, виляющие хвостом, а вполне себе злобные и нелюдимые животные. Трое из них были практически постоянно заперты на веранде на втором этаже, куда доступ имели только Юн и Сабин. Одна же, белая с чёрными пятнами дворняжка с симпатичным вязаным шарфиком на шее, бегала, где хотела. Звали её Дотти, и нрав она имела препаскудный — при виде нас заливалась лаем и даже делала попытки подойти поближе, чтобы тяпнуть. Глядя на неё, мы подозревали, что если эта бестия разгуливает на свободе, то наверху, должно быть, заперты исчадия ада.

Дела шли ни шатко ни валко. Большую часть времени хоумстей стоял пустым. За две недели, что мы прожили там, всего-то и видели, что четверых гостей да одного волонтёра. Канадец по имени Марсель помогал Сабин три недели и переделал кучу дел: подключил посудомоечную машину, расширил водопровод и даже установил новую раковину. Работая в строительстве, по хозяйству он умел практически всё. Правда, когда сверлил дырку в стене, чтобы её закрепить, случайно проделал прореху в трубе, откуда текла вода. Пришлось отрезать её от сети и делать новую, в обход. Этим он как раз и занимался, когда мы появились. Вернее, сначала с трубой ковырялся муж Куин, девушки, работавшей в хоумстее и помогавшей по хозяйству. Он бестолково отрезал трубу, не разобравшись в сути проблемы, и нужно было вскрывать пол и пробираться дальше, чтобы отсечь участок с пробоиной от водоснабжения. Когда канадец принялся всё исправлять, появилась Юн. Увидев, то, что напортачил вовремя сбежавший вьетнамец, она начала размахивать руками и громко голосить, обвиняя Марселя: «Да ты ничего не понял! Ты всё сделал не так!», качая головой и завывая, как привидение. Вряд ли Юн хотела оскорбить его или обидеть, просто такое общение, насколько мы успели понять, у вьетнамцев в порядке вещей. Не раз и не два мы были свидетелями громких уличных сцен, когда люди орали друг на друга, грозили кулаками и вели себя непотребно. Марсель, видимо, тоже долго пробыл во Вьетнаме, так что даже почти не удивился. Вовремя прибежавшая на вопли Сабин помогла замять ситуацию.

На следующий день Марсель уехал в Ханой танцевать танго, а мы остались жить с вспыльчивой вьетнамкой, жадной немкой и кусачей собакой — отличная подобралась компания. Тут и погода стала на редкость холодной и промозглой. Днем мы надевали на себя все имеющиеся тёплые вещи, и даже ночью спали в одежде, к тому же под двумя одеялами. Ртуть в столбике термометра болталась в районе десяти градусов, но Ниньбинь, по всей видимости, находился в зоне какой-то природной аномалии, и мёрзли мы всегда, даже надев по трое штанов и две куртки. Согревались, как принято у китайцев, пустым кипятком. Было бы неплохо и чем повкуснее, но на наши попытки использовать зелёный чай, найденный на кухне, прибежала Юн с криками, что это личные запасы Сабин. Для всеобщего потребления дамы заваривали листья какого-то дерева, растущего тут же во дворе, из которых получался противный горьковатый напиток, имевший к тому же мочегонный эффект. Так что мы пили просто кипяток, и хочу сказать, что именно эта волшебная жидкость не дала нам в итоге покрыться инеем в загадочно холодном Ниньбине. У Сабин, конечно, были в кладовке электрические обогреватели, но их берегли для гостей, а нам столь опасный прибор немка была доверить не в силах. Кто их знает, этих русских? Ещё спалят хату ненароком! Зато дала тяжеленное одеяло из шерсти альпаки в нагрузку к тем, что уже были. И на том спасибо.

