I

Радуница не любит шума столичных улиц, поэтому заманивает жителей за город. Не каждый слушается, но каждый слышит её зов.

В тени минских каштанов отдыхает немецкий джип. Как в гнёздах царских канделябров, на зеленеющих ветках горят, возвышаются свечи, и солнечный дождь проливается на их цветущие головы. Вдоль аллеи каштанов стоят полные достоинства сталинки с лепниной на фасаде и окнами в человеческий рост. В одном из домов, напротив которого и стоит похожий на танк джип, долгожительствует старинный городской ЗАГС. Здесь второе столетие подряд связывают людские судьбы. Ступеньки у входа такие же серые, как и в прошлом веке, тысячи счастливых шагов простучали по ним, тысячи алых роз укрывали их цементную кожу.

Сквозь стеклянный лоб джипа-танка пробивается напряжённый взгляд рулевого. Водитель всматривается в лицо каждого, кто появляется на крыльце ЗАГСа. Губы его сжаты в линию, а пальцы теребят салфетку, уже потерявшую свою очистительную влагу. За его спиной на сиденье брошены пустой портфель с ввалившимися боками и шерстяной ком, дряблые нитки которого расползаются по сторонам.

Когда же наконец из дверей ЗАГСа выглянул нос розовой туфли, на шее рулевого напряглись жилы, а из рук выпала салфетка. Тут же на крыльце появилась, с ног до головы в карамельных рюшах, обладательница розовой туфли. Круглыми глазами дама уставилась на танк-джип. Брови её, как будто нарисованные в графическом редакторе, собрались у переносицы.

От убийственного взгляда джип кашлянул, и на свободу выпрыгнул его молчаливый водитель — волосы гладко зачёсаны и выправка военная. Со стороны было видно: он напускает облака обаяния на даму в рюшах, заманивая её в свой автомобиль.

— Валерий Леонидович, вы с ума сошли — тут стоять, на виду, — сказала она, спускаясь с крыльца и подавая ему руку. — Отъедем в соседний двор.

Валерий Леонидович с лёгкостью согласился. Иногда таким смиренным его видели Родионыч и любимая дочь, и больше ни один человек, но сегодня особенный день, который перекроит судьбу. Волнение давит на плечи Валерия и не желает отпускать.

Когда карамельный зад дамы прилаживается к горячей коже переднего сиденья, воздух в салоне джипа-танка тяжелеет ароматом её сладких духов, из глубины которого пробивается пряный запах пачули.

— Проверяйте, Валерий Леонидович, без суеты, — пропела дама в рюшах, протягивая рулевому два паспорта без обложек. Наверное, в ЗАГСе работают волшебники — Янович хлопает глазами и старается понять, откуда дама извлекла две синие корки. Только что руки её были пусты и расправляли рюши на коленях.

— Роза Борисовна, вы и правда волшебница. Не прошло и часа, а я уже свободен от брачных обязательств.

Янович склоняется и целует её руку, тяжёлый, сплетённый из пряных ароматов ком ударяет ему в ноздри так, что содрогается мозг.

— С вами, любезный, приятно иметь дело, впрочем, как и с Александром Родионовичем, — пропела Роза Борисовна, услаждаясь почти неслышным скрипом пачки тугих купюр, схороненной в тайнике карамельных рюшей. Дама всем телом потянулась к выходу, и только прилипший к сиденью зад не пошевелился.

— Роза Борисовна, — останавливает её рулевой, — взаимно. И продолжим?

Роза Борисовна разволновалась рюшами на груди и ещё больше округлила глаза, но ни один волос на её идеально круглой причёске не шевельнулся. А Янович продолжает:

— Приступим ко второй части нашего плана. Родионыч по телефону не смог всё изложить — профессиональная привычка. У него ушная аллергия от трубки.

Роза Борисовна напрягает спину, дорогой аромат впитывает новую волну её гормонов и опять бьёт по обонянию Яновича.

— Откровенно говоря, некая «вторая часть» — для меня неожиданность. Я этого не люблю, тоже, понимаете, профессиональная привычка. Но всё же готова выслушать вас, Валерий Леонидович, — отвечает дама. В тайнике рюшей сладко хрустнула пачка тугих банкнот и кольнула свою обладательницу в ребро.

— Дорогая Роза Борисовна, жизнь моя, как вы уже догадались… Догадались, догадались! Драматичная, напряжённая. Александр Родионович не даёт скучать, любоваться пейзажем из окна, да просто выспаться нет времени. Поэтому моё успешное существование в сфере государственной безопасности требует таких же успешных решений.

Янович берёт паузу, его ледяной взгляд проникает в самую глубину круглых глаз Розы Борисовны. Он улыбается своему отражению в них и продолжает вкрадчивым голосом:

— Завтра опять нужна ваша помощь.

— Опять развод? — удивляется заледенелая Роза Борисовна, поправляя монументальную причёску.

— Нет. Обратное от исходного. — Янович придвигается вплотную к даме и берет её за руку. Комок из гормонов и благовоний на этот раз отскакивает от его лица теннисным шариком. — Завтра, — Янович щурит глаза, зрачки стали острее иглы, — с вашей помощью я должен зарегистрировать брак с гражданкой нашей республики. Обязательно завтра. И вы уже имели счастье убедиться — я человек щедрый.

Роза Борисовна голосом фрекен Бок, разоблачившей шалости Карлсона, хмыкнула и не ответила, а рюши её вздыбились, как шерсть атакующего кота.

— Вы прекрасно выглядите, неужели эта красота для меня? — продолжает Янович, не замечая искривлённых губ собеседницы. Та упёрлась спиной в кресло и с опаской смотрит ему в лицо. Тогда Янович переводит взгляд на её переносицу и заклинает: — Я понимаю, как вам нелегко сейчас. Но по вашим глазам вижу — вы тоже чувствуете ко мне симпатию. И это не удивительно. Мы с Родионычем — одного поля ягоды. Нас тянет к одним и тем же людям, нам нравятся одни и те же красивые женщины. Так что нам повезло: и мне, и вам, Роза Борисовна. Мы должны держаться вместе. Мы не должны подводить друг друга. Должны держаться только вместе.

Рюши в конце концов обмякли, и Роза Борисовна задышала полной грудью.

— Ну, хорошо, — произносит она слабеющим голосом, глаза её кажутся уже не такими круглыми, а брови не такими нарисованными. — Хорошо, я помогу вам. Запоминайте — присутствие второй половины на этот раз обязательно. Надеюсь, невеста согласна на регистрацию и вы не преподнесёте мне очередной сюрприз в виде «третьей части» договора?

Янович чуть не воспаряет на крыльях победы:

— Всё, клянусь, никаких. А невеста-то согласна, не сомневайтесь, уже с десяток лет как.

— За десять лет можно было в Ватикан очередь отстоять. Теперь к делу. — Роза Борисовна собирается в один плотный розовый комок нервов и продолжает: — Запоминайте дальше — у меня завтра есть окошечко в 15:30. Вся процедура займёт не больше десяти минут, никаких платьев со шлейфами, гостей и прочей мишуры. Кольцами в машине обменяетесь. Запоминайте: в 15:20 подойдёте к малому залу регистрации, и молча, ни с кем, запоминайте, ни с кем не вступайте в общение. Я появлюсь и приглашу вас. После акта незаметно удалитесь. Запомнили? Никакой самодеятельности. Самое главное, не забудьте паспорта. Опоздаете хоть на минуту — пеняйте на себя. Даже Родионыч не поможет. Выдворю из ЗАГСа. До встречи. — Чиновница выпрыгивает из машины и, не оборачиваясь, скрывается в тени старого двора.

А в тайнике карамельных рюшей поскрипывает ещё одна тугая пачка.

II

Весь учебный день, который выпал из праздничной недели Радуницы, Снежана не переставала зевать. Сон туманил её мозг и повисал на ресницах. Отец наконец-то объявился, поэтому события вчерашнего дня отпускали её и таяла напряжённость во всём теле.

Еле дождалась Снежана окончания последней пары и упорхнула из душной аудитории.

— Я домой сегодня не еду, может, в общагу, к нам? — без надежды в голосе спросила староста у подруги, сбегая со ступенек крыльца нового корпуса лучшего в мире университета.

— Нет, Дашунь, прости, и ребята пусть не обижаются, — ответила подруга, на бегу роясь в сумке. — Вот, два пропущенных, — с досадой сказала она. — Это… Серёжа подъезжает.

— Да наглядишься ты на его гриву за всю жизнь. Надоест. А мы — вот, последние деньки вместе. Снеж? — Глаза старосты посветлели. — Ты знаешь, а я не жалею, что у нас препод по диплому крэйзеватый. Благодаря его идиотизму мы хоть вместе ещё побыли, студентами ещё побыли. — Староста взяла подругу за руку.

— Прости, Даш, это важно, это отец, — отстранившись, протараторила Снежана, прижимая булькающий мобильник к груди, к самому сердцу. Она тут же упорхнула подальше от друзей, на скамью, в тень распустивших зелень клёнов.

Дашуня посмотрела ей вслед и вздохнула, её короткие толстенькие ножки засеменили по дороге к остановке общественного транспорта. Если бы она только увидела одним своим маленьким цепким глазком, что подруга её вытирает слёзы, а в трубку молчит, то не нашлось бы на свете силы, способной сдержать Дашкин пыл. Снежана была бы доставлена в общагу и уложена на Дашкин диван, рядом с отечественным плюшевым медведем и английским каракулевым мишкой Тедди, под клетчатый плед, под открытое окно. И не отвертелась бы, лопала бы прямо со сковороды жареную картошку и пила пиво, и выложила бы подруге, о чём молчала в трубку, и выплакала бы последние слёзы на Дашкином плече.

Но алгоритм не сработал. Староста влилась в поджидавшую её на остановке группу молодых людей, которые курили и гоготали, и задымила сама. И никто из них не заметил, что перед автобусом ползёт, мигая боковой фарой, красный «Фольксваген Гольф», известный на потоке и на факультете благодаря своему хозяину, рок-гитаристу, заводиле легендарных вечеринок, душе компаний, участнику олимпиад и гениальному программисту, как говорят, от бога, и просто классному парнише. И самое главное, самое-самое — которого любит, за которого вот-вот выйдет замуж Снежана Янович. Сперва Снежана была незаметной на своём потоке, она держалась в тени и всегда спешила домой. Ни один студенческий отряд не заполучил Снежану в ряды бойцов. Тысячи ночей запомнили её однокурсники, а она только одну, рождественскую ночь в этом году, когда Сергей, облучённый невыносимо синими глазами Белоснежки, сделал ей предложение.

«Гольфик» Сергея втиснулся в ряд машин у крыльца, Снежана скользнула взглядом по его красному корпусу, но не узнала. С первых минут разговора с отцом она не произнесла и двух слов, ни разу не обернулась — так и стояла спиной к тротуарной дорожке, опираясь коленом на садовую скамью и растирая слёзы по щекам.

— Ты думаешь — занятым бываешь только ты один, — услышал водитель красного «гольфика», когда приблизился к своей невесте. — Нет! — почти кричала заплаканная невеста. — Мы не подъедем к тебе, и я не поеду. У нас — свои дела.

— Семейные, — проголосил в трубку жених и сгрёб Снежану в объятия. Её голова оказалась у него на плече, и он почувствовал, как бедняжка вздрагивает и жмётся к нему, как хлюпает её нос, а руки вцепились в его майку под косухой и тянут ткань вниз, так что почти трещит воротник.

— Серёжа, — всхлипывая, забормотала она. — Серёженька.

Серёжа побледнел, его сердце сжалось.

— Что ещё за долбоклюй тебя по трубе грузит? — возмутился Серёжа, его губы коснулись тёмных волос невесты.

— Уже всё, уже не грузит — я сбросила.

Серёжа обхватил её заплаканное лицо, отбросил прядь волос, его пронзительный, взволнованный взгляд поймал размытый взгляд невесты.

— Снежинка, — прошептал он, — что за дела?

«Снежинка» закрыла глаза и ответила:

— Ничего… Ничего такого.

— Вайфа, я ламер, по-твоему?

— Серёжа, ты не ламер, конечно, но… мне больно, понимаешь? Думать, говорить — не хочу, — Снежана спрятала лицо в рукаве джинсовой косухи.

— Ты поэтому трубу не брала вчера? Опять олды? — со знанием дела спросил он. — Мать в крезовнике?

— Да. — Снежана кивнула и опять заплакала в рукав.

— Аут, — нараспев произнёс он и тряхнул солнечной гривой. — Давай сегодня ко мне рванём? Шеф бабки отгрузит — и погоним. О’кей?

— У тебя глаза красные совсем. Опять ночью за компом сидел? — спросила Снежана, отрываясь от рукава косухи.

— Ага, клаву шлифовал. Меня же сейчас шеф пытать будет. Три дня, облом какой-то, прога висла. Да ещё мать слипать днём не даёт. Меня её ремонт уже достал. Окна-то поменяли враз, потому что специалисты, а мусор мы два дня носили, она экономит, даже откосы нас с фазером заставила самим мазать. Стыдно ей деньги ребёнка тратить, жалко, а самого ребёнка не жалко. Загоняла меня — улёт.

Отчима Сергей называл «фазером». За нигилизмом иноземного, скрывающего родное слово, пряталось детское разочарование, ведь кровный отец бросил его ещё в колыбели. Мама уничтожила все фотографии этого человека, а дед называл его «предателем» и «недоноском» и до самой смерти держал наготове топор войны. А бабушка полушёпотом, один на один, говорила внуку об отце: «Ён не хабаль. Ён не таки ужо здрадник. Гэта маци твоя — дурненькая ды гультайка». (Он не такой уж предатель. Это мать твоя глупая и лентяйка.)

Бабушка не ладила с мамой. А больше всех на свете Сергей любил бабушку, поэтому на сторону матери не становился, и та плакала и от обиды повторяла, что Федя, Серёжин близнец, если бы остался в живых, мать никогда не обидел бы.

— Меня уже всё достало. — Серёжа качнулся на длинных ногах и опять сгрёб Снежану. — Если бы не ты, я и не женился бы никогда. Погнали, вайфа, шеф жаждет моей крови, рингает пятый раз за утро. По дороге расскажешь, кого я должен убить.

По тротуарной дорожке, по ступенькам шагает молодая пара. Их волосы блестят на солнце: жёлтая копна волос юноши и почти чёрные тяжёлые пряди, струящиеся по спине девушки. У него — тёплые светло-карие глаза, у неё — ярко-синие, глубокие, как чистая морская вода. Она держит его за пояс, он обнимает её плечи. Ей кажется сейчас, что она — это он. А он знает наверняка: он — это она.

«Парень — что надо. Из наших», — сказал Родионыч, благословляя крестницу на брак. Крёстный отец «пробил» жениха по своим каналам и отцу невесты доложил: «Будь спок. Его дед из «гродненских», — что на тайном языке сильных людей означало абсолютное одобрение.

Снежана была счастлива — не надо доказывать отцу и крёстному, что она взрослая, что она сама выбирает, с кем разделить судьбу. Не надо для устрашения доставать из шкафа скелеты их жён и трясти костями перед глазами неудачливых мужей. Можно быть просто послушной девочкой. Вторую битву за любовь она бы выдержала, но мир бы в семье потеряла. А ведь ей с детства хотелось мира в семье, его она искала и находила, собирала по крупицам в Мишкиных глазах, в объятиях няни, в папином голосе, в усатой улыбке крёстного и даже, правда очень давно, в маминых руках, когда они гладили её волосы.

Но первая битва за любовь казалась безнадёжной. Снежана взялась в неё, потому что она — дочь своего отца и должна брать самое лучшее, недостижимое для простых людей, потому что она почувствовала, что должна стать частью именно этого человека, Сергея Белянского.

Он учился со Снежаной на одном курсе, но на другом потоке, потоке системных аналитиков, в студенческом народе говорили — «анализы». В университете он был звездой, потому что программировал как бог и классно играл на гитаре. В общаге за последние пять лет не помнят вечеринки без выступления его рок-группы, известной уже в столице. Девушки по нему сохли, парни хотели дружить. Староста Даша гордилась дружбой с местной знаменитостью и соседом по этажу и с хищной улыбкой отказывала любой девчонке в просьбе устроить знакомство с ним. Мол, не по Сеньке шапка. Дашка была его первым слушателем и критиком, выручала деньгами, делилась картошкой, и в КВН они играли вместе, пока на третьем курсе в Дашке не проснулся режиссёр. Она сбила новую команду из учащихся своего потока, робототехников, и стала её капитаном. И в первой же битве проиграла старой факультетской команде Сергея. Но Дашка родилась для победы. Во второй сезон она должна была вырвать золото, поэтому команду укрепила Снежаной Янович и Аннушкой, Анной Викентьевной, молоденькой кураторшей их группы.

Дело было так. Староста Даша была уверена — её команда вырвет лишние очки у мужского жюри, если новые игроки, Снежана и Аннушка, просто пройдутся по сцене, а если они, обтянутые гимнастическими купальниками, ещё и сядут на шпагат — победа команды робототехников в финале забронирована.

Заполучить новых козырных участниц было нелегко, Дашке пришлось по-кошачьи выгибать спину, давить авторитетом и угрожать голосом. В конечном итоге не обошлось без деканата. Обеих участниц вызвали в приёмную, секретарша зачитала распоряжение, а декан пожал руки и проводил напутствием на большую сцену КВН. Новые участницы даже не пикнули. Рядом с широкой фигурой декана и под стать ей фигурой старосты Анна Викентьевна и Снежана выглядели сутулыми первокурсницами с поджатыми хвостами. Им ничего не оставалось, кроме как смириться и встать в ряды команды весёлых и находчивых робототехников, только девушки не выглядели весёлыми. А находчивость проявила молодая преподавательница, настолько молодая, что Дашка рядом с ней выглядела профессором. Анна Викентьевна не засчитала своей капитанше и студентке Янович последние три лабораторные и, вытягивая губы в линию, прошипела:

— Вы, Чеглик, уничтожили моё время — и я в долгу не останусь.

