I

На работу икаровцы опаздывают по любому поводу. Сегодня, в дни святой Радуницы, после отбушевавшей ночной стихии, только сотрудники бухгалтерии щёлкают замками под аккомпанемент сигналов точного времени и, кивнув начальнице, усаживаются перед окнами в виртуальную реальность.

— Каждый получит отгул. Или два, — обещает Елена Юрьевна надорванным голосом, и одобрение сотрудников смягчает раздражённое вчерашними событиями напряжение воздуха. Ночные авралы на «Икаре» давно не в моде, даже люди главной женщины, финансовая элита предприятия, закормленная премиями и бесплатными путёвками в пионерский лагерь, роптала и подпевала оппозиционному ядру, которое опекал отставной уже Александр Ильич. Ядро по инерции пульсировало светом отставного зама и никак не брало в толк, что источник его энергии иссяк, пересох по злой воле директора, который в последние года два волю свою никак не проявлял, а только и делал, что заражал икаровцев скукой. Но! Для своей любимицы, Елены Юрьевны, лично им коронованной особы, он создал облако комфорта и взбивал его на каждом их совместном чаепитии. Пока не обласканные директором сотрудницы давились слюной зависти, выскочка распивала чаи наедине с шефом и купалась в его комплиментах. Взгляд её день ото дня матерел, и в текущем году она перепрыгнула-таки свою должностную ступень и покрикивала уже не только на второго зама, но и на первого замахнулась, неприкасаемого.

И можно ли смириться с тем, что корона досталась ей, молодой выскочке простой внешности, за которой не стоял никто? Её место — в дальнем углу офиса, около кладовки со шваброй и пылесосом.

Итак, ядро пульсировало ядом не обласканных директором сотрудниц и жён его замов. Жернова их челюстей перемалывали хрупкие кости Елены Юрьевны в грязную муку сплетен. Но коронованная Яновичем дама только крепче сжимала капитанский штурвал, голос её закалялся сталью. Вчерашний день стал новым пиком её триумфа, директор при общем собрании передал ей жезл власти и благословил. И поднялась она выше собственного роста и вот крушит жезлом старый порядок, вернее, беспорядок. Наконец, «Икар» сбросит наросты офисных водорослей и старых ракушек, тётушек и мамушек действующих силовиков. Главная женщина смоет их напором чистой воды, отобьёт жезлом власти от потемневшей кормы славного «Икара».

На этой возвышенной мысли главная женщина сжала горячий фарфор кофейной чашки и устремила воинственный взгляд на опоздавших. За армадой компьютеров, расположенной по правую руку от офисного кухонного отдела, заёрзал Лёва на подвижном стуле и пробормотал своей покровительнице:

— Ещё кофе?

Ах, кофе! Рождённый в лучах пылкого солнца, в тайне тропических лесов, вобравший хрусталь горного воздуха и заботу чёрных рук, оставишь ли ты сердце равнодушным? В каждой точке земной тверди человек пьёт кофе, наслаждаясь подарком от Бога.

Даже гений Иоганна Себастьяна Баха преклонился перед твоим чудом и сотворил «Кофейную кантату». А Людвиг ван Бетховен? Не его ли ты приблизил к тайне божественного? Шестьдесят измельчённых зёрен в одной фарфоровой чашечке день от дня вдохновляли великого композитора. И кто знает, завораживала бы на протяжении веков людские души «Лунная соната», если бы этот напиток не обжигал душу и плоть великого композитора? И наслаждались бы мы «Человеческой комедией», «Эликсиром долголетия» Оноре де Бальзака, если бы кофе не управлял его философским пером, не облекал в «неистовый романтизм»?

Самое лучшее сейчас — последовать примеру великих светильников человечества и приготовить чашечку кофе.

Даже если ты, дорогой читатель, не приобрёл «Копи Лювак», не беда. Возьми сорок крупных зёрен арабики (если хочешь понять Бетховена, то шестьдесят) венской обжарки и подержи в ладонях. Чувствуешь? Как долго они спели в своих ягодах, росли алыми гроздьями прямо на ветках дерева. Закрой глаза, сожми ладони и загадай желание. Нежно опусти зёрна в кофемолку и обрати в порошок. Результат своих трудов насыпь в тяжёлую турку и залей холодной водой. Теперь — на огонь! Терпеливо дождись, когда напиток нагреется и начнёт пениться, в это мгновение хватай его и наливай в чашку. Пена очень важна. По турецкой традиции, если вам подали кофе, у которого нет пены, хозяин заведения, куда вы пришли, потеряет своё лицо.

Итак, полюбуйся секунду на пенку, вдыхая аромат, и делай первый глоток. Всё! Наслаждайся. Не буду более докучать!

Вот и Елена Юрьевна цедит горячий напиток, уже вторую кружку, и поглядывает на опаздывающих, которые то и дело грохают входной дверью так, что железо стонет. Ей, главной женщине, видно хорошо, как сотрудники прячут глаза и проскальзывают к рабочим местам. Место наблюдения идеальное — окно офисной кухни, напротив входа. Она разлеглась в кресле из ротанга и шарит взглядом по каждому рабочему столу. На некоторых лежит пыль лености, есть столы, заставленные чашками с недопитым чаем или кофе. А вот стол активистки ядра, подруги бывшего зама, на нём лежат три каталога немецкой одежды — закладочки синие. Активистка дерзила вчера главной женщине — глаза искрились, и что ей оставалось, бедняжке, если она от работы года два как отстранилась, картинки в журналах перелистывает и сотрудниц соблазняет, чтобы наряды себе заказывали из этих журналов. Бедняжка и заявки оформит сама, и денежки посчитает, разумница. А главное: открылся у неё дар убеждения. Каждый из её заказчиков верит, что счастлив, прижимая к сердцу только что распакованный плащик или сумочку, у которых самое немецкое — это бирки с ценой в евро.

Елена Юрьевна вздыхает, сегодня же лапушка отставного зама представит ей отчёт о проделанной работе за минувший и текущий кварталы. Сегодня же главная женщина смахнёт со стола бедняжки немецкие каталоги и продавит каблуком их глянцевую кожу.

— Орешки? — не унимается Лёва, выглядывая из-за завала системных блоков, но его покровительница не отвечает, сверля взглядом стол лидерши оппозиции.

И вот взгляд Елены Юрьевны смягчается, когда к ней за стол присаживается водитель Петя.

— Орешки? — спрашивает он и закрывает офисную панораму плечами, одетыми в чёрную кожу.

— Привет, Петя, — отзывается главная женщина, запуская руку в сплетённую из лозы вазочку, до краёв наполненную ядрами миндаля и фундука.

— А мне сварите кофейку? А то Лёвка пьёт, и мне завидно, — улыбается Петя и устремляет взгляд к её уху, вдоль которого, спрятавшись в копне волос, тянутся выбитые на коже буквы.

Полностью надпись он не прочитал — что-то про Бога, кажется, да ещё на английском.

— Петя, — вертит головой главная женщина, — мне не до этого… И Лёва, вообще-то, сам кофе варил.

Дружбой с Петей и Лёвой она дорожила, как семьёй. Утренние посиделки с кофе она проводила в кругу молодых людей. С ними можно быть настоящей, не надо вытягиваться и следить за словами, они простят любой промах и даже глупость оправдают, главное — не врать. А врать главная женщина не умела: щёки впадали и краснели, а сознание входило в ступор. Это качество особенно ценил директор. В его обществе Елена Юрьевна тоже была настоящей.

— Мне кажется — я на мосту, — вздохнув, закрыла глаза главная женщина. — На одном берегу — безумная ночь, на другом — трудовой подвиг. Так хочется постоять хоть несколько минут. Поболтать с вами. — Елена Юрьевна посмотрела на Лёву, который то и дело рыхлил вытянутым носом скомканный платок.

Он тоже примчался в офис ни свет ни заря. Замигали модемы и засвистел чайник. Елена Юрьевна вертелась у зеркала и укладывала щипцами свои жёсткие волосы. После они вдвоём пили кофе, растекаясь в ротанговых креслах, и она рассказывала, как славно провела ночь, вернее, вторую её часть. Первая и так известна всем: работала на работе. А вот вторая оказалась непредсказуемо загадочной. Муж, возвращаясь с репетиции, подхватил её с крыльца офисного здания, они романтично обнимались на заднем сиденье старого джипа, за рулём которого сидел новый вокалист. До дома оставалось всего ничего, рукой подать, когда небо затянуло грязной ватой туч и грянула буря…

От услышанного у Лёвы то и дело выкатывались глаза и поднимались брови.

— Классные духи, — сказал подоспевший к утреннему кофе Петя, втянув аромат старого и от этого ещё более густого Jose, которым были напитаны волосы и края блузки главной женщины, — и платье классное.

Елена Юрьевна просияла и обтянула рукой юбку из бирюзового шёлка.

— Это просто юбка. Нарядная очень. Не для офиса. Времени просто не было гладить или ещё что… — пролепетала она. — Ночью так откошмарило… Мозги набекрень. Как бы день продержаться, ночь уже отстояли. — Она поднялась с кресла.

— А дома вы тоже по сорок зёрен на чашку? — в лоб спросил Петя, желая продолжать утреннюю беседу. Лёва тоже на рабочее место не спешит — модемы мигают ритмично, можно или кофе пить, или в стрелялки резаться.

— А ваш муж тоже кофе пьёт? — вклинился Лёва в беседу, хватая вытянутыми пальцами миндаль.

— М-м-м… И не только кофе, к сожалению, — вздохнула королева хард-рока и продолжила усталым голосом, которым говорить о муже-гитаристе не принято. — Лёва, сегодня доча моя придёт после обеда. Поможешь ей сайт сделать? По информатике задали, а то у меня каждая косточка выламывается. Сил нет, а надо…

Лёва хотел было с радостью согласиться, но рот его перекосило, а в горле оледенели связки на первом же звуке лязгающей входной двери. Собеседница от испуга вскочила и пролила остывший кофе, по бирюзовому шёлку побежали извилистые ручейки бурой жидкости. Вскрикнул только водитель Петя и побледнел так, будто перед его глазами стегнула хвостом молния. Мир вздрогнул от грохота железа входной двери и крика:

— Всем стоять — милиция!

II

Янович приоткрыл заплывшие веки. Голову поднять не может. Лежит она, закованная в чугунный шлем, на мягкой подушке и телу своему не служит. По левую руку от него, вдоль детской кроватки, с малышом на руках выхаживает девушка в лиловом пушистом халате. Она похожа на подростка, маленький хвост на затылке. Это она из лифта волокла Валеру на себе. Это она бегала за ним по пятам там… Это она.

Янович опустил веки и сбежал в прошлое. Бегством тоже спасаются. Десять лет перелистнул, дотянувшись до кнопки «Restart» на пульте судьбы. Как просто! Почему раньше-то не догадался? Может, из-за Родионыча?

Раскалённые камни зловеще шипят. С их доисторических спин взвивается вулканический дым, который сгущается в туман и налипает на сосновый потолок и стены. Янович только что отхлестал названного батю букетом берёзовых веточек, и тот заголосил, опускаясь на нижнюю полку:

— О! Хорош! Хорош! Перестарался. — Распаренное щуплое тело бати сползает с горячих костей, дыхание запирает у бронхов. — Горячо шибко. И ароматов не лей — лёгкие слипаются.

Названный батя дышит как рыба на берегу, поры на его лице распустились, и зияют оспины.

— Валера, — произнёс он, едва отдышавшись. — Человек сейчас подъедет. Охране передай: пусть встретят и сюда ведут. К бассейну. Скоро и мы пойдём. И скажи, случилось что? Руки — не твои, и сам рассеянный какой-то: то холодом моришь, то адом.

Валера стряхнул капли воды со лба и, опустив глаза в пол, ответил:

— Устал, наверное. Ты прости меня, батя. Не заладилось что-то. Да и рука болит, — посмотрел он на оцарапанную ладонь правой руки, — не помню, обо что саданул.

— Ах ты… не гони! — вспылил батя. — Должен кому, что ли? Маешься чего? Места себе не находишь.

— Да, должен… — замолк Валера, глаза его потускнели. Мысли слиплись в кучу и не облекаются в слова.

Батя махнул рукой и выпрыгнул из парилки прямо в бассейн. В бодрящей прохладе заморённое жаром тело его обрело упругость, мышцы растворили высокую температуру и с ликованием подбросили хозяина сначала в высокий надводный прыжок, а затем снова утопили в лазурной ряби бассейна. Словно молодой дельфин рвёт океан и взлетает к небесам, разбрасывая отражённое серебро в осколках разбитых волн.

— Эй, пацан! Хватит мясо варить! — уже во всю мощь лёгких голосит он. — Прыгай к нам!

Из царства засыпающего вулкана Валерий шагнул в прохладный мир итальянской плитки, сверкающей глянцем фальшивого света, и тут же под дружный хохот обитателей мира отпрянул назад. Громче всех смеётся Родионыч, красуясь в льстивых глазах обнажённых русалок, которые окружили его и увлекают в танец.

Сквозь незапертую дверь парилки Валера наблюдает за только что прибывшим незнакомцем, который в полном торжественном облачении порхает вокруг стола, накрытого у самого борта бассейна, и нервно поправляет предметы сложного убранства. Вот к столу в шаловливых голубых плавках пришлёпал Юрич. Он осушил бокал брюта и одним глазом щурится от удовольствия, а другим выискивает, чем бы оригинальным закусить, чтобы и себя усладить, и гармонию сервировки не разрушить.

Наконец взгляд искушённого гурмана остановился на лоснящейся чернотой оливке, фаршированной мясом крабов, которую он тут же отправил в рот. Незнакомец одобрительно кивнул, пригладил свои чёрные, не простые, а какие-то цыганские усы и снова наполнил бокал Юрича прозрачным брютом. Тот расплылся от удовольствия и залпом осушил второй бокал, его круглый мягкий живот подпрыгнул и плавно занял насиженное место поверх трусов.

Валера пригнулся и приоткрыл шире дверь.

— Юрич… Юрич! — громким шёпотом зовёт он приятеля на помощь. Тот дёрнул мокрыми кудряшками и уставился на разопревшую дверь сауны. — Выручи, Юрич, плавки мои из раздевалки принеси. В раздевалке…

Юрич залился смехом. Русалки и «дельфин» вторят ему из бассейна. Покрылся ли виновник насмешек холодным потом? Неизвестно. Глаза его слишком тусклые, нет в них прежнего искристого блеска. Этот настолько пустой взгляд, от которого даже Юричу на мгновенье показалось — в приоткрытой сосновой двери зияют пустые глазницы, остановил веселье, откатившее волной в бассейн.

Юрич пошлёпал в раздевалку. Вернувшись, он опять захихикал.

— Держи, купальщик! — пискнул он, оглядывая полусогнутую фигуру приятеля. — Ну и повеселил же ты нас…

В мгновенье ока Валера вернул себе прежний бравый вид.

— Юрий Юрич, объясни, что происходит? — спросил он, покидая остывающее царство вулкана.

Юрич ещё больше оживился, кудряшки подпрыгнули на его шее, а глаза сверкнули шальным огоньком:

— Ах, ах, ах! — пропел он. — Ты не понял? Наш шеф приготовил тебе сюрприз. Ты унылый какой-то, а его это бесит. Сам знаешь. Не может он выносить твою кислую физиономию. Да и дела страдают. Сам знаешь, когда человек… — Юрич не договорил, рука потянулась к столу и сцапала новую толстобокую оливку. Он обожает крабовое мясо.

В это время Валера огляделся: стайка профессиональных русалок резвится в воде, а во главе стаи Родионыч — молодой «дельфин».

— Сюрприз мне, а девки ему? — съязвил Валера, возвращая приятеля в диалог. — Типа ему вершки, а мне корешки? И кто вообще додумался баб нагнать?

Юрич пожал плечами, разговоры с наездами он не любил, не интеллигентно.

— Ну что ты пузыришься? — поморщился он. — Для тебя старались, ясно? Капиталист один Родионычу за добро отплатил, организовал тут всё, стол и купание… на высоком уровне, для VIP-персон. Давай лучше выпьем по граммулечке и поныряем с рыбками. Дайвинг — полезное дело, особенно для мужчин после сорока.

Валера рассмеялся и добавил:

— Особенно с рыбками!

Юрич тоже рассмеялся и протянул товарищу широкий бокал с граммулечкой коньяка.

— Видишь, Валерик, — хихикал он, — схема заработала, ты развеселился! За это выпьем — и бульк к рыбкам, а то они уже икру мечут, Родионыч один не справится!

Юрич впитал всем существом коньяк ещё на стадии глотка и по-тюленьи булькнулся в бассейн. Две опытные русалки тут же подплыли и искусно изобразили восторг.

Валера осторожно вдохнул аромат заморского коньяка и закрыл глаза. Глоток граммулечки показался ему противнее чужого лекарства, которое он только что по ошибке принял. Валера скривился, так и застыл с бокалом в руке. В ответ на призывы «окунуться быстрее» он после минутного раздумья до краёв наполнил свой бокал этим же заморским коньяком и кинул в глотку одним махом.

Всё! От сердца отлегло, сознание помутилось, красота! Теперь можно к рыбкам, к Юричу и Родионычу. Валерий оттолкнулся от бортика и вошёл в воду, как острый нож в мягкое масло. Упругая плотность сперва уступила напору человеческого тела и разверзлась до самой глубины, но лишь только его рука приблизилась к мрамору дна, вода, как ни в чём не бывало, сомкнула порванную толщу и вытолкнула ныряльщика на поверхность.

Родионыч кивнул, и все русалки устремились к новому купальщику, который заливался невесёлым смехом. Они замкнули вокруг него отрепетированный кружок и слаженно одарили объект труда щедро оплаченной нежностью.

Во второй части спланированного в бассейне веселья Валера, закинув голову, валялся на одном из пяти стульев, придвинутом к столу яств. На его коленях роились, сменяя друг друга, стандартные, пропущенные через прокрустово ложе модельности, девушки, все как одна с голыми ногами и мокрыми волосами.

Родионыч тоже понянчил несколько штучек, но быстро заскучал, даже зевнул. А когда одна из девушек с особенно длинными ногами попыталась накормить его виноградом, примяв своими пальцами ягоды, он и вовсе рассвирепел и стряхнул девиц в воду.

Русалки отрепетированно рассмеялись и увлекли за собой энергичного Кмыза, только и мелькали голубые плавки то в воде, то в воздухе.

Свободный от русалок Радионыч перекусил наскоро, зыркая на подопечного, и резанул напрямую:

— Что? — прищурив глаз, спросил он. — И девки тебе не нравятся, такую ж… Твоя гёрла из другого теста? Хватит сохнуть… все дела завалил. Возьми себя в руки, мужик ты или нет? Как исключу из тусовки — пойдёшь побираться. — Не сдабривать речь нецензурщиной он просто не мог.

— Ох, батя, напугал! — махнул рукой Валера. — Мне теперь всё равно, ничего не хочу. Только… — Он опустил голову.

Батя сплюнул и выставил подбородок, кожа на его лице, покрытая оспинами, нервно задрожала.

— Ах ты… Я ради тебя распинаюсь, из кожи вон лезу, проституток этих… заказал. Мне они до… Лучше бы путёвку на Кубу взял… А ты, барышня капризная, кривляешься! — Воспитатель подпрыгнул на стуле. — Ты думаешь, мне сладко? С Валькой. Три замка в дверь впарила, щеколду, в свою комнатную дверь. Про входную молчу. Почему, думаешь, я в субботу у тебя ночевал? Ключи забыл просто? Да? — Батя опять подпрыгнул на стуле. — Эта блаженная мне дверь не открыла, стояла на обороте и в зрачок пялилась, секла, как я по карманам бью. На следующий день я её подловил — кота выгуливала. А холодильник мой зачистила, весь холодец сожрала и сметану, две пачки по 230 грамм. Сын с училища явится — она поздоровается и юрк к себе в конуру, запрётся и подслушивает, твою ж!.. Ни «сынков», ни пирогов… А? Какова семейная жизнь? Только куда девать-то её? Пропадёт без меня. Как ни крути — родное существо. А у тебя что? — выпятил глаза батя. — Полинка — баба медовая, да ещё и беременна. Доча подрастает, крестница моя. — Голос его при упоминании Снежаны потеплел. — Ей и мать, и отец нужны, семья! А тёлок, если душа просит, вон, как муравьёв в лесу. — Родионыч кивнул русалкам. — Одной больше, одной меньше. Нельзя душу на них тратить. Только мужскую силу.

Валера решил возразить и даже рот открыл. Но едва он выдал ноты две возражения, как Родионыч заслон поставил.

— Короче, пацан, — нетерпеливо рявкнул он, — жена твоя беременна? — Валера обмяк от укола его суженных зрачков. — Про любовницу узнала? — Родионыч по шагам речи подвигал своё лицо всё ближе к подопечному. — Истерика была у неё, до припадка? В больницу мы её отвезли? Отвезли. Ребёнок твой, сын, пострадал? А как же! Врачиха сказала, ты ж… жене типа покой нужен, обстановка благоприятная, взаимопонимание, поддержка? Сказала. Ты, твою ж… запомнил? Запомнил! Ну и всё! — Учитель взглядом отпустил подопечного и опять растянулся в кресле. Руки его сами потянулись к общипанной русалками ветке невинного винограда.

— А раз запомнил, то и нечего!.. — выдал Родионыч. — И вообще, у тебя всё здорово. Дела наши тикают! Сын скоро родится, белорус, наследник. Полинка, видишь, за ум взялась, что значит бабу по назначению использовать! — Учитель растянул в улыбку свой напомаженный виноградным соком рот. — Ты… как откормит младенца, салон какой-нибудь, типа парикмахерской, или ещё что там у баб в моде, открой для своей. Пусть занимается. А то, твою ж… сознание у неё подвижное, чтоб опять не того… от безделья…

Валере не хотелось больше слушать единственно правильное мнение Родионыча и дышать влагой застоявшейся воды бассейна, удобренной хлором. И он, оттолкнувшись от воздуха, воспарил.

— Батя, родной, ты прав, — с самого потолка крикнул он шефу. — Ты прав, конечно, но я поступлю по-своему. Сдаю бизнес и ухожу… А Лера не любовница, она моя душа…

Ещё днём раньше Валера не осмелился бы так поступить с оракулом, но сегодня день особенный, он теперь свободен. Так и уплыл он по воздуху, даже в раздевалку не заглянул, а Родионыч и не заметил будто, даже головы не поднял. Сидит он за столом, виноградины челюстями давит, и рот его время от времени сплёвывает косточки.

Валера совсем осмелел и приоткрыл глаза по-настоящему, но только лишь вздрогнули его жёсткие короткие ресницы, как боль невидимой рукой костлявой ведьмы сдавила череп. Казалось, что мозг его отрывается от костей, и он застонал.

Чья-то холодная бескостная, как будто тряпичная, рука вправила мозг в исходную позицию, жар тут же пошёл на спад, и он с лёгкостью распахнул глаза.

— Кто вы? — прошептал Валера, напрягая лоб.

Над ним склонилась женщина с васильковыми глазами, кончик её медовой косы щекотнул лицо Валеры.

— Не может быть, — шепчет он. — Я вас хоронил уже.

Женщина распахнула васильковые глаза во всю ширь и улыбнулась.

— Я отведу тебя к ней, — не раскрывая губ, сказала она, сжав руку остолбенелого Валеры. Его согласия не требовалось. Она просто вытянула больного за границу реальности, перелистнув множество его воспоминаний, в каждом из которых жила Валерия. — Не бойся, милый…

Валерий шагнул и очутился в знаменитой профессорской квартире.

На кухне посапывает чайник, урчит холодильник, а на обеденном столе выставили хрустящие спины поджаренные тосты. И вот остановилось журчание воды. Да, он узнал этот волнительный многоголосый шёпот, который лился из открытых дверей ванной с того часа, как его уложили на диван в квартире юной мамы. Она купала своего капризного малыша, тот хныкал и просил конфету. Юная мама, подёргивая маленьким хвостиком на затылке, баюкала его нежным голосом и просила в обмен на леденец скушать «овсяночку».

Валера призраком потянулся в неосвещённый коридор. Дверь ванной приоткрылась, едва не хлопнув его по лбу, и на волю вырвался ослепляющий свет. Он медленно расширялся и полз к гардеробной.

Наконец фотоновые волны вынесли в тусклый коридор живое воплощение Вирсавии, Венеры или Сусанны, сошедшей с полотна великого итальянского мастера века приблизительно восемнадцатого. Живое воплощение трёх богинь остановило свои волны у серебряного зеркала. У Валеры занялось дыхание: она рядом, живая, трёт ладонью покрытое влагой стекло и всматривается в его серебряную душу, как будто ищет глазами кого-то. Кого? «Я нашёл тебя», — бормочет он.

— Ты даже не представляешь, как прекрасна, — проникновенно шепчет Валера на ухо богине и обнимает её со спины. — Пока я жив, мы будем вместе, — уверяет он и втягивает богиню в своё сердце.

Живое воплощение Вирсавии, Венеры или Сусанны откинула голову на его плечо и трепещет, как птенец в ладони. Вернулся её повелитель и жаждет насладиться своей властью. Он опутал богиню чарами вожделения, он даже произнёс часть заклинания: «Даже смерть не разлучит нас…» — но в тайную обитель ураганом ворвался чужак и обнажил рыжий от ржавчины меч. Он вдоволь поглумился над Валерой, хлестал его, безоружного, и рычал в лицо, обдавая смрадом. Венера отпрянула от своего воскресшего властелина и окаменела…

С тех пор бродил он, неприкаянный, по офису «Икара», как призрак средневековья.

III

Чужаки захватили офис: одни были в форме и с автоматами, другие (их было меньшинство) без формы, но с портфелями. Ламинат глотал топот грубых башмаков.

— Сейчас в вашей конторе будет произведён обыск, — содрогнулся от грохота командного голоса непроветренный воздух офиса, — а также выемка документов, касающихся финансово-хозяйственной деятельности компании. Покидать помещение запрещается, всем оставаться на своих местах. Сохраняйте спокойствие, граждане, иначе примем профилактические меры. Всё понятно? — рявкал во все стороны молодой человек невысокого роста в сером отечественном костюме. Для убедительности он плюнул на пол и потребовал директора.

— Как в семнадцатом году, — вспыхнула главная женщина «Икара» и склонилась над бурым озерцом, впитавшимся в шёлк её нарядной юбки и расплывшимся зловещей кляксой. Уголки её губ скривила досада. Лёва захлопал длинными девчоночьими ресницами, будто только что получил команду «отомри», и, схватив с кухонной стойки пачку влажных салфеток, бросился спасать юбку. Петя же дал задний ход и замаскировался в шторе кухонного окна.

С каждой салфеткой, впитывающей гнусность кляксы, у Елены Юрьевны прояснялось сознание. «Случайностей не бывает», — пронеслось в её голове. «Он знал. Отсюда ночная зачистка. Катастрофы не будет. Давай, Ленусь, — словами родной матери сказала своей испуганной женственности главная женщина и подняла заострённый подбородок, — ты чиста и сильна».

Молодчик в сером проник в офисный аквариум и строгостью голоса напугал Леночку:

— Ты, секретарша, — рявкнул он, — где директор? — и, не дождавшись ответа, выпалил: — Открой кабинет сотрудникам милиции! Живее, а то браслеты подцеплю.

Лена после паузы, в течение которой она не могла даже вздохнуть, впала в истерику, а захватчик скривился.

— Заткните кто-нибудь эту дуру, — с досадой произнёс он и выстрелил взглядом в оппозиционерку, фаворитку отставного Александра Ильича. — Открой дверь, к тебе обращаюсь! Фамилия!

«Фамилия» побледнела и, хлопая ладонями по своему столу, опустилась в кресло. Глянец толстых каталогов покрылся потом с её ладоней.

— Прекратите хамить! — повела главную роль главная женщина, уже не смущаясь присутствием бурой кляксы в центральной области своего туалета. — И предъявите ваши документы, в том числе и ордер на обыск, иначе я обращусь в органы, которые точно служат общественной безопасности.

Молодчик без промедления сунул смятую бумажку и красное удостоверение.

— Кравченя Вадим Игоревич. Стар… опр… — протараторил он. — Представьтесь вы.

— Метлицкая Елена Юрьевна, главный бухгалтер, — с достоинством королевы ответила она и, вздохнув, продолжила: — Чем мы обязаны вашему визиту?

— Вы подозреваетесь в совершении налоговых преступлений и мошенничестве в экономической сфере, — одними губами ответил молодой человек в сером. К своему ужасу, Елена Юрьевна заметила, как расширяются его зрачки. — Немедленно откройте кабинет директора и заставьте эту плаксу собрать всё руководство.

Команда «Икара» разом дрогнула. Десятки взглядов устремились к единственной защитнице, из последних сил сохраняющей спокойствие. Елена Юрьевна представила себя Марией-Антуанеттой, мужественно шествующей на эшафот. Она полностью погрузилась в роль, даже тембр голоса стал богаче.

— Директор в отпуске. На звонки не отвечает. Его первый зам уволился. Из руководства — только Гацко. Второй зам. — Елена Юрьевна скользнула взглядом по арке маленького коридора, в конце которого находится входная дверь в кабинет Саньки. Ни свет ни заря они с Лёвой заглянули к нему и… умилились детскому посапыванию, доносившемуся с дивана. — Следуйте за мной, — сказала она, опуская глаза. Вид зрачков молодого опера, поглотивших радужную оболочку и наползающих на белок, растревожил её, даже позвоночник заныл.

Селевым потоком ворвались автоматчики в директорский кабинет. Их головы были одеты в фантастические каменные шлемы, а туловища затянуты в непробиваемые панцири. Без страха они преследовали невидимого врага под столами, за жалюзи и в туалете. И в этом законном акте насилия Елена Юрьевна почувствовала себя мишенью на армейских учениях. Молодой опер в военной операции участия не принимал, а вёл свою партию. Он ринулся к стеллажам и без раздумий схватил красную папку, которая по сути хранившейся в ней документации была чёрной. Елена Юрьевна, конечно, узнала папку и содрогнулась в глубине души. По её лбу пробежали морщины, а брови напряглись. Казалось, молодой опер не упустил из виду пусть секундную, но всё же выразительную мимику главной женщины и ухмыльнулся.

Он расположился в директорском кресле, глаза опера блестели триумфом. Одним жестом он распахнул красную папку и пригласил Елену Юрьевну занять место около стола. Больше всего на свете Елене Юрьевне хотелось закрыть глаза, открыть и оказаться на прежнем месте работы — в бухгалтерии главного аптечного управления столицы. Хоть желание её и не сбылось, на помощь примчалась светлая мысль о том, что Янович позаботился о содержимом своих папок, чёрных через одну.

— Ну? Что теперь скажет главный бухгалтер о цели нашего утреннего визита? — с улыбкой, поглаживая разворот папки, спросил молодой опер. Глаза его стали спокойными.

Недооценить проницательность главной женщины возможно: веки напряжены, губы сухие, лоб прострочен морщинами. Можно ли догадаться, что глаза её не бездумно бороздят подшитые в злосчастную папку листочки, а сканируют их содержимое? Молодой опер Кравченя не догадался и светился триумфом. Вот-вот хрустнет гордый позвоночник правительницы «Икара», упадёт она на спинку кресла и зарыдает. И станет, несчастная, пощады просить и воды, и выльет ему, будущему генералу, правду прямо на стол своего боса. И рука её — надо же, за спиной прячет — подпишет протокол, не дрогнув.

— Главный бухгалтер, — отчеканила Елена Юрьевна, — ничего не скажет! Содержимое этой папки его, вернее, её никак не касается. — Она вздёрнула голову так высоко, что смотрела уже на молодого опера сверху вниз.

Вадим Игоревич тут же пролистал захваченные доказательства и, как говорится, спал с лица: копии документов, проштудированных им накануне операции, и подтянутые под них «расстрельные» статьи смывало перед мысленным взором, как рисунки на морском песке.

— Швелёф-ф-ф!!!! Швелёф-ф-ф! Твою ж!.. — завопил опер и прыгнул к стеллажам. Он перетряхивал папки одну за другой и уже задыхался.

— Замели следы, — громким шёпотом отозвался не замеченный до этого мгновения коротко стриженный молодой человек в золотистых очках на тонкой переносице. Он тоже был одет в серый отечественный костюм, который сидел на нём как мешок на бревне. — Опрашиваемые подтвердили, — прогундосил он, — что вчера днём и ночью приводили в порядок бумаги. По распоряжению директора готовились к аудиторской проверке.

Его шеф сглотнул и задышал отрывисто, как будто проиграл олимпийскую гонку, а Швелёв расстегнул пиджак и поспешно добавил:

— Насобираем, товарищ майор. Хоть мелочь, но добудем.

— А касса? — почернел товарищ майор.

— С этой целью производим обыск сотрудников, — отрапортовал молодой человек в золотистых очках и натянул спину. — Разрешите идти?

— Ищи документы! — громыхнул майор Кравченя и выбросил руку в сторону стеллажей. — Выполнять! Шевелись, Швелёв.

