I

— Сыночек, Алечка, ну что ты… что ты, — причитает Лера, обнимая сына. Рана на спине болит с самого утра особенно мучительно. Обезболивающие не помогают. Лера спрятала её кровавые бока под пластырем и мысленно пригрозила, но и эта мера оказалась никакой. Перед глазами то и дело всплывало довольное лицо светила, который расковырял рану на анализы.

По дороге из дому мальчик оставался мужественным и взрослым, как и внушала тётя Алла, но на перроне, когда объявили о прибытии электропоезда на соседнюю платформу, разрыдался, как младенец. Горькие слёзы залили мамины джинсовые ноги, отчего мама растаяла и тоже зарыдала.

— Солнышко моё, цветочек аленький, хочешь, вернёмся домой? Только не плачь. Хочешь, да? Только не плачь, сыночка…

Алла взмахнула руками и влепила ногой, облачённой в модную туфлю, по чемодану на колёсиках, который сама подарила семье Дятловских. Рыдающие не дрогнули, а только теснее сошлись, образуя хоть и маленькую, но неприступную стену плача.

— Лера-а, ладно ребёнок, ты чего? — пошла на штурм стены Алла. — Радоваться надо!

Слова её упали у подножья «стены плача», не достигнув цели, но Алла не из тех, кто сдаётся.

— Александр, ты мужчина! Поплакал — и будет. На двадцать дней всего-то… Время пролетит, в море будешь купаться! Друзей новых заведёшь! Алька… — Вторая попытка оказалась не удачнее первой. Алла тряхнула блестящими локонами и скривила пухлые, как будто напитанные вишнёвым соком, губы. Рука её в кармане, теребит конверт, в котором запечатана мзда для Алькиной сопровождающей. Ответственность приходится брать на себя, ведь Алькиной матери и в голову не придёт, как дорого обходятся простые вещи.

Алла до сих пор пребывает в отпуске, на работу ни шага. Она по-прежнему рано встаёт и с первой минуты своего появления на кухне не даёт покоя Никифоровне, переделывая на свой лад домашний строй. Девочки её счастливы и совершенно не слушаются бабушку. Они летят со школы навстречу маме и обнимают её так, что Никифоровна пускает слезу и говорит, вздыхая: «Мать есть мать». Алла чувствует себя слабой женщиной и от этой слабости каждый день покупает обновки или сидит на процедурах в салоне красоты. Да и жизнь Дятловских упорядочивается под её всевидящим оком и крепкой рукой.

Алла огляделась. Перрон был почти пустой. Народ сгустился на соседней платформе, где объявили посадку на пригородную электричку. Кто-то из пассажиров спешно досасывает сигарету, кто-то обнимается с провожающими, и нашёлся даже один чудак, юноша, который пронёсся на тощих ногах, будто олимпийский спринтер, вдоль электропоезда и резко затормозил около второго вагона, напротив Аллы. Она с интересом остановила на нём взгляд — высокий юноша с растрёпанными золотистыми кудрями, одетый в чёрную джинсу, проштампованную черепами. Алла склонила набок голову и улыбнулась, глядя, как длинноногий юнец, подпрыгивая, хватает небо, на руках его поблёскивают стальные браслеты и перекатываются от кисти до локтя.

Его басовитое «Э-ге-гей!» в мгновение ока собрало десяток друзей, тоже одетых в чёрный текстиль, изрисованный черепами, рогами и языками пламени. Молодые люди окружили златокудрого бегуна и загоготали.

Алла отстранилась от стены угасающего плача и переключила внимание на группку молодых людей. Она кожей ощутила выбросы дикой энергии, взрывающей атмосферу вокзала, и с наслаждением поглотила её всплеск. Она изо всей силы прислушалась: о чём говорит молодёжь? Но на её перрон доносились только обрывки фраз: «Серый! Гы-гы… Ништяк!… Лабай», — из которых Алла складывала в уме мозаику смысла.

Первое, что она точно усвоила: длинноногого спринтера так и зовут — Серый. До второго пункта дело не дошло, ребята вытянулись в один вектор, направленный на её платформу, и, помолчав, закричали:

— Эй! Эй-эй! Девушка! Красуня! Иди к нам!

Алле хватило ума не отнести к себе лестное обращение. Она обернулась — и правда, ей навстречу, ступая стройными ножками в чёрных джинсах, идёт девушка лет шестнадцати, чёрные пряди волос укрывают плечи и чуть вздрагивают при каждом её шаге, кожа белая, будто из сахара. «Белоснежка», — восхитилась Алла. Ребята в чёрном, должно быть, восхитились вместе с ней. «Белоснежка», конечно, слышит призывы с соседней платформы, но головы не поворачивает, и Алла замечает, как замедляется её шаг и разгораются синим огоньком глаза.

Она приближается, и волнение на соседнем перроне поднимается на отметку «шторм». Больше всех усердствует Серый. Алле кажется, что он всё-таки поймал взгляд Белоснежки, и не только взгляд, но и улыбку. Огнезрачная красуня замедляет шаг, она оглядывается, Алла любуется её волосами Шамаханской царицы и сахарной кожей. Поворот головы — и волосы взлетают, на мгновение зависая в воздухе.

И в это же мгновенье железнодорожное полотно пересекает Серый. У Аллы замирает сердце, когда он взлетает с рельсов и, пружиня на тонких длинных ногах, приземляется на краешек бетонного пьедестала.

— Красуня, ты мне полюбилась, поехали со мной… Я на рок-фестиваль, я посвящу тебе соло на гитаре! — Серый обнял её плечи и смотрит в глаза.

Красуня улыбнулась и завертела головой: «Нет». Но Серый не отступил. «Наверное, — подумала Алла, — он видит в её глазах «да». Алла смотрела на искрящуюся силу, которая притягивает друг к другу юношу и девушку, извивается вихрем, желая втянуть их в своё огненное чрево, сорвать их и умчаться за пределы земли. Смотрела и понимала, как тосклива её жизнь.

— Отпусти его, — вопит красуня, вцепившись в руки только что подоспевшего на платформу очкарика, который схватил за грудки Серого. — Отпусти, не то под поезд прыгну, — грозит красуня.

Очкарик, высокий мужчина с лысиной, одетый не по-дорожному, а в офисный костюм, сдался под напором белоснежной девушки.

— Не ожидала такого от тебя, — возмутилась она. — Это мой друг… парень. Ясно?

Алла сжала зубы. Идиот лысый. Нечего сказать. Её ладонь зудит в предвкушении сочной пощёчины по скулам лысого или по впалым щекам собственного сисадмина. Но Серый превосходит любые ожидания. Пока лысый очкарик прячет лицо в платок и трёт нос, юноша сгрёб Белоснежку и целует в губы. Алла расцвела, задышала, любуясь побледневшим до смерти очкариком. Так тебе, невежа!

Алла перевела дух и взгляд на присохших друг к другу сына и мать. Плач смолк. Надолго ли? Алька прижался к матери и с любопытством пять минут как разглядывает влюблённых. Лера тоже внимание переключила на сцену с поцелуем, но в сына вцепилась, как приговорённый в последнюю надежду.

Голос вокзала прогнусавил на весь перрон: «Со второго пути… Орша». На последнем слове вздрогнули пассажиры на Аллиной платформе, а Серый перемахнул через рельсы на свой путь. Он размахивал руками и выкрикивал: «Я найду тебя, минчанка!.. Я женюсь на тебе!»

Минчанка сияет и не сводит глаз с удаляющейся фигуры смельчака, который в одночасье стал ей женихом, а покачиванием ладони она вторит ему: «Женись. Да».

Лысый охранник щурится даже в очках и грозит кулаком вслед смелому юноше, вслед отъезжающей в пригород электричке.

«Высший пилотаж, — прослезилась защитница прав влюблённых. — А Костя смог бы так? Вот так!.. А я?» Они уже много лет не беседуют ни о чём, а обсуждают налоги и лизинг. В минувшую зиму младшей дочери исполнилось десять, а Костя на праздничном торте свечек насчитал восемь. Так и прогромыхал поздравление, и был уверен в своей правоте, пока не встретился взглядом с Лерой. Она уставилась на него, как на пришельца, который натянул маску супруга любимой подруги, и ни разу не мигнула, пока тот не превратил свою оплошность в неудачную шутку. И это был явный симптом охлаждения семейных отношений.

Семейный мир Дятловских тоже следил за разыгравшейся на их платформе драмой. Малыш уже не рыдал, а чуть всхлипывал и так же сильно обнимал маму. Его порозовевшие глазки смотрели на героиню с напряжённым интересом. Лере показалось даже, что он хочет подружиться с черноволосой красуней. Мать поцеловала ребёнка в макушку и спросила:

— Зайка, ну как ты?

В ответ ребёнок набычился и с надрывом произнёс:

— Я сказал. Или ты со мной. Или — оба домой!

Алла расхохоталась и сказала:

— Надо же! В профессорской семье взрослеет ещё один упрямец. Потомственный!

— В профессорской семье? — переспросила Аллу Белоснежка, поравнявшись с ней. Девушка смотрела на Аллу как старая приятельница, а за её спиной мелькала бдительная тень охранника.

— Мы знакомы? — отрезала Алла и тут же пожалела. Ей больше всего хотелось подружиться с огнезрачной девушкой и разгадать секрет её красоты.

— Нет? Так будем… В поезде ехать долго. Ещё родными станем. — Красуня отстранилась от прилипшей тени охранника и с презрением дёрнула плечом. Тот и бровью не повёл.

— Я — Александр, — выпалил Алька, разглядывая девушку, и прижался к маме сильнее. Лера и Алла переглянулись — малыш-то растёт!

— Привет! — улыбнулась девушка. — Это ты из профессорской семьи? — Алька кивнул и чуть задрал подбородок, а девушка продолжила: — Здорово! Тебе повезло. А я, не поверишь, сирота. Матери с детства нет. А отец до сих пор не пришёл провожать. Мы его под табло час прождали. Вот этого, — девушка со злостью повернула голову к своему охраннику, — зама своего подослал. А он мою судьбу только что искалечил.

— Снежана, — рявкнул телохранитель подопечной, — голову не теряй. Где твой брат?

— Ага! За мной шпионил, а ребёнка потерял, — съязвила Снежана.

— Вот они мы. Волновались? — спросила немолодая женщина, подкатившая детскую коляску вплотную к собравшимся на перроне. Алла потянула носом воздух. От благоухания её любимых французских духов закатывались глаза. На вид никогда не скажешь, что простая женщина с простым пучком волос на затылке может пахнуть как завсегдатай модных бутиков. И ещё прозрачный шарфик вокруг шеи, как будто полоса неба, придаёт её лицу неземную возвышенность над миром.

— А вот моя няня, Анастасия Сергеевна, — обрадовалась Снежана, — и мой братик. — Она перехватила коляску и подтянула её вплотную к новому другу. — Миша. — Братик пузырил слюни и поглядывал на друзей старшей сестры. Лицо его, маленькое, нежное, то и дело искажала гримаса, как будто кто-то невидимый глумился над невинным младенцем, ручки его были скованы напряжением мышц, а ноги висели, как шнурки, как ножки тряпичной куклы. Алла ужаснулась внутри себя — такое горе.

— Ему четыре, — продолжила Снежана, — он уже большун. — Малыш от радости запрыгал на сиденье. — Он любит детей и хочет с тобой дружить. Давайте в поезде сядем вместе? — предложила она, глядя на мать Александра умоляющим взглядом. За её спиной охранник что-то взволнованно шепчет няне, та кивает, но взгляд её устремлён на своих воспитанников.

В ответ Лера оторвалась от сына и нежно обняла прильнувшего к её коленям ребёнка из коляски.

— Здравствуй, милый, ты путешествуешь с сестрой? — спросила она.

Мальчик в коляске был особенным, он поцеловал руку красивой тёти и вцепился в её рукав. Глаза его просили любви так неистово, что у Аллы сжалось сердце. Уже дома Алла не находила себе покоя. Ей казалось, что глаза мальчика укоряют её, она чувствовала себя отвратительным существом, низким, грязным, и так до тех пор, пока она не нашла адрес фонда помощи детям-инвалидам и не перевела на его счёт приличную сумму — ровно столько она тратила в парижских бутиках на распродаже. С тех пор, чтобы чувство собственной ничтожности не накрывало её с головой, Алла каждый месяц переводит денежное пожертвование фонду и спит спокойно, как будто заплатила самый важный налог, налог на совесть.

— О! Вы ему понравились! — сказала Снежана матери нового друга. — Здорово, что мы едем вместе! — Ребёнок, не выпуская рукав красивой тёти, другой рукой потянулся к её сыну, и тот протянул свою руку навстречу. — И ты тоже…

— Валерия Николаевна, — просияла Лера. С десяток лет назад, в роддоме, она так же светилась при первой встрече с сыном. — Спасибо, Снежана, что подошли к нам, а то мой ребёнок слезами платформу залил. Смотрите, наши дети подружились. А какие у вас места?

— Как всегда, первое купе. Но это неважно. У нас место есть свободное.

— Прекрасно, мы Альку вам подсадим, — встряла в разговор Алла, — всё на душе спокойнее будет.

Анастасия Сергеевна кивнула и сказала:

— Мы туристы бывалые! Да, Миша? В шестой раз едем в Евпаторию. На лечение.

Алла и Лера переглянулись.

— В «Дельфин». Самый клёвый санаторий, — добавила Снежана.

Лера хлопнула в ладоши:

— У Альки тоже туда путёвка!

— Снежана, — обратилась к огнезрачной красуне Алла, — расскажите, как там в «Дельфине»? Куда лучше поселить нашего малыша? Он впервые от дома отрывается.

— Ой! — в одно мгновение ойкнули няня и её воспитанница. Говорили они наперебой. Главное, о чём подумала Алла, что Алька оказался в надёжных руках, можно вздохнуть и не ждать сопровождающую, и… конверт можно вручить огнезрачной красуне. Алла по человеку видит, прилипают ли к его рукам чужие деньги.

Она скользит взглядом по лицам новых друзей, всматривается в глаза молчаливого охранника, которого Снежана задвинула на задний план сцены. Он вздыхает и трёт платком вспотевший круглый лоб.

— Мишуня так окреп от процедур, очень, — доносится торопливая речь няни, — спину держит, не валится, простудами не болеет… Учителя? Ой, великолепные. Интеллигенция. Я сама педагог… Уроки с вашим парнем поделаю. Не тревожьтесь. Ваши нервы передаются ребёнку… Да, почти все без родителей. Сопровождение полагается только особенным деткам. Поэтому мы со Снежаной всегда рядом с Мишей. Она тоже и процедуры получает, и учится. Хорошая девочка, моя помощница, сокровище! — Няня прильнула к своей воспитаннице, которая уже вступила в мальчишеский кружок на позиции лидера.

Новая подруга сильным голосом и ясными глазами напомнила Альке далёкую Оксану — так рассудила Алла и оказалась права. Её любимец больше не заглушает рыданиями железнодорожный громкоговоритель, а играет с новыми друзьями. И как он искренен, мягок с больным малышом, как старается развеселить его, и тот смеётся и играет на равных. От малыша исходят какой-то волшебное тепло, невидимые лучи, словно из иного измерения, которые растапливают охладевшее сердце Аллы. Она смахивает слезу — у бедных деток нет мамы. Алле даже захотелось прижать их к груди, но невидимые правила не позволяют знатной даме проявить эмоции, она лишь прильнула к любимому крестнику и скользнула в детский разговор, который тут же и прервался.

Отправленный на задворки страж вырос как из-под земли. Его тень накрыла сбившихся в один живой круг пассажиров первого купе прибывающего крымского поезда. Среди простых людей этот достойный муж этикетом себя не утруждал, поэтому без реверансов накинулся на Снежану, остальные пассажиры не удостоились даже его взгляда:

— Твой отец не придёт! Только без истерик!

— Александр Ильич, что происходит? Отчего такой напор с вашей стороны? — встряла няня, закрывая собой любимцу.