Территория хоумстея была, как я уже говорила, обширная. С одной стороны она ограничивалась прудом, в котором Сабин держала четырёх гусей. Птицы эти были не простые, а сторожевые. Если бы какой-то злоумышленник надумал пробраться со стороны пруда, ничего бы не вышло. На любое движение гуси реагировали громким гоготом, а в случае чего, могли и щипнуть, притом больно. Кормили их рисом, а остатки подбирали крысы, которыми кормился хозяйский кот. Кота бы с удовольствием съели собаки, да были заперты наверху, к большому нашему облегчению. Думаю, что нас они тоже бы съели и не подавились. Охранные инстинкты Сабин в своих питомцах старалась культивировать, и её не смущало, что Дотти набрасывалась на людей. Безопасность хозяев превыше всего! Мы так и не поняли, был ли этот лающий и гогочущий арсенал излишней предосторожностью, или соседство с вьетнамцами и правда чревато неприятностями и утратой ценного имущества.

Нам, дорвавшимся наконец-то до работы, все бытовые неурядицы казались ерундой. Тем более что у Сабин нашлись занятия, требующие профессиональных навыков, которые у нас были. Во-первых, мы сделали панорамные фотографии всех пяти комнат, сдающихся внаём. Во-вторых, нарисовали карту территории, чтобы гости не плутали. Если дорога к домикам была очевидна, то пещеру смог бы найти не каждый, а она, между прочим, имелась в наличии. Как и зона для барбекю, грядки с овощами, большая глиняная печь и даже куча компоста. Потом Сабин попросила красиво оформить меню, которое у неё имелось в примитивном, написанном от руки виде. Гостям предлагалось вино в три раза дороже, чем в магазине, кекс из морозилки, быстрорастворимая лапша и разные другие нехитрые блюда. Мы сделали две версии, на английском и немецком. Наверное, если бы инициатива исходила от Юн, второе меню было бы не на немецком, а на вьетнамском, и цены в нем были бы в три раза ниже.

Работа отнимала большую часть дня. Вид двоих волонтёров, склонившихся за ноутбуком, на Юн наводил тоску. Результатами трудов она не интересовалась, да и очевидно не считала нас способными на что-то толковое. Потом привыкла и по-своему даже заботилась, периодически сообщая, что приготовила еду. К сожалению, кулинарные подвиги Юн часто есть без слез было невозможно. То, что было не слишком острым, оказывалось очень жирным. Она жарила свинину с большим количеством красного перца на обед, а оставшееся разжаривала в масле ещё раз — на ужин. Даже с рисом такая пища была слишком тяжёлой для нас, привыкших питаться иначе. К счастью, под раковиной на кухне обнаружился большой пакет картошки, которую мы начали регулярно варить для себя и есть просто так, с солью и большим аппетитом, соскучившись за долгие месяцы. Юн ворчала, что мы постоянно что-то готовим (как будто в этом есть что-то плохое), но не препятствовала этому, и мы были счастливы. Сабин тоже ела картошку, да и жареными шкварками, которые Юн производила с размеренностью конвейера, не брезговала.

Дела с кормёжкой обстояли лучше, когда были гости. Пара немцев в возрасте, жившая в «Драконьей лодке» три дня, вернула наш интерес к еде. Сабин предоставляла полный пансион, причём завтрак был бесплатным, а обед и ужин, как мы выяснили в дальнейшем, стоили примерно так же, как наша новогодняя трапеза в итальянском ресторане в Хойане. На осторожный вопрос, почему рис с кусочками мяса, жира, свиной кожи и овощей оценивается так дорого (примерно в пять раз дороже, чем в обычном вьетнамском кафе), Сабин искренне оскорбилась и сказала, что это высококачественная домашняя еда, приготовленная из свежих овощей, выращенных без применения пестицидов в её саду. Мы к тому времени уже знали, что «органик» для многих является поводом задрать цену, но здесь прижимистость Сабин вкупе с предприимчивостью Юн вылились в поистине заоблачную стоимость еды. Щедрые жильцы платили, и для них каждый день старалась у плиты Юн, а мы в данной ситуации были бенефициарами чистой воды, так как ели со всеми, но не готовили сами и не тратили притом ни копейки. По сути гости оплачивали не только свой стол, но и наш, и владельцев хоумстея, делая их не только сытыми, но и богатыми.