И вообще, милую Анну Викентьевну, в которую были влюблены старшекурсники, как будто подменили: своим товарищам по команде зачёт она тоже не поставила, обозвала их «тунеядцами» и впервые в истории лучшего в мире университета обзвонила родителей студентов вверенной ей группы. Так и было, Анна Викентьевна, вчитываясь в таблицы журнала успеваемости группы, поднимала трубку, тыкала наращённым белым ногтиком в цифровую панель глянцевого телефонного аппарата, и её строгий голосок с оттенком неумолимости доводил до родительского уха сведения о прогулах их чад.

В группе начался бунт, Дашка тогда еле удержала власть: втайне от сокурсников ей помогла Снежана. Родным робототехникам она оплатила тур выходного дня. Всей группой тогда отправились в новый спортивно-развлекательный комплекс столицы, чтобы кататься на лыжах по искусственному снегу — это было круто. Талантливыми лыжниками оказались немногие, а многие — осели в местном баре, за чайником глинтвейна. Пока одногруппники заливали в себя горячий алкоголь, староста по крупицам собрала в ладошки потерянную власть, и команда КВН робототехников зажила, правда с новым капитаном — Анной Викентьевной.

Аннушка вновь ощутила себя преподавателем, но команды по-прежнему отдавала староста. Всем сестрам по серьгам, как говорится, и сверчку по шестку. Аннушка на своём шестке крутила колесо и на радость зрителям размахивала ленточкой, а на радость студентам — подмахивала зачётки. Староста же руководила каждой репетицией, как главный режиссёр. Анна Викентьева довольствовалась только Снежаной и придиралась к ней и на репетициях, и на зачёте, а Снежана, стиснув зубы, терпела, потому что собачий взгляд Дашки был невыносим, от него мурашки бежали по коже.

Даже за кулисами кураторша и капитанша натягивала Снежане нервы до лопания струны. Особенно Аннушка отличилась в первом полуфинале, после выступления.

— Ты, Янович, двигалась как корова по пастбищу, — за кулисами сказала Аннушка, сбрасывая носки получешек на ступеньки. — Чеглик бы лучше выступила.

Снежана даже не покраснела. Она опустилась на ступеньки и одним взмахом гимнастической ноги отшвырнула получешки вслед кураторше:

— Я, может, и корова, — полетело за получешками, — но ты — точно змея.

На факультете «роботов» Анна Викентьевна читала лекции по теории автоматизации управления. На её лекциях звенела тишина, среди светлых голов слабым ветерком пробегал шепоток, студенты пару напролёт разглядывали её талию, в обхвате сантиметров не больше сорока, сотня дерзких глаз скользила по округлостям её бёдер. Казалось, Аннушка питалась жадными взглядами своих студентов и поэтому, чтобы добавить огня, надевала короткие юбки — такие короткие, что на родной кафедре не все преподавательницы пили с ней кофе. Любила Анна Викентьевна проводить личные беседы с теми студентами, у которых в паспорте красовалась столичная прописка. Беседы о науке могли тянуться до входа в её общагу. И только провинциал Сергей Белянский стал исключением. Слишком талантлив и слишком красив. Накануне сегодняшних игр в КВН Аннушка прогулялась с Белянским до дверей своего общежития и на пороге неприступной для остальных провинциалов двери она улыбнулась так, что неприступная дверь отворилась, а захлопнулась — только когда Белянский перешагнул её высокий порог.

Вот порог родной общаги он переступил глубокой ночью, благодаря Дашке, которая своим непоколебимым авторитетом отворила неприступные до восьми утра двери и встретила Серёгу свирепым взглядом. «Серж, ну ты попал», — горячо прошептала она, повертев пальцем у виска. «Это тебе не тёлка с общаги, дурить-то брось!» — сказала она, а её взгляд выщипывал одну за другой светлую пряди с бедовой головы соседа и друга.

Итак, напряжение перед игрой в КВН нарастало, староста, вернее теневой капитан «роботов», разрывалась на части. Репетиции каждый день. То Аннушка не явится, то зачёт кто-нибудь из игроков завалит, вот и Снежка замутила, на сцену идти не хочет — боится, придирок кураторши не выносит.

— Слышь, Янович, не дури. Не выноси мне мозг. Аннушку посылай про себя, делов-то. Команду спасать надо. К талии тюль пристегнёшь — и на сцену, фуэте крутить, пока нам десятки не посыплются. В последнем раунде упадёшь на шпагат — будет круто!

К сожалению, десятки сыпались не строем. «Роботы» находчивость изображали и шутили слишком отрепетированно. Председатель жюри, сцепив ладони, нервно постукивал большими пальцами, отчего флажок на столе дрожал, словно по нему пробегала морская рябь. Оценки же поднимались только при взлёте двух прозрачных юбочек, оплаченных деканатом как спортивный инвентарь. Купальники участницы полуфинала приобрели сами.

Так на шпагатах и на фуэте «роботы» доползли до ничьей. Дашка за кулисами кусала губы — очкарик из судейского ряда с висячей родинкой промеж бровей зачитывал общее решение жюри. Даже его приглаженные до невозможности волосы, казалось, шевелились от напряжения, а голос затихал в конце каждой фразы. Дашка от волнения ничего не разобрала, только «призовые баллы» ударили по её сердцу. «Кому? — чуть не крикнула она. — За что?» Но зал уже аплодировал, а очкарик пожимал руку Сергея.

Дашка от отчаяния выругалась вслух. Отчего подоспевшую Аннушку чуть «не вытошнило». Она уколола теневую капитаншу собственными афоризмами и упорхнула в своей юбочке опять на сцену — кланяться. Ей не было никакого дела до призовых мест, главное, председатель жюри и руководитель её диссертации в одном лице аплодирует стоя. И очкарик, тоже встал и чуть похлопывает узкими ладошками, брови у него собрались домиком, а родинка между бровей выпятилась и надулась так, что, казалось, вот‑вот отвалится, как зрелый плод. И нет кураторше никакого дела, что очкарик зарезал «роботов», ламер, хотел ей отомстить за растоптанную мечту о романтическом ужине. Розы купил, в салоне причесался — правда, волосы его хоть и не липли к ушам, а залакированной соломкой приклеились к шее, но не стали менее противными — и мама галстук повязала сливкой на горле и всплакнула в фартук, мол, сына женит. А невеста строптивой оказалась, розами жениху по носу съездила, прямо промеж глаз, в родинку шипом, и смеялась, покатывалась со смеху.

Вот и результат — «роботы» в финал не прошли, а должны были прямо на первое место на юбочках влететь. Дашка голову опустила, рука её смяла сигарету. Она выругалась опять и побрела в гримёрку за куревом. От Снежаны отмахнулась — как можно вот так просто на ступеньках сидеть и колено тереть, когда из-под носа победу увели?

Оказывается, можно, если тебе надоели Аннушкины афоризмы, убитое время и сальные взгляды председателя жюри. Более того, Снежана чувствовала лёгкость в каждой клеточке тела, парение, как будто только что вышла из стоматологии и никогда, во всяком случае очень долго, туда не вернётся. Только колено разболелось, вспомнило детскую травму на произвольной. Тогда во Дворце молодёжного спорта выдали ей медаль серебряную, диплом и звание присвоили — кандидата в мастера, и колено эластичным бинтом укутали перед церемонией награждения. А сегодня ни медали, ни бинта эластичного, ни слова доброго.

— Больно? — услышала Снежана над головой первое это самое доброе слово. — Тебя в гримёрку отнести или сама допрыгаешь? — спросил капитан-победитель, присаживаясь рядом с ней. — Ты так колёса крутила — меня вставило. Жесть!

Если бы Снежана могла, то покраснела бы, ведь она считала себя дрессированной обезьянкой рядом с настоящим весёлым и находчивым. Но ни один мускул на лице не выдал её смущения, наоборот, чёрные брови приподнялись, губы расплылись в улыбке, особенной, тёплой, а ножки в мгновение ока вытянули носочки.

— Поздравляю. Вы — лучшие, — сказала она и протянула руку.

И в эту минуту Снежана очень боялась, что он почувствует, как от волнения дрожит её ладонь, поэтому напряглась до окостенения мышц. А он и не заметил, что ладонь Снежаны не мягкая игрушка, и выпалил:

— Слышишь что? Где капитанша ваша?

От его прикосновения у Снежаны побежали мурашки по спине, а из сердца выпрыгнула горячая искра. Снежана впервые потеряла дар речи, её глаза тут же по-русалочьи молча признались в любви капитану-победителю. Но он, как принято у настоящих капитанов, не понимал языка русалок.

— Ну, бывай, и… короч, мой респект, балерина!

С досадой она посмотрела ему вслед. И тут же в прокуренном облаке закулисья нарисовалась Даша.

— Что губу раскатала? Этот блондин не твоего поля ягода, — выдохнула она и присела рядом.

— Даша, это же он? Твой Серёга? — как будто не расслышала вопрос Снежана.

— Снега, тебе ничего не светит, — усмехнулась Даша. — На вот, мотай, — сказала она и протянула подруге запакованный бинт.

— Даш, ты знаешь, он подошёл так близко, сел рядом, и мне показалось, что я знаю его давно. Пытаюсь вспомнить откуда. Даже голос знакомый.

— Снега, не дури. Забудь. У нас весь поток в тебя влюблён — выбирай любого, слова не скажу. А этот чувак… ну, он классный, конечно, сама видела, но не для тебя. Ты не такая, как его тёлки, понимаешь, ты — не тёлка. А он по-другому не умеет. — Дашка хлопнула себя по карману джинсов, её рука нащупала пачку сигарет. — Тем более у него с этой фифой, нашей капитаншей долбаной, отношения выпятились. Он у неё в общаге типа чай пил во вторник, до утра почти.

— Это она сама тебе сообщила?

— А то! — Дашка растянула губы в улыбке. — Сама! Почта цыганская настучала. У меня везде верные люди есть, на местах. Я им пропуски закрываю — они мне инфу сливают. На том и стоим.

— Ой, Дашунь. Значит, и у меня шанс есть. Аннушка ведь тоже не тёлка, — пошутила Снежана и затянула бинт.

У старосты опустились уголки губ. Она взяла подругу за плечи и посмотрела ей в глаза так пристально, что у Снежаны задрожали реснички.

— Забудь! — громыхнула Даша. — Ты что, не помнишь Ладку с Норильска?

— Дашунь, не помню. У меня мозги весь день верх ногами стояли.

Староста вздохнула и ослабила силу взгляда:

— Ну как же? С потока «анализов», с общаги. Да её отчислили в прошлом году. Косища такая толстенная, сама щекастая, зубы здоровые, белые такие. Вспомнила?

Снежана еле заметно кивнула.

— Ну, что-то такое… Бегала за ним? И курсач завалила?

— Да это Горелька, она вообще из «эков»! — прогудела Даша. — Ладка — наша, с «анализов», говорю. Она с Серым со второго ещё курса в отношениях, типа того. То он на сторону, то она перепихнётся по пьяни с кем-нибудь. Жесть. Я это ненавижу, ты знаешь. — Даша расправила плечи и продолжила: — Только ты — могила, понятно?

Снежана развела руками, мол, само собой, и Дашуня тогда вывалила тайну, которую хранила почти шесть месяцев. Правда, не то чтобы хранила — стерегла, как страж арестанта, а тайна рвалась на свободу, как дитя в родах. И вот наконец настал момент.

— Ладка эта достала меня, настоящая тёлка. Около его двери вахту несла круглосуточно и ко мне всё заворачивала: то сотню ей дай, то жрачки, то сигарет. Я её в последний месяц перед событием, — Даша всплеснула руками, — пускать перестала. А она дверь Серёгину подопрёт и сидит, как собака на привязи. Если мимо какая девушка идёт — облает. Со всей общагой перессорилась, и подруг растеряла, и мозги. Она, как кошка, почуяла, что Серый отгребает от неё. Я даже сразу не сообразила. Это им нашу Аннушку поставили лекции по проге читать, а Серый насмотрелся стриптизов — и запал на неё. И понеслось…

Белянский Ладку свою официально в отставку отправил, мол, не звони, не пиши. В хату не пускает. Андрюха, ну, сосед его, приколист, всё гонял её: «Дуй-ка ты, милая, на свой этаж, дай нам поучиться, мы с Серёгой отличники», — говорит. А она, фиг вам, сядет на пол с обратной стороны двери и подвывает тихонечко. Все наши у виска крутили. Моя Ксюха не выдержала однажды, позвала Ладку к нам чаю попить, слёзы полить. Мой запрет нарушила, так разжалилась. Я чуть сушкой не подавилась — пошла Ксюха в душ и с Ладкой возвращается. А та голову опустила, коса, как канат, болтается и на мою кровать с порога бухнулась, покрывало смяла. Посидела так, косой потрясла, да и двинулась на свой пост. Я вздохнула, Ксюхе мозг вправила, ну, думаю, и сама в душ схожу.

Упс — а на халате пояска нет. Прикинь! Эта тёлка с моим пояском в душ почесала, вешаться, на моём пояске любимом, от любимого халата. И заперлась там! Вот это сволочь! Не шевелилась же в комнате. Ей забава — а мне хоть пропадай. Весь халат пропадает. А дорогущий… — Даша зажмурилась и продолжила: — Ксюха первой тревогу забила. Андрей из комнаты вытряхнулся и побледнел весь, а я так испугалась, дошло, где же мой поясок. Ну и Серого выковыряли, кажется, он в хате сидел. И все сломя голову к душевой. Вот прикол — и название-то подходящее, — рассмеялась Даша. — Ну и картина маслом: сидят под дверью, Серый этой безумной зубы заговаривает, и Андрюха набычился, майка мокрая, молчит, молчит, да как заголосит: «Милиция едет… Не откроешь по-хорошему, в дурку увезут и акта не составят…» Нормально? — Даша сидя подпрыгнула. — Ответа никакого, только мой поясок по трубе шуршит. Ну, я эту клоунаду лично прекратила. — Даша закатала рукава рубахи. — Подошла к самой двери и рявкнула: «Отдавай, стерва, мой пояс от халата, быстро открыла дверь, воровка! Дуй к себе номер и вешайся на своих колготках драных». Ну и как бабахнула кулаком, чуть дверь не вынесла, петли завизжали. Серый отвалился, как клещ напитый, Андрюха — тож. И эта дурила двери открыла. Морда тушью перемазана, мой поясок по полу тянет. — Староста вдохнула полную грудь и сотрясла двумя смертельными ударами воздух. — Короче, подруга, обходи этого мачо десятой стороной. А то у нас конфликт выйдет из-за пояса.

Подруги расхохотались. Дашке курить расхотелось, а у Снежаны боль в колене прошла.

Казалось, Даша настояла на своём, но казалось так только на первый взгляд. Снежана не смирилась, наоборот, в её глазах родился тихий свет. Он и упал на светлую голову блондина прямо в гардеробе.

— Здравствуй! Помоги куртку надеть! — промолвила Снежана голоском девицы из народной сказки.

Сергей чуть айфон не выронил, пошатнулся на своих двоих.

— Ты меня ждала? — сообразил Сергей.

— Что ты, — отмахнулась Снежана. — Я про нашу Аннушку вспомнила!

Снежана улыбалась и облучала взглядом блондина, а тот хлопал тёмными ресницами и фокусировал растерянный взгляд.

— Так вот, Сергей. Возвращаясь к нашему разговору. Аннушка ушла домой, очень срочно. Я ведь тоже её искала. А сейчас она позвонила, и я направляюсь к ней. Если хочешь, помогу тебе и всё передам, — пропела Снежана.

— Я еду с тобой, — ответил блондин, нахлобучив капюшон на растрёпанные кудри.

— Прости, она не у себя в общаге, и… ей очень нужно поговорить со мной по душам. Мы дружим. Не на показ, конечно, Аннушка этого не любит, — на ходу сочинила Снежана и бровью не повела. «Главное — разговорить», — вертелось у неё в мыслях, и она продолжала: — Она ждёт меня, просила сладостей к чаю, мы с ней такие сладкоежки.

— И шоколад любит? — Сергей хлопнул себя по карману куртки.

«В десятку», — сообразила Снежана и воскликнула:

— Ой! Да за шоколад она родину продаст! Ты — молодец, спасибо, классную идею подал! Я сейчас же куплю ей конфет и шоколадок.

— Вот, — промолвил блондин и протяну плитку шоколада в тонкой фольге, щёки его порозовели. С самого утра мороз затаился на краю университетской аллеи, в голых кронах деревьев, и наконец ударил.

— Это для Аннушки? — с придыханием спросила Снежана. — Спасибо, она будет счастлива. Швейцарский. Мечта! Я ей сейчас же расскажу, какой ты классный парень, Сергей! — продолжала сочинять Снежана, вглядываясь в его тёплые карие глаза.

В мыслях она благодарила старосту. Какое счастье, что Снежана в прошлом семестре потянулась вместе с группой на день рождения Аннушки, прихватив дизайнерский букет и коробочку, перевязанную золотым бантиком. Они поздравляли свою кураторшу в дверном проёме шестого этажа общежития для аспирантов, за спиной то и дело шныряли беспокойные жильцы, в перед глазами улыбалась с трудом узнаваемая ненакрашенная Аннушкина мордочка. Пока староста «от лица присутствующих подопечных и не присутствующих, деканата и себя лично» произносила речь, с кашей волнения во рту, Снежана успела осмотреть комнату, и полученные знания играли ей сейчас на руку. Снежана как бы вскользь упомянула фарфорового слоника на полке и огромную ракушку, выстланную розовым перламутром изнутри, и блондин поверил каждому её слову.

— Аннушка так одинока, бедняжка, — проговорила она. — Ей кажется, что никто её не полюбит, вот ведь ерунда какая. А она страдает. Даже на репетициях грустила. Я волнуюсь за неё… Ещё общага эта — так её гнетёт. Вот и стараюсь её домой затащить к себе, отогреть. Только и думаю о том, чтобы она стала счастливой. Ни о чём другом думать не хочу. — Снежана прижала ладонь к сердцу и зажмурилась.

— Честно говоря, я тоже думаю только об этом, — признался Сергей.

Последняя его фраза ударила Снежане в сердце, отчаяние сдавило виски, она задышала порывами от подступившей тошноты.

— Я уже спешу, — из последних сил проворковала она, — не хочу, чтобы подруженька моя волновалась…

— Э! Притормози, балерина. — Сергей схватил взлетающую девушку за локоть. — Если вы такие подруги, значит, она и про меня говорила. Стопудово.

— Сергей, — голосом доброй волшебницы ответила Снежана и смягчила облучение, — конечно, говорила. Но мы же не будем сплетничать. Правда, я только что поняла, что говорила она именно о тебе. И…Сергей, я рада за вас и полна надежд. Может, встретимся на днях вчетвером: ты с Аннушкой и я со своим женихом? Мы давно дружим втроём, а с тобой прикольнее будет, Аннушка наверняка расцветёт. Этим вечером постараюсь настроить её на лирический лад, твоя шоколадка очень поможет. — Снежана достала спящий мобильник, замёрзшие её пальчики пробежались по пустому экрану, но почему-то она напустила на себя озабоченный вид. — В общем, давай завтра после пар встретимся на крыльце и соберём нашу группу. Ок?

— Ок, — прошептал Сергей убегающей в метро девушке и на прощанье поднял два пальца вверх.

Снежана на мгновенье задержалась у входа в тоннель, обернулась, ей вслед смотрел высокий блондин в капюшоне, с гитарой за спиной. Он, как настоящий рок-музыкант, поднял руку с двумя оттопыренными пальцами. «Дитя», — подумала она и по увиденному образцу тоже подняла руку.

Вечная проблема — нечего надеть. Никто из живых так и не решил её. Снежана Янович не исключение. Одеваться со вкусом её учила няня. И не было конца этой красивой науке. Мама надумала даже открыть курсы в своём салоне, но Анастасия Сергеевна отказалась так категорично, что в ответ хозяйка салона смачно нецензурно выругалась.

Тугие чёрные джинсы обтянули ножки, сели как влитые, белый пуловер из мягкой шерсти с чувственным вырезом приоткрыл грудь, а на запястье лунным серебром заиграл браслет. В любом зеркале — загляденье, но модель нашла десяток изъянов и разрыдалась бы на плече няни, однако та ушла, лишь на порог ступила хозяйка дома, глаза её заплыли и блестели сальным блеском пьянства. Снежана по привычке потянула носом — запах алкоголя, едва уловимый. Мать насупила брови и рявкнула: «Ну, чего выкатила глаза бесстыжие? В салоне налоговая… Все нервы измотали, так их раз…» «Психушка тебя ждёт», — подумала дочь, но промолчала. Из детской доносились Мишины крики. Малыш скучал. Некогда красоваться перед зеркалом, нет сил препираться с матерью.

Занятия пролетели как дневной сон. Каждую свободную минуту вспоминали вчерашнюю игру. Дашка шутила лихо, вчера бы так. Веселье остановил звонок на последнюю пару. Английский. Настроение падало у всех. Англичанка забыла, что она русская, и пытала студентов, как английский переселенец аборигенов. Дашка должна была спасти родной коллектив.

— Решено, — сказала она со звонком. — После пары — все ко мне. Передавайте гроши.

На пятиминутке она подкатила к подруге и навалилась на неё авторитетом:

— Снега, ты самая богатая, вливайся в коллектив!

Молча, не поднимая на старосту глаз, Снежана положила свою долю «грошей» на парту. Лунный отблеск браслета ударил Дашке по глазам, зрачки её тут же сузились, и она полушёпотом спросила:

— Эй, девчонка, колись — не ты ли вчерась по проспекту с Белянским газала? Говори правду. Ксюха что-то мне вчера намякивала.

— Даш, о чём ты? — вздохнула Снежана и подняла чистые глаза с аккуратными стрелками. — Вчера меня отец на машине забрал, прямо у крыльца, так что пусть Ксюха дышит спокойно.

Англичанка вернулась в кабинет раньше звонка. Старосте пришлось занять своё место на последней парте. На её круглом лице розовыми пятнами проступила досада — так и не дожала подругу, а ведь могла.

В конце пары Снежана ускользнула, исчезла, как тень. Не заметил никто. Даже англичанка. В разлинованной тетрадке она поставила Янович красный плюсик, что означало «наивысший результат», и потеряла голову. Не запомнила: отпускала ли студентку или отослала с поручением? Даша тоже не запомнила, только процедила:

— Всегда эта Янович выкрутится. Оболванит кого угодно. Ничего. Я с ней разберусь жёстко.

А Снежана по переходу летела в соседний корпус. На крыльцо. Доигрывать второй акт.

В конце лестницы, растирая снег утыканным стальными шипами ботинком, в подошву которого был впаян свинец, её ожидал влюблённый в кураторшу Аннушку Сергей. «Какие волосы, — подумала Снежана, любуясь солнечными завитками. — Ни у одной девчонки таких не видела». Она сбежала по лестнице и поздоровалась с такой теплотой в голосе, что, казалось, наступает весна. Сергей вздрогнул. Мысли-скакуны не сразу отпустили его.

— Привет, — послышалось из чёрного капюшона. — Выдвигаемся? Или ждём?

— Ждём и выдвигаемся.

— Тебя Снежаной зовут?

— Да, — кивнула Снежана.

— Клёво! Я и не поверил, думал — развод. Слушай, я буду тебя звать Снежинкой, о’кей?

— Клёво, — рассмеялась Снежинка, — о’кей.

— Ну, и куда двигаемся? Где Аннушка? — перешёл к делу блондин в чёрном капюшоне.

— Сергей, я сделала всё, как ты просил, — пропела Снежана. — Всё. Аннушка в прекрасном настроении. У неё даже вторая глава диссертации с ходу написалась. И всё благодаря тебе. Нам многое надо обсудить. А здесь так холодно.

— Может, в кино? Или на флэт завалим? — спросил Сергей, предлагая руку холодеющей Снежинке. — По дороге перетрём.

Снежинка опять кивнула.

— Я рада составить тебе компанию. Кино так кино. — Снежана прильнула к его плечу, мурашки пробежали по её спине от прикосновения к как будто уже родному человеку.

Сергей вздрогнул, словно его пронизал электрический заряд, и отстранился от просиявшей спутницы.

— Э-э-э! Но ты это… Ты ж не думай, что у нас свидание и всё такое.

— На этот счёт будь спокоен. — В мгновение ока Снежана снова надела соскользнувшую было маску. — Никаких свиданий! Мой жених — деспот-аспирант. Ревнивый! Он меня даже с подругами не отпускает, только с Аннушкой позволяет общаться. Она ему нравится как человек.

— Они знакомы, я правильно понял? — осведомился Сергей, теряясь в свете честных глаз.

— Более чем! Они вместе работают и в библиотеку ходят. У них один руководитель диссера. Я тебе не сказала, это благодаря моему жениху мы с Аннушкой и подружились, — ударила козырем Снежана.

— Вот это новость! Вау — и все дела.

— Да. Моему жениху трудно угодить. Он не слишком уважает женский пол. Среди учёных это не редкость. Но Анна — исключение. Он считает её суперумной. Мы часто проводим время втроём. Она назначена свидетельницей на моей свадьбе. Понимаешь, мы часто втроём. Это напрягает. И я счастлива, что появился ты. С тобой прикольно. Ты — классный. По-моему, Аннушка, запала-таки на тебя. И я рада. Теперь нас четверо. Слава станет ближе ко мне, и за подругу теперь моё сердце спокойно, она избавится от одиночества, она встретила человека…

Снежана опять взяла его под руку. Сквозь куртку она почувствовала, как тает напряжение, как обмякли его мускулы. Он молчал, зачарованный голосовыми волнами новой подруги, и как-то забыл о теме «деспот-жених и Аннушка», не заметил, как завёлся на тему Sex Pistols.

— Они самые классные чуваки, громкие, яростные. Они хотели всё и сейчас. Их всё достало: королева грёбаная, государство. Они — добро…

Снежана кивала.

— Конечно, да… я понимаю… Да, особенно Сид Вишес — классный. Жалко его. Иногда мне кажется, что он ангел, зло просто не прилипало к нему… Серёжа, а почему Сид басуху так толком и не освоил?

Сергей сбросил капюшон и, размахивая свободной рукой в кожаной перчатке, на тыльной стороне которой был вышит белыми нитками череп, уже нагромоздил перед спутницей небоскрёбы панк-идей и случаев из жизни Ramones. Снежана затаила дыхание, как будто покатилась на саночках, со скоростью, с задором, дух захватывает! Но как же долго эти саночки пришлось потом в гору тащить, а как тяжело.

Глаза её горели интересом и вниманием к теме панк-рока, Ramones и Sex Pistols, её лицо казалось милым и восторженным одновременно, как будто только что Снежана познала недостижимую для её ума тайну, прикоснулась к открытию, которое совершил её собеседник. От восхищения его умом и знаниями она стала счастливее и просвещённее. Снежана вела себя точно так, как учила няня: улыбалась мило, восхищалась искренне и задавала те вопросы, на которые собеседник сам хотел ответить.

Волна панк-рока вынесла Снежану и Сергея в фойе кинотеатра. Окна во всю стену, кожаные диванчики под пальмами, райская клетка для попугаев, по объёму сравнимая с небольшой кухней городской квартиры, запах кофе и шорох попкорна. Пара молодых людей расположилась на диване у окна, по стеклу которого лился прозрачно сиреневый свет. Они держали в руках картонные стаканчики и потягивали из отверстия в крышке огненный эспрессо.

— Серёжа, прошу, возьми деньги. — Снежана рукой фокусника всунула бумажку в боковой карман куртки Сергея. От неожиданности он отпрянул, но возразить не успел. — У нас же не свидание! Мы просто собрались выработать план, который всех сделает счастливыми, — твердила Снежана.

Без слов Сергей рукой не фокусника, но мужчины вернул бумажку, запихал в сумку Снежаны и спросил, как будто только что вспомнил о самой главной своей цели:

— А где сейчас Анна?

Снежана распрямила плечи.

— Они опять с моим женихом, опять стряпают новую главу. С утра были в нашей библиотеке, мы в буфете вместе посидели, недолго правда, и говорили только о роботах. А после они к Славе домой укатили, его так зовут, Болеслав. Так и его папу, моего тестя-профессора, зовут. У Славы спина болит от стульев библиотечных, он лёжа часто работает. Вот, как обычно. У него и литературы — тьма, и руководитель на одной площадке живёт, словом, у него удобнее всего. А в общаге оставаться Слава не может, на него скопление народа давит, не выдерживает. Тем более у Аннушки соседка не очень, она второй год её отселить не может.

Сергей нахмурил брови и одним глотком допил остывший кофе. А Снежана продолжала, наслаждаясь пальмами и чириканьем попугаев:

— Меня тоже звали. Но мне, честно, так скучно, когда два близких человека собираются и строчат свои диссеры, а я без конца варю им кофе, строгаю бутеры и тупо сижу у телика в другой комнате. Вот, сегодня сбежала, и очень рада. Мой фрэнд не любит кино, даже по телевизору не смотрит, а я обожаю, здесь у нас семейное разногласие. А вот Аннушка, запомни, запомни-запомни, тоже не любит фильмы смотреть, мы с ней ни разу в кино так и не выбрались, — выдохнула в момент истины Снежана и не солгала.

Голос великана из громкоговорителя пригласил зрителей в кинозал, и сказочные двери отворились, а Сергей шагнул и остолбенел, глядя на Снежану. Она же потянула его за руку на крутую лестницу, на самый верх. Два сиденья, обтянутые синим бархатом, и две дощечки, покрытые лаком, совсем рядом, впритирку, так что две руки не умещаются.

Когда свет погас, он наклонился к ней и спросил:

— Балерина, а деспот твой обо мне знает?

Волосы Снежаны щекотнули его лицо, и он тут же утонул в неге. Ответ Снежана прошептала ему на ухо, но разум Сергея уже ничего не услышал, кроме невесомо мягкого «Серёжа». Губы Снежаны нежностью коснулись его щеки, и тот чуть не замурлыкал.

Но люди из высшей касты мутантов ворвались в его сознание — будущее родной планеты в опасности, власть захватил коварный электронный мегамозг. На кульминации Сергей утомился: опять затяжные мордобои в подвалах, где на любой сантехнический вкус вытянулись параллели труб. От скуки ноги его заныли. Выбираясь за границу дощечки, он прильнул к своей спутнице, и стало неважным, кто из ковбоев опять спасёт мир.

— Аннушка, наверное, рассказала, — шепнула ему на ухо Снежана. Волосы её заласкали Серёгины щёки. Тот онемел, оказался словно парализован. — А то бы пришлось целый вечер с ними коротать. Тоска. Вот посидишь с нами вечерок за диссером, поймёшь, как это скучно.

Онемевший Сергей так и не сосредоточился, а в его груди открылась воронка неопределённости. Он как будто терял сам себя в пульсирующем водовороте. Когда мощность воронки ослабевала, Сергей украдкой касался плеча Снежаны или колена, отчего нега волнами расходилась по его венам и артериям и ударяла в виски.

Наконец буквы запрыгали по экрану. Мегамозг сдулся, накачанный янки сделал глоток виски и выпятил кирпичеподобный подбородок, а волосы Снежаны застряли в замке куртки, и на глазах её выступили слёзы, отчего Сергею захотелось врезать янки по челюсти, но он просто натянул молнию и дёрнул собачку, а нарастающая волна зрителей вынесла молодых к выходу.

Тут же зима сцапала пару в свои объятия и осыпала снежной пудрой, как будто благословила, и Сергей не выпустил больше Снежану, прижал к сердцу, и пульсирующая воронка в его груди закрылась и затянула молодых людей на самое дно.

Снежана ответила на поцелуй с такой страстью, как будто и тонула, и горела. «Бедная Лада, — пронеслось у неё в голове, — без него и правда жить нельзя».

Она чуть не заплакала, но вырвалась-таки из желанных объятий и бросила в морось:

— Это вышло случайно. Мы же… не на свидании. Мы… просто обсуждаем план, у тебя отношения с Аннушкой, вот это и обсуждаем.

Сергей протянул руку и проговорил, слова дались ему с трудом:

— Ну… давай забьём стрелку? Делов-то. Раз надо так, официально… Идёшь на свидание?

Снежана просто кивнула и протянула руку. Они обнялись и побрели вдоль проспекта, будто не касаясь ногами земли.

Спустя семь дней счастья над головой Сергея и Снежаны родилось новое небо, Сергей подарил Снежане кольцо и розы. Они целовались под голым клёном университетской аллеи. Так начиналась летопись молодой семьи.

На занятиях Снежана прятала глаза и напускала серьёзность на лицо, но выдала-таки себя на восьмой день, когда залюбовалась колечком на безымянном пальце.

— Так! Снега! Только не винти. Ты, что ли, Белянского подцепила? — наехала Даша и обхватила руками её голову. — Я права?

— Даш, никого я не цепляла. Чего ты нападаешь? — не сдерживая света глаз, парировала влюблённая Снежана и увернулась от преследовательницы.

Староста расставила ноги на ширину плеч, преградив подруге путь к отступлению:

— Всё тайное, Янович, становится явным. Лучше сразу признайся. Я сегодня Андрюху допытаю, ой не зря он про тебя намедни расспрашивал.

— Вот, вот. Попытай своего Андрюху. Может, это у меня с ним отношения. Выясни, надо развивать твои способности сыщика, — отшутилась Снежана. Возможно, в это мгновение староста и выпустила бы подозреваемую, но улыбка блаженства выдала её. Даша прокрутила в своём любопытном умишке собранную информацию и в Снежану впилась клещами.

— Ну, хитрюга, колись! На тебе написано, только идиот не заметит. Точно, ты Серёгу цепанула. То-то я смотрю, он вечерами дома не бывает, уже неделю. Я думала — так кто? Потрясающе! Лучше в общагу не заходи, тебя соперницы на части порвут. Даже я тебя не отмажу. Обалдеть! Сама себе не верю! Расскажи, поделись опытом, как тебе удалось? Это из области невероятного!

— Да, — сдалась Снежана, — мы с Сергеем встречаемся. Больше ни одного коммента. — Обвиняемая скрестила ладони у Дашкиного лица. Дребезжание звонка остановило внезапную пресс-конференцию на целых полтора часа, на протяжении которых воздух в аудитории скрипел раздражением краснощёкого препода, которому из года в год не повышали зарплату.

Последняя пара, время летит, отсчитывая самую высокую скорость. Скулящий февраль стал июлем, аллея перед учебным корпусом — Ривьерой. В гардеробе Дашка наматывает бесконечный шарф на толстую шею и не отрывает взгляда от прозрачной стены, за которой, на крыльце учебного корпуса, обнимаются два родных ей человека. Высокий блондин в чёрном укороченном пальто и чёрных джинсах и стройная брюнетка в белой куртке. Волосы девушки падают на белый мех капюшона, а на пальце сияет кольцо.

— Снежинка, у тебя ресницы седеют от холода, погнали ко мне в общагу, на репу? Андрюха от счастья запоёт чисто.

Снежинка залилась смехом:

— Ой, Серёжка, мне в общагу нельзя, староста запретила, сказала — носа не совать! Смертельная опасность!

Сергей прижал черноволосого ангела к груди:

— Что за лажа? Какая опасность? Со мной — ничего не бойся! И Дашку, ну, не очень, меня только слушай. О’кей?

У Снежаны закружилась голова, и ноги оторвались от холодного бетона. Невесомость. Дашка намотала шарф и ухватила пуговицу на пальто, пальцы её теребят суровую нить, которой прихвачена пуговица, а взгляд её также устремлён на влюблённую пару за стеклом.

Высокий блондин в чёрном подхватил девушку, которая теряет землю под ногами, и прижимает её к груди. Губы его целуют её растрёпанные невесомостью волосы. Он так и двинулся к остановке, не выпуская из рук свою ношу в белой куртке.

Лишь под заснеженным козырьком остановки Снежана снова ощутила под ногами твердь. Оказавшись в привычном вертикальном положении, она посмотрела в глаза своего единственного мужчины, оставляя в них своё тепло, которое пролилось на его сердце. Губы её с нежностью пролепетали:

— Серёжа, поедем ко мне? Я тебя накормлю вкусно-вкусно, с братом познакомлю и с няней.

— Да!

— Да?

— Да, хочу к тебе домой! Хочу, чтобы ты кормила меня с ложечки и уговаривала: «За маму, за папу, за брата».

— За няню! Это слово мне дороже слова «мать». Ты сразу поймёшь, когда узнаешь мою Анастасию Сергеевну. Вы полюбите друг друга, я не сомневаюсь.

— А брат? Вдруг, ну, типа против будет?

Тень пробежала по лицу Снежаны.

— Наш автобус, — сказала она и потянула Сергея за руку. — Мы станем единым целым в вечности, там всё теряет смысл, всё, кроме любви, — пропела она, заскакивая на ступеньки пустого автобуса.

Сергей ответил ей припевом любимой песни:

— «И мы с тобою будем вместе, как Сид и Нэнси, как Сид и Нэнси».

— Ещё круче, — прошептала Снежана, целуя его.

На станции метро она набралась смелости и проговорила:

— Серёжа, мой младший брат… прилипнет к тебе с порога. Придётся повозиться с ним, в кубики поиграть, книжки полистать. Ты мобилу выруби и спрячь, в пальто оставь, не показывай ему — выпросит. И тогда — гуд-бай, айфон. Он обожает телефоны разбирать на детали, кнопки может выкрутить. Я свой на буфете прячу. А у няни уже второй в этом году. Она забывает и… — Мобильник зажужжал в руках хозяйки. — Староста, — сказала она, — не отвечу. Вот разведчица!

По рельсам загрохотал приближающийся поезд, слова утонули в его шуме. Сергей прокричал любимой на ухо:

— Миша такой маленький? И в школу не ходит?

— Не ходит! Но не маленький. Ему десять. У него другая жизнь, не такая, как у нас. Он — особенный!

— Здорово! Индиго, что ли? Не надо учиться?

— Типа того.

Чёрный туннель проглотил поезд. Снежана положила голову на плечо любимого и закрыла глаза.

III

Второй день Ярила заливает червонным золотом самый центр Европы. Сотрудники «Икара» поглядывают в просветы жалюзи. Янович не успел появиться — и тут же ушёл, ушёл в отпуск, поэтому каждый мечтает поскорее покинуть офис, чтобы искупаться в солнечном дожде. Все как один улыбаются в предвкушении жизни на воле. И никто из них не догадывается, что же приготовила им главная женщина.

Парусами надувает шторы сквозняк, ворвавшийся в кукольный кабинет главного бухгалтера, а на сегодняшний день — финансового директора и держателя тридцати процентов акций крупнейшего в республике холдинга «Икар». Органза не вынесла напора разбушевавшегося гостя — хрустнули и оборвались разом крючки на карнизе, оборвалась его паутинная душа.

Аристократичным кулачком стукнула хозяйка кукольного кабинета по своему столу, на котором заплясали рабочие, ещё не доведённые до ума документы, и вошедшую со сквозняком секретаршу гневом пронзил взгляд главной женщины «Икара». Секретарша от страха закрыла глаза. Над её головой громыхнул голос:

— Двери! Закрой!

Выбеленные волосы секретарши встали дыбом, когда она обеими руками потянула на себя ручку двери. Наконец непрошеная гостья затворила дверь кабинетика, и её сухие, выжженные химическим воздействием пряди спокойно упали на плечи.

— Орангутанг бы уже запомнил, — повысила тон голоса хозяйка «Икара» и кукольного кабинета, — окна в коридоре надо закрывать! Что, дымила? — с упрёком в голосе спросила она.

— Вы и сами хороши, Елена Юрьевна, — вытянув лебединую шею, прогундосила виновница хаоса, — у всех давно жалюзи висят, а вы как в Средневековье, ей-богу.

Елена Юрьевна закрыла ладонями бледнеющее от гнева лицо и перевела голос в деловую октаву:

— Лена, готовь приказ на подпись Гацко о запрете курения в местах общественного пользования, в случае неповиновения штраф — две базовые величины. Приказ вступает в силу со дня подписания, то есть сегодня. Это раз. — Елена Юрьевна вошла во вкус. С некоторых пор она стала единственной, кто нагружал новенькую секретаршу поручениями. У Леночки даже сложилось впечатление, что если бы не эта «доставучая грымза-бухгалтерша», то работа секретаря директора была бы вполне себе файная, как у модели. Ходишь себе на здоровущих каблучищах, дефиле практически, и взгляды собираешь, и завистливые, и восхищённые. Маникюр можно сделать, кофе попить и макияж нанести такой театральный, что с самого последнего ряда столов главного офиса станет видно, как над её глазами опахалами машут ресницы, а яркие губы надуваются капризами.

А Елена Юрьевна, расхаживая по кукольному кабинету, продолжала, усилив властные интонации:

— Все разбросанные по твоей вине документы собери и подшей, карниз — почини. Это два. Я иду в народ. Буду в зале. О проделанной работе отчитаешься через полчаса. Это три. Выполнять! Времени на раскачку нет. Наводим порядок согласно приказу директора. Не криви губы, ты первая должна была уяснить — нас ждёт аудиторская и ещё бог знает какая проверка.

Главная в «Икаре» женщина улыбнулась своему отражению в зеркале платяного шкафа, тоже старомодного и кукольного, и хлопнула дверью.

На пороге стеклянного зала офиса, где квадратные метры утыканы сотрудниками, как игрушечный полигон солдатиками, она остановилась и сжала кулаки. Ей предстояло встряхнуть засыпающих от сытости подданных «Икара», вынести им мозг и припарить их точки соприкосновения с кожей офисных стульев.

Главная женщина знает точно — полный порядок царит только в бухгалтерии. В остальных отделах теряют бумаги, даже целые папки, в расчётах ошибаются, а в документах исчезают не только слова, но и предложения. «Халтура» — напечатано на каждом лбу её коллег. «И эти люди… — пронеслось в голове Елены Юрьевны. — И эти люди… каждый месяц кто-нибудь на кого-нибудь доносит, каждый месяц кто-нибудь требует бóльшую зарплату. Он сам виноват, — решила главная женщина. — Распустил народ, ослабил вожжи… на работе скучает. Как будто на свете самое главное… — Мысль её оборвалась, заплутав в чаще «главностей». — А замы! — вернулась к рассуждению главная женщина. — Ипатов — просто жесть. Не тянет… Развёл подхалимов и ублажается их речами. А Гацко… может, в цирке есть вакансия?»

— С сегодняшнего дня я ваш директор, — прогремело на весь зал. — Валерий Леонидович в долгосрочном отпуске. — Елена Юрьевна оглядела офис — десятки мест зияли пустотой. Она сощурила глаза и продолжила: — Вы, как видно, уже в курсе.

Народ, разнеженный майским солнцем, взирал на своего бухгалтера с ленцой, холодными тупыми зрачками. Не все сотрудники поняли: это начало ледникового периода. И всё же, вытекая из сахарных уст самой главной женщины, новая истина хмурила лбы служащих «Икара».

— Сегодня объявляется санитарный день. Все работаем до победы. Никаких галимых документов. Всё, всё уничтожить! У кого останется беспорядок сегодня — штраф завтра. Покидать рабочее место разрешается только после согласования со мной, со мной лично! — в напряжённой тишине прокричала Елена Юрьевна.

В ответ с третьего ряда раздался голос протеста. Его подала пятидесятилетняя фаворитка отставного Александра Ильича:

— Рабочий день, Елена Юрьевна, до 18:00. Хоть вы и провозгласили себя директором, Трудовой кодекс нарушать не имеете право!

— По Трудовому кодексу этот рабочий день станет для вас последним, если до 18:00 вы не представите мне, согласно вашим должностным обязанностям, полный отчёт о ходе выполнения инвестпроектов предприятия, со статистикой, по утверждённой форме. Вам понятно, госпожа ведущий экономист? Напоминаю, этот отчёт вы должны представлять не позднее 20-го числа каждого месяца. От вас даже за март сведений не поступило! Это весомое основание, чтобы разорвать с вами контракт.

По вздрагивающим щекам фаворитки поплыл макияж, маскирующий возраст. Она опустилась на стул и опустила глаза, а главная женщина добила её испепеляющим взглядом и сама просияла — плоды смирения посыпались прямо к ней в руки. Сотрудники, все как один, вытянулись в направлении её вектора и в унисон застучали по клавиатурам.

— Отсутствующие. Если не появятся на рабочих местах в течение часа — подпишу завтра же их заявления об увольнении. Доведите до сведения.

Программное выступление задаваки-бухгалтерши Санёк прослушал без отклика в сердце и в общей суете затосковал. Холодящее спину чувство безысходности напало на него на пороге родного кабинета и расползлось по всем жилам. Так повторялось уже не раз. Санёк справлялся с этой бедой стандартно — стакан виски и Интернет, запрещённая реклама или танцы плоти сменяли друг друга на двадцатитрёхдюймовом мониторе.

Но сегодня верное средство подвело. После первой же итерации уныние защемило сердце ещё сильнее. Перед глазами то и дело проплывал образ Яновича, он смотрел на Сашку как зверь, будто резал бритвой. И не отделаться от него, и не сбежать. Плывёт и всё норовит Санька за грудки схватить и размазать по столу приёмной, новой секретарше на потеху. Теперь ей хоть на глаза не показывайся, и этой задаваке из бухгалтерии тоже. И как ему, молодому талантливому шефу, руководить на высоком уровне? Когда эта, известная всем пресс-служба, разнесла весть, как крутой шеф вытирал ноги о своего заместителя. Может, на Ленку при всех наорать, повод найдётся — она то на телефоне висит, то курит, да и компа не знает ни хрена, тычет одним пальцем по клавиатуре. Санёк опрокинул ещё полстакана вискаря и ход мыслей остановил, заветное средство не сработало и со второго подхода.

А на экране зубастые тёлки выкатили силиконовые прелести, чуваки прикольнулись со старухами на пляже, тайская баня…. Не проняло. Санёк кликал по бегущей ленте, и пот покрывал его лысеющий лоб, икота пробивала горло. Надежда уносила его в самую глубь бесконечной сети.

И вот от удушения тоской Саньку вызволил похожий на Депардье герой рунета, академик и мессия в одном лице. Гацко вздохнул. Наконец-то нашёлся человек — дока в знании «естественной эволюции живой материи» и открыл Саньке глаза на эту самую эволюцию. Согласно которой он, Александр Гацко, живёт на Земле уже не в первый раз. Вот радость-то! Значит, и не в последний! Просветлённый Санька тут же набулькал в стакан ещё виски и не успел донести до рта — в одно мгновение его сморила сном только что открытая истина, лоб тюкнулся в гладкую поверхность стола.

Санёк приподнял голову и нахмурил брови, когда на пятнадцатом километре документального проекта нефтяники буром врезались в «точку перехода между разными измерениями». Монитор забрезжил далёким огнём, и вновь пробудившийся для истины Гацко прилип к экрану. Из точки перехода выскочило адское существо и насмерть перепугало нефтяников, Санька тут же протрезвел и покрылся холодным потом. Несмотря на то что дело было в далёком 91-м, Санёк воспринял происходящее близко к сердцу и поднял стакан за здоровье нефтяников. Его осенило — вот оно: из этой скважины несколько существ повыскакивало, ребята всего не заметили, потому что за водкой умчались. И эти хищники не просто расползлись, как гады, а захватили народные месторождения нефти и газа, а заодно «Норильский никель» и «Уралкалий», пока ребята на стакане сидели. Санька выпил ещё глоточек за здоровье нефтяников и осознал, как адские гады всех вздули! Костюмы надели, говорить научились, размножаться стали.

Но адские твари не обманут Гацко — он видит, кто хищник! У этих гадов под человеческой кожей — волосня мокрая и присоски чмокающие! Даже господин академик, похожий на Депардье, не дошёл! Надо ему подсказать, мессия всё-таки. «Слышь, друг, — обратился Санёк к гению на мониторе. — Ваше просветлейшество, что делать будем? Форбсы российские — не настоящие… Да что ты про самолёт на Луне, — выпятил губу Санёк, — пусть там лежит. Лётчик мёртвый? Ужас! Надо похоронить парня. Я могу помочь». Сашка выпил за упокой души погибшего пилота. Трагедия, конечно, масштаб! У Саньки вышибло слезу. Самолёт на выходе из Бермудского треугольника столкнулся с Луной. О как…

Ох, труды вы непосильные спасения человечества! Забылся Санька, потерялся в космосе со стаканом виски в слабеющей руке.

В полночь мониторы погасли, чай на кухне остыл, а водитель Петя задремал на посту охранника в кабинете системного администратора и своего друга Лёвы. В стеклянном зале замирал шелест проверенных документов. Сотрудники зевали и поглядывали в окна, но команда «Отбой» так и не звучала. Всё оттого, что главная женщина окопалась в кабинете отставного зама и, потеряв счёт времени, рыла папки и ящики стола. К её коленям жалким котёнком притиснулся бумажный мешок, наполовину заполненный скомканными и порванными листами. Отставной замдиректора услаждался восхищёнными взглядами, но никому в этом не признавался, даже самому себе, поэтому на стенах его кабинета красовались бесчисленные грамоты и дипломы, а на полках — кубки и статуэтки, некоторые из них напоминали фигурку «Оскара».

Когда главная женщина зевнула, вспоминая домашнюю спальню, разом взвизгнули латунные кубки на полках, а за дверью послышался нарастающий крик: «Помогите!»

— Это второй зам надрывается, — прокомментировал Петя, просунув взъерошенную голову в открытую дверь кабинета отставного первого зама, и вместе с главной женщиной бросился в другой конец коридора, к источнику крика. Самые активные сотрудники в стеклянном зале тоже подскочили.

Орал второй зам. То ли во сне, то ли уже наяву Санька отгонял от себя маленьких злобных существ, похожих на тварей из ролика про нефтяников. Получалось у него без успеха, злобные карлики суетились и по очереди прыгали к нему на грудь. А подоспевшие на помощь бухгалтерша со свитой, верными ей сисадмином и водителем, оказались предателями. Они не помогли Саньке, нет, а, наоборот, скрутили ему руки и запихнули на диван его щуплое тело, а бухгалтерша плеснула ему в лицо холодной воды, целый стакан. Санька завопил от возмущения — подумать только, он, настоящий директор, собственник, кормит этих бездельников, а они руки ему крутить! Но злобные карлики испугались-таки крутую бухгалтершу и растаяли все вместе, как Снегурочка в лучах Ярилы. А бухгалтерше всё мало! Принялась своего директора по щекам хлестать и шею холодной водой натирать, садистка.

Санёк так и завопил: «Садистка!» — но голос его ослаб, и мучители услышали только петушиное сипение, а бухгалтерша тут же стала угрожать ему официальной наркологией. Угрожать своему начальнику, процентодержателю!

Саньке пришлось проглотить гордость, а вместе с её горечью — ещё и пачку активированного угля. Щёки его побледнели, а по нижним векам пролегла тень — мученик в руках агентов мракобесия, которые живут в реальности низменного, унижать просветлённого для них забава.

— Всё, убаюкали! — последнее, что услышал второй самый настоящий директор и отключился, хрюкнув в колено главной женщины «Икара», которая изобразила брезгливую улыбку на лице. Выпавший из строя боец «светлых сил» уснул, впал в анабиоз на кожаном диване, поджав ноги, укрытый собственным белым плащом. Лёва стянул с него белые туфли, остроносые, фасона «Маленький Мук», и отшвырнул их.

— С кем приходится работать! — поморщился он.

Петя тут же развил поданную другом мысль.

— Я занимаю две должности, официальную и… алкашей каждый день нейтрализую, сегодня вообще двоих уложил. Значит, Елен Юрьна, — Петя хрустнул кожаным рукавом чёрной, как вороное крыло, косухи, — придётся вам платить мне двойной оклад.

Главная женщина развела руками, улыбка пряталась на краешках её сухих губ:

— Петя, и ты?..

Юноша прибавил смелости в свои карие арабские глаза и продолжил, подтягивая сползающие джинсы, чёрные и узкие, как трико гимнаста:

— Я жизнью рисковал! Супруга шефа — горячая штучка. Наш малышок, — Петя кивнул в сторону сопящего под белым плащом зама, — рядом с ней просто белый зайка. И то Лёвку впарило! А меня наш малышок укусить хотел, за локоть! — пожаловался Петя, а Лёва кивнул, не разжимая белых губ. Его тоже карие, но, в отличие от Лёвиных, европейские глаза расширились и происходящему не верили, не верили себе.

Тишина запорхнула в открытую дверь и внезапно набросила рубаху усталости на госпожу Метлицкую, а в ясные её глаза бросила сонного песку.

— Хорошо, — зевнула главная женщина, — завтра… обоим выдаю премию в размере оклада. Я теперь главная, самая главная. Утром напомните.

Тройка спетых друзей почти в обнимку выплыла из кабинета последнего зама. Офис опустел. В приоткрытые окна затекала майская прохлада и выстилала пустые рабочие места, воздух офисного аквариума загустел цветочным ароматом, одиночные ответственные работники дремали, вдыхая благовония весны. При виде главной женщины они встрепенулись и зашелестели бумажками, а Елена Юрьевна застыла на одном вздохе обиды.

— Всех уволю, кто ушёл, — произнесла она на выдохе и сжала аристократические кулачки.

— Гацко, значит, повезло! — нашёлся Лёва.

— То есть? А! Дошло! — голос главной женщины потеплел. — С этим, — Елена Юрьевна вытянула подбородок в сторону кабинета последнего зама, — пусть директор разбирается, а по мне, его надо гнать поганой метлой — никакого толку. Я вот до сих пор не знаю, какие у него должностные обязанности.

— Какие? — рассмеялся Лёва. — Процентодержатель! — Длинный нос его победно хмыкнул.

Елена Юрьевна вскипела:

— Пусть он дома свои проценты держит, подальше от «Икара». На работе он чем занимается?

— Как чем? Порнушкой в сети, стреляет, пиарится в «Одноклассниках»! — выдал горькую правду компьютерный гений и рассмеялся. Петя тоже загоготал. Одиночные сотрудники стеклянного зала затаили дыхание.

— Как стреляет? — схватилась за голову Елена Юрьевна. — Лёва, почему ты ему заглушку не поставил? У всех заглушки. Почему Яновичу не сообщил, не доложил?

— Как же, не доложил! — ответил Лёва, повышая тон обиды в голосе. — Этого бугра попробуй тронь, у него зависимость уже — ни дня без боя! А Яновичу всё фиолетово. Он у меня весь год одно и то же спрашивает: «Как репликация прошла?» И убегает, я и рта не успеваю открыть. Да и на работе он, как пингвин на экваторе, редкий гость.

Главная женщина закусила сухие губы:

— Пить хочется, — сказала она и встала у окна. — А знаете что? Друзья-коллеги, ступайте домой. Берите такси. Завтра рассчитаю всех. Ступайте.

Одиночные сотрудники перенеслись на остановку такси со скоростью приведения, как будто и не было никого. Лёва и Петя умчались на кухню за водой. Они знали, что Елена Юрьевна ничего, кроме воды и кофе, не пьёт, даже чая или молока. И кофе варит как лучший в мире бариста и пьёт только тот кофе, который варит сама. И Лёва с Петей на работе пьют только тот кофе, который готовит Елена Юрьевна в медной турке, неприкосновенной для любого другого сотрудника, особенно для новой секретарши.

А сейчас главная женщина подпирает лбом стекло и дышит неровно, как будто хочет вдохнуть как можно больше воздуха. Волосы её, прямые, светлые, растрепал сквозняк.

Выбегая из кухни, компьютерный гений замер у входа в стеклянный офис. Водитель Петя пошатнулся на худых, обтянутых джинсами ногах и чуть не выронил литровую бутыль с водой. Друзья уставились на свою покровительницу, купающую уставшее лицо в сквозняке, и переглянулись, убеждая себя, что всё увиденное — правда. У Елены Юрьевны за ухом, по дуге обнаружилось тату из трёх слов на английском. Материнский образ главной женщины рассыпался в момент.

— Ну, — выдавил из себя Петя, — мы тоже с Лёвой на тачку… Мы на одной… Мы рядом.

— Мы рядом, — подтвердил Лёва, не мигая европейскими карими глазами.

— Конечно, — пришла в себя главная женщина, — ступайте.

— А вы?

— А я? Скоро муж подкатит на джипе…

Водитель Петя сгрёб обалдевшего друга и потянул его к выходу. Он теперь сбегал от неизвестной ему женщины, которую ещё минуту назад хотел подвезти домой на своей машине, потому что роднее человека на «Икаре» у него не было.

— Ну и облом, — прошептал Лёва и вздрогнул, незнакомая женщина окликнула его.

— Лёва! Завтра же поставь. Утром. На Гацко внимания не обращай — я теперь самая главная, Янович дал мне все полномочия.

У выхода из стеклянного зала друзья повернулись лицом к Елене Юрьевне и по этикету улыбнулись.

— Ребята, завтра не опаздывать! Вы у меня элита, — отдала команду главная женщина, не подозревая, что секрет её открылся.

— Я тоже пойду. Пусть Петька меня сначала отвезёт, — выпалила из приёмной секретарша, на ногах-ходулях залетая в стеклянный офис. Выбеленные её волосы с одного боку встали дыбом, а с другого примялись от долгого сна на столе за компом. Секретарша хлопала поредевшими ресницами и фокусировала взгляд. Дерзкий звонок в приёмной спутал её планы.

— Лена, у тебя вызов, — сказала Елена Юрьевна и указала ей на дверь в приёмную.

— Нет! — заистерила Лена. — Нет! Это долбанутая тётка Гацко. Она пытает меня всю ночь. Мелкого своего ревнует. Сколько можно? — Лена всегда смягчала звук «ж», на западный манер.

— Ладно, свободна, — приняла на себя удар главная женщина и поспешила в приёмную. Телефон заглох и спустя мгновение заверещал.

— Не рвите связки, Наталья Лазаревна, — громыхнула в трубку главная женщина, — в телефоне амплитуда колебаний ограничена, и силу вашего голоса я оценить не могу. Алесандр Дмитриевич? Отдыхает в своём кабинете после выпитой им бутылки виски. Да! Какие корпоративы? Очнитесь! Он сам набрался, пока мы вкалывали и за него… Утром! Милочка, он перезвонит вам утром. И… ещё один ваш частный звонок на наш рабочий телефон — ответите по закону за хулиганство. И я, как финансовый директор, да-да, ты не ослышалась, как финансовый директор, удержу штраф в пользу предприятия в размере месячного заработка твоего сожителя. Ясно тебе?

Телефон отключился. Елена Юрьевна вздохнула и остановила взгляд на двери в директорский кабинет. «Почему? Ну почему они женились на деградировавших тётках?» — спросила она у своего разума десятитысячный раз и задумалась, сидя на столе в приёмной. Из размышлений её выдернул хлопок входной двери и шарканье чьих-то ног.

— Петя? — прошептала она, привставая со стола. — Лёва?

Юноши застряли в двери и переглянулись. Компьютерный гений кашлянул и заговорил, переминаясь с ноги на ногу:

— Елена Юрьевна…

— Да… Я — Елена Юрьевна. Она.

— Погодите, вы же Метлицкая? Метлицкая? — пролепетал второй юноша.

— Хотите автограф? — съязвила главная женщина.

— Лёва, я же говорил! — хлопнул в ладоши Петя и растянул рот до ушей, но Лёва не шевельнулся. Юноша остолбенел и уставился карими арабскими глазами на свою покровительницу, как будто она только что сбросила кожу бухгалтера и стала звездой.

— Отпад, — развеселился Петя. Его карие европейские глаза сияли, как бриллианты под солнцем. — Почему вы молчали? Всё время молчали? Это же ваши тексты! Все! Очуметь!

— Я просто очень скромная, — включила обаяние новая звезда и улыбнулась.

— Я в ауте… я крэйзи… Девчонка Метлицкого! — захлёбывался восторгом Петя, а его друг так и не шевельнулся, если не учитывать приоткрытый рот.

— Ну-ну, какая ещё девчонка? — Елена Юрьевна выпрямилась во весь рост, напустив важности в лицо. — Жена! Законная супруга. А «девчонкой» я была в детском саду. Но всё равно спасибо за «девчонку», лестно в моём возрасте, когда дочери шестнадцать. И… может, раскроете тайну? По дружбе. Почему вдруг — озарение, посреди ночи, после такого напряжённого дня?

— Можно с вами обняться? — промямлил наконец Лёва, опустив глаза.

Елена Юрьевна надула губки и ответила:

— Ну, давай…

Лёва прижал к груди главную женщину, и ему показалось, что его душа перетекает в её сердце.

— И меня! — крикнул Петя. — Меня тоже обнимите!

«Здорово, что никого нет», — подумала Елена Юрьевна, обняв усыновлённых детей. Расступились потолок и стены, и она подняла глаза к звёздам, огромные светлые глаза, в которых стонали риффы Stratocaster.

IV

Минувший февраль злился пуще собратьев прошлых лет, ни одного солнечного дня не благословил, только ветер и туман. Именно из-за него Ярила проснулся только в мае. От зудящего воя февральских колких ветров страдала даже сонная река, содрогаясь в своём каменном ложе.

На набережную из метро вылетела парочка не по погоде счастливых людей. Казалось, они на крыльях несли лето. Вопреки февральскому злу мятежники источали доброе тепло, птички стайками кружили вокруг них и чирикали по-весеннему. Такого унижения последний зимний месяц не вынес. Тряхнул бородой и ударил по непокорным зарядом ветра, роем из тысячи ледяных шмелей.

Но счастливцы только рассмеялись и укрыли друг друга. Девушка припала к груди юноши и от блаженства закрыла глаза, она представила себя бездомным котёнком, которого спасает самый тёплый в мире человек. От её счастья один за другим по ветру распустились круги тепла, разящие злые чары противника. Тут же воспрянул духом Ярила, тряхнул золотой гривой, и по кольцу, вокруг своего ослепительного диска, пробудившийся бог вытопил туман, который грязными лапами залепил небосвод уже с первого февральского дня. Солнечные волны отбросили противника за линию горизонта.

— Вот ведь радость какая, — рассмеялась девушка, подставляя бледное лицо потоку живого света. — Как будто весна улыбнулась. Серёжа! — воскликнула она, хватая за руку юношу. — Посмотри! Посмотри на небо. Какое солнце яркое — петь хочется. Оно для нас светит! Правда-правда. Только что морось глаза застилала — и вот! Это знак! Я точно знаю. Как будто ожил древний бог и нас благословил…

Сергея друзья почитали за смельчака. Однажды, ещё на первом курсе, под вспышки андроидных камер он минут пять висел на пожарной лестнице общежития, цепляясь за поручень только одной рукой. В списке «геройств» молодого человека числилось немало подобных безумств, о которых он благополучно забыл, поменяв ещё до свадьбы статус «ВКонтакте» на «женат». Робел он только от крика своей матери и, как выяснится совсем скоро, от пытливого взгляда Снежинкиной няни.

Анастасия Сергеевна встретила молодых у лифта. В ту минуту, когда с грохотом разъехались двери, Сергей сделался серьёзнее декана, зачитывающего список кандидатов на отчисление. Няня представлялась ему добродушной толстушкой в очках, маленького роста и с пучком седых волос на затылке, но оглядывающая его женщина оказалась высокой и стройной. Крепкая статная спина заставляла предположить, что в прошлом она была танцовщицей, а цепкий взгляд — что завучем средней школы. Единственное, что совпало с нарисованным Серёжей образом, — это тугой пучок, но не седых, а светло-русых блестящих волос, чуть вьющихся у лба.

В первое же мгновение знакомства он понял — в обществе Анастасии Сергеевны легче застрелиться, прямо у неё на глазах, чем вымолвить хоть одно бранное слово или свинтить крышку на бутылке пива. Сергею ещё предстояло узнать, что няню побаивалась и не любила сама хозяйка дома, Полина Лазаревна, мать его невесты. Бывало, притащится с работы и тут же ну её с порога восвояси отправлять. «Здрасте, — протянет сквозь зубы и тут же выдавит: — Идите уже».

— Няня, ты представить не можешь, какой на улице злющий ветер! — затараторила Снежана, сбрасывая куртку на пуфик. — Он гнался за нами от самого метро, старался по лицу вмазать! Смотри, исколол мне все щёки! Если бы не Серёжа, я бы точно задохнулась!

— Девочка моя, — сказала няня, обнимая Снежану. — Но ты совсем тёплая, несмотря на происки этого разбойника. И я догадалась почему. — Анастасия Сергеевна расцвела улыбкой, и у Сергея отлегло на сердце. Он вздохнул и тоже улыбнулся.

— Серёженька, давайте же пальто. Очень рада, вы не поверите. У меня роднее нет человечка, чем Снежаночка. Хоть и родни полно: и братья двоюродные, и сёстры, и сын с невесткой. А семья моя родная здесь, в этом доме. И сердце моё так радуется, что она, ласточка моя, встретила человека. Я так ждала — эта дверь отворится, и она войдёт с женихом под руку… Так уж рада. — Няня прослезилась, и Сергей оттаял и обнял её по-родственному.

— Я тоже рад, — произнёс он и ощутил спиной чей-то взгляд. Худенький мальчик, выглядящий явно младше десяти лет, сидел, поджав ножки, на ковре в гостиной и с любопытством разглядывал его. Малыш подёргивал подбородком и вытягивал тоненькую шею, беспомощностью он напоминал Сергею птенца, который выпал из гнезда.

— Здоров, Михаил, — сказал Сергей и вошёл в комнату. — Будем знакомы, дружище.

Он присел рядом с мальчиком на белый ковёр и пожал его скорченную ручку, малыш рассмеялся — ещё никто в мире не жал ему руку, как настоящему мужику.

— Это моя вторая кровиночка, — пропела няня, чмокая мальчика в затылок, — такой он у нас славный! Такой ангелочек! Вы, Серёженька, с ним обязательно подружитесь, да что там, просто влюбитесь в него. Он у нас волшебник, да-да. Рядом с ним сердца людей тают, становятся мягкими. Я и сама счастливей стала. Вот поцелую его, приголублю — и радость на душе, тихая такая, светлая.

Малыш прильнул к няне и что-то затараторил, ручка его потянулась к игрушкам, разбросанным по ковру.

— Он хочет поиграть с вами. Давайте, я покажу.

Анастасия Сергеевна сгребла резиновые мячики и разных зверей, подвинула игрушки поближе к Мише, и начался урок:

— Вот, взглядом выбираете игрушку и вслух произносите её признаки. Например, заприметили зайца вот этого, оранжевого, и объявляете: длинные уши, оранжевые шорты, красный галстук. А Мишенька найдёт лопоухого и подбросит. А вы должны ловко поймать.

Рука нового друга потянулась за мячиком насыщенного лилового цвета, его резиновую кожу, как ёжика иголки, покрыли мягкие забавные отростки. А в тени коридора блестели тревогой глаза Снежаны, она ладонями держала стену и почти не дышала.

— Серёженька, — проворковала няня, хватая за руку гостя. — Ну что вы! Глазами выбираем, и хитро старайтесь, чтобы Миша ваш взгляд не прочитал. Он знаете какой у нас смекалистый. — Няня потрепала взъерошенные волосы малыша, и он рассмеялся, как будто понял, о ком идёт речь.

Анастасия Сергеевна бросила взгляд в темноту коридора, на свою любимицу, и вдохнула её тревогу.

— Ну, ребятки, вы играйте, а мы со Снежаной накроем стол к обеду. У меня особенные блюда сегодня. Пироги тоже есть.

Сергей сглотнул слюну — домашние пироги он любил больше жизни. Волнение отпустило его сердце, и хлебный дух, струящийся из кухни, заполнил молодой организм страстью чревоугодия. Только маленький брат Снежаны вернул его мысли к себе, голод отступил на шаг и стал ожидать своего часа. Миша не отрывает восторженных глаз от нового друга и старается, хмурит лобик, чтобы уловить его мысль, чтобы угодить ему. И, если новый друг кивает и говорит «Молодец, пацан», Миша улыбается и будто бы воспаряет над землёй.

— Серёжа, Мишуня, вы уже подружились? — серебром прозвенел голос Снежаны.

Сергей кивнул и улыбнулся. Миша подтвердил на своём уже понятном Сергею языке. Мальчишки, как заговорщики, переглянулись, и в то же мгновение в руки старшей сестры Миши полетел лиловый мяч, утыканный массажными шипами.

— Хватай ёжика! — на радость Мише завопил Сергей. — Ты разве не знала? Ёжики тоже летают!

— Ах вы, предатели! — возмутилась Снежана, сдерживая улыбку. — Ну, теперь держитесь, мой ход!

Снежана вытянула спину и расправила плечи, в глазах её сверкнул боевой задор. Она прыгнула над ковром, как будто застыла, и чёрные волосы распластались по воздуху.

Мише показалось, что сестра превратилась в птицу и взлетела под потолок. Он открыл рот и уже спустя мгновение оказался внутри, в самом сердце клубка, свитого из длинных ног Сергея и рук, самых тёплых в мире рук родной сестры, которую он называл «мама».

Распутались друзья под собственный хохот и визг. Миша веселился дольше всех.

— Все за стол, — прозвучала наконец команда из уст няни. Круглый стол у окна Анастасия Сергеевна покрыла белой накрахмаленной скатертью, вышитой чайными розами. Скатерть крестиком вышила её мама, сразу после войны, когда оставшимся в живых до боли хотелось красоты. У рукодельницы родилась дочь, которая сохранила семейную реликвию до сей поры и сегодня утром подарила скатерть Снежане, чтобы девочка встретила своё счастье и оно бы не упорхнуло, а так и осталось навсегда, бабочкой поселилась в райских цветах, вышитых на белом чистом полотне жизни.

После прогулки в ледяном феврале есть хотелось зверски. Сергей напряг живот и не дышал, ожидая, когда в руках няни отзвенят столовые приборы, а ломти горячих пирогов займут наконец положенные места на сверкающих тарелках. Аппетитный запах сводит его с ума. Миша тоже выпятил губу и гундит, подгоняя няню. Казалось, только Снежана не голодна, она улыбалась и разливала в хрустальные фужеры апельсиновый сок.

Анастасия Сергеевна на правах старшей взяла слово. Она готовила свою речь не день, не два, даже не с той минуты, когда узнала, что её любимица влюблена и выходит замуж. Она готовила, шлифовала, оттачивала своё напутственное слово всю жизнь. «Я только об одном мечтаю и прошу Бога, — говорила она, обнимая свою девочку, — чтобы он послал тебе такого мужа, который будет любить тебя, как люблю я». Но слово её так и не вылетело на свет. Няня открыла было рот и даже взмахнула рукой, но взгляд её упал на жениха — и слово спряталось на дне сердца. Сергей не дышал и сжимал челюсти, глаза его прилипли к блюду с нарезанным пирогом. «Бедный мальчик, ещё в обморок упадёт», — пронеслось в её голове, и она тут же опустила руку.

— Давайте поедим сперва, а потом я скажу… после, — сказала она и подбросила в тарелку Сергея две облитые топлёным маслом картофелины. — Кушайте, мои дорогие, проголодались, наверное.

Немецкий фарфор звенел восторгом — за жизнь длиною в два века настоящий аппетит он наблюдал впервые. Из родного буфета прежние хозяева доставали сервиз только на Рождество и со скукой, без нажима скребли столовым серебром по глади его тарелок. Наследники и вовсе прятали сервиз в картонной коробке, в которой до серости потускнели золочёные розочки и каёмочки. Заточение длилось до той поры, пока Анастасия Сергеевна, последняя его обладательница из древнего рода, не вернула его к жизни. И сегодня за круглым столом решалась его судьба. Когда гость очистил одну за другой тарелки и полной грудью вздохнул, хозяйка тут же объявила, что передаёт фарфоровую реликвию своей девочке.

Девочка расцеловала няню, а гость пришёл в себя.

— Спасибо! Так вкусно, что я утратил речь. Обалдеть просто. Мишка, ну и повезло же тебе, пацан.

Миша рассмеялся, и кусочки пирога выпрыгнули изо рта, рассыпаясь по скатерти, из-за чего Снежана вспыхнула, но гость и бровью не повёл, улыбнулся в ответ малышу и заметил:

— Так дело не пойдёт. Мы с тобой ещё картошки мало съели, а ты уже губы свернул. Нет уж, давай вместе жевать, а то девушки подумают, что на меня одного жор напал.

— Серёженька, — обратилась к гостю няня, — вы позволите угостить вас винегретом? Я его готовлю по рецепту своей бабушки. Она была полячкой, и готовила по высшему классу, и шила, и вкус был у неё безупречный. Её девочкой в господский дом отдали на обучение. Стала она модисткой, там и готовить научилась. Вот этот винегрет, например, к праздничному столу готовила, всегда. И нам традиции соблюдать надо, хранить. Я всё, что знаю, Снежане передала, всему научила, а меня — моя мама и бабушка. — Няня промокнула слезинки в уголках глаз и продолжила: — Я всегда о дочери мечтала. Но не смогла, овдовела рано. Сын вырос так быстро. И я тосковать стала. Внуков тем более нет и не предвидится. Но Господь услышал — и вот, послал мне дочь, девочку мою. Есть теперь кому золото передать и посуду.

— Няня, ну что ты. Это мне Бог послал тебя. Я как детдомовка была, одинокая. Вы с Мишей стали моей семьёй. Ну как бы без вас? Представить страшно.

Сергей посмотрел на Снежану, как будто впервые увидел её. Казалось, она и беззащитная, и счастливая оттого, что её отыскали и вернули домой, и теперь она больше всего на свете боится потерять обретённое сокровище.

— У вас, Серёженька, наверное, младший брат есть. Так вы по-доброму с Мишей, уже поладили. Вам известно, как с такими шалунами справляться! Да и Миша старается как, хочет понравиться. Кушал без вредностей. Да, котёнок? И молока выпил.

Миша прогудел в ответ и захлопал ладошками по столу. Няня его обняла и улыбнулась, заглядывая в душу жениха своей девочки. Она добралась-таки до самой главной темы — темы семьи будущего мужа Снежаны. Анастасия Сергеевна держалась убеждений, выстраданных её мамой и бабушкой: избранник должен происходить из хорошей семьи, в которой нет зависимых, а тем более одержимых. «Приличные родители никогда не отдавали дочь замуж в семью, где были душегубцы, даже самые далёкие предки, то же про блудников и пьяниц», — внушала она своей Снежане. А та возражала: «Получается, из-за маман и мне ничего не светит?»

Сергей сощурился и посмотрел на няню в упор, казалось, он уловил в её вопросе непраздный интерес.

— Да! Даже двое, тут я Снежинку обошёл! Два рыжих близнеца — Данилка и Давидка. Им тоже по десять. Хулиганы малолетние. Успевают норм. Но поведение — жесть. Классная каждый день телефон обрывает, то в школьном дворе на дереве ветку сломают, то в корзину баскетбольную заберутся. Их отец на спонсорскую помощь школе уже не зарабатывает, у меня всё кредитуется безвозмездно.

— Их отец? — переспросила Анастасия Сергеевна, расширяя глаза.

— Да. Мой отчим, их отец, — ответил Сергей и замолчал.

Снежана замяла неловкую паузу:

— И как же ты воспитываешь этих сорванцов?

— Беседы провожу по скайпу. А если приеду — могу и вломить.

— Ужас какой, — не поверила Снежана и хмыкнула.

— Да. Обычно до рукоприкладства не доходим. Максимум — старшего тряхну, а малой сразу о раскаянии докладывает.

У Снежаны глаза заблестели весельем:

— Старший? Это как, по званию?

Расхохотались все, даже Миша загоготал.

— Кто-то клялся, что шуток не любит и КВН, типа того, бесит. И надо же — какой талант проявила, — обиделся Сергей.

— Серёж, не злись. Правда смешно.

— Я тоже по ходу — старший близнец. Но вам, монозиготам, этого не понять! — отправил Сергей в нокаут трапезничающих за круглым столом.

— Нет! — подпрыгнула на стуле Снежана. — Не может быть.

— Завидуешь? — спросил Сергей, расплываясь в улыбке.

Анастасия Сергеевна, скрестив ладони на груди, ответила вместо любимой девочки.

— Я, Серёженька, очень завидую. Признаюсь как на духу. Так завидую… У меня — ни брата, ни сестры родных. А двоюродные так далеко, что забыли имя моё. А вот была бы близняшка, моя копия, или я её, какое бы детство у меня было, да и жизнь… вся жизнь.

— А я рада, что у меня нет близняшки, — усмехнулась Снежана. — А то как бы мы делили тебя?

Миша заёрзал на стуле. Его скованная болезнью ручонка потянулась к столовому ножу и опрокинула переполненную солонку. Белая горка выросла на белой скатерти, и Анастасия Сергеевна почему-то запричитала и нахмурила брови.

— Мишуня, не кисни, пацан. Пошли на руки? Пойдём в вертолёты играть? — подбодрил Сергей мальчика и закружился с ним. Миша ликовал и цеплялся за рукава нового друга. На одиночном дельтаплане за ними последовала Снежана. Вертолёты приземлились на диван белой кожи, дельтаплан грохнулся на ту же посадочную площадку, на спины вертолётов.

— К нам не примазывайся, женщина на корабле — к несчастью, — сострил Сергей и обнял малыша.

— Не считается, — рассмеялась Снежана, — мы же на воздушных кораблях.

— Это вы на воздушных, а мы, реальные пацаны, едем на тракторе. Миш, ты за рулём?

Миша кивнул и вцепился в игрушечный руль. Руль замигал огоньками и зарычал, как мотор.

— Вот видишь, Снежинка, мы завели трактор. Командир, мы эту девчонку берём?

Командир замотал головой и зарычал вместе с трактором.

— Ах ты, предатель! — в шутку возмутилась девчонка и опрокинула трактористов. Они тоже в долгу не остались.

Веселье наполнило гостиную. Смеялась от души даже няня.

— Боже мой, я давно так не веселилась. Спасибо вам, Сергей. Вы — чудо. Просто чудо. Миша полюбил вас. И я плачу от счастья.

Трактористы и их подруга затихли и обнялись только при слове «чай». Миша притулился к плечу нового друга и зевнул.

— Я подам чай на маленький столик. Сидите на месте, — бросила Анастасия Сергеевна, убегая на кухню.

Чайный аромат заполнил квартиру Яновичей. Сергей глотал пряный воздух и не отводил взгляда от рук няни, разливающих янтарного цвета напиток в прозрачные чашки, на стекле которых в зазубренных шипах краснели розочки.

Ещё сильнее Миша захлопал отяжелевшими веками и размяк на груди Сергея, а к плечу его прислонилась Снежана и зевала.

— Боюсь показаться бестактной, но, Сергей, вы говорили о своём родном брате. Наша девочка ни разу о нём ни упомянула, — понизив голос, сказала няня. — Для меня это стало открытием.

Сергей ухитрился, не потревожив ослабевшую невесту, завладеть чашкой и даже отпить из неё.

— Чай суперский, — сказал он и сделал ещё глоток. — Очень вкусно… А брат… Да. Был. Только мы не виделись ни разу. То есть виделись, конечно, в роддоме. Он вторым родился. Заболел. Мама полтора года с ним в больнице жила. Операция за операцией. Не выдержал пацан.

Снежана спрятала голову на плече любимого и замерла. Анастасия Сергеевна побледнела и упала в кресло, которое несколько минут назад сама поставила напротив дивана, поближе к детям. И только малыш улыбался во сне, как ангел.

— Простите меня, ради Господа. Старею, видно, — сказала няня и схватилась за сердце.

По лицу Сергея пробежала тень:

— А я вот забыть его не могу. Помню, как в детстве брата хотел, маму просил — купи братика… Вот, до сих пор чувствую — есть у меня брат, такой же, как я. Только… Жил бы, хоть как-нибудь. Пусть инвалидом, пусть овощем. Только бы жил. Я бы заработал сколько надо, чтобы брата лечить. И мама тогда бы на кладбище не пропадала, и бабуля пожила. Я бы всё, я бы разбился, но денег на его лечение достал бы. Только бы его, как Мишу, к груди прижать, за руку взять. Выходит, — вздохнул Сергей, — это я вам завидую. Мишка — жив, любит вас, и вы его. Это и есть — жизнь. Живите.

— Как мне жаль вашу маму. Сочувствую. Горе невосполнимое. Подумать только — родное дитя. — Анастасия Сергеевна промокнула уже настоящие горькие слёзы.

— Да. Как говорила моя бабушка, она была просто комком боли. Ещё и муж предал, наш с Фёдором отец. Ушёл, пока мама в больнице с сыном. Я его ни разу отцом не назвал. Поверите? Пытался он на мировую, на кладбище приезжал даже, — ухмыльнулся Сергей. — Я ему руки не подал, хоть и пацаном ещё был четырнадцатилетним.

— Ох, Серёженька, может, ты погорячился, сынок, — сказала няня, придвигаясь на кресле поближе к молодому человеку, — прощать надо. Особенно когда дело родителей касается. Ох, прощать надо. Призадумайся. Не множь зла.

— Да я мать помню. Как он посмел бросить её? — разгорячился Сергей. — Я маленький боялся к ней подойти. Посмотрит на меня, совершенно здорового, и тараканы у ней в голове забегают — как заревёт, на пол сползёт. Бабуля орала на неё, чтобы дитё не пугала, меня, и она слушалась. Встанет, волосами тряхнёт — и айда на кладбище. Практически там и жила несколько лет, пока бабушка не скончалась. — Глаза Сергея заблестели, и Снежана, выглянув из укрытия, пролепетала:

— Как же ты настрадался. А я-то всю жизнь думала, что все счастливые такие, и ты тоже. Думала, я одна во всём универе страдаю. У всех мамы деньги высылают, звонят, сопли по каждому поводу вытирают… Я понимаю твою боль, она сродни моей.

— Ну, Снежинка, вообще, не всегда плохо было. У меня нормальная семья получилась. Мать в себя пришла, и дед вместо отца. А деда мой настоящим мужиком был. Полковник службы безопасности. Он меня на ноги поставил. Ему как тяжело было. К старости жизнь рухнула — дочь на дне оказалась, и жена от горя умерла. А он не сдался, собрал себя в железо — и в бой. У меня всё было: и комп, и одежда, и в санатории меня возил, и гитару купил. Уроки со мной делал даже в выпускном классе. Мама не работала долго. Лечилась. В санатории тоже ездила. А он из последних сил держался, как на фронте. А как дочь его, мама моя, замуж вышла второй раз, он ослабел как-то. Лежать стал, из дома не выходил и умер внезапно. Я на первом курсе учился. Первую сессию сдал, сразу деду подарок купил, часы для подводной лодки, домой приезжаю — зеркала накрыты, тётушки в чёрных платках снуют…

Сергей замолчал, и взгляд его застыл, как будто устремился в прошлое.

— Я поняла, — прошептала Снежана, — ты носишь его фамилию.

— Да, — ответил Сергей, возвращаясь в гостиную Яновичей. — Ты тоже будешь её носить. Совсем скоро.

— Я согласна, — благословила молодых няня, и в доме потеплело. — Вы будете самыми счастливыми и проживёте долго-долго, это сердце моё говорит. Мы уже отстрадали и выкупили вас. И мама твоя… А как она чувствует себя сейчас? — продолжила разговор Анастасия Сергеевна.

— Лучше всех. Она в Минске училась, в нашем универе, да там и замуж выскочила за моего отца. А после всех бед у неё перезагрузка случилась, и новая жизнь понеслась. Я — единственный свидетель из прошлого. Работу себе нашла неплохую, в небесной канцелярии. Компьютерную графику освоила даже. Там и мужа своего второго встретила, он за упокой души своей супруги молился на панихиде, а мамуля — за сына, младенца Фёдора. То да сё… Теперь семья получилась. Екатерина Николаевна и Олег Георгиевич. Запоминай, Снежинка, знакомиться поедем.

— А что твоя матушка сказала о женитьбе? — тактичным голосом спросила няня.

— В трубу поплакала. А Георгич сказал: «Привози невесту. Мы её уже любим», — почти не соврал жених.

— Ой, как мне страшно. Боюсь, боюсь… — запричитала Снежана и бросилась щекотать жениха. Сергей не сопротивлялся. От хохота проснулся малыш и тут же нырнул в разыгравшееся веселье.

Анастасия Сергеевна развалилась в кресле до неприличия свободно и улыбалась одними уголками губ — дети счастливы.

А в эту минуту с чьих-то тяжёлых плеч соскользнула дорогущая шуба и горбатым хищником затаилась на полу прихожей. От хищника потянулся запашок скисшего вина, змеями растекаясь по комнате и петлёй огибая развеселившейся ком из друзей. Снежана сморщила нос — одна из змеюк раздвоенным языком лизнула её лицо.

— О боже! — вскричала она и схватилась за голову.

Дверной проём распёрли мясистые руки в золотых браслетах. Из темноты прихожей проявилась голова в чёрных куцых завитушках и просипела:

— Здрас-сте. Посуда на столе не убрана!

Сергей поднял наконец глаза и обмер. В комнату закатилось непонятное громоздкое существо и застыло в дверях. Существо подёргивало толстыми бровями, глаза его поглощали свет, а губы скривились на одну сторону — наверное, улыбались.

— Звони папе, — крикнула Анастасии Сергеевне её девочка и спрыгнула с дивана. Миша опять прижался к новому другу и закрыл глаза. Веселье умчалось в неизвестность, словно воздушный шарик вырвался из неловких рук.

— Трэба трохи культурнее, Полина Лазаревна. Здесь не выставка гламура. Мы проводим вечер в семейном кругу, но вы всё испортили, — съязвила Снежана и скомандовала: — Серёжа, собирайся. Мы идём гулять с Мишей.

В квартире Яновичей водворилась тревожная тишина. Лишь скрип молний и торопливый шёпот пробивали её мрачный занавес.

На городской набережной уличные фонари распалились звёздной пылью и обливали замёрзшую гладь реки мутноватым оранжевым светом. По ледяной дорожке катилась инвалидная коляска, такая маленькая, что от детской прогулочной почти не отличалась. На её сиденье полулежал закутанный в шубу и пледы ребёнок. Он не отрывал необыкновенно чувственных глаз от неба со звёздами.

Коляску катил рослый юноша во всём чёрном, только пряди отливающих медью в свете фонарей волос торчали из капюшона. К его плечу прильнула девушка, гибкая и стройная, казалось, она не идёт, а летит над дорожкой, ступни её будто не касались тверди.

— Я ненавижу её, — почти шептала девушка, сжимая губы.

— Да уж… не айс. Перегар зачётный. Но ты забей. Главное, до свадьбы её не показывать моей матушке, чтобы Екатерина Николаевна от впечатлений полученных мне мозг не вынесла.

— Я этой ничего не скажу. И про свадьбу не скажу, — с надрывом произнесла Снежана, ей захотелось спрятать лицо, и она прижалась щекой к рукаву куртки Сергея.

— Я же сказал — забей. Живи, как будто она не мать тебе, а так, соседка временная. Пусть фазер твой парится, это его тёлка. А хочешь, я тебя в общагу поселю, да хоть в мои палаты. Забудешь её фейс через неделю.

Снежана улыбнулась и незаметно поцеловала его рукав.

— Ты не представляешь, чего я хочу. — От этих слов Сергея проняла дрожь, а его любимая девушка продолжала: — Но время не пришло. Да и как Мишун без меня, и няня. Ничего, продержусь, не впервой. Жаль, что отец не пришёл к обеду, как обещал. Он — классный. Ты увидишь.

— Да. Жаль, — выдавил из себя Сергей, представляя, чего же она хочет.

Снежана обняла руку любимого ещё крепче и заглянула в любопытные глаза ночи, рассыпанные по небу.

— Ты заценила вообще? Я уже неделю не курю.

— Как же. А кто вчера на крыльце пятого корпуса дым пускал? Вопреки правилам, между прочим, — возмутилась Снежана, хлюпая носом.

— Ну, так то ж — пускал. А сегодня ни разу, не пускал и не дым.

Снежана остановилась и обняла его, как будто хотела приклеиться намертво к его груди и никогда больше не отлипать.

— Мне страшно… — прошептала она, но потом добавила: — Но… Ну и хорошо, что так получилось. А то я бы страдала, слова подбирая, как тебе рассказать всю правду про всё.

Химический свет уличных фонарей выедал прохожим глаза, они жмурились и по привычке сетовали на городские власти.

— Такой день был хороший сегодня… Интересно, няня дозвонилась отцу? — Снежана пробежала глазами по экрану айфона. — Надо срочно нашего нарколога вызвать. Может, мы успеем? И обойдётся?

— Да, серьёзный подход, личный нарколог.

— Да. Нужный человек. Но мне кажется, что в конечном итоге его помощь бесполезна. Ей сотни вместе взятых лучших наркологов мира не помогут. Не хочет она в трезвости жить, скучно ей. Есть, правда, одна польза: может, её в больничку упекут на месяц, а то и на три. Ты не представляешь, как здорово. Дом оживает. Нет этой тягости ожидания, что вот сейчас придёт с работы, и перегар за ней потянется, и брови её запрыгают. Няня тогда ночует, утром сырники или блины. Благодать. И в больнице мать просветляется, врачи прогнозы дают положительные, и надежда уверенная такая появляется, что вот, спасённый человек человеком и останется после выписки. И… — Снежана сжала ладони, как будто собрала в них всю детскую боль, и ударила по стволу клёна. Коляска поравнялась с погружённым в сон деревом и остановилась. Сергею показалось, что клён от удара вздрогнул, обледеневшие его веточки всколыхнулись. Он обнял свободной рукой каменный ствол и сказал.

— Не хулигань. А то разбудишь.

— Это мой клён. Хочу и бужу, — отшутилась Снежана.

— Давай так. Сойдёмся на позитиве, — сказал Сергей, обнимая невесту, — у тебя есть отец, няня, у меня — матушка и отчим. По-моему, тыл надёжный. И главное, у меня есть ты, а у тебя — я.

Клён склонился над влюблёнными и, выворачивая свою древесную душу, заплакал ледяными искрами. Но молодые не заметили, под каким целуются покровом, из реальности они выпали в мир, где времени нет. Там, озарённый лунным светом, встретил их Миша, и они расхохотались и приняли Мишу за младшего ангела, и он не выдал себя, просто улыбнулся и взлетел ещё выше, откуда Сергей и Снежана казались ему огнекрылыми мотыльками.

В реальности же огнекрылые мотыльки — обычные влюблённые люди, которые прогуливаются по ледяным дорожкам набережной или целуются под голыми ветвями клёна, самого последнего из деревьев на аллее. От клёна дорожки убегают под мост, куда уличное освещение не дотягивается, но даже в полном мраке паркуются машины, подпирая холодеющими носами бордюр. На чёрном лаке одной из них, самой таинственной, похожей на BMW, ядовитый свет фонарей расплющился в электрические блины фар. Из приоткрытого окна таинственного автомобиля на огнекрылых смотрит водитель. У него сосредоточенное лицо и прищуренные глаза, кажется, он не дышит, и только из сплошной темноты его глазниц выстреливают нервные всполохи гнева. «Да, выросла доча», — проносится в его голове.

V

Февраль канул в небытие, но только в мае разгорячилось солнце. Только в мае Ярила почувствовал свою власть.

Светом разгорячённого майского солнца залита университетская аллея, по её ступенькам шагает молодая пара. Их волосы сияют: жёлтая копна волос юноши и почти чёрные волнистые пряди на спине девушки. Он не отрывает от неё своих тёплых светло-карих глаз, она же смотрит дальше линии горизонта, глаза её чисты, как морская вода, ярко-синие, блестящие. Она держит его за талию, он обнимает её плечи.

— Вайфа, ты зависла? — говорит юноша, склоняясь к лицу девушки.

— Ой, прости, родной, — глаза её нашли фокус, — прости… Нет, конечно, то есть да… Да. Мы шагали по этой кленовой аллее, и мне вспомнилось вдруг. Вот так в оперативную память само загрузилось: наш клён, набережная, зима. Помнишь, мы целовались? Мишун в коляске рядом.

— Ага, и твой отец в машине под мостом.

— Я до сих пор не уверена. Быть не может. Нетипично для него, — сказала хорошенькая брюнетка и взлетела на переднее сиденье красного «гольфика». Блондин закрыл дверь и в мгновенье ока, спружинив длинными ногами, прыгнул в водительское кресло.

— Значит, он видеокамеру в коре кленовой затихарил. Круто, — сказал Сергей, вздыхая.

— Мне уже всё равно. И голову ломать не хочу. Никогда не прощу его! Четыре дня его не было. И звонков не было, — крикнула Снежана и шмыгнула носом, веки её опустились от накативших слёз.

Снежана прижалась к руке водителя, готовой дёрнуть переключатель скорости. Ей хотелось просто упасть Сергею на грудь и плакать, готовиться к свадьбе она не могла. Перед глазами оживали воображаемые гости, которые пялятся на её макияж, кричат «горько», а по углам шепчутся, что она не пара или не совсем пара такому перспективному, одарённому юноше, что мать её алкоголичка и семья её неблагополучная. Свекровь отыщет на её носу горбинку, а в глазу — соринку и будет обсуждать свои наблюдения с подругами, подёргивая опущенными уголками губ. И тогда для чего этот театр под тюлевым покровом? Если итог один и тот же — сплетни. Свои мысли Снежана не озвучила, просто крепче прижалась к груди возлюбленного.

Рука водителя ослабела и оставила в покое коробку передач. Она змейкой скользнула по спине девушки и сдавила её жёсткой петлёй.

— Слушай, милая, — горячо прошептал он на ухо спутнице. — Я — человек и сейчас взорвусь. Поехали в общагу. Андрюха завтра только приволочится со своего Толочина.

— Ты опять? — воскликнула милая, выбираясь со дна собственной души. — Ты же обещал никогда не поднимать этот вопрос. Ты клялся! — Её глаза цвета моря накатили волну гнева, захлестнувшую небо.

— Ну, знаешь… я не робот. Ты и сама хороша, юбку короткую нацепила, задницей вихляешь, тут и у робота встанет.

— Как… так? — заикается Снежана. — Ты ведь знаешь, что мне пришлось пережить. Как… так?! И вообще, ты же знаешь, какое у меня воспитание.

— Прости, забыл! — съёрничал Сергей и дёрнул наконец рычаг коробки передач.

— Я выхожу, — разрыдалась Снежана, — открой дверь.

— Ну ты и плакса, — вздохнул Сергей и крутанул руль. — Обещала в офис со мной — исполняй!

— Я не хочу. Я к няне хочу, домой. Миша обнимет, и… спадёт с души морок.

— Хватит дурить. Пристегнись, — сказал Сергей, и «гольфик» выпрыгнул на проспект, оттеснив сияющий на солнце «Опель». Девушка в круглых чёрных очках, высовываясь из окна подрезанного «Опеля», затрясла маленьким хвостиком на затылке и ястребиным чёрным когтем на среднем пальце.

Сергей скользнул полным равнодушия взглядом по чужой ярости и сжал зубы. Казалось, что кадык на его шее прыгал в такт обороту колёс.

— Серёж, ну не дуйся, — произнесла Снежана, вытирая ладонями слёзы. — Я так ждала тебя.

Водитель молчал и крепче сжимал руль.

— И вообще, я не понимаю, — продолжила Снежана, подливая возмущения в голос, — как можно предложить своей будущей жене, любимой девушке какую-то общагу, скрипучую кровать, где за картонной стеной стоят соседи? Ты бы хоть номер в «Президент-отеле» снял.

— Да-да, — ответил полным желчи голосом водитель. — И ты бы согласилась?

— Меньше бы обиделась!

Сергей перестроился в ряд медленной полосы. Он по-прежнему сжимал зубы и не смотрел на свою невесту.

— Молчишь?! — в голосе Снежаны уже слышался надрыв. — Ну и молчи! Высади меня.

— Ну вот, первая семейная ссора, — отозвался водитель и набрал полную грудь воздуха. — Поздравляю! — выдохнул он. — А как же закон: жена да убоится мужа своего? Ай-ай! Где твой страх, покорность мужу, без недели жена? Ты ведь всем правилам подчиняешься. Воспитание такое.

Снежана закрыла глаза и отвернула голову. Сергей смотрел на дорогу, и тут как будто из-под колёс его машины выпрыгнул красный «Опель», в его открытом окне извивается похожий на беличий короткий хвост и, как голая ветка, вытянулась из окна рука с оттопыренным средним пальцем.

— Теория Дарвина жива, — усмехнулся Сергей, окинув взглядом «Опель».

Снежана с закрытыми глазами сохраняет молчание. Под её ресницами вздрагивают бусинки слёз. Сергей кинул взгляд на свою невесту, и глаза его потеплели.

— Эй, на первом сиденье, я прощаю вас, — сказал он, усмехаясь.

Снежана сильнее сжала губы, на её веки легли болезненные тени.

— Ну, что с моей тёщенькой решили? — с другого бока зашёл Сергей. — Твоя свекровь настаивает на её присутствии. Звонить собралась.

Снежана открыла глаза, и выплеснулась синева — не хватило неба.

— Пусть лучше её в крезовнике навестит.

Машины напитались жаром и обменивались духотой. Сергей открыл окно и запустил в салон ветер, который тут же растрепал распущенные волосы пассажирки.

— Поверишь? У меня чуйка была. Как вштырило вчера, а тебя в сети нет. И тестюшка на звонки не отвечает, вот ведь лузер. — Сергей тряхнул кудрями. — Я с ним стрелку забью без тебя. Пусть объяснит, почему вас одних оставил с этой…

— Она всё-таки моя мать… была. Не смей!

— Он у себя? Рванём к нему в офис?

— Не получится, — ответила ослабленным голосом Снежана, — его там нет. Только вечером, на обратном пути из крезовника, меня подхватит. Сказал ждать звонка, — прошепелявила Снежана, засунув в рот заколку, обсыпанную стразами, а руки её закрутили жгутом волосы на затылке. Крокодилья пасть заколки не смогла проглотить целиком толщину жгута и вхолостую клацала челюстями, пока хозяйка не перевернула волосы на другой бок. Одна из прядей выпрыгнула из сжатых челюстей и обняла открытую девичью шею, нежный изгиб которой сводит водителя с ума. — Не заморачивайся. Отец всё уладит, — сказала она, отстёгивая «тупой ремешок» безопасности.

Машину парковали на стоянке для служебного пользования, охранник знал Сергея в лицо, поэтому шлагбаум поднял, лишь только из окна прибывшего «Фольксвагена» высунулась златокудрая голова водителя.

— Я это слышал не раз. Запой — «отец всё уладил». Что он уладил? И что он вообще может? Да он лузер, — Сергей с размаху хлопнул дверью. — Детей на кого бросил? Она не человек уже, хоть и была. Догоняешь? Нет у неё души! Пропита. С ней нельзя под одной крышей жить — убьёт. Её надо в бункере запереть навечно. — Сергей перевёл дух и продолжил, выйдя из машины: — Короч, одну я тебя не оставлю, сегодня же в Гродно поедем, научишься ремонт делать. — Сергей потянул её за руку к стеклянным дверям стеклянного же многоэтажного здания, где просиживал брендовые штаны его работодатель.

Снежана вытерла слёзы и улыбнулась — оказывается, на свете нет ничего приятнее, чем подчиняться мужчине, хотя бы для виду.

В холле её встретили стены, и потолки, и пол, сияющие одним и тем же цветом серого гранита, отполированного как бриллиант. Единственная матовая панель в холле, дверь из стекла, в мгновение ока проглотила Сергея, едва Снежана опустилась в заросли пластиковых пальм, на диван, такой же серый и блестящий, как стены.

Она сразу поймала на себе оценивающий взгляд дамы, которая до пояса вросла в стойку ресепшена. Возраст служительницы стола регистрации Снежана не определила — дама оказалась чересчур стильной. Чересчур поднятый воротник, точно как у злой колдуньи из мультика, чересчур приглаженные волосы, как у модели с безволосой причёской.

Похоже, хранительница ресепшена прикидывала: с какой целью пожаловала к ней в холл черноволосая, похожая на Белоснежку девушка? Возможно и такое, что шеф ищет замену служащей регистрационного стола. И от этой мысли она зеленела до той минуты, пока матовая дверь не выпустила самого шефа и известного прогера Белянского. Шеф тряс руку Белянского, бренча золотым браслетом брендовых часов, а девушек не удостоил даже взглядом. Снежана высунула нос из рощи пластиковых пальм, а вросшая в ресепшен дама сделалась ещё стильнее, задрав услужливый подбородок до неба.

До парковки жених и невеста бежали, не произнося ни слова. Сергей, сжимая в руке руку невесты, набирал скорость. Хлопнув ладонью по пыльной спине «Фольксвагена», он завопил так, что охранник схватился за электрошокер.

— Снежка! Мы едем в США, на ПМЖ! В США! — Сергей раза два подпрыгнул и только потом открыл двери. — Ну крикни: «Раша, гуд бай!»

— Ура! — воскликнула Снежка и обхватила его шею.

— Ура!

Но уже пристёгивая ненавистный ремень безопасности, она спросила почти шёпотом:

— А что скажет папа?

VI

Берёзы ненавидят жару, даже майскую, от её томительного угнетения зелень их крон становится унылой. За чертой города, в больничном дворе, Яновича встретили вековые берёзы и потянули ветки-руки к его нездешнему джипу. Берёзы шептались и сплетничали, обнимаясь с ветром. Старый знакомый в новом авто. К чему бы это? К засухе — решили они и обсыпали водителя берёзовой пыльцой.

— Что за чёрт, — выругался старый знакомый, стряхивая с чёрной куртки жёлтую пудру, и скрылся за дверью служебного входа самого ветхого корпуса психиатрической больницы.

По освещённому нервным светом коридору летел человек в белом халате, доктор Георгиев, знаменитость в среде алкозависимой элиты страны. Его виски и затылок побила седина, но выглядит он моложаво: статный и ростом на голову выше водителя нездешнего джипа.

— Приветствую, — кричит доктор, протягивая единственную здоровую руку — правая от рождения была похожа на засохший рудимент — шагающему навстречу человеку в чёрной куртке, на воротник и спину которой жёлтыми разводами легла пыльца.

— Здравствуйте, доктор. Мы опять обосрались? — сказал водитель нездешнего джипа, втягивая голову в плечи.

Доктор, похожий больше на служителя Мельпомены, нежели Панацеи, похлопал вошедшего по спине здоровой рукой и пригласил в свой кабинет.

— Рецидивы при таком заболевании не редкость, — сказал доктор. Голос его, богатый и мягкий, ложился на душу, как горячий шоколад. — Но, в нашем случае всё зашло слишком далеко. — Доктор присел на краешек стула напротив своего посетителя, развалившегося на диване, и со смаком закурил. — Говоря простым языком, она выжрала литра два палёного алкоголя за сутки. И в том напитке присутствовала агрессивная вкусовая добавка, которая, ко всему прочему, вызвала интенсивную аллергическую реакцию. Печень в нокауте.

— Вот сука, — без стеснения выругался посетитель. Глаза его запылали.

— Валерий Леонидович, за десять лет нашей дружбы пора бы научиться воспринимать эти явления философски.

Валерий Леонидович с пониманием вдохнул чужой табачный дым и выругался ещё скабрёзнее.

— Не распыляйте своё здоровье, дорогой друг. Оно вам понадобится для новой любимой женщины. Только так, мил человек, только так. Наша больная выбор свой сделала, это её право, но вы тоже — свободный человек. Дочка уже выросла.

Янович напряг спину и ответил, ныряя в бездонные глаза доктора:

— Я всегда подозревал, что вы, Вадим Расулович, магией балуетесь, да и облик ваш необычный. Не доктор, а факир в белом халате.

Вадим Расулович залился добрым смехом обычного человека и ответил:

— От вас, дорогой друг, ничего не утаить. Верно? Вы-то и сам человек непростой! Правда, в обычной шкуре бизнесмена.

Янович натянул улыбку на усталое лицо и сунул в руку доктора прозрачный файл с бумагами.

— Понятно. Паспорт этой… больной здесь же. Оформляйте.

Доктор пересел за письменный стол и погрузился в историю болезни Полины Лазаревны, вписывая косые треугольники в прямые линейки пожелтевшего листа.

— Вадим Расулович, — пробил тишину голос Яновича, — вы оказались правы, я только что расторг брак, в официальном порядке разумеется, с гражданкой Янович Полиной Лазаревной. Мне нужна её подпись, там, в папке… С сегодняшнего дня у неё начинается новая жизнь. Я намерен лишить её родительских прав на сына. Мне необходимы очень убедительные документы для суда. Окажите помощь. Учитывая нашу многолетнюю дружбу.

Доктор кивнул, не отрываясь от рутинной писанины:

— Всё оформим, не переживайте, процедура не новая. Если желаете, мы больную нашу усиленней полечим, психика у пациентки давно нездоровая, а новый удар просто убийственный, да ещё печень. На данный момент больная в реанимации, уже в сознании, но состояние тяжёлое. Нашим девчонкам ещё дня три ей судно подставлять. Реабилитация потребуется длительная. Короче, можно девушку на год закаруселить под строгим режимом. Воля ваша.

— Со схемой лечения абсолютно согласен. Очень вам благодарен. — Валерий Леонидович приблизился к собеседнику и махнул в воздухе рукой, а в нагрудном кармане доктора тут же материализовалась шоколадка из долларовых купюр, чуть тоньше обычной. Здоровой рукой вознаграждение тут же было перенаправлено в боковой карман его халата.

— Желаете повидаться с пациенткой? Я вас провожу.

— Нет, — отрезал Янович и шагнул к двери. Потолочный свет замигал, как в сцене из фильма ужасов.

— Обычно все дела вы доводите до конца, — сказал доктор и возвысился над письменным столом. — Вы же сами у себя спрашиваете: «А так ли я поступаю?» Пойдёмте, и убедитесь в правильности своего выбора.

Из-за белой ширмы реанимационной палаты со щебетом выпорхнула стайка медсестёр, каждая из которых комплекцией удалась под стать лечащему доктору. Доктор Георгиев хлопнул по мягкому месту самую молодую и выпуклую, и стайка заверещала сильнее, на всё отделение, скрываясь за входной бронированной дверью.

Янович почувствовал себя сталкером, за его спиной стихал шоколадный голос доктора и щебетанье медсестёр, а перед глазами белели пустотой четыре больничные койки. Пятая, спрятанная за ширмой, у самого окна, напряглась от уложенной на неё массы человеческого тела, опутанного проводами.

«Она», — содрогнулся Янович и шагнул. Тишина сдавила его плечи, закутанные в голубую паутину халата для посетителей. С каждым шагом вошедший всё больше терял дух бодрости. Наконец его шаги к койке напоминали скольжение неопытного лыжника.

В приоткрытое окно влетел напитанный берёзовой пыльцой ветер и щекотнул его нос. Янович хмыкнул и из последних сил выпрямил спину, глаза его вновь блеснули сталью. Готов.

— Привет, — поздоровался он с барсучьим лицом на подушке пятой койки. В ответ лицо перевело на него взгляд и шевельнуло нижней челюстью, а под ядовито-жёлтой простынёй несколько раз вздрогнуло человеческое тело, как будто прокатились волны по огромной водянистой груше. От судорожных волн оголились бугристые целлюлитные руки больной, пристёгнутые к поручням кровати. На сгибах обеих рук выпятились катетеры и потягивают жидкость из проводов, которая капает в ритме, заданном электронной коробкой, пикающей на штативе капельницы.

Янович округлил глаза и леденеющим языком произнёс:

— Вот… образ женского алкоголизма. Отснять и наклеить на каждую бутылку пива, пусть молодёжь любуется будущими жёнами и мамами.

Существо водянистой груши напряглось и выдавило ещё одну волну.

— Лечить меня вздумал, — прохрипело барсучье лицо и закашляло. Чёрные завитки отлипли ото лба.

— Ты отвратительна, — с презрением сказал Янович и едва сдержал губы от плевка.

— Да? Что же ты припёрся ко мне? — оскалилось лицо. — Может, сучка твоя не дала? Решил с женой пере… пе… — Новая волна кашля накрыла водянистую грушу с головой.

— Ты больше не увидишь детей и никому не испортишь жизнь. Я поставил точку. — Слово Яновича топором палача поднялось над головой пациентки постыдной больницы. Её нижняя челюсть задрожала, как у кошки на охоте за птичками, а на глазах выступила влага. Рот на барсучьем лице хотел крикнуть «Нет!», но связки не подчинились ему, а губы прошамкали в холостую.

Палач, так и не опустив топор, сказал:

— Мы переезжаем. Я обещал дочери, она больше не увидит тебя. Никогда.

Так и повис в воздухе занесённый над барсучьим лицом топор, а палач, шагнув к выходу, бросил:

— Я не оставлю тебя без опеки. Пройдёшь реабилитацию — вернёшься домой.

Подошвы его немыслимо дорогих туфель скрипнули, наступив на резиновый коврик у входа, а водянистая груша приподнялась на локтях.

— Будь ты проклят. И сука твоя… пусть сдохнет, — прошипело приобретшее фиолетовый оттенок барсучье лицо. — Сдохни, сука! — просипело оно.

Груша напряглась, а барсучье лицо оголило зубы и сморщило нос, брови чудища перепрыгнули на середину лба. От шипящего крика уже не барсучьей, скорее, драконьей морды по телу Яновича пробежала дрожь.

— Будь ты проклят! — Самое наивное из пожеланий тяжёлым металлом врезало по его спине, но он так и не обернулся.

На обратном пути Валерия преследовал скрежет металла, и даже ласкающий голос дочери утонул в песочном рёве. Он обнимал свою девочку, умолял о прощении, и тема разговора отскакивала от него теннисным мячом, пока доча не произнесла: «…в США».

— Что? — в смятении сказал он, нахмурив лоб. Скрежет металла оборвался на высокой ноте.

— Папуля, он — гений, понимаешь? Он — лучший, — ответила доча.

Будущее песком убегало сквозь пальцы. Его девочка сидела рядом в машине и улыбалась миражу, налипшему на радужную оболочку её глаз.

— Ты в своём уме? Чему ты радуешься? — Янович тряхнул свою девочку за плечо, но мираж только глубже впитался в цвет её очей.

— Мы уже всё решили.

— Да вас… тупо завербовали! Враждебная страна. Снежана, пойми, ты обязана будешь стать не сама собой, а той личностью, которую тебе навяжут.

— Ты тоже всю жизнь командовал, не давал мне стать… самой собой! — парировала дочь.

— Снежана, ну что ты несёшь? Что за бред? Ты думаешь в рай сбежать? — На шее у Яновича дёрнулся кадык, жилы напряглись, как корабельный трос во время шторма. — Муж будет без отдыха строчить программы в офисе, куда добираться не меньше двух часов в одну сторону. Ты тоже выйдешь на работу. И не думай, что тебя засыпят благодарностями, Америка трещит по швам от множества гениев. Выпускник БГТУ по специальности «ракетно-авиационные двигатели» крутит гайки на заштатном автосервисе. Там это вполне рядовое явление. Но, допустим, повезло, американская зубная фея устроила тебя в деловом центре Хьюстона, да! Твои коллеги, каждый натянет улыбку и никогда не подставит дружеское плечо, никто, а при удобном случае заложат шефу. На вечеринке дня рождения тебе оплатят резиновый гамбургер с одной банкой пива. Добродушные соседи подарят тебе к новоселью бутылку вина с бантиком на горлышке, печенье в музыкальной коробке и тут же настучат в полицию, если им что-то привидится или послышится. Вы наберёте кредитов и оба впряжётесь в телегу, полную счетов, и будете тянуть её до остановки жизни. Ребёнок тебе обойдётся очень дорого, придётся оторвать его от груди и выйти на работу, иначе пропадёт место. Пропадёт место — вы не оплатите кредит, и вас выселят из дома, ребёнка передадут в органы опеки, а затем его усыновит парочка гуманных педерастов и будет брать с собой на гей-парады. — Отец перевёл дух и продолжил, усиливая голос: — Если пронесёт, ты сможешь дитё отстоять, но уже в школе твоему пятилетнему малышу прочтут сказки о гей-любви, а чуть подрастёт — научат, как натягивать гондон и куда сообщать, если ты его поставишь в угол или не купишь электрогитару по первому требованию, и запретят называть тебя мамой, а папу — папой. И, заметь, всё по закону!

Снежана нахмурила лоб и сомкнула веки. Казалось, отец окатил её ледяной водой:

— Пап, ну ты и кошмара нагнал! Тысячи уезжают — и довольны.

Отец вошёл во вкус.

— Тысячи? А знаешь, чем они довольны? В самом лучшем случае — деньгами, и чем больше денег, тем больше довольны. Ты же у меня девушка небедная, нужду не испытывала, и на родине можно заработать. Я хотел вам с Серёгой бизнес передать. Квартира огромная, переезжать можно. Я хотел, чтоб ты себе комнаты выбрала, какие хочешь. Посоветоваться надо, как твою часть отделить. Какая Америка? Зачем? Туда народ только за баблосом валит, жертвует всем духовным ради этого. Человеку надо жить дома, любить всё: от кулинарии до веры, даже запахи. Есть, конечно, люди без чувства родины, которые корнями в нашу землю не вросли. Им безразлично, где жить, лишь бы сытно, они и мать родную в базарный день продадут. Русский же человек от тоски по родине до смерти изводится. Да, эмигранты часто бравируют, и в Интернете: «Как беззаботно и привольно мне живётся! А как вы в вашем совке?» Доча моя, рассказы о виллах из розового мрамора, яхтах и красных спорткарах — в девяносто девяти случаях из ста даже не научная фантастика. После двух рюмок водки с соотечественником их «владельцы» просят чёрного хлеба, пускают слезу и мечтают вернуться, хоть на самую захудалую окраину. — Глаза Яновича побелели, голос дрогнул. — В детстве я видел эмигранта — бабушкин брат, который в её дворике становился на колени и целовал забор своего детства… Тема закрыта. Ты никуда ни едешь! Тем более я — отец, я — против… категорически. Нет, нет и нет! — отбил колокол.

— Папа, я заплачу. — Снежана направила на отца запрещённое оружие, на её глаза накатили слёзы и замерли, нагнетая прорыв.

— Девочка моя, доченька. — Отец тут же прижал к груди родное дитя и принялся оправдываться. Оружие всё ещё действовало безотказно. — Ты прости меня… прости… Я же счастья хочу для тебя. И мы с Мишуном как без тебя? Мы погибнем. А няня? Пожалей нас…

Снежана разрыдалась-таки, от жалости. Она жалела няню, Мишу, несговорчивого отца — совсем немного. И себя — очень сильно, больше всех. Отец гладил её волосы и сюсюкал:

— Обещаю, я Сергея отговорю… Обещаю, у него будет всё… Обещаю, у вас будет всё хорошо. Подключим Родионыча, он слова нужные подберёт. Обещаю… Помнишь, ты маленькая была… в поезде мы клятву дали… Белое такое купе… «Вместе навсегда», помнишь? Снежана кивнула и всхлипнула. Отец продолжил: — И я помню. Как будто вчера было. Ну, всё — вытирай нос. Поехали! Мишка уже скучает. А давай по дороге торт купим в «Золотом гребешке»? Самый дорогой! Давай?

Снежана опять кивнула, слёзы уже не катились, и всхлипы исчезли.

— Девочка моя, ну? Посмотри на меня, — сказал отец, поворачивая ключ зажигания. — Нравится машинка?

— Танк какой-то, — ответила Снежана, промокая глаза салфеткой.

Янович расхохотался:

— Да! Мужская игрушка! Если Сергей одобрит — я вам подарю. Ей-богу! Ну, не плачь, солнышко, я для тебя…

— Ты эгоист, — рубанула Снежана. Янович остолбенел, с трудом удержав руль. — Сергей сам хочет, своими силами, стать личностью. Он не примак и не нуждается в твоём и Родионыча высоком покрове. Ну как ты не понимаешь? Он — гений. Его одного в этот проект взяли! Одного! Понимаешь? Сотни опытных уже, крутых прогеров пытались вщемиться — и облом. Сергею такие условие предложили, такую зарплату… светлое будущее, короче. Весь мир!

Отец не отрывал взгляда от дороги и молчал. А его солнышко обстреливает убойными лучами салон нового джипа и пролетающие автомобили.

— Что толку — мир обрести, а себя потерять? Я ещё понять могу физика как-то, — наконец подал снова он голос, выползая из-под завала обрушенных на него обвинений, — у нас оборудования нет, чего греха таить. Ради науки можно личным счастьем пожертвовать, но не ради денег или «светлого будущего»… Серёга же не физик. Вы туда за нулями в компьютере потянулись. Вам на два нуля больше, чем остальным крутым прогерам, напишут. Вот тебе — весь мир. Ты на эти «нули» парного молока не купишь, нет! Ни яблока, ни картошки без генов скорпиона. Снеж, яблоко укусишь — на зубах хитин скрипит.

Снежана расхохоталась, слёзы опять градом скатились по её щекам.

— Ты помнишь, — продолжил отец, вздохнув с облегчением, — что Родионыч говорил? Он в этом капитализме полжизни провёл, дни считал, когда домой отправят.

— Нет, — отозвалась Снежана, растирая слёзы и улыбаясь.

— Как? — удивился отец и, добавив хрипотцы, голосом кума проскрипел: — «У меня государство двадцать лет жизни украло!»

— Пап, ну что Родионыч, Родионыч! Известно всем, какой он советский патриот. Ничего другого от него не услышишь.

— Разве он не прав?

— Ты прав, он прав, — с раздражением ответила дочь. — Только расклад такой: куда Сергей — туда и я. Он мой муж, и решать будет он.

Точка в споре была поставлена разящая, свинцовая. Янович онемел, чувствуя, как мозг оставляют мысли. А Снежана, наслаждаясь тишиной, расчёсывает волосы огромной щёткой.

— Как она? — спросила Снежана, разглядывая своё лицо в зеркале над лобовым стеклом.

— Забудь, — брякнул отец. — У тебя — диплом, свадьба, у неё — палата, капельница. Я заплатил, реабилитация будет долгой. Доктор сказал — год.

— Круто.

— Доча, её сестрёнка часом не замешана в этом? Любительница джин-тоника, — ухмыльнулся Валерий.

— У тебя всегда Натаха виновата.

Снежана, закинув в сумку огромную щётку, огляделась. Волосы лежали на плечах волнистыми чёрными прядями, за окном вдалеке проносились то серые многоэтажки, то крепкие, как осенние боровики, терема.

— Да уж, чувствую себя фараоншей в колеснице, — продолжила Снежана, разглядывая колесницы смертных рангом ниже. — Клёво, — сказала она и бросила сумку на заднее сиденье. — Пап, ты её салон красоты продай! Я тебя в марте ещё просила. А то я его взорву!

— Поговорим позже, время терпит.

— Нет. Не терпит. Я своё вчера оттерпела. Надо этот гадюшник с лица земли стереть. Там она никогда пить не бросит, у них тусовочка, клуб фемин сложился. Ну ты же в теме. Пьют по календарю, согласно красным дням. И Натку не жалуют, она изгой у них — перед Гацко стелется, носки ему гладит. А в сауну её зовут поприкалываться, у Натки размер последний икс. В ночной клуб — никогда. Деревней считают, — нахмурилась Снежана. — За день до… она утром приплелась, в казино тусила. Я заглянула в спальню — храпит, смердит, колготки на полу, а ноги в туфлях. Я дома решила остаться, но у нас няня ночевала и отговорила меня. Хочет, чтобы я диплом защитила на «отлично». Ну и, говорит, встала мать к обеду, в душ, кофе пол-литра засадила, с Мишуном поиграла, кормила его даже и виноватая такая на работу потянулась. Анастасию Сергеевну о происшествии просила не докладывать. Сказала, что расстроилась очень — две штуки баксов проиграла. Потому маленько виски накидалась, типа от горя — два дринка всего. Врёт! В спальне перегар стоял — забалдеть можно от одного вдоха. А няня что? Тебе звонить, а ты — на танке!

— Ну, я же прощён уже, — взмолился танкист.

— Ну да, — вздохнула Снежана, — прощу, если её салон продашь. Он ведь на тебе болтается. И всех уволь, всех тёлок, а массажистку по статье. Вообще всех по статье, за пьянство на рабочем месте. — Снежана сжала кулаки. — И зачем вы поженились? Ты хоть в юности любил её?

— Все пацаны за ней бегали, — ответил с улыбкой Валерий. — А я отбил. Парень у неё был, крутой десантник на «Жигулях». Я дрался не раз. Родионыч тоже бдил. Ну и потом ты получилась, быстро очень, как снег на голову. Поэтому и назвали тебя — Снежана. — Танк остановился под красным оком светофора, и его водитель, набрав полную грудь воздуха, спросил: — Ну, откровенность за откровенность. Как у тебя с Серёгой там? Ты смотри, никаких отношений до брака не допускай, спешить нельзя, это я тебе из собственного опыта. Пусть в жизни всё идёт своим чередом, второе следует за первым, а третье за вторым. И потом, наши деды и отцы не зря такие правила установили, для счастья семейного, понимаешь, чтоб дети рождались здоровые, род человеческий приумножался. Какой-то ещё высший смысл в этом есть, может и божественный. — Валерий оторвал руки от руля и сделал несколько круговых движений в воздухе, продолжая недосказанное языком жестов.

Дочка обвела глазами очерченные отцом фигуры в воздухе, но нетактичные вопли чужих клаксонов остановили мастер-класс по дирижированию добрачными отношениями. Отец ударил по педалям и чертыхнулся. В лобовое стекло стучал леденцово-зелёный свет, а в окно Снежаны стрелял угрозами до боли знакомый палец, корявый, с чёрным когтем. Отливающий красным глянцем «Опель» поравнялся с танком. В тени своего салона «Опель» скрыл водителя-хозяйку, палец которой привык направлять свой боевой коготь в окна чужих авто.

— Признаюсь. С твоим женихом по этой теме я переговорил сразу, при первом же знакомстве, — сказал отец и кинул взгляд на дочь, у которой тут же синим гневом вспыхнули глаза.

— Как ты мог? — воскликнула доча.

— Сергей обещал, типа всё по совести. Надеюсь, он своё слово сдержал?

Снежана подпрыгнула, и только ремень безопасности удержал её в кресле.

— За моей спиной? — крикнула доча. — И Родионыч в сговоре?

— Ну, он же крёстный! — возмутился отец.

— Ему-то какое дело? Пусть за сынком приглядывает! Со стюардессой живёт, незаконно!

— Артём взрослый уже. Потом, он мужик как-никак!

— А! А Сергей не мужик, значит? Спасибо, папуля, — съязвила доча.

— Малыш… не злись. Я из любви. Волнуюсь. Родионыч тоже в тебе души не чает.

— Не чает? Вот пусть у себя в огороде порядок наведёт. — Снежана отвернулась и нахмурила лоб. — Да и ты не ангел.

— Это в прошлом, — отрезал отец и напряг шею. — Знаешь… Я жениться решил.

— Ага. У меня будет новая мама. Какая прелесть, — съязвила Снежана. — Надеюсь, она не младше своей падчерицы? Если это твоя секретарша — обо мне забудь. Я не только в Штаты, я в космос от вас сбегу! В другое измерение!

— Нет, доча, нет! — смутился отец. — Я люблю её всю жизнь.

— Драматично. Я соображаю, о ком ты. И когда свадьба?

— Не то чтобы свадьба. Просто подпишем договор с государством. Свадьба — дело молодых.

— Не могу сказать, что я в восторге. В космос не сбегу, но в Штаты — не обещаю, — ухмыльнулась доча. — Да, в традиции нашей семьи, я должна переговорить с твоей невестой с глазу на глаз.

— Да? — удивился Янович.

— Конечно, — подтвердила Снежана. — «Пусть в жизни всё идёт своим чередом, второе следует за первым, а третье за вторым», — продирижировала она три такта из симфонии добрачных отношений, написанной её отцом для сегодняшнего разговора. — Ты не догадался? Какая досада. Я поговорю с ней по-женски: невеста должна сохранить чистоту до официальной регистрации.

Янович прыснул от смеха:

— 1:1, — прогоготал он.

— Нет! — рассмеялась Снежана. — 1:0.

Смех остыл быстро. Пауза каждому заморозила губы и на ушко нашептала своё: «Ты — прав… прав».

— У нас прямой разговор получился, — первым сдался отец. — Пока ты молчишь, буду один партию тянуть. В монолог ухожу. — Снежана чуть повернула голову и напряглась. Отец продолжил: — Давай шашлычков закажем домой? Индейку будешь?

— Мне всё равно, я есть не хочу, — ответила капризная принцесса.

— Торт? Доча, такой день был тяжёлый, давай отдохнём, поедим вволю. Смени гнев на милость, утешь отца.

— Ладно, закажи суши — и ты прощён, — сжалилась принцесса.

На родной набережной вытянулись в ряд пивные палатки. Шашлык и батончики халвы на закуску. Трое отдыхающих от жизни обывателей обходили шаткой походкой павильоны культуры пития и в последнем, на крыше которого зеленеют немецкие буквы, присели на лавку, как птички на насест, нахохлившись. Снежана скривила гримасу, когда окинула взглядом их загорелые и уставшие, как у рыбаков тралового флота, лица. Она ускорила шаг и потянула за собой отца. Скорее домой!

Возле калитки, запертой на электронный замок, их поджидала похожая на старую ведьму бабуля, одетая в тряпьё. На коробке из-под микроволновой печи старуха расставила пластиковые стаканы, добытые ею в мусорных баках павильонов культурного пития и отмытые ржавой губкой в ржавой раковине собственного дома. В стаканах горками насыпана ежевика. Отец тут же купил два стакана.

— Есть домашнее вино, — проскрипела старуха, отсчитывая сдачу корявым пальцем. Снежана содрогнулась — всё тот же чёрный коготь.

— Оставь себе, — выпалила она и схватила за руку отца. До самого подъезда они неслись, не чувствуя ног.

— Что за чёрт! — возмутился отец новому капризу дочери.

— Выбрось! — потребовала Снежана и принялась трясти его руку, сжимающую пластиковый стакан.

Ягоды рассыпались по бетону, оставляя на нём кровавые пятна