Александр Ильич вздохнул:

— Я вас умоляю. Не заставляйте меня говорить, что здесь произошло, пока вы с Мишей цветочки нюхали.

— Он сломал мою жизнь, — подала голос Снежана, и у няни вытянулось лицо. Лера с Аллой переглянулись, — а ещё отец добивает. Он обещал нас проводить! — вскипела она.

— Если ты до сих пор не поняла — он очень серьёзный человек. Его вызвали. — Страж вытянулся в струну.

Вероятно, няня до мелочей знала своих воспитанников, поэтому она укрыла собой Снежану, как мать больное дитя, и залепетала:

— Прости его, детка, прости. Ну, не смог.

Разговоры в одночасье смолкли, все присутствующие, словно по команде, уставились на Александра Ильича. Очки его в невесомой оправе стреляли зеленоватыми бликами, шикарный галстук демонстрировал респектабельность, а зачёсанные волосы и стальной холод в глазах делали его похожим на американского гангстера 50-х годов. Что и говорить, женщины оробели. «Не хватало только, чтобы он вытащил пистолет и стал стрелять», — подумала Алла и сделала незаметный шаг назад.

Только Снежана проявила дерзость и набросилась на гангстера:

— Перезвоните ему! Сейчас же! Пусть скажет мне это сам!

Похоже, гангстер не удивился взрывному характеру подопечной и ответил достойно, голос его набрал ещё больше силы:

— Ничего не изменишь, такая у нас работа. В целях конспирации твой отец вышел из сети, будет доступен только в конце дня. Прими ситуацию, ты уже не ребёнок, вон, с парнями целуешься.

Снежана побледнела, сжала губы и ладони, по её лицу пробежала тень. Она приготовилась включить сирену негодования на весь вокзал. Анастасия Сергеевна тоже побледнела и обнимает воспитанницу за плечи, губы няни, бесцветные, как у старухи, шепчут: «Ша, ша… ша».

Сердце Альки затрепыхалось: не только у него папа-предатель. Он дёрнул Снежану за руку и с силой потянул её, та покачнулась и перевела взгляд на того, кто тащит её из пропасти гнева. Она смотрит на ребёнка, у которого глаза неожиданно взрослые:

— Снежана, мой папа тоже не пришёл, видишь, и вчера не пришёл, хотя обещал по телефону… И вообще ушёл из дома, когда я был маленький. Я же не реву! — Мама и тётя Алла переглянулись, у обеих одинаково приоткрылись рты, а маленький Дятловский спокойно продолжал утешать взрослую девушку: — Я тебе сейчас подарю мелки пастельные из Франции, всю упаковку, и раскраски. Ещё желатинки-мишки… Пойдём, Миша тоже хочет попробовать.

От тепла детской ладони Снежана обмякла, а желатинки и правда оказались вкусными. Анастасия Сергеевна подтвердит.

Нервы Валерии тут же дали слабину, она вздохнула и улыбнулась любимой подруге. Они взялись за руки и, кажется, вросли каблуками в платформу. Алла и Лера. Алла чувствует, как нарастает напряжение в затылке, а Лера — сверлящий взгляд на спине.

— Аллочка, обернись, мне кажется, кровь на спине у меня.

Алла, не шевелясь, одним только взглядом скользит по спине подруги:

— Это опять твоя психосоматика вылезла. Надо успокоиться. — Сильная женщина не признаёт свою слабость, поэтому борется с чужой. — Кто-то следит за нами, — поняла она и обернулась, всё же отодрав каблуки от бетона.

Волнительное объявление о посадке из невнятного динамика под куполом вокзала окончательно сбило с толку засуетившихся подруг. Приближаясь к платформе, с тяжёлым грохотом полз по рельсам скорый поезд крымского маршрута. Голос диктора вдохновил пассажиров на быстрые рокировки по плоскости платформы, и только наши герои замерли как вкопанные. Правда, белорусский гангстер оледенению не поддался и лихо подхватил чемоданы, и свои, и Дятловских, отчего он стал походить на героя детской мультипликации крокодила Гену, а не на гангстера.

Хлопоты при посадке целиком поглотили отъезжающих. Алла, Лера, Алик, Снежана и Анастасия Сергеевна расположились в одном купе. И они его выиграли. Девушка, похожая на Белоснежку, пришла в детский восторг и исцеловала няню, Альку и его растерянную маму.

Вскоре к ним присоединился и Александр Ильич с Мишенькой на руках. Он усадил улыбающегося мальчика на полку у окна и остался равнодушным к запредельному ликованию.

— Александр Ильич, — пропела Снежана, — я вас прощаю от всей души. Простите и вы меня.

Няня засветилась восторгом от вкушения плодов своего воспитания. Алла взглядом полоснула по его гладким щекам и вороту безупречной рубашки. «Истукан!» — кричали её горячие живые глаза. От её взгляда Александр Ильич съёжился, в его непроницаемых глазах отражается образ Аллы. Он хочет ответить Снежане, но ком подступил к горлу, и он молчит и краснеет. Краснеет как-то по-дурацки, пятнами.

Новые рыдания Алькиной мамы заполнили водворившуюся паузу, и страж тут же улизнул. Его невнятное прощание не было услышано никем из пассажиров первого купе.

Алька одной рукой обнял мать, а другой дёргал тётю Аллу за подол. Он хлопал глазами и почти не дышал. Первой откликнулась Алла. Она подскочила с Мишиной полки и прижала рыдающую подругу к груди. Снежана тоже не осталась в стороне, а няня с высоты своего роста принялась гладить Алькину маму по голове, шепча сердечно: «Ша, ша, ша…»

В это время Алька проскользнул на нижнюю полку, поближе к Мише, и зачем-то поцеловал взъерошенный ёжик его волос. Малыш от удовольствия загулил. А плач Алькиной мамы сам собой сошёл на нет.

— Лера, пошли! — отдала команду Алла, бросив взгляд на часы со стразами, утяжеляющие её руку. — Пусть ребёнок поедет с позитивным настроем.

Она сгребла в охапку безвольную подругу и до самого отправления поезда заставила несчастную улыбаться и покрывать воздушными поцелуями лицевую сторону окна.

Лера улыбалась, и в ней крепла твёрдость, ведь Анастасия Сергеевна, по человеку видно, станет матерью для Альки на весь период заезда.

II

Незадолго до отъезда Альки Алла занималась тем, что гнала от себя мысли, в которых она вела роль прекрасной домохозяйки и повара. Но эти мысли одолевали её и даже принудили к вышиванию крестом. Сбегая от себя, она мечтала о работе и, когда возвращался Костя, сверлила его напряжённым взглядом. Тот отшучивался и отмахивался: «Киса, тебе ещё отдыхать долго. Ближе к финишу решим». «Что тут решать?» — кипела внутри себя Алла, но сохраняла молчание. Сорвалась она накануне. Костя пришёл позже обычного, позже последнего выпуска новостей, и по ходу к холодильнику бросил:

— В санатории тебе станет лучше…

У Аллы на душе заскребли кошки. Она пристально следит за мужем, брюшко которого обмякло от голода и желает наполнить себя калориями. Его хозяин с кривой улыбкой обследует холодильник, суёт нос в кастрюлю, где хранится жаркое по-испански. Он глотает холодный мясной аромат и морщит нос, ковыряя вилкой в горе мяса. Вилка с нанизанными на неё дольками лука летит в раковину, а Костя тянется уже к батону варёной колбасы, отправив жаркое в отставку на самую нижнюю полку холодильной камеры.

Глаза Аллы сверкнули гневом, словно всплеснулась в желе вулкана раскалённая лава. В один прыжок пантеры она оказывается между своим благоверным и холодильником. Халат из китайского шёлка встаёт дыбом на спине.

— Когда ты станешь мужиком? — рыкнула пантера, сверкая глазами.

— Мне общаться не с кем! — выпалил он. — Ты весь офис засеяла бабками. Не продохнуть. Клиенты высокие на смех поднимают. Ни одной тёлки в эскорт предоставить не могу.

— Мы туркомпания, а не бордель! — вспыхнула Алла. — Кто тебе вбил это в голову?

Костя по-детски оттопырил нижнюю губу и отмахнул ножом недетский кусок колбасы.

— Этот задрот приведёт тебя к диабету, — сменила тон Алла. — Ты пьёшь колу и чипсы лопаешь. Воротишь нос от домашней еды. Ты проводишь с ним всё свободное время. Почему ты не со мной?

Проглотив колбасное лакомство, Костя ответил, причмокивая нижней губой:

— Не выноси мне мозг. Я устал. И вообще, пора бы тебе притухнуть со своим диктатом. Я — директор, а ты — такой же исполнитель, как и все.

Лера не могла оставаться равнодушной к боли подруги. Она рвалась в бой, ей хотелось поговорить с Костей, но Алла запрещала. Ей хотелось встретить выскочку, этого носатого сисадмина, отравившего Алле жизнь, но подруга оставалась непреклонной. «Бесполезно, — твердила Алла, — мы Костю ещё больше обозлим. Надо ждать случая. Он обязательно подвернётся».

И вот, похоже, случай подвернулся. По дороге домой, когда Алла подвозила любимую подругу с вокзала после проводов Альки. Дорога была тяжёлой. Каждые пять минут — пробка, каждые десять — светофор. Алла кусала губы, терпение было не самой сильной чертой её характера. Лера молчала, одно пустое слово — и подруга взорвёт криком салон.

Тишину нарушил телефонный звонок от бухгалтерши Константиновны, доверенного лица Аллы, которую с некоторых пор Костя не переносил. Константиновна была негласным представительским, обобщающим лицом туркомпании Задорожных. Бухгалтер на пенсии, с огромным стажем и тремя взрослыми детьми, которыми она открыто гордилась. Муж бросил Константиновну, когда она вышла из репродуктивного возраста и нашёл себе молодую вдову из русских эмигрантов в Австралии. Случай был трагический и комический одновременно. С новой женой он блудил года два на поэтическом сайте под ником «Зорро» и, когда виртуальность захлестнула-таки реальный мир, поделил имущество и укатил на самый южный материк.

Рану своей подчинённой Алла лечила заботой. Младшему сыну Константиновны турфирма Задорожных оплатила учёбу и поездки в Европу, а самой Константиновне — путёвки в санаторий. Среднему Алла нашла тёплое место в банке, а старшему — погашала кредит на жильё. Так, в благодарность, Константиновна и стала доверенным лицом Аллы, её ушами и глазами, даже сердце Константиновны билось в одном ритме с сердцем начальницы. Ей Алла доверяла больше, чем себе. Поэтому её звонок с предоставлением последних разведданных обдал Аллу кипятком.

Она смотрела на дорогу, но видела ли автомобили? Этим вопросом задавалась Лера, когда подруга дышала в мобильный телефон.

— Надо что-то делать, — единственное, что обронила подруга и сбросила вызов. — Представляешь? — сказала она, обращаясь к Лере. — Мой благоверный задумал отдохнуть на природе. Сельский туризм.

— Почему он сам тебе не сказал? — удивилась Лера. Сердце её затрепыхалось в предчувствии беды.

— Сказал. Новое направление работы он осваивает. Поэтому дня два дома не будет. И на работе тоже. Константиновна моя разведала, вот преданный человек. Костян мой со своим программистом — задрот хренов! — на два дня на рыбалку. Сельский туризм! Вот и седины нет ещё, а бес уже в ребро тычет.

— Алл, ну не может Костя вот так… Может, и правда просто устал. Мужики любят порыбачить.

— Мужики любят, а задроты — нет! — отрезала Алла. — Этот гадёныш мстит. Я давно чувствую, он нас развести хочет. Ужом вьётся у ног Костика.

— Почему ты не даёшь мне разобраться? — хмурит лоб Лера. — Я сама хочу с Костей поговорить. Он послушает меня, мы же друзья юности.

— Ты не представляешь, как можно изменить человека, перепрограммировать, если влезть в его мозг. Боюсь, тут и факты бессильны, не то что твои аргументы, — вздохнула Алла и продолжила: — Ты же сама программист. Должна понимать. Ну да ладно. «Я подумаю об этом завтра», как говорит наша любимая героиня. Лучше скажи, как тебе Алькины попутчики?

— Да, — взмахнула рукой Лера, — приятные люди. Особенно няня, у неё такой взгляд добрый. Наверно, только очень добрый человек сможет возиться с таким… ребёнком тяжёлым.

— Вот где беда. Что уж мне на судьбу пенять. Дети без матери. Особенно мальчика в коляске жалко. У него свет такой в глазах негасимый… Ты заметила? Не смотрит, а светит. Как в детстве, помнишь? «Светить всегда, светить везде…» А девочка — потрясающая, просто чудо. Я бы смотрела и смотрела на неё… Она напоминает мне меня.

— Вот оборот ты завернула, — улыбнулась Лера. — Ты лучше Косте позвони, да-да, позвони и милым, как ты умеешь, ласковым голосочком спроси, как дела, что он ел… и всякое такое. Намекни, что скучаешь… Ну и не набрасывайся на него с порога. Поехали на рынок за свежей колбасой, сделаем ему бутеров с кетчупом, огурчик маринованный… Пусть трескает, а ты его на свою сторону переманивай.

…Серое небо июня накрыло тенью сонный город. Вялые жители покинули несогретые дома и тянутся на работу. Среди них Лера. С трудом удерживает открытыми веки и считает остановки метро. Без обнимашек с Алькой утро не задалось. Она цедила холодный кофе и глаз не сводила с пустого стула, пока радиоточка привычным баритоном не объявила: «Поздравления для мам». В это мгновение Лера разрыдалась и убежала в ванную.

Перешагнув порог триста пятой, она поздоровалась так тихо, что Пётр Миронович не оторвал взгляда от газеты, а на приветствие ответил спустя пару минут, когда его старческий мозг переварил входящую информацию и грустный запах духов, тянущийся шлейфом за начальницей.

От кофе руководитель группы отказалась и припала к монитору. Её здесь нет. Она в офисе Задорожных сражается на шпагах с местным программистом. Светланка прокралась в кабинет полевой мышкой и сбросила плащ, как Василиса жабью кожу. Она вытянула спину и поздоровалась с обратной стороной монитора начальницы. Молчание Валерии Николаевны и кивок пенсионера встретили её.

— Я заварю чай, — промямлила она и села на краешек своего стула. — У меня пирог с корицей.

Лера, уловив ключевое слово из прошлого, тут же перенеслась из турфирмы в свою гостиную. Всё в ней пропитано заботой родителей. Мама печёт булки с корицей, на плите томится какао на сливках, Алла ест и пьёт, закатывая глаза от удовольствия. Папа в смешных шлёпанцах, обшитых малиновой тесьмой, вышагивает из кухни в прихожую и объясняет, как возбуждённый атом под действием электромагнитного поля переходит в состояние с меньшей энергией и испускает фотон, потому что девочки, его дочь и Аллочка, в этом семестре изучают физику лазеров.

Светланка поставила блюдце со сдобой на стол начальницы, но та и пальцем не пошевелила: глядит на экран пустыми глазами, в зрачках синие блики, ногти постукивают по одной клавише «пробел». Подчинённую так и перекосило. Она не бросилась к телефону на сеанс трескотни, а перекинула гребнем чёлку на другой бок и, вооружившись грабельками, окопалась в горшке с диффенбахией, в двух шагах от застывшего монитора начальницы. Два снайперских взгляда сквозь любопытные линзы — и бомба для курилки готова: завотделом спит с открытыми глазами. Вот так, с грабельками в руке, заряженная новым знанием сотрудница сектора информатизации примчалась в машинный зал, и местный эфир загудел.

Новость её не пронзила местное информационное поле, нет. Бомба не разорвалась, а попыхтела ядовитым паром и скончалась на руках другой коллеги, запустившей новость о рокировке в приёмной. Старую секретаршу отправили в отставку. В её царстве водворилась юная студентка заочного отделения экономистов коммерческого вуза. Коллеги в подземелье судили сразу двух секретарш. Аксакалы (вернее, аксакалки) НИИ проводили расследование по теме: почему супруга директора, утвердившая Софью Андреевну на посту первой фрейлины, смирилась с её отставкой? Почему допустила к самому носу своего не в меру ретивого супруга само искушение в белых завиточках и с такой тонкой талией, что душа в пятки уходит — не переломится ли девица пополам?

В результате Светланка забыла о спящей начальнице и, проглотив глоток кофе, отдающего плесенью, умчалась на свой этаж. И заглянула по дороге в приёмную, чтобы лично увидеть новую секретаршу. Лицо ангела в белых завитках ослепило её.

— Вам чего? — произнёс ангел и воспарил над столом. Тончайшая талия и стройные ноги вызвали у Светланки, как только она их увидела, приступ острой зависти. Её посеревшее лицо вытянулось, как убывающий месяц, и она не нашла ничего лучше, чем задать совершенно бесполезный вопрос:

— У себя?

Ангел кивнул.

— Хорошо, — разозлилась Светланка и хлопнула дверью, желая перебить крылья ангелу или повыдёргивать из них перья.

Когда она вползла в родной кабинет, «зава» и пенсионер сидели плечом к плечу и чирикали, листая крымский альбом с фотографиями, который Пенсионер Пенсионерович, как Светка именовала про себя Петра Мироновича, приволок из дому. Он хотел, чтобы Лерочка получила из его уст достоверные сведения о месте отдыха её сына, а заодно можно побывать в прошлом и встретиться в воспоминаниях с друзьями.

Пенсионер Пенсионерович водил пальцами по чёрно-белому глянцу и открывал своей начальнице тайны, скрытые за кадрами его молодости. Запах кофе окутал собеседников и, едва коснувшись Светкиного любопытного носа, тут же размягчил её мозг.

Валерия Николаевна и пенсионер вздрогнули и вытянули шеи, когда за Светланкой хлопнула дверь. Пошатываясь, она добрела до рабочего стола и рухнула на его заваленную бумагами столешницу. Валерия Николаевна и Пётр Миронович переглянулись, и последний, вздохнув, опять погрузился в чтение отложенной газеты.

Светланка обхватила голову руками и всхлипывала. Когда ладонь начальницы коснулась её плеча, она заревела с большей силой.

— Здорова ли ты? — решилась на разговор Валерия Николаевна.

— Я в приёмной была, — по слогам промычала Светланка.

— Аа-а, — протянула Валерия Николаевна. — Неужто Игорь Борисович?

Светланка рыдала, но уже тише и без клокотания.

— Аа-а! — озарило начальницу. — Ты, верно, с новой секретаршей увиделась?

Рыдания осипли и стали едва слышны.

— Света, Света, — с укором сказала начальница и взглядом пробила газетную бумагу. Пенсионер Пенсионерович, как самый смекалистый в группе информатизаторов, поднялся и пошаркал ко выходу.

Светланка замолчала, но головы не подняла.

— Света, — не отступает начальница. — Тебе уж… не восемнадцать, прости. Мы вместе уже восемь лет. Ты пришла к нам маленькой девочкой, но с той поры ты не изменилась. Понимаешь? Годы пролетели, а с тобой ничего не произошло.

Светланка подняла припухшее лицо и с интересом посмотрела на «заву», хлопая отёкшими веками.

— Ты на меня так не смотри, — поспешно заметила начальница. — Речь не обо мне. И… со мной произошло уже всё, что могло произойти. Вот, внимай себе. Ты чего добилась?

— Как? А диплом?

— Да, диплом, — подтвердила начальница и заглянула в щёлки её бесцветных глаз, — и всё. Тебе даже не предложили новую работу, только в трудовую занесли, что ты теперь на одну ступеньку выше. Для этого мы пять лет ломали голову над твоими контрольными? Ты не выросла. Понимаешь? Даже внешность не изменилась. — Валерия Николаевна схитрила, конечно, чтобы поддержать несчастную. После двадцати пяти Светланка чуть раздалась вширь, а на её лбу появились морщины. Одна пролегла между бровей, и, когда Светланка снимала очки, лишняя складка придавала лицу сердитости.

— Возраст твой всё ещё прекрасный. Тебе надо измениться и… внутри себя особенно. Вырасти. Понимаешь? — Лера вышагивает по кабинету, руки в карманах вязаного жакета, ноги обуты в туфли чёрной замши. — Я помогу тебе. Мы, во-первых, избавимся от очков. Подберём линзы. Причёску. Я отведу тебя к мастеру, просто волшебник, он мою лучшую подругу стрижёт. Это во-вторых. И… гардероб, это уже в-третьих. — Лера сама не замечает, что сейчас говорит как лучшая подруга Алла, упрекая Светланку в том же, что Алла вменяла в вину ей самой.

Светланка выпрямила спину и смотрит, не мигая, на начальницу.

— Переформатируем тебя, короче. Станешь если не красавицей, то хорошенькой девушкой точно. Походку ещё шлифанём. Потенциал у тебя есть, — подбодрила подчинённую Валерия Николаевна, — и ещё, внутри себя, тоже важно. Я давно сказать хотела. Не решалась просто. Не надо тебе в курилке перемывать чужие кости, надо интересные разговоры вести. Понимаешь? Чтобы твоему собеседнику приятно было с тобой общаться. Миленькой надо быть, чтобы замуж выйти. Нам замуж надо. В декрет, — пропела Лера и заглянула вглубь себя. От увиденного её передёрнуло, и голос поплыл. — Главное, — вздохнув, выдавила она, — тебе надо свою жизнь проживать. Понимаешь? А не чужие ошибки ранжировать. Ты попробуй, поживи — столько дров наломаешь…

Телефон на столе начальницы зашёлся тревожным дребезжанием. Собеседницы вздрогнули.

— Завтра же начнём, — сказала Валерия Николаевна и подняла трубку.

Тревожный голос любимой подруги запустил мандражный механизм.

— Лерочка, только ты не волнуйся, ладно?

— Ладно. Что случилось?

— Ничего особенного. Просто я тут пью кофе одна. Дома. И подумала… а как фамилия этой семьи, которая с Аликом в Евпаторию укатила? — Турбизнес отдыхал от потоков энергии своей королевы, и неистраченная мощность её души запустилась в работу над кармой любимой подруги.

— Я… Я не знаю. — Лера покрылась холодным потом.

— Как не знаешь? — рявкнула трубка. — Ты же породнилась практически с ними на перроне! Ты из купе со свистком поезда не вытряхивалась!

Лера схватилась за голову.

— Так и что! — крикнула она в трубку. — Мне и в голову не пришло! Ты ведь тоже не у каждого встречного фамилию требуешь!

— Ле-ер, — помолчав, отозвался голос, — получается, ты доверила ребёнка первым встречным и не узнала даже фамилию. От ужаса я с места не могу сойти.

Приблизилось время расплаты.

— Господи, что же делать? — Ноги Валерии Николаевны подкосились. — Не зря Алька так хотел домой! — Светланка, запыхавшись, подставила начальнице стул.

— Вылетай с работы, — командует трубка, — идём в поликлинику, Альку спасать. Я только ногти досушу…

Постукивая зубами, Лера примчалась в детскую поликлинику. Очередь стояла насмерть! Леру причислили к касте безталонников и отослали в самый конец хвоста. Она прижалась к стене и опустила голову. Юная мама с бриллиантом в ноздре, подперев дверь и перекатывая жвачку по своим челюстям, проверяла талоны у вновь прибывших. Её голос готов был сорваться на любого, кто пытался проникнуть за дверь кабинета участковой и не предъявил лоскуток с распечатанным правом на вход.

Но тут одетая в белый халат важная птица, в которую для всех превратилась Алла, направилась к кабинету, стуча стальными каблуками, которые искрят от соприкосновения с каменным полом. Пациенты как по команде подняли головы и уставились на неё: подбородок — до потолка, под мышкой — папка красной кожи, золотом блестит молния, а шлейфом за птицей стелется пряный, сладковатый аромат.

Мама с бриллиантом в ноздре поперхнулась жвачкой, когда важная птица поравнялась с охраняемой от безталонников дверью. Лера тоже вздрогнула — запах любимых духов ударил ей в нос.

— Под дверью не толпимся, — вскрикнула птица и махнула папкой, словно кожаным крылом.

Народ загомонил и с уважением расступился.

— Как не стыдно, гражданка, — обратилась она к задавленной тревогой Лере. — Вы опоздали! — С этими словами она затолкала несчастную мать в кабинет.

III

Участковая строчит, не поднимая глаз, а закатившийся в дверь белый халат вызвал у неё чувство профессиональной солидарности:

— Сейчас, пациента отправлю и… — оправдывается она, царапая углы на дешёвых листочках медицинской карты.

Юная медсестра, которая всегда всем улыбается, завидев знакомую уже Валерию Дятловскую, спала с лица. «Опять, что ли, кто жалобу накатал в отдел Минздрава?» — заволновалась она, украдкой разглядывая переполненную чиновничьей важностью особу с красной папкой в руках.

Худшие опасения медсестры подтвердились. Стоило участковой поднять уставшие, воспалённые глаза, важная особа чиркнула молнией на папке и хлопнула по столу визиткой, да не простой — герб государственный на виду и флаг. Медсестра как герб заметила, так и обмякла на своём отжившем уже три жизни стуле. А особа грудь выпятила, так, что крахмал с халата посыпался, и представилась:

— Я Алла Николаевна Задорожная… От имени Елизаветы Евгеньевны Пастушок. Отдел Минздрава, горисполком. — Она тычет отшлифованным маникюром ногтиком в герб на своей визитке. — Я по вопросу санаторных путёвок в Евпаторию, — стальным голосом добавляет она и распахивает папку. — Нужны детали.

Участковая ослабила ворот блузки и вздохнула:

— Что ещё? Опять жалоба? Сил моих нет, народ с двух участков толпится, время приёма истекло, а очередь не уменьшилась с трёх часов дня. — Врач с негодованием бросила ученическую ручку на стол и стала растирать глаза. — А тут вы ещё! Как только от вас путёвки поступят, сразу жалобы сыпятся. Этому не дали, тому не дали. Я больше не могу. Я уволюсь. Не нравится, как мы путёвки распределяем, — сами занимайтесь этим вопросом. Принимайте желающих у себя в горисполкоме, в отделе Минздрава.

Алла поймала и подхватила волну настроения участковой:

— Инга Александровна, вы должны понять, мы в горисполкоме целиком на вашей стороне и довольны тем, как вы распределяете путёвки, и конкретно вашей профессиональной деятельностью. Но эти жалобщики недовольны всем, как правило, одни и те же лица. Они мне примелькались за годы. Вы не волнуйтесь, мы с Елизаветой Евгеньевной со всеми разобрались. Осталось уточнить некоторые детали, поэтому пришлось побеспокоить вас.

Алла перелистывает веер документов, то и дело мелькают шапки с государственным гербом. Они гипнотизируют юную медсестру, которая укрылась за стопкой карточек и выглядывает только для того, чтобы рассмотреть, как сверкают камешки на бегающих пальчиках проверяющей.

А участковая тем временем осанку выпрямила и с трудом, хлопая уставшими ресницами, идентифицировала маму Саши Киселя:

— Дятловская, это вы? — уточнила она. — Чем уж вам плохо? Ребёнок получил бесплатную путёвку в Крым! Стыдно должно быть людей от дела отрывать, ябедничать.

— Скажите, доктор, как мне сына найти? — взмолилась Лера, понимая, что ей дали слово.

Но Алла остановила заведомо тупиковое направление разговора:

— Инга Александровна, позвольте мне объяснить: гражданка Дятловская не жаловалась! Наоборот, это Елизавета Евгеньевна обратилась к ней как к лицу, упомянутому в докладной, с просьбой помочь разобраться в ситуации. Вы понимаете? Её имя в жалобе упоминается. А вы, — вспыхнула она, обращаясь к Лере, — не вмешивайтесь в разговор профессионалов! Понадобится — ответите конкретно на вопрос. — Блестяще вошедшая в роль проверяющая зыркнула на мать мальчика с такой силой, что у той заледенела кровь. — Итак, уважаемая Инга Александровна, — проверяющая стукнула стальным пером по своему органайзеру, — когда началось распределение путёвок среди нуждающихся в санаторно-курортном лечении? Дату не припомните?

— Как обычно, — участковая опять опустила уставшие глаза, — к заведующей поступили в понедельник, на наш участок выделили три, органы дыхания и ортопедия. В этот же день, в понедельник, мы с Машенькой пробежались по диагнозам. Нуждающихся с органами дыхания, инвалидов детства, на участке два. Оба отказались.

— Родители подтвердили отказ подписью?

— Конечно, — участковая обвела прищуренным взглядом свою медсестру. — Маша, продемонстрируй. — Маша сиганула под стол, а доктор опустила лоб на ладони и продолжила: — Они давно в определённые места ездят, их там знают врачи, родители сами добились финансирования. Я была уверена, что они откажутся, вот только с реабилитации вернулись. Далее, лёгкие и бронхи, очень много, выбрать сложно. Почти все люди обеспеченные, летом планируют совместный отдых. А те, кто у нас многодетные, дети — первая группа здоровья. Их там по линии профсоюза бесплатно в лагеря отправляют. А у асоциальных детей интернат на пятидневку перевели, у них своя кухня, ну вы же знаете. — Алла важно кивнула. — Ну и вот, заведующая поликлиникой распорядилась собрать карточки детей, перенёсших воспаление гайморовых пазух. Её выбор на Сашу пал. И я одобряю. Он самый первый в своей возрастной группе, тем более семья неполная. В стационаре лежал. Кого ещё посылать, как не его? На что жаловаться?

— Вы абсолютно правы, — дикторским голосом заметила Алла и подкралась к врачу, как хищник на охоте. — А как часто к вам на участок поступают бесплатные путёвки в Крым и конкретно в «Дельфин»?

В покрасневших глазах участковой вспыхнули молодецкие огоньки, а губы скривились в улыбку.

— Э! Так вы, может, под заведующую копаете? Не помню, у начальства спрашивайте, — брыкнулась она.

Алла ощутила себя рыбаком, у которого с крючка только что сорвалась золотая рыбка. Ресницы её враз отяжелели, но ответ нашёлся сам собой.

— Честно говоря, — вздохнула она, — так домой хочется… Рабочий день через час завершается, а мне опять на работу — донесение писать по вопросу Дятловской. Если бы Пастушок лично не попросила, клянусь, отказалась бы это грязное бельё ворошить. Это не входит в мои должностные обязанности. А так вы мне очень помогли. Елизавета Евгеньевна так и сказала, чтобы я сразу к вам шла, так сказать, на передовую, а начальство она сама обзвонила, или обзвонит. Вы меня понимаете? Пастушок желает вас лично, Инга Александровна. Давайте не будем терять времени, — проверяющая возложила свою ладонь на телефонный аппарат, как президент на Конституцию, — наберите Елизавету Евгеньевну, пусть подтвердит.

Участковая прищурилась и вытянула шею.

— Машенько, — сфальшивила она, — где ты там?

— А сейчас нам Мария Анатольевна расскажет, — важная гостья перевела взгляд на медсестру с круглыми глазами, — сколько она бесплатных путёвок в Крым оформила за период своей трудовой деятельности. — Медсестра качнулась, и проверяющая нажала на неё голосом. — Так сколько?!

— Нисколько, — пробурчала Маша. — Ничего не оформляла… Только по республике три в прошлом году.

Участковая отдышалась и нырнула в тему:

— Ой, Маша, ты год работаешь, не вводи в заблуждение комиссию. Но, Алла Николаевна, она права, ни в прошлом, ни в позапрошлом у нас бесплатного Крыма не было, и ничего бесплатного не было. И не то что пять, лет десять так точно, и по всей поликлинике. А тут сразу три путёвки на участок. Я удивилась, но вдумываться — как и почему — времени нет, у меня два участка уже три месяца. Вы разберитесь у себя в отделе, пожалуйста, окажите содействие. Я же вам помогаю отчёты составлять.

— Какие разговоры, Инга Александровна! — взбодрилась Алла. — Вы у меня с языка сорвали! Елизаветушке доложу непременно, сегодня же. Ну, спасибо, до свидания, отбоярюсь от жалобщиков — и сразу будем решать ваш вопрос.

Лера вскочила с кушетки и открыла было рот, но Алла взглядом захлопнула её онемевшие челюсти:

— Вы свободны, гражданка Дятловская, и впредь… — Алла подняла измученный маникюром палец и пригрозила им гражданке. Та выскользнула за дверь, сама проверяющая тоже потянулась к выходу. — Так нашей мамочке не стоит волноваться, санаторий хороший? — бросила она на ходу.

— Хо-о-о! Прекрасный! — оживилась участковая — Мы с дочкой и внучкой прошлым летом в Евпатории отдыхали, ходили на пляж «Дельфина». Внучке курсовку купили — я очень довольна, процедуры на высшем уровне. Путёвки, правда, очень дорогие, да и родителей размещают только с детьми-инвалидами второй и третьей группы. Но сейчас лучше детского санатория в Крыму нет. Мальчика подтянут! ОРВИ год болеть не будет, про гайморит забудете. Вам выпало редкое счастье, поверьте, недаром завистники ополчились. В следующем году такой халявы не будет, наша заведующая сказала, что путёвки не государство, а спонсор какой-то выделил и сам оплатил. Но это между нами, тема не моя.

Алла вздрогнула — вот он, ключ! Она взмахнула на прощанье папкой-крылом и унеслась вслед подруге, которую она догнала у въезда на парковку.

— Спасибо, Аллочка, — бросилась с объятиями подруга. — Ты такая артистичная! Такая артистка! Я в себя прийти не могу от этого спектакля. И… Слава богу, сыночка не похитили, он в лучшем санатории отдохнёт!

— Чему ты радуешься? — схлопнула ликование Алла. — Неужели ничего не поняла?

В машине Алла с яростью содрала с себя халат и сбросила туфли, холодными пиками торчали теперь стальные каблуки. Ножки с удовольствием обулись в тугие шлёпки и ударили по педалям.

— Алчонок, ну чем ты опять недовольна? — спросила порозовевшая Лера. Похищение ребёнка отменяется, только бы дождаться его звонка, только бы услышать его голос, сыночка-сахарочка.

— Тобой недовольна. Мозгами пошевели.

— Алл, ну хватит! Санаторий самый лучший, Алечку пролечат грязями, он больше не будет болеть.

— Как трогательно, — съязвила Алла.

— Ну да, я глупая, волновалась, думала, участковая в сговоре с бандой похитителей и сыночка украли.

— Становится понятно, почему твой папа меня, простую белоруску, считал образцом женской мудрости, — поморщилась Алла и, помолчав, продолжила: — Киднеппинг! Участковая в заговоре с бандой! Как такая глупость может прийти в голову? Мы же вдвоём в санаторий звонили, я же сама билеты заказывала, в горисполком ездила. Ну, Дятловская… нет слов.

— Ты по телефону сама натолкнула меня на эту мысль, — возмутилась Лера.

— Я? — вспыхнула Алла. — Я у тебя фамилию спрашивала, а на свою идиотскую мысль ты сама напоролась. И чуть дело не завалила. «Как сына найти?» — передразнила она подругу. — Радуйся, что я тему перевела в нужное русло, а то… — Машина свернула за поворот. — А то участковая задумалась бы на предмет твоего психического расстройства. А фамилию ты не узнала, мать. А это главное в проведённой нами операции. Но у меня есть ключ.

— Ах ты моя Буратинка! — отшутилась Лера. — Что за ключ?

— Начальник отдела информатизации должен был сам догадаться.

— Я серьёзно, — бурчит в ответ Лера. — Открой тайну!

— Включи мозг и думай! — Алла надевает светонепроницаемые очки, отчего лицо её становится таинственным. — Ослу видно же, кто-то хотел от Альки избавиться и путёвку ему преднамеренно купил. На время избавиться, без похищения, — язвит она. — Дорогу, видно, к его маменьке расчищает.

Лера побледнела. Казалось, её выстриженные волосы встали дыбом, а любимая подруга подлила масла в огонь:

— Представь, сколько этот инкогнито выложил бабок, чтобы официально, через госструктуры добраться до твоей семьи.

— Аллочка, милая, не кошмарь меня больше, — взмолилась Лера. — Дай ещё пожить!

— Ладно, — вишнёвые губки Аллы растянулись в улыбку, — поживи. Тогда держи последнюю наводку. Сколько лет сыну Яновича?

— О боже! — Лера закрыла глаза, по её лицу пробежала тень. — Зачем ты? Алла… Запрещённый приём.

— Брось! Ты можешь просто ответить на вопрос? — настаивает Алла. — Молчишь?! Тогда я отвечу — столько, сколько мальчику в коляске на вокзале.

— Алла, твои фантазии такие глупые… Неуместные. И логики — ноль.

Алла напрягла плечи, казалось, ледяное копьё пронзило её позвоночник.

— Дятловская, — процедила она, ударяя по тормозам. «Тойота» взвизгнула, как раненая лошадь, и застыла во дворе профессорского дома, напротив Леркиного подъезда. Старушка, которая сидела на скамье и жевала челюсть, подскочила, не выпрямляя спины. Она оглядела только что припаркованную машину и перекрестилась, встретившись взглядом с белокурой пассажиркой. Так же, не разгибая спины, бабуля и посеменила домой. А пассажирка провожала её горьким взглядом.

— Сейчас переступишь порог дома — достань красный диплом и прочти внимательно, чья там фамилия! — не осталась-таки в долгу Алла. — И меня не приглашай. Я и есть не хочу, и пить — нисколечко. И не уставшая. И, главное, время не потеряла, — развела руками Алла.

— Аллочка, ну прости. Не знаю, что на меня нашло. Переволновалась, наверное. Пойдём обедать? Кофе с пенкой?

— Хорош на сегодня профессорских дочек. Мне домой надо. Я в отпуске. Уроки буду делать, — ответила Алла, не выпуская руль.

— Алчонок, котя, ну прости. Мы же родными стали за эти годы. Прости. — Сахарный голос ласкает слух непреклонной наезднице красной «Тойоты».

— Пошли воздуха глотнём, — сдалась Алла. Я твои кусты сирени с юности обожаю. Помнишь, мама твоя их постригала, подкармливала? Вон как горят сиреневым огоньком.

— Мы бабулю спугнули…

— Не мы, а ты. Она от тебя шарахнулась. Дожили, дочь профессора людей пугает одним своим видом. Ну и славно, — проговорила Алла, уже откинув голову на спинку скамьи, — позагораем пять минут спокойно. А то дома опять бой. Костя с этим подонищем лыжи из дома навострил. Типа в инспекцию. Вечером отбывают. С водителем, — хмыкнула Алла, — мне Константиновна докладывает каждый шаг. Я противостоять намерена. До конца, до победы. Не будь я… ну, ты в курсе, — улыбнулась Алла, непроницаемые линзы её очков не позволяли чёрной грусти проникнуть сквозь них.

— Я с тобой, — Лера сжала руку подруги и чуть не расплакалась.

— Ты не в форме. Дело завалишь. Да и голову твою светлую за километр видно, солнце отражает, — вздохнула Алла, — я сама разберусь. А то… вдруг вы с Костиком врагами станете? У нас жизнь впереди.

Лера положила ту самую светлую голову на плечо подруги и успокоилась, дыхание стало ровным, сердце уже не щемило.

— Аллочка, — шепчет она пересохшими губами, — я люблю тебя.

Алла сбросила покров величия и снисходительно улыбнулась:

— Ты тоже меня прости. Напугала тебя. Я не хотела. Мысли сами в голову заползли — от безделья, наверное. Хотя я со вчерашнего дня места не нахожу. Кажется, Яновича нет, а он рядом. А мой вот он, рукой подать, у телика лежит, а ведь нет его! Воздух сгущается, вдохнуть тяжело… Янович, как паук, в засаде сидит. Иногда мне кажется, что он не человек, что ли… Задумал он что-то. Подбирается к тебе, чтобы наверняка, чтобы не сорвалось. Будь бдительна. Звони сразу, если что. Хочешь, ночуй у меня.

— За это не волнуйся, подруга. Ему ничего от меня не надо. Уже давно и ничего, — вздохнула Лера и закрыла глаза, чтобы не разрыдаться.

— Никто не знает, чего ему и от кого надо. Он ненормальный, вот это очевидно. Мы, например, жертвуем обществу глухих, каждый месяц платёжки подписываю. Вот это нормально. Пусть люди сами решают, путёвки ли покупать, лекарства, ещё что. Бывает, конечно, кто-то индивидуально обращается — помогаем. Но вот чтобы накупить путёвок и пилить с ними в горисполком и через отдел Минздрава… Я туда уже звонила, — заметила Алла. — Направлять их в отдельно взятую детскую поликлинику? Это маразм. Да и ещё с чиновничеством лишний раз связываться…

— Алчонок, ну мы его не видели. Правда? Пока эта версия просто вилами на воде писана. И всё, — упорствует Лера, как обычно.

— Да он видел нас на вокзале! Смотрел! Точно! — выпалила Алла, сжимая кулаки. — Я его взгляд на себе чувствовала. Поэтому и к детям своим не подошёл. Ясно ведь, как на ладони. И совпадает всё. Дочь — красавица, сыну — четыре. Ненавижу, когда ты тупишь.

— Алчонок, ну не заводись опять. Не всё совпадает. Не всё! У этих детей няня вместо матери. Девочка сказала, что она мать в детстве потеряла. Матери у них нет.

— Да? И ты вот поверила? — усмехнулась Алла. — И кто тогда братика ей на свет произвёл? У неё просто язык не поворачивается её матерью назвать. Значит, есть за что.

Алла стянула очки и победно оглядела подругу, та прижалась к её плечу, спрятав лицо. Алла сквозь одежду почувствовала, как забилось сердце Леры, гулко, с остановками, и, нахмурив брови, сказала:

— Лера, послушай, тебе надо к врачу. Кардиограмму сделать. Сердце проверить. У тебя может быть наследственность по отцу.

— Я просто глупая овца, раз начинаю верить тебе. Верить в невозможное. Но… на самом деле встреча с его семьёй — это практический результат теории вероятности, не более того. Возможно, Янович и заметил нас, но предпочёл не объявляться, дабы избежать неловкости при встрече с неприятными ему людьми.

— Ладно, — поспешно заметила Алла и поднялась, — время рассудит.

Лера с трудом выпрямилась и с трудом сдержала слёзы, когда любимая подруга подошла к водительской двери «Тойоты».

— Дятловская, — с хитринкой в голосе воскликнула та, — если я права — с тебя коробка отечественных шоколадных конфет, ассорти, не менее семисот грамм!

— А если я? — хихикнула Лера.

— О! Теория вероятности не описывает такое незначительное событие. Поэтому беги в магазин. — Горящие глаза Аллы сверкнули лукавством.

IV

Алла отправилась на дело, о котором вскользь упомянула в беседе с измученной любимой подругой. Так получилось, что внутри её семейного, такого ладного, организма распадался врождённый иммунитет. Опасные метастазы, посеянные дрыщом из отдела информатизации, рвали мембраны защиты и распыляли яд. Носитель зла пустил корни прямо в душе Константина и день ото дня наливался украденными у Аллы соками любви. И она осознала себя засыхающей веткой на дереве жизни.

— Помнишь, — рассказывала она любимой подруге, когда в минувший понедельник они сидели на профессорской кухне и пили ромашковый чай с мёдом, чтобы успокоить Аллочкины нервы, — как он надо мной издевался исподтишка? Залезет по сети в мой комп, перемутит всё, один раз файлы загрузочные удалил, и посмеивается за спиной. Боже, боже! Я работать — комп не грузится, пришлось этого же гения на помощь звать. Это его должностные обязанности, понимаешь. А он сел за мой экран и вздыхает, глаза к потолку возносит, типа столько времени драгоценного теряет из-за моей компьютерной безграмотности. После пойдёт и Косте на меня нальёт. Представляешь? А я, ну до чего бестолковая, до конца не просекала, только вчера картинку вылепила, до последнего растра, а Костик от меня нос воротит: «Надо тебе, милая, на курсы походить на компьютерные». Представляешь? И это мне-то, с дипломом информатизатора. — Алла опустила горящие глаза. — И сервер ему купили. Дорогущий. Как бы для сайта компании. Для одного сайтика, представляешь? И сайт невыразительный, ты видела — белый, как саван. Бр-р-р-р. Из дизайна — два квадратика. Страничка турфирмы должна пестреть пальмами и цветами, чтобы каждый посетитель запах ощутил, шум морской услышал и, не задумываясь, в карман за деньгами полез! А у нас — два квадратика, зелёный и оранж, как два гуся, жили у бабуси.

— Аллочка, милая моя… Как ты… сердце рвётся. Выгони его! — вскипела Лера и стукнула чашкой о блюдце. Фарфор звякнул, и на его перламутровой глади прочертилась трещина, как молния на разгневанном небе.

— Если бы, — помедлила с ответом Алла, оглядывая рассечённую чашку. Эта чашка — представительница любимого сервиза Катерины Аркадьевны. Жаль. Вот сейчас бы она в ярости взвилась до небес, а дочь её и бровью не ведёт, нет в ней чувства посуды. — Его надо из Костиных мозгов выкорчевать. Как? Вот проблемка, — вздохнула Алла. — Костя меня не воспринимает. Ты бы видела, критикует всё подряд, раздражается. Разговоры пошли, мол, жене лучше дома сидеть, всё равно толку мало. И это про меня, финансового директора, одарённого! Все деньги у меня, все! — Алла чуть не долбанула чашкой по блюдцу, как и любимая подруга, но ощутимое душой присутствие всё ещё настоящей хозяйки дома остановило её. — Дальше — лучше. Поручения мои спускают на тормозах, без согласования с директором не выполняют, словом, тихо отстраняют меня, собственницу, родительницу, от руководства моего же предприятия. Я с Костей пытаюсь поговорить, а он в игнор меня. Иди, говорит, детей расти, матери помогай. «Надоела ты мне» — так сказал, слово в слово.

У Леры занялось дыхание: как поверить сказанному? Просто не может быть. В студенческие годы Костя обожал Аллочку. С букетом огромных чайных роз, на зависть всему потоку, он не раз ожидал её под дверью студенческой аудитории, а Лера не сводила глаз с неподвижных до искусственности цветов.

— И такая тоска на меня нашла, поверишь? Впервые в жизни умереть хотелось, — горячие глаза Аллы остыли. — Но о тебе подумала. Как? Ну как ты, такая беспомощная, будешь жить? Никого у тебя нет, подумай сама, никого! Потом и девчонок моих жалко стало, они меня любят очень. Ждут с работы, обнимают! Если приду рано, «ура!» кричат.

Сердце Леры перестроилось на мрачный ритм, заданный сердцем любимой подруги.

— Сестрёнка, не смей! Не смей так думать! Гони от себя такие мысли. Костя любит тебя, только тебя, ты такая красивая… тебя невозможно не любить! — всплеснула руками Лера.

В ответ Алла сморщила лицо так, как будто глотнула горькой микстуры

— Возможно, в мире людей всё возможно, — вздохнула она. — Слушай что ещё! Дрыщ готовился портал открыть. Он заразил Костика идеей собрать всех туроператоров и туристов под одно крыло, создать новую социальную сеть с блогами, чатами, приватами… Ты бы видела, как Костик с этим прожектом носился. Штат программистов наберём, веб-дизайнера, сисадминов — целый провайдерский центр, твою ж…

— Аллочка, — смутилась Лера, — тебе не идёт ругаться, ты такая… хорошая…

— Брось, — отмахнулась Алла, — я — несчастная… Словом, развернулся, гнида. — Алла вздохнула, Лера выдохнула тоже. — В ноу-хау меня долго не посвящали, типа тундра. За спиной шептались. Костя офигел, конечно, когда сумму просчитал, но дрыщ сильнее. Понимаешь? Сильнее Костиного разума, здравомыслия. Меня в кабинет директора вызвали, чтобы деньги снять под новый бизнес-план. А этот дрыщ задницу от стула не оторвал, когда я, собственница, зашла. Сидит как сидел, ухмыляется нагло, типа не подмахнёшь — всю жизнь жалеть будешь. — Алла сжала кулаки. — Я окаменела, когда весь размах оценила. И думаю: всё, умру, но положу конец этому дерьму, чего бы мне это ни стоило. «Выйди, гад! — Почти так и рявкнула! — Вон, я сказала! Беседовать будут учредители!» Он подхватился, трус, выбежал… Все подлецы — трусы. А я села напротив мужа, волосы распустила, чары свои направила в его глаза бесстыжие и запела, а сама кулаки сжимаю под столом: «Костя, я люблю тебя, ты самый умный, талантливый человек из всех, кого я когда-либо встречала. Возможно, ты нащупал гениальное направление, интернет-технологии, конечно. Ты волен выбирать. Уверена, твоё решение будет самым правильным, не смею даже советовать тебе. Просто скажу о своих намерениях, приземлённых, без тени гениальности: я буду заниматься турбизнесом, тем делом, которому меня научил ты. Всё! Моя доля остаётся в нашем прошлом и настоящем, проще говоря, я и мои деньги, а также деньги наших детей не участвуют в ваших дрыщёвских прожектах. И впредь прошу тебя пожалеть слабую, недостаточно продвинутую женщину и никогда больше не втягивать меня в ваши дела. Никогда! Сообщи, когда звонить адвокатам». Алла артистично мотнула головой, голливудские локоны упали на гордые плечи.

— Как ты здорово сказала! Умничка, Алла, умничка… — Лера мысленно аплодировала. — Ну Костя же, Костя за тебя!

Алла вытянула вверх указательный палец с кольцом в игривых маленьких бриллиантах.

— Это ещё не конец истории! Конечно, Костик фавориту отказал. Но от короны не отвадил. Выкормыш затаился и решил отомстить мне. Вот, я в отпуске из-за него… и чувствую — грядёт продолжение. Благо Константиновна моя на посту…

А в субботу, после этого разговора, профессорскую квартиру встряхнул звонок в дверь. Лера открыла глаза — полдень. Сыночек давно на пляже, он звонил из санатория после завтрака, и Лера громко кричала в трубку нежности, выкрикивала вопросы, ответы на которые знала и так. Напряжение схлынуло вместе с прощальными гудками, она уснула как дитя. И вот, как ворота от пенальти, сотрясается уже от дверного звонка квартира.

— Алла… — прошептала Лера, припав к дверному зрачку. Сон как рукой сняло. Явилась раненная интригами королева интриг. На лице любимой подруги тёмными мазками была изображена беда, волосы были непривычно зачёсаны в гульку.

— Я превратилась в клоуна, — с порога брякнула Алла и сбросила неклоунские туфли. — Ты не представляешь, как кошки на душе скребут.

Лера обняла за талию разбитую подругу и препроводила на кухню, где обычно велись самые душевные беседы.

— Алчонок, что с тобой? Костя?

— Этот дрыщ зашёл слишком далеко. Но я его уничтожила…

— Молодец, надеюсь, все живы?

— Лучше бы я умерла…

— Алчонок, не смей! Слышишь?

— Я? Щас ты услышишь!

Алла растеклась по столу, казалось, её позвоночник утратил твёрдость.

— Давай чай, кофе… что-нибудь. И бутер с маслом.

— Гречка?

Алла закрыла глаза и процедила:

— На кой чёрт?

Лера чмокнула её макушку и схватила чайник.

— Присядь, — командует подруга и с трудом выпрямляет спину. — Я Косте почти изменила.

— Да ну? — не верит Лера. — С дрыщом, что ли?

Алла зашлась пьяным бессовестным смехом. Лера даже носом потянула воздух. А вдруг?

— Ну, ты, Дятловская, отмочила, — смахивая слезу, проговорила Алла, — с дрыщом! — Новая волна смеха накрыла её. — Да не пьяна я! — остановилась Алла и опять смахнула слёзы. — Нюх не напрягай!

Чайник свистком судьи остановил пустословие, водворившееся на профессорской кухне. Алла тут же напряглась, её глаза поймали фокус, а позвоночник вновь обрёл твёрдость.

— Он тёлками моего благоверного решил подкормить.

— Кем? — спросила Лера, поднимая бесцветные брови на самую высокую точку лба. «Милый Костя — такой же милый, как в студенческую пору», — твердили её чистые глаза.

В ответ Алла ударила острым взглядом по Леркиному самолюбию.

— Щас узнаешь! Невинность ты наша. Всякая охота отпадёт заступаться. — Алла перескочила с кресла на стул и вытянула шею. — Костя повёлся. Понимаешь? Мне наплёл, что поедет с силовичками на рыбалку, а сам за город с дрыщом сбежал! Модное нынче место: баня, ресторан, шашлыки. — У Аллы сорвался голос. Она сделала вдох и закрыла глаза. — Константиновна доложила. И сына своего подсуетила… мне в помощь. И я вот… чуть не влипла. Двадцать четыре года, и хорош так… — Алла опять закрыла глаза. — Весь в папочку своего, бывшего Константиновны. На том бабы висли, и он всю дорогу жене изменял, пока совсем не ушёл.

— О чём ты, подруга? Костя? На ком бабы висли? И ты-то тут при чём? — Лера взмахнула открытой банкой кофе, струя тёмного порошка выпрыгнула из глиняного убежища, но Лера поймала её с ловкостью жонглёра. На глянец пола рассыпалось всего несколько щепоток.

— Браво! — хлопнула в ладоши Алла. — Талантливые люди талантливы во всём. Сыпь в турку. И хлеб в тостер положи. Я хрустеть хочу.

— Да, и запах хлеба успокаивает…

— Только не меня, — сощурила больные глаза Алла. — Смывалку мне подай, от макияжа.

И вот свежеумытая Алла хрустит горячим хлебом, прихлёбывая огненный кофе из фаянса с золотой росписью.

— …Костя типа с силовичками на рыбалку, а мы следом на машине Константиновны, сын её, значит, за рулём. Неплохая тачка, серый «фордик». А меня так пробрало, что хоть в танке, хоть на мопеде, а всё одно на душе — измена. Приехали. Ты бы видела: «загородный сельский туризм», — съязвила Алла, открывая известную истину, — пристанище блуда! За руки ходим по территории, обнимаемся, будто парочка влюблённая. Не криви рожу — план такой. Смотрю — мой невдалеке: арбуз в шортах, шлёпки, которые я ему для бассейна купила, а он ни разу со мной так и не сходил… Рядом дрыщ и штук восемь размалёванных тёлок в декольте. — Из горячих глаз Аллы вырвался огонь её армянских предков и всколыхнул онемевшую подругу. Лера порывисто задышала.

— Мы с Гариком шасть, — продолжала Алла, — поближе к отдыхающим на лесной полянке. Мой двух тёлок на качелях раскатывает, и пиво в руке. Я, поверишь, не знаю, как удержалась, чтобы не подскочить и глаза всем не повыцарапывать. Чувствую на плече руку мужскую и подтаиваю. Гарик обнял меня, и мы медленно прошли. Вдоль лужайки. Я чуть не поверила, что люблю другого. И чувствую, мой засуетился, глаза продирает. Мы опять в той же позе продефилировали. Мой шорты подтянул, пиво на пенёк — и за нами крадётся. На тропинку выбежал и дышит. Но и мы не дураки, сбежали в номер. Избушка такая трёхэтажная, я по телефону номер забронировала, с двуспальной кроватью. И вот в окно глядим, как мой благоверный забегал, как ужаленный! Шлёпанец потерял! Глазам не верит! — Алла улыбнулась. Удовольствие сияло на её лице. — А тут и дрыщ подскочил. Руками размахивает. Смотрю — сотовые достали и по кнопкам бьют. У меня звонок в сумочке. Я с мыслями собралась и отвечаю: «Милый?.. Почему не звоню? Но ты ведь на важном мероприятии, ты же сам сказал… Я? Дома была, сейчас в магазин выскочила колбасы купить, ты ведь только докторскую ешь, а она уже закончилась… Конечно, скучаю… конечно». Вот так, я воду лью, а Гарик от смеха корчится на кровати. У меня трубка из рук выскользнула, и он смотрит на меня, смотрит… и ладонью по кровати слегка похлопывает. Поверишь, дух заняло. Еле вспомнила, что я мать двоих детей…

Лера села на краешек стула и взяла за руку слишком глубоко ушедшую в воспоминания подругу.

— Алчонок, — прошептала она, — сестрёнка…

— Что бы я без тебя делала? Мне ведь и поговорить больше не с кем. Только ты меня понимаешь, — на мгновение вернулась в реальность Алла и чмокнула Леру в лоб, а потом продолжила: — В сауну они потянулись, всей компанией, восемь девок и мой с дрыщом. Но сперва благоверный стоянку проверил — наверное, мою «Тойоту» выискивал. Не нашёл. Вздохнул — и в парилку с тёлками. — Руки Аллы теребили края вышитой Катериной Аркадьевной салфетки, спутывая белую бахрому. — Поверишь, сердца не чувствую… пульса нет. Но и получаса не прошло, мой, морда красная, из дверей выкатил. Дрыщ за ним, полотенцем своё худоё достоинство прикрыл. За руки Костика хватает и орёт что-то. Смотрю — мой отбрехался и на качелях осел, в руках пиво опять. Хлещет. И за новой бутылкой в рюкзак. Так и ночь подошла. Отдыхающие — по кабакам. Мой шерсть отряхнул и давай с тёлками кучковаться. Воскрес для блуда. Дрыщ обхаживает его. Вместе они в самый большой кабак завалились, который в подвале моей избушки. Мы с Гариком следом. Я платье вечернее надела. То, красный шифон, голая спина, на талии роза. — Лера кивнула. Платье шикарное. — Заходим, за руки взялись. А дрыщ со свитой столик заняли в тёмном углу, с высокими диванами. Заказ на столе уже. Пестреет моими деньгами. Барствуют. Моего тёлки облепили. Страсть изображают. И дрыщу одна досталась, самая холёная, грудь — пятилитровые вёдра. Пьют и тостуют. Пьют и тостуют. Я тоже шампусика накатила, и Гарик. Но я ему не позволила заводиться, стыдно, ребёнок ведь. Сижу, устрицы глотаю, Гарик баранье седло грызёт. Смотрю — одна коза в коротенькой юбчонке, колготы сеточкой, длинная… А что, может, баскетболистка-неудачница, подрабатывает. Всех пиявок с моего посбивала и сама на колени к нему щемится, обвила его, как лоза, я не преувеличиваю, сама обалдела. Гарик — и у того челюсть до колен отпала. Змеюка на арбузе. — Рот Аллы скривился в горькой ухмылке. Лера, сжимая её ладонь, почти не дышала. — Мы с Гариком переглянулись и встали. Я губы салфеткой ему промокнула от жира бараньего и в глаза смотрю. Он парень умный. Обнял за талию и на самую середину зала в танце меня увлёк. Я волосы распустила, кружу, кружу. Обзор классный, на меня все пялятся. Со всех столиков. Юбка моя шифоновая взлетает… Ну, ты видела. Тут все поддатые тоже повылазили. Кружатся. Ты бы видела: жмутся, трутся, срам один! Не то что мы с Гариком. У нас танец. — Глаза Аллы сверкнули хищным огнём. — Обнимаемся, но красиво. Спина горит. Тут мой очнулся, лозу срывает и пялится, пялится… А дрыщ вырубился. Тёлка одна трётся о его косуху и по карманам шарит — у меня глаз намётан. Другая — уже на переносице глаза, а всё лакает и оливки жрёт. Остальные по залу рассеялись, по «арам», по китайцам… И тут смех напал на меня. Правда, смеюсь и остановиться не могу. А потом бац — и взрыв. Ослепление. Кровь вскипела. Гарик… Нет, Горыныч к моей шее губами припал и… — Глаза Аллы остекленели.

— Ал, — коснулась её плеча любимая подруга, — где ты?..

Руки Аллы отпустили остывающую чашку и упали на белую скатерть. Катерина Аркадьевна обожала белое бельё, она крахмалила его, синила и гладила до седьмого пота. Особенно скатерть — выпаривала утюгом, давила на неё стальной тяжестью, и только для того, чтобы один раз усадить за стол семью или гостей и опять отправить её в корзину для грязного белья. Лера себя домашней работой не перетруждает, но мамин закон блюдёт — скатерть даже на кухонном столе лежит, пусть и не накрахмаленная, но всегда белая, гладкая, тарелку на неё ставить боязно.

И вот Алла опустила плечи и положила голову на стол, на скатерть белую, глаза её закрываются.

— Пойдём, я тебя на кровать уложу, — зашептала Лера, водя рукой по её растрёпанным волосам, по кривенькой гульке. Алла похлопала ресницами и согласилась. На подушке мягко. И кровать Леркина удобная. Катерина Аркадьевна спальный гарнитур по блату приобрела и пылинки с него сдувала. Теперь дочь её вахту держит: в комнате порядок, хоть она и ни пылинки не сдула.

Алла обняла подушку и зажмурилась:

— Как он меня целовал… Я будто в вечность окуналась. Оторваться не могла. Не помню, как в спальне оказалась. Розу мою оторвали — ляпа такая на поясе, а роза в ногах, и мы давим её ступнями. И тут — меня как в пятку вштырило! Я как остолбенела! И всё!

— Всё?

— Да нет. Не всё, — сбилась Алла. — Меня будто током садануло. Вспомнила, как Анечку родила, как месяц в больнице с ней провалялась. Больницу вспомнила. Свадьбу. Каток, где с Костей встретились. Тебя… — Алла уселась. — Понимаю — стоп! Катастрофа. Короче, своим хотелкам надо на горло наступать. Прошибло меня, значит. Пот холодный на лбу. Я за Гарика, в такси, и вот — смотри на меня! — Алла развела руками.

— Сбежала?

— Да. И его увезла домой, прям под мамкину юбку. Там его место. А моё — в семье.

— Укладывайся давай. Спи, — в страхе шепчет Лера.

— До сих пор на шее его губы. Глаза закрою — он тут как тут, и музыка, и танец.

Лера гладит её то по плечу, то по голове:

— Милая моя, милая…

— Вот так, Лерусь, — поднимая веки, говорит Алла. — Мне всё равно, любит он меня или нет, уйдёт или нет. Дети — и те далеко на второй план отъехали, дети и дети. Вот там, в спальне, одна правда, и та ниже пояса, — вздохнула Алла и опустила голову на подушку. — Что за человек без семьи? Будто и нет его.

— Ты простила его? — без надежды в голосе спросила Лера.

— А есть выбор? Я вот себя простить не могу. Повелась. Ну, думаю, всё, не успела остановить махину, перешла рубеж. И как влепила Гарику пощёчину, отчаянно, не так уж больно, но звенело! Мамой припугнула его — и домой.

— Ну и слава богу, — вздохнула Лера, на лету ловя крупицы смысла в потоке слов любимой подруги.

— И представь, Лерка, каких сил мне стоило порвать эту внебрачную связь, которая толком-то и не началась. А если бы по течению поплыли? Представить страшно, куда заплыли бы. — Алла закрыла наконец глаза, дыхание её усмирилось.

— А что ты Никифоровне сказала? — с тревогой спросила Лера и нахмурила брови.

— Да уж, умеешь ты в корень, — блеснула зубами Алла. — Я на порог бесшумно ступаю, а тут — моя свекровь, губы перекошены, валидол сосёт. «Так тревожно за тебя, деточка, — говорит, — Понимаю разумом, что ты к Косте поехала, а сердце знай себе своё твердит…» Я рукой махнула — и спать, устала, мол. А та за мной в спальню и носом водит, хитрющая баба.

— Алл, ну ты зря. Зря. Тебе со свекровью повезло. Не вредная она. Тебе как дочери помогает, с первых дней. Она и в поликлинику свою дорогу забыла, только в детскую твоих принцесс водит. То ванны, то массаж… Славная она, как и Костя. — Лера опустила глаза. Казалось, она ждёт, когда же на её голову прольётся гнев любимой подруги. Но Алла и бровью не повела.