Как-то раз вечером Сабин спросила: «Вы будете мюсли на завтрак?». Гости, конечно, согласились. Хитрая немка тут же добавила: «Мы делаем их из цельнозернового риса, так что это скорее рюсли». Утром следующего дня мы увидели на столе кастрюлю с варёным рисом, да таким жёстким, что жевать его приходилось с усилием. Рюсли полагалось заправлять йогуртом и есть вместе со свежими фруктами, но это по сути ничего не меняло: варёный рис оставался рисом. Что ещё хуже, он был плохо промыт, и дважды мне на зуб попадал камешек. Выбор между глотанием недоваренного риса и жеванием с риском сломать коронку был не из лёгких. Пока я сидела, перекатывая рисинки во рту, немцы с натянутыми лицами сосредоточенно поглощали завтрак. Хоть кому-то рис попался без камней!

Эти самые немцы оказались весьма приятными людьми. Его звали Фриц, а её — Ивонн, и им обоим было за пятьдесят. Они были настолько хорошо воспитаны, что не интересовались у Сабин, почему за стоимость номера в хорошем отеле их селят в холодную комнату, и почему постельное белье старое и в пятнах, а также почему их три раза в день кормят рисом за бешеные деньги. К счастью, Сабин не перегибала палку, и один раз на завтрак выставила на стол колбасу и сыр, привезённые из Германии, а на ужин приготовила свинину с луком и картофельный салат, совсем как у них на Родине. Уминая картошку и поблёскивая глазами, Фриц шёпотом признался мне: «Картофель я люблю больше, чем рис. Раз в десять!».

Но потом немцы уехали, а новые гости появляться не спешили. Правда, остановились на одну ночь две девушки из Австралии, но и те прибыли поздно вечером, а уехали спозаранку. И с тех пор мы остались в «Драконьей лодке» совсем одни. Это негативно повлияло на качество кормёжки, но картофель в пакете под раковиной не иссякал, и это нас полностью устраивало. Работа шла своим чередом. Новых бронирований не было, и Сабин откровенно скучала. Но тут знакомые вьетнамцы пригласили немку на вернисаж, а она решила взять нас с собой. Мероприятие проходило в большом банкетном зале. Когда-то здесь была мастерская простого краснодеревщика, но срок аренды земли истекал, и государство не желало его продлевать без выполнения определённых условий. Для получения разрешения на аренду бизнес необходимо было развивать, так что краснодеревщик взял огромный кредит в банке и построил новый дом, банкетный зал, ресторан, чайную, и всё это с шиком и задорого. Мы едва не разинули рты от удивления, когда вместе с Сабин вылезли из такси.

На вечеринку, устроенную для местной богемы, собрались художники, скульпторы, фотографы, дизайнеры и прочие работники творческой индустрии. С вьетнамским антуражем всё это выглядело весьма потешно. Художники сплошь носили очки в толстой оправе, а некоторые ещё и чёрные береты набекрень. Очень модными оказались военные куртки цвета хаки с нашивками армии США. Один бородатый старец, внешне напоминающий Хошимина, расхаживал по залу в синем бархатном пиджаке. Люди оказались гораздо интереснее выставки: картины, которыми были увешаны стены, в большинстве своём были ужасно нелепы, хоть и претендовали на авангард. К одной из них были приклеены носки, изображающие птиц. В целом создавалось впечатление, что народ собрался ради банкета. Большие круглые столы ломились от еды: в центре каждого стояла горелка с супом из целого карпа, а ещё подавали курицу в корочке из клейкого риса, незрелые маринованные фиги, рулетики из козлятины и свежих овощей, больших морских улиток и прочую снедь. Вьетнамцы моментально начали глушить рисовую водку, которую кокетливо называли вином, каждый раз вставая, чтобы чокаться со всеми подряд. Многие подходили, чтобы выпить и пожать нам руки, и почти каждый знал пару слов по-русски, таких как «здравствуйте», «спасибо» или «товарищ». Это было удивительно. Сабин сказала, что для вьетнамцев важно, чтобы окружающий мир знал об их творчестве, и присутствие иностранцев на подобном мероприятии людям нравится.

