I

— Так лучше! Ты не понимаешь! — причитает ангел в лиловом облаке. Янович приподнял залитую чугуном голову и посмотрел ему в лицо… ей в лицо. Дрожали щёки, дрожал голос юной мамы спящего малыша. — Я понимаю, смерть любимого человека — это тяжело и горько. Но предательство! Знаешь ли ты, как ранит предательство? — Юная мама сощурила глаза, старческие морщины прошили её нежный лоб. — Смерть не разлучает в вечности. Вот! А меня муж бросил, пока я в роддоме была. Я, роженица, в больницу, а в мою кровать — разлучница. Я от боли кричу, а она от неги. — Юная мама остановилась и тяжело задышала.

— Как зовут тебя, девица? — сообразил Янович. — Меня — Валерий Леонидович, — придушённым голосом сообщил он, возвращаясь на землю.

— А я Вера, — всхлипнула юная мама. — Живу в этой комнате. Всё, что осталось от бабушкиной квартиры. Вторую комнату продали после развода, а деньги пополам мама и бывший муж разделили. Вот такие у меня родственники! Мама недовольна, она считает квартиру своей, бывший тоже претендует. Суд у нас странный какой-то, у меня ведь ребёнок несовершеннолетний, и завещание бабушка на меня оформила. Но адвокаты другой стороны очень старались оставить нас с малышом без крова. А я так растерялась, молчала почти. С трудом на вопросы судьи отвечала. Не могла понять, как родные люди, самые родные, понимаешь, муж — отец Тимоши, мать — его бабушка, могли нас предать, так цинично обобрать! — заходясь в гневе, выплеснула накопившуюся горечь она и присела рядом с пострадавшим. — Ладно ещё муж, он бывший, а мать бывшей быть не может! Почему так подло с дочерью кровной обошлась, с внуком? Она будто с ума сошла, когда бабушка заболела и на меня завещание оформила. До сих пор нет-нет да и позвонит, типа с праздником поздравляет, и выскажется: «Как же ты, доченька, бабушку обработала хитро, моё наследство законное угробила…» Понимаешь, я с бабушкой с детства жила, заботилась о ней. Мама замуж вышла, когда мне одиннадцать было, переехала к мужу, родила ещё дочь. Мы общались по-родственному, правда, бабуля была недовольна, с мамой ссорилась часто, но меня особенно не посвящала во всё. Хотела, чтобы у нас нормальные отношения были. — Вера уже готова была разрыдаться, но из последних сил держалась и продолжала почти спокойным голосом: — А когда бабуля преставилась — это случилось перед Тимошкиным рождением, — тут и закрутила нас лихорадка собственников. Мама с сестрой, пока я в роддоме была, бабушкино добро выносили: сервизы, постельное бельё, украшения, люстры, даже телевизор новый умыкнули, который я на декретные купила. — Губы молодой мамы искривила грустная улыбка. — Вернулась — в доме тарелки две, ни одной вилки, даже подушек не было. Ещё, конечно, муж постарался, но мама всех превзошла… Вот так получилось. Живу я бедно, на одно пособие, но счастливо! Мне это счастье ребёнок дарит! Я как увижу его улыбку или слово новое услышу, замирает душа, думаю, пусть всё пропадёт, ничего мне не надо, только бы сыночек мой рос здоровенький и счастливый. — Глаза юной мамы просияли, и Янович приподнялся, чтобы уловить этот неземной свет.

— Милая ты, Вера, — громко прошептал Янович. — Но на мой счёт ты ошибаешься, я хуже твоих родичей. Ты вот что, телефон мой сотовый отыщи в карманах, блок питания на место вставь, дочери надо позвонить, пусть заберёт меня домой. — Он обхватил лоб и опять настроился на свою волну.

Вера сжалась, словно бы превратившись в комок боли. Ей хотелось хоть пять минут пострадать вместо своего несчастного гостя, но чужой крест не поднять. «Помоги, Господи», — взмолилась она и, прижав руки к груди, ушла на кухню, чтобы выполнить просьбу Валерия Леонидовича. Надо отыскать его дочь, родная душа всё же.

Вера покрутила в руках плоскоэкранный мобильник и не поняла: зачем достают из него батарею? Не приняв за истину ни один ответ, который подкидывал разум, она включила наконец телефон, и первое, куда её понесло любопытство, — папка с личными фото владельца. Вера закусила губу от интереса, завладевшего её сердцем, и листала снимки один за другим. «Снежана», «Снежулька», «Снежка» — так были подписаны фото черноволосой девушки с пронзительно-синими глазами. Она и правда походит на Белоснежку. Наверное, она и есть дочь.

Один клик — и вызов полетел через весь город. Два коротких гудка — и взволнованный голос закричал в трубку:

— Папа, папа! Почему опять на звонки не отвечал? Почему, когда ты нужен, тебя нет?! Ты просто издеваешься? Да? Ты знаешь, что произошло? Знаешь? Это стало традицией, ты молчишь, пропадаешь — и валятся беды, и я вместо тебя решаю семейные проблемы, твои проблемы. Мне всё надоело! Я уеду с Сергеем, навсегда, я просто мечтаю забыть нашу долбанную семью, где меня мучают двадцать два года…

— Послушайте, Снежана… — Выдержанный голос абонента папиного телефона встряхнул на другом конце дочь Валерия Леонидовича, как электрический разряд. — Я Вера Серебрянникова, — представился женский, почти детский голос. Вызывающий абонент, в этом Вера была убеждена, должен вежливо представиться и первым завершить разговор, стараться его не затягивать и говорить по существу. — Выслушайте меня. С вашим отцом произошло несчастье, он попал в ДТП…

Раздирающий душу крик с другого конца связи оборвал вежливую речь Веры:

— Что с ним? Я сдохну сейчас около телефона? Кто вы?

— Я? — задохнулась Вера. — Я же представилась! Вера Серебрянникова. — Воспитанная Вера выровняла голос. — Я тоже попала в эту аварию. Микроавтобус протаранил джип вашего отца на полной скорости. К счастью, папа ваш жив, здоров, но в шоке, плачет всё время. Я забрала его к себе домой. Запишите адрес: Во… Да никто из пассажиров «Газели» не пострадал, но погибла невеста вашего папы, он так тяжело это переживает, я пытаюсь помочь, но…Валерий Леонидович хотел сам позвонить, но опять рыдает, поэтому мне сделать этот звонок легче, чем ему. Простите меня, вы хоть не плачьте, держитесь, ему так нужна сейчас ваша помощь, самого близкого человека…

— Ему? — заорал голос «Снежульки», разрывая перепонки Веры. — Это мне нужна помощь, слышите? Мне! Я с ума схожу! Моя мать с окна выбросилась! Слышите? Она умерла! А он? Опять за своё! Ненавижу… — на другом конце трубки раздались гудки.

Вера остолбенела. Она с трудом поморгала. Подумав немного, Вера пролистала список абонентов и нашла имя «Батя». Вот, может, здравомыслящий отец придёт на помощь сыну. После сухого «Да» девушка чётко протараторила, стараясь понизить тон своего почти детского голоса:

— Уважаемый господин, я, Вера Серебрянникова, говорю с вами от имени Валерия Леонидовича! Он попал в ДТП, не пострадал, но находится в ужасном шоке из-за гибели невесты, с которой намеревался сегодня зарегистрировать брак. Милиция его пока отпустила, он находится у меня дома, адрес…

— А вы кто?

— Пассажирка микроавтобуса, виновника ДТП, — выдохнула Вера. Ей хотелось покрутить пальцем у виска. — Я тоже была в этой же аварии, — каждое слово растянула она.

— А почему вы, Вера, мне позвонили?

— Вам? А почему бы нет, в телефоне забито имя «Батя», вот я и подумала, что вы отец пострадавшего. С дочерью разговор не получился…

— Сожалею, девушка, я никакого Валерия Леонидовича не знаю. Вы ошиблись. — Голос абонента «Бати» с раздражением прервал уже почти недетскую речь Веры.

— Ну как же ошиблась! Послушайте, в аппарате этот но… — осеклась Вера. Гудки уже насмешливо дудели в её ухо. Вера нахмурилась и сжала губы. Она швырнула телефон на кухонный стол, хотя хотелось с размаху бросить его на пол.

Она вернулась в комнату и открыла окно. Вера задышала, и её маленький хвостик, словно кисточка белки, запрыгал в потоке свежего автозаводского воздуха.

— Стало легче дышать, — проговорил Янович. Его голос доносился как будто из подземелья. — Спасибо вам, Вера. Давайте вызовем такси, не хочу больше создавать проблемы для вас, милая девушка.

— Что вы, Валерий Леонидович, — прозвенел голосок юной мамы, — я не выпущу вас. Да в таком состоянии: вы больны, у вас жар. Нет и нет. Я заварила корень валерианы, сейчас настоится — и выпьем.

— Вера, может, водки? Или ещё что? — умоляюще протянул Янович.

— Вы что, алкоголик? — взвизгнула Вера. — Я ненавижу таких. Все беды от пьянок. Или вы не согласны?

Лицо Яновича почернело, он опустил глаза и произнёс:

— Да. Вы правы. Простите мою слабость, — и слёзы снова полились по его щекам.

У Веры опустились веки, сердце опять заныло.

— Валерий Леонидович, — сказала она, обняв его за плечи и поцеловав в висок. — Ну что теперь делать? Всем приходится терпеть скорби. Но отчаиваться нельзя! Так вы принесёте горе своим близким. Смиритесь. Вы сильный человек. И поймите, мне горько это говорить, но… — Вера гулко вздохнула. — По-другому и быть не могло. Всё, что произошло утром, — всего лишь итог ваших мыслей, поступков, а вовсе не случайное роковое событие. Эту смерть вы с ней выковали вместе. И, как ни странно, она спасительна для вас обоих, — дрогнул голос юной мамы. — Любовь-то жива. Когда любовь умирает — смерть уже не имеет никакого значения, сердца остывают, и наступает настоящее одиночество, вечное… И ещё, господин пострадавший, — с обидой бросила Вера. — Помните, вы не самый несчастный в мире. Оглянитесь! Обязательно найдётся человек, которому горше. Пожалейте его и перестаньте жалеть себя! — Юная мама вздохнула полной грудью. — Вот я, например, так вас жалею, от всей души, и моя боль отошла, отпустила. И, я уверена, больше не вернётся. А ведь она страшнее вашей. Если бы он погиб, а не предал, смерть бы нас не разлучила. Я бы просто любила его до конца своих дней, молилась об упокоении его души и его ощущала. И пришло бы время, я с радостью шагнула бы в вечность, зная, что он ждёт меня и теперь мы навсегда вместе. А сейчас что?..

Короткий звонок в дверь оборвал вдохновенную речь Веры. Она вздрогнула и упорхнула в коридор.

— Вы Вера Серебрянникова? — официальным тоном спросил вошедший, невысокий, породистый на вид господин в идеально выглаженном костюме из джинсы.

Вера только открыла рот для ответа, но породистый господин выдал:

— Я прибыл по просьбе дочери пострадавшего. Разрешите войти? — На его лице дрогнули усы.

— Добро пожаловать, — растерянно пробормотала Вера. — Только… прошу, говорите тихонько, мой ребёнок спит.

Не снимая кроссовок, господин вошёл в комнату, и его уверенность растаяла, как сахарная пудра.

— Родионыч, ты уже знаешь? — просипел пострадавший и опять зарыдал.

Валерий Леонидович и Родионыч обнялись, как отец и блудный сын, и Вера поняла — перед ней абонент «Батя».

— Всё, Валера, — выпрямился «Батя» и похлопал блудного сына по плечу. — Будет уже. Домой поехали. Надо держаться достойно. О детях подумай. Снежана на грани. Полинка твоя из окна выбросилась, проморгал Георгиев, твою ж… В морге. Дочка твоя одна туда поехала, ни отца, ни жениха рядом. И я вот подвёл. К тебе рванул, как узнал. Она думает — ты исчез опять, и я, твою дивизию, рванул. Вставай! — нетерпеливо прикрикнул Родионыч.

— Полина? — бледнея, протянул пострадавший. — А! Теперь я точно знаю! Это она! Ведьма! Она всё подстроила, понимаешь, она Леру погубила! — вскричал Валерий Леонидович, а Вера склонилась над детской кроваткой и прижала малыша. Глаза её почернели от ужаса.

— Тише ты, идиот! — процедил Родионыч и сжал зубы, щёки его напряглись и раскрыли оспины. — Ребёнок спит. Истерику выключай, а то лично застрелю! — Рука породистого господина хлопнула по левому борту джинсовой куртки. — Дочь спасать надо. Да ты человек или урод? — встряхнул Яновича за грудки «Батя». — У девочки диплом, свадьба на носу, а тут ты, твою ж… И Полинка твоя, непутёвая баба. А Миша? — голос Родионыча заскрипел. — Если ты сейчас в дурку загремишь, кто о сыне твоём позаботится? В дом инвалидов, на опыты, дитё несчастное отдашь? А уж поверь, твои дружки-замы и их жёны акульи в миг тебя скрутят, только унюхают, что ты не в себе, слабину дал. И повезут к твоему Георгиеву всей компанией, и за бабки любой диагноз организуют.

Уже в машине Валера пришёл в себя. Он решил во что бы то ни стало держать удар и никому на свете не рассказывать, что Полина — исчадье ада. Она погубила Леру, себя не пожалела, ведьма, так отомстить хотела. А себя она любила, трусы и те в обычном магазине не купит, всё по бутикам. Родионыч, разглядывая в лобовое зеркало подопечного, увидел, что тот уже удерживает голову и взгляд его вернул остроту. «Слава богу», — пронеслось в голове бати, и он вздохнул с облегчением. Слава богу!