Швелёв и бровью не повёл, он смотрит на шефа и глазами хлопает. Тот набычился и процедил:

— Выполнять. Здесь найди эти документы. Ты в курсе.

Вадим Игоревич обрёл устойчивую форму и окинул взглядом возможную преступницу, которая как ни в чём не бывало, закинув ногу за ногу, сидела в кресле.

— Гражданка Метлицкая, — обратился он к победительнице первого раунда, — теперь рассказывайте, как вы занимались хищением государственных средств в особо крупных размерах. Поторопитесь с ответом представителю органов милиции.

Елена Юрьевна поняла — началась травля. Она вдохнула полной грудью и, изобразив самый искренний взгляд, ответила:

— Хищением государственных средств не занималась никогда и ни в каких размерах.

— Ну, если это так, расскажите нам о вашей работе. — Голос майора Кравчени потеплел.

— Работа обыкновенная. Надо много считать, много писать. С подробностями могу вас ознакомить, офицер, — Елена Юрьевна забыла, как следует правильно обращаться к представителю отечественных силовых структур, и за образец взяла речь подозреваемого из американского триллера, — непосредственно на своём рабочем месте, используя документацию, иначе разговор беспредметный.

— Я решаю, где проводить допрос и как! — рявкнул «офицер».

— Я ни в коей мере не ограничиваю ваших полномочий! — парировала главная женщина. — Но при отсутствии материалов своей трудовой деятельности я в лучшем случае доведу до вашего сведения теоретические основы бухгалтерского дела, и только.

В глазах Кравчени мелькнула скука.

— Елена Юрьевна, какое отношение вы имеете вот к этим документам? Поясните, — зашёл страж закона с другого фланга, тыча рукой в распахнутую красную папку.

— Поясняю: никакого, — демонстрируя улыбку, пропела главная женщина. — Подписи моей нет ни на одном листе. Комментировать неизвестные мне документы я не могу.

Убедительность главной женщины заставила зрачки опера сузиться до обычного размера. Он потёр подбородок и направился в офис, на ходу бросив:

— Швелёф-ф-ф! Продолжайте допрос свидетеля на её рабочем месте.

Юноша спрыгнул с табуретки, на которую влез, чтобы добраться до верхней полки, и вежливо представился:

— Старший оперуполномоченный, капитан милиции Швелёв Андрей Юрьевич, пройдём…те в ваш кабинет.

Елена Юрьевна от души улыбнулась юному капитану, так, что вокруг глаз сбежались мелкие морщинки.

— Елена Юрьевна, — медовым голосом протянула она. На душе посветлело — общение с молодым человеком, на вид добродушным и интеллигентным, представлялось ей обычным делом. Петя и Лёва были её и детьми, и друзьями, и обожателями. Капитан Швелёв в своём костюме больше походил на старшеклассника, которого заставили надеть школьную форму, чем на милиционера. Он улыбнулся и просиял. Правда, тут же вздрогнул и стал озираться по сторонам. Не заметил ли кто его обнажённой эмоции? — Пойдёмте, капитан, — проворковала главная женщина, увлекая за собой сбитого с толку опера Швелёва, — на моё рабочее место.

Неожиданно, но и майор Кравченя тоже пришёл в доброе расположение духа — ему привели второго заместителя в перекошенной рубашке. У него был жалостливый взгляд, а на лбу взъерошилась жидкая чёлка. Подписи неожиданного фигуранта красовались на всех листах изъятой красной папки, и получилось так, что хотя изначальный план раскрытия экономического преступления рассыпался, зато нарисовался новый, тоже неплохой.

Допрос полился, как весенний ручеёк: Гацко сам ставил себе сети и сам же запутывался в них. На не остывших ещё парах алкоголя он придавал себе значимости и представлялся как самый главный собственник и самый ценный. Просто-таки цитировал афоризмы боевой подруги. Санька выдал все известные ему схемы работы, собственной рукой малюя на бумаге прямоугольники и от них стрелочки к другим прямоугольникам. Майор Кравченя кивал и приподнимал брови. Он добродушно «агакал» и подкладывал под дрожащую руку второго зама всё новые пустые листочки для запечатления схематичных чертежей раскрываемых преступлений.

Майор, наливаясь бодростью, разрумянился, как пекарь у печи. Его профессиональный талант ярчайшим образом проявлялся на классическом субъекте допроса.

Молодой опер Кравченя тщательно составил протокол, присовокупив к нему свежие рисунки Гацко, натягивающие дополнительные статьи. Ну а получить подпись благодарного подозреваемого совсем не стоило ему труда. Триумфом будущего генерала стала фраза: «Увести задержанного!»

Когда Саньку обняли автоматчики, дух его скис, а глаза покрылись слезливым блеском. Он и не запомнил, как оказался в городской тюрьме, где ему предстояло из подозреваемого превратиться в обвиняемого. Бедняга обрёл ясность ума только на месте заключения и принялся проживать свою жизнь заново.

И вот дверь в кабинет главного бухгалтера отворилась без стука. Почти бесшумно через порог шагнул молодой опер Кравченя, заложив руки за спиной. Его быстрый взгляд ударил в лицо подчинённого, отчего тот выронил изо рта заварное пирожное. Сладкий кусочек плюхнулся в недопитый чай, и капитан Швелёв чертыхнулся, насупив светлые брови. По лицу Кравчени пробежала тень, он слегка отклонил голову назад и выдал:

— Гражданка Метлицкая! — Он окрысился на хозяйку кабинета. — Известный вам гражданин Гацко дал правдивые исчерпывающие показания против вас, против Яновича и уволенного Ипатова. Поэтому, Андрюша, — барским голосом обратился он к подчинённому, — повестку на завтра пока ещё свидетелю Метлицкой обеспечь.

Будущий генерал насладился растерянным взглядом капитана Швелёва, который смотрел то на расплывшийся по чайной поверхности крем, то на своего командира.

— Выполнять! — рявкнул на прощание майор и хлопнул дверью. За ним с чувством выигранного боя потянулись автоматчики, за исключением двоих, которые воевали с врагами на кухне. Они давно сбросили шлемы и потешались над Петей, в рамках закона конечно. Бесшлемные так и остались бдить, поэтому Пете не удалось отсидеться за шторой.

А главная женщина у себя в кабинете теперь, ощутив себя «гражданкой», едва сидела за столом, побледнела до неузнаваемости.

— Андрей Викторович, ваш коллега позволил угрозы в мой адрес, пусть даже носящие характер намёков, поэтому… я вынуждена прекратить нашу беседу и пригласить адвоката, — сказала она, уронив голову на руки, и успокоила себя мыслью: «У них ничего нет, поэтому и пугает».

Елена Юрьевна смяла волосы так, что открылись уши. Её собеседник молчал. Он вглядывался в тайную надпись, набитую за ухом этой обаятельной искренней женщины. «Hands opening GOD, — прошептал он и подумал: — Очень странно».

IV

Первое, что сделал Вадим Игоревич, когда прибыл на место службы, — вломился в кабинет начальника со злосчастной красной папкой в руках. На входе молодой человек не смог быстро остановить полёт и чуть не врезался в старый металлический сейф высотою в человеческий рост. Даже гордая фуражка, спящая на поверхности шкафа, дрогнула от напора волны эмоций.

— Георгич, — тявкнул он, приближаясь к рабочему столу начальника, — что происходит? Нам что, липу финики подсуетили? Обратите внимание, — майор Кравченя потряс папкой в воздухе, — копии оригиналам не соответствуют. В искомой папке совсем другие документы! — Вадим горячился, стараясь сохранять почтение в голосе.

В ответ на заданные вопросы задрожали завязочки на картонных папках, выстроенных перекошенными высотками на рабочем столе начальника.

— Задержанные есть? — громыхнул строитель высоток и начальник майора Кравчени, дородный полковник с седыми усами на грозном неподкупном лице.

Вадим Игоревич вытянулся по стойке «смирно» и отрапортовал:

— Да, разрешите доложить, товарищ полковник. Задержан гражданин Гацко, заместитель директора ООО «Икар», подозреваемый и автор изъятых документов.

Товарищ полковник с пониманием оглядел подчинённого, царственным жестом пригласил присесть на стул, продавленный спинами многочисленных посетителей, и басовито спросил:

— Что изъяли ещё?

Вадим представил начальнику злосчастную папку и по привычке уставился на ряд из четырёх красных телефонов с вертушками, сильный элемент дизайна огромного дубового стола. После недолгой паузы молодой майор пояснил:

— Ерунда всякая. Эти умники ждали аудиторскую проверку и всё подчистили, бойцы даже кассу не обнаружили. Не уверен, выйдет ли по-крупному дело развернуть, как планировали.

— Значит, товарищ майор, задачу поставленную не выполнили. Надо было обои грызть, в унитаз нырять лично, но доказательства добыть, — набычился полковник, усы его задрожали. — Ясно? Не умеете работать, вашу ж… — продолжил громыхать товарищ полковник, скатываясь к нецензурной брани.

Вадим Игоревич молча обтекал — не в первой.

После сокрушительного монолога полковник откашлялся, выпил воды из графина советского образца, развалился на стуле и что-то гелевой ручкой черкнул на бумаге. Откашлявшись опять, он поднял свирепые глаза и лёгким движением руки приказал подчинённому приблизиться. Молодой майор с готовностью выполнил приказ. На мгновение крепкая рука продемонстрировала ему надпись «20» и тут же уничтожила молчаливое объявление. Молодой майор доверчиво посмотрел в глаза начальнику и замер в ожидании дальнейших указаний. Самый главный вздохнул с облегчением и добавил к рисунку комментарий:

— Ты, Вадим, не заводись… расследование веди спокойно, обстоятельно, основываясь на тех материалах, которые получили в ходе проведения оперативно‑разыскных мероприятий. Подготовь предварительные данные к концу дня и принеси мне для изучения.

Вадим смекнул, в чём суть, и, приняв стойку «смирно», продемонстрировал готовность чётко исполнить приказ.

— Слушаюсь, товарищ полковник! Что прикажете делать с задержанным?

Лицо Георгича просветлело, плотные щёки разрумянились, и он голосом, переполненным отеческой добротой, отдал распоряжение:

— Пусть посидит голубь до выяснения обстоятельств. Ступай, Вадим, работы пропасть!

V

На площадке разбитого «Икара» капитан Швелёв собирал показания рядовых сотрудников. Не добившись ничего от главной женщины, он насупил светлые брови и так, напустив на себя совершенно безжалостный вид, общался с раздавленными икаровцами. Рядовые будни сыщика нарушил телефонный звонок Вадима Игоревича. Он приказал сворачивать дело и возвращаться «на родину». Капитан Швелёв выдавил из себя «есть» и сломал пальцами карандаш.

С гражданкой Метлицкой капитан прощался по-человечески, руку пожал и слов каких-то наговорил, несвойственных оперу на задании. Ещё Андрею не хотелось выпускать её нежную ладонь, поэтому он сжал пальцы главной женщины и, пристально глядя в её понимающие тёплые глаза, которые заставили переродиться не одного мужчину, попросил номер её телефона. Голос капитана звучал по-мальчишески влюбленно, поэтому гражданка Метлицкая улыбнулась и ответила, что ей было приятно иметь с ним дело. И всё.