Наевшись до отвала, мы поспешили покинуть банкетный зал, так как здорово захмелевший народ решил петь в караоке. Те, кто не пел, пошли в пляс, да так бодро, что посрамили бы молодёжь на любой деревенской дискотеке, хоть и не танцевали, а больше топтались на месте, поочерёдно поднимая то руки, то ноги. Сабин общалась со своими знакомыми художниками и вся светилась от счастья, а потом и её потащили петь. Этого мы вынести уже не могли, и пока вьетнамцы не взяли и нас в оборот, устроились в чайной, где и дождались появления захмелевшей и очень довольной немки. Домой уехали на такси. Я спросила Сабин, каким образом краснодеревщик планирует отдавать кредит, в счёт которого, очевидно, была устроена пирушка, но та лишь покачала головой. Вообще, нежизнеспособный бизнес — известное развлечение вьетнамцев. Например, знакомые Сабин взяли кредит, планируя открыть караоке-бар в Ниньбине, да не простой, а для иностранцев. О таких понятиях, как исследование рынка или бизнес-план, они не в курсе, но свято верят, что всё получится. Банк выдал деньги, строительство идёт полным ходом! Никого не смущает, что в Ниньбине уже есть с десяток караоке-баров, а иностранцев больше интересуют карстовые скалы и катание на лодке, чем рисовая водка и пение в нетрезвом виде.

В выходной отправились кататься на лодке и мы. В окрестностях Ниньбиня таких мест немало, хотя большую часть туристов привозят автобусами в раскрученный Тамкок. Там их моментально берут в оборот алчные вьетнамцы, заманивая в свои плавсредства. Проплывая по реке мимо карстовых скал среди многочисленных лодок, практически в толпе, туристы пытаются наслаждаться видами, в то время как лодочники клянчат у них чаевые. Процесс выжимания денег поставлен на поток и доведён до совершенства. Вот одна из уловок: на первой остановке торговки предлагают купить воду и попкорн. Если человек не желает платить тройную стоимость, начинается давление на жалость: «Купи не себе, а лодочнице! Она устала грести и голодна!». Тут уж раскошелится практически любой. Лодочница забирает покупки, но, само собой, не ест и не пьёт. Нераспакованные товары она тут же, нисколько не смущаясь, возвращает торговке обратно, а выручку хитрые тётки делят пополам. Вот другая уловка: если туристы в лодке всё-таки соглашаются отдать определённую сумму, которую у них всю дорогу настойчиво просят в качестве чаевых, в конце поездки оказывается, что заплатить её должен каждый. А в лодке обычно четыре человека!

В менее популярном Чанане катание по сути примерно такое же, но попрошайничества значительно меньше. Мы же по совету Сабин выбрали совсем не известное место. И не пожалели! Во-первых, на реке не было других лодок, кроме нашей, и вокруг царила тишина. Во-вторых, с нами была всего пара вьетнамских туристов, а ещё гид, которая почти всю дорогу пела народные песни красивым голосом. Мимо проплывали мохнатые горы, вокруг летали удивительные синие птицы, и было очень хорошо и спокойно. Мне сперва было жаль немолодую женщину на вёслах, но она спокойно гребла всю дорогу и даже не запыхалась. А гид самозабвенно рассказывала что-то, потом предложила и нам спеть, но мы отказались, а вот вьетнамская девушка согласилась и тоже немного спела. Само собой, в процессе никто не выпрашивал чаевые, не предлагал фото или что-то купить, и в целом заплатили мы в четыре раза меньше, чем могли бы в другом месте, плавая в каше лодок среди других туристов. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Сойдя на берег, мы стали лакомой добычей: со всех сторон, как коршуны, накинулись торговки фруктами, размахивая пакетами. Они злобно шипели что-то вслед, когда мы убежали, ничего не купив.

Время в «Драконьей лодке» летело незаметно. По вечерам мы жгли костёр. Сабин пила пиво, а Паша играл на гитаре, проехавшей с нами весь Вьетнам. В золе запекалась картошка, которую ели с маслом и солью. До отъезда оставалось три дня, и надо было успеть доделать меню, карту окрестностей с достопримечательностями, а ещё вставить противомоскитную сетку в маленькие окошки под крышей. Для разнообразия мы старались хотя бы через день делать что-то по хозяйству, но удавалось это с трудом. В одной из гостевых уборных не было полочки для стакана с зубной щёткой и прочих туалетных принадлежностей. Сабин хотела, чтобы мы вырезали её из куска стекла. Но стеклорез, купленный в одном из хозяйственных магазинов в Ниньбине, оказался с подвохом. Казавшийся новым в упаковке, на деле он ничего не резал, так как лезвие совсем истёрлось из-за длительного использования. А мы ещё удивились, что продавец отдал его сравнительно недорого! Мы не стали просить Сабин вернуть деньги за испорченный стеклорез, да она и не предлагала.

