Шуми, Дунай, шуми во мраке непогоды! Приятен для меня сей страшный плеск валов; Люблю смотреть твои пенящиеся воды И слышать стон глухой угрюмых берегов. При блеске молнии — душа моя светлеет, И месть кровавая — при треске грома спит, Мученье совести в душе моей слабеет, А властолюбие — сей идол мой! — молчит. Волненье бурное обманчивой стихии, Дуная шумного величественный вид Мне ясно говорит о милой мне России, О славном Киеве мне ясно говорит. Я вижу пред собой славян непобедимых, С их дикой храбростью, с их твердою душой; Я слышу голоса — то звук речей родимых, — И терем княжеский стоит передо мной!.. Но что мне слышится?.. Кому дают обеты: «До гроба верности своей не изменить»?.. Да будут прокляты презренные клевреты! Да будет проклят тот, кто мог меня лишить Престола русского! Кто дерзкою рукою Сорвал с главы моей наследственный венец; Кто отнял скипетр мой, врученный мне судьбою… Ты будешь неотмщен, несчастный мой отец! Твой сын — не русский князь… Изгнанник он презренный, Оставленный от всех, ничтожный, жалкий пес, Пришлец чужой земли, проклятьем отягченный И милосердием отвергнутый небес! О! Если бы я мог, я б собственной рукою Злодея моего на части разорвал, Втоптал бы в прах его безжалостной ногою И прах бы по полю с проклятьем разметал… Молчи, молчи, Дунай! Теперь твой шум сердитый Ничто пред бурею, которая кипит В душе преступника, спокойствием забытой… Она свирепствует — пусть все теперь молчит!