Капитан Швелёв уходил нехотя, унося с собой одни вопросы, а перед его глазами горела надпись из трёх загадочных слов: «Hands opening GOD».

После отступления мучителей народ «Икара» духом воспрянул не сразу, а после тягучего молчания. Оппозиционерка рыдала прямо на столе, размазывая по сдувшимся щекам жирный макияж. Бывшие соратницы по ядру потеряли к ней интерес и обвиняли теперь во всех грехах. Именно отставного Ипатова и его фаворитов назначили виновниками утреннего происшествия. Власть полностью перешла к главной женщине, которая на общественной кухне отпаивала водителя Петю валерианой.

Итак, оказалось, что пострадала от налёта силовиков только Санькина родня. Остальные фигуранты, как гуси, вышли сухими из воды правосудия, если не учитывать воздействия десятиминутного ледяного душа в следственном отделе столичной милиции, которым на протяжении досудебного расследования окатывали каждого, даже незначительного, сотрудника «Икара» раза два в месяц.

Любу Гацко трагическая новость вытащила из постели. После ночного происшествия она выпила надёжную пилюлю и, обнявшись со свекровью, как больное дитя с матерью, проспала до полудня. Утром она не слышала, как Магда Даниловна собирала Мишу в школу, и как свистел чайник, и как хлопнула входная дверь. Но пронзающий барабанные перепонки телефонный звонок поставил её на ноги, вернее, на уши. К этому часу Магда Даниловна, волоча сумку на колёсах, возвращалась домой с рынка, где после долгих поисков купила-таки мешок картошки, да не простой, а крупной, без глазков и по низкой цене.

Люба дышала в трубку, откуда журчал голос Санькиного бесплатного адвоката. Временами этот голос казался ей родным, даже материнским, но она так и не уловила своим укутанным в сонное облако мозгом, о чём идёт речь. Когда голос вздумал попрощаться, Люба с умилительным уважением попросила его повторить сообщение, и голос, смягчившись до тона доброй феи, опять повторил, даже подробнее и сочувственнее, что Любин законный супруг находится под стражей и на него заведено уголовное дело по экономической статье. Помолчав, Люба опять просит голос рассказать, где находится её муж и что произошло. К удивлению, на другом конце провода фея набралась терпения и снова повторила своё сообщение от начала до конца.

Магда Даниловна зашла в дом, когда невестка добивала фею вопросами: «В какой тюрьме? Как зовут следователя? Почему он один?» Сердце пожилой матери впало в аритмию. Она, обхватив шею руками, зашла в единственную комнату своей городской квартиры и села рядом с невесткой, которая задала телефонной фее новый вопрос: «Так что же всё-таки произошло?» Этот вопрос оказался последним, исчерпавшим ангельское терпение бесплатного адвоката. Голос предложил Любе приехать к следователю, открывшему в её муже уголовного преступника, и лично ознакомиться с делом.

Люба упала на постель и зарыдала, нанося чуть сжатым кулаком удары по одеялу. Она почувствовала вдруг, что с Санькой они одно целое, неделимое, и ей так же плохо, как и ему. Любе казалось, что мучают его адские твари, тянут его жилы и пьют кровь, и к сердцу её подкатила стужа. Совесть тоже проснулась и грызла теперь её хребет: почему гнала? Не простила. А ведь он хотел вернуться, когда та паршивка из НИИ в Америку укатила, и запутался поэтому в сетях малолетки из книжного. Вот если бы она, верная жена, была рядом, ничего плохого никогда бы не случилось. Она, Любовь, уберегла бы, собой закрыла, не дала чёрным силам, хищным и жестоким, терзать его.

Магда Даниловна тоже завыла, поддержав сольную партию невестки:

— Ой, сыначка ты ж мая, Сашенька, бросил ты нас, остался одзин, вот и сцапал тебя враг рода человечскага. Не шатауся бы ты по гэным б…м, сидеу у хаце, сына гадавал (воспитывал), не зрабился бы гэткий жах (не сделался бы такой ужас)… Ай, сыначка, ай родненьки…

И встала перед очами Магды Даниловны живая картина, как вдовая её матушка, добрая белорусская крестьянка, в последнее военное лето получила похоронку на старшего и единственного сына Алеся, которого маленькая Магдалина не помнила. В доме на стене висела фотография незнакомого мальчика с мамиными глазами, которую матушка целовала каждый день и крестила тайком.

Вещи его — рубахи да тельное — всю войну матушка перебирала, ладонями гладила, губы её шептали: «Вяртайся, сыначка…» И тут горе какое! Извещение в печатях, что «в бою за социалистическую Родину, верный воинской службе, проявив геройство и мужество, ранен и умер…»

Матушка так же надрывно голосила, как сейчас стонет её постаревшая дочь. Сорвала матушка косынку с волос, поседевших до времени, и в поле убежала. Маленькая Магдалина за ней понеслась, путаясь в «доугой спаднице» (длинной юбке). Всей глубиной земля сострадала её матери! Маленькая Магдалина услышала, как вырвался из земных недр стон, от которого поникли спелыми головами колосья. Родная земля так ждала Алеся… и других своих сыновей.

Сегодня, когда на нашей земле царит мир, выкупленный кровью миллионов сыновей и слезами их матерей, вы, его наследники, почему сами лезете в ад тысячами ухищрённых способов: пьянством и наркотой, развратом и клеветой, воровством и убийством? «Почему?» — кричит и бьётся материнское сердце Магды Даниловны, в глубине которого рыдают её покойные матушка, брат и отец.

Материнские причитания Санька услышал как наяву, когда его выгрузили пинком из автозака. «Сыначка», — било по сердцу и по ушам с такой силой, что сам «сыначка» почти не заметил, как его пропустили через «просушку». Плач родной матери звенел в голове, и Санька не уловил юмора в напутственных словах охранника: «Предпочитаешь сидеть с бомжами или уголовниками, которые таких придурков насилуют?» Когда его поселили в камеру, отдалённо напоминающую пещеру первых людей, Саньке почудилось, что его заживо похоронили, а мать рыдает над холмиком. Да так пронзительно, так неистово, что он, скованный темнотой и смрадом, отчётливо слышит её плач у себя под землёй. И хочет он выбраться к ней, где есть солнечный свет, чистый воздух и необъятные просторы, но не может даже двинуть рукой или крикнуть…

Лязг захлопывающейся за спиной двери заставил Саньку вернуться в реальность и оглядеться. Вот оно что: родная милиция для удобства проведения следственных мероприятий поместила его в крохотную, переполненную другими грешниками модель ада. На воле такого Санька и представить не мог: стены камеры масляные от грязи и сырости, в углу возле двери дыра, наверное туалет, над ней трубка водопровода с двумя кранами, верхним и нижним. Самая вопиющая несправедливость, которая скребанула Саньке по душе, — маленькое окно, покрытое не решёткой, а чем-то напоминающим дуршлаг. В маленькие круглые дырочки едва пролезет тонкий карандаш. Что за этим дуршлагом, какое стекло, разглядеть невозможно. Свет, слабый и теребящий глаза, исходит из единственной лампочки на потолке. Санька опустил веки от тяжести дизайна и взглядов насельников. Он замер на полуслове — надо не сплоховать, начался экзамен.

И тут на помощь пришла матушка, Магда Даниловна. Он отчётливо увидел детское воспоминание: мама одела его нарядно, чисто и повела в гости на крестины в соседнее село. Впервые в жизни он увидел городских девочек, в панамах и бантиках, и спрятался за мамину юбку. Магда Даниловна погрозила пальцем и приказала играть с ними во дворе. Стыд и нерешительность сковали мальчика, но мать не отступала, шлёпнула по заду и подвела сына так близко, что Саньке показалось — сейчас он сгорит от любопытных заносчивых взглядов. «Сыначка, сонычко моё, скажи деткам, как тебя зовут?..» — громко на ухо потребовала мать.

— Гацко Александр, Саша, — вот они, первые «правильные» слова в новой тюремной жизни. Напряжение спало, густой табачный дым ожившими клубками потёк по камере, одобрительный ропот и приглашение выпить чаю покатились в его сторону. Главный в камере, зек Серёга, выделил первоходу Гацко самый верхний шконарь, сваренный из труб и полос металла, который покрывал матрас с несколькими комками ваты в потёртом брюхе. Но сначала рулевой по камере побеседовал с Сашкой:

— А по какой статье заехал?

— Не помню точно, — осторожничал Санька.

— Как — не помнишь? Ты, я гляжу, по первому разу. На тюрьме это главный вопрос. Могут неправильно понять. У тебя же в копии постановления есть статья. — Серёга посмотрел на подопечного цепким взглядом.

— Мне ничего не дали, — не солгал Гацко.

— Не может быть. Всем дают. Слушай, Санёк, тебе к адвокату надо, здесь что-то мутно. А паста у тебя есть?

— Слушай, мужик, говорю, оставь меня в покое, ладно? — Сашка чувствовал себя как в пыточной.

— Ты меня больше так не называй. Мужики — на лесоповале. А я не мужик. За то, как ты на вопрос ответил, — бьют. Но я по жизни крадун, живу по воровским законам и считаю, что надо не наказывать за незнание, а учить. В тюрьме все люди, и мы должны держаться вместе, иначе нас мусора поодиночке передушат. Есть неписаные законы и правила, установленные ворами, суровые, но справедливые. Их надо знать. Поэтому надо интересоваться. — Новый знакомый был очень убедителен, а главное, выглядел как пастырь среди послушных овец с волчьими душами.

Санёк решил раз и навсегда быть осмотрительнее.

— Хорошо, Сергей. Спасибо за науку.

— «Спасибо» скажешь прокурору. В тюрьме «спасибо» нет. Есть «благодарю». Следи за каждым словом. И никогда не в падлу, если чего не знаешь, поинтересоваться. Это приветствуется. Тюрьма — наш общий дом, нам в нём жить. — Артистичные жесты авторитетного вора говорили даже больше, чем слова.

Санёк благодарно расположился на отведённом месте и закрыл глаза, с тем чтобы увидеть мать, услышать её звенящий голос. О жене и сыне боялся думать, так стыдно стало.

Люба в их квартире в этот момент вздохнула, почувствовала — у мужа появилась земля под ногами, собрала волосы в тугой пучок и быстро оделась.

— Всё, всё, мама, Магда Даниловна, — остановила она плач по Саньке, — вы Мишаню покормите, а я к Саньке поеду, еды надо захватить, вещи всякие, носки, бритву. Слезами горю не поможешь, надо узнать всё подробнее. Может, и не так всё страшно. Валере Яновичу дозванивайтесь, каждые полчаса, запомнили? Он что-нибудь придумает, обязательно. — Предприимчивая Люба, взорвав стопку выглаженных простыней, выудила оттуда пачку долларов, отложенных на образование дитяти, и уверено отсчитала пять штук, по пятьдесят каждая. «Со ста никто сдачи не даст, может, где и пятидесяти хватит», — сообразила она.

— Беги, детка, дачушка, — ответила, хлюпая носом, Магда Даниловна. — Может, ты и спасёшь его, дурня беспутного. А Мишеньку, нашего золотку, покормлю, уроки зраблю и буду молиться Господу и его Пречистой Матери.

VI

Санька забыл о прошлом, как будто спал все прожитые годы и вот проснулся наконец в тюрьме, на шхонке. В этом долгом сне он был оптимистом, веселил друзей, за это его и пригрел Янович на своей капиталистической груди и замом своим поставил, чтобы на «Икаре» веселее жизнь протекала.

Так и было, пока однажды шеф не превратился в призрака. Оно и понятно — несчастье в доме, сын дефектным оказался, больным. Санька диагноза точного не знал и избегал любых разговоров о болезни наследника Яновича, оттого что в этот момент дрожь Саньку одолевала непонятная и совесть почему-то подавала свой голос.

Врождённый оптимист и замдиректора по совместительству поотмахивался от сырого унылого призрака пару месяцев и устал. Его Злобность Янович всю энергию вытягивал, жизни людям не давал. Целыми днями и ночами на работе пропадал, отчёты каждый день требовал, праздники запретил, перекуры, народ теперь чуть не под столом кофе пьёт. Премии у народа снимал, кроме любимицы — главбуха, конечно же, и призрака намбер ту — Ипатова, у которого хоть и не родился никто, но призраком он тоже стал вслед за Яновичем, подпевала барский — и только.

Александр Ильич не отставал от шефа — тоже норовил посмотреть на Санькин экран, мол, где экселевские таблицы? Сашок уже два раза чуть не влип: такой бой провёл с орками головастыми, всех уничтожил, остался один Мурикап Великий с девятью жизнями в красном столбике, а тут Ипатов в кабинет залетел — и первым делом к монитору, на ходу очки слетели. Геймер не растерялся — клик по Alt Tab и… На, шпион, таблицу Excel, любуйся, хоть до утра. А панель с «Пуском» Сашок давно в плавающую обратил по сложной компьютерной технологии. Но шпион проницательным оказался, побуравил глазами ЖК-монитор и спросил с нагловатой ухмылкой: «Что это у вас, господин заместитель директора, третий день одна и та же таблица на экране светится?»

Гацко чуть сквозь землю не провалился: во как вражья морда в приложениях разбирается! Но виду не подал, пиджак стоимостью в 500 долларов расстегнул и уверенно бросил в лицо неприятеля:

— Вы, так сказать, Александр Ильич, не забывайте, я не просто должностное лицо, но и учредитель, процентодержатель! И перед вами отчитываться не обязан. И вообще, так сказать, нечего вам тут чужую бесценную информацию сканировать.

Но шпион не унимался, улыбался хитро и шипел, как гадюка:

— Это вы хорошо, господин заместитель директора, вспомнили, что вы должностное лицо, а не боец на передовой. А то сотрудники пулемётные очереди и гул вертолёта из стен вашего кабинета то и дело слышат.

Санька подпрыгнул на кожаном кресле руководителя и выкрикнул, сдвинув сурово брови на переносице:

— Это у меня кулер барахлит! Модель компа давно устарела! Я работать не могу уже!

Ипатов кивнул и жёстким голосом ответил:

— Для одной таблички из Excel даже калькулятор — роскошь, и деревянные счёты подойдут.

Санька сжал костлявые кулачки, побелел весь, в тон итальянской рубашки, и метнул вслед коварному сыщику испепеляющий взгляд. Всё, пора Яновича в чувства приводить, а то Мурикап Великий того и гляди не только сам ноги унесёт, а ещё и всех орков оживит, и прощай первая строчка в турнире победителей тьмы Оракрарты. К тому же Новый год на носу, а Его Злобность с предателем-шпионом не позволяют врождённому оптимисту праздник спланировать. Ещё и бухгалтерша-зануда поддерживает линию руководства: «Нечего, — говорит, — впустую деньги тратить. Лучше материальную помощь нуждающимся окажем и подарки хорошие, памятные сотрудникам преподнесём. А на работе… тортик съедим — и по домам, праздник-то семейный, правильно Валерий Леонидович распорядился — свадьбы не устраивать!»

Гениальный геймер крепко задумался, полистал Интернет и к вечеру обмозговал великую стратегию перекомпиляции шефа из злобного Мурикапа в безобидного голема. Захлопал сам себе в ладоши от восторга и съел эклер с заварным кремом около зеркала, лёгкие пряди на лысине подчесал и с настроением закатил к шефу в кабинет.

Янович с непроницаемым лицом Штирлица в чёрно-сером облачении восседал за огромным дубовым столом с перекошенной стопкой бумаг на краю. Не отрывая усталых глаз от расписного ежедневника, он вяло ответил на приветствие и нетактично зевнул. Гацко не смутился, запрыгнул в эдемское кресло, крутанулся и произнёс предисловие великой стратегии:

— Живём скучно, живём застойно. Никакой движухи. Одно и то же каждый день. Рискуем остаться на задворках отечественного предпринимательства.

Янович не пошевелился, но глаза поднял, посмотрел так пронзительно, словно вопрошал: «Чего тебе опять надобно, старче?» Но Санёк проигнорировал неудобный немой вопрос и продолжил наступление:

— В передовых компаниях психологи работают активно, народ сквозь тренинги проводят, семинары устраивают, выездные заседания. Нельзя, чтобы работники привыкали к рутине, закапывались в бумагах, это убивает творческую инициативу, разлагает дух сотрудничества в коллективе. Современность требует от нас не только высокий профессионализм проявлять, но и нестандартные ходы находить, озарения на уровне интуиции, спонтанные прорывы делать. Успех каждого отдельного дела может зависеть от множества как объективных факторов, так и незначительных на первый взгляд мелочей. К примеру, даже от того, кого из сотрудников мы посадим рядом, плечом к плечу за рабочие места и на каком расстоянии. Это немаловажный психологический фактор. Мы, руководство, должны всё учитывать, видеть перспективу, замечать трения, шероховатости. Я недавно заметил и проанализировал: наша мужская часть коллектива заняла пассивно-созерцательную сторону в трудовом процессе. Это губительно. Постепенно мы полностью утратим креативно мыслящих людей, а значит, лидирующие позиции, а значит, и прибыль. Надо срочно принимать меры, срочно.

Янович один раз мотнул головой, прищурился и размеренным тоном, без эмоций спросил:

— Откуда такой полёт мысли? Даже завидно. Зато совершенно очевидно. Хоть один креативщик у нас останется, значит, можно быть спокойным — прибыль никуда не упадёт. Можете далее продвигать нестандартные ходы, а мы, рядовые, уже мелочёвкой займёмся, рутиной. Например, твой бизнес-план, — призрак Яновича хлопнул прозрачной папкой об стол, — по организации нового цеха чугунного литья в Мозыре обсчитаем, обоснуем, прогнозы покрутим, с заказчиками переговорим, с поставщиками. А вы тем временем, Александр Дмитриевич, креативьте на здоровье. Сотрудников пересаживайте по диагоналям.

Александр Дмитриевич поджал подбородок. Стало понятно: без второго призрака зама, орка четырёхглазого, не обошлось.

— Стыдно должно быть вам, господин директор, за спиной у крупного процентодержателя и старого товарища со своим первым замом интриги плести. Раньше вы так не поступали. — Санька вытянул руку и указательный палец, пряди на выпуклом лбу попадали набок, приоткрыв нарастающую лысину, а глаза его по-детски заморгали от обиды.

Оттопыренная нижняя губа большого ребёнка, на глаза которого наворачиваются слёзы, вызвала в сердце Яновича умиление. Он вздохнул как-то по-отечески смиренно и хлопнул старого друга по плечу.

— Санёк, будет тебе, — миролюбиво произнёс он. — Чего пришёл? Говори.

Гацко откинулся на спинку кресла и задрал нос.

— Я и пришёл по поводу бизнес-плана, — слукавил он. — Халтурить не привык, а обстановка такая болотная, что дело до ума довести не могу. Надо встряхнуть коллектив, набрать новых людей, вакансий у нас много. Мне референт нужен со знанием европейских языков, твоя Людка не справляется, её можно уволить. Она мои письма в Чехию через транслейт на компе переводила, и вообще — скучная, нестильная. Секретарь директора — лицо компании. А тут — нос, очки, дефекты речи.

Янович рассмеялся, впервые за последний год, в глазах его заиграли прежние искры озорства.

— Людмила Алексеевна — племянница замминистра предпринимательства, с высшим образованием, отличной характеристикой и гигантским трудолюбием. Она замечательно вписалась в коллектив, за пять лет работы ни одного нарекания. Как можно разбрасываться ценными сотрудниками из-за носа или очков?

Санёк ободрился — стратегия заработала!

— Ну, можно оставить её, если хочешь. Только спрячь куда-нибудь, в бухгалтерию, например, или в группу Ипатова, можно даже с повышением, чтобы дяде не нажаловалась. А в приёмную надо баб молодых посадить, — Санька подпрыгнул в кресле, — чтобы грудь с размером, зубы белые, макияж, визаж и все дела. У тебя ж стены в приёмной из стекла — витрина, значит, реклама компании. Люди заходят — а тут две тёлки в подсветке плавают, одна лучше другой. Да и мужики приосанятся, на трудовые рекорды пойдут, надбавки клянчить перестанут, пиво пить. Да и так, по офису, — Санёк вытянул перед собой руки и задвигал ими, будто шахматы переставлял или семена сажал, — можно девок понатыкать, по диагоналям, чтоб просматривались со всех боков.

Янович залился второй волной смеха, а Санька победно заулыбался — он был готов ко второй части операции.

— Ой, друг дорогой, потешил! Содержательный разговор получился о бизнес-плане организации цеха чугунного литья! Девок понатыкаем — как ты предложил? — по диагоналям, и хватит мудрствовать, вопрос решён! — брякнул Янович.

— Так мы не только этот вопрос решим, — нахмурился Санька. — Все проблемы отпадут, я же объясняю, климат нужен людям. Ты вот попробуй орхидею без правильных условий вырастить, без климата. Да ни в жизнь! А тут люди! Сначала надо психологический фактор отрегулировать, а после уж добиваться результатов. Короче, даём объявление в СМИ, Интернет: «Крупная коммерческая компания, лидер отечественного предпринимательства ООО «Икар», заинтересована в приёме на работу молодых, инициативных, творческих людей, преимущественно девушек и женщин на следующие высокооплачиваемые вакансии: секретарь-референт со знанием европейских языков, секретарь-референт руководителя компании, менеджер по сопровождению баз данных, а также другие не менее выгодные должности». Ну, как? — Санёк опять подпрыгнул и, казалось, едва удержался в кресле. — Девки на второй день табунами повалят. Мы у тебя в кабинете кастинг устроим! Навеселимся! Можешь даже Ипатова позвать, ему полезно чувства обновить, а то к Тоньке прирос. Уже губы надувает точно как она.

Янович чуть не подавился смехом.

— Сашок, а почему мы в жюри? У нас же директор есть по работе с персоналом, функционирующий отдел кадров!