Закончив свои дела у Сабин, мы изначально собирались на остров Катба, расположенный неподалёку, тоже на севере. Но устав от холодной погоды, одним особенно студёным утром плюнули и купили авиабилеты на остров Фукуок, что недалеко от Камбоджи. Там было по меньшей мере на десять, а то и на пятнадцать градусов теплее и, что немаловажно, можно было загорать и купаться. Нет ничего приятнее покупки билетов на тропический остров, когда сидишь, дрожа от холода в трёх штанах. Но наличие фруктового сада под боком скрашивало пребывание в столь неблагоприятной среде: в свободное от работы время мы частенько гуляли под деревьями в поисках спелых паданцев. Иногда попадалась карамбола — кисло-сладкий фрукт, в разрезе образующий пятиконечную звезду, но чаще саподилла, круглые плоды которой напоминали хурму с коричными нотками. А ещё в саду росла момордика кохихинская, также известная как гак. Чтобы произнести слово «гак» по-вьетнамски, требуется проглотить выдох, сопровождающий звук «к», внезапно закрыв рот. Этот странный фрукт похож на колючий красный мяч для регби. Внутри его находится маслянистая мякоть ярко-алого цвета. Куин, вьетнамка, помогавшая Сабин по хозяйству, очищала её от семян и варила с рисом. Полученный продукт был не столько вкусен, сколько полезен, так как в нем содержалось огромное количество витамина А.

В воскресенье водитель такси, который обычно работал с Сабин, пригласил нас всех в гости. Дом его был украшен к наступающему вьетнамскому Новому Году, и вместо ёлки в центре комнаты стояло мандариновое дерево в горшке. Основным блюдом был суп из домашней курицы, варившийся тут же, прямо на столе. В кипящую на плитке кастрюлю бросали ломтики ананасов, моркови и крупно нарезанную зелень, и ещё опорожнили целую миску утиных зародышей без скорлупы, которые с удовольствием ели дети. Зародыши эти, а точнее подрощенные оплодотворённые яйца, в Азии довольно популярны и часто продаются варёными в придорожных кафе. Едят их с солью, предварительно выпив жидкость из скорлупы. Также угощали хрустящими блинчиками нэм и тушёной козлятиной. Вьетнамцы пили свою рисовую самогонку, поминутно чокались с нами и пожимали руки, вежливо не замечая, что наши рюмки не пустеют. Алкоголь мы не употребляли уже давно и на пьянках чувствовали себя не в своей тарелке, но несмотря на настойчивое спаивание, всё было настолько душевно и трогательно, что эта встреча навсегда останется в моем сердце. Отец семейства постоянно подкладывал мне новые кусочки курицы, которая утром ещё гребла сор у них во дворе. Позже потребовалось пятнадцать минут и почти метр зубной нити, чтобы удалить её остатки из щелей между зубами. После еды всем предложили чай с печеньем, а на прощание показали двух больших свиней, и у одной даже были поросята. Сабин больше заинтересовалась щенками, но их мать была явно против и даже тяпнула немку за задницу.

Немного подпортила атмосферу Юн, которая сперва вдрызг напилась, а потом решила всё-таки нарушить обет молчания, данный самой себе, когда дело касалось разговоров с нами. Её английский я и так понимала с трудом, и заплетающийся язык лишь усугубил ситуацию. Юн пыталась высказать несколько идей одновременно, и получалось это из рук вон плохо. Во-первых, она называла себя ужасным человеком, во-вторых, доказывала, что главное для неё — это люди, а ещё просила, чтобы мы не обижались, что она с нами не разговаривает. Угомонить несвязно бормочущую вьетнамку смог лишь её сосед — и то методом повторного опустошения рюмок. Юн напивалась при любом удобном случае, и в позапрошлый раз вещала, что если у нас будут проблемы, чтобы мы всегда обращались к ней, а в прошлый раз, когда пекли картошку в золе, вздумала помогать мне разводить костёр. Неловкими руками она чуть не загасила слабое пламя, с трудом родившееся на сырых веточках. Мы к тому времени уже настолько привыкли к причудам Юн, трезвой или пьяной, что перестали реагировать, какую бы чушь она ни несла, и просто говорили: «Окей, Юн. Всё в порядке», имея в виду: «Отстань».