— На вот, — Родионыч протянул Валере телефон, — Вере позвони, извинись, твою ж… девка хорошая. Белочка. — В глазах Родионыча мелькнули хитринки.

— Вера, — уверенно произнёс Валерий Леонидович, поднося к уху телефон, — это опять я. Простите меня, ради бога. — Валера замолчал и нахмурился. — Не перебивай! Ладно? — отрезал он и продолжил: — Я причинил тебе столько неудобств. Ещё хочу добавить, что очень благодарен, нельзя передать словами как. Ты меня к жизни вернула, это правда. От тебя такое тепло идёт. Прошу, стань моим другом. Надеюсь не очень наглое предложение? — Родионыч скользнул взглядом по лицу пострадавшего, его глаза потеплели, казалось, даже уголки губ чуть подались вверх. — Тогда, раз ты согласна, прошу сопровождать меня на похоронах… Спасибо. Я правда опять боюсь сломаться и подвести детей. Пришлю за тобой машину, предварительно позвоню… С малышом няня моя посидит, настоящий профессионал. Спасибо тебе, Вера.

— Друга, значит, себе завёл? Ну и охламон, — съязвил Родионыч.

— Да. Удивительно, что можно вот так запросто встретить непродажных людей, — ответил Валерий и опять погрузился в своё горе, на его лицо наползла каменная маска.

— Да ты циник, — со смаком заметил Родионыч. — По сторонам смотреть надо лучше. Хороших людей гораздо больше. Это ты со всяким дерьмом вяжешься, а потом вытаскивай тебя из ситуаций! — Родионыч повысил голос. — Распустил дружков своих, пожалел, добрый такой. В паразитов превратил. Это они из-за тебя ничего делать не умеют, так и не научились, только щёки раздувать.

— Да, батя, понимаю, какое я дерьмо, а не человек. Тошнит от собственного смрада. Уж не знаю, за что ты меня полюбил, не вижу ни одной причины. Удавиться бы сейчас, так тошно, — искренне согласился Валерий и опять заплакал.

— Э-э-эй! Прекрати слюнтяйничать. Эгоист, — возмутился батя. — Твой «Икар» сегодня переколбасили, обыск был, допросы. Облаву устроили раньше, чем я предполагал. Плоды твоих трудов непосильных: Гацко на нарах греется, а Ипатов — в запое, ребята из органов на него тоже собак повесят. Не сегодня завтра повестку вручат и тебе, надо ясный ум иметь, волю. За тобой люди стоят, твои работники. Ты за них в ответе, — провозгласил Родионыч, ударяясь в патетику. Его подопечный вжал голову в плечи, в глазах возник страх. — Ты не дрейфь, пацан, — ободрил батя блудного сына. — Против тебя у них ноль. Главное, удар держи. Я адвоката подберу, тебе ни думать, ни говорить не надо, помалкивай и слушайся. А с этим ДТП, — Родионыч нахмурился, — я людей зарядил, не беспокойся, подпишешь один протокол — и всё. Там водила по уши влип, твою ж… Алкоголь в крови нашли, скорость превысил, крышка ему, раскатают его по полной. Человека убил. Шутка ли? Столько людей мог угробить. — Родионыч со злобой сжал руль. — Вот же… скотина. Против него свидетели льют, краски ещё сгущают. Ну да ладно, сейчас главное — наш бизнес. Вернёмся к нашим баранам: уголовное дело открыли. Тут надо грамотно сработать, а ты вздумал эмоции выражать. Я говорил уже — у них на тебя ничего нет… пока. Всё под контролем. Надо так до суда продержаться, спокойно. Так что сердечные дела затвори в ларец и утопи на дне колодца. Мужик ты или?!. Тем более Полину надо достойно похоронить, мать твоих детей всё-таки.

— Я постараюсь, — ответил Валера загробным голосом. — Только позволь мне сперва родную мою, любимую земле предать. — Он не заплакал, но глаза его сузились в еле заметные щели, а по лицу пробежали волны отчаяния.

Родионыч ухмыльнулся:

— Смотри только, чтоб её родня тебя не растерзала, они тебя обвинят, уж будь уверен.

— Пусть терзают, мне только легче станет, — смиренно произнёс Валерий.

— Ладно, — согласился батя, — давай о дочке твоей. Ей хуже всех.

Родионыч был прав, как обычно. Снежана залила слезами блузку Анастасии Сергеевны. Той опять захотелось уволиться, но верное сердце няни стукнуло по хаотичным мыслям о бегстве и развеяло их в прах.

У Сергея личность будущей тёщи вызывала омерзение, поэтому он не огорчился, даже наоборот, вздохнул с облегчением, едва скорбная весть долетела к нему сквозь Интернет. Но когда его мама упала перед иконой Богородицы и раз десять перекрестилась, в сердце жениха закралось сомнение, что уход будущей тёщи и правда не такое уж рядовое или даже радостное событие.

— Сыночек, родной ты мой, — простонала мать, приподнимаясь с колен. Её ресницы и руки дрожали в такт. — Ужас-то какой, — произнесла она, усаживаясь рядом сыном на кровать в детской. — Как же со свадьбой?

У Сергея похолодело сердце:

— Ма, а чё со свадьбой? — с недоумением произнёс он. Мама заплакала, а сын приободрился и продолжил: — Неужели твои гости от горя зайдутся?

— Серёженька, — подобрала слова мать, — после смерти близкого человека, тем более матери, свадьбы не гуляют.

— Бред! — брякнул Сергей.

— Ну, ты сам рассуди, девушка хоронит мать, да ещё и самоубийцу, а после как ни в чём не бывало в ЗАГС? Траур наступает. Придётся свадьбу на год отложить, — категорично заявила Екатерина Николаевна. Она всегда со рвением чтила традиции.

— Вот ещё! — разозлился Сергей — Не кошмарь меня, мамуля. Я и так год жду, почти год. А посиделки свои кабацкие отменяй. Я тебе сразу сказал: потеть и целоваться под пьяные вопли «горько» — тема не моя. И вообще, эти невесты в тюле, раскатывающие по городу с цветочками в руках, с детства меня достали. — Мать упала на худые колени сына и зарыдала, тот погладил её по седой не по возрасту голове и добавил: — Мы распишемся — и в путешествие. Это не обсуждается. Собери-ка мне, родная, собойку. Я в столицу погнал. Снежку надо спасать, она опять отца потеряла удачно.

II

Святая Мария Магдалина, равная апостолам. Глаза её видели Христа. Уста её возвестили: «Христос воскрес!» А в ладонях её куриное яйцо стало пасхальным, обагрившись невинной кровью Агнца.

Под покровом небольшого храма, выстроенного в её честь на окраине столицы, собралась уйма народа. Одна часть скорбящих — люди из научных кругов: немолодые мужчины, все как один одетые в отечественные костюмы устаревших фасонов. Они прибыли на отпевание своей коллеги, к тому же дочери великого профессора. Ничего другого, более привычного в научной среде, например краткий траурный митинг на кладбище и паровозиком следующий за ним калорийный обед в поминальном зале кафе, люди из научных кругов не знали. Поэтому сегодня господа, а недалёком прошлом товарищи учёные суетились и оглядывались по сторонам. Казалось, святые лики на стенах храма вводили их в неприятный конфуз. Иконы старинные — глаза проникновенные, заглядывают в самую душу, пробуждают совесть. А какому достойному учёному с диссертацией и еженедельной колонкой в толстом журнале захочется вот так вдруг душу наизнанку выворачивать?

Другая часть скорбящих — студенты, друзья единственного сына новопреставленной. Они пожирают глазами величественные стены храма, глаза их полны восхищения, подобного тому, которое они испытали в детстве, впервые очутившись в планетарии. Некоторые из них, яснолицые девушки, раздают свечи участникам похоронной церемонии, осеняя себя крестным знаменем, и чувствуют себя как рыбы в воде. Было бы несправедливо не упомянуть и соседей и некоторых одноклассников покойной, которые организовались в руководящую силу и то и дело дают советы распорядителям похорон, супругам Задорожным, близким друзьям усопшей. Отчего Задорожная выгибает спину, как разъярённая кошка.

В церковном дворике благоухают ковры махровых тюльпанов и пенится сирень. Сюда змейками заползают скорбящие, чтобы полной грудью вдохнуть сотни оттенков весеннего аромата. Распорядительница похорон тоже выбегает и закрывает лицо платком, чтобы никакой из векторов самоорганизованной руководящей силы не посмел бы приставать к ней с новыми пожеланиями и советами. Но с первым же словом батюшки она снова превратилась в начальницу и построила всех скорбящих, у кого рассеивался или даже глупел взгляд.

Батюшка, человек совершенно седой, но крепкий, взмахнул кадилом, и синий дымок полился на гроб. Бывший муж покойной, которого не помнили уже в научных кругах, зарыдал с такой силой, что плечи его сотряслись, но свеча в руке не гасла. Соболезнования Слава Кисель получал с самого утра, слова утешения полноводной рекой омывали его, угрюмого, как мёртвый берег.

Упокойся раба Божия Варвара в блаженных селениях.

У самого гроба, плечом к плечу с рыдающим Киселем, стоит юноша, самый высокий из участников церемонии. Он бледен, как погребальный шёлк, а под глазами его лежат тени. Это сын новопреставленной и Славы Киселя, Александр Дятловский. Юноша не отрывает взгляда от лица своей матери. Кажется, он так и не поверил в её смерть.

Его спину поддерживает мужчина лет сорока приятной наружности, супруг главной распорядительницы. Лицо его по рождению доброе и симпатичное, но взгляд сосредоточен до предела. Сама распорядительница тоже сосредоточена, хлопоты не дают ей поскорбеть так, как просит душа. Даже сейчас, когда хор возвышает к небесам молитву «Со святыми упокой…», она смотрит на распахнутые двери, подозревая, что два представителя научной элиты, которые делают маленькие ритмичные шаги назад, на самом деле не уступают свои выгодные места соседям, а пятятся к выходу.

Алла Задорожная не подозревает, что за ней тоже ведётся наблюдение. Исследуют её платье, туфли, кольцо с чёрной жемчужиной на безымянном пальце и даже чёрный лак на пальцах. Учёные разошлись во мнениях: кем она приходится покойной, сестрой или подругой? Но, в сущности, оба предположения были верными.

Упокойся раба Божия Варвара в блаженных селениях.

Слава богу, молитвами батюшки и участников хора народ присмирел и устремил взоры свои от мирского к горнему. Пламя поминальных свечей сливается с Невечерним Божественным Светом.

Упокойся раба Божия Варвара в блаженных селениях.

Позади скорбящих, у самой стены храма, ютится неприметная на первый взгляд пара: поседевший плотный мужчина, который опирается на худенькую девушку, одетую в чёрную шаль. Он порывисто дышит и еле держится на ногах, как будто бы болен. Она похлопывает его по сгорбленному плечу и изредка что-то шепчет. Всякий раз, когда батюшка просит у Господа милости для новопреставленной, поседевший мужчина поднимает больные горем глаза и крестится, а спутница его роняет слёзы.

В одно мгновение угасли молитвы и свечи. Гроб обступили родные и близкие усопшей, чтобы в последний раз прикоснуться к ней. Первым к белому венчику на лбу припал Слава Кисель и зарыдал во весь голос. Алла кусала губы и следила за минутами. Наконец два служителя церкви нежно обняли безутешного супруга и выволокли его в церковный дворик. На скамье, в тени ветвистых кустов китайской розы, Славу умыли и напоили святой водой. Вот и слава богу!

С подругой Алла прощалась тяжело. Прижав руку к груди, она шагнула к гробу. Тысячный раз она упрекнула себя, что в тот последний тёплый вечер не увезла Леру. Коснувшись губами фарфорового лба, Алла впервые за эти трагические дни плачет, как будто в груди прорвался созревший нарыв из собственных проклятий, как будто подруга простила её и утешает, как прежде. Приятный мужчина оторвался от подопечного и ринулся к супруге. Ему показалось, что она теряет землю под ногами. «Алла, мы же договорились… подумай о малыше», — прошептал он, прижимая жену к своей груди.

— Мама, — расплакался как ребёнок внук великого профессора, оставшись без опеки Константина Задорожного. Он схватил за плечи свою мать и запричитал: — Всё кончилось, пошли домой…

К счастью, никто из присутствующих, кроме самых близких, не разобрал ни одного его слова, иначе Александра сочли бы сумасшедшим. И правда, ему казалось, что мама опять уезжает и оставляет его на бабушку, так обидно и так хочется сесть к маме в рейсовый автобус.

Завидев хлюпающего носом Альку, Алла тут же пришла в себя. Вдвоём с Костей они ринулись к родному мальчику и зависли над ним, как орлы над своим хныкающим птенцом.

Следующей к гробу шагнула бывшая подчинённая новопреставленной, Светланка. Без очков её не узнать, стала она дородная, как купчиха из прошлого века, а на голове модельная стрижка. Светланка коснулась губами венчика и тут же отпрянула от гроба, забыв перекреститься. Её место занял глубокий старик Пётр Миронович, тоже бывший подчинённый, который с придыханием склонился над усопшей и пробормотал: «Что же ты, дочка, здесь должен лежать я…» Но его тоже никто не услышал, кроме усопшей и ангелов над ней. Следом потянулись соседи, одноклассники и люди с незнакомыми Алле лицами, отчего она растревожилась.