— Я не дочь ей — и точка. Ты не сбивай меня с темы. — Подбородок Аллы удлинился, глаза смотрели теперь будто в другой мир. — А тут и сам нарисовался. В коридоре кряхтит, шнурки развязывает. Никифоровна чуть валидолом не подавилась. И я не ждала. Думаю, будь что будет, хочет трепаться с девками — пусть, нельзя человека неволить, а я — пас. Не могу от мужа гулять, только уйти, и навсегда. Пиджак сбросил и на колени упал. Молчит. Голову опустил — глаз не видно. А мать его — уши заткнуть хотелось — как заревёт и прощенья у меня просит его словами, тот головой кивает в такт только. Жесть.

— А ты? — вскочила Лера

— Интересно? — съязвила Алла. — А его не упрекнула. Знаю — моя взяла, завтра же дрыщ обходной подпишет.

— Вот как я тебя уважаю, — с удовольствием произнесла Лера. — Папа всегда говорил, что ты мудра.

— Николай Николаевич преувеличил. Если бы я была мудра, то этой истории не было бы вообще. Дрыщ — что? Ничего, внешний фактор! Когда внутри был бы монолит, отскочил бы этот сосунок от нас, как шарик для пинг-понга, и затерялся в вечности, вернее, в аду. В себе надо вину искать. Вот! Теперь помудрела, работать стану на опережение.

V

Дома, как хорошо дома. Стены напитались родительской любовью и сквозь годы даже при отключённом отоплении греют Леру. Светильник на стене прихожей, и тот превращает с радостью напряжение в уют. На кухне из заварочного чайника льётся запах мяты. Лера вдыхает и закрывает глаза — вот и рай. Сыночек тоже в раю — лежит на горячем песке и дышит морем. Скучает… Лера бросила взгляд на часы — приближается время, когда сынок позвонит. Она схватила со сковороды ломоть поджаренного хлеба и умчалась в ванную. Она хрустит масляным сухарём, и мелкими камешками катятся жареные крошки к босым ногам и колют беззащитные ступни. Вот Лера взбивает мыльную пену, как госпожа Метелица снежную перину, и вода обняла молодую хозяйку квартиры и шепчет на ушко: «Стань русалкой…» Та улыбается и, выходя на сушу, кутается в мамино полотенце, как в детстве, по самый подбородок.

А мамино серебряное зеркало снова лжёт — не показывает ни одной морщинки, словно и не было пробежавших после ухода родителей лет, словно кружится в его застывшей памяти школьная выпускница и твердит отцу: «…никогда, никогда я не пойду на физфак». Лера улыбается. Что ещё помнит старинное зеркало? Какие картины вобрало его ртутное дно?

Зеркало молчит, подсвечивая взъерошенные короткие Леркины волосы. Его посеребрённая душа противится мальчишеской стрижке своей хозяйки. Волосы женщины должны накрывать шею, а ещё лучше — рассыпаться по плечам. И, кажется, зеркало стирает Леркин новый образ из своей памяти. Два века оно хранит только образы красавиц с длинными волосами — нельзя же традиции ломать.

…В глубине зеркала выпятился мутноватый силуэт человека, который с каждым мгновением проясняется. Лера оцепенела — Тараканин ли? Пятница ли сегодня? Конечности её парализовал страх, а сердце бьёт колоколом. Воплотившийся силуэт Яновича впился губами в её затылок и сжал плечи. Она чувствует, как запах страсти проникает в самое сердце.

Птичка затрепыхалась, но руки охотника обвили её крест-накрест и тянут на дно своей души. Каждая клеточка Леркиного разомлевшего тела узнала своего повелителя и требует соединения с ним, полного слияния. Противится лишь сердце — ведь он предал. А губы повелителя поцелуем вампира припали к спине. Лера чувствует, как натянулась кожа на плече и… Открывается злая давняя рана прямо под его раскалёнными губами. Он отпрянул — вкус крови отрезвил его.

Он ладонями трёт губы и глаза и смотрит на свой образ, запечатлённый на ртутной глади старинного зеркала. «Вот что делает асимметрия…» — шепчет он и ищет уже глазами облапанную Венеру, но встречает взглядом хозяйку дома, укутанную в синий банный халат. Пояс махровой змеёй обвил её талию и угрожает непрошеному гостю расправой.

Воплотившийся из зеркала гость трёт губы и нос, поглядывая на заострившееся от злобы лицо хозяйки профессорской квартиры. Он не справляется со вдохами и сипит, как больной. Его безупречный план провалился — Лера не должна была опомниться. «Импровизация?» Последняя соломинка протянула проигравшему свою слабую руку. Но бодрый марш дверного звонка усиленными децибелами сломал её надвое, как одинокий прутик знаменитого веника.

— Родные мои, — радуется хозяйка, пояс на её халате болтается, как обвисшая петля. — Настюша… проходите.

Четырёхлетняя копия Киселя рыжим огоньком закатилась в профессорскую квартиру и, стрельнув зорким взглядом на непрошеного гостя, понеслась в зал и тут же стащила с полки сушёного крокодила — её отец даже не успел сбросить с ног истоптанные сандалии. Девочка знала, что старшего брата нет дома, поэтому семейные ценности папиной тёти Леры не охраняет никто. Можно ещё проникнуть в его комнату и потеребить недоступные игрушки. Счастье!

Спасая старое чучело от глумления, Кисель спотыкался и грозил проказнице арестовать её плюшевого пони, у которого из-под бровей выкатились почти человеческие глаза. Девочка прижала к груди чучело и заревела, прильнув к папиной Лере. Медная голова проказницы, кроме задранных вверх косичек, исчезла в махровой шкуре банного халата.

— Она нечаянно, — взмолилась хозяйка халата и протянула руку Киселю, гостю тоже незваному, но желанному, особенно сегодня, когда предатель водворился в её доме.

Незваный, но желанный открыл было рот для возражений, но онемел. В конце коридора шевельнулось тёмное облако и двинулось навстречу, из него проявилось лицо Яновича. Через мгновение Кисель жал его руку и разглядывал недельную щетину на бледном осунувшимся лице.

— Ой, ребята, Лера, я не вовремя, — сообразил желанный и незваный, — простите, мы сейчас пойдём… Настя!

— Нет! Не-не, — протестует подсохшая купальщица и затягивает обвисший пояс. — Я вас не отпущу. А Валерий Леонидович как раз собрался уходить, он очень спешит, заскочил на минутку по старой памяти. Вот ведь несчастье. У меня осталась его вещь, милая такая вещица, я за ненадобностью совершенно позабыла о ней. Колечко с фальшивым камешком. — Лера как будто из воздуха вытянула коробочку, обтянутую бархатом непонятного цвета, и избавилась от неё, как от горячего угля, влупив этой коробочкой в проявленную из облака фигуру Яновича, а потом отпрянула. Кисель тоже шарахнулся.

— Ступайте, — с раздражением выпалила она, обращаясь к первому гостю. — Повода для встреч больше нет!

Но гость даже не шелохнулся. Он смотрел на Киселя взглядом уничтоженного человека и просил помощи:

— Слава! Поддержи меня, у неё… У тебя рана открытая на спине. Кровь! Давайте промоем, давайте что-то делать, — взмолился он.

— Покажи, Лера! — потребовал бывший муж у первой жены, краем глаза наблюдая за тем, как на ковре профессорской гостиной его дочь выламывает нижнюю челюсть у сушёного крокодила.

Лера побледнела, глаза её сузились до двух синих злых точек.

— Сейчас наш визитёр уйдёт, — сквозь зубы процедила она, — и мы в семейном кругу разберёмся.

Глаза визитёра почернели, превратившись в две пропасти бездонные. Он кивнул и исчез за кожаной дверью.

— Валера! — кричит ему вслед Кисель и переводит взгляд на крокодила с отпавшей челюстью. — Лера! — вопит он и дёргает конец затянутого пояса на её талии. — Да что стряслось? Хороший мужик. За что ты его?

Когда Слава негодует, у него дрожат белые обмякшие щёки. Лера смотрит на него с жалостью. В прошлой жизни лицо его трескалось от сытости, а не дрожало.

— Не будем это обсуждать, — с теплотой говорит она и обнимает бывшего мужа. — Он — чужой. Всё.

Лера ведёт за руку единственного оставшегося гостя в зал и не замечает раненого крокодила.

— Расскажи, как у вас дела? Почему Альку не пришёл провожать? Он так ждал, — говорит Лера и дышит легко, радостно, как будто вырвала из груди старую занозу.

— Да вот, извиниться пришёл. Может, он позвонит, уж вечер. Я поговорю с ним. И Настя хотела.

— И что скажешь? — улыбается Лера, но глаза её холодны.

— Скажу — не пришёл, но хотел. Ты сама скажи ему, если что, скажи: папа не пришёл, потому что тётю Свету в больницу отвозил. И спроси, во сколько завтра он перезвонит. Или лучше ты сама договорись, на восемь вечера например, — сбивается с мысли папа Слава, но говорит бойко. — Мы с Настей подойдём… Или вот что, телефон узнай, как с ребёнком можно связаться, я позвоню с работы, из дома…

— Света? — хмурит брови Лера. — Что с ней? Почему не сообщил?

— Да не нападай, — возмутился желанный гость и нахмурил бесцветные брови. — Пришёл же сообщать. Угроза. Роды начинались раньше времени. Но мы успели, пока врачи ситуацию удерживают. Она на капельницах, с постели не встаёт.

— Ой, — вздохнула Лера и тоже нахмурила бесцветные брови.

— Жалко так её, лежит на кушеточке, не шевелится, руки исколоты, а лицо такое несчастное, столько страданья в нём. — Слава не стал притворяться супергероем, сдерживая слёзы, и упал на грудь бывшей супруге.

Раскатистые рыдания наполнили профессорскую квартиру, которая была ему родным домом. Лера обняла отца своего сыночка и принялась гладить его рыжую голову, как будто шёлк под рукой. В голове её бродили мысли: «У Альки должна быть и его часть. Какая?.. А ведь он и правда жену любит и в дочке души не чает. Как я могла выйти за него? Ведь он не мой, а её суженый, Светланы Речкиной. Простите меня, Слава и Света, и будьте счастливы».

Лера перевела взгляд на девочку, которая сидела к ней спиной за обеденным столом. Рыжие косички поросячьими хвостиками торчали над головой и вздрагивали розовыми ленточками.

Как здорово, думает Лера, иметь дочь — женское существо рядом, родное. И вообще, самое главное женское счастье — любить мужчину и рожать от него.

Женское существо, милое и неперечное, повернулось к Лере и растянуло рот в шоколадной улыбке. Казалось, что и глаза её истекают шоколадом.

— Настюша… — успела вымолвить Лера и вздрогнула от крика бывшего мужа. Он угрожал девочке жёсткой расправой — углом и телевизором.

— Тебя обсыпет всю, — орал Кисель. — Мама в больнице!

— Ты сам виноват, — возразила Лера, — зачем коробку приволок? Выставил у всех на виду. Она — ребёнок.

— Ребёнок? — не унимается Кисель. — Ребёнок? Я эту коробку только что увидел. Она на столе стояла. О чём ты? Мы с больницы — сразу к тебе.

Лера остолбенела, а бывший сменил гнев на милость с первой же проглоченной конфетой.

— Вкуснятинка, — смаковал теперь и он, уже протягивая руку за новой конфетой, а дочь его стояла в углу и тёрла глаза.

— А… — произнесла Лера и присела на краешек дивана. На лбу её собрались морщины, а взгляд устремился куда-то сквозь стену.

— Лерка, дай чаю, — закапризничал бывший, — я люблю сладкое горячим запивать.

— А, — повторила Лера и с трудом встала. — Может, покормить вас? — догадалась она. Настенька выбежала из угла и обняла папину тётю. Косички её опять взлетели. — Настенька, — очнулась Лера, — детка, у меня бульон куриный с лапшой. Будешь?

— Я буду! — повеселел Кисель и отложил только что надкусанную конфету.

Суп из курицы, настоящей, осмолённой, был любимым блюдом сыночка‑сахарочка, поэтому Лера без устали бегала на рынок и выбирала самую ароматную тушку. Она нюхала и придиралась, а торгующие уже приметили её и улыбались при встрече — постоянный покупатель, да ещё и на весы не смотрит!

Пока Настя ловила лапшины и гоняла по тарелке золотистые пятнышки, её папа проглотил порцию бульона на одном вдохе, хозяйка не успела даже хлеб подать. Вторую порцию Слава ел уже по правилам светского этикета, даже мизинец отставлял. К чаю он приступил, как настоящий аристократ, размешивая сахар, не прикасаясь к стенкам синего бокала. Губы он промокнул в накрахмаленной салфетке и завёл беседу о современной поэзии. Лера внутри себя улыбнулась — повзрослел.

— Тёщина? — уточнил аристократ, разглядывая золотые вензеля на чашке. Лера кивнула. Ответить аристократу не так просто. — Какой изысканный вкус, нездешний, — продолжил беседу сытый Кисель, разминая языком шоколад.

— Нездешний? — с надеждой спросила Лера и прикоснулась к коробке.

— Ты что? Всё-таки не пробовала? — распахнул глаза Слава. — Твои же конфеты. На столе лежат.

Лера подняла коробку и прочла вслух, так не страшно:

— «Красуня», семьсот грамм…

— А, — задумался Слава, — так только наши могли назвать. Наши конфеты-то!

Лера побледнела и бросила коробку. Та развалилась, как пьяная танцовщица на столе, градом рассыпались фигурки из шоколада. Настюша оторвала круглые глазки от телевизора и хватала конфеты — ладошки не закрываются. Шоколад «Красуня» и мультфильм про Белоснежку — что ещё нужно для счастья девочки от роду лет четырёх?

Папа её распахнул глаза ещё шире, но сохранил молчание. Лера замерла у окна. Наверное, она разглядывала скачущих по стеклу гномиков, которые отражались от телеэкрана. У них яркие колпачки и детские глаза. Смешные человечки вагонами добывают алмазы и рубины, но ходят в заплатах и экономят на зубной пасте.

VI

Ярила устал. Радуница ему уже не в радость. Шёлком ночи выскользнула власть из его царских рук. Профессорская усадьба забылась тревожным сном. На старом диване спит Лера и порывисто дышит. Она опять в прошлом. Ей снятся гномики с детскими глазами и жёлтыми зубами стариков. Они проливают слёзы и заколачивают прозрачную крышку гроба у Леры над головой. Она кричит, но гномики не слышат и бьют молоточками по хрусталю. Рядом ни души. Валера даже не обещал вернуться сегодня, а любимая подруга давно дома, и сыночек. Зачем она не позволила ему остаться здесь, на даче, или не уехала вместе с Аллой? Зачем осталась одна в пустой родительской усадьбе? Прошлая ночь так напугала её, а нынешней лютует ветер, выламывает руки деревьям в саду.

Вот гонит он с глухого леса тучу, чернее чёрного. Взросла она и напиталась злобой в гнилом болоте, бока её терзали острия смолистых ёлок. Несчастная прильнула к свету своих соседок-звёзд, но яркие богини отвернулись от её рыхлого тела, и только майский ветер не отверг дурнушку, а облепил небо чёрной ватой её души.

Беснуется майский ветер, носясь по городу. Его цель — любой прохожий. Ветер жаждет исхлестать его лезвиями жёсткой воды, завлечь в свои адские пляски.

Старый джип с тремя пассажирами на борту катит по мокрой улице столицы. За рулём — высокий тонкий юноша в чёрных обтягивающих джинсах и жилетке с седой бахромой. Волосы его, темнее ночи, собраны в конский хвост, а шея обвита толстой цепью из лунного серебра. Он любуется стихией за окном и, приподнимая уголки нежных губ, с придыханием говорит молчаливому другу, который дремлет на заднем сиденье в объятиях молодой женщины:

— Леон, на воле жёсткий трэ-э-эш!

Человек на заднем сиденье приподнял косматую голову и открыл один глаз. Ему, наверное, хотелось дать ответ, но усталость оказалась сильнее, даже ус не шевельнулся над губой. Он рыкнул горлом и прижал к груди спящую подругу. Леон, обычный музыкант, талантливый и нищий, гитарист рок-группы, возвращается домой с затянувшейся в ночь репетиции. За рулём — новый вокалист, а под боком — единственная женщина и жена, которая кормит его семью и покупает ему гитары, а главное, верит, что он уникален, гениален и добьётся своего. И вера эта творит чудеса, Леон пишет музыку, которой удаётся увидеть свет и обрести своих поклонников.

А жена его выбивается из сил на работе. Директор поручает ей идти туда — не знаю куда и принести то — не знаю что, и она выполняет и приносит. Василиса Премудрая, а не бухгалтер. И дня не было, чтобы она хоть часа на два не задержалась на рабочем месте, даже в канун Восьмого марта, даже в день рождения единственной дочери. Сегодня, например, жена Леона пахала до трёх ночи, а начальство в офисе задержалось не более чем на час и ласточкой упорхнуло.

Леон опять поднимает голову и на этот раз открывает оба заспанных глаза. Ветер лупит по лобовому стеклу и будит в его душе тревогу. Гитарист напряжённо вглядывается в подсвеченную фарами мглу и с видом пиратского капитана перебрасывается с вокалистом перчёными фразами.

Женщина в его руках опускает голову ему на колени — Леон тут же рявкнул на водителя и сам онемел. С нежностью матери он, заросший щетиной, склоняется над ней, чувственные пальцы расправляют волосы над её ухом. «Hands opening GOD», — читают его глаза и округляются. «Hands opening GOD», — скользят его пальцы по тату, набитой за ухом. Дыхание льва коснулось сомкнутых век любимой женщины, упало в надпись, открытую только двум во Вселенной. Так рождается музыка, а в бездонных глазах её родителя сверкает отблеск Stratocaster.

А пока кто-то рвёт минуты для сна, кто-то не смыкает глаз от нарастающей тревоги. Весь минувший день бывшая жена Саньки Гацко мучилась головной болью. А ночь приготовила ей сюрпризы: подушка горяча, матрас жжёт бока, позвонки выламываются. Люба села на край вечно разложенного дивана и опустила голову почти до колен, рубаха из белого сатина сползла с плеч.

У окна на раскладном кресле спит сынок, мокрым носом тычется ветер в оконное стекло и по-собачьи воет, но мальчик не слышит, девичьи реснички дрожат во сне. Мимо его постели проплывает мать в белом сатине, ладонями закрывая лицо. Её втягивает мрак кухонного коридора…

…Доски на полу лоджии ледянее льда, пальцы на ступнях немеют, а лицо пылает жаром. Люба вдавила лбом стекло. По лужам катит велосипедист в дождевике. На руле горит фара. Поток её света мечом разрубает колючие нити дождя, прокладывая путь отважному велосипедисту. «Стой, — просит Люба. — Я с тобой…» Надо спешить за светом… Люба очнулась, когда порыв ветра окатил её водой с ног до головы. Ступни хватаются за подоконник и скользят, а руки в воздухе выписывают кривые восьмёрки. Люба вздыхает, кажется, в последний раз, когда поток света напряжением ударил ей в грудь и живот. «Велосипедист…» — промелькнуло у неё в голове, и мысли, словно стайка испуганных птиц, тут же покинули её сознание.

На время бурю унял старый джип, который с проспекта выскочил на газон Любиного дома. Колёса затормозили и бешеным свистом пронзили двор. Магда Даниловна вздрогнула в своей постели и перекрестилась. На травяном ковре, как на мокром снегу, остались следы от зубастых шин джипа.

Ветер бьётся о лобовое стекло. Из джипа выпрыгивает юноша, волосы взмывают и падают на голые плечи, из травы выплёскивается вода от нажима грубой подошвы его ботинок. Крик юноши «Стой!» отражается эхом от стен соседних домов и бьёт в барабанные перепонки распятой в окне девятого этажа женщины, из-за которой старый джип свернул с прямой дороги. Та стоит в окне лоджии советской панельки и, раскидывая, словно крылья, белые руки, готовится к полёту.

Старый джип выплёвывает ещё одного пассажира, косматого и грузного. В его руках автомобильный фонарь, похожий на прожектор. Косматый шлёпает тяжёлыми ботами по ковру из воды и травы, в подошве его ботинок запаян свинец, дыхание его сбивается и превращается в крик. За ним в офисных туфлях скользит по траве светловолосая женщина в светлом плаще. Косматый бьёт по тумблеру фонаря, и поток ослепительного света крушит воинство тьмы. В распахнутом настежь окне лоджии последнего этажа, как чайка на ветру, зависает раскинувшая крыльями белые руки женщина. Ослепительный свет остановил её последний полёт…

Который год Магда Даниловна жалуется на сердце, но спит хорошо, а из лекарств пьёт только корвалол по полрюмки и «да врачей не соввываеца». Этой ночью она вздрогнула — на спину словно лёг лёд, и она проснулась. Вместо невестки рука её нащупала пустоту на остывшей простыне.

Магда Даниловна вскочила на больные плоскостопием ноги и поскакала в тёмный коридор, на кухню, откуда тянет сыростью, прихрамывая на обе ноги и выдыхая краткую молитву.

Поток белого света в распахнутом окне лоджии ударил ей по глазам. В потоке зависла женщина: рубаха до колен, ступни рыбами бьются о подоконник, а руки хватают воздух. Магда Даниловна всплеснула руками. «Люба, — шепчут её побледневшие губы. — Гэт так?»

Колени её хрустнули от боли. Прыжок не по годам смелый. Руки вцепились в ситцевый подол невестки, зависшей в нереальности, и вырвали несчастную из власти сил нетяготения.

…Люба приподняла голову, спина её была будто прибита к деревянному полу, волосы облепили щёки и грудь, а ноги исходятся дрожью. «Люба, — сипит Магда Даниловна, склоняясь над ней. — Да гэткаж?»

В открытое окно льётся свет, белый, как новорождённая Луна. Магда Даниловна кряхтит, закрывая окно лоджии, но распахнутая створка не поддаётся её крестьянской силе, стоит на месте, стекло не затмевает свет. «Да гэткаж?» — хмурит брови Любина свекровь и бьёт кулачищем по пластиковой раме. Люба шевелит онемевшим языком: «Там… там». А там, на улице, Магда Даниловна хорошо рассмотрела, на газоне около дома, стоит косматый, как лев, мужик в кожаной косухе. Он расставил ноги шире плеч и сжимает руками горящий белым пламенем то ли прожектор, то ли автомобильную фару. Свет из фары бьёт по окнам Магды Даниловны. Вокруг косматого льва вьётся слишком нервная и тонкая барышня в светлом плаще. Вьётся и причитает, всем соседям слышно: «Лёня, Лёнечка, всё, всё… она ушла. Лёнечка, всё-всё, пошли-пошли…»

Но Лёнечка надрывает жилы на шее и светит, как будто из пулемёта строчит боец, которому некуда отступать. Рядом с осветителем покачивается на длинных ногах, тоже расставленных шире плеч, юноша с голыми плечами. Волосы его прядями цвета ночи струятся по спине, руки сжаты в кулаки и грозят окнам Магды Даниловны. Он сипит открытым горлом, как охрипший петух.

Слишком нервная и тонкая барышня оставляет наконец осветителя и падает на грудь к осипшему юноше. Они обнялись, она шепчет ему на ухо и целует, как младенца, он напряжённо вглядывается в открытое окно лоджии девятого этажа, где в потоке света мелькает широкая сутулая фигура Магды Даниловны. «Она ушла, ушла…» — баюкает голос барышни, и юноша с голыми плечами вздыхает.

Вместе они вырвали фонарь из рук великого осветителя, остановившего дождь. Туча провисла над их головами, будто старое чрево. Косматый мужик тут же обмяк и упал на руки своим спасителям. Рухнул, как загулявший пьянчужка. Спасатели тянут его обмякшее тело к своему старому джипу, который уже распахнул заднюю дверь.

— Шо здарылася (что случилось), Люба? — ослабшим голосом кричит Магда Даниловна, протягивая руки невестке. — Шо робицца (что делается)?

— Это не май, — прошептала Люба, приподнимаясь на локтях. На её глаза накатили слёзы.

«Глупая баба», — корит себя Магда Даниловна. Она же знает — Люба никогда не засыпает после Санькиного визита. К горлу Любы подступает ком, она молчит и смотрит, как муж возится с сыном. Мать — та бегом на кухню и кастрюлями стучит. «Сынка! — вопит она не своим голосом. — Ходзи есци». Тот кривит улыбку и бросает: «Вот дурость! Дома поем». Мать, как солистка ансамбля «Берёзка», выплывает из кухни, только у неё лицо Бармалея и кулаки угрожающе сжаты. «Дома?» — сквозь зубы цедит она и хватает Саньку за грудки…

Люба опускает глаза. Сынок прибежал к ней и обнял за шею…

Прожектор погас только в машине. Юноша с голыми плечами, захлёбываясь дымом сигареты, несколько раз ударил по выпуклой кнопке ручного фонаря и бросил его, ещё горячий после сражения с тьмой, под соседнее кресло. С глаз долой. В это же мгновение два скорпиона на чёрном браслете юноши повели клешнями, их стальные иглы поднялись, словно штыки. И вот ветер сорвался с цепи и пролил на землю океан дождя.

Магда Даниловна закрыла наконец окно и напряжённо вглядывается в подсвеченную фонарями тьму, в которой зажигает фары старый джип. Она провожает загадочный автомобиль и крестит его на дорожку.

— А ты ж что? В окно кидаться? Гора няма? — запричитала она, обнимая свою названную дочь. — Дитятко моё, чаго? Дыпрэссия? Вот хворь поганая. Чаго мяне не торкнула у бок? Я таблетку — и усё! Отпустила бы. А так. Ты на хлопчыка глядзела? Што б з им здарылось, коли б маци ранницой под балконом знайшли? (Что бы с ним случилось, если бы мать утром под балконом нашли?)

— Нет, — мотает головой спасённая потоком света Люба, — это не я, это ветер… Я подышать только.

VII

После бури утро выдалось тихим. Как будто уснул дракон, который ночь напролёт громыхал крыльями, разгоняя ветер, и искрил молниями, разевая пасть, уснул, ослеплённый сиянием Ярилы.

Янович нежился в родной постели, пока во дворе не зачирикали возбуждённые птички. Перепуганные ночной стихией, они отложили утренний концерт до самой устойчивой точки тепла. Выбежав из подъезда, он с любовью оглядел новый джип и похлопал его по капоту, как верного коня по холке. Только сахар на ладони не протянешь. Хозяин самого крутого джипа в стране подмигнул распаляющемуся богу — никакого благоговения. Взгляд и улыбка излучают достоинство победителя, который вот-вот получит главный приз, остальные же стоят на полках памяти и сияют на зависть соперникам.

Победитель смотрел на мир сквозь лобовое стекло своего крутого джипа и наливался гордостью. Помедлив, он разрядил обойму мобильников и ударил по педалям. Когда начинаешь жизнь заново, надо сжечь мосты. Во внутреннем кармане куртки тонкой кожи, как птенцы в дупле, спрятаны два паспорта. Они сегодня же распахнут свои бумажные крылья, на которых будут оттиснуты печати верности. Пусть теперь государство бережёт его любовь, пусть несёт ответственность, а он, победитель, устал. Он хочет жить. В кармане брюк, в футляре синего бархата, томится без света бриллиант, запаянный в кольцо белого золота. Сегодня искристый камень напитается лучами Ярилы и засияет, как и положено, по Божьему закону. Сегодня они с Леркой выбегут из ЗАГСа, сразу юрк в машину — и паспорта глядеть! И кольцо на пальце! Всё! Надо парикмахерскую и ресторан перенести в будущее и въехать сразу в номер для молодожёнов, снятый на сутки в милом отеле на берегу озера. Жить пора!

А профессорская усадьба, которую ночью исхлестал дождь, сушила на солнце старые доски и поскрипывала, как пенсионерка. Фонтаном песка осыпал её бетонную подошву шальной джип, выскочивший в открытый двор из русла песчаной дороги. Хозяин автомобиля выпорхнул из передней двери и огляделся.

— Так и знал, — процедил он и хлопнул дверью. — Лера-а! — вопит он, открывая ногой входные двери. — Так и знал! Дверь не заперта, ворота нараспашку. Когда ты расстанешься со своей бестолковостью?

— Валера? — отвечает Лера, хлопая белыми ресницами. Волосы растрёпаны, плечи напряжены и укутаны в плед.

— Так и знал, — развёл руками вошедший, — ты опять… Ни двери, ни ворота! Всё нараспашку. Вот ведь хозяйка.

Хозяйка опустилась на разостланный диван. Казалось, она хочет вернуться в свой сон, глаза её болезненно щурятся, и набок клонится голова. Ночью она не спала, а перелистывала воспоминания, вглядывалась в них, как в конспект перед экзаменом. Сон подкрался к полуночнице, когда буря с первым лучом солнца выдохнула весь огневой запал.

— Уже завтра? — спросила она, кутаясь в плед.

— Хороша невеста, — протянул Янович язвительным голосом. — Наволочка сбита, простынь застирана. Люди уже по второму разу завтракают, а ты глаза продрать не можешь.

Лера вовсе закрыла глаза. Ещё мгновение, и её растрёпанная голова приземлится на голую подушку.

— Вставай немедля, — отдал команду вошедший, не уважая свободу заспанной личности. — В машину! — вопит он. — Беги! Я сам двери запру.

В машине Лера выпятила нижнюю губу и гладит щёткой несвежие волосы.

— Я должна сказать тебе… — вздыхает она, не переводя взгляд на водителя.

— Почему макияж не навела? — обрывает её Янович. — Да и юбка на тебе не по чину.

Лера съёжилась и натянула юбку на колени.

— План такой, — продолжил Янович. — Заскочим в ГУМ, я сам выберу тебе платье. Потом, очень быстро, едем в ЗАГС. Очень быстро. Регистрируемся и… куплю жене подарок шикарный… Вот и заживём. Я номер снял для молодожёнов. А утром я тебя в наш новый дом отнесу на руках. С работы своей уволишься — и за переезд. Я тоже уйду. Сама интерьер обустроишь. Да? Суженая моя! Мы с тобой заслужили.

Улыбка Снежной Королевы проступила на лице Леры.

— Это содержание российского сериала? — подняла брови она. Зрачки сонных глаз расширяются в бездну неверия. — Я еду домой.

— Лера… — прошептал Янович, напрягая зрение и слух. Он ждал взрыв, слёзы, благодарную теплоту её ладони. Не эти ли слова она мечтала услышать? Морщины исполосовали его холодный лоб. — Пристегнись, — выдавил он из себя и сжал руль до спазма в руках.

Лера молчала. Руки её нервно поправляли то волосы, то бантик на воротнике, то пуговицы. Лицо её бледнеет, а веки тяжелеют.

— Эй, — подал голос водитель, — на переднем сиденье, подайте признаки жизни. — Но его слова не коснулись уха пассажирки. Она молчит. — Эй! Вы там… — снова зовёт Валерий, глотая воздух, будто только что вырвался из задымлённой комнаты.

— Да, — стеклянным голосом отозвалась Лера, — я благодарна тебе за всё. Спасибо, что подбросишь домой. … Это здо-ро-во.

— Лерка, о чём ты? — возмутился водитель. Уши его покраснели. — Ты меня слушаешь? Или опять мечтаешь до одури? Ты понимаешь? Мы едем в ЗАГС, — по слогам выдохнул водитель и прибавил скорость. — ГУМ тоже опускаем. В ЗАГС! Подождём, если что…

Объявленная невестой нахмурила брови.

— Я всё поняла, всё: ЗАГС, ужин. — Раздражение вибрирует в ледяном голосе. — Я еду домой.

Валерий ощутил, как по спине расползается холод. Он протянул руку, но не смел коснуться её ладони.

— Лера, — взмолился он. В его висках бьётся жар, — прости меня.