Оболочка снаряда, приспособленная под мусорный бак.

Сабин, несмотря на свою скаредность, нам нравилась. Смотреть на то, как она одиноко слоняется по территории «Драконьей лодки», а по вечерам пьёт пиво банку за банкой, было грустно. Ведение бизнеса во Вьетнаме оказалось делом непростым, и хоть весь бухгалтерский учёт и ходьбу по инстанциям взяла на себя Юн, оставалось ещё много обязанностей, которые Сабин были явно в тягость. Обновив за неё системы бронирований, мы загрузили новые фотографии и слегка видоизменили описание хоумстея в надежде, что это принесёт больше клиентов. Уезжали почти с неохотой, так как за две недели успели привыкнуть к размеренному быту и даже к грубиянке Юн, но не к холоду. А потому поездку на Фукуок ждали с нетерпением. Куин вместе с Юн подбросили нас до шоссе на своих мопедах, и мы почти сразу погрузились в местный автобус с тошнящей в пакетик бабушкой и уехали в Ханой. К счастью, больше никого из пассажиров не рвало, а бедная старушка вскоре вышла. Сабин предупреждала, что у вьетнамцев это бывает, и иногда весь автобус не отнимает пакеты от лица.

Остров Фукуок встретил нас самой настоящей тропической жарой. До окончания действия вьетнамской визы и вылета в Бангкок оставалось почти две недели, и мы планировали провести их, не вылезая с пляжа. Так и получилось. Море было спокойным, что позволяло купаться в своё удовольствие. Правда, то здесь, то там от отелей выходили сточные трубы, выбрасывая отходы прямо в воду, но это, казалось, никого не смущало. Пройдя по всему длинному, многокилометровому пляжу, день на пятый мы всё-таки нашли относительно чистое место, куда и приходили каждый день со своей циновкой.

Напротив одного из отелей неутомимые вьетнамцы возвели две чудовищные статуи из крашеного гипса. Одна из них представляла собой пару дельфинов, облезлых до неузнаваемости, а вторая была русалкой, томно закинувшей одну руку за голову. Сам отель соответствовал статуям: обшарпанный и тёмный, он выглядел заброшенным, но отзывы в интернете предупреждали неосторожных путешественников: как-то раз одну пару туристов, случайно попавшую сюда с чужим бронированием, обманом заселили в бунгало. И не выпускали, заперев ворота, пока те не заплатили семьдесят долларов и не сбежали в свой, настоящий отель, находящийся по соседству. Вот такая зловещая история. Около мрачного отеля мы провели на пляже первые два дня, но потом заметили, что там гадят собаки, и переместились в другое место.

Основная проблема, с которой мы столкнулись на острове, была связана, как ни странно, с едой. Наступил вьетнамский Новый Год, или Тет, и многие заведения закрылись, а среди оставшихся выбор был невелик. Практически в каждом кафе готовить не умели и даже пожарить банальный блинчик так, чтобы он не оказался снаружи горелым, а внутри сырым, были не в состоянии. Методом проб и ошибок обнаружив два скромных ресторанчика, в которых неплохо кормили, мы стали ходить только в них, делая для этого каждый раз изрядный крюк. Вкусная еда, а тем более смузи из саподиллы пополам с кофе стоили долгой прогулки. В одном из этих заведений произошёл забавный случай: уже почти закончив вечернюю трапезу, мы получили небольшую тарелку с салатом, который не заказывали. Вьетнамец, принёсший её, что-то неразборчиво пробормотал, вроде: «Это для кармы». Поедая салат, мы удивлялись, какая такая карма, если страна не буддийская, и не приняли ли нас, коротко стриженных машинкой, случайно за монахов. Но всё оказалось гораздо проще: тарелка предназначалась другому столику, и не для кармы, а для кальмара, который уже жарился на углях. А луковый запах после поедания чужого салата преследовал нас весь вечер. Вот тебе и карма!