Санька округлил как никогда ясные глаза и выпалил на одном дыхании:

— Директор по работе с персоналом? Эта тёща начальника ГАИ города! Ты с ума сошёл? Ты представляешь, каких она нам регулировщиц на пенсии наберёт? Нет, нет, нет! Такое дело ответственное не дам завалить. Тебе вообще новое производство чугуна в Мозыре нужно? Да? Тогда отправь её в командировку вместе с твоей Людкой, а мы сами управимся, без ГАИ и без министерств.

Дружный хохот сплотил двух закадычных друзей. Они чувствовали себя уже не китами экономики, а беззаботными молодыми специалистами академии наук, каждый день замышляющими новые приколы и развлечения.

— А птаха твоя, Натаха, как отреагирует? — сморщил нос Янович. — Она всех новеньких отслеживает. Не дай бог, кто моложе тридцати и в юбке короткой появится — тебе гильотина светит!

Санёк подпрыгнул и взвизгнул, обнажив розовые дёсны:

— Ты что, не знаешь меня? Я её живо — на место! Тем более они с твоей в Таиланд сливаются, забыл, что ли? Самое время ковать железо. Завтра же объявления двину, даже в метро! Распоряжусь, чтобы у нас в холле диваны выставили, посадочные места для кандидаток. А мы с тобой в жюри засядем, баллы будем выставлять и голосовать. А Ипатов пусть протокол ведёт, бюрократ! Движуха!..

VII

— Где я? — Янович очнулся на чужом диване.

Он приподнял голову. По левую руку — детская кроватка, белизна надетого на её матрас белья слепила глаза. Янович похлопал ресницами и заметил, как к нему приближается ангел в лиловом оперении. Ангел прояснился в юную маму, которая почему-то прижала к губам указательный палец. Она просит о чём-то и кивает в сторону детской кроватки.

Валере захотелось скрипеть зубами от боли, царапающей каждую клетку его физического тела, но ангел вдруг погладил его по волосам, лбу, и боль утихла. Нет, не прошла абсолютно, а просто затаилась на дне, выпуская медленнодействующий яд.

«Мне этот кошмар приснился», — вздохнул с облегчением Валера и ухватился за спасительную мысль. Но уже через мгновение залился слезами, как ребёнок, закрывая лицо корявыми, одеревеневшими ладонями. Скорее! Назад в офис…

…Тогда круглыми сутками Валерия не выключала свет в прихожей, с тех пор как он — имя его она боялась вспомнить — спустя четыре года материализовался в её доме, вырвался из глубин зеркального коридора.

Вот, отвела Альку в школу — и бегом домой, в кровать, досыпать, библиотечный день всё же. Свет не выключала, матовый цветок с отломанным лепестком продолжал гореть на потолке. Никогда Валерия не купит новый плафон, никогда. Этот скромный советский светильник, матовый тюльпан, купила мама и так радовалась, когда папа, стоя на стремянке, прилаживал его к потолку. И стоило только новым ста ваттам разлить свою фотоновую мощь по профессорской прихожей, мама унеслась в кухню и испекла целое блюдо заварных пирожных. Они вместе посыпали их сахарной пудрой и ждали звонка в дверь — на чай к ним летела Аллочка с новым журналом по вязанию. Какое было время… Лера улыбнулась советскому плафону и пошлёпала босыми ногами в кухню — найти рецепт тех заварных пирожных.

На исходе вчерашнего дня она получила в подарок от закадычной подруги новые сапоги: белые, изящные, на толстом высоком каблуке, со сверкающей бусинкой на боку. Алла вернулась из Франции. Её сердце горело от нетерпения, поэтому из аэропорта с огромной коробкой в руках она примчалась в дом любимой подруги и целый вечер отводила душу. Лера дефилировала в новых сапогах по старым коврам, а её сын и подруга пили чай и любовались высокой парижской модой.

В таких сапожках в библиотеке, театре и особенно на работе чувствуешь себя на вершине счастья. Горячий кофе с мармеладом, пушистый снег и синее небо, рябиновые кисти, осыпанные алмазной пылью, оторвали Леру от земли, так и кружила она в белых сапожках до самого входа в метро.

Ноги горели от взглядов, прикованных к блестящим бусинкам. Некоторые завистливые взгляды перескакивали на лицо и сканировали до миллиметра губы и нос, чтобы успокоить себя привычным: «Сапоги напялила, а рожа-то…» — но терпели неудачу. Их больные, побелевшие глаза выпускали ядовитые лучи прямо на хозяйку завидных сапог, отчего Лера внутри себя съёживалась, но виду не подавала: плечи расправила и улыбалась, приподняв уголки губ.

Вот она сморщила лоб и принялась читать подряд все рекламные листы на стенах вагона, как будто ей и дела нет до снедаемых завистью пассажирок. Глаза её скользили по трескающимся от счастья физиономиям на каждом плакате, будь то призывы поступить на курсы по изучению «многого, чего только нет, чего» или объявления о распродажах, скидках и льготах, завитых в процентные бублики. Один из рекламных буклетов оказался пошлее всех: столбик предложений о трудоустройстве, а на переднем плане Мэрилин Монро. Вакансия менеджера по сопровождению баз данных выглядела вульгарно около идеальных лодыжек вечного эталона женской красоты. Лера усмехнулась. Вероятно, она бы так и веселилась до своей остановки, если бы не вчиталась в имя работодателя. ООО «Икар»?!

Улыбка на её побледневшем лице погасла быстрее спички на ветру, уголки губ опустились, а глаза зависли на заветном названии «Икар». Лера закрыла глаза, но было уже поздно: Икар влетел в её душу, и пали запертые замки, духи прошлого один за другим начали покидать тайные комнаты и занимать прежние места в сердце, разуме, каждой клеточке естества.

Она проехала мимо своей остановки, библиотека так и не дождалась преданной читательницы, а на конечной станции вагон покидала уже не парящая фея в белых сапожках, а влачила ноги красуня, облучённая Яновичем.

VIII

— Миленький, родненький, — причитает юная мама и гладит по голове своего несчастного гостя, — как же мне жаль тебя. Как жаль. Но ничего изменить нельзя. Придётся смириться и жить дальше.

— Как это — нельзя? — возмутился пострадавший, напрягая жилы на шее.

— Таков наш удел человеческий — хоронить любимых и близких, а потом жить. — Ангел в лиловых перьях милосердия склонился над пострадавшим.

— Я не хочу жить, — просипел Янович, глаза его закатились.

— Нет! — воскликнула встревоженная мама спящего малыша. — Ты не хочешь жить для себя! Надо жить для других! У тебя есть дети? — не отступает она.

— Да. — Пострадавший напрягает лоб. — Дочь и беспомощный сын. Больной ребёнок.

— Вот! — просияла ангел-мама. — У тебя есть дети. Ты нужен им! Живи для них! — Из глаз юной мамы полились спасительные для несчастного лучи. — Ты уже счастливый.

— Нет, — без звука опять разрыдался пострадавший, хватая ртом воздух, как будто задыхался. — Я не могу без неё.

Ангел в пушистом балахоне обнял крыльями нечастного.

— Это твоя жена погибла? — спросила юная мама, едва сдерживая слёзы. — Молодая такая. Моя ровесница? И такая красивая. Я таких артисток в старых фильмах видела, в главных ролях. Они всегда шикарные, счастливые, а в жизни у них всё наоборот. Но твоя не такая. Она — счастливая. Знаешь, я завидую ей! Честно! Меня никогда так не любили. Многие женщины отдали бы всю жизнь только за год, а может, и за одно мгновение, чтобы испытать подобное счастье, — с сияющими глазами произнесла хозяйка дома, где Янович нашёл убежище.

— Мы должны были пожениться, — вздохнул пострадавший, — сегодня. В ЗАГС ехали. Она, Лера… моя суженая лет пятнадцать уже. Не завидуй ей! Она страдала из-за меня, мучил я её. Жил на полную катушку, чего там лукавить. Она ждала, очереди своей ждала. Прощала и не требовала ничего. — Янович всхлипнул, как ребёнок. — Я её бросил однажды, — признался он и почернел. — Ушёл. Забыл… пытался забыть. А ты говоришь «счастье»!

Валере показалось, что любимый джип опять прижал его к стене гаража, любимый до сегодняшнего дня.

— Она ведь отказать мне пыталась, — выдохнул он, чернея ещё больше. — Сказать хотела, что всё… А я понял и перебивал, слова ей не давал. Потому как моя она, что хочу то и… Я хозяин, и воля моя. А если б я послушал её, выслушал там, на даче, может, и не было бы, — задыхается беззвучно Валерий, — не было бы… если б я…

Он упал на подушку и провалился в райский пух. Вот наконец-то за руку его держит не юная мама с глазами ангела, от взгляда которых восстаёт совесть, а давняя подруга с васильковыми глазами и медовой косой на плече. Она смотрит на Валеру и всегда угадывает его желания или лукаво подсказывает их. «Пойдём», — зовёт она, не разжимая губ, и Валера проваливается глубже в райский пух, в бездну, в свой офис…

IX

К обеду того текущего дня, когда в Интернете и печатных СМИ уже светило объявление о найме в ООО «Икар», в холле офиса не было свободных мест. На диванах и креслах, полностью кожаных, теснились нарядные молодые особы, самые модельные облепили подоконники, в воздухе цветистым облаком зависали ароматы духов. Разнотонный говор и заносчивый смех смягчали напряжённое ожидание оценки соответствия каждой из претенденток на вакантные должности.

Никто из них особенно не вчитывался в текст объявления, каждая прилетела, откликаясь на жирное слово «кастинг» в заголовке и скачущие надписи: «перспективы рабочих поездок по Европе и в дальнее зарубежье», «офис в сердце столицы», «покажи нам свой талант».

«Жюри отборочного тура» — именно такая надпись красовалась на двери директорского кабинета — заседало без перерывов. Когда председатель жюри, сам невысокого роста, худощавый, в синем костюме от Кардена и алом блестящем галстуке, выскакивал из-за двери, взволнованные претендентки говорливыми ручейками стекались к нему и наперебой задавали нелепые вопросы.

Окунаясь в океан восхищения, председатель выпячивал грудь и поднимал высоко брови, отчего казался немного выше обычного. Такого наплыва кандидаток никто не ожидал, особенно в первый день, поэтому председатель с удовольствием извинялся и обещал принять всех. Его просто-таки переполнял адреналин, как и всю приёмную комиссию. Но уже спустя часа два работы жюри адреналин пополз вверх и у остальных сотрудников «Икара». Елена Юрьевна, например, с первых минут кастинга метала копья в кабинет администрации и, заручившись поддержкой сторонников, высказалась по полной, втиснувшись в промежуток между этапами работы жюри.

— Вы что, собственники, с ума посходили? Мы что, фабрику звёзд открываем или модельное агентство? Что происходит? Люди не могут работать, шум в холле, девицы полуголые, в декольте, почти без юбок в кабинеты щемятся! Какой может быть кастинг в компании металлообработки и литья цветных металлов? — вздёрнула заострённый подбородок главная женщина.

Ипатов и Гацко оторопели и уставились на своего директора, который покашливал. Елена Юрьевна хоть и выделялась острословием, но всегда смотрелась мило, особенно в обществе шефа, и казалась терпимой ко всем его прихотям. Сейчас же она походила на взбешённую львицу с горящими углями вместо глаз.

— И вообще, — распалялась главная женщина, — кто дал это идиотское объявление? От имени нашей организации, между прочим! Фотки Мэрилин Монро на каждой странице. Креатив, да и только! Какая Монро может быть там, где льют металл? В кузнице практически. Вы что, может, траву курить начали? Как бы то ни было, если не прекратите сейчас же безобразие, мы объявим забастовку, имеем право!

Члены жюри побледнели одновременно. Ипатов и Гацко во все глаза смотрели на шефа, который всё ещё покашливает.

Эта бухгалтерша, пусть и главная, срывает такое шоу — по телику не увидишь. Столько активных, на всё готовых красавиц тянут спину и ходят кругами. А как поют! Немного фальшиво и с французским прононсом, но очарование остаётся. Две девушки декламировали стихи, отрывки из прозы и цитаты из Конституции. Три — танцевали народные, эротические танцы и хип-хоп. Одна, самая маленькая, продемонстрировала отрывок произвольной программы для мастера спорта по художественной гимнастике, отчего челюсти у всех членов жюри одновременно отпали, и ей торопливо пообещали место в группе программистов.

Янович перестал кашлять, когда сам председатель жюри зашёлся в приступе отчаянного кашля.

— Дорогая Елена Юрьевна, — повёл разговор директор, окидывая членов жюри испытующим взглядом, — мы всегда прислушиваемся к вашему мнению. И сейчас его учтём. — Директор подтянул осанку. — Объявление о найме выпустили в плановом порядке, правда, саму форму из-за недостатка времени не согласовали, кто-то из подчинённых перестарался, видимо. Вот и ажиотаж. Но это ситуация рабочая, разрешимая. И не такие крепости брали! — ободрил жюри Янович. — Кандидатов неожиданно много. И, чтобы качество отбора не пострадало, — для убедительности директор сложил пальцы правой ладони, как будто захватил щепотку соли, и потряс рукой в воздухе около носа главной женщины, — мы вынуждены лично принимать решения, ответственность ведь на нас. Вот Александр Дмитрич, например, — перешёл к конкретике Янович, а сам Александр Дмитрич закивал, — задыхается на работе, ему помощник нужен со знанием множества европейских языков, специалист в области международных отношений. Он лично желает определить, с кем работать и кому платить свои деньги. И что здесь может возмущать наших дорогих коллег? Кто из них перевёл хоть одно письмо от Марэка из Чехии? — Директор пристально посмотрел в глаза своей любимице. — Ответ мы знаем оба. А ведь это говорит об уровне профессионализма наших сотрудников. Не хотят расти, работать над собой. Тем не менее наш собственник зарплату ни у кого не срезал, не так ли? А ведь право имеет, мы ведь это оба знаем.

— И правда застой! — возмутился «задыхающийся на работе» Гацко. — Народ расшевелить надо, вот и вливаем новую кровь! Глядишь, и остальные подтянутся, языки освоят, новые технологии!

Улыбаясь, директор усадил разгневанную любимицу на край дивана и подал стакан воды.

— Всё верно! Дорогая Елена Юрьевна, всё верно. У нас новая стратегия развития. Вот к вам, например, никаких замечаний. Коллеги, вы согласны? — Янович обвёл взглядом товарищей по жюри, и те одобрительно заурчали, а мастер убеждений продолжил, держа за руку дорогую Елену Юрьевну: — Отчёты блестящие, балансы — слов нет от восторга. Всё — руководство, дисциплина — на высочайшем уровне. Мне даже не нужно вникать в вашу кухню, настолько всё слаженно. Но, к сожалению, не везде так, мы это с вами оба знаем. Поэтому, чтобы не сесть на мель, надо многое перестроить, людей увольнять не хочется, мы ведь не америкосы какие-то, свои ведь, белорусы, но и дело не терпит болота. Современность требует от нас не только высокий профессионализм проявлять, но и делать нестандартные ходы. Нужны озарения на уровне интуиции, спонтанные прорывы. Вот и применяем сегодня закон психологии — конкуренция интеллектов.

Елена Юрьевна отпила несколько глотков, сообразила, что забастовка — ход сильный, но проигрышный для большинства. Шеф прозрачно намекнул: не нравится — валите! Впрочем, это его стиль. Ей захотелось ещё подерзить, особенно на предмет «конкуренции интеллектов», с языка срывалась меткая фраза: «Скорее конкуренция задниц». Но она благоразумно смолчала и изобразила на лице сочувствие. Янович понял, что победил, и закончил монолог:

— Дорогая наша Елена Юрьевна, всем сотрудникам, и особенно вам, приносим извинения от лица собственников. Просим проявить понимание и продолжить работу. Кто не в состоянии, можно отложить дела на завтра и покинуть рабочие места. А вы, если желаете, присоединяйтесь к нам, в бухгалтерии есть вакансия, так что можно воспользоваться ситуацией и подобрать хорошего специалиста.

Елена Юрьевна встала и выпрямила спину, губы её сжались негодующе.

— Очень польщена вашей заботой, Валерий Леонидович, — сквозь зубы процедила она, — но, к сожалению, в тексте объявления не упомянули вакансию бухгалтера‑экономиста. Видимо, фото с Монро слишком укрупнили, поэтому у меня будет скудный выбор. С вашего позволения, отложу этот вопрос до следующего внедрения закона психологии.

Она не удержалась и ужалила шефа в конце фразы. В ответ он улыбнулся во весь рот, по-голливудски сверкнув зубами, и похлопал её по руке, это был знак его особого расположения. Елену Юрьевну он называл «умницей» чаще, чем по имени. Вот и сейчас он прошептал ей вслед: «Вот и умница». И правда, зубки показала, но границу не нарушила.

Посланница возмущённых сотрудников «Икара» вышла из кабинета жюри погрустневшей, веки её опустились, уголки губ опали. Потенциальные забастовщики не узнали ни одной подробности её встречи с собственниками. Главная женщина умела держать язык за зубами. Она ледяным голосом приказала «не дурить головы» и расходиться по рабочим местам, а кто замучен суетой в холле — пусть отправляется домой. И всё. Закрылась в кабинете и просила не тревожить. За рабочим столом она сбросила маску сдержанной строгости, прямо на огромный калькулятор, и отодвинула его подальше, с глаз долой. Она обхватила голову руками и захлюпала носом, её захлестнула жалость, обычная бабья жалость к несчастному мужику.

К Яновичу она приросла душой. Он казался ей добрым и несчастным. Тот и правда изо всех сил поддерживал имидж благородного страдальца и время от времени на приватном чаепитии приоткрывал ей сердечные тайны. В такие минуты Елена Юрьевна делилась с ним всем, абсолютно всем, и всегда получала поддержку. То жилищный вопрос он решил, то о муже её, гениальном гитаристе Метлицком, похлопотал. Потому что на то он и гений, чтобы бессребреником быть и в пьяном виде в «обезьянник» что ни месяц попадать. Нелегка жизнь верной подруги гения. И ношу эту она делила со своим закадычным другом, Валерием Леонидовичем, который мужа её и правда гениальным музыкантом считал и слушал его соло на гитаре.

«Неприкаянные души», — мучает себя жалостью к членам жюри Елена Юрьевна и трёт глаза, глупая привычка с детства. Видит она их, трёх дружков, уже не таких близких, как в начале пути «Икара», видит насквозь. Будто бы и живут они, и галстуки носят, и успешным каждый себя считает, а только не свои жизни проживают, а заказные, поэтому не по своим путям-дорожкам бродят и не своих женщин любят. Пусть потешатся болезные.

Члены жюри ликовали, как ловко их товарищ спровадил голос совести, даже по рукам хлопнули. Ипатов задышал порывисто и сбросил пиджак, невероятно строгий для судьи кастинга моделей. Залпом он опрокинул в себя стакан холодной газировки и, не скрывая молодецкий азарт, отдал команду младшему из директоров:

— Санёк, ну давай, давай! Я в окно выглядывал, пока вы Юрьевне лапшу вешали. Там такие девочки подвалили! Только что три подруги приехали, восточного колорита, не идут — летят, чёрные лебеди.

Стоя у зеркала, Янович освежил парфюм и настроил лучи обаяния в глазах. Хлопнувшись на своё место в жюри, он тоже обратился к председателю:

— Ну, Санёк, с богом! Ты в оба гляди, гимнасток с нас хватит, пусть программисты хоть с одной справятся. Ты вот что, давай вне очереди лебедей пригласи для разнообразия, может, ими маркетинг укрепим.

Только Санёк поправил горящий, как его душа, галстук и задрал подбородок, без стука поползла дубовая входная дверь. Поход за славой приостановился, в кабинет зашла новая конкурсантка. Она не сияла восторгом в сторону председателя, поэтому он чуть не выгнал вошедшую, но вовремя оглядел её с головы до ног. Броская красота и нежный стиль претендентки заставили Саньку сменить гнев на милость. Он подал ей руку и провёл к центру подиума, чтобы остальные члены жюри выразили своё экспертное мнение.

— Встречайте Снежную Королеву, — с пафосом произнёс Санька и застыл в недоумении. Он даже вытянул на всю мощь шею, чтобы разглядеть, как Ипатов, волнами краснея, натягивает на себя пиджак с изнаночной стороны. При этом он ещё и пританцовывал у окна. А Валерка так ещё круче — закрыл ладонями лицо и задыхался, будто тонет.

Снежная Королева, в изящных сапожках белой кожи с блестящими бусинками по бокам, сделала несмелый шаг и, теряя голос, представилась:

— Дятловская Валерия Николаевна, добрый день.

От этой фамилии у Саньки заскребло на душе, шевельнулось какое-то подозрение. Он включил свой интеллект на полную мощность, чтобы распознать причину внутренней тревоги, но неадекватная реакция остальных членов жюри сбила гениального креативщика с толку.

И только прозвучал голос Снежной Королевы — Ипатов и Янович застыли, как останки мамонтов в вечной мерзлоте. Санька выпучил глаза и повращал ими, пытаясь вразумить членов жюри, но его действие, или, скорее, противодействие, возымело обратный эффект. Будто сумасшедший, Янович рванул с места и притянул к себе Снежную Королеву, из глаз которой потекли ручьями слёзы. Следующим отмер Ипатов, он опять припал к бутылке с газировкой и лакал её, как верблюд в пустыне. Когда бутылка опустела, председатель сам перевоплотился в замороженные останки мамонта с выпученными глазами, у которого к тому же обнулили счётчик и так довольно скудного интеллекта. Ипатов же сбросил на пол вывернутый наизнанку пиджак и сгрёб Санька в охапку. Тот опять повращал глазами, но Ипатов и бровью не повёл, решительно выдворил из кабинета протестующего председателя.

Дверь, замурованная первым замом, бывшим самым молчаливым членом отборочной комиссии, долго ещё терпела напор негодующего Гацко, жаждущего занять своё место в жюри и продолжить кастинг.

А по другую сторону двери мир провалился в другое измерение, измерение для двоих с одной душой, одним сердцем, одной плотью, а их нарастающее дыхание соединилось в одно и высоким обертоном скрипки пробило вселенную насквозь.