Цепь замкнула незнакомая девушка, худенькая, закутанная в чёрную шаль, как правоверная мусульманка. Алла вздрогнула и напрягла спину. Незнакомка тянула за собой седого коротко остриженного мужчину с мрачным лицом, который едва переставлял ватные ноги и смотрел на гроб потерянным взглядом. В мужчине едва угадывался бравый Янович. Первым врага признал Алька. Злоба ударила ему в виски, а глаза вспыхнули яростью. «Вон отсюда!» — сдавленным голосом вскричал он и выпятил грудь, и мрачный Янович зашатался.

— Прости и позволь, — взмолилась девушка, которую приняли за мусульманку, и шагнула навстречу разъярённому Альке.

— Сынок, позволь, — поддержал незнакомку Константин Задорожный. — И прости.

— Мы в доме Божием, — подключилась Алла, сжимая руку Альке. — Прости. И позволь. — По граниту пола стукнули её каблучки.

Настроенный на бой рыцарь опустил глаза. Ну что ж, если она так хочет…

Мрачный Янович вырвался из рук своей спутницы и прильнул к любимой суженой, так и не ставшей ему женой.

— Я знаю, ты слышишь меня. Ты — рядом. Я убил тебя. Я — чудовище. Но любовь наша прекрасна, убить её невозможно. Даже я не смог. — Янович сглотнул новый комок боли и продолжил: — Почему ты не поверила мне? Почему не взяла с собой? Я готов страдать, но смириться — нет! — С каждым словом он наклонялся всё ниже, и вот уже казалось, он дышит в лицо новопреставленной.

Рука священника легла на плечо сгорбленного Яновича, и он всем телом ощутил твёрдость божественной десницы.

— Мы все стоим у таинственной двери, — сказал батюшка, отстраняя Валеру от гроба. — Всем суждено пройти через неё. Варвара теперь пребывает в нездешних обителях. Назад пути нет. Может быть, кто-то из нас уже сегодня последует за ней.

— Нет. Это несправедливо, — ответил Янович и скривил лицо. Ему казалось, что на губах его разлилась желчь и затекает в горло. — Она так молода. И не успела ничего… пожить не успела.

— Брат мой, ты давно не был на кладбище. Посмотри на могилы, и увидишь, кого больше, молодых или старых, лежит в земле.

Янович потерял голос и задохнулся на слове «несправедливо», батюшка опять сжал его руку и продолжил:

— Когда смерть постучала в наш дом или в дом наших близких, надо не только предаваться печали, но и задуматься. Нам для того и дан разум, чтобы пытаться всё осмыслить, — сказал священник и оглядел присутствующих. Рассеянный шёпот стих. — Дайте ему стул, — указывая на Яновича, обратился он к помощникам, а сам прошёл к ногам усопшей.

— Она теперь, — провозгласил священник, и от него на окружающих покатила волна отрезвления от мира. Многие из присутствующих ощутили, как прояснилось их сознание, они тотчас же увидели суть простых вещей, о которой даже не задумывались до сего скорбного дня, — пребывает в нездешних обителях. Вместо слёз, вместо рыданий, — священник взглядом пронзил лицо Яновича, до сих пор скривлённое от привкуса желчи во рту, — вместо пышных гробниц — наши о ней молитвы, милостыни и приношения, дабы таким образом и ей, и нам получить обетованные блага. Этот случай лишний раз доказывает, какая тонкая грань отделяет нас от смерти.

Есть люди, которые не хотят задумываться над смертью, стараются отмахнуться от неё. Но это недостойно человека. Что произошло, что стало с человеком, который любил, думал, трудился, надеялся? Неужели всё это улетучилось, исчезло навсегда? Иные, закрывая крышку гроба, говорят: всё кончено. Но в действительности мир устроен иначе. В мире ничто не кончается и не исчезает бесследно. Так и наше тело, умирая, возвращается в круговорот природы, в Мать Землю, и над нашей распавшейся плотью поднимаются травы, цветы и деревья. Поэтому и Библия говорит нам: «Всё произошло из праха и всё возвратится в прах». Но вправе ли мы сказать, что наша жизнь исчерпывается телом? Разве человек потому человек, что он имеет глаза и уши, что он спит, и ест, и двигается? Ведь тогда бы он не отличался от животного. Человек способен познавать мир, строить сложнейшие машины, создавать произведения искусства, прежде всего потому, что у него есть разум, дух, мысль. Он знает о добре и зле, потому что у него есть совесть, чувства. Но разве они состоят из веществ, которые образуют землю? Разве можно их пощупать, взвесить, увидеть? Нет. Не могут они распасться, как тело. Мы не можем спрятать в могиле дух человека. Куда же он девается? Если тело возвращается к природе, то дух идёт в незримый мир духа. И это есть момент подведения итога всей жизни человека. Из всех существ на земле только мы отвечаем за свои поступки, за свою жизнь. И как страшно душе, которая увидит, что прожила её неправильно. А что значит правильно? Древняя мудрость Святого Писания даёт нам ответ. Человек должен служить другим, должен отдавать себя людям, должен духовно обогащать свою душу и тем самым обогащать других. Даже те, кто не знает Закона Божия, могут найти это правило в глубине своего сердца. Бог начертал свой закон в нашей совести. Нужно только научиться слушать её голос.

И вот люди совсем перестали шептаться и ходить. Десятки ясных глаз смотрят на священника и видят нездешние обители.

— Сейчас вы пойдёте на кладбище, — вздохнул батюшка, — увидите памятники и венки. Понесёте свои венки. Нужно ли всё это ушедшему? Нужны ли ему наши поминки, цветы и прочее? Нет, это всё выражение нашей печали, нашей благодарности или уважения. Помните, — батюшка поднял палец, — человек, ушедший туда, ждёт от нас только одного — молитвы. Пусть многие из вас не умеют молиться, но все скажем из глубины души: «Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоей Варвары». А Церковь будет молиться, чтобы Господь простил ей грехи.

— Батюшка, я раб Божий Дмитрий, благословите. — К священнику подскочил человек средних лет, с бледным от испуга лицом. На церемонии он стоял рядом со Светланкой и усердней её молился. Та подавала ему носовые платки, а когда к гробу подошёл Янович, что-то зашептала на ухо. — Батюшка, у меня в руках потухла свеча во время молебна. К чему это? Чего опасаться?

Батюшка звякнул кадильницей и ответил:

— Дмитрий, не нужно быть суеверным. Опасаться вам следует не свечки, а грехов, которые вы совершаете. Для того чтобы жить в мире с Богом, необходимо в церковь ходить, исповедоваться и причащаться.

Дмитрий задышал порывисто и поджал нижнюю губу, к нему подошла Светланка и опять что-то зашептала на ухо. Священник, завершая печальную церемонию, опять обратился к людям:

— Мы, люди верующие, имеем великое утешение, которое помогает нам пережить кончину близких, — молитву за своих усопших. И эта молитва, как нить, соединяет нас и мир людей уже ушедших.

Сгорбленный Янович под руку со спутницей, закутанной в чёрную шаль, выплыл из храма. Он так и не обернулся и упал в машину. «Вечная память» — гудело в его голове. «Вечная память» — последние лучи солнца осветили её лик. «Вечная память» — её лицо закрывают покрывалом.

Похоронная процессия двинулась на центральное кладбище, а машина с тонированными стёклами, проглотив Яновича и его спутницу, дала задний ход.

Он не увидел, как его старая, не самая приятная знакомая, Алла Задорожная, проявляла талант надзирателя и на корню рубила щупальца суеверий. Самопровозглашённый оргкомитет встал к ней в оппозицию и сеял предрассудки. То Альке не давали выносить гроб, то норовили насыпать в гроб семян, а в могилу денег. Свежий холм пытался водкой полить одноклассник Леры, из которого то и дело извергался кашель. А пожилая соседка Леры тайно от Аллы решила натереть Альку землёй с могилы матери, чтоб «тоска не сушила», и была поймана за руку супругом распорядительницы похорон. Его миловидное лицо побагровело, Алька же побледнел. Он взмолился, когда Константин схватил за грудки ретивую соседку: «Дядя Костя, пожалуйста…» И она была с проклятиями отпущена на волю, правда, быстро пришла в себя и стащила-таки погребальный рушник.

Янович сидел с закрытыми глазами в салоне автомобиля, сквозь тонированные окна лился свет. Вера сбросила на плечи шаль и гладила его ладонь.

Строгий водитель хриплым голосом произнёс:

— Ну? Не полегчало? — и, не дождавшись ответа, продолжил: — На кладбище после. Пусть народ разойдётся. Свидетели тебе ни к чему.

Янович сдавил пальцами глаза и ответил:

— С ней я похоронил и себя. Смысла жить нет.

— Ну ты, пацан, опять за своё? И чем она тебя так присушила? — Водитель прибавил скорость. — Я эти два дня смотрю на тебя и удивляюсь. Как можно из-за бабы так убиваться? Были у меня две зазнобы, покрутили да и разбежались. Если кто из них преставится, не уверен, что слезу пролью. Даже Валька моя пойдёт к Богу — ну и в добрый путь! Всплакну, выпью — и будет. Вот, грех сказать, если б с сыном что, тьфу, тьфу, тьфу… Тут бы и мне конец пришёл. Понимаешь, душа за него болит. — Говорящий закурил сигарету, от смрада которой Вера закашляла.

— Ладно, — с досадой сказал он и выбросил горящий бычок в окно, машина подпрыгнула, выскочив на кольцевую. В заднем стекле таяло кладбище. Валерий смотрел сквозь стекло, воздух, космос, почти не дышал, а колени его слегка дрожали.

— Ребёнок, — продолжил водитель, взглянув на зеркало. На стальной глади отпечаталось мёртвое лицо друга, — плоть и кровь твоя, вот что может пронять, до самой глубины. А бабы — так, украшение в жизни, мишура новогодняя. Они и любить-то разучились. На кошелёк зарятся, это те, кто посмазливее, а остальные за любые штаны хватаются, лишь бы замуж.

Щёки Веры вспыхнули, она пронзила затылок водителя нервным взглядом.

— Ох, Родионыч, — вздохнул оживший Валера, — ты ведь не циник. А я теперь буду как ты. Теперь все бабы для меня мишура. А плоть моя и кровь, Лера моя, ушла. Как священник сказал, в таинственные двери. Всё.

— А я, — произнесла Вера как будто украдкой. Голос её серебрился оттенками детства, — давно такой стала. А раньше так любить умела!

Родионыч обернулся и блеснул глазами. Казалось, он впервые увидел пассажирку в своей машине.

— Ладно, пацан, давай девушку доставим по адресу, — свернул откровения Родионыч. — Гражданская панихида уже начинается. Полину надо тоже проводить. Поедем в крематорий.

Янович кивнул.

— Нас с девушкой по её адресу, да. У меня дело к ней неотложное, по теме «не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня».

Водитель чуть руль не выпустил.

— Я не ослышался? Ничего, что тебе надо жену похоронить?

— У меня нет жены, я разведён, — отрезал Янович. — А с убийцей моей невесты я и так достаточно великодушен: похороны оплатил, венок купил, стол накрыл. Избавь меня от общества её гламурных подружек и тренера по пилатесу. Они и без меня сегодня удачно накидаются, по традиции. — Подбородок Яновича заострился.

Родионыч выдержал паузу и прошипел:

— От общества дочери ты тоже собираешься избавиться? Опять бросаешь девочку?

— Снежана взрослый человек, практически семейный, так бы и её не пустил в этот театр абсурда. Впрочем, я готов. Я заберу её с кладбища, прямо от стены плача, и весь вечер буду утирать слёзы.

Лицо Родионыча сделалось каменным от обиды, и больше он не проронил ни слова.

III

На бывалом «гольфике» три часа уверенной езды из Гродно в Минск промелькнули за минуты. Казалось, колёса немецкого живчика так и не коснулись бетона. А вот поездка по столичному проспекту стала пыткой и превратилась в короткие перебежки между тупыми пробками и красногрудыми светофорами. Но по-настоящему Сергея вывела из себя куча автомобилей на парковке около дома Снежаны. Пришлось возвращаться и ставить машину в кармане у набережной, а путь завершить спринтерским забегом к порогу дома невесты.

Невеста тоже добавила мрачных красок для Белянского в столичный пейзаж, она будто и не удивилась скорому приезду жениха, повисела недолго на его шее и капризно затянула:

— Серёжа, ты посмотри, какой кошмар, все попы продажные, все лицемеры. Ненавижу их!

Он на миг задумался и пристально посмотрел на Снежану. Неужто послышалось? У самой чистой в мире женщины на устах грязная копия расхожей клеветы. Сергей скривился от нерадушного приёма и попросил:

— Поясни.

Снежана еле распахнула опухшие веки и выпалила:

— Ещё один святоша отказался мать отпевать. Представляешь? Чем она хуже других? В прошлом году нашего сантехника Витю — последний пропойца был, жену бил, в тюрьме сидел, — и то со всеми почестями церковными в последний путь проводили. Мы с Анастасией Сергеевной присутствовали: так спокойно, мирно всё прошло. Батюшка молился, кадилом дымил, мы со свечами стояли вокруг гроба, вторили ему, и ладаном так пахло… умиротворённо. А похороны моей мамы, значит, пройдут без этой благодати. Где справедливость? Одно лицемерие!