Тем временем вьетнамцы продолжали праздновать Тет. По вечерам почти в каждом доме жгли бумажки, приманивая удачу. Вырядившись в красное, ряженые ходили по улице и совместными усилиями изображали дракона. В соседнем кабаке с полудня начинали орать в караоке, привлекая к этому любимому всеми вьетнамцами занятию не только самых безголосых мужчин и женщин, но и детей. Приходилось сбегать на пляж. Море с каждым днем было всё теплее, а вода постепенно стала очень мутной и приобрела зеленоватый оттенок. Туристы, многие из которых накачивались пивом с самого утра, часто не замечали сточных труб и запаха, и радостно плескались в прибое. Рыбаки, выбрав из сетей улов и мусор, оставляли последний тут же, на песке.

Помимо сидения на пляже, делать было нечего. Под конец вода стала такой грязной, что уже не вызывала желания купаться. Хотели сходить на ночную рыбалку на кальмара, но раздумали, начитавшись плохих отзывов. Конечно, никакой рыбалкой там и не пахло — обычная прогулка на лодке с ужином, сопровождающаяся вымоганием денег в пользу бедных вьетнамцев. Капитан так и норовил развернуть борт обратно к берегу, не откатав положенные часы. Предлог всегда один и тот же: кому-то стало плохо, хотя на самом деле всем было хорошо. То же и с другими экскурсиями: всё в итоге сводилось к настойчивой продаже местных специалитетов: жемчуга, рыбного соуса и чёрного перца. Для таких развлечений мы были недостаточно человеколюбивыми, а потому всё взаимодействие с другими людьми ограничили общением с владельцами кафе и торговками фруктами на пляже. Была ещё хозяйка магазина, где мы покупали по вечерам йогурт и воду, но она, сурово глядя на нас, молча показывала цену на калькуляторе, и также молча отсчитывала сдачу.

А отдыхающих с каждым днем становилось всё больше. Удивительно было видеть, сколько разных вещей они таскали из отелей, чтобы использовать на пляже. Вот вьетнамская семья купается, сбросив в кучу шлепки, предназначенные для посещения ванной комнаты. А вот китайцы усадили мокрого ребёнка на белоснежное банное полотенце, расстелив его на песке. Или вот идёт русская пара с плетёной сумкой, на которой написано «прачечная». Нам, живущим весьма скромно, но имеющим свою пляжную подстилку, сумку, тапочки и прочие необходимые вещи, видеть это было странно. Но ведь не зря говорят, что небедные люди именно потому такие, что стараются, по возможности, деньги не тратить. Также, как в Индонезии, когда при виде бомжеватых бэкпекеров я пообещала себе истово блюсти личную гигиену, так и тут, глядя на то, как ребёнок топчет грязными ногами отельное полотенце, я решила, что ни при каких обстоятельствах не стану делать так же.

Настала пора возвращаться на материк. В Ханое было прохладно и пасмурно. Жёлтое от смога небо затянули низкие облака. Мы приехали всего на один день, чтобы на следующий уже проститься с Вьетнамом. Вылет в Бангкок был ранний. Выйдя из отеля затемно, мы прошли по тихим улицам Ханоя мимо озера Возвращённого Меча и вьетнамцев, делающих зарядку, а местами и справляющих нужду в кустах. Люди на площади, собравшиеся толпой, синхронно размахивали руками и ногами под музыку, занимаясь утренней гимнастикой. Повсюду гордо торчали красные флаги со звездой. Мы старательно обошли метущих землю дворников и уехали в аэропорт на городском автобусе, а потом вылетели в Таиланд со всем своим барахлом, включая Пашину гитару, купленную ещё в Хошимине, обклеенную со всех сторон наклейками и надписями «хрупкое». Из Вьетнама я увозила обструктивный бронхит, подхваченный под соплами кондиционеров, а Паша — пневмонию, о которой на тот момент не знал. Гитара по прилёту оказалась разбитой.