Лера вздыхает и закрывает глаза. Он не отрывает взгляда от её лица, чужого, будто выбеленного гримом.

— Любимая, — просит он, — красуня… В чём моя вина? Ответь. — Голос его плачет, как гитара. — Вернись… скажи, что ты согласна.

С усилием красуня открывает глаза. Вдыхает полной грудью несвежий воздух. Уголки её губ опускаются, под глазами темнеют веки.

— Я? — сказала она и смотрит на водителя. — Я согласна. Только вернуться не могу.

От её взгляда Янович вжал голову в плечи. В её глазах словно зияют бездны ада. Он не может произнести ни звука, горло его с трудом пропускает дыхание.

…Мог ли он знать тогда, что это взгляд смерти? Она скончалась в мгновенье ока, когда рейсовая маршрутка врезалась в джип Яновича, на полном ходу выпрыгнув со второстепенной дороги. Валерия вылетела из салона и подбитой птицей рухнула на бетон. Новые дороги строят только из бетона — для наслаждения быстрой комфортной ездой. Арматура даже не хрустнет от перегрузов дальнобоя. И вот на бетонном полотне, под открытым небом, лежит спиной вверх женщина в синем платье: ноги голые, руки раскрыты и чуть согнуты в локтевых суставах, как у зависающей над волнами чайки. В волосах осколки стекла ловят солнечных зайчиков.

Поздно или слишком поздно Валерий заметил, как оголтелая маршрутка мчится по примыкающей справа дороге. Не успел… не вырулил… И вот на лаковой коже его джипа зияют раны, на капоте смята фара, раздроблено на сотни осколков лобовое стекло. Все тридцать пассажиров взбесившейся маршрутки, как муравьи, цепочкой выбежали на волю и сбились в кучу. Повисла тишина. Куча людей разволновалась спустя мгновение, муравьи разбились на пары и забегали кругами. Водитель маршрутки тоже выполз и закурил. Щёки его налились свинцом, нос распух, как от укуса шмеля, а на голый лоб выкатили капли пота.

Тревожное разноголосье мобильников пронизало звенящую тишину. Девушка с трёхлетним малышом на руках баюкает милым голосом растерянную даму, одетую в белый палантин. Дама кивает и трёт лицо носовым платком, вышитым розочками. От дрожи она не может удержать мобильник и сквозь тонкую бязь платка выплакивает и выкрикивает юной маме имена своих абонентов, которым срочно надо сообщить об аварии, о её тяжелейшем состоянии, о срыве нервов и головной боли. Девушка одной рукой прижала сына к груди, а другой держит блестящий серебром мобильник дамы в палантине и большим пальцем бегает по тусклому экрану. Малыш обнял маму за шею и теребит её волосы, собранные на затылке в тугой хвост.

Водитель пострадавшего джипа открыл глаза, когда два усатых мужика, перебрасываясь афоризмами ненорматива, дёргали его ремень безопасности, головку которого заклинило. Первый усатый, который особенно напирал, только что свернул гайку на ремне и уронил её в центральную стойку. По следам этого происшествия второй усатый выдвинул челюсть и разразился олимпийским гневом, от которого и впитал импульс пробуждения водитель пострадавшего джипа.

— Лера, — придушённым голосом произнёс воскресший водитель и дёрнулся к соседнему креслу.

— Всё… тих-тих, — сказал первый усатый и усадил воскресшего на место. — Сиди… Скорую вызвали. Мало ли…

Валерий сглотнул желчь в горле и ринулся на опустевшее место.

— Лера-а-а, — завопил он что есть мочи.

Второй усатый оказался крепче первого, здоровый простой мужик с рабочими руками. Он дёрнул воскресшего за ремень в джинсах и вдавил в кресло.

— Не скачи, дурны мусиць (дурной, что ли)? А позвоночник что? Сиди… зараз скорая…

Валерий на мгновение обмяк, и только рабочие руки усатого ослабили давление — выскочил пулей из своей двери, опрокинув второго усатого.

Когда Валерий вылетел из джипа, налитый свинцом водитель маршрутки вжал голову в плечи. Виновник подавился дымом собственной сигареты и раскашлялся, закрывая лицо ладонями. Он получил уже трёпку от двух усатых мужиков, особенно напирал второй, здоровый, который угрожал его закопать.

— Я бачыу, як ты за чырвонцам палез пад крэсло, ци пад пидали… бачыу! (Я видел, как ты за червонцем полез пад кресло, или под педали… видел!)

— И я видела, — отозвалась растерянная дама в палантине, — и вы за это ответите. Рисковать жизнью людей из-за десятки. — Голос её сорвался на визг и крик. — Сумасшедший!.. Вета, ты не представляешь, — голосом, насыщенным праведным гневом, ответила дама на звонок мобильного. После крика её руки обрели силу, и дама справилась с управлением своего телефона уже без помощи юной мамы. — Первый раз оставила машину и проехала на маршрутке, дерьмовой маршрутке, я скажу тебе… Юру? Ну что ты, разве это удобно? — взмахнула бархатной лапкой дама. — Конечно, я рада — пусть скорее! С Юрой мне спокойнее…

Взволнованные мурашики подхватили новую тему и обступили водителя и даму в палантине. Интерес к распятому на бетоне женскому телу погас в споре о том, какого всё-таки достоинства была оброненная водителем купюра. Мнения разнились. Сигаретный дым клубился над головами пострадавших.

А воскресший водитель джипа врос коленями в бетонную землю, склоняясь над не оплаканным ещё телом любимой женщины. Спина его согнулась, а лоб касается синего шёлка на спине новопреставленной.

Лера.

«Лера», — бормочут его губы, но до ушей не долетает звук. В голове стоит однотонный звон. Он склонил голову — кажется, ждёт утешения. «Что же ты? — своим глазам не верит он и молит: — Надо успеть… Что же ты?» Той ночью, последней их ночью, он вытащил её. И сейчас тоже… Она вернётся. Они умчатся на попутке прямо в ЗАГС. «Лера, что же ты?» — бормочет жених и обнимает тряпичное тело.

«Лера… Ты не оставишь суженого?»

Мурашики замерли в одно мгновение. Глаза их играют оттенками страха. Знает каждый — распятая на бетоне женщина выкупила чужие жизни за оброненную десятку.

Дама в палантине сбросила вызов и надела светонепроницаемые очки. В руках её, излишне холёных, перегруженных кольцами из цветных металлов, томится платочек в розочках. Она теребит его в такт своим мыслям, и в то мгновение, когда водитель джипа склоняется над погибшей, а пассажиры опять подступают к ней, платочек скручивается жгутом.

— Оставьте его, — требует дама у первого усатого, щёки её краснеют. Но мужик ухмыльнулся в ответ и опять взялся за водителя джипа.

Усатый дёрнул его за кожаное плечо:

— Пойдзем! Мертвяк она, пойдзем! — и тут же был послан Валерой в нокаут. Его подхватил второй усатый и грязно выругался.

— Зараз и вакол цябе мелом обвядуць, — пригрозил он товарищу и встряхнул его, как скомканное полотенце.

Свидетели так и не вмешались до приезда скорой. Только юная мать, прижимая к груди своего малыша, как встревоженная голубица, порхала над потерявшим рассудок водителем джипа. Слёзы одна за другой катились по её щекам и остывали на спине ребёнка, который руками и ногами вцепился в мать и всем телом прижался к её сердцу. Она то кричала, то шептала:

— Родненький, миленький, умерла она. Не вернёшь.

Дама в палантине не вынесла драматизма новой сцены и уселась на край обочины, закрыв голову руками, только кольца адским огнём блестели на солнце. За ней последовала большая половина команды мурашек. Усатые мужики контролировали водителя маршрутки, осыпая упрёками его повинную голову. Все уже устали.

Янович привык к распевному плачу над головой и даже в такт гладил волосы, Леркины шёлково-льняные волосы. И когда плач сменился влажными всхлипами, он напряг плечи и шею. В следующее мгновение руки врагов оторвали его от Леры и уложили на песок. Чья-то мокрая рука сдавила его запястье, и запахло спиртом. Дама в палантине склонилась над ним и говорит. Нет, не говорит — строчит, будто пулемёт. Янович не разбирает слов.

— Здесь сиди, — рявкает боец в погонах и убегает к Лере. Вокруг джипа толпятся старые и новые люди. Они заберут у него Леру, точно заберут, даже машину для неё пригнали, серую, с надписью «Медпомощь».

— Потерпевший, с какой скоростью двигались до момента столкновения? — требует ответа стальной женский голос. Янович поднял глаза. Молодой боец: рация на боку, пистолет в кобуре, на лице макияж, на руках маникюр.

— Не дождётесь, — угрожает потерпевший и со скоростью ветра вновь оказывается на месте происшествия. Он держит Леру на руках, прижимая к себе, — не оторвать.

— Потерпевший, пройдите, — громыхает у него над головой. Но Янович не сдаётся. Хрустнули суставы в локтях. Лодыжку ломит от боли, словно обухом клинка кто-то рубанул по ноге. И вот он, который спешит в ЗАГС со своей суженой, опять на обочине.

— Как можно так с человеком? — кричит юная мать, обнимая сынишку, который не отрывает голову от её худенького плеча.

Боец в макияже и маникюре оторвала голову от блокнота и смотрит неподвижными глазами на возмущённую женщину, которая больше похожа на школьницу, переводит взгляд на её малыша, который одним глазом поглядывает на служебные машины. Дама в палантине сняла очки и схватила за рукав стоящего рядом с ней бойца самого высоко чина из присутствующих. Тот нахмурил брови и выдвинул нижнюю челюсть, вот-вот громыхнёт. Но дама сжала его рукав ещё сильнее и твердит: «Юра, Юра…»

— Он — пострадавший! — продолжает юная мать, снижая тон. — Он любимого человека потерял. Вы же должны!.. Миленький, не ходи к ним, — умоляет она пострадавшего. Но разве его остановить? Кто остановит Яновича на пути за мечтой?

Валера подползает к невесте со стороны обочины. Боец в макияже не сводит с него глаз. Валера приближается, готовится к рывку. И вот он остановился и замер. Её перевернули на спину, лицо её открыто для неба. Глаза — распахнутые двери в сиреневую вечность. Около неё снуёт незнакомый человек, похожий на тень. Янович машет ему рукой — отходи, — но тень не обращает на пострадавшего внимания.

Янович подкрался ещё ближе — протянешь руку и можно коснуться её руки. Он остановился от разбушевавшегося сердцебиения. Лицо Леры… Перед ним не женщина под сорок, а та девчоночка, чуть за двадцать, в которую он влюбился, стоило лишь коснуться губами её запястья. Неведомо почему, но он поверил, что вернулся в прошлое, напряг спину и решил, что женится сегодня же. Он — хозяин жизни и не станет откладывать своё счастье на пятнадцать лет. Ему кажется, что на лице Леры появляется улыбка. Она — счастлива.

Его порыв остановил чей-то взгляд из толпы свидетелей происшествия. Яновича бросило в жар — на него смотрела в упор молодая брюнетка, одетая в платье из капелек чёрного перламутра. Глаза её и капельки чёрных жемчужин зияют, как тысячи зрачков тьмы. К обнажённому изгибу её спины липнут взгляды окружающих, но она хохочет и смотрит только на Яновича. Волосы её, длинные, волнистые, играют с ветерком. Глаза её наливаются развратом, щёки — гордостью, а рука ползёт к колену и сминает ткань. Янович приподнял брови, и морщины пробежали по его лбу. Кажется, брюнетку он знает, и давно. Та опять хохочет, вытягивая шею, и тянет подол к самой груди. И вот платье открывает костлявую ногу, которая из стороны в сторону поворачивается на каблуке.

— Убийца! — хлопнул себя по лбу Янович, глаза его расширились и напряглись.

В ответ брюнетка раскатисто, мужским баском расхохоталась и выпустила подол.

— Держите её! — вопит Янович и поднимается на шатких ногах. Лицо его краснеет, голос срывается. Свидетели оглядываются по сторонам, и только. Никто и руки не протянул, чтобы схватить убийцу. — Арестуйте! Она уходит! — не унимается пострадавший и на полусогнутых ногах выбегает на проезжую часть. Взгляд его блестит решимостью и гневом и направлен на служивую девушку, которая хлопает похожими на хвою ресницами и строчит в блокноте, царапая ученический лист пластиковыми лепестками своих ногтей.

Успел ли пострадавший схватить за лодыжку бойца в макияже, не видел никто, но руки ему скрутили в мгновенье ока и на всякий случай чуть вправили челюсть. Свидетели и выдохнуть не успели. «Убийца! — не унимается он. — Ведьма!»

Бойцы встряхнули его, как ватный матрас, и тут же угодили в океан гнева юной матери.

— Вам это с рук не сойдёт, — угрожает она и тянет в небо миленький нежный подбородок.

— Полегче, бойцы, — протянула томным голосом дама в палантине, вырастая из-под земли. — Сейчас его уколют. У него шок.

Пострадавший, услышав поддержку, опять принялся за своё:

— Эта ведьма, — кивнул он в сторону перепуганной девушки с хвойными ресницами, — моя жена.

Бойцы переглянулись, а дама в палантине обхватила его лицо руками, закрывая подоспевшего фельдшера.

— Конечно, — сказала она голосом няни, — конечно…

Пострадавший и правда превратился в ватный матрас. Юная мать залилась слезами. А дама похлопала её по плечику своей бархатной лапкой.

— Юра, отпусти его, — обратилась она к бойцу самого высоко чина, который, насупив брови, рявкал в рацию.

Высокий чин набычил шею и рявкнул на даму.

— Уймись, бешеный, — вспыхнула она. — Отпусти, говорю. Со мной. Вета приехала, — дама протянула руку в сторону затормозившей «Тойоты». — Ты его ксиву проверил? — Чин наклонил голову и сощурил красные от усталости глаза. — А бойцы твои — да! И крылышки опустили. Не доложили? Отчего? Так я доложу. Он из органов хорошо известных, и звание имеется. Так что следуй инструкции, если не хочешь нарваться, — взмахнула кистями палантина дама.

Чин сжал челюсти и кулаки и пошагал к своим бойцам, те вытянулись, и кто-то затараторил, тогда чин рявкнул для поддержания тонуса подчинённых и отдал-таки приказ, продиктованный дамой в палантине.

— Уймитесь, граждане! — дунул он на мурашек. — Идёт расследование. Отпустим всех. В первую очередь потерпевший и малолетние дети. Пройдите, гражданка. — Чин тронул плечо юной матери и вытянул руку в строну «Тойоты», в лобовом стекле которой проявились очки дамы в палантине.

— Верочка, сюда, — радостно машет она рукой подоспевшей девушке с малышом на руках.

— Сопроводить до места проживания, — полосонул взглядом по водительской двери чин и поспешил к мурашикам.

— Как же, — кривит губы дама, кутаясь в палантин. — До места! Его жена трубу не берёт второй день. На стакане сидит — не иначе!

Вета откинула голову и рассмеялась, не разжимая губ. Должно быть, такая манера казалась ей великосветской и в обществе продвинутых следует смеяться именно так.

— О боже! Вы знакомы? — вытянула худую шейку Вера.

— Не могу сказать, что это знакомство принесло мне дивиденды. Так… — Дама пристально вгляделась в белое лицо пострадавшего, который развалился на заднем сиденье и положил голову на плечо молодой матери. — Салон его жены я не посещаю второй год, ни ногой. Мы с Ветой ни ногой! — Она брезгливо оттопырила нижнюю губу. — Домой его везти, к этой… совесть не даёт. Надо родичей его найти, пусть разбираются.

— Ну, везите его ко мне, — просит даму юная мать, обнимая голову пострадавшего свободной рукой. — Мне так жаль его. Я сама разыщу родственников.

— Прелестное дитя, — умиляется дама, — в моей клоаке таких не встретишь. Вы — сокровище, глоток чистого воздуха. Вета, газуй! — пропела она и бархатной лапкой коснулась плеча своей безмолвной подруги. — Не то твой бойфренд опечалится.