— Держи-держи.

— Да держу я, вашбродие.

— Как держишь, болван? Куда вперед ногами тянешь? Не видишь, фрау еще жива!

Голоса прорезались через боль и оцепенение. Я почти ничего не чувствовала, только понимала, что кто-то поднимает мое обмякшее тело, тащит по лестнице, укладывает на кровать. Я попыталась приоткрыть веки, но сквозь щелки видела лишь неясные силуэты.

— Клади, вот так. Аккуратнее! Его сиятельство голову снимет.

— Его сиятельство думает, померла госпожа-то…

— Не твое дело, идиот. Если бы думал, что померла, не приказал бы ее в покои отнести.

— Будто он понимает. Который день без продыху пьет, ему что мертвая, что живая — все едино.

— Но-но! За языком следи. Высеку.

Мне все же удалось сфокусировать взгляд. Я узнала синюю адъютантскую курточку и безобразный горб конюха.

— Игор… опять ты? — простонала я, едва ворочая языком. — Ты зачем… зачем меня… запер?

Горбун сразу скуксился, лицо покрылось потом, маленькие глазки забегали.

— Ась? Что такое? Фрау, вам лучше? Может, принести чего?

— Заманил… запер, — как в бреду стонала я, дрожа всем телом и стискивая пальцами простыню. — Жарко мне… Воды!

Синяя куртка метнулась и принесла стакан, который сразу же приложила к моим пересохшим губам. Поддерживая мой затылок, адъютант ждал, пока я напьюсь, а я глотала жадно и торопливо, половину проливая на себя. Но все равно стало куда легче, противная дрожь постепенно стихала, и окружающие предметы обрели четкость.

— Вот так, — проговорил Ганс, отставляя стакан в сторону. — Теперь вам лучше?

— Гораздо, — призналась я. — Только не понимаю, зачем…

Адъютант стрельнул недовольным взглядом и сухо велел горбуну:

— Ступай теперь, свободен. Марту позови, а с тобой позже потолкуем.

— Как пожелаете, вашбродие, — елейно отозвался Игор и бочком-бочком, как краб, выскочил из комнаты.

Я вздохнула и уставилась в беленый потолок.

— Так вы говорите, это Игор вас в комнату заманил? — спросил Ганс и присел рядом на маленький складной стульчик.

Я рассеянно кивнула, продолжая блуждать взглядом по потолку и стенам. Во рту стоял странный мятный привкус.

— Почему вы не сказали его сиятельству?

— Я пыталась…

Ганс нахмурился и некоторое время молчал, пощипывая верхнюю губу.

— Вы помните, что произошло? — наконец спросил он.

Кивнув снова, ответила:

— Да… мы спорили… я попыталась убежать… генерал… он хотел остановить… тогда я ударила его…

— Ударили его сиятельство? — удивленно перебил адъютант, и его глаза округлились.

Я слабо улыбнулась:

— Не сильно… подсвечником по голове…

Ганс потеребил губу и понимающе кивнул:

— Тогда ясно, почему его сиятельство лежал без сознания, когда мы вас нашли. Он сам снял очки?

— Не помню. — Я вздохнула и наморщила лоб. — Кажется, нет… не сам… так вышло. Ремешок лопнул и…

Голова закружилась, вспомнилась резкая боль, разрывающая на части. Я прижала ладонь к глазам и всхлипнула. Ганс наклонился и погладил меня по волосам.

— Успокойтесь, госпожа. Все хорошо. Скажите, не чувствуете ли вы странного привкуса во рту?

— Чувствую, — призналась я. — Мятный…

— Хм… вы уверены? Может быть, металлический?

— Нет-нет.

— И нет ощущения, что песок на зубах скрипит?

— Ничего такого.

— Тогда попробуйте пошевелить пальцами.

Я послушно отняла ладонь от лица и пошевелила.

— Так, хорошо. Сожмите в кулак. — Я повторила. — Теперь согните ноги в коленях… Высуньте язык… смелее, смелее! Так. Улыбнитесь… Отлично! — Ганс откинулся на стуле и поскреб в затылке. — Вижу, все суставы и мышцы в норме.

— Я не каменею? — спросила с надеждой.

Ганс развел руками:

— Как видите, нет. И ничего подобного не предвидится. И это… это поразительно!

Я поежилась, привычно тронула кулон и вскрикнула — он показался мне обжигающе горячим. Опустив взгляд, увидела лунное мерцание, а когда отняла руку, от пальцев почувствовала слабый мятный аромат. Как странно!

Ганс ничего не заметил, только задумчиво дергал ленту, вплетенную в косичку, на лице было серьезное выражение.

— Это странно, фрау, — подытожил он. — То, что на вас не подействовала сила василиска, может значить только одно: проклятие снято.

— А это так? — осторожно уточнила я и поднялась на подушках.

Слабость отступала, мышцы постепенно наливались силой, и перед глазами больше ничего не плыло.

— Не знаю, — покачал головой Ганс. — Все в этом замке в курсе, что проклятие может снять лишь та, кто полюбит его сиятельство всем сердцем. Но вы ведь не любите его?

— Я? Нет! — Сдув со лба лезущие в глаза волосы, я свесила ноги с постели. — Еще чего! Просто я… пожалела его, наверное.

— Пожалели? — Ганс слегка приподнял брови.

Я вздохнула и принялась смущенно разглаживать оборки.

— Пожалуй, да. Там, в комнате с портретами…

— Вы видели его родителей?

— Видела. Мать… и отца. — При воспоминании о разрезанном ножом портрете стало не по себе. — Поэтому его сиятельство запрещает входить в эту комнату, Ганс? Чтобы никто не узнал, как он любит свою покойную мать и ненавидит отца?

— Его сиятельство не привык проявлять слабость, — пояснил адъютант. — И на войне, и при королевском дворе никого не волнует, насколько серьезны твои раны. Покажешь уязвимость — порвут на клочки.

— А картины? — вспомнила я. — Пейзажи, наброски… это тоже принадлежало его матери? Или брату?

— Ему самому, — печально улыбнулся Ганс. — Еще будучи лейтенантом в кадетском корпусе его величества, его сиятельство обнаружил в себе склонность к изобразительному искусству. Проходя службу в Альтарской империи, он выучился живописи у лучших мастеров. После принятия титула у его сиятельства оставалось все меньше времени на искусство, да и проклятие выдерживать с каждым годом все труднее. А после того как окаменела третья герцогиня Мейердорфская, Гретхен, его сиятельство окончательно отказался от прошлого и запер его под замок, чтобы никто не видел, каким он когда-то был и каким больше никогда не станет.

От этих слов по коже снова пополз холодок. Я зябко передернула плечами.

— Как глупо… просто глупо заживо хоронить себя. Ненавидеть всех вокруг за ошибки прошлого. И если я не умерла, если проклятие снято… возможно…

— Это может достоверно подтвердить только его сиятельство, — перебил адъютант. — Но герцог не желает никого видеть. Придя в себя, он сразу заперся в покоях.

— Что за ребячество, — закатила глаза я.

— Ох, фрау, — вздохнул Ганс. — Его сиятельство очень убивался, когда понял, что волей случая едва не убил и вас. Я знаю его достаточно, чтобы гарантировать это.

— Тогда мы должны проверить, снято ли проклятие. — Я вскочила на ноги и подалась к дверям. — Немедленно. Сказать ему, что я жива.

— Но ваше здоровье… — попытался остановить меня Ганс, поднимаясь со стула.

Я отмахнулась:

— Со мной все в порядке. Недаром любезная мачеха говорила, что вместо того чтобы зачахнуть, я цвету, как пион. Что, если все ошибались? Что, если есть и другие условия для снятия проклятия? Вашему герцогу не нужно будет больше таиться и хоронить собственное прошлое, и никто из девушек не умрет. Идемте же, Ганс. — Я потянула его за рукав. — Идемте.

Я выбежала из комнаты, адъютант за мной.

Было немного не по себе. Как отреагирует генерал, когда увидит меня, живую и невредимую? Почему проклятие не подействовало? Я вспомнила, как что-то лопнуло в тот момент, когда василиск поглядел смертоносным взглядом, и снова рассеянно тронула кулон. Он больше не обжигал, но был теплым и приятным на ощупь. Жюли сказала, что это память о моих родителях. Возможно, в нем кроется какая-то тайна? Или дело в моем иномирном происхождении? Все это только предстояло выяснить, а пока мы шли по коридорам, пульс колотился в такт шагам, и я не думала, что скажу генералу, когда увижу его, а думала о девушках, которые навсегда застыли каменными изваяниями. А еще о том, что едва не стала одной из них.

Мы еще не дошли до дверей, как с улицы донеслись выстрелы. Ганс остановился столбом, а потом рванул к лестнице.

— Куда? — ахнула я.

— Возвращайтесь в комнату, — вместо ответа крикнул адъютант. — Это может быть опасно.

— Вот уж нет.

Я подобрала платье и бросилась следом. За первым выстрелом прозвучал второй, потом послышался звон разбитых бутылок и свист.

Мы пронеслись мимо часовых, и Ганс погрозил одному из них кулаком, прошипев на бегу:

— Куда смотрел, морда? Почему его сиятельство упустил?

— Приказал, вашбродие! — промычал часовой. — Застрелить грозился!

— Я тебя самого застрелю, сукин ты сын! — в запальчивости пообещал адъютант, схватился было за пистолет, но передумал и, взяв меня под локоть, вытащил в сад.

Снова выстрел и звон бутылки. Потом во все горло, невпопад, песня:

— Однако как он убивается по своей жене, — делано восхитилась я, взметая юбками гравий и опасливо поглядывая по сторонам, боясь, что увижу склонившиеся у дороги статуи, но бежали мы, к моей радости, через другую аллею. — Может, не будем мешать его счастью?

— Напротив, — отдуваясь, возразил Ганс. — Мы должны. Если его сиятельство уйдет в загул, это надолго.

— Так что из того? — хмыкнула я.

Рассвет едва золотил небо, утренний ветерок приятно обдувал лицо.

— Я понимаю ваше негодование, фрау, — бросил Ганс через плечо. — Вы только что по счастливой случайности избежали смерти. Но представьте, что на краю пропасти может стоять целая страна.

— Ваша?

— Наша, — с нажимом ответил адъютант. — Через пару дней на королевском балу состоится встреча послов Кентарии и Альтара, и его сиятельство — гарант нашей безопасности. Если он не явится на эту встречу, некому будет вести переговоры и представлять интересы Фессалии.

Я хотела что-то сказать, но за зеленой стеной из плюща раздался плаксивый и уже узнаваемый мной голос Игора:

— Ваше сиятельство, позвольте пойти? Виверн накормить надобно…

— Без тебя накормят, — пьяно проговорил генерал. — Пой, говорю!

— Голосом не владею…

— Застрелю, скотина! Пой! Денег нет, счастья нет!

— Все прошло, Августин! — скрипуче подхватил Игор.

— Ах, мой милый Августин, все прошло, все! Кидай!

Кряхтенье, свист, выстрел и звон стекла.

— Попал! — закричал генерал и загорланил во всю мощь:

Мы завернули за живую изгородь и очутились на небольшой полянке, окаймленной розовыми кустами, на газоне лежал поливочный шланг. Под ноги мне подвернулось бутылочное стекло, я вскрикнула и взмахнула руками, чтобы не потерять равновесие. Оба — генерал и конюх — повернулись ко мне. У Игора выпала из рук пустая бутылка и покатилась по постриженной, блестящей от росы траве. Генерал пошатнулся, переступил сапогами, в руках дернулось дуло охотничьего ружья, и я испуганно остановилась.

— В гроб ложись, смерти жди, — прохрипел генерал не то слова из песни, не то приказ, икнул и взвел курок. — Не боюсь никого! Ни дьявола, ни призраков! Все прошло, все!

Его лицо исказилось, уголок рта ритмично подергивался, как в нервном припадке, растрепанные волосы липли ко лбу, и порванный ремешок от очков был завязан вокруг головы на тугой узел.

— Ваше сиятельство! — прокричал вставший рядом со мной Ганс. — Жива она. Видите? Жива.

— Я жива! — закричала тоже. — Вот я стою, говорю с вами. Проклятие не сработало.

— Врешь, — зарычал генерал, и дуло ружья описало полукруг. — Никто не выживает под взглядом василиска. Мой ненавистный отец… и Мартин… и Тереза… и Гретхен… все прошло, все! Теперь осталось и мне…

Он повернул ружье и, вскинув голову, ткнул дулом в подбородок. Я вскрикнула, Игор повалился на траву, и только Ганс быстро сориентировался. Метнувшись в сторону, он подхватил лежащий на земле шланг, обернулся ко мне:

— Фрау, вентиль, пожалуйста!

Я сразу поняла и крутанула торчавшее из земли колесико. Из резиновой кишки ударила струя, которая сшибла генерала с ног. Ружье выстрелило, я снова завизжала и зажала уши ладонями. От отдачи генерал не удержался на ногах и плюхнулся на задницу. Ружье откатилось в сторону, Ганс бросил шланг, метнулся к господину и пинком отшвырнул ружье подальше, в кусты.

— Довольно, — задыхаясь, проговорил он. — Ваше сиятельство! Фрау Мэрион не призрак и не покойница. Проклятие не сработало.

— Как… — начал генерал и умолк.

С халата ручьями стекала вода, черные брови над очками прыгали, нервный тик по-прежнему дергал щеку, а я стояла, растерянная и немного испуганная, не зная, что делать теперь.

— Как, — повторил генерал, все еще сидя на траве и покачиваясь не то от изумления, не то от хмеля. — Этого не может быть… Жива?!

— А вы, конечно, уже приготовили живописное место для моей статуи, — хмыкнула я. — Веселитесь, палите по бутылкам, распеваете песни с конюхами. Празднуете, одним словом.

— Праздную? — переспросил генерал, недоуменно оглядываясь по сторонам.

Игор скулил, лежа на траве и не поднимая головы. Ганс закрутил вентиль, потом уверенным шагом подошел к господину и встряхнул его за ворот халата.

— Ваше сиятельство, — твердо сказал он. — Поднимайтесь, пожалуйста. Покутили — пора и честь знать, надо на боковую, а там…

— Не верю, — прохрипел генерал. — Ничему не верю. Подойдите!

Он протянул руку, подержал ее на весу. Я видела, как дрожат его пальцы. Страх снова кольнул в сердце, но я вспомнила, как впервые увидела василиска, как рухнула в объятия Жюли, вспомнила, с каким подобострастием смотрела на герцога моя мачеха, как бледнел Якоб. Все, что видел вокруг себя генерал, — это страх, страх и ненависть. Сначала от своего отца, потом от брата, потом от всех остальных людей. Я глубоко вздохнула, тряхнула головой и шагнула вперед.

— Вот, потрогайте.

Наши пальцы соприкоснулись.

Генерал медленно сжал мою руку, погладил ладонь, будто лаская.

— Удивительно, — выдохнул он. — Вы удивительная.

Он замер, и я пожалела, что в этот момент не вижу его глаз, но очень хорошо чувствовала эмоциональную бурю: неверие, смятение, восторг. Мне вдруг самой захотелось, чтобы проклятие пало, захотелось увидеть его глаза… не золотую дьявольскую бурю, не сияние смерти, нет. Человеческий взгляд, теплый и настоящий.

— Неужели свободен? — прошептал Дитер и принялся подниматься, опираясь на плечо Ганса. — Свободен! Свободен!

Я впервые увидела, как генерал улыбается, немного нерешительно, словно боясь спугнуть свалившееся на него счастье.

— Осторожно, ваше сиятельство, — предупреждающе шепнул Ганс. — Это нужно проверить.

— Да-да. — Дитер продолжил улыбаться во весь рот. — Да-да, надо проверить. Но я чувствую, как проясняется голова, как уходит боль… Мэрион! Вы моя спасительница. Вы… — Тут он посерьезнел, сморщился и, приложив пальцы ко лбу, к налитой шишке, с ребяческим удивлением и обидой проговорил: — Вы ударили меня по голове.

— Простите, ваше сиятельство, — слегка улыбнулась я, — но вы наорали на меня и едва не превратили в камень. Надеюсь, теперь квиты?

— Ничего не случилось бы, не войди вы в комнату, — ворчливо заметил генерал и ладонями пригладил мокрые волосы.

Он трезвел на глазах и постепенно превращался в того заносчивого индюка, каким я его увидела впервые.

— Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, — перебил адъютант, продолжая поддерживать господина под локоть, — что в запретную комнату фрау Мэрион попала не по своей воле. Ее втолкнул туда Игор.

Теперь все мы смотрели на конюха. Тот заскулил и пополз по земле, обтирая пузо о траву.

— Это клевета, — закряхтел он, пуская слюну и злобно косясь на меня маленькими глазками. — Добрый господин, эта женщина клевещет на меня.

— То есть как? — возмутилась я, едва не подпрыгнув на месте, в горле заклокотала обида. — Игор, как ты можешь? Я ведь ни словом не обмолвилась…

— Обмолвились, когда приходили в себя, — заметил адъютант Ганс, брезгливо глядя на конюха сверху вниз.

Тот заверещал, захрипел, как рвущийся с цепи пес, и принялся визгливо кричать:

— Ложь, ложь! Эта женщина безумна! О мой господин! Я всегда был верен вам! Накажите ее! Накажите! Убейте! Обратите в камень! Лживая дрянь! Она…

— Заткнись, — приказал генерал так холодно и властно, что горбун сразу же умолк и только трясся всем телом да пускал слюну.

Я глубоко дышала, усмиряя рвущееся из груди негодование. На лице Ганса отражалось крайнее презрение.

— Мэрион, это действительно так? — спросил генерал, не глядя на меня. — Вас втолкнул в запретную комнату Игор?

Я облизала губы, немного подумала и ответила негромко:

— Да, ваше сиятельство.

— Хорошо, — кивнул генерал и снова улыбнулся, на этот раз жутко, как хищник. — Я должен проверить, действительно ли проклятие снято. Прошу вас, дорогая жена, отвернитесь. И ты, Ганс.

— Нет-нет-нет! — завизжал горбун.

Я прижала ладони к груди, чувствуя, как едва не выпрыгивает сердце, но не могла сдвинуться с места. Тогда адъютант шагнул ко мне и положил ладонь на мое лицо.

— Не смотрите, — шепнул он.

Я послушно зажмурилась, холодея от страха.

— Нет, господин, нет! — кричал горбун. — Она лжет! Все они лгут! Она такая же, как Тереза! Как Катерина! Как Гретхен! Все они, все-все! Недостойные лживые твари! Я защищал вашу тайну, хозяин! Хранил ее и вас! Я…

— Игор, — позвал василиск. — Посмотри на меня.

Горбун завыл. Мне снова захотелось зажать уши, но я лишь уткнулась носом в грудь адъютанта. К горлу подкатила тошнота, голова загудела, будто рядом из всей силы ударили в гонг. Я покачнулась, но Ганс не дал мне упасть. Сквозь обложивший уши звон я слышала сухой шорох и скрежет, с каким, должно быть, осыпаются камни. Ганс тяжело дышал, его куртка медленно пропитывалась потом. Наверное, взмокла и я сама, но не ощущала этого. Потом услышала голос:

— Все.

И долгий свистящий выдох, закончившийся странным вздохом.

Я отняла лицо от груди адъютанта и прижала ладони к губам. В траве, там, где недавно лежал Игор, валялся булыжник, отдаленно напоминающий человека: колени подтянуты к подбородку, голова запрокинута, рот широко распахнут, и из него на траву сыплется каменная пыль. Над камнем стоял генерал и поправлял очки.

— Проклятие не исчезло, — тихо проговорил он. — Не исчезло… Идите домой, Мэрион. Куда хотите.

Его плечи опустились, он весь сгорбился и постарел. Я сглотнула вставший в горле комок и прошептала еле слышно:

— Дитер, но…

— Уходите! — повторил он, отшатываясь. — Если желаете, я верну вас в поместье Адлер-Кёне завтра же. Вы ведь этого хотите, да? Ступайте. И не смотрите на меня. Никогда, слышите? Никогда больше! — Он закрыл лицо руками, пошатнулся и повторил на выдохе: — Все пропало, Августин… Все прошло, все…