Снежана не заплакала, а как-то по-ясельному захныкала, то ли от обиды, то ли от скорби. Сергей вгляделся в её бесцветные от слёз глаза и ответил:

— Что ж плохого? Достойно похоронили сантехника Витю, человек всё-таки, сейчас уже и собакам панихиды справляют. А что пропойца и хулиган, так за него, может, надо ещё больше молиться, чем за праведника. И потом, ты ведь не знаешь детали, может, сантехник Витя исповедался, раскаялся? Не нам его судить. А мать твоя, прости, совсем другое дело…

Снежана вытянула подбородок, глаза её так и не открылись, а нос почти не пропускал воздух.

— Моя мать — другое дело? — с возмущением выдохнула она. — Может, она тоже перед смертью раскаялась, наверняка так и было. Она всё про себя поняла и не смогла больше жить! Вот и решила уйти, чтоб не мучить никого.

У Сергея побелели крылья носа.

— И приурочила «уход» ко дню нашей свадьбы! — крикнул он, сжимая кулаки. — Могла бы отложить спасительный суицид недели на две. Ради бракосочетания дочери.

Снежана упала на белый диван итальянской кожи и заплакала. Он смотрел на её спутанные волосы и нежные плечи и чувствовал, как сжимается сердце.

— Снежа, — произнёс он и уселся рядом. Его рука легла на вздрагивающее плечо невесты. — Только не кричи, ладно? На свете законы есть, ты понимаешь, законы! Химические, математические, социальные, есть и духовные. Один из них такой: если человек раскаялся — он не идёт вешаться, а начинает меняться внутри себя, понятно? И со временем становится счастливым. Это как с компом: вирус подцепил — что делать? Брать топор, рубить по монитору или диски чистить? М? Помнишь, я тебе «трояна» выловил на буке? У тебя же хватило ума не выбрасывать технику в окно, чтобы она не глючила?

У Снежаны высохли слёзы.

— Хм, — в нос сказала она, — ты с ума сошёл — выбрасывать, мне его отец подарил.

— Дорогой, значит? — съязвил Серёга.

— А то не знаешь! — Снежана опять повысила тон.

— А человек не дороже? Что молчишь! Теперь что, каждому, кто вирус подцепил, в окно прыгать? А на священников зря нападаешь, тебе вообще грубость не к лицу. Традиция такая древняя, за самоубийцу в храме не молятся и треб не исполняют, закон предков. Бесполезно. Самоубийца уже в аду. Тебе же растолковали, лучше моего. Никто из священнослужителей не станет отпевать самоубийцу, ни за какие деньги. Где ж продажность и коррупция? Вот и думай, прежде чем кого-то обвинять. Ох и расстроила ты меня, жена. Я мчался, как спринтер-мутант, думал, ты скорбишь безмерно, а оказалось — новые правила в церковь внедряешь. А даже ни одной службы не отстояла.

— А я и скорблю, жалею мать свою глупую. Очень мне её жалко. Из морга прямо в крематорий, потом на кладбище, домой гроб не повезут. Так отец распорядился, — вздохнула Снежана и расплакалась. Сергей подхватил её на руки и прижал к груди. От такого внимания она совершенно занемогла, сил лишилась. Сергею пришлось её баюкать и поить с ложечки, целовать после каждого глотка и вытирать слёзы.

Наконец Снежане полегчало, аккурат перед отъездом в крематорий. Она умылась и заколола волосы на затылке, лоб обтянула чёрным кружевом, на плечи бросила чёрный платок. Сергей тоже взбодрился, он и предположить не мог, какое испытание его ждёт: на гражданскую панихиду будущий тесть не явился. И вот так совсем молодой ещё человек оказался главой семьи, да не где-нибудь, а в ритуальном зале крематория.

Сергей чувствовал, как подкашиваются его колени: с одной стороны всхлипывающая невеста, которая еле дышит, раздавленная предательством отца, а с другой — целая череда разгневанных участников похорон, во всех вариациях толкующих об отсутствии супруга покойной. Сергей сжал губы и добросовестно изобразил скорбь на лице, сощурив глаза. Он стал защитником на хоккейном поле: от прямых вопросов участников церемонии ловко уходит и, как вратаря, ограждает невесту от всякого рода соболезнований и душевных домогательств.

Справа от гроба, в пустом ряду «близких родственников», было занято два места. Сергей по привычке вытянул длинные ноги, и никто уже не мог приблизиться к дочери покойной. Он обнял Снежану двумя руками и боялся шевельнуться. На лицо покойной тёщи, обмазанное гримом, он тоже боялся смотреть — вдруг её щёку поведёт или, того хуже, моргнёт, как ведьма, тогда уж всю жизнь придётся ночами вздрагивать от такого ужасного воспоминания. Если Сергею приходилось поворачиваться, то он старался не отрывать взгляда от похоронного тамады, дородного мужчины средних лет с насыщенным дикторским голосом.

Церемониймейстер, стоя у изголовья гроба, профессионально скорбел и лучше всех участников прощания произносил добрые трогательные слова об усопшей. К концу ритуала Сергей почти поверил, что общество понесло невосполнимую потерю в лице гражданки Янович Полины Лазаревны, а участники прощания через одного рыдали и не хотели дальше жить без хозяйки салона.

В кафе «Ритуал» за поминальным столом продолжился «момент необратимого прощания с близким человеком». Скорбящие после трёх рюмок расходиться не спешили, а вспомнили внезапно, что покойная любила повеселиться и следила за всеми праздниками, её одинаково умиляли дни рождения, китайский Новый год и православная Пасха.

Полина облачалась в шикарный наряд, обязательно с блёстками, в массажном кабинете накрывала богатый стол для наёмных друзей, и празднования растягивались на недели. Хозяйка самого известного в столице салона красоты с многочисленной свитой кочевала по ночным клубам и кабакам с караоке, где и оседала прибыль фабрики гламура.

От весёлых воспоминаний и веселящих напитков у каждого из скорбящих голова пошла кругом. Постепенно нетрезвый шепоток стал перемежаться анекдотами. Тут Сергей терпение и потерял. Невесту и двух её соседок он уволок в разгар похоронной трапезы. Соседки дожёвывали яства и с досадой оборачивались на входные двери ритуального кафе. Женщины показались Сергею милыми, поэтому он решил их спасти от поминального обеда. Пожилая, Валентина Фёдоровна, разрумянилась от опрокинутых внутрь стопочек и соловьём заливалась, расхваливая Сергея, а Снежане не давала расплакаться. Вторая, помоложе и покрупнее фигурой, Николаевна, плюхнулась на переднее сиденье и, к одобрению водителя, строчила критикой, как из пулемёта, то по участникам церемонии, то по упокоенной тёще Сергея. Иногда Николаевна оборачивалась и призывала Снежану «сосредоточиться на личном счастье с таким прекрасным благородным юношей».

У самого дома он с чистой совестью передал невесту в надёжные руки спутниц и умчался в родной город, под мамин покров. «Скоро вернётся Анастасия Сергеевна», — утешал он себя, вылетая на кольцевую. Казалось, колёса немецкого живчика так и не коснулись трассы.

Этот адский день в столице показался ему вечностью. Напряжение било в его голове вспененным гейзером. Оно питалось самым страшным воспоминанием одного из эпизодов кремации, когда гроб с катафалка поехал как будто прямо в ад, вернее, в адскую печь. Снежана сжала его ладонь и застонала, а Сергей едва удержался на ногах и побледнел, как полотно савана. Ему казалось, дыханье преисподней коснулось его щёк и лба. Надо сбежать и забыть. Впереди прекрасная жизнь в сказочном мире за океаном, где ждут его, главного героя, а пока можно спрятать голову в песок подготовки к защите дипломной работы и переждать ненастье.

Заполучив сына живым, но нездоровым, Екатерина Николаевна прокричала во все стороны света, что ребёнок мог «убиться». Она кляла «странную семью» невестки и вылизала несчастное дитя, как кошка больного котёнка. Она уложила «мальчика» спать и до глубокой ночи сидела рядом, похлопывая его по плечу. «Спи, дитя, спокойно».

IV

На следующий день после похорон Снежана пришла в себя. Не с первым же лучом солнца, нет, а после завтрака, приготовленного любимой няней. Кружка какао и гора сырников, облитых сметаной, вернули её к жизни. Снежана подышала няне в грудь и погрузилась в чертежи дипломной работы. В короткие передышки она опять дышала няне в грудь и получала либо квадратик чёрного шоколада, либо чашку кофе, сладкого и со сливками, и блюдце с орехами. Миша тянул к ней руки и просил поцелуй. О маме он не вспоминал, волнение охватывало его только при виде шоколадки. Няня отламывала квадратик и ему, сетуя на аллергию. Миша чмокал губами шоколад и смеялся от удовольствия. И так было спокойно в доме, как будто и не было никаких трагедий. Всё оттого, что Анастасия Сергеевна переехала к Яновичам. Её чемодан со сломанными колёсиками привёз сегодня Родионыч. В гостях у крестницы он не задержался, поцеловал и приказал следить «за этим ненормальным», за отцом.

Тот погрузился в себя и почти не ел. Дни напролёт он проводил на центральном кладбище в обществе новой подруги из злосчастного микроавтобуса. С ней же он общался по телефону каждый вечер, а родных почти не замечал, даже Мишу.

У Снежаны не осталось сил разделять страдания отца, ей самой хотелось прильнуть к сильному мужскому плечу, но из прежних рыцарей остался только Миша, который утешал и, не страшась смерти, защищал королеву своего сказочного мира. Малыш был абсолютно счастлив рядом с ней, поэтому прощал отцу холодность.

Снежана боялась признаться себе: наконец в доме Яновичей водворилось благополучие, свалилась пьяная обуза и так легко дышится, но по-прежнему замирает сердце при позвякивании ключей в замке входной двери. Она с детства по звуку отпирания входной двери научилась определять, пьяна ли мама.

Ей было непонятно, почему приятные воспоминания о маме стёрлись из памяти. На ум чаще приходили картины, где мама бранилась или адски хохотала. Анастасия Сергеевна уверяла, что со временем мерзость потускнеет, а приятные воспоминания, напротив, окрепнут. Снежана пыталась поверить. Она стряхнула пыль с альбомов, страницы которых обклеены мамиными фотографиями, и погрузилась в чёрно-белый мир. Мама совсем юная. Улыбается на каждой карточке и смотрит Снежане в глаза. Снежана сморщила лоб и потёрла пальцем мамин портрет, но ни одной родной чёрточки не нашла: красивое гордое чужое лицо.

Всего одно фото с папой на последней странице. Папа и мама стоят рядом, плечом к плечу, на открытой сцене городского парка. Счастливые. Таких родителей Снежана не помнит. Мама наклонила голову и чуть присела, но всё равно она немного выше папы. Он выпятил грудь и, кажется, приподнялся на носках светлых туфель. Наверно, их щёлкнули перед свадьбой. Поженились они молниеносно, летом, и уже зимой родилась дочь. Снежана выдрала карточку и еле успела сунуть её в карман, как в дверях кабинета появился отец. Впервые за пять дней после похорон он увидел дочь.

Отец сел рядом на пол и резким хлопком закрыл старый альбом.

— Всё, доча, — сказал он и обнял свою девочку. — Собирай свои вещи. Завтра переезжаем в новый дом. Надо начать новую жизнь. Мебель оставляем здесь. Никаких воспоминаний.

У Снежаны ёкнуло сердце.

— Анастасию Сергеевну, — продолжил отец, — я уговорил. Она навсегда переезжает к нам. С пропиской. Для её книг комнатку выделяем, и спальню ей отдельную с душем, рядом с детской. Сегодня мы с Верой детскую вашу обставили. Самая большая спальня. У тебя кровать винтажная, в бантиках. И шторы в тон покрывалу. А у малыша кровать — гоночная машина: спинка кровати в виде спойлера, борта высокие по бокам, словом, надёжная и здорово смотрится. У тебя отдельный кабинет. Тоже сегодня полностью обставлен.

Снежана смотрит на отца заворожённо, даже рот чуть приоткрылся.

— Не переживай, — чмокнул её отец. — Мы опирались на советы дизайнера. Я ему только сказал, что ты очень красивая и любишь классику. Себе оборудовал закуток: одно окно, один стол, один диван. Буду там обитать и работать. Кухню встроили давно, так что жить можно. Правда, вторая часть дома пустая, эхо разносится, но это временно, надеюсь, там скоро внуки забегают.

Снежана вспыхнула и опустила голову. Как ему сказать, что она не передумала и уезжает с Сергеем? Они этой ночью «болтали» по сети месседжами. Как объяснить отцу, что у неё своя жизнь и своя семья? А Миша — его сын! Пусть сам спит с ним в одной комнате. Пусть утешает и читает перед сном, а ночью меняет памперс и поит тёплым молоком, а когда придёт осень или весна — убывает в санаторий на реабилитацию.

Жёсткие слова правды не посмели слететь с её языка — у отца слишком жалкий вид: сутулая спина, виски и макушка побиты седыми штрихами, а глаза блестят болью. «Засыхает, как надломленный сук», — подумала она и обняла родного человека в чёрной, не по размеру большой рубашке. Янович повис на плече дочери и расплакался как ребёнок.

V

Дней пять Сергей из дома не выходил: накурился вдоволь и набренчался на гитаре. Разик с одноклассниками в мяч погонял и так окунулся в детство, что почувствовал приближение выпускных экзаменов. Утром встал рано и на умиление матери погрузился в заброшенную дипломную работу.

Снежане почти не звонил, а строчил эсэмэски в сети и то о вечной любви не пел, а так, про свои сложности творческого поиска.

Екатерина Николаевна дарила любовь и заботу только «бедному мальчику», мужа и близнецов она выпроводила к свекрови, чтобы Серёженька спокойно готовился к последнему испытанию, да и её нельзя отвлекать. Она занята, организовывает выпускнику столичного вуза пятиразовое питание: пироги, фруктовые муссы и коктейли здоровье, кофе глясе, бульон из деревенской курицы, домашние йогурты и домашняя колбаса. Серёженька на радость маме несколько раз в день очищал тарелки и дышал чистым воздухом на балконе. Вершина гармонии! Было только одно «но» — Белянский так и не рассказал матушке, что скоро покинет родную сторону. Внутренний голос подсказывал ему, что она не одобрит, а то ещё и разрыдается.

Он решил сообщить по телефону после защиты, сначала обрадовать, а потом и быстро отрапортовать — мол, уезжаю в далёкие края — и тут же отключиться. Матушка дня два поплачет, потом ей уже немного полегчает, а тут они со Снежкой подкатят, начнётся суета всякая, бракосочетание, свадебное путешествие, так и до отбытия в Штаты можно продержаться.

У Екатерины Николаевны тоже была тайна, которая по плану должна была раскрыться после защиты. Раньше нельзя — сыночка разволнуется и, чего доброго, завалит отличную оценку, а такого ни одна мать не допустит. Как только Серёженька позвонит с доброй вестью из столичного вуза, она поздравит его и тут же категорически выскажется против свадьбы, точно как отрепетировала с подругами из церковного хора, а в конце прибавит: «Сынок, и Снежану не привози, незачем теперь! Пусть она дома траур держит, а ты должен хорошо отдохнуть, собраться с мыслями. Вот с Олегом Борисычем на рыбалку в его колхоз, с одноклассниками погуляешь, а там видно будет. Если Бог даст, следующим летом поженитесь, а сейчас — только через мой труп, к несчастью такой брак, мать слушай, успокойся и смирись, приезжай один».

Так каждый из заговорщиков лелеял свой тайный интерес. А в ночь перед отъездом в столицу оба не спали. Серёжка поворочался с боку на бок и вот закурил. На запах табачного листа в халате синего шёлка примчалась мать, волосы длинные были перевязаны синей лентой, а сыночка за компьютером в сетях висит. Поправила мама постель, подушку взбила, а Серёженька молчит, только раз глянул на неё. Присела мать на диван и уставилась на родное чадо глазами, полными жалости и обожания.

Снежана тоже не спала, но ей было не до сетей в буке. У Миши поднялась температура, он проснулся, горячий, сжатый в комочек, и жалобно попросил пить. Ему нельзя болеть, вся положительная динамика летит в тартары.

Сестра обняла больное дитя, температура зашкаливала, дыханье с трудом прорывается через воспалённые бронхи. Такие ночи Снежана ненавидела, до самого прихода участковой надо в одиночку сражаться с нарастающей хворью. Благо малыш мужественно терпит манипуляции старшей сестры, даже обтирание водкой для снижения температуры. Но у больного есть и приятные впечатления от бронхита — пить ромашковый чай, сидя на коленях у Снежаны, да ещё и ласковые уговоры слушать.

Она поставила жаропонижающую свечку, и малыш уснул у неё на руках, дыхание стало чище, жар отступил. Снежана вздохнула, она справилась без няни, не хотелось будить её, пусть спит, родная, ей тоже досталось в последние дни. Сестра уложила малыша в гоночную машину и примостилась рядом, он не отпустит её до самого утра. Сон так и не пришёл к Снежане. Напротив, сознание оживилось и подкидывает снова вопросы, ответы на которые она искала целый день. Почему Серёжа звонит редко? Как он мог не приехать к ней на защиту? Дашка и та пожимала плечами и выдумывала целый ворох невероятных причин. Может, будущая свекровь чинит препятствия их счастью? От правильных ответов Снежана отбивалась как могла. Нет уже сил. Она выскользнула из гоночной машины и прильнула к окну новой спальни.

Новый двор. Идеально чистый при тусклом свете режима экономии уличных фонарей. Этот двор должен стать ей родным. Мише уже стал. Минувшим днём он с удовольствием раскачивался на ярких качелях и от восторга хохотал на карусели Прогулка затянулась и переиграла обед. Анастасия Сергеевна почувствовала себя бездарным педагогом, но Снежане удалось переломить ситуацию. Брата она заманила домой прозрачной коробкой с шоколадным тортом, обсыпанным клубникой. Магическая коробка была куплена в честь отличной защиты дипломной работы.

Дома няня подарила своей любимице эмалевый кулон на тонкой кружевной ленте, которая плотно обнимала шею. Старинная вещица. Снежана просияла — как здорово, что у неё есть семья. Торт ели со смаком. Снежана медлила и старалась ложечкой захватить только малюсенький кусочек, а то вдруг талия располнеет перед свадьбой. Вот и сейчас, всматриваясь в ночной пейзаж городского лета, она корила себя за несдержанность — кажется, горло до сих пор тяжелело от сладости теста.

Как рождественские ёлки, золотистыми огоньками играли новостройки, и только старая советская девятиэтажка, растянувшаяся бесконечным товарным поездом на противоположной стороне улицы, была погружена во тьму. В её багровых с жёлтым отливом окнах серебрились рамы. Снежане почему-то захотелось, чтобы на противоположной стороне улицы хоть кто-нибудь проснулся и зажёг свет. Она загадала, что если забрезжит свет хотя бы в одном окне, то Серёжа передумает и в Америку не уедет.

Захныкал Миша, и сестра тут же ринулась к гоночной машине, бросив пункт наблюдения за знаками своей судьбы. Малыша разбудил свист чайника, кипящего на кухне. Это отец заваривает чай. Он тоже стоит у окна и глядит на мёртвую девятиэтажку. Она заворожила его пустотой квадратных глазниц и увела так далеко, что он не слышит ни назойливый свист кипящего чайника, ни голос Нелявина в своих наушниках.

На работу он не выйдет и не подпишет ни одной бумаги. Родионыч смирился с этим. Из бывших сотрудников он общается только с бухгалтершей и только по телефону. Вчера он рассказал ей, что обрёл себя и намерен посвятить остаток дней новому делу. Снежана подслушивала и вопросов отцу не задавала, только губы кусала. Няня и крёстный успокаивали её, мол, перебесится. Но она не верила, что «перемелется мука» — муку можно только претерпеть до конца.

Каждый день Снежана обходила новую квартиру. Мысли роятся в сознании: «Зачем мы переехали в эту невероятно огромную квартиру?» Отец приютился в закутке, ей достаточно одной кровати, где можно поплакать, а Миша доволен гоночной машиной. Конечно, появилось место для тренажёров, это плюс, но остальные квадратные метры укоряли владельцев за невостребованность. Отец повторял — пустые комнаты для внуков. Кажется, он живёт ими, рождёнными его расстроенным воображением. Царским подарком Снежана теперь тяготилась, чувствуя, что теряет свободу. Ей казалось, что она становится джинном, запертым в лампе, в замкнутом белом пространстве… И Сергей не звонил. Ну, так тому и быть. Она отпустила его на волю. Он не знал даже, что Яновичи переехали в новый дом.

К невесте по старому её адресу Сергей отправился вечером после защиты своего дипломного проекта. Студентам его потока досталась въедливая комиссия, которая разбирала по косточкам каждого выпускника, просвечивая рентгеном своего научного видения. Мытарства дипломников растянулись до позднего вечера. Сергей защищался, как спортсмен на теннисном корте, и ни одного удара не пропустил, всё оттого, что душу его тяготила мысль о звонке маме. Ей он так и не позвонил. Эсэмэску бросил: «Сдал отлично. Еду к Снежане. Позвоним вместе». На встречу с невестой он тоже не спешил. Подпирая подоконники, сжимая кулаки в карманах брюк, жених трепался с однокашниками за жизнь, за диплом, за любовь. Когда группки выпускников потянулись в общагу на вечеринку, он проводил друзей тоскливым взглядом и прыгнул в свой «гольфик».

Штурм квартиры Яновичей не удался, дверь ему не открыли. Дурное предчувствие шевельнулось под сердцем — пропала семья. Телефон Снежка отключила, в сеть не выходила — обиделась. Он же прислал ей вчера поздравление по почте. Что ещё? Приехать надо было? Цветами завалить? Тоже мне событие — диплом защитила! Одна такая, что ли? У них вся группа отстрелялась на отлично. И что, всех букетами одарили? С какой дури ему надо было на день раньше прикатить? Вот эгоистка! Ему теперь гадай, мучайся — где она? Куда все Яновичи запропастились?

Длинноногий молодой человек брёл по набережной, руки спрятаны в карманы, голову опустил. Он остановился у развесистого клёна и хлопнул по его стройному стволу. Здесь они впервые поцеловались со Снежкой… Клён как будто утешал юношу, склоняя свою буйную голову к его взлохмаченной шевелюре. Речная вода вторила шелесту кленовых листьев и баюкала слух Сергея.

Красный «гольфик», как обычно, припаркован на зелёной аллее набережной. Сергей огляделся — в чреде автомобилей машины будущего тестя нет. «Ах! — хлопнул он себя по лбу. — У него же новый джип. Да ещё и в ДТП отметился». Вот так, и спросить не у кого. Надо было бы к соседкам Яновичей зайти, но Сергей даже не поинтересовался номерами их квартир, когда после похорон несостоявшейся тёщи сбывал Снежану с рук. Набережная была пуста. Мимо семенил прохожий с равнодушным лицом — откуда ему знать, где невеста Сергея? Из живых существ им заинтересовались только голуби, и то лишь на предмет наличия хлебных крошек, желательно сдобных. Птицы покружили над клёном и упали ему в ноги — ходили, переминаясь с ножки на ножку.

Вздыхая, он плюхнулся на водительское кресло «гольфика» и зачем-то ещё раз ткнул пальцем в заветный контакт на экране мобильника. И тут взлохмаченные кудри на голове Сергея встали дыбом — на заднем сиденье раздалось знакомое бульканье, и один голос с двух позиций, из телефона и с заднего сиденья, пропел: «Алло-о-о». Аромат, распаляющий желание, ударил Сергею в нос и сразу в мозг, волосы невесты шёлком проскользили по его лицу, и в самые глубины души проникла сквозь губы сладость.

Если бы не занывшие от тесноты колени, Сергей поверил бы, что он спит, а на руках у него дарительница поцелуев во сне. Но колени-то протестовали наяву!

— Белоснежка? — прошептал он с закрытыми глазами. — Ты здесь?

Она опять припала к его губам, и сладость поцелуя захлестнула его с головой, даже колени перестали ныть.

— Как ты?.. Ты дверь взломала? — затараторил он, когда откатила волна. Колени запротестовали с новой силой. Сергей пересадил Белоснежку на переднее сиденье и с наслаждением вытянул ноги во всю длину. — Ну, как ты так?.. — Сергей сделал пасы фокусника в воздухе.

— На то я и Белоснежка, волшебная принцесса, — пропела она с улыбкой. — Я прилетела на облаке, похожем на верблюдика, едва ощутив ваше присутствие в столице. Пустяки, — улыбка играет на её лице, — это слишком просто для моего сана. Что вы на это скажете?

Что может ответить молодой влюблённый мужчина, когда его мозг плавится от желания? Женские ножки, едва прикрытые невесомой юбкой, словно сотканной из белого воздуха, касаются его колен. Незаметные на коже бретели пересекают её голые совершенно покатые плечи, а грудь закрыта лишь широкой гофрированной лентой с мельчайшими складочками…

Среди сверстников Сергей оригинальностью не выделялся, поэтому и тут поступил стандартно: накинулся на невесту, и исцеловал, и складочки измял. Старый друг клён согнулся и спрятал раскалённый страстью «гольфик» в шатре резных листьев… Сердце влюблённого зашлось, и Серый чуть не умер от предвкушения продолжения, которое знал наизусть. Но продолжения не последовало. Впервые. Со страхом Сергей отпрянул от невесты, порывиста дыша. Снежана раскрывалась и манила его за черту времени. Сергей покрылся холодным потом — в глазах любимой зияла бездна.

— Снежинка, — спросил он, вытирая пот со лба. — Что? Обиделась? — Его голос переливался приторной нежностью. — Брось. Я готовился, ремонт, уборка… Да и диплом учил, запустил ведь всё. Но теперь я за тобой. Очнись, принцесса. У тебя свадьба через три дня. Нормальная: роспись — и в самолёт! Ресторан опускаем. Поехали! Закинем вещи — и погнали.

Снежана заколола волосы и, опустив глаза, кивнула, но произнесла:

— Нет.

— Ты ведь это не серьёзно? — бодрым голосом сфальшивил Сергей. Он не был уже уверен в желании тотчас же увезти невесту домой, в Гродно.

Казалось, Снежана не заметила фальши, дыхание её участилось, с губ сорвался шёпот:

— Миша болеет.

— Миша?.. Подумаешь, не встретил, не приехал! — вскипел Серый. — Делов-то. Извинился же! Мало тебе? Пока мне спиной мозг не выгрызешь, не успокоишься?

Снежана вздрогнула, и глаза её обрели прежнюю острую резкость.

— Поехали, я сказал! — врубил он децибелами по хрусталю их отношений. — Хватит меня юзать. Ты по ходу замуж собираешься? Или у тебя память потекла?

— Это у тебя глюки, — огрызнулась Снежана и потянулась за своей ветровкой, которая валялась на заднем сиденье. — Завтра девять дней. Мы только переехали, — вздохнула она и тихим голосом добавила: — Надо всё отложить.

Сергей вытянул шею и выпалил:

— Что — всё?

— Всё. Полный высад.

— Какой высад? Нам в Штаты надо ехать, ксивы оформлять! Ты не врубаешься?

— Это ты не врубаешься, — стальным голосом оборвала его Снежана. — Миша болеет. Отец с ума сходит, вбил себе в тыкву, что мама убила его любовницу. И подругу себе нашёл, сочувствующую, мать-одиночку. Днём с ней гуляет, а вечером она ему по телефону псалом девяностый читает. Теперь она в эту нашу старую хату переехала. Отец ей подарил! — Снежана дёрнула молнию на ветровке. — На работу забил. Да и там шорох. Гацко в браслетах. Александр Ильич — в стакане. Весело.

Сергей выпятил подбородок.

— Так… ты, типа того, кидаешь меня?

— Серёжа, — взмолилась Снежана, — да что ты всё о себе и о себе. А Миша? Его что, в дом инвалидов сдать? Отец недееспособный. Ты не видел его — кисель! Я его собираю, собираю, а он каждый день растекается и дрожит от слёз.

— Не проблема. Брата можно с собой в Штаты взять. Оформим и ему визу.

— Серёжа, — опять взмолилась Снежана, — на это время нужно. А его нет. Я сейчас не могу ехать. И отца не могу бросить. Он — полный крэйзи. Ему нельзя Мишу доверить ни на час, и… я никак въехать не могу в его финансы. Полный трэш. Дербанят наш «Икар» вдоль и поперёк. Главбух себе десять процентов собственности отписала, и отец заверил у нотариуса. Сам Родионыч в шоке.

Сергей прищурился, почувствовав себя рыбой, которая сорвалась с крючка.

— Та-а-ак… я въехал, — сказал он, вглядываясь в бледное лицо Снежаны, — ты меня продинамила.

— Серёжа…

— Ну, я чайник, — не унимается он. — Значит, решила мою жизнь запороть, только бы папочкин баблос отыграть.

Сергей отодвинулся на самый край водительского кресла и спиной упёрся в дверь.

— Ты в Штаты не едешь? Ладно. Проехали… А вот чё ты так вырядилась? Горе ведь, папа — крэйзи, и брат, и девять дней… ай-ай. А парфюмом залилась по уши, меня аж вштырило.

— Серёжа, — взмолилась несчастная, — остановись… Я же люблю тебя, не просто сильно, но и вечно… — Она скрестила руки на груди.

— А! Я въехал, — с издёвкой сказал Сергей. — О! Ты хотела меня соблазнить, трахнуться в этой машине! Да? Ай-ай! — Он закинул ногу за ногу. — И это без такого штампика в паспорте! Какой ужас, я краснею от смущения, — язвил он, упиваясь своим превосходством. — Может, ты утром не прочла свод правил для невест «целомудрие до брака» и забыла о невинности девушки?

Если бы Снежане сняли в это мгновение кардиограмму, то после первых же попыток зафиксировать стук сердца оборудование вышло бы из строя.

— Погоди, погоди, — продолжает пытку Сергей, оглядывая всхлипывающую жертву. — Подвенечного платья на тебе не видно. Разве можно приличной девушке раздвигать ноги в отсутствие сложно устроенного стога тюля на заднице? Какой позор для всей семьи!

— Серёжа, — выворачивает душу Снежана, — я просто люблю тебя, и всё. Я готова идти за тобой и в ад, и в рай, жить только для тебя, только тобой!.. Но не могу — я прикована. — Снежана протянула руки к любимому. — На одной цепи — брат, на другой — отец.

Ей казалось, что под действием вакуума беспощадности разрывается её душа и тело: внутреннее давление било по глазам и вискам, пульс отбойным молотком стучал в голове. Она смотрела на клён и глазами умоляла его о помощи, а тот шелестел над речной водой, и в ветвях его волновалась тучка-верблюдик.

Глаза Сергея налились драконьей злобой, сам он побагровел, а волосы на макушке вздыбились спиральками.

— А меня можешь? Ты готова трахнуться со мной здесь, в машине, как шлюха, и это после такого трёпа о первой ночи… на белой кровати в цветах и соплях. Охренеть! — рычит Сергей и вздрагивает. — И ради чего? Чтобы на мою шею накинуть цепь и приковать к твоей собственности? Чтобы я на цепи сидел около тебя? Все старания ради папочкиного добра! Да? Я прав?

— Почти, — прошептала Снежана, чувствуя себя дешёвкой.

— Ты такая же тёлка, как все, обыкновенная, — понизил тон голоса Сергей, но яд его слов обжигает ещё сильнее. — Клёво ты покуражилась.

Снежана кивнула. Она теперь не волшебная принцесса, а простая девушка с неудачной историей отношений. Сколько таких — как грязи. Из последних сил бывшая принцесса удерживает осанку.

— Будь счастлив, принц! — произнесла она, вглядываясь в лобовое стекло.

Клён тряхнул раскудрявой головой, и тучка-верблюдик подплыла к двери «гольфика», которую открыла бывшая принцесса.

Не сразу Сергей понял, что остался в одиночестве. Хлопнула дверь, за которой сгустился туман. Он развеялся, когда Серый стиснул зубы и раз десять ударил кулаком о спинку переднего сиденья, остывшая кожа которого даже не скрипнула.

Когда Сергей выскочил из машины, ни одного человеческого силуэта на набережной видно не было. Он озирался по сторонам, но из живых существ только голуби топтались, переминаясь с ноги на ногу. Кто-то насыпал им целую гору сдобных крошек.

Сергей ещё сильнее сжал зубы и превратился в того несгибаемого мужика, который бросает бабу за борт и отправляется в родное общежитие, где уже третий день активисты «замачивают» диплом. Гуляют и выпускники, и двоечники, зависшие на переэкзаменовке.

VI

Миша радостно заскулил, увидев сестру. Она хотела с порога проскользнуть в свою комнату и упасть на новую винтажную кровать, но братик не выпускал её из объятий. Соскучился.

— Пойдём мыть нос, — с досадой сказала Снежана, поправляя взлохмаченные волосы брата. — Тебе сиропчик дали? — спросила она и прикоснулась губами к его лбу.

— Анастасия Сергеевна отпросилась до утра, — сказал отец, речь его вязла на языке. — У невестки кто-то умер.

— А ты давление мерил? — нахмурила брови дочь.

Отец отмахнулся и спросил, что на ужин.

— Пап, ты опять с Верой Серебрянниковой долго по телефону разговаривал? — выпалила Снежана, выливая сироп с лекарством Мише в рот.

— Ну что ты, доча, совсем недолго. Она позвонила и…

— И опять прочитала тебе 90-й псалом? — выкрикнула Снежана, теряя самообладание.

— Ну да… — ответил растерянный отец,

— Пап, а сколько раз ей надо прочитать тебе 90-й псалом, чтобы получить в подарок ещё и эту нашу квартиру? — Снежану понесло. Вслед за горящими мостами к сердцу любимого человека загорелись и мосты, соединяющие её с отцом. — Может, ты сам, в конце концов, начнёшь читать псалтирь? Зачем тебе эта психологическая служба по телефону?

Когда у дочери закончились снаряды, чтобы метать в него, отец ответил спокойным голосом:

— Доча, я тебе объяснял, как у Веры сложилась жизнь трагически. Молодая одинокая мать. Сирота. Даже хуже. Я должен был помочь ей. Она помогла мне пережить первый день и сейчас поддерживает. Мы, люди, должны так поступать друг с другом, помогать тем, кто рядом и страдает. Поделиться деньгами — такая малость, а на душе радостно становится, — просиял Янович, но дочь глаз на него не подняла. — Ты бы вот тоже подружилась с Верой, она тебя чуть старше. Стали бы как сёстры. У тебя никого. У неё — только тётка бывшего мужа из Ганцевичей. Помогает. Нам вот яйца домашние перепали, тебе и Мишуну. А в квартиру нашу она переезжать отказывалась, я с трудом уговорил. Вот теперь и у меня силы появляются. Впервые в жизни понял, чем хочу заниматься.

— Только жениться на этой Вере не вздумай! — вспылила Снежана. — Тогда я на крайние меры пойду.

— Белоснежка, откуда в тебе эта акулья злоба? — спросил отец и запнулся. К его горлу подступил ком, на лбу собрались морщины. — Ты ведь такой не была.

— Ты тоже был другой, — огрызнулась дочь.

— Запомни, — выдавил из себя отец, — я живу в новом измерении, там нет вакансии жены Яновича.

Миша вздрогнул, отец и дочь переглянулись — тревожный звонок и барабанная дробь раздались в прихожей.

Из распахнутых дверей полился отборный мат, а в следующее мгновение Родионыч по-джентльменски, если не учитывать некоторые лексические выверты, закатил в дом шикарную даму, выше его на голову, а то и на две.

— Танюха, — по-свойски бросил он своей молодой спутнице, — проходи, вот он, твою ж… Все на кухню. Не разуваемся — времени в обрез.

Переставляя длиннющие ноги на огромных толстых каблуках, «Танюха» последовала в пункт назначения, на кухню, и, улыбаясь хозяевам, принялась раскладывать бумаги поверх сияющего обеденного стола. Её красный пиджак из лакированной кожи играл холодным блеском.

— Татьяна Алексеевна Шапочка, — представил её Родионыч, — адвокат. Будет представлять твои интересы, придурок. Садись рядом и подписывай всё, что она тебе скажет, — отдал приказ крёстный отец «Икара» и кашлянул. — Дочка, — обратился он к своей крестнице, — чаю налей. Только мне, Татьяне некогда.

Снежана засуетилась около плиты, а Родионыч повис над своим подопечным, чтобы контролировать процесс подписания:

— Побыстрее, не твоего ума дело, что тут напечатано, поумнее тебя писали. Дочка, — опять обратился он к Снежане, — поди сюда, вот подпиши ходатайство… Умница!

Снежана подмахнула несколько документов, где заплаканные глаза её не разобрали ни одного слова.

Родионыч пролистал документы, поводил пальцем по строчкам и вздохнул с облегчением.

— Танюха, — сказал он адвокату, его взгляд скользнул по стройной фигуре. — Давай дуй на всех парусах в следственный отдел. Сама знаешь кому лично в руки. Посиди там, не уходи, дождись отклика. Сразу мне отзвонись.

Танюха открыла было рот, но Родионыч опередил ход её мыслей:

— Тебя ждут.

Она кивнула и потянулась к выходу, Родионыч за ней — двери открывать. Но шикарная дама остановилась у зеркальных дверей встроенного шкафа и принялась поправлять взбитые медные волосы. От них лился аромат старых французских духов.

— Пойдём, провожу до лифта, — поторопил её Родионыч, теребя ус.

А с первым хлопком закрывающейся двери лифта пришло время сбрасывать маску джентльмена, и Родионыч накинулся на своего подопечного. Выступление состояло исключительно из непечатных слов и сопровождалось хватанием виновника за грудки и размазыванием его по стене, раскрашенной смелым дизайнерским решением под джунгли. Только заступничество крестницы досрочно остановило первую часть наступления, и Родионыч, отдышавшись, перешёл ко второй.

— Ты знаешь, дитя, какой твой отец придурок? Да? Ты тоже в курсе? Он сегодня без приглашения попёрся к следователю, Вадиму, и дал «чистосердечные показания». Заявил, что знал о готовящемся обыске в офисе и заблаговременно подложил в искомую папку документы, порочащие господ Гацко и Ипатова. А на свою персону компромат уничтожил! Но всё равно берёт всю вину на себя и готов идти под стражу!

Снежана онемела. Вот, значит, куда он утром ходил — вовсе не на прогулку с Верой!

— Батя, ну совесть меня замучила, — подал голос обвиняемый.

— Совесть у тебя имеется? Так что же ты за мой счёт её кормишь? «Знал о готовящемся обыске», — скривил лицо Батя. — Откуда, спрашивается? А про папку кто тебе сообщил? — Усы на лице Родионыча вздыбились, а каждая оспинка на лице покраснела. — Как я мог так ошибиться в тебе? На себя зла не хватает — с таким идиотом связался. Сейчас Татьяна отвезёт правильный протокол твоего утреннего допроса, и он упадёт в дело. А ты, придурок, запомни: без неё шагу не делай, на звонки не реагируй. На любое шевеление отвечай: «Свяжитесь с моим адвокатом». Вот её телефон. — Родионыч хлопнул визиткой по кухонному столу. — С ребятами я договорился, твоему отцу почти не придётся появляться у следователя, Татьяна одна будет держать удар. Ей не впервой, свой человек. А ты, удалец, если свой нос ещё куда-нибудь сунешь… — вращением глаз Родионыч изобразил перспективу, которая ждёт Яновича в случае непослушания, и поставил точку: — я тебя… — Последовавшее описание было более чем ярким.

Снежана поднесла разбушевавшемуся гостю кружку чая, огромную, как он любил. С поверхности кружки поднимался ароматный дымок. На столе золотом блестел чайный короб, на боку которого дышал огнём красный дракон.

— Дракон? — спросил гость, вдыхая аромат любимого напитка, и, получив подтверждение из уст крестницы, заключил: — Чудный чай, дочка!.. Что молчишь, двоечник? — спросил он у подопечного уже неожиданно миролюбивым голосом, от гнева не осталось и следа. — Тогда я скажу последнее своё слово. — Родионыч глотнул из кружки, причмокнув со смаком губами, и продолжил: — Дело закончится, с ребятами рассчитаешься, и… разбегаемся на все четыре стороны. Ты меня не знаешь — я тебя не видал и не знал никогда. А теперь выйди, мне с дочерью твоей переговорить надо.

Опустив голову, Янович вышел из кухни и затворил дверь.

— Доча, присядь, — сказал Родионыч с новым глотком чая. Щёки его посвежели, но взгляд был пристальным. Снежана затрепетала — боится не угодить.

— Ты мне откровенно скажи, как на сердце лежит, что у тебя со свадьбой. Смотрю, ты чёрная вся.

— Уже никак, — прошептала Снежана, погружаясь в омут гипнотических глаз собеседника.

— Если из-за матери, то зря. Тут скорбеть не о чем. Расписаться можно, а застолья пышные надо отменить — и всё, стройте семейную жизнь. Я уже открывал тебе эту тему. Не хочешь в Гродно — здесь распишут. Я за час вопрос решу.

Лукавый огонёк блеснул в узких зрачках заядлого охотника, готовящего новую засаду.

— Ой, дядь Саша… ой, — расплакалась Снежана, не замечая огонёк.

Крёстный обнял её нежно, точно няня, приговаривая:

— Тише, тише… Ш-ш-ш, ш-ш-ш…

— Бросил он меня.

— На Америку, значит, променял, — проговорил вкрадчивым голосом Родионыч.

— Я ехать не могу, ни в Гродно, ни в Штаты. Мы же обсудили с вами — не могу! А надо уже документы на выезд оформлять, визы, — хлюпая носом, пожаловалась бывшая невеста. Пальцы её крутили листочек фольги, вырванный из упаковки чайного короба.

— Забудь его, — с нажимом произнёс Родионыч и расправил волосы у крестницы на лбу, — со временем получится — Лицо его сияло удовольствием.

— Нет, — всхлипнула Снежана.

— Знаешь, доча, — крёстный похлопал её по спине и прижал к груди, — у тебя характер есть и ценности в душе. Таким твой отец в молодости был. А теперь что? Сама видишь. Болото. Сломался и в себя уже не придёт, работать не сможет. Надо в руках себя держать, ты же знаешь — наши мужики пропадут без тебя. — Потом Родионыч залпом допил чай и выдал: — Сейчас о тебе поговорим. Ты теперь — семьи глава. Статус новый. — Батя без стеснения закурил, плечи его расслабились, а слова полились горным ручейком: — Я глядел за тобой. Какой выбор сделаешь? В чью пользу? И ты оправдала мои чаянья. Смогла пожертвовать собой, теперь любую беду одолеешь. Правильная жизнь у тебя. Поэтому новый уровень перед тобой открывается, и у меня к тебе предложение. Подумай крепко, с ответом сильно не тороплю, но помни — время бежит.

— Предложение? — Снежана приподняла брови.

— Да. Судьбоносное. Программное. — Крёстный по-отечески сжал ладони Снежаны. — Имущество отцовское на тебя перепишем, вступишь в должность замдиректора. Работать начнёшь, вникать, я тебя во всём опекать буду. Ты же знаешь, на «Икаре» и мой интерес. Сына моего директором оформим, за него и замуж пойдёшь.

— Что?.. — захлопала ресницами Снежана.

— Я же предупредил — с ответом не тороплю, — отрезал Родионыч и продолжил: — Артём — юрист от бога, любое дело возглавить может, в нём я уверен как в себе. Так вот и получается семейный бизнес. Делить ничего не надо. Муж и жена собственники. Я — гарант успеха. — В такт речи Родионыч гладил поверхность стола, а Снежана теперь не отрывала взгляда от его ладони.

— Дядь Саш, — проговорила она, проясняя сознание, — так ведь Артём женат вроде? Я с детства помню.

Родионыч набычил шею.

— Живёт с какой-то, но не женат! — воскликнул он. — Глупость. Детей нет, обедов горячих нет, главное — будущего нет. Он тебя привлекательной считает, симпатизирует. Словом, жениться готов. А что баба та, сожительница, в голову не бери. Это пена, грехи юности, а кто без греха? А ему взрослеть пора, мужем становиться, отцом, хозяином жизни.

Родионыч встал и начал прохаживаться вдоль стены, заложив руки за спину.

— Ты сердцу моему мила, люблю как дочь. От меня ни слова плохого, ни упрёка не услышишь. Жизнь свою положу на алтарь вашего счастья. Артём-то мой и красивый, выше меня, поплечистее… А речь как поставлена, хоть в президенты. Выправка военная. Орёл, словом. Мы дело это, икаровское, доведём до суда и сразу на должность определим и тебя, и его. Недолго осталось. Поработаете вместе, пообщаетесь. Потом подружитесь, а там и свадебку сыграем.

Родионыч уже потирал руки. Но его напористый монолог остановил телефонный звонок.

— Танюха, — взволновался он, но спустя мгновение выдохнул: — О’кей, о’кей… Давай, красавица! — Лицо его снова засияло, оспинки разгладились. — Ну вот, — сказал он, — всё по плану.

— Дядь Саш, — взмолилась Снежана, читая удовольствие на его лице. — Просить неловко, но можно ли этого Саньку Гацко отпустить, а то отец загоняется и по этому поводу тоже. Он думает, что подставил старого друга.

Родионыч улыбнулся, усы его шевельнулись:

— Как догадалась, у кого просить?

— Дядь Саш, мне с детства понятно было, — заверила Снежана и подняла на крёстного блестящий взгляд, проникший в самое сердце бати.

— Гацко, говоришь?

Снежана кивнула.

— Пусть этот пижон посидит, — смакуя слова, отозвался батя, — ничего. Не он первый, не он последний. Жив будет, позолоту только обтрясут. Таким тюрьма на пользу. Мозги у него уже вправились — с женой сошёлся, письма любовные ей строчит, а она передачи носит. Свидание им давали, так он перед женой на колени пал — прощение вымаливал. А тётушка твоя родная не рассказывала? Нет? — не смог не съязвить Родионыч.

— Нет. Про Саньку ничего. Она свою долю наследства требует. Больше ничего.

— Сказал бы я, что ей, а не наследство. — Родионыч сжал зубы и изобразил из себя гусара, который при дамах не выражается. — Не человек, а дыра чёрная, всего ей мало. Это она донос на твоего отца настрочила, компромат в отдел финансовых расследований принесла, решила его посадить и сама на трон влезть. Только не рой яму другому… Её карта бита благодаря нашим доблестным силовым структурам. — Гусар подкрутил усы. — Это не проблема, а вот отец твой!.. Страдать ему хочется, горем упивается. Мало ему смерти любовницы — тюрьму подавай! От совести решил на нарах прятаться. Не выйдет! Пусть сам живёт и сам пожинает плоды, которые посеял.

На прощание ангел-хранитель Яновичей чмокнул крестников, а их отцу погрозил. Затворив двери за крёстным, Снежана упорхнула в пустую часть дома и упала на итальянский диван белой кожи, единственный представитель интерьера прошлого. Ей показалось, что Сергей стал ближе. Если завтра станет невмоготу, можно вернуться сюда.

Она облила слезами фотки на умном экране айфона и нажала на «корзину» — цветные пиксели полетели в тартарары, за ними сим-карта и сам хранитель воспоминаний.

VII

От досады и злобы Сергей укрылся на пьяной вечеринке, охватившей общагу студентов целиком. «Сейчас набухаемся пацанами, а протрезвеем молодыми специалистами», — шутили выпускники. Сергею топовый тост показался забавным, и он хохотал и гоготал. К ночи студенты набрались, как в последний раз перед боем: кто рыгал, кто дремал, а кто играл в страсть по сценам фильмов о любви по-взрослому. Итак, сложный микс дешёвой водки, пастеризованного пива и сигарет сделал своё подлое дело.

Абсолютно трезвой выглядела староста Даша, которая по традиции группу собрала за столом в своей комнате. Нельзя было ни со второго, ни с третьего взгляда определить, влила ли она в свой организм хоть сколько-нибудь алкоголя. Её откормленное горячей картошкой тело выглядело крепким и здоровым. Сергея она увидела бухнувшего и без Снежаны — в холле родного этажа он бренчал на гитаре. Тут же Дашкино любопытство раскалилось, как блинная сковорода. Вокруг него толпились празднующие студенты и виляли своими щуплыми скелетиками в такт гитарным аккордам. Андрюха, сосед Серого, не только выделывал па, но и пел, поскримывая в воображаемый микрофон.

С трудом Дашка протиснулась к гитаристу и дёрнула его за рукав.

— Пойдём покурим! — крикнула она Серому на ухо, и стоило только ему отложить гитару, как Дашкин капкан сомкнулся над его головой.

Добычу она отбила у девочек-второкусниц, которые висели то на гитарном грифе, то на Андрюхе. Взявшись за руки, старые друзья потянулись в дымный коридор, а липнувшую к Сергею худенькую второкурсницу, как пережёванную жвачку, они запечатали над урной холла.

Причалив к подоконнику, староста пыхнула и первой завела разговор:

— А я замуж выхожу. Представляешь?

— Поздравляю. Кто счастливец? — удивился Сергей и с наслаждением втянул горький дым на самую глубину лёгких. Дашка тут же смекнула, что на душе его ещё горше.

— Один классный чувак, — нараспев ответила она, — рецензент моей дипломной работы. Представляешь? Мы познакомились на вычислительной практике. Вот, и на работу к нему выхожу.

— Круто, — заметил Сергей, приподнимая брови. — И что? Вместе курите?

— Да пошёл ты! — вскипела Даша. — Он даже не пьёт, спортсмен. И мне запретил. Даже шампанского ни капли.

— Ну и?..

— Вот покурю ещё в Минске напоследок — и всё, прямо в поезде брошу.

— Да, я тоже бросал, когда жениться собирался, — с пониманием поддержал разговор Сергей.

— А щас что? — у Даши округлились глаза. — Не собираешься? У тебя ж на днях свадьба! Я знаю. Меня Снежинка пригласила.

— Хочешь, я тоже тебе секрет раскрою? — ухмыльнулся уверенный в своей крутизне бухнувший гитарист.

— Хочу…

— Это шутка была! — сказал Серый на ухо подруге, склонившись к ней в три погибели. — Она просто разыграла тебя. Никакой свадьбы не ожидается!

На янтарных глазах Сергея проступили тёмные точки, которые кляксами начали расплываться по радужной оболочке. Дашка пришла в ужас от этого зрелища и забыла выдохнуть дымную затяжку.

— Здорово же… кх-кх… ты… кх-кх… шутил почти год, — с трудом выговорила она, закалявшись. — С занятий её встречал, с друзьями не отдыхал, водки не пил. Клёвая шутка, и всё чтоб меня позабавить! — Даша, ёрничая, сощурила глаза-пуговки. — А чё вдруг розыгрыш остановился? Я ещё и не повеселилась как следует.

— Всё, Дашка, шутки кончились, взрослая жизнь начинается. — Сергей выплюнул скуренный вместе с фильтром бычок и повернулся к подруге спиной.

Глаза Дашки превратились в узкие потухшие щёлки, а уши запылали под взъерошенным ёжиком каштановых волос.

— Только шутки твои плохо кончаются, мачо, — проговорила она, и подбородок у неё задрожал, как у кошки перед прыжком на воробья. — В нашем душе. Забыл? — рявкнула она. — Одна уже на моём пояске вешалась. А Снега тоже очень впечатлительная. Как ты мог? Да она… и не встречалась-то ни с кем, кроме тебя. Все гулять, а она брата своего днём и ночью смотрит, как прикованная. Все каникулы с ним в санатории, даже занятия из-за него пропускала. Я её столько раз отмазывала.

— Дашка, не выноси мозг, — выдавил из себя Сергей.

— Мозг? Какой у тебя мозг вообще? Ты ей в душу запал, понимаешь, бесчувственная особь? Любит она тебя реально. А душа у неё, — староста порывисто задышала, глаза её заблестели, — очень настоящая. Балбесу нашему, Ефимчику, два года стипендию со своего кармана платила, типа социалка. Я передавала, да под роспись, чтоб не допёр никто. Жалко ей было мальчика из неблагополучной семьи. Папа пьёт, у мамы муж молодой. Народ шуршал, что это я, Дарья Одинец всесильная, пособия выбиваю. Ни у кого и мысли не промелькнуло, что это дело рук Янович. Даже тебе она не призналась… Ох! Она ж мать похоронила, — вспомнила Даша и обхватила лоб рукой. — А тут ещё жених бросил, да перед свадьбой.

— Дашк, не кошмарь. — Сергей сморщил нос.

— Последствий не боишься, мачо? — вскрикнула староста.

Сергей потянулся к выходу, пряча руки в карманах.

— На бракосочетание пригласишь, подруга? — бросил он на ходу. — Можно хоть потанцевать с тобой напоследок, пока муж не вступил в свои права?

Волосы упали на его лоб спиральками, так что глаз было не видно. Голос заиграл лукавыми нотками.

Даша буркнула в ответ:

— Иди потанцуй с этой пьяной шлюхой, второкурсницей со второго этажа. Она тут три дня колбасится, ищет, кто бы такой добрый с ней пошутил.

Последние слова старосты были посланы уходящему другу в спину и упали, не коснувшись его плеч.

Вечеринка манила Белянского и вот подхватила новой пьяной волной. Когда наступит утро, карета превратится в тыкву, но об этом никто не думал.

Но к утру собутыльники превратились в мышей и крыс, которых протрезвевший Андрюха, сосед Белянского, выставлял теперь из комнаты. Он был вооружён веником и шваброй, с таким не поспоришь. Андрюха оглядывал горы перемазанных кетчупом пластиковых тарелок и пустых бутылок, вспоминая, что ночью это было кайфом и жратвой. В глазах его была тоска — выметать сор придётся одному, от Серёги толку не будет. Вот он, дрыхнет: простынь на полу, голова в подушках, а к его спине прилипла писклявая второкурсница со второго этажа, которая дня три бухает и блудит по всей общаге. Отодрать её от Серёгиной спины оказалось делом непростым: она упиралась остриями колен в спину спящего друга и пыталась царапаться. Но и у Андрюхи за годы был наработан опыт по нейтрализации Серёгиных фанаток — за шиворот, чтоб не укусила, и пендель под зад для придания ускорения.

На пороге открытой двери укротитель фанаток не забыл прочесть приблудившей второкурснице мораль:

— Забудь наш адрес, усекла? У него невеста есть не чета тебе. Красивая и воспитанная. Ни разу её из этой койки не вытаскивал. Иди и помни — женский алкоголизм неизлечим. Не заставляй меня стучать на вахту.

Сначала второкурсница медлила, вздыхая от назиданий, но стоило только укротителю потянуться за лавровым венцом, как она завизжала прононсом:

— Серёжьа-а-а-а, Серёж-ж-жьа-а-а…

В ответ Андрей использовал надёжное средство укрощения — ремень. Изгнанница мяукнула и прыгнула в коридор. Угрожая нехолодным оружием, хозяин комнаты гнался за жертвой до самого лифта и перед закрывающейся дверью, как ниндзя, ещё поразмахивал ремнём у носа девушки.

«Интересно, — в голову укротителя проникла мысль, — Серый помнит её? Или опять уйдёт в отказ?» Справедливый вопрос уже срывался с языка, но вид друга, словно восставшего из мёртвых, изменил ход мыслей отважного укротителя.

Герой вчерашней вечеринки раскачивался на краешке панциря общественной кровати. Голова его была как будто приплюснута и торчала между коленей. Завидев Андрея, приплюснутая голова попросила его сгонять за пивом, чтобы «поправить здоровье», и застонала.

Андрей замер на пороге — вчерашний мачо, одетый в борцовку, перекошенную на ключицах, сегодня шевелил голыми ступнями, как пойманный на крючок карась. В эту же минуту Андрей дал себе зарок — ни разу в жизни ни одного глотка отравы.

— Ты чё, Серый, свихнулся? — не веря собственным глазам, спросил обмякший укротитель. — Похмеляются только алкаши. Ты чё, перед свадьбой решил запой устроить? Тогда из комнаты выметайся, мне её послезавтра сдавать.

— Я думал, ты — друг! — произнёс Сергей, сжимая ладонями лоб.

— Я с алкашами не вожусь! — парировал Андрюха. — Твои друзья у гастронома дежурят! Только там ты понимание найдёшь, а со мной на эту тему разговор короткий. Хочешь дружить — предоставлю минералку плюс душ.

— Ладно, тогда кофе и сигарету, — смирился бывший мачо.

— Ты что, с невестой посрался? — догадался Андрюша, в глазах его заблестела догадка.

— У меня уже нет невесты, — ответил Сергей, натягивая улыбку на сухие бесцветные губы.

— Во дела! — удивился укротитель и воткнул штепсель чайника в розетку. — А я гляжу, чё ты всех баб лапаешь? Я думал, типа того, мальчишник у тебя. И то круто заложил. Поверить не могу, ты ж усирался за Снежанкой! Мы даже день студента по традиции не отметили, — развёл руками Андрюха и плюхнулся на свою кровать. Одна за другой на его лоб легли морщины, и спустя мгновение в карих глазах зажглись искры любопытства. — Ну, тебе не впервой отношения рвать! Ты вот что, Серый, ответь, а ты так её не это… не прочистил, словом?

— Тебе какое дело? — огрызнулся Сергей.

— Для информации, — взбодрился Андрюха. — Может, я теперь на ней женюсь. Такая невеста мне подходит: красивая, без вредных привычек, живёт в столице. Минск я полюбил всей душой. Только женюсь, если целка, второй сорт меня не устраивает по принципиальным соображениям. Ни за кем не доедаю и не подбираю. Мне потомство нужно здоровое.

— Да что ты несёшь, дебилоид! — взревел Серый и вытянул ноги во всю длину. Щёки его покраснели и посерели одновременно. — Она в твою сторону не посмотрит! Дуй в своё болото и там головастиков здоровых выращивай.

Андрей ухмыльнулся:

— Ну, Серый, это ты в своё болото поедешь, а я на Снежанке женюсь и в столице останусь. Буду по кольцевой с ней на крутой тачке разъезжать и по жаркому зарубежью гулять. А она меня сразу полюбит. А что, я надёжный, не то что ты, бабник. Не пью, средний балл по диплому выше среднего, мышцы накачал. Со мной обо всём поговорить можно, я умею проникаться. Приду к ней — она сразу ко мне на грудь упадёт, плакать будет, мол, любимый бросил, мама почила, а я её понимать стану. Тут и любовь меж нами начнётся, — размечтался Андрей.

В ответ его друг зарычал:

— Заткнись, урод! Она с порога тебя по матери пошлёт. А я вовсе не в болото, а в Штаты уезжаю скоро, ясно тебе? Документы оформляю, визу мне рабочую дают! Где мои джинсы?

— Наверное, поклонницы растащили на сувениры, — парировал новый претендент на руку Снежаны. — А в Штатах, Серый, тоже болото имеется, для таких дебилов, как ты. И сигарет нет, я травиться бросил, на тебя нагляделся, когда ты в женихах ходил.

— Андрюха, хватит, не пали, мне хреново. Дай джинсы и выпить чего-нибудь, — взмолился Серый и потянулся к открытой бутылке минеральной воды, которая стояла на подоконнике, укрытая сорванной с петель занавеской.

Друг нашёл наконец чистый стакан и забросил в него две ложки смолотого в порошок кофе.

Дверь без звука отворилась настежь, когда Андрюха заваривал кофе кипятком. На пороге в синем плаще и очках нарисовался отчим Белянского, Олег Георгиевич.

Друзья открыли рты и замерли, вошедший тоже окаменел. В комнате царил приглаженный Андрюхой хаос: занавески с оборванными петлями висели отдельно от карниза, а дух перегоревшего в организме Сергея спирта сбивал с ног любого посетителя. Олег Георгиевич распахнул ворот рубахи и извлёк валидол из внутреннего кармана. Холодящую таблетку он с трудом запихнул в рот, глядя, как юноша, которого он уже несколько лет считал свои сыном, сидит, как опущенный, на койке и просит выпить.

— Быстро одевайся, в машине поговорим, — отрезал он с порога. — Я поведу. Мать извелась, думала, сынок в аварию попал. А сынок… На рассвете только до Снежаны дозвонилась.

Блудный сын в итоге был возвращён матери, истерзанной предчувствиями и бессонницей. Заполучив чадо живым, пусть даже потрёпанным и небритым, она долго ревела, не выпуская ребёнка из объятий. А когда запас рыданий иссяк, мать задала сыну хорошую трёпку, качественную выволочку, с пощёчинами и угрозами. Экзекуция перешла потом снова в плач матери, такой же надрывный и бесконечный, как в Серёгином детстве. От этого плача Сергея по-настоящему проняло, перед глазами возникли бабушка и дедушка, которые стоят в обнимку и смотрят на свою объятую духом отчаянья дочь, и лица их изувечены страданием.

Сейчас над мамой склонился Олег Георгиевич и шевелит губами. У него были связаны руки, оттого что мальчишка не его кровный. Иначе проучил бы поганца и ремнём, и промеж глаз, и документ о высшем образовании не помог бы. А так Олег Георгиевич бил по лицу пасынка только взглядом и держал нейтралитет, а в руке — рюмку с валерианой для супруги.

Приняв из рук мужа эликсир, Катерина Николаевна ослабела и растеклась по плюшу кресла. Под её окаменевшие ноги супруг подставил пуфик и сам перехватил эстафету воспитания блудного сына. Сергея он выволок в детскую и дверь не затворил.

— Сергей, пришло время и нам с тобой поговорить, — с пафосом провозгласил он.

Сергей скривился и ответил:

— Олег Георгич, мама всё сказала, да и вы по дороге не молчали. Повторяться не надо, меня это напрягает.

Последний глагол нехитрой оправдательной речи пасынка вывел Олега Георгиевича из себя. Он вытянулся в струну, его заметный в спокойном состоянии живот каким-то удивительным образом втянулся и превратился в стальную стену из мышц, глаза за линзами очков побелели от гнева.

— «Напрягает»? — прошипел он. — Это все твои объяснения? Я нашёл тебя в притоне алкоголиков, на матрасе с кляксами кетчупа! Ты требовал водки! И это в двадцать с небольшим! Уже стадия алкоголизма. Вот что, читать наркозависимым нотации об алкоголе бессмысленно. Будем действовать. Я вызываю платного нарколога, сегодня же, — как Зевс молнии, отчим посыпал угрозы, — начнём спасать тебя, используя последние достижения современной медицины. — Его рука, сжимающая газету с объявлениями, взлетела к люстре.

«По ходу, в общагу надо бригаду наркологов на круглосуточно посадить, каждый второй из наших — их пациент», — подумал Сергей, но мнения своего не высказал. Очень уж пугающе отчим вращал глазами, и матери, похоже, идея понравилась, она совсем затихла.

Прибывший врач-нарколог оказался человеком средних лет с внешностью въедливого преподавателя. Он облачился в белый халат из ядрёного полиэстера, на грудном кармане которого был вышит красный крестик, и холодными руками провёл первичный медицинский осмотр. Каждую манипуляцию врач сопровождал замечанием, перечисляя отклонения от нормы, отчего пациент бледнел, даже щёки вздрагивали. Оказалось, даже барабанная перепонка была повреждена отрицательным воздействием алкоголя, что грозило пациенту надвигающейся глухотой. А про печень, сердце и поджелудочную железу без содрогания вообще невозможно было слушать. Сергей настороженно уточнил:

— Доктор, что ж я, по-вашему, проспиртован с головы до пят?

Острый взгляд поверх круглых очков пронзил разоблачённую жертву алкоголя, а скрипучий голос беспощадно ответил на глупый вопрос:

— Это ненаучное определение. Могу добавить, что головной мозг у вас, уважаемый, тоже повреждён. После злоупотребления алкоголем у вас тысячи отмерших нейронов, которые никогда не восстановятся. Кроме этого, сосуды головного мозга забиты комками из слипшихся эритроцитов, часть из них и вовсе разорвалась. Про вашу репродуктивную функцию я уже говорил. Печально, — «взбодрил» пациента доктор и, расположившись за письменным столом, продолжил: — Перейдём ко второй части обследования. Я буду задавать вам вопросы, касающиеся истории алкоголизации вашего организма. Вы должны, Сергей, отвечать откровенно, от этого зависит схема лечения, которую я предложу. Запомните, алкоголизм — это ещё и психическое заболевание. Итак, начнём…

Далее последовала инквизиторская пытка, которая закончилась постановкой страшного диагноза: алкоголизм 1-й развёрнутой стадии. У Сергея даже волосы выпрямились, а в глазах замерцал прощальный огонёк.

— А сколько всего стадий впереди? — поинтересовался он, прикидывая, сколько ещё он на земле протянет.

— Сосредоточьтесь на том, что любая из них может стать основанием для свидетельства о смерти, — сразил откровенным ответом пациента нарколог и зачитал, как приговор, тезисы из «схемы лечения».

Пока отчим провожал смышлёного доктора, мама опять вслух повторила злосчастные тезисы, отчего Серый выпал в астрал и принял смиренный вид.

На следующее утро мать умчалась в церковь. На одном дыхании она прожила литургию, а на молебне о здравии рухнула пред ликом Спасителя, умоляя помиловать и вразумить непутёвого сына своего, раба Божия Сергия. После службы её окружили подружки — кто с клироса спустился, а кто из свечного киоска прибежал, — и она уже не молилась, а просто размазывала слёзы по лицу.

Когда Катерина Николаевна вознеслась на высшую точку причитаний, к ней подошёл отец Андрей, молодой настоятель храма. Он только что разоблачился после литургии. Подружки зачирикали, как всполошённые пташки, и все как одна встали под благословение священника. Только Катерина Николаевна с места не двинулась, голову опустила и ждала утешения.

Глаза у отца Андрея были добрые, просто колодца доброты, он смотрел на своё духовное чадо и молчал. Подружки её отбежали, и каждая своим делом занялась: кто подался в свечной киоск записки с требами принимать, кто принялся дорожки мести, а кто стекло на иконах мягонькой тряпицей протирать.

Молодой пастырь сдвинул брови к переносице и пожурил рабу Божию Екатерину за маловерие. Та не всхлипнула даже, только на крест глядела.

— Ты, сестра, не забывай, — напутствовал её батюшка, — нет ничего равного милости Божией. Нет ничего больше её. Поэтому отчаявшийся сам себя губит. О сыне молись крепко, неустанно, молитва матери, как известно, со дна морского достаёт.