I

Дождик разогнал сладкоежек-шмелей, зависающих в белых соцветиях акации, в аромате её кислого мёда. Он взбодрил кусты сирени, цветущие белым и лиловым цветом под окнами элитного ещё с советских времён дома, на лоджии второго этажа которого дремлет профессорский внук. Юноша спит на деревянном полу, обнимая надувной матрас, который ему в детстве купила мама перед поездкой в детский санаторий Крыма. С той поры хозяин вырос раза в два, и бесценный подарок больше походит на вытянутую подушку, чем на спальное место, но профессорский внук не чувствует неудобств, даже наоборот, лицо его счастливое, как у ребёнка, которого баюкает мать.

Сладость бушующей весны затекает в открытые окна лоджии и окутывает юношу лилейным облаком сна, сознание его свободно от мыслей, а веки плотно сомкнуты.

Минувшую ночь он провёл без сна, сидел до зари в мировой сети, почти без внимания перескакивая с сайта на сайт. Утро профессорский внук встретил чашкой растворимого кофе, сладким до прилипания языка к нёбу и холодным от молока, после кофейного завтрака он проехался на метро и побрёл на родную кафедру физики. До самого обеда, кропотливо описывая эксперименты или выплетая из формул длинные доказательства, юноша забывал о своей трагедии: о похоронах матери и о глухой пустоте родного дома. Так, иногда кольнёт под ребром, если в окно засмотрится. Домой он приходил к обеду и засыпал на лоджии, чтобы с закатом расправить крылья и вновь умчаться в виртуальный мир, в котором земного притяжения нет, а время стремится к нулю.

Гармонию сна в лилейном облаке обрушили тревожные звонки и в дверь, и по мобильному. Юноша всполошился и принялся растирать глаза: кто может вот так нажимать все доступные кнопки? Конечно, только она — тётя Алла.

— Я привезла тебе поесть, — сообщила она, обдавая любимчика душевной теплотой. — Ну, чем занимался весь день? — Она скинула стоптанные туфли на нулевом каблуке.

— Алла Николаевна, — с укоризной произнёс любимчик, — вам нельзя таскать тяжести.

Он подхватил сумки на колёсиках, а гостья махнула рукой.

— Я на машине, на лифте, так что докатила. Ничего. А тебе, голубчик мой, восемь раз звонила, посмотри на экран. Стою у подъёзда, цветочный аромат вдыхаю и слушаю, как на лоджии твой мобильник разрывается. Иди лучше руки мыть.

У профессорского внука опять кольнуло под ребром — мама тоже вот так отправляла его мыть руки, когда гремела кастрюлями.

— Молодец, всю посуду перемыл, плита чистая, раковина тоже. Золото, а не ребёнок. Надо моих девиц тебе на перевоспитание подкинуть, сущие белоручки, мне, как матери, признаться стыдно, — защебетала гостья. — Садись, вот борщ, кастрюлю поставь в холодильник, когда остынет. Не забудь! Созвонимся перед сном, уточню, а то мой труд пропадёт. — Алла Николаевна чмокнула любимчика в светлую макушку.

Горячий борщ, цвета сахарной свёклы, приправленный сметаной и свежим укропом, — любимчик зажмурил глаза от удовольствия.

— Обалдеть, — кратко выразил он эмоции, подхватывая ложкой кусок говяжьей грудинки.

— Пампушку бери, — вздохнула гостья и поправила блузку на выпяченном животе. Она присела на кухонный диванчик и не отрывала теперь влюблённых тёплых глаз от своего подопечного. — Алька, — она улыбалась, растягивая слова, — ты за коммуналку платил? За телефон?

— Да, — бросил Алька и зачерпнул ложкой рубиновой жидкости с укропом.

— Я волнуюсь. Ты учёбу-то не бросай из-за материальных проблем. Обещай! — настаивает она.

— Да… Отец обещал помочь, и я сам, мне же на кафедре платят.

— Понятно, почему холодильник пустой! Понятно, кто вчера все котлеты сожрал! — выпалила гостья. — Уже помог. Я тебе рыбки в томате привезла. Его не корми, буйвола, пусть дома питается!

Мысль о том, что Кисель поглотил все десять котлет, её кулинарный шедевр в посыпке из смеси белых сухарей, индийской куркумы и сушёного базилика, превратила добросердечную гостью в шикарную ведьму, героиню зла.

— Тётя Алла, простите. — Разглядывая её сжатые в нить губы и сверкающие глаза, Алька улыбнулся про себя. — Отец вчера сразу после работы заглянул, голодный был очень, не мог же я ему отказать.

— Мог! — выпалила Алла и сжала кулаки. — Надо было спросить, как ребёнок папу: «Папуля, я голодный, ты покормишь меня?»

Алька подавился борщом и смехом — так искренне прозвучал её голос. Маминой подруге следовало бы стать актрисой, а не инженером-математиком, тем более бухгалтером. Сколько эмоций и темперамента! Потрясающая способность перевоплощаться!

— К чести обвиняемого замечу, — развеселился Алька, — он вас любит и даже в былые времена оказывал вам знаки внимания.

Прирождённая актриса оставила роль «голодного ребёнка», когда встретилась взглядом с любимчиком. От созерцания собственного отражения в его зрачках у неё сердце забилось чаще.

— Алька, отчего у тебя такой недетский взгляд? До костей пробирает.

— Алла Николаевна, дык совершеннолетние мы… — всё ещё весело отозвался профессорский внук, приглушая свет в своих глазах.

— Это по паспорту, — вздохнула гостья. — А так — дитёнок… — Прирождённая актриса запихнула в рот кусок хлеба, который с юности почти не ела, проглотила сладковатый ржаной комочек и открыла новую тему разговора: — Ну да ладно. Кончится сессия, чем займёшься?

— Я в трудовой отряд записался. После практики на Витебщину поедем, наверное. Можно заработать немного. — Алька вздохнул. Тема распекания его отца исчерпала себя, и борщ в тарелке тоже исчерпался.

— На Витебщину? — переспросила Алла Николаевна и подняла откорректированные брови, по-кукольному захлопав своими густыми, похожими на крылья бабочки ресницами. — Мы тоже с твоей мамой туда ездили. Вспоминать неохота: работа тяжёлая, жильё поганое, заплатили копейки. А главное — скука смертная. Мы с Леркой на вырученные деньги ниток накупили для вязания, — улыбка окрасила губы вчерашней студентки, — и пустились во все тяжкие. В итоге у меня свитерок получился, очень модный, а Леркин продукт Катерина Аркадьевна распустила и новый, кардиганчик такой миленький, связала. Аличек, я хочу забрать его, мне он как раз по размеру, — вспомнив, решили она. — Мама твоя тогда упитанная была, сбитыш такой. Вот и я её догнала…

— Конечно, — со смущением произнёс профессорский внук. — Могли бы и не спрашивать. Я же говорил, забирайте всё.

Алла Николаевна погладила его по плечу и убежала в Леркину спальню, чтобы спрятаться в воспоминаниях от накатившей волны страдания. Смерть любимой подруги вытрясла из неё душу, иссушила, и теперь, цепляясь за воспоминания, душа возвращалась. На работу Алла Николаевна больше не вышла, её воротило теперь и от общественной жизни, и от налоговой и министерства труда. Даже при одной мысли о новой проверке токсикоз начинал скрести горло. Она свято уверовала, что место женщины — её дом, а не кожаное кресло офиса. И вот в доме Задорожных водворился идеальный порядок такой мощи, что и подъезду, и ЖЭСу доля перепала. Детскую площадку привели в божеский вид после нескольких звонков и одного письма куда следует. Подъезд она превратила в оранжерею с элементами музейного декора и по ходу объявила войну собачникам: собаки без намордников и хозяева без маленьких прогулочных лопаток теперь тихонько вымирали.

Беременная Алла брала реванш у жизни за годы простоя матери и жены в себе и, кажется, выигрывала вопреки медицинским работникам, рвущимся выискать у «возрастной» матери хоть какой-нибудь изъян.

— Алька, я забыла спросить, а как дела-то у папы? — спросила она, хлюпая распухшим носом, когда любимец заглянул в спальню.

Профессорский внук молчал. Он разглядывал Аллу Николаевну, одетую в мамин розовый кардиган, который обнимает её располневшую в талии фигуру. «Зачем она опять об отце?» — насторожился он и ответил сдержанным голосом:

— Говорит, на работе тяжело, до ночи сидит, поручениями завален.

— Старая песня, — усмехнулась гостья. — Все чиновники стонут от перегрузок, это их кредо. А попробуй сдвинь! Никто ещё по своей воле кресло не освободил. Можешь поверить, я с ними пуд соли съела. Есть, конечно, трудовые лошадки, на них и ездят. Остальные днями напролёт с одним письмом ходят по кабинетам, дверями хлопают. Твой отец уж точно не из лошадок. Ты, слава богу, в деда пошёл. Вот где вожак!

— Ох, не жалуете вы, тёть Алла, моего родителя, — с улыбкой сказал профессорский внук. — Уже второй раз он вам не угодил, и это за полчаса.

— Да он на всю жизнь мне не угодил! — вспыхнула Алла и присела на краешек карамельной кровати. Она смотрела на Альку, но взгляд её был устремлён в прошлое. — Я маму твою отговаривала за него выходить, ты должен знать почему. Она не рассказывала?

— Нет, — прошептал профессорский внук и расположился на стуле, который ещё со времён его бабушки стоял напротив кровати. Когда его отец был членом семьи Дятловских, на этот стул он сваливал одежду, а носки всегда валялись на полу под или рядом с этим стулом.

Итак, наследник Дятловских целиком обратился во внимание, даже лоб нахмурил, ведь от матери он получал только старательно отредактированную информацию о своей семье. Например, о том, что до встречи с бабушкой его родной дед состоял в браке с другой женщиной, он узнал, однажды погрузившись в сплетни кафедры. Тогда профессорский внук потерял землю под ногами и еле приволочился домой. Он впервые в жизни нахамил матери, после чего она не спала и плакала. Наследник известной фамилии требовал объяснений, но мама не произнесла ни слова, только, растирая глаза, просила его «остановиться». Сейчас он раскаивался и даже просил прощения над свежим холмом. Тогда, всего-то полтора года назад, можно было просто сесть рядом, посмотреть ей в глаза и расспросить обо всём.

— Так вот, — сказала Алла Николаевна, — упрямая она была, слон не сдвинет. Родители не справлялись. В кого такая? Ну да ладно. Как всё было. Я с Костей познакомилась в деканате, так забавно, и влюбилась тут же, но не растерялась, не покраснела, а твоя родительница в ступор ушла, ей тоже Костя понравился. Он такой симпатичный был, видный, плотненький. — Глаза у Аллы Николаевны заблестели, лицо посветлело. — И мы встречаться начали. Бог мой, второй курс, а он на четвёртом. Ну и закрутило нас. Дело к свадьбе. Костины родители сдались, он единственный у них был, поэтому присматривались ко мне с лупой, но приняли, не с распростёртыми объятиями, но приняли. А своих я перед фактом поставила, у меня с родителями отношения были без нежностей и антимоний, ты в курсе. Главное, Дятловские, перед ними я робела, когда Костю представляла. И знаешь, они так по-родственному, с душой, как будто настоящего зятя привечали. Костя их сразу полюбил, как родных. Вот так и началось. А Лерка-то смысл жизни терять стала, ногти грызть, зрение у неё упало тогда. Мы понять не могли, но я в глубине души догадывалась, что тоска её скрутила, замуж хотела. — Алла Николаевна стрельнула глазами в Альку. — А тут — раз, как в цирке, — воскликнула рассказчица, — Славик Кисель нарисовался! Да не просто, а с намерениями! Он на другом потоке учился. Пулей за него выскочила. В койку к нему, прости, скажу грубо, сразу прыгнула, чтобы родители не встряли. Не разобралась, даже не попыталась, что он за человек. Ой, бабуля твоя, Катерина Аркадьевна, царствие ей небесное, сколько переплакала на моём плече. «Дитя топится», — вот такие её слова.

— Всё безосновательно, — возразил профессорский внук. — Исходя из семейных преданий, бабушкина мать тоже не в восторге была от зятя, деда моего легендарного. Тоже на чьём-то плече «переплакала», однако человек сам должен решать, с кем ему жить, и никто вмешиваться не должен.

Алька закинул ногу за ногу и скрестил ладони на колене. Подбородок его чуть был приподнят, синие глаза блестели уверенностью. Алла смотрела на него и начинала терять зацементированную временем правоту.

— Ай, дитё же ты, дитё! — подскочила она на кровати, — А если человек этот молодой да глупый, добро ото зла отличить не может? Как его не уберечь? Батька-то твой — боров здоровый, выходец из села, в учёбе не первый был. В общаге жил. Вот и прикопался к глупой девчонке, профессорской дочке. Для него ведь главное было что? То, что она из семьи сливок, сливочная невеста, карамелька!

— А для вас? — спросил Алька, сощурив глаза.

— Что — для меня? — на мгновенье задумалась Алла Николаевна и понеслась дальше. — Да я как птица в стекло билась. «Лера, ему же регалии отца твоего нужны да прописка столичная». Может, я бы ситуацию и переломила, она доверяла мне, но дед твой сдался, мягкосердечным был, на поводу у дочери шёл, — вздохнула она и закрыла глаза. — У него страх был какой-то дочь потерять, любил её безумно.

— И что же он сказал? — поторопил уже рассказчицу Алька.

— Он сказал, — еле шевеля губами, отозвалась Алла. Ход повествования леденел, как река в лютый мороз, — «Пусть выходит, а мы из него человека сделаем… Я все усилия приложу. Будет у тебя, Валерия… достойный муж». — Она опустила голову.

— Да, — улыбнулся наследник знаменитой фамилии, — крутой дед у меня был.

Рассказчица тоже улыбнулась и продолжила философским тоном:

— Бог из Киселя не смог человека сделать, а пан Дятловский запросто. Только закончилась эта затея фиаско: тесть заболел, власть потерял, а зять заскучал и к другому удрал. Крышу себе нашёл повлиятельней. Перешёл из науки в госорганы и там своей кандидатской козыряет, которую ему, между прочим, профессор Дятловский настрочил.

«Актриса», — подумал Алька, а вслух сказал:

— Где-то и вы, тёть Алла, неправы. — Взгляд его пронзил собеседницу. — На данный момент Вячеслав Кисель со всех сторон положительный отец: дочерей любит, в кружки водит, косы научился плести. Жену любит. Обеспечивает. И вообще, они все здорово ладят, не ссорятся.

— Со всех сторон положительный отец не оставит сына ради лучшего корыта, — отрезала Алла. — Давай оставим этот разговор, а то я свирепею. — Собеседница поднялась с кровати и выпрямила спину. Последнее слово осталось за ней, — Пора мне уже. Пойдём провожаться.

На пороге она обняла любимчика и сказала:

— Ты, солнце моё, приезжай к нам послезавтра утром, пораньше, пойдём отстоим панихиду, а после на кладбище поедем. А если хочешь, приезжай завтра вечером, останешься ночевать, не придётся вставать так рано. Ты бы знал, как сердце болит тебя одного здесь оставлять. Пожил бы у нас, отогрелся душой. Да и мне спокойнее. Я уж сколько раз повторяла.

— Я не один, мама всегда со мной, — ответил Алька и обнял любимую тётушку. — Да и к экзаменам готовиться лучше в тишине, а то мы с нашими девчонками завалим всё: мы с Аней сессию, а Оля вступительные.

— Хорошо, позвони перед сном, не забудь, — перекрестила любимца Алла, приподнимаясь на носочках. — Мы тебе спокойной ночи пожелаем, — уже на лестнице пропела она.

В ответ Алька кивнул, белые волосы рассыпались на пробор, отчего гостья еле сдержала слёзы: ведь он так похож на Леру, и такой же упрямый.

II

Уже третью неделю Тимоша ходил в детский сад, вернее, на своём горбу его волочила мама. Так надо! Вера работает. Но малыш совсем ещё кроха! С горшком не ладит. И раздирали материнское сердце материнские чувства, но так надо.

Вчера на прогулке малыш прятался под скамейкой, а на музыке обозвал концертмейстера «вонючкой».

— Ну, что сегодня нам ожидать от вашего непредсказуемого ребёнка? — с улыбкой палача поинтересовалась воспитательница, ответив на приветствие Тимошиной мамы. Единственная седая прядь в чёрных кудряшках воспитательницы была наэлектризована возмущением. Но Вера держалась. Ещё за первую неделю самостоятельной жизни она научилась не краснеть и, не меняя порядка слов, теперь пересказала свою вчерашнюю покаянную речь. Воспитательница хмыкнула с пренебрежением, как будто проглотила соляной раствор, её выбеленная прядь, потеряв заряд, упала на выпуклость лба.

— За месяц никакой положительной динамики, — поморщилась она и втянула шею. — Скорее всего, придётся определить ребёнка в логопедическую группу. Я не дефектолог какой-нибудь, а специалист по здоровым детям с нормальным развитием и не намерена выполнять чужую работу.

Вера верит — сын здоров — и на вызов воспитательницы не отвечает. Так надо. Вера теперь не просто глава семьи, а пресс-секретарь крупнейшей в республике компании. Несчастный её друг, Валерий Леонидович, в прошлой своей жизни руководил этой компанией, целой страной под названием «Икар», а теперь вышел в тираж. Правда, его власти хватило устроить Веру на спокойную должность с высокой зарплатой. В её обязанности входило каждый день привозить отставному директору папку с документами на подпись и пить с ним чай. Что, конечно, было ненапряжно.

А на Олимп компании взошли два новых собственника: Снежана Валерьевна, дочь отставного директора, и Артём Александрович, сын личности, не известной никому, только ей, Вере Серебрянниковой, и бывшему директору.

Старожилы «Икара» упали духом, как прибитая градом трава. Не шелестела больше на чаепитиях многоголосая нива, в курилке не перемывали кости и не точили копья, а так, с опаской дым попускали — и юрк за рабочий стол, по клавишам стучать. Да и чаепитий-то нет, каждый со своим бокалом да за свой монитор. Новой сотруднице дружеских объятий никто не раскрывал, в ответ на её робкие вопросы все как один плечами пожимали, а кто и у виска крутил. И только директор по IT-технологиям, Лёва, оказывал ей знаки внимания, к неудовольствию другого директора, финансового, зовут которую Елена Юрьевна, единственная оставшаяся звезда «Икара». Это она с пристрастием изучала генеалогическое древо Веры, каждый его листик, ища корни Яновича. Это она не желала рядом с робкой Золушкой в очках, у которой на затылке болтается маленький хвостик, видеть своего подопечного принца, сисадмина «Икара», из которого она огранила настоящего директора по IT-технологиям, а на чело влепила печать — «мечта тёщи».

Елена Юрьевна внутри себя кипела — получается, Янович не сдержал слово. Обещал, что «отныне без вашего одобрения никто не ступит на порог «Икара», — и вот, вступил же, вернее, вступила, типичная простушка без опыта работы. И назначили ей приличные деньги за неприличный флирт. Разочарование от предательства подтачивало жизненные силы изящного локомотива компании. Но новую линию фронта главная женщина не спешила открывать — сердце было надорвано в баталиях со следователем. Она замуровала в глубине души лаву гнева, и только из добрых когда-то глаз то и дело прорывались теперь ядовитые языки пламени, и подопечный Лёва гадал, отчего его демократичная покровительница превратилась в тирана со скрипящими зубами.

Тяжёлая поступь новых собственников и вовсе перекроила сознание обворожительного финансового директора. История с любимчиком Лёвой отправилась в архив, когда новый и уже генеральный директор, крепкий молодчик с модной трёхдневной щетиной, ввалился в офис в окружении бритоголовой свиты, упакованной в чёрную кожу. Он демонстрировал подлинные документы и говорил гладко, представляя себя сотрудникам «Икара». За его спиной нервно маячила дочь отставного директора, тоже представитель новой власти. Два акционера с равными долями заняли кабинеты руководителей и открыли новую эру в истории «Икара», где Елене Юрьевне, невзирая на десять процентов от капитала, отвели почётное место безотказного костыля, на который без стеснения опирались. Она и это стерпела и крепко думала, как выстроить отношения с такими несимпатичными людьми.

Сердце её затосковало по Яновичу. Может, вернётся ещё? Народ слухи дурацкие распускал, будто он умом двинулся после того, как пьяная жена убила любовницу и сама на тот свет из окна шагнула, а Елена Юрьевна не верила. Она несколько раз возила документы ему на подпись. Конечно, Валерий был чёрным на вид, глаза печальные, но рассуждал хоть и по-новому, но здраво, и даже шутил на разные темы. Только последняя его шутка о передаче собственности в руки дочери и мистеру Икс Елене Юрьевне совсем не понравилась. Чутьё подсказывало, что кто-то срежиссировал последний акт предпринимательской деятельности Яновича, кто-то изменил курс «Икара». Опять вездесущий невидимка, присутствие которого она ощущала с самого первого рабочего дня.

Елена Юрьевна теряла силы, не было отрады даже дома: муж вместе с группой отбыл в Москву, покорять новые горизонты. Звонил рано утром и ночью, не раньше двух часов. Целый день он был недоступен — записывал новый альбом, много курил, мало спал, ел что попало, орал на группу до хрипоты. Доча — завалила тестирование, теперь из дома не желала ни ногой, или плакала, или висела в социальных сетях, отощала до безобразия, кости едва не прорывали тонкую кожу. Елена Юрьевна чувствовала себя в западне — все выходы заблокированы. Поэтому она часто закрывала глаза и представляла себя высокой скалой над бушующим морем.

Холод ночи опускается на землю. Мутные волны, распаляясь злобой, поднимаются всё выше и бьют скалу в грудь своими буйными головами, ветер завывает и тревожит каменную душу гордой красавицы. Он вопит, как подожжённый демон. Ветер взмывает в небо и рвёт луну, рассыпая повсюду серебро её осколков. Бушующие волны жадно расхватывают зеркальную россыпь и вступают друг с другом в смертельную схватку за небесное сокровище. Небо переполнено гневом — у него похитили свет души. Страшная месть спускается на землю — чёрные воины в грозовых облаках. Они громыхают доспехами и обнажают сверкающие мечи. Море стонет и просит пощады, но грозовое небо непреклонно — бесчисленная армия жестоко обрушивает в него земную твердь. И только высокая скала неподвижна в кипящем котле ненависти, она ждёт солнце. Когда-нибудь мрак отступит — и властелин света воцарится в мире.

…Петя с вытаращенными глазами ворвался в маленький кабинет финансовой скалы, и та вздрогнула — опять реальность.

— Петя, опять без стука! Я сколько раз просила…

Петя тянул гласные в словах и задыхался. После обыска язык не слушался его как прежде, нетающим куском льда застревали в горле слова, когда волнение накрывало его с головой. Петя вытягивал шею и размахивал руками. Елена Юрьевна сжала губы, чтобы не разреветься.

— Петя, — прошептала она, обхватывая его жилистые руки, — пойдём, просто покажи.

Петя потянул её к распахнутой двери кабинета, хозяин которого был закрыт в СИЗО. На днях здесь расположилась дочь Яновича, ей понравился вид из окна: многоярусный фонтан в граните и красная аллея, убегающая в сквер старых каштанов. У двери чирикала стайка местных курильщиц, с жадностью вдыхая желанный никотин. А внутри кабинета дребезжал голос Натальи Лазаревны. Дамы переглядывались и разводили руками: как сквозь свирепомордых охранников нового директора, Артёма Александровича, просочилась непрошеная гостья?

Снежана Валерьевна смотрела в окно, спина её была напряжена, а мочки ушей покраснели. Истеричные вопли родственницы хлестали по ней вдоль и поперёк.

Завидев повелительницу финансовых потоков, Наталья Лазаревна децибелы в голосе поубавила и толстенькой ладошкой без маникюра хлопнула по стеклянной столешнице.

«Опять призраки прошлого», — с досадой подумала Елена Юрьевна, а вслух бросила:

— Что вам нужно? Приём посетителей Снежана Валерьевна не ведёт!

Наталья Лазаревна подогнала остатки бровей, сохранившиеся после коррекции, к узкой переносице и попыталась отбрить выскочку-бухгалтера:

— Чего глаза растопырила? Командуешь не по должности! Я вам не посетительница какая-нибудь, а жена действующего акционера. И с вами, рядовой контрактницей, объясняться не намерена! — Зубки её, по виду молочные, дошкольные, сверкнули из-под вывернутых губ. — Болтай меньше! Работу свою делай — подай сюда зарплату мужа и документы, подтверждающие наше право собственности. И можешь валить. Что надо — племянница подпишет.

— Хм, будет исполнено, госпожа «жена действующего акционера», кстати, только гражданская, — смиряется рядовая контрактница. — Только — сущая безделица, ха-ха — свидетельство своё предъявите, которым ваш статус гражданский подтверждён.

Натаха прищурилась, наверное что-то заподозрив, а бухгалтерша-контрактница распрямила плечи и продолжила наседать:

— Да, и официальную доверенность на получение денежных средств доверителя не забудьте. Глупость такая. Но мы, знаете ли, только с документами работаем, как-то так. Уж простите, без свидетельства и доверенности не имею права денежные средства выдавать, закон, типа, запрещает.

Светлые глаза главной женщины стрельнули в посетительницу колючими льдинками. Наталья Лазаревна съёжилась и прильнула к племяннице, которая отвернулась от окна и глаз не сводила теперь с баталии. Стайка курильщиц тоже глаза вытаращила, и не дышал никто. К ним подлетали новые сотрудницы и выглядывали из-за их спин.

— Э-э! Поговори. Поговори, — огрызнулась-таки Наталья Лазаревна. — Снежка, — дёрнула она племянницу за рукав офисного пиджака, — скажи этой, пусть Санькино бабло тащит! Я теперь акционерка! Понятно?

Но Елена Премудрая не сдалась. Она уловила распаляющийся гнев в тёмных глазах наследницы Яновича и виртуозно доиграла свою партию.

— О, Наталья Лазаревна, почему бы вам не отправиться к посольству Великобритании и не объявить себя королевой? Гораздо престижней, а основания те же.

Дамы в дверном проёме покатились со смеху, а наследница Яновича обрела наконец дар речи.

— Ну что, выставила себя на посмешище? — выпалила она. — Иди домой! И объявления читай о найме. Я тебе денег не дам, понятно? Достала ты меня! Только доллары у тебя в мозгах, и в душе, и вообще.

Дамы замолчали и расступились. В проёме вместе с Петей нарисовался терминатор-охранник, чёрные глаза которого пронзали присутствующих тоской. В системной памяти его бритой головы запечатлелся двуликий образ английской королевы и гражданской жены отставного акционера. Одним кивком он помог образу найти выход, а на крыльце расправил кудряшки на её голове и с удовольствием хлопнул по её могучему плечу.

— Забудь сюда дорогу, — слетело с его белых губ напутствие, и дверь навеки затворилась за спиной супруги закрытого в СИЗО Гацко.

Дождь не накрапывал, а полил сразу, как только Наталью Лазаревну выдворили из офиса. На мутных стеклянных стенах бизнес-центра проступили капли и побежали ручейками к земле, замурованной в асфальт. Изгнанница посмотрела на небо и заплакала, впервые с детских лет. Хотя сложно было разобрать, слёзы это на щеках или дождевые капли.

III

— Упокой, Господи, души усопших раб твоих. — В молитвенном пении священник и все предстоящие с ним просят Господа помиловать своих родственников, ушедших в мир иной, и даровать им царствие небесное. Живое пламя восковых свечей горит в руках у каждого, кто служит панихиду. Богатые мужские голоса нашли дорогу к сердцам молящихся и устремились ввысь, где мёртвых нет, а живы все, соединяя эти сердца с горним миром. Так разлучённые на матушке-земле встречаются на поминальной службе, соединяются в вечности родные.

Захваченная мистическим действом Алла ощутила невесомость, слёзы катились по её щекам. Когда, зачем в несправедливом мире поселилась смерть и разлучает беспощадно родителей с детьми, мужей с жёнами, братьев с сёстрами? И Леру с нею разлучила…

Закончилась панихида. Льющийся из кадила дымок таял в воздухе пред взорами святых ликов, спокойная тишина опускалась на плечи прихожан. Вот с клироса спустились, крестясь пред алтарём, певчие, люди молодые и славные. Они вновь обрели плоть, а ещё мгновение назад были ангелами, славящими Бога. Священник поклонился братьям и сёстрам и всех благословил. Рабы Божии потянулись к выходу. Самая красивая из прихожанок, просто образец того, как надо выглядеть на траурной церемонии, подводит своего юного беловолосого спутника к подсвечнику на канунном столе. Одновременно они вонзили горящие свечи в тёплый песок, чтобы восковые свидетели скорби продолжили заупокойную молитву. Как в замедленной съёмке, красавица и юный блондин вышли из храма, перекрестясь. Свидание с рабой Божией Варварой было закончено.

— Ей ведь легче, правда? Она же услышала наши молитвы? — едва сдерживая слёзы, спросил юный блондин у своей спутницы, которая по-матерински обняла его.

— Конечно, сынок, Бог услышал наши молитвы, и ей стало радостно. Ты же почувствовал сам?

Красавица позволила сбежать по щекам паре слезинок и прикоснулась к щекам растерянного любимчика. Юноша обхватил её ладони, в ответ сердце красавицы выдало жаркий импульс, согревший её и его. Лицо молодого человека ожило, и он задышал полной грудью.

— Да, сейчас я чувствую, будто провёл с ней целое утро, — возбуждённо зашептал он. — Сегодня суббота, и мне кажется, что я сейчас ухожу на занятия, а мама только что проводила меня, сытого и одетого, и стоит в открытом окне. И стоит мне обернуться — тут же взмахнёт рукой.

Слёзы, не подчиняясь приказу волевой красавицы, уже ручейками полились по безупречному макияжу. Сбегая от себя, она потянула своего беловолосого спутника в тень вековых берёз, на садовую скамью.

— Рай на земле начинается именно здесь, — слабым голосом произнесла непраздная красавица, утешая названного сына, — внутри церковной ограды.

И она была от истины недалека. Белокаменную церковь окружили ковры зелени, на них расположились затейливые клумбы с разноцветными кустиками, плантация махровых роз с толстыми стеблями, благоухание которых было разлито в воздухе. Гладкие камни красной брусчатки отделяют храм от берёзовой рощи, которая трепещет даже в безветрие. На одной из множества садовых скамей, недалеко от детской площадки, сидит красивая женщина, шаль цвета прозрачной ночи сползает с её ярких каштановых волос. Женщина положила голову на плечо сияющему юноше. Волосы его такие платиново-белые, что хочется прикоснуться и ощутить их шёлк ладонью.

Сияющий юноша скользит взглядом по стенам храма, по огромным витражным окнам высотой во все три этажа. У входа — икона с ясным ликом Спасителя, выложенная эмалевой мозаикой. Господь взирает строго, болеет, почему мы не радеем о своём спасении? Прости нас, Боже!

Напротив ворот всегда оживлённо, здесь в стилизованной под фонтан купели все желающие пьют и запасаются упоительной ледяной водой из святого источника.

Пока юноша наслаждается архитектурой церкви, его спутница наблюдает, как люди с чашками и канистрами сменяют друг друга у источника. Вода вкрадчиво поёт, и не слышно людских голосов. Непраздная красавица шепчет юноше нежности и поглаживает его плечо, отчего тот размяк, словно котёнок на солнышке. И вот глаза и плечи её напряглись, как будто она увидела чудо.

И правда, красавица сбросила шаль и смотрела теперь напряжённо на двух мужчин — на вид обоим под пятьдесят, они умывают лица в святом источнике. Один из них, приятный и светловолосый, облачён в немыслимо дорогой спортивный костюм и фирменные кроссовки, из распахнутой мастерки выпятился его круглый живот. Другой — широкоплечий статный брюнет, ростом под два метра, в расстёгнутом плаще песочного цвета.

Когда мужчина в спортивном костюме встретился с ней взглядом, она подскочила и, ухватив за руку своего подопечного, потянула его навстречу судьбе. Юноша заупрямился, но, видя волнение красавицы, засеменил рядом. В одном из мужчин, одетом в спортивный костюм, он узнал своего приятеля и улыбнулся, но тут же почувствовал, как по нервам и жилам побежали мурашки от взгляда смуглого незнакомца, который стоял рядом с приятелем.

— Кто это пришёл с Константином Ивановичем? — спросил он у красавицы на ушко.

— Это к тебе, милый. Сейчас узнаешь, идём быстрее, — приоткрыла тайну она.

Когда пара почти приблизилась к святому источнику, ноги непраздной женщины отяжелели.

— Костя, — окликнула она мужчину в спортивном костюме, — мы здесь!

Миловидный мужчина взял под руку своего умытого святой водой товарища, и они подошли к взволнованной паре.

— Здравствуйте, дорогие мои, — профессиональным баритоном затянул король турбизнеса. — Разрешите представить вам нашего заморского гостя, моего доброго друга и земляка — Дятловского Евгения Николаевича, профессора Стэнфорда, между прочим!

Представляемый источал дружелюбие и улыбался во все тридцать два сияющих белизной зуба.

— Алла? — импульсивно обнял он непраздную женщину и поцеловал её. Та улыбнулась и придавленным голосом пискнула. Массивными ладонями он сжал руку юноши и, вглядываясь в его искренние растерянные глаза, сразу словно проник в его душу.

Опустив логическую паузу, Константин Иванович продолжил:

— Евгений Николаевич прибыл к нам из США специально для встречи с тобой, Александр, ты ведь тоже Дятловский.

У Альки в глазах искрами замелькали догадки.

— Константин прав! — с достоинством произнёс заморский гость. — Я вернулся в Минск только по этой причине. Но! — Он взмахнул головой, и колечки чёрных, как смоль, волос, дрогнули на его шее и спине. — Изначально меня растрогал чудный женский голос, который через телефон поманил меня на родину. У меня выросли крылья, и я примчался, мечтая увидеть его обладательницу.

Обладательница манящего голоса улыбнулась, как светская дама, и ответила:

— Спасибо, что приняли приглашение, Евгений Николаевич, я тоже рада знакомству. — На щеках её загорелся румянец, как на боках спелого яблочка. Переведя дух, она сказала: — А-а-а… наш Алик, Александр… он учится на физическом факультете БГУ, продолжает династию. Его знают все преподаватели, поэтому приходится нелегко, надо учиться только на отлично. Авторитет деда и дяди, понимаете?

— Деда? — напряг спину заморский гость. — Конечно. Но мои скромные заслуги очаровательнейшая из женщин преувеличивает. Евгения Дятловского на родине забыли. Я отсутствовал больше двадцати лет. А вы, Алла, тоже учились на физическом? — поинтересовался профессор, обжигая собеседницу дерзким взглядом узких, почти монголоидных глаз.

— Ой, что вы, я с физикой так сильно не дружила, как с вашей сестрой, Валерией. Мы с ней окончили университет радиоэлектроники и информатики. Бывший РТИ, помните? По специальности «искусственный интеллект». Тогда это было в высшей степени креативно. Лера была лучшей на курсе, красный диплом получила. Вот какие у Дятловских гены. Алька тоже очень способный, очень! — всплеснула руками Алла. — Он должен многого добиться!

Алька похолодел внутри от смущения. Реклама собственной особы вызвала в нём протест, который он не мог выразить, поэтому он вплотную приблизился к Константину Ивановичу и прильнул к его плечу.

Тот тут же вступил в разговор, намекая, что тоже не лыком шит:

— Уважаемые господа, пройдёмте к машине, продолжим разговор по пути.

— Конечно, с удовольствием, — первым отозвался профессор и тут же обратился к юноше: — Александр, позволишь мне называть тебя на «ты»?

Алька осторожно кивнул в ответ и почти сразу выпал из реального мира, с этой минуты его душа внимала только словам нового родственника.

— Спасибо. Хочу поближе познакомиться с тобой, подружиться. Ведь я твой дядя, родной. — Профессор хлопнул юношу по плечу, и они двинулись по гладкой дорожке из красной брусчатки, оставляя за спинами чету Задорожных. Вековые берёзы потянули к ним гибкие руки-ветви и осыпали золотистой пыльцой. — Ты уже понял? — спросил профессор хорошо поставленным голосом артиста и, не ожидая ответа, продолжил: — Мой отец, Дятловский Николай Николаевич, приходится тебе родным дедом. Так сложилось, что мы с тобой не познакомились раньше, о чём я сожалею. — Профессор прижал свою мощную ладонь к груди. — Все эти годы можно было как-то участвовать в твоей жизни. Сейчас пришло время исправлять ошибки. Если ты, Алекс, не против, я хотел бы остановиться у тебя дома.

Алька кивнул и протянул руку кровному дяде. С первой минуты знакомства Дятловский уже опекал младшего из своей оскудевшей династии и буквально заворожил юношу.

— Да. — Профессор был убедительнее святого отца на проповеди. — Так мы сможем узнать друг друга и понять, как жить дальше, — схитрил он. «Как жить дальше», профессор уже обсудил с супругой месяц назад, но, чтобы войти в доверие, надо создать мальчику иллюзию выбора.

Сердце юного Дятловского трепетало: оказывается, у него есть на земле родной человек — сын его любимого деда, брат его лучшей в мире матери! И он здесь, держит за руку, смотрит в глаза!

На расстоянии пяти шагов чета Задорожных осторожно ступала вслед счастливым Дятловским. На первый взгляд, Задорожные держали дистанцию по соображениям тактичности, но если прислушаться, то можно было понять — Алла проводит воспитательную беседу.

— Как ты вырядился, Костя? — назидательно шипит супруга. — Ты соображаешь? Профессор из Америки, а у нас спортивный костюм! Что он подумает?

— Киса, мы же едем на кладбище! — отбивается супруг. — Да и в машине удобней за всё в спортивном.

— Вот именно! На кладбище, а не на стадион, — вскипела супруга. — Посмотри, наш гость в трауре: хоть и в джинсах, но в чёрных. Интеллигентный человек понимает глубину происходящего. Алика я достойно одела. Обрати внимание на меня, свою жену. Я ведь не в пижаме, хотя в ней удобней «за всё», — передразнила она мужа, — ехать в машине. На мне подходящий случаю костюм, безупречная обувь. Почему ты не надел то, что я выгладила тебе вчера? — Даже стальной голос не мог выразить всего возмущения справедливого сердца Аллы.

— Киса, — взмолился супруг, — не начинай. Я надел. А потом снял, когда из аэропорта приехали. Так что, едва сойдя из трапа, профессор лицезрел и мой пиджак, и мой галстук. Теперь пусть смотрит на тебя, а я отдыхаю, — выкрутился Костя и примкнул к семье Дятловских. Алле Николаевне оставалось только, раздувая ноздри, догонять друзей и последней запрыгивать в автомобиль мужа.

Красная «Тойота» с радушием приняла друзей: впереди — чета Задорожных, а на заднем сиденье — воссоединившаяся династия Дятловских. Евгений Николаевич без смущения занял большую часть сиденья и с удовольствием рассматривал своё отражение в водительском зеркале.

— Друзья мои, — нараспев произнёс он, — боюсь показаться нескромным, но я здесь как частное лицо, поэтому прошу сохранить в тайне моё… Как правильно по-русски сказать? М-м-м… Профессиональное лицо, так?

— Суть ясна, Евгений. Для любопытствующих — вы просто рядовой зарубежный учёный, а ещё лучше — лаборант. О’кей? — развеселил всех Константин.

— О’кей! — рассмеялся профессор. Широкая белозубая улыбка опять заиграла на его лице. Несмотря на долгий перелёт, старший Дятловский выглядел безупречно, только глаза сузились от усталости.

Машина тронулась, и профессор прилип к боковому окну, не отрывая взгляда от родных пейзажей, выплёскивая в салон восхищение берёзовой рощей, зеленеющими полями, гребнем синего леса, вросшего в линию горизонта.

Потом, усилив голос, старший Дятловский расправил грудь и попросил Аллу завтра же вернуться в храм, чтобы послушать хоровое пение. Алла переглянулась с любимчиком: оказывается, и профессор, и Константин Иванович на службе постояли-таки. Но заморский профессор и словом не обмолвился об этом. Едва перешагнув порог храма, он схватился за сердце и сжал руку Константина Ивановича. Над общим уровнем роста прихожан возвышалась платиновая голова юноши, в неё и упёрся взглядом тогда старший Дятловский. Он пожирал глазами молодого человека и порывисто дышал, отчего душа Константина Ивановича ушла в пятки, поэтому он поспешил вывести профессора наружу и накормить его валидолом. Не осенив себя крестным знаменьем, друзья выскользнули из храма и потянулись к источнику святой воды, в живительной прохладе которой заморский гость смыл нахлынувшую тяжёлую тоску.

«Мистер Дятловски» был высоким и статным, как его отец. Алла украдкой вглядывалась в зеркало на лобовом стекле, куда удачно вписалось лицо профессора, и искала в нём сходство с Лерой или Николаем Николаевичем.

Смуглая кожа, узкие глаза и скулы не являлись фамильными признаками рода Дятловских, как и завитки чёрных волос, падающих на шею. При жизни профессор Дятловский копался в истории своих предков и с важностью констатировал, что потомственные Дятловские все как один высокие синеглазые блондины, кожа у которых такая белая, что и не переносит открытого солнца.

— Папа всегда очищал теорию от ненужных фактов, — произнёс вдруг заморский профессор, поймав взглядом глаза Аллы, буравящие зеркало. Алла вздрогнула и повернулась к нему лицом.

— Вы… совсем другой Дятловский, — сбивчиво проговорила она и опустила взгляд.

— Я сын своего отца, — ответил он, расправив плечи. — Профессор Дятловский намеренно, для красоты, для стройности своей династической теории, позабыл рассказать, что его родная бабушка была настоящей цыганкой, смуглой, кареглазой, как я, правда, роста маленького. Звали её Офелия, как невесту Гамлета. — Рассказчик раскинул руки по длине спинки сиденья и с удовольствием впитывал восхищённое изумление слушателей.

IV

Каждое утро нового рабочего дня Снежана Валерьевна встречает у окна своего кабинета. Волосы уложены в тяжёлый пучок на затылке, на лбу — протестует завитая прядь, не укладываясь в новый порядок причёски, твердя категоричное «нет» шпилькам и заколкам. Шею сдавливает толстая цепь серебра — ни вздохнуть полной грудью, ни всплакнуть.

Снежана Валерьевна смотрит на крыльцо бизнес-центра, где её отцу принадлежал целый высокий этаж, на котором и расположился офис «Икара». Кому сейчас принадлежит эта бесконечная череда кабинетов и туалетов, Снежана Валерьевна не знает или не помнит. Главное, ей это уже неинтересно. В стеклянные двери затекает поток одетых в костюмы людей, пол которых определяется в основном по галстуку. Ещё каких-нибудь полчаса — и поток иссякнет. Тогда Снежана Валерьевна вернётся за рабочий стол и выпьет остывшего кофе. А сейчас она ищет глазами кого-то и кусает губы. Совсем недавно, кажется ещё вчера, здесь, на крыльце, стояла под дождём женщина с намокшими кудрями, толстые бока её вздрагивали как желе.

Снежана Валерьевна с тоской перевела взгляд на рабочий стол. Платёжки и договора, письма, запрос из налоговой… Бумажка к бумажке, папка на папке. Зачем она голову ломала в универе пять лет? Платформы изучала, графику компьютерную? Вот если бы ей к Лёве под крыло — там можно базы данных сопровождать, с сайтом баловаться, дизайн менять или, на самый худой конец, сети администрировать. Но серый кардинал «Икара» расставил фигуры по своему усмотрению. Снежану превратил в чёрного ферзя, заточил в мрачном замке и велел присматривать за королём, своим родным сыном, неловко ступающим по шахматному полю.

А ей сбежать хочется в студенческое прошлое, на лекцию, семинар, экзамен! Старосту обнять и сокурсников, а после — умчаться на свидание к Сергею. Но чёрному ферзю выход из замка навеки закрыт, только окно. Что есть силы разогналась шахматная королева и руки раскинула, но… звякнуло одно из колец цепи, обвивающей стопу, и тут же та потянула вниз другую воспарившую ногу. Рухнула узница на камень пола, на цепи, — вот и окончен полёт. Звон кандалов тревожит сырой, подгнивший воздух замка.

Дверь отворилась без стука, Снежана вздрогнула. В кабинет прошмыгнула долговязая секретарша — последнее приобретение отца. Лена. Такая худенькая, что Снежана, оглядывая её нитяную талию, прикидывает — и где же там помещается желудочно-кишечный тракт?

Лена улыбается модельно. А как же ещё? Кто ещё в этом питомнике для родичей силовиков претендует на корону «Мисс «Икар»? Снежана отвела взгляд — улыбка секретарши, конечно, артистичная, но зубы… как они растут параллельно полу?

Не разгибая колен, подпрыгивая на носочках монолитных, с огромной платформой туфель, Лена приблизилась к письменному столу Снежаны Валерьевны и, задыхаясь, прошептала:

— Слушай, можно я покурю у тебя? А то в коридоре запретили, и в туалете, а на улицу идти влом.

На всякий пожарный Снежана оглядела себя в зеркале, по приказу Гацко встроенном в шкаф. Ну что ж, хороша, стройна, бела, только не румяна.

— Валяй! — согласилась она и закинула ногу за ногу — А кто запретил? Утром свежий дым с лестницы сочился. Уж не ты ли?

— И без меня хватает, — ляпнула Лена, прикуривая и открывая окно. — Я вообще опоздала.

Снежана сморщила лицо: любая курящая женщина ей всякий раз напоминала покойную мать.

— Это директор, — пускает дым Лена, сидя на подоконнике, — Артём Саныч решил дисциплину выстроить в соответствии с новым республиканским правовым актом. Он же юрист, теперь у нас всё будет по правилам.

Слово «у нас» резануло Снежане слух, и она нахмурила брови.

— Слушай, может, выпьем по глоточку? — осмелела непрошеная гостья. — А то у меня такой стресс, работать не могу, буквы на экране расплываются.

Для убедительности секретарша выкатила из-под начернённых век глаза.

— Бухло в коридоре тоже под запретом? — съязвила Снежана.

Сверкнув зубками-лопатками, Лена рассмеялась.

— Ну как же смешно, какая же ты юмористка, какая… — гнусавит Лена. — Это домик Гацко… Я знаю, где спрятана бутылка виски. Бухнёшь со мной?

Не дожидаясь согласия, она вытянула из тайной глубины книжного шкафа початую бутылку и приложилась к ней. От изумления классический пиджак Снежаны пополз вниз по опустившимся плечам.

— Обожаю виски, — пропела Лена, протягивая импровизированную чашу дружбы представительнице нового руководства.

На автомате Снежана ответила молчаливым отказом, хлопая ресницами. А Лена с наслаждением, с придыханием приложилась ещё раз к горлышку бутылки и опять протянула ту Снежане. И со второго раза та вдруг приняла предложение. Так же лихо загнать в себя смрадную жидкость у неё не вышло, но грамм двадцать пять она всё же проглотила и чуть не задохнулась.

— Дыши глубже, — посоветовала Лена и подняла подбородок. Ей в кайф выпускать колечки дыма изо рта. — Хорошо посидели, — резюмировала она. — Ты это, окно не закрывай пока, пусть запах выветрится. Я побежала, до скорого, — профальцетила модель местного значения. Снежана кивнула.

V

— Век прабабушки был недолог. Она родила только одного ребёнка, моего деда Николая, которого я не помню, и умерла совсем юной. Говорят, её прокляли сородичи за непослушание семье. Офелия сбежала из табора, самовольно вышла замуж, и этим навлекла на себя гнев ромалов. Я, её правнук, восхищён этой смелой женщиной, умела она любить и гореть. Ради любимого пожертвовала всем, это так несовременно. Прадед очень страдал, болел, сильно исхудал. Со временем женился и нарожал ещё детей. Наш дед, — заморский профессор обнял Александра за плечи, — мачеху не любил и сестёр не признавал. Вот какое семейное предание! Я уродился в Офелию. Как услышу цыганские песни, душа рвётся на волю! Из меня вышел бы отличный цыганский барон!

Барон щёлкнул пальцами, и восторженные слушатели рассмеялись, а Алла подумала: «Правда, есть что-то гипнотическое в этих бездонных глазах».

— Но в целом отец прав, — продолжил вдохновлённый вниманием профессор. — Дятловские — все блонды. У меня тоже был сын, — рассказчик сдвинул густые брови к переносице и кашлянул, — Дэвид, беленький, рост под два метра, выше меня. Я нахожу много сходства с Алексом. Но об этом позже.

Константин Иванович бросил взгляд на зеркало и закусил губы — лицо гостя исказила боль. Как вернуть беседе прежний энтузиазм?

— Евгений, — с улыбкой произнёс он, — вы так давно, уже полжизни, в Соединённых Штатах. Расскажите нам про Америку. Про ваше бытие. Очень любопытно.

Константин Иванович опять посмотрел в зеркало — на лице гостя лежит маска недоступности, завитки горделиво отпрянули с высокого лба.

— Мне кажется, что я… до сих пор не адаптировался к жизни в этой стране, — заговорил нараспев заморский профессор, усиливая ударение на последнем слове предложения. — Язык стал родным, есть счёт в банке, хороший дом, но американцем я не стал. — Он опять ударил голосом в последнее слово, так, что оно зазвенело. — И не стремлюсь. ТВ смотрю изредка, и только русскоязычные каналы, их книг не читаю — любой бестселлер американского писателя мне представляется невообразимо скучным. Хотя… Когда есть время побездельничать, предпочитаю «Шерлока Холмса», открываю страницу наугад и погружаюсь в мир, где тайное становится явным на профессиональной основе. А если наскучит, чего почти не бывает, тогда — любой самый примитивный детектив русского автора, лёжа в саду, разумеется. Вообще, я люблю быть только в своём сказочно красивом саду, да и пределы планеты Стэнфорд предпочитаю не покидать. Даже за покупками Марина одна ездит, моя супруга. Обычно в небольшой городок — Пало-Альто. Это ближайшей к университету островок цивилизации. Мне этот город не нравится. Ненавижу там бывать!

— Ну, Евгений, вы оригинал! — хмыкнул Костя, к лютому недовольству супруги. — В этом небольшом городке один из самых высоких в США уровней дохода на душу населения! Город богачей! Силиконовая долина! Это же не островок, а центр мировой цивилизации!

Профессор, конечно, ни на минуту не усомнился в своих убеждениях, но мнение нового друга выслушал с уважением. Отвечая Константину, он снизил пафос повествования и придал голосу преподавательский оттенок:

— По этой причине цены запредельно высокие. Например, самые обычные дома стоят от миллиона долларов. Каждый второй житель ездит на «Шевроле Корвет», просто потому, что боится упасть лицом в грязь. Ну чем не ярмарка тщеславия? Царство иллюзий, где кажется, что на свете вообще нет бедных, голодных и несчастных.

Константин тут же представил себя за рулём «Шевроле Корвет» и резко прибавил скорость. «Тойота» покорилась.

— Надо же! Какой рай! — Он оторвал руки от руля.

Супруга взглядом попыталась блокировать бездуховную речь благоверного, но Костя уже не видел дороги. Перед его глазами — широкий низкий кузов ураганного «Корвета», окрашенного в цвет желтка деревенского куриного яйца. Умопомрачительное ускорение вынесло помолодевшего Константина в воображении в полёт на вертикальный горный серпантин.

— Да вы счастливчик! Я бы полжизни отдал… погонять на таком… на таком, когда все пятьсот пять лошадей раскручивают задние колёса.

Евгений Николаевич сосредоточил взгляд на Костином полысевшем затылке, как будто желал проникнуть в его сознание, минуя занавес слов и эмоций.

— Хм, Константин, — задумался он, — вероятно, я некорректно довёл до вашего слуха свою мысль. В таком спорткаре я не сиживал. Вот так как-то. У нас с Мариной шестисотый «Мерседес», и это не айс. Пустячок, знаете ли. Но я люблю «Мерседесы», советский инстинкт. Правда, за штурвалом всегда Марина, ненавижу драйверское дело, стараюсь по возможности вообще избегать поездок на автомобиле. Видите, я совсем не типичный американец, который сегодня без машины во двор к соседу не попадёт.

Алла развернулась лицом к пассажирам заднего сиденья и выпалила первое, что пришло ей в голову, чтобы опередить Костю и сдержать неуместный разговор.

— Евгений Николаевич, а ваши друзья, коллеги — выходцы из России — как? Как они ощущают себя в далёком от родины краю?

Костя, скрипя зубами, принял шах от беременной жены и сбавил скорость, разочарованный несправедливым насильственным перемещением его из пилотского кресла «Корвета» в домашнее сиденье «Тойоты». Профессор как будто не заметил семейного поединка и улыбнулся.

— Как-то по-разному. В основном оставляют защищённой и неприкосновенной свою духовную территорию, но и правилам подчиняются. Но мне сложно обобщить, вне работы с друзьями почти не встречаюсь, нет желания. Да и с супругой мы затворники. Сумасшедшая занятость в университете. И… я скорее гражданин Стэнфорда, чем США. Вот о Стэнфорде я могу рассказать гораздо больше, чем о стране проживания. Без университета моё пребывание в Штатах вообще не имеет никакого смысла. Стэнфорд — моя родина, которую я люблю и ей патриотически предан. — Заморский профессор вздёрнул подбородок. — И я хочу, чтобы вы хорошо поняли: если б университет включался в территорию Беларуси, меня это устраивало бы гораздо больше.

Алла и Александр переглянулись, и оба уставились на старшего Дятловского, который сиял, как известный светлый луч в тёмном царстве.

За окнами покорной «Тойоты» выросли зубчатые стены елового леса. Как «Красная стрела» неслась «Тойота» по дороге, прильнувшей к подножью мохнатых красавиц, исколовших своим хвойным начёсом небесное лоно.

— Евгений Николаевич, — проворковала хозяйка покорной «Тойоты», обращаясь к застывшему у окна гостю, — расскажите нам о Стэнфорде. Я умираю от любопытства!

Казалось, заморский профессор только и ждал такой просьбы. Он с любовью хлопнул по плечу новообретённого родственника и начал повествование:

— Пожалуй, начнём с истории, она удивительно трогательная. Жил-был в девятнадцатом веке потрясающе хороший человек — Леланд Стэнфорд. Почему «хороший», спросите вы. Потому что он очень любил жену, сына, своё дело, как и я, как множество нормальных людей планеты. Леланд был железнодорожным предпринимателем, очень успешным. Насколько я помню, ему удалось выбиться из нищеты. Бог помогал Стэнфорду, потому что он был человеком не только одарённым, но и честным, нравственным и неравнодушным, жил и трудился не для себя. Люди уважали его, перенимали стиль жизни. Исключительные личные качества Леланда поставили его на пьедестал губернаторства, а после привели и в Сенат. Но однажды в его дом постучалось горе, настолько сильное, насколько возможно в нашей человеческой жизни, — умер подростком его единственный сын, Леланд-младший. Стэнфорды были неутешны. Но даже в такой ситуации они нашли ресурсы в душе и стали отдавать себя другим людям с ещё большим энтузиазмом. Так появился университет Стэнфорд, построенный ими для счастья других детей в память об их собственном сыне. Супруги пригласили Фредерика Лоу Олмстеда, известного ландшафтного дизайнера, который создал центральный парк Нью-Йорка. Вместе они сотворили интересный, неповторимый облик университета. И по сей день Стэнфорд внешне не похож на другие известные школы. На содержание всей этой райской красоты уходят огромные средства. А здания спроектировал тоже гений, архитектор Чарльз Парлин из Бостона! Стиль калифорнийских католических миссий и ричардсоновский неороманский стиль, — профессор всплеснул руками, — гениальный архитектор соединил идеально. Кампус стоит на равнине между холмами, далеко от города. В самом центре — один огромный куб с внутренним двором. А «сердце» университета — церковь, она подпирает небо, бездонное. Солнце, цветы, пальмы и даже белки будто созданы друг для друга, — на одном дыхании вымолвил профессор и закашлялся. Александр тут же протянул ему бутылку с водой. Алла взволнованно задышала.

— Благодарю, друзья мои, — сорванным голосом сказал старший Дятловский и, закрыв узкие глаза, припал к горлышку, откуда в его пересохшее горло полилась святая вода.

— Но что более всего меня подкупает, — закручивая огромной ладонью крышку, сказал оживший профессор, — так это присутствие живой модели образа жизни самих основателей, Стэнфорд — это и человеческая школа.

— Занятно, — вымолвил Константин Иванович и тут же был послан в нокаут взглядом жены.

— Весьма, — согласился профессор. — Там учат не бояться показать людям, которые рядом с тобой, свою слабость, учат настоящим братским человеческим взаимоотношениям. Человек человеку волк — это не про наш университет. У нас правит бескорыстие. И это отличает Стэнфорд от всего мира, в котором любовь остывает, а прагматизм набирает силу. Обыкновенное стяжательство любой ценой.

— С трудом верится, — отмахнулся Костя от жены. — Может, вы, Евгений, хватили лишку про бескорыстие, нестяжательство? В Стэнфорде учатся ребята очень «крутые», типичные яппи. Их родители, насколько я помню, тысяч по шестьдесят долларов в год выкладывают, и это только за учёбу, плюс жильё, машины дорогущие и т. д. и т. п.

— О, Константин, — задумался старший Дятловский, — разве я могу спорить? Сегодня невозможно жить без денег. Я хотел сказать, что деньги в Стэнфорде остаются просто деньгами, обычным удобным средством, обеспечивающим материальную составляющую университета. Но создавался он любовью сердец семьи Стэнфордов не для извлечения финансовой выгоды. В этом соль. Вероятно, если бы основатели были одержимы корыстью, то на месте университета выросла бы современная финансовая корпорация, лукаво раздувающая собственные активы в рамках законов, ею же пролоббированных. Но, наоборот, здесь мы видим абсолютный альтруизм, абсолютную любовь. Вдумайтесь только, какая всепобеждающая сила любви работает в Стэнфорде. — Заморский профессор перешёл ко второй части повествования. — Когда её муж умер, Джейн Стэнфорд оказалась в очень тяжёлом положении: разразился экономический кризис, начались разбирательства по поводу предпринимательской деятельности покойного Стэнфорда. Кто только ни давил на эту хрупкую женщину, вынуждал отказаться от мечты и закрыть университет, но она не сломалась! Джейн продала часть принадлежавших ей акций железнодорожных компаний, даже сократила личную обслугу и личные расходы, но продолжала финансировать своё детище, выделив на эти цели целых одиннадцать миллионов тех ещё, настоящих долларов. Президент Джордан писал об этом: «Судьба университета висела на одной тоненькой ниточке — любви женщины». Вглядитесь — тонкая ниточка любви преодолевает последствия кризиса и глобально приумножает изначальный потенциал. — Профессор перевёл дух и, разрывая взглядом пространство, продолжил: — А сегодня на ниточке любви Джейн набирает мощь Силиконовая долина. Уверяю вас, если бы не священные принципы губернатора Леланда, закреплённые в завещании, никогда не продавать университетских земель, такое явление никогда не проявилось бы в мире людей. Всё самое великое рождалось и рождается только в любви, там, где отсутствует порок жадности и наживы. Как для человеческой души, так и для цивилизации губительны не деньги, не их количество на банковском счету, а отношение к ним, то чувство, которое взращивает сам человек. Допустим, перед нами нестяжатель-бомж. Разве он образец человека, творящего добро? А уже не раз упомянутый мной богач, губернатор Леланд Стэнфорд? Вот чему учат в Стэнфорде — Глаза профессора засияли, речь лилась свободно, вдохновенно, даже припухшие нижние веки вдруг расправились.

Александр смотрел обожающим взглядом на новообретённого родственника, юное сердце стряхнуло броню недоверия и забилось в такт монологу страстного оратора.

— Поэтому здесь живая наука, — провозгласил заморский профессор и поднял указательный палец, — и это самое главное, энергетический стержень Стэнфорда. Наш девиз: Die Luft der Freiheit weht. «Веет ветер свободы». Его придумал основатель. Правда великолепно? Всем надо учиться оставаться свободными, не порабощаться деньгами, славой, удовольствиями.

— Не хочется вас разочаровывать, профессор, — сказал оказавшийся в этот момент свободным от сдерживающей магии жены Костя, расставив вокруг ударного слова «профессор» паузы из вздохов, — но такая наука нам не впрок. Мой бизнес существует потому, что я кормлю жадность чиновников. И это энергетический стержень нашей современной жизни, — подвёл итог он.

Старший Дятловский не разочаровался, нет, он, растянув рот в улыбке, произнёс:

— Значит, вы очень любите своё дело, красавицу-жену, да и просто жизнь, раз в таком вражеском окружении смогли достойно выстоять. Любовь — секрет вашего успеха, Константин! Приумножайте её! Рядом с такой женщиной, — Евгений Николаевич любезно обозначил Аллу, — это совсем не сложно. — Друзья обменялись улыбками в лобовом стекле.

— Профессор, а как живут ваши студенты? — спросил юный Дятловский.

Нахмурившись, профессор ответил:

— Мы родня, Алекс, самые близкие люди. Какой такой «профессор»? Малыш, мне именно так хочется тебя назвать… Ребёнок. Наследник. Договорились? Ты как называешь эту самую прекрасную из женщин? — Старший Дятловский кивнул в сторону Аллы. — Тётей? Вот видишь! А меня называй Евгений, просто Евгений. Можно так — «дорогой дядюшка». — Тёмные глаза профессора лучились теплотой.

Алька почувствовал себя какой-нибудь орхидеей, редким, королевским цветком, и кивнул «дорогому дядюшке».

Тот приосанился от удовольствия и продолжил:

— О! Студенты живут в резиденциях, как в учебном раю! Комнаты для одного или трёх человек. Женатые обычно в апартаментах. По территории ездят только на байках. Работают много, усердно, едят наспех, встают рано. На вечеринках веселятся от души! Но время на развлечения мало. Каждый студент составляет свой учебный план с учётом своих личных целей и интересов, но он обязан изучить общеуниверситетские и факультетские дисциплины, знать правила изложения необходимой документации на английском языке, вообще владеть языком. Общенаучные курсы примерно такие: человеческие ценности, естественные науки, прикладные науки и техника, гуманитарные и социальные науки, мировая культура, американская культура. Сам Стэнфорд особенно выделял литературу как наиважнейшую дисциплину. Он считал, что лучшие предприниматели получаются именно из гуманитариев, которые смогли развить образное мышление и способность к творчеству, изучая литературу.

Алька боялся пошевелиться. То, о чём он всегда мечтал, оживало на глазах, приобретало реальные формы. Сегодня утром в его жизни появился родной человек, да не простой обыватель, а настоящий сказочный герой — добрый волшебник и повелитель фантастической страны студентов Стэнфорд. Профессор с удовольствием вёл партию доброго и мудрого повелителя и всё сильнее очаровывал юную душу племянника, который по новому сценарию стал его наследником.

— Надо отметить, у нас созданы наилучшие технические условия, чтобы овладеть знаниями. Компьютерная сеть вуза — одна из самых больших в Штатах, насчитывает порядка ста пятидесяти тысяч компьютеров. В библиотеках вуза — пять миллионов книг, журналов, аудио-, видео- и электронных носителей. В университете есть своё издательство, печатается своя газета.

В университете множество научно-исследовательских лабораторий, а также союз технических компаний. Сегодня ведутся исследования в генетике, культурной антропологии, а также во многих других сферах науки. И главное, к чему причастен ваш покорный слуга, Стэнфорд не имеет в Америке равных по выпуску инженеров-физиков, ведь рядом Силиконовая долина, поэтому есть очень высокий спрос, и он рядом. Таланты не остаются там незамеченными. Стэнфорд — это индустрия огранки дарований! Сама жизнь показала — талантливый выпускник школы, который достоин лучшего образования в США, обязательно попадает в наш университет, если пожелает, даже если он из бедной семьи. Оазис, не правда ли?

— Евгений, вы рассказываете так увлекательно, что мне самой захотелось стать вашей студенткой! Внутренний голос настаивает, — почти пропела Алла. Горячие глаза её направили в сердце заморского профессора магические лучи обаяния.

Старший Дятловский размяк под их светом и голосом Дон Жуана ответил:

— На свете нет ничего невозможного! Да, как говорил великий Стив, выступая перед нашими студентами: «Не позволяйте шуму чужих мнений перебить ваш внутренний голос. И, самое важное, имейте храбрость следовать своему сердцу и интуиции. Они каким-то образом уже знают то, кем вы хотите стать на самом деле». Так что ваш внутренний голос не лжёт, прелестная Алла, добро пожаловать…

На слове великого Стива умы собеседников зависли, и «Тойота» парковалась у места скорби в полной тишине.

VI

Часы медлят, минуты и вовсе замёрзли, а надо рулить «Икаром». Одна радость — сегодня не было муторных совещаний у Артёма. Каждый день он листает документы, которые упакованы в папки, а сами папки стоят рядами на стеллажах в кабинете создателя компании. Вот так, перелопатив рядок на полочке, новый директор созывает актив компании и, поправляя каждую минуту галстук, знакомит присутствующих со своим грамотным мнением юриста «на этот счёт».

Первый месяц любимица папы, Елена Юрьевна Метлицкая, к совещаниям относилась всерьёз, хмурила лоб и держала ответ на каждый вопрос нового главы государства «Икар». Спустя месяц она затосковала по Яновичу и на собраниях сидела пряча отсутствующий взгляд. Если находилась хоть сколько-нибудь стоящая причина, главная женщина игнорировала приглашения Артём Саныча. Она даже в поликлинику записалась, впервые после рождения дочери, чтобы покрутить у носа директорского талончиком на приём. Единственная звезда «Икара» новую обстановку изучила не сразу. Оказывается, Артём Саныч в ответах её не нуждается, и вообще в чьих-либо ответах. Важен процесс. Гениальный руководитель руководит.

А вот Снежана Валерьевна суть дела с первого рабочего дня ухватила — они с Артёмом два ненастоящих директора. Решения принимает её крёстный, Родионыч, посоветовавшись с необщительными мужчинами из бывшего папиного окружения, Артём же ярко озвучивает, а Елена Юрьевна исполняет. Слаженный механизм. У самой Снежаны Валерьевны место в иерархии почётное, но номинальное: с одной стороны, она создаёт иллюзию преемственности власти, а с другой, вызревает для важнейшей миссии — стать матерью стопроцентных наследников «Икара».

Для выполнения плана Родионыч усилил визиты чаепитиями, вопросы крёстному чаду задавал личные, в глаза смотрел и ждал. Два раза пытался организовать семейные поездки в лес на шашлыки, но не вышло. Каждый раз Снежана отказывалась, а уговорить её даже Родионычу было не под силу. «Упёртая», — иногда называла её Анастасия Сергеевна и целовала в лоб. Артём Саныча няня не любила, в его присутствии она замолкала и становилась каменной. В приватных беседах с любимой воспитанницей няня в шутку учила, как ускользать от его навязчивых ухаживаний. Заговорщицы дружно хохотали и высмеивали всевозможные жесты и фразы кандидата в женихи.

И только при упоминании имени Сергей обе вздыхали и обнимались, иногда плакали. «Что-то будет, что-то будет, Бог есть», — уговаривала няня «родную девочку» и сама себе не верила. Долго обниматься им не позволял Миша. Он хныкал без слёз и тянул руки к сестре, тогда обе женщины принимались его ласкать и уговаривать, но малыш успокаивался только в том случае, если Снежана доставала книгу со стихами «Маяковский детям» или петушка на палочке.

С однокурсниками Снежана не встречалась даже в сети, на звонки не отвечала. Когда Дашка завалила её эсэмэсками, просто выбросила сим-карту и купила новую на имя Анастасии Сергеевны. Из прошлого только клён над речной водой остался близким другом. Больше прежнего она полюбила гулять вдоль набережной. Дом и улица, где прошло детство, манили дочь Яновича с непреодолимой силой. В обед она ускользала с работы и мчалась на свидание к молодому клёну, чтобы укрыться тенью его кроны. Прильнув к стволу, она смотрела на течение реки, закованной в цемент, и думала, что вот точно так же утекла и её любовь. Казалось, и клён ждал встречи с синеокой подругой. Когда она приближалась, под корой трепыхалось его древесное сердце, как ласточка. Он мечтал, чтобы она стала его веточкой и никогда не оставляла его одного. Но любимая так и не срослась с его влюблённым стволом. На прощанье она касалась губами его листочка и смотрела на обсыпавшие набережную белые цветы с огоньками в сердцевине.

Об этих тайных свиданиях узнала Вера, когда в конце дня она прогуливалась с Тимошей. По новой традиции Тимоша и мама сначала поболтали с фигурой модного фотографа из почерневшей бронзы. Молчаливый друг день ото дня наводил фотоаппарат на прохожих на набережной и никогда не дарил снимков. Малыш подарил ему язычок из слоёного теста, который не съел на полдник, но фотограф не потеплел, даже на ощупь. С язычком разделались голуби, преследуя друг друга с возмущённым кудахтаньем из-за каждой сахарной крошки. Малыш, недолго думая, побежал в самую гущу вечно голодных птиц и захохотал, когда они захлопали крыльями и умчались по течению реки. Вера вздрогнула и побежала за сыном. Голуби приземлились около самого молодого клёна, увенчанного шикарной кроной. В его тени, прильнув к стройному стволу, стояла девушка. Вера угадала сразу — девушка страдает. Совсем недавно, до встречи с Яновичем, Вера точно так же сутулилась и опускала голову к груди. А сейчас Вере дышится легко, глаза её спокойны. Вера шагнула вперёд, ей захотелось обнять несчастную и сказать что-нибудь утешительное, поделиться своей историей, но на следующем шаге добровольная спасительница остановилась и распахнула во всю ширь глаза. Под шикарной кроной клёна пряталась не простая прохожая, а дочь Яновича, Снежана Валерьевна, и немигающим взглядом следила за течением порабощённой реки.

Вера шагнула назад и схватила ребёнка за руку. «Пошли, — горячо прошептала она. — Домой». Мать и сын умчались под налетевший порыв ветра, который растрепал кленовую шевелюру. Вера убегала от снисходительного презрения, которым Снежана Валерьевна потчевала её на работе при каждом удобном случае. Сердце Веры сжималось, а маленький хвостик прыгал на затылке, словно игрушечный зайка.

Весь вечер она отгоняла от себя думы о Снежане Валерьевне, но те упрямо засели в мозгу и отравляли каждую иную мысль его хозяйки. А ночью подключилась ещё и совесть — прямолинейная незваная гостья.

В результате наутро Вера была полна решимости спасти свою начальницу. По такому случаю пресс-секретарь встала до зари, чтобы загнать упрямый хвостик в тугую гульку и сделать макияж. Усилия оказались не напрасными — воспитательница оглядела её и погладила Тимошу по голове, седая прядь насторожилась, как антенна, а сотрудники Веры, вернее сотрудницы, переглядывались и покашливали. И только Лёва с восторгом, правда на компьютерном сленге, сыпал комплиментами: «Зашибись, какой апгрейд! Все наши гёрлы в брякпоинте». Вера хохотала и кокетничала с Лёвой, да так увлеклась нетипичным для себя занятием, что прохлопала мгновение, когда на работу явилась Снежана Валерьевна, которую она караулила всё утро на офисной кухне «Икара». Вера услышала только ропот сотрудниц, когда закрылась дверь бывшего директорского кабинета Гацко. Но Вера не сдалась и попросила Лёву сварить кофе, такой же вкусный, каким они только что угостились. Она знала, что Снежана Валерьевна любит кофе с корицей, сладкое тоже любит. Вера сервировала поднос: чашка для VIP-гостей, молочник со сливками, печенье с орехами, шоколад… Вот только какую салфетку положить на край? То ли бумажную, то ли льняную, на той и на другой цветы. Её замешательством воспользовалась секретарша Артёма Саныча, которая в последнее время с усердием обхаживает дочь Яновича. Лена подхватила поднос и упрыгала на полусогнутых в кабинет Снежаны Валерьевны. Салфетки так и остались на кухонном столе.

Вера закусила губу и отступила. Ничего, подумала она, всё же лучше подкараулить Снежану Валерьевну во время прогулки на набережной. Так и решила.

Хозяйка маленького кабинета удовольствия от раннего визита секретарши не получила. Из-за него пришлось отрываться от «сапёра» и демонстрировать занятость непомерным трудом: то папку перелистывать, нахмурив брови, то взглядом монитор буравить.

— Где салфетка? — с раздражением буркнула директор, разглядывая поданное угощение. Леночке ничего не оставалось, как выпятить свой параллельный полу зубной ряд, искривляя улыбкой губы.

В течение всего дня секретарша мелькала перед глазами Снежаны Валерьевны, позабыв об Артёме Саныче. Хозяйка кабинета отставного Гацко радости по этому поводу не выражала. «Наверное, денег хочет», — подумала Снежана Валерьевна, когда в конце рабочего дня докучливая Леночка материализовалась на пороге.

— Все уходят, и Артём отчалил, — возвестила Леночка с широкой улыбкой.

— Я догадываюсь, спасибо, — с сарказмом ответила Снежана.

— Давай по капельке, — предложила Леночка и поскакала к шеренге хрустальных стаканов, выставленной для обозрения за стекло книжного шкафа. Из его недр она извлекла уже новую бутылку виски. — А то… такой стресс, такой стресс.

Дело пошло, вернее, потекло. Чокнулись, выпили. Лена стонала, как Сахара после ливня, а Снежана морщилась.

— Реально отпустило, — сказала «Сахара» упирая на «ло». — А то проблем куча на самом деле… Давай напьёмся? — предложила она, занюхивая дозу виски долькой лимона.

Снежана кивнула, думая, что при этом занятии чувствуешь себя дурой, но и боль тупеет.

— У меня столько проблем, — гнусавит секретарша, — столько… Хо-о-о, не знаю, как быть.

Сближение орбит пошло после третьего тоста. Снежана моргала и икала, а Лена разрумянилась, налилась, как яблочко на ветке.

— У тебя есть молодой человек? — не разжимая ряды параллельных полу зубов, спросила она. Снежана пожала плечами и икнула. — Нет?! Хо! Несчастная. А у меня два! — Лена выставила перед лицом собутыльницы два пальца с наращенными ногтями. — Отсюда столько проблем, — вывела причинно-следственную связь секретарша. — Паша — бусечка. Хоу! В Таиланд зимой летали. Отрывались! Бухали каждый день и трахались! Хо! Везде, где можно и нельзя! Вот кайф был. У него бабла знаешь сколько? Побольше, чем у твоего предка. Он крутой, понятно? Хо! Ты знаешь, какую он крутую квартиру снял нам для свиданий? Супер! С джакузи и креслом массажным! Завтра в обед пойду. Так соскучилась. — Тут Лена закрякала, что, видимо, должно было означать тоску по возлюбленному. — А живу я с Олежеком, — глотнула скорбь рассказчица, и голос её выровнялся. — Он тащится от меня, ты бы знала! Хо! Ноги мне готов лизать. — В это чудное мгновение Снежана посмотрела на туфли рассказчицы, создающие толстой платформой оранжевого перламутра блики, и ахнула про себя: удержаться на такой высоте, тем более прыгать по офису на ней возможно только циркачу. — Ручной котёнок, — замурлыкала Лена, — и при этом — офицер КГБ! Звезду полковника получил недавно, уже неделю мочит! Хо!

Снежана, как человек с привитым учёбой логическим мышлением, поинтересовалась, хотя двигать извилинами было уже трудно:

— А он… знает о Паше?

— Хо! Ревнует меня! Жесть! Знаешь, так плакал, когда я из Таиланда прилетела! А потом как бешеный всю ночь меня трахал, я уже истёрлась на нет. — Звезда подпрыгнула на стуле и опрокинула в себя полстакана виски, не легализованного тостом. Ноздри её расширились, будто у загнанной лошади, побелели и выдохнули пары алкоголя. Она напряглась, вздрогнула и растеклась по стулу.

— А ты, бедненькая, засыхаешь. Тебе тоже нужен бойфренд. Срочно. Согласна? — спросила она и закатила глаза от накрывшей её волны кайфа.

Снежана с усилием распахнула веки, отяжелённые тушью. Она понимала — выпасть из темы нельзя, некультурно.

— Ну… это сложно… — нашла она ответ.

— Хо! Ничего сложного. Возьми и сними этого, директора нашего. — Глаза Лены зажглись безумным пламенем. Казалось, она обрела второе дыхание, каждая клеточка её организма напиталась энергией, жизнью. — Я помогу тебе, — объявила она сильным повелевающим голосом, — как подруге. Это секрет, но у тебя есть шанс. Артём поглядывает на тебя. Конечно, если бы я захотела, то мгновенно отбила бы его, но я так не поступаю с подругами. Хо! — Лена хлебнула из стакана и вытерла губы.

— Спасибо! — ответила Снежана по этикету, соображая, за что, в конце концов, надо благодарить собутыльницу. Извилины в голове новой директорши выпрямлялись и мешали достроить мозаику кадровой политики «Икара». Вот они, новые звенья: у секретарши, оказывается, сожитель — полковник КГБ. А утром Снежана выудила из сплетен известие, что директор по кадрам — мама молодого полковника департамента исполнения наказаний, а у экономиста по сбыту брат — столичный судья. На судье цепь исследования остановилась. Мысли Снежаны вылетали из головы и испарялись, хотя остался ещё островок бодрствования, который включился на сбор информации и заставил хозяйку перебраться на диван. Горизонтальное положение спасло Снежану от следующего тоста секретарши. Та с презрением, как предателя, проводила взглядом директоршу и хлопнула ещё стакан жидкого ядовитого янтаря.

Казалось, затылком Снежана видит, что происходит за её спиной. Вот секретарша скривила рот и плюёт в её сторону яд, скопившийся на лопатках зубов. Вот в дверях нарисовался Артём, коротко стриженный мускулистый молодой человек, с бутылкой шампанского в руке. Он на цыпочках крадётся к дивану и вот уже вглядывается в лицо своей коллеги. От страха Снежана обмерла — он пытается разлепить её веки. Его престижный в местной элите парфюм окутывает Снежану туманом пошлой свежести. Островок бодрствования в её мозгу резко вырос до материка и приказывал молчать. Артём зачем-то гладил её волосы, а теперь провёл рукой вдоль тела, из-за чего новая волна страха накрыла Снежану с головой.

— Она прекрасна, как мёртвая царевна, — обратился он к Леночке, которая перебралась на рабочий стол Гацко.

— Хо! Толстая, не круто! — съязвила захмелевшая жертва стресса.

«Вот сволочь, — подумал материк бодрствования и воцарился уже на двух полушариях мозга Снежаны. — Ещё в подруги набивалась».

Облако парфюма сгустилось уже у директорского стола Саньки.

— Дуська, зачем ты её упоила? — обратился он к своей секретарше, отставляя бутылку шампанского. — Мы же договорились, только разогрев. Основной банкет начинается с моим выходом.

Лена выгнула спину в кошачью дугу и приподняла подбородок.

— Не будем же мы из-за неё отменять банкет, — прошипела со свистом она. И вот рука секретарши уже выкручивает пуговицы, которые удерживают её набедренную повязку на известном месте.

Самец-директор ноздрями и глазами, кожей впитал призыв самки, раздвигающей ноги на рабочем столе, и с разбегу впился в неё. В одно мгновение директор и его секретарша слились в едином порыве страсти. За спиной Снежаны они застонали и заохали, призывая богов. От духоты и смрада Снежану затошнило. Но отвратительнее запаха пота, заполнившего пространство маленького кабинета, оказался аромат свежайшей амбры, которым при сильном «охе» палил Артём сквозь кишечник. Позыв рвоты, подступающий к горлу, сдержать было уже невозможно. Снежана поджала колени к подбородку и засипела. Диван напрягся и затрещал. Тут же партнёры остановились, но дыхание по инерции порывами ещё сотрясало пространство.

Снежана качнулась и заскулила, а партнёры тут же сгребли одежду и испарились. Освобождённая от пытки Янович влетела в туалетную комнату Саньки и упала на унитаз. Казалось, внутренности отрываются от плоти, не желая больше служить отравившей их хозяйке…

До окна Санькиного кабинета Снежана добралась ползущим шагом человека, который уже встаёт после операции, а свежий ночной воздух она глотала с жадностью измученной обезвоживанием львицы.

Луна серебрила багровые окна, за которыми водворялся сон. С наступлением осени люди ныряют в спальные перины раньше, чем в такие же летние часы. В девушке, склонившейся над окном бизнес-центра, сентябрь узнал ту печальную красавицу, которая каждый день плакала на единственной набережной столицы, в тени клёна, любимого из деревьев-моделей осени. Сегодня на набережную красавица не пришла, и клён тосковал, даже пытался сбросить листву.

Осень, участливая мать сентября, заплакала дождинками — ей, такой чувственной и сентиментальной, было бесконечно жаль девушку, волосы которой полощутся ветерком, щёки которой целует мокрыми губами ветер. Один из двенадцати месяцев умоляет свою мать о спасении несчастной, и та без колебаний соглашается, укрывая девушку в невидимых объятиях.

Когда-то осень так обнимала поэтов, воспевших её вечную красоту. Теперь таких счастливчиков на порядок меньше, даже не на порядок… Словом, осень тосковала без объятий и с наслаждением припала к несчастной девушке, роняющей слёзы на тротуар.

VII

Когда родное дитя ночью возвратилось из взрослой жизни домой и с порога прыгает в ванну, можно, даже в самом пристойном случае, удивиться. Янович поступил предсказуемо. Он постоял у двери ванной комнаты, попереминался с ноги на ногу и покашлял в кулак: мол, что там у тебя, доченька? Он знал — ничего особенного в том, что взрослая дочь сегодня возвратится поздно, нет. Тем более Родионыч приказал не волноваться, после работы она погуляет с Артёмом, который имеет к ней серьёзный положительный интерес. Янович согласился, хотя дурное предчувствие зародилось сразу, когда он услышал ласковый журчащий баритон бати. После известных событий Родионыч говорил со своим подопечным через губу или орал, а тут стелил мягкие перины, о будущем пел.

Снежана за дверь ванной в четвёртый раз намыливала кожу. Мысль о том, что по плану, разработанному свыше, на рабочем столе маленького кабинета должна была оказаться она сама, лично, а не папина секретарша, била по нервам электрическим током. Когда её силы и хозяйственное мыло, которое она предпочла обычному для столь сложной задачи, оказались на исходе, она до крови на дёснах принялась тереть зубы новой самой жёсткой щёткой. Наконец Снежана почувствовала приближающееся облегчение и укуталась в белый махровый халат.

Отец на руках отнёс её в свой кабинет и подал горячий чай с мятой, рядом поставил блюдце с мёдом. Теперь Снежана уже жмурилась от наслаждения, почти мурлыкала — так тепло в уголке папиного диванчика, так тепло от слов родного отца, тепло и безопасно. На мониторе его нового ноутбука мелькают фотографии. Снежана вглядывается в экран: вот девочка, в бантах и цветах, улыбается, на щеках ямочки, и передних зубов не хватает. Встретив на экране детство, Снежана разом прощает отцу всё, что не успела ещё простить, льдинки в её груди тают.

Вот младенец в кружевах, его целует эта же девочка, только повзрослевшая, чёрная коса на плече. А вот жасминовый куст на весь экран, впереди упитанная трёхлетняя малышка с надутыми губками, синий бант в волосах.

— Это опять я! — восхитилась Снежана, с любовью глядя на отца.

— Нравится? Это я сам сотворил. Целый день любуюсь. У меня несколько галерей… Раньше, в прошлой жизни, руки не доходили, — улыбнулся он. — Вообще-то, я хотел устроить семейный ужин и сообщить вам, тебе, Мише и Анастасии Сергеевне что-то важное. Но Родионыч всё перевернул. Ты была с Артёмом? Что-нибудь случилось? Мне показалось или он таки угощал тебя спиртным?

Снежана нахмурила брови, перед глазами возник образ матери.

— Папа, всё хорошо, — отбилась она. — Пытался угостить. Больше не посмеет… Лучше поскорее сообщай, что там у тебя «очень важное»?

Янович кивнул.

— Самому не терпится, — сказал он и засунул в рот дочери ложку с мёдом. — За папу… Ну ладно. Я занял третье место в республиканском конкурсе сценаристов. В Доме кино состоится торжественный вечер. Меня буду награждать.

— Только тебя?! Фантастика! — С её мокрых волос на пол рухнуло полотенце.

— Ну что ты, — разволновался отец, — что ты. У меня третья премия. Есть ещё два и… дипломанты.

— Выходит, ты днями и ночами строчил сценарий — и молчал?! — Снежана выкатила глаза и порывисто задышала. — А мы думали, ты с ума сходишь в своём кабинете.

Отец опустил глаза.

— Да. А я работал. Молча. Вы и так с Родионычем меня в свихнутые определили, не хотел масла в огонь подливать… Вот так было: отослал сценарий — и через неделю меня пригласили на «Беларусьфильм».

— Па-ап, а как ты узнал, что конкурс проводится? — округлила губки дочь.

— Это несложно, — отмахнулся отец. — Объявления месяц шли по ТВ, в Интернете до сих пор мигают. Я тебе не всё ещё сказал. — Зрачки его расширились на диаметр радужной оболочки. — Через год будут ставить мой фильм. И вообще, меня пригласили работать в киностудию, заработок, конечно, не такой уж завидный, но… Главное, я обрёл себя, понимаешь?

Снежана прищурилась и посмотрела на отца. Он как будто прежний и одновременно нет: спина обмякла, и ростом стал ниже, лицо похудело, и впадины на щеках, глаза не горят прежним светом, но стали теплее.

— С трудом привыкаю. Мой отец — работник киноиндустрии. Надеюсь, это серьёзно, — улыбнулась она.

Он кивнул и зачерпнул мёду.

— Мне кажется, что прошлое не было таким же серьёзным.

На экране высветился портрет блондинки лет двадцати пяти, лицо кинозвезды, но главное, от чего невозможно оторвать взгляд, — живые влюблённые глаза. Влюблённые в отца? Он коснулся рукой монитора.

— Кроме неё, — сказал он и, помолчав, добавил: — И тебя, конечно, и Миши.

Снежана закрыла глаза, больше всего сейчас не хотелось, чтобы отец завёл песнь о её матери, безусловно виновной в гибели этой кинозвезды с папиного монитора. Снежана натянула одеяло до самого подбородка, её манил уже сон.

— Усыпай, доча, — сказал отец и спохватился. — Ой, Снежа, я забыл совсем! Анастасия Сергеевна завтра собирается в собор. Утром. Очень рано. Составишь ей компанию? Она просила.

Снежана с улыбкой согласилась. Её лицо сияло умиротворением.

VIII

Старший Дятловский первым выпрыгнул из салона «Тойоты» и без промедления купил у торговцев две самые огромные корзины роз. Алла ахнула и всплеснула руками.

Под открытым небом, на самом краю престижного кладбища, покоилась Валерия Дятловская, в одном ряду с новобранцами, чьи холмики завалены громоздкими венками. Лерин холмик Алла и Алька причесали граблями и убрали цветами — не стыдно перед американским гостем. Он остановился у изголовья и смотрел теперь на портрет сестры, быть может, впервые в жизни. Алла только приготовилась открыть церемонию и достала свечу, но тут же осеклась и спиной прижалась к мужу. Ужас охватил всех пассажиров «Тойоты» — и слева, и справа вытянулись бесконечные шеренги пустых ям, готовых поглотить гробы новопреставленных.

— Человек большую часть времени, своего земного времени, проводит в могиле, это правда жизни. Никто и никогда не смог избежать смерти. Это надо принять, смириться и продолжать жить. В конце концов, человек рождается для смерти, — напутственно произнёс Евгений Николаевич, ободряя оцепеневших спутников. Со словами «прости, родная» он поставил у изголовья могилы корзину, переполненную чуть распустившимися бело-розовыми бутонами, и коснулся рукой портрета усопшей.

Младший Дятловский, до сего мгновения сохранявший самообладание, рухнул на могилу матери и расплакался. Алла ринулась спасать любимчика, но рука мужа по-хозяйски остановила её.

— Мы отойдём, — сказал Константин Иванович и поволок беременную жену свою к ближайшей скамье на аллее. — В тени берёз ищете нас.

Старший Дятловский кивнул и склонился над племянником. Тёплая его рука легла на спину юноши. Алла бледнела и оборачивалась, шагая под руку с мужем.

Усадив жену на скамью под ветхим дубом, Константин встал напротив и рявкнул:

— Ну что, смелая и непокорная, — он махнул мобильником. Супруга его опустила голову, — не слушалась мужа? На кладбище тебя понесло! Зачем? — Он стоял напротив Аллы и кипел гневом. — Я тебе говорил! Как ты можешь, опытная мать, рисковать малышом? Бледная вся… Ворот расстегни. В церкви помолилась — и домой, легла и ждёшь нас! Больше я на уступки не пойду. Сегодня же выработаем режим дня, я подпишу — ты будешь выполнять, чётко по пунктам. — Костя вытянул указательный палец и направил в лицо жене, как символ своей непоколебимости.

— Костанька, ну что ты, — взмолилась супруга, — я на кладбище уже раз пять побывала, вместо прогулки. Ерунда! Это мне тяжело как-то от чёрного костюма стало, солнце напекло…

Алла сбросила новые туфли чёрного бархата и поджала отяжелевшие ноги.

— Дыши глубоко, — Костя подсел к ней и взял за руку, — пульс проверю… Ну что, довыпендривлась? — Главный в семье продолжил разгромную речь: — Надо было беременной женщине упаковываться в этот брезентовый траур с сотней пуговок и замочков?

— Костя, мне уже лучше, прошу, не злись! — произнесла Алла, опуская веки.

— Не нравится? — Костя прищурил глаз. — А тебе можно всем подряд спинной мозг выгрызать? Да? Ты хоть замечала, сколько раз в день дочерей отчитываешь? Они уже из своей комнаты выходить не хотят. На кухню бегом за тарелкой, да и то уши позатыкают наушниками.

— Милый мой муж, мы ведь с тобой почти не ссоримся. Ну что ты так завёлся? — попыталась свернуть неприятную тему Алла.

— Да! Это «не мы», это я не ссорюсь, — возразил Константин. — У меня характер выдержанный. Это ты каждый день конфликтные ситуации создаёшь! Сегодня уже два раза. Утром — костюм не тот, ночью — храп не тот! — продолжил наступление победитель.

— Хорошо, хорошо, милый, я прошу прощения, — сдалась Алла. Перед её глазами пробежали сцены родительских баталий. «Неужели я похожа на мать?» — осенило её. — Прости, — прошептала Алла и коснулась губами ладони мужа, — прости…

Костя обмяк. Лицо его опять сделалось милым, не осталось ни капли строгости.

— Тебе не холодно? Хочешь, в машину пойдём? — уже с нежностью влюблённого спросил он и прильнул к супруге.

— Давай здесь их подождём, — ангельским голосочком попросила Алла, кладя голову ему на плечо.

IX

С первыми петухами Анастасия Сергеевна разбудила Снежану. Как только та приоткрыла глаза, она тут же забрала вчерашнее своё обещание сопроводить нянюшку в собор и сладенько засопела. Но Анастасия Сергеевна применила педагогическую настойчивость, и воспитанница сдалась. Её ободрила мысль о том, что не надо идти на работу и что можно целый день играть с Мишей.

На литургии в православном храме Снежана почувствовала, не сразу, не с первым же возгласом хора и не с первым же поклоном до земли, но всё же, — её здесь ждали. Ей не верилось — кругом незнакомые люди. Священника она тоже видела впервые. Тогда кто? Снежана посмотрела на няню, та крестилась и пела вместе с хором. Снежана не понимала ни слова, а ей уже хотелось тоже запеть. Миша сидит в колясочке, ангел ангелом, шейку вытянул и светился, как свеча в алтаре. Снежана склонилась к няне, прося помощи, и та, улыбаясь, ответила на самое ухо:

— Повторяй просто «Господи помилуй» или «Господи помилуй мя, грешную рабу твою Веру» — и будет с тебя. Только будь искренна и старайся.

Как Снежана старалась! Слёзы ручьями потекли по щекам. Они гасили огонь разгневанной совести: зачем пила? Рыгала в унитаз, едва не стала участницей позора…

Запели Херувимскую, и она последний раз всхлипнула перед полётом. Позор обратился в прах. Раба Вера, именно так нарекли Снежану при крещении, радуется, радуется, радуется… Тот, кто ждал её, тот и простил. Она презирала отца с первого дня похорон матери, и это отпустило. Отец стал прежним, как в детстве. И кинозвезду его простила. И… раба Божия Сергия помянула, о здравии попросила, о милости к нему.

Няня и Миша пошли к причастию. Надо же, и Вере захотелось. «В следующий раз, — шепнула няня, — надо подготовиться». Кто-то положил руку на плечо Веры.

— Благословите, батюшка, — попросила, улыбаясь, няня у возложившего руку на плечо.

— Бог благословит. — Он осенил крестным знамением и Мишу и посмотрел в глаза Веры. — И тебя, дитя, благословляю, — сказал он Вере и добавил: — Ну, подходи к чаше…

И ей показалось, она только что шагнула в вечность и задержалась там на мгновение.

— Девочка моя, — зашептала няня, — сейчас к образу Богородицы подойдём. Икона чудотворная в левом пределе… Я рассказывала тебе. Давно хотела тебя подвести к ней… Пожалуйся ей, поплачь, попроси… Она матушка наша родная. Я тоже помолюсь о тебе.

Крещённая с именем Вера, сжимая свечу в руке, подумала, что ведь она ни разу в жизни ни о чём свою мать не просила. Ни о чём. Только бросить пить, и то до рождения Миши. И её простила, самую последнюю.

— Пресвятая Матерь Божия, — взмолилась Вера, — Дева Мария… — И больше слов нет у неё. — Мишеньке помоги, — вспомнила она. — Пусть он счастлив будет и здоров. И с коляски встанет… А мне помоги жить без него, без Сергея. Дай ему всё, что он хочет, что задумал, — пусть получится, и жизнь его будет хорошая, успешная, благополучная. А мне бы прожить без него, помоги, родная моя… укрепи. Жить без него.

Вера плакала и просила у Пресвятой Девы об отце, и о покойной матери слово замолвила. Выйдя из храма, она поняла, что в миру она Снежана, только совсем другая, не та ветхая Снежана, а новая, новорождённая, чистая и лёгкая. Распахнув невидимые крылья, она поцеловала няню. Миша тут же заскулил, требуя и к себе нежности и поцелуев.

— Милый ты наш, — сказала няня, потрепав его ёжик. — Всё благодаря тебе. Я в церковь ходить стала, третий год как, всё потому, что мне сказали — Мишеньку надо причащать. Так и воцерковилась. А теперь и подумать страшно, что если бы не ты? Ни в жизнь бы до храма не дошла.

— Родные мои, — сказала новорождённая Снежана, — как я благодарна вам! Необыкновенное, лучшее в мире утро! А я, глупая, идти с вами не хотела.

— Солнышко моё, — пропела няня, обнимая воспитанницу, — ты ожила. Встала, будто после тяжёлого ранения. Теперь надо подкрепиться. Срочно домой. Я наготовила! Напекла!

— Совсем есть не хочется. Давай погуляем! — ответила Снежана, наслаждаясь покоем в душе. В голове у неё, словно деталями конструктора, заново выстроилась собственная судьба. — Спасибо, что молилась за меня. У меня теперь в голове ясно. Просветление.

— И какое же? — лукаво поинтересовалась няня. В глазах её засеребрились лучики тепла.

— На эту работу я больше не выйду! — выпалила Снежана и скривила губы. — Проценты, откаты, кредиты… Пропадаю там. А я в IT хочу. Свободной хочу быть. Что за жизнь у меня? Отцовское добро стеречь? В офисе свободный кабинет заполнять? Нет! — отрезала она и продолжила: — Пусть кто хочет забирает мою долю. Этому идолу я больше не кланяюсь.

Анастасии Сергеевне захотелось аплодировать. Под занавес Снежана вытащила из кармана пластиковое удостоверение и забросила его в самую большую урну, которая попалась ей на глаза. Ксива лишь сверкнула на прощанье уголками фирменной голограммы.

Это был новый пропуск — личное ноу-хау Артёма, предмет его особой гордости. При разработке дизайна пластикового документа директор с утра до ночи руководил Лёвой: сотню раз цветили фон, набивая на нём вензеля, двигали по экрану полоски и кружочки, шлифовали кантики. Особый интерес директор проявил к уровню прозрачности своей фотографии. Работа над дизайном начиналась с того, что Артём взмахивал рукой, как дирижёр, а ответственный за его коммуникацию с компом Лёва опускал (или поднимал) рычажок прозрачности в графическом редакторе. Артём следил, как проявлялось или размывалось на экране лицо его, первого счастливого обладателя пропуска. Наконец новый взмах, что означало паузу с последующим переходом к новой вершине творчества директора. Например, придать объём рамке по периметру, буквы позолотить — всего не перечислишь.

По совету Елены Юрьевны Лёва заболел, слёг в кровать с ноутбуком и с утра до вечера рассылал резюме по всевозможным IT-организациям.

Последний вариант проекта пришлось отдать в работу. Это вызывало улыбку, но и исполнитель тоже ощутил на себе всю полноту ответственности за решение задачи. Новый директор «Икара» проявил эстетический вкус и в полиграфии, да так активно, что выполнение заказа оказалось под угрозой. Положение исправил сисадмин производителя. Находчивый юноша, по виду студент, заглянул в прозрачно зелёные глаза Артёма и молча прилепил к опытному образцу пропуска голограмму с государственной символикой. Тот остолбенел. Не мигая вглядывался он в заветный уголок пропуска и наконец задышал полной грудью. В итоге исполнитель получил дополнительное вознаграждение за «качественно выполненный заказ».

И вот одному из двух сотен пластиковых шедевров пришлось окончить свой путь на дне городской мусорки, в компании пробитых талончиков и цветных фантиков.

Так Снежана сокрушила идола.

— Я свободна, — сказала она, расправляя руки.

— Главное, что ты поняла, чего хочешь, дитя, — ответила няня, стягивая с волос любимицы косынку.

X

Это тяжёлая, как раскормленная курица, ворона приземлилась на кладбищенскую дорожку, выстланную серой брусчаткой. Хитрый взгляд дородной птицы скользнул по мужчине и женщине, непонятно для чего занимающих скамью. Она боком приблизилась к незнакомцам и повела похожим на утюг клювом, взгляд её стал ещё хитрее. Что за чудаки перед ней? По отработанному годами сценарию они должны расстелить полотенце и вывалить на него кучу вкусных вещей: колбасу, сыр, копчёную скумбрию, как минимум свежий хлеб, а то и пластиковый контейнер с голубцами и котлетами. А эти бесполезные люди уже час чирикают и обнимаются — воробьишки, да и только.

Носатая разведчица повернула голову набок и каркнула «во всё воронье горло». Стая её подружек, замаскированная в кронах соседних берёз, в ответ щёлкнула клювами-утюгами: «Кар-р-рпут! У них ни одной сумки!» Полная разочарования разведчица взгромоздилась на верхушку дуба и влилась в общий хор негодования: «Надо же, какие ненужные люди! Ходют, ходют! Порядок не соблюдают! Шли бы лучше в парк чипсы и попкорн под лавочки рассыпать! Здесь приличное место, элитные вороны! Работаем только с домашней кухней и шоколадными конфетами. Вон! Вон!»

— Да тут тьма ворон! — встрепенулась Алла. — Так ужасно каркают, дрожь по спине.

— Что-то их разволновало, — ответил Костя и крепче обнял жену. — Не обращай внимания. Обычные кладбищенские вороны. Перессорились. Нас это не касается. Лучше вот что скажи, родная: ты действительно рада приезду Алькиного родственника?

Алла кивнула.

— Пойми, — усилил голос Константин Иванович, — это не простой визит вежливости. Он наверняка отберёт у нас парня. Правильно ли это? Что мальчика ждёт в чужой стране? Сам-то гость не очень жалует Штаты, по родине тоскует. А наш Алька больше воздуха нужен ему. Жизнь свою пустую хочет смыслом наполнить. «Шерлока Холмса» маловато оказалось после смерти сына. Ведь раньше ему никто не нужен был: ни отец, ни сестра с племянником. Помнишь, Лерка плакала, когда случился у отца первый инфаркт? Она братцу звонила, а тот даже к трубке не подошёл, крутой американский засранец! А жена его, Марина, выжала из себя соболезнование из трёх слов и трубку бросила.

— Костя, не распаляйся. Это в прошлом. Каждый имеет право на покаяние и на новую жизнь. Моё сердце не обманывает: Евгений — хороший человек, Алика полюбил искренне, станет ему настоящим отцом. И не забывай, их связывают кровные узы, они дети и наследники великого Дятловского. Пусть соединятся и живут счастливо. Не будем им мешать. — Алла заглянула в глаза мужа и спросила: — Да, дорогой?

Костя замолчал — надоело, сколько можно решать чужие проблемы! Просто хочется уехать на рыбалку, а не терять на кладбище бесценных полдня жизни.

Полдня жизни, и вот две души — дядя и племянник — уже стали родными.

— Алекс, никто другой не поймёт тебя как я, — голосом, проникающим в самое сердце, сказал дядя и одной рукой обнял племянника. Они вместе опустились на маленькую лавку, обсыпанную песком. Дядя извлёк из внутреннего кармана своего роскошного плаща фотографию единственного сына и протянул её заплаканному Альке. Тот поднёс фото поближе к глазам, и лицо его вытянулось от изумления: на фото на фоне раскидистого дерева, ветви которого облепил пух, поджав ноги, на широкодосчатой скамье сидел светловолосый юноша, которого сам Алька каждый день видел в зеркале, когда брился или поправлял ворот рубахи.

— Живые глаза, не правда ли? — прервал паузу старший Дятловский и кашлянул. — Я потерял его восемь лет назад, единственное дитя. Его зовут Дэвид. Посмотри, вы похожи, словно близнецы. Теперь ты понимаешь мои чувства к тебе. — Профессор закрыл глаза и, помолчав, продолжил: — Поверь, настаёт момент, когда надо перевязать рану и жить, учиться жить по-новому.

— Я не могу себя простить, — воскликнул Алька, всхлипывая, — что не увёз её домой, не уволок силой в машину, оставил на этой чёртовой даче. — Младший Дятловский упал на грудь дяде, плечи его вздрагивали от слёз.

— Никто на тот свет не уйдёт раньше положенного. — Профессор достал из кармана пузырёк и высыпал на ладонь несколько шариков размером с аскорбинку. Вздохнул и отправил шарики себе под язык. — Я тоже, — продолжил он, обнимая Альку, — чувствовал вину за смерть сына. Но понял недавно — как бы мы ни старались что-то предотвратить, главное зависит от человека, который однажды делает свой фатальный выбор. Так бывает со всеми, так было и с Дэвидом. Он скончался от передозировки наркотика. Это известие убило нас с женой. Мы не знали, что наш мальчик употреблял.

Профессор по-отечески чмокнул парня в макушку и задумался. Глаза его расширились, узких щелей как не бывало — теперь он смотрел в прошлое.

— Дэвиду предстояло жить красивой жизнью, сделать карьеру, обзавестись семьёй. Мы мечтали провести старость рядом с ним, успешным, таким талантливым, с его чудными детишками. Дэвид великолепно играл на гитаре и с друзьями по колледжу создал рок-группу. Ребята успели получить первое признание и успех, стали звёздами в колледже и даже за пределами. Нам в голову не приходило ни одной мысли, что может всё повернуться в другую сторону. С тех пор я не строю планов. — Евгений Николаевич горько вздохнул. — Во взрослой жизни наш мальчик самостоятельно сделал первый выбор и всех сделал несчастными. За полгода до смерти он познакомился с девушкой азиатского происхождения, студенткой. С тех пор сын часто не ночевал дома без уведомления нас с Мариной, а если приходил, то всегда поздно. Жена, материнским сердцем почувствовав угрозу, запретила эти отношения. Дома звучали крики, угрозы. Марина пыталась не выпускать Дэвида из дома. А он как одержимый настаивал на независимости… Так получилось, что я вмешался и встал на сторону сына. Этакий демократичный отец. Думал — мальчик должен получать какой-то опыт. Да и приятно было чувствовать его одобрение, это льстило самолюбию. А девушка-азиатка, — по лицу профессора пробежала тень, — оказалась наркоманкой, она и втянула Дэвида в этот лабиринт смерти без выхода. Я не мог себе простить, что потворствовал этой грязной связи. Позволил погубить родное дитя.

На долю секунды Алекс ощутил, как лезвие холода пронзает сердце. Ему было невдомёк, что такое же засело в груди родного дяди и не было дня, чтобы оно не дало знать о себе хозяину. Евгений Николаевич опять схватил губами со своей раскрытой ладони горошины и некоторое время молчал, перекатывая их языком. У Алекса на глазах блеснули слёзы.

— Наверное, мы ищем какое-то утешение, укоряя себя. — Профессор окунулся в философию, снова нарушая молчание. — И всё же правда в том, что и мои запретительные меры не остановили бы Дэвида. Причины гораздо глубже, они, как змеи, притаились на дне колодца души и изредка высовывают свои шипящие головы. И я понял недавно — надо у края колодца стоять на страже и, как только появится змеиная голова, бить в неё острогой и не промахнуться. — Профессор сжал зубы и побледнел, смуглая кожа стала выглядеть чуть светлее. — Вот, — тяжело выдохнул он, — теперь ты знаешь печальную историю о своём брате.

Безутешный отец снова схоронил фотографию сына во внутреннем кармане плаща и взял за руку племянника.

— Алекс, — с придыханием произнёс старший Дятловский, — мы оба ранены, оба страдаем, не зря Бог соединил нас. Ведь мы можем помочь друг другу. Давай руку, пойдём навестим могилу моей мамы, Дятловской Раисы Ивановны.

Алька ощутил, что его накрывает волна тепла, и взял под руку дядю, и правда родного.

— Евгений Николаевич, а что было самым сложным для вас сразу после потери сына? — осторожно спросил Алекс.

— Самым сложным, — профессор на мгновенье остановился и поднял глаза к небу, будто там искал ответа на вопрос племянника, — было победить неуправляемую ярость, которую начали вызывать во мне девушки-азиатки. Их в университете не меньше четверти. Каждую хотелось ударить с размаху о стену, чтобы череп раскололся, но я просто ставил на экзаменах I — incomplete — 0 баллов. Но это заметил мой друг, Влад Вейкин, тоже физик белорусской школы, мы с ним вместе покинули отечественную академию. Он буквально схватил меня за руку. Влад сказал: «Ты потерял сына, это лишило тебя разума. Что будет, когда потеряешь работу?» Я как-то вразумился и вступил в долгую борьбу с самим собой. Начал с того, что на экзаменах проявлял снисходительность, завышая оценки именно азиаткам, на семинарах заставлял себя быть более предупредительным к этим узкоглазым девушкам. Впрочем, эта борьба ещё продолжается.

Два высоких человека ступали по насыпной дорожке кладбища: один, плечистый, в длинном плаще цвета мокрого песка, тянул за собой второго, тонкого, стройного, в строгом костюме с белым воротничком, искрящимся на солнце. Их облетела ворона, упитанная, как бройлерная курица, и нервно каркнула: «Кар-р-рпут, опять бессумочники шатаются по кладбищу. Да что за день такой? Вон, вон!»

Плечистый цыкнул на неё и пригрозил кулаком, которым не то что курице, но и страусу можно с одного удара хребет перебить. Но местная обитательница не сдалась, она раззявила похожий на утюг клюв и снова каркнула, прямо над головой обидчика. Более того, этим она не ограничилась. Сверкая глазами-бусинами, бройлерная ворона вскоре поджидала бессумочников на столике рядом с могилой Раисы Ивановны Дятловской, куда они и направлялись. Все посетители этой могилы были людьми здравомыслящими и выставляли на этот столик угощения. Речи, правда, говорили долгие, сжимая все как один пластиковые стаканчики с редкой гадостью, которую потом опрокидывали в рот, — ну так что ж? Пусть лакают своё пойло, традиции-то не нарушают. И сидят пусть за столиком сколько душе угодно — чай, не с пустыми сумками пожаловали! Пирожки, блины в контейнерах, звонкие кастрюли с горячими колбасками, сало! А сколько прекрасных кусков батона перепадает! Хватает на всю ораву каркающих див!

— Что за наглая особа! — возмутился плечистый мужчина и запустил в птицу пластиковой бутылкой, попавшейся под ноги. Отчаянное «кар-рх-х» пробило заупокойную тишину кладбища, и бройлерная ворона взгромоздилась на ближайший дуб, ветви которого качались от возмущения её верных подруг.

Вздохнув с облегчением, Дятловские подошли к могиле, закованной в чёрный мрамор. Старший опустил на плиту корзину тёмных роз, головки которых при этом не шевельнулись, как будто были вылеплены из воска. Он постоял, опустив голову, и обнял плиту. Младший остановил взгляд на портрете незнакомой женщины с непривычными чертами лица — то ли цыганскими, то ли испанскими, — место которой в жизни и сердце деда заняла его бабушка. Родной дядя обнимал памятник чужой для Алекса женщины и бормотал банальные фразы на тему «Мама, прости». На всякий случай младший Дятловский тоже попросил у неё прощения, правда мысленно, и его тут же осенило — у них с Евгением Николаевичем похожие судьбы, каждый из них брошенный сын блудливого отца…

XI

Предлетний зной установился в столице крепко-накрепко. Под обожжённым небом центрального кладбища столицы спустя три дня опять встретились Дятловские и Задорожные. Старший Дятловский даже пошутил о том, «куда неумолимо ведут все дороги». Осмотр начали с главной аллеи, где похоронены знаменитости. Гидом стал Евгений Николаевич, за несколько дней он освоился на родине и выглядел счастливым. Когда друзья приблизились к могиле Нелявина, у Аллы кольнуло в сердце, и она, выпустив из ладони руку супруга, опустилась на скамью. Леркина жизнь пробежала перед её глазами. «Он, кажется, был влюблён в…» — пробормотала она и замолчала. Костя стрельнул в неё уничтожающим взглядом и спас ситуацию.

— Ах, артист! Любимый, легендарный. Разве мог бы он творить без любви? Конечно, он всегда был в кого-нибудь влюблён, — проговорил он.

Профессор прищурил и без того узкие глаза и наклонил голову.

— И у каждой такой любви есть история, — заметил он и посмотрел на племянника, — замурованная в шкаф со скелетами.

— Вот именно, — подтвердил Костя и увлёк друзей к захоронениям видных строителей коммунизма. Взгляд Евгения Николаевича растревожил Костину душу: казалось, заморский профессор видит его насквозь и знает каждый скелет в запертом шкафу Дятловских.

А на окраине кладбища в своей беспощадности лютовало солнце, отражаясь от чёрного глянца несчитанных надгробий. От духоты Алексу стало нехорошо, он порывисто задышал и даже запрокинул голову. Старший Дятловский нахмурился и тут же свернул свидание с прошлым.

Будущее началось за поминальным обедом в кафе.

Заповедная редкость — группа трезвых людей заняла круглый стол в центре зала для торжеств. Воинствующий трезвенник профессор Дятловский надиктовал лопоухому официантику перечень блюд, которыми собирался потчевать друзей. Когда профессор захлопнул кожаные створки меню, официантик захлопал девичьими ресницами. А то как же? Самую доходную страницу, «Напитки и коктейли», солидный посетитель перелистнул не моргнув глазом.

— У нас лучшие вина Грузии, Испании, прямые поставки, — вкрадчиво прошептал официантик, вытягивая лебединую шею, но солидный посетитель со скукой отмахнулся и приказал воды со льдом.

Но официантик не сдался сразу. Теребя блокнотик, он с настойчивостью предложил эксклюзивной финской водки, чем навлёк на себя гнев солидного посетителя.

— Теряешь чаевые, — рявкнул он и напряг спину.

Тут официантик забыл о выдохе и так и умчался за кулисы. А старший из трезвых посетителей, постукивая кулаком по белоснежной скатерти, процедил сквозь зубы:

— «Прямые поставки из Грузии». Телепортация из винных погребов?

Алла взгляд не отрывала от профессора: в гневе он был похож на отца, так же искренен и страстен, те же интонации, те же морщины на лбу и переносице. Помолчав, она подхватила шутку и через Грузию, Советский Союз и историю КПСС перенесла сотрапезников в прошлое, когда они с Лерой были первокурсницами, а сам профессор — аспирантом с кандидатской диссертацией в кармане, влюблённым в будущую свою жену, дочь болгарского консула.

Костю же воротило от всего советского, в том числе и от воспоминаний жены, но когда официантик подал ему тарелку с горой драников, на вершине которой таял сметанный ледник, на душе у Кости потеплело, и он, отбросив столовый нож, закрутил на вилку хрустящий картофельный оладушек.

И вот настало время, ради которого Алла выворачивала душу на телефонных переговорах с Америкой. Заморский профессор, усладивший душу горячими драниками и сильными эмоциями, с пафосом произнёс:

— Дорогие мои, друзья, говорю искренне, как перед Богом. — Он перекрестился, в уголках его глаз выступили слёзы. — Надеясь на вашу поддержку, Алла, Константин, я делаю Алексу предложение — стать студентом Стэнфорда и серьёзно изучать физику, овладеть всеми тремя ступенями, от бакалавра до доктора. Я готов полностью оплатить учёбу и взять мальчика под своё крыло. У меня своя лаборатория, и примерно курса с третьего мы начнём работать вместе. — Евгений обхватил ладонь племянника и заглянул ему в глаза, словно гипнотизируя. — Ответ хотелось бы получить как можно скорее, — вздохнул профессор, — необходимо погрузиться в бюрократическую рутину.

— Мы согласны, — просияла Алла, забыв об этикете, — и очень, очень рады. Вы такой благородный человек, просто сокровище какое-то… — залепетала она.

— О, леди, — остановил её профессор, — не будем захваливать моё тщеславие, это чревато. Алекс согрел окаменевшую душу постаревшего мизантропа, и я мечтаю общаться с ним и подарить всё, что предназначалось Дэвиду. И даже больше. Потому как я стал больше с тех пор. И моя история созвучна судьбе Леланда Стэнфорда. Он смог осчастливить великое множество детей, я попытаюсь помочь хоть некоторым. Вот племянница Марины, гражданка Болгарии, успешно учится уже на втором курсе медицинской школы. Алекс станет моим вторым и самым успешным проектом, я в это верю. Что скажешь, сынок?

— Я? Я счастлив, — просто произнёс наследник династии. Алла смотрела на него и думала, хоть раз в жизни говорил ли мальчик такие же слова. И не могла вспомнить.

Алька и правда светился изнутри. Уголки его губ приподнялись, но не было никакой голливудской улыбки. Казалось, он боится раскрыть сердце, чтобы не потерять обретённое сокровище, исполненную мечту — запустить в небо самолёт из коробки.

Около стола замелькал лопоухий официантик, пояс красного атласа обмяк на его девичьей талии. Профессор зыркнул на него глазами индейца на охоте и щёлкнул пальцами, приказав подать всем ирландского кофе со сливками, да в не «напёрстках», а в приличных бокалах из тонкого стекла, и счёт, а потом запихнул в кожаную книжицу несколько непривычных для себя купюр.

Алька, казалось, теперь только телом здесь, а дух его был далеко, в Сосновке, парил в небесах на самолёте из детства. Нашёлся-таки человек, родной, как будто отец, который сумел открыть забытую коробку.

XII

Выходные пролетели, словно каникулы в раю. Снежана забавлялась с Мишей, отчего он заливался смехом, и даже пела на бис под аплодисменты родных. Тихое счастье поселилось в новом доме Яновичей. Няня варила кофе и пекла пироги. Отец занимался с Мишей физкультурой и ни на минуту не оставлял семью. И ещё одно событие перевернуло сознание Снежаны: в гости на чай к ним заглянули сын Анастасии Сергеевны и его жена. И в чужом доме гостья не клянчила денег, не ставила новые условия труда любимой свекрови, не плела сплетен. Напротив, она подарила свекрови цветы, целый букет бархатистых и нежных лепестков, а Мише — конструктор в огромной коробке.

В маленький блокнот она записала рецепты сдобных пирогов Анастасии Сергеевны и обещала в следующий раз (!) всех угостить булочками собственного приготовления. На прощанье няня и её невестка обнялись и даже всплакнули обе. Снежана с трудом, но поверила своим глазам и поняла, на свете возможно всё, если Ему угодно.

На следующее утро, в понедельник, сохраняя это же чувство, она шагнула в бывший кабинет отца и хлопнула заявлением по столу Артёма. Вслед за одетой в голубую джинсу Снежаной просочилась Лена и, скользнув глазом по подростковому прикиду директорши, уставилась на Артёма.

Тот насупил брови и отшвырнул бумагу. От напряжения на его шее задрожали жилы.

— Пошла вон, дура! — рявкнул он на свою секретаршу. — И без стука не входи! — бросил он ей вслед.

Щетина на его лице посинела, отчего у Снежаны в груди зародилось неприятное чувство и потянуло сердце.

— Снежана, что произошло? — просипел он, прикидывая, связан ли сегодняшний финт потенциальной жены с событиями пятницы. — Ты не можешь так поступать. Это блажь какая-то, чепуха. — Новый директор «Икара» сотрясает воздух бывшего кабинета Яновича.

— Артём Александрович, — вздохнула Снежана и огляделась: со времён правления отца ничего не изменилось, только на столе теперь новая лампа, напоминающая черепаху, и жалюзи вместо штор, — это моё право — делать свой выбор в своей жизни. Поэтому примите без объяснений и подпишите сегодняшним числом, — потребовала она, сжимая шлейки рюкзачка.

— Нет! — громыхнул Артём. — Я этого подписывать не буду. Ты должна находиться здесь, это твой дом и твои деньги.

— Мне ничего не надо…

— Не надо? Ты владеешь предприятием и обязана нести ответственность, — почернел лицом Артём, возвышаясь над директорским столом, — и я не позволю тебе всё разрушить из-за детских капризов. Ты с моим отцом имела разговор, согласилась на все условия, теперь выполняй! — вспыхнул он и как будто как-то нелепо хлопнул ушами.

— Сожалею, Артём Александрович, что стала причиной вашего гнева, — ответила смелым голосом Снежана, — но меня не остановит НИКТО, ни вы, ни ваш папа. Человеку нельзя запретить быть свободным.

— Иди работай! — одичал вконец Артём и впился пальцами в столешницу. — У меня времени нет сопли твои вытирать. Пошла на своё рабочее место! — уже не просто орал директор, а гудел как сирена. Модная синеватая небритость превратилась в щетину дикого кнура, глаза пылали, как раскалённые угли, множественные капилляры натянули вокруг век красную паутинку.

— Подписывайте, — каменным голосом повторила Снежана. — Если вы так заняты, не стоит изображать разгневанное божество, — показала она характер.

И тут Артём потерял контроль над собой, он схватил Снежану за волосы и резко припечатал к своей груди. Его дыхание разъярённого льва наполнило комнату первобытным ужасом.

— Я сделаю с тобой всё что захочу! Всё, если ты не поняла! Обещала отцу выйти за меня? И не винти задом. Выйдешь! Сегодня же.

— Если я до сих пор не заорала, — подала голос пленница и даже не запищала, только сжала ремешки рюкзачка до онемения рук, — так это потому, что ты сын Родионыча. Сейчас же отпусти! — Испуганная девочка выглядела храбрым воробушком, готовым склевать Тараканище.

Упоминание об отце отрезвило директора. Тот, кто хоть раз получал взбучку от Родионыча, охваченного гневом, на месте Артёма впал бы в кому, поэтому он опустил руки и взмолился:

— Снежана, прости, я больше не могу держать себя, когда ты рядом, ты… такая классная… — заскулил он голосом, не остывшим от крика. — Давай этот день проведём вместе. Я выполню все твои желания. Поедем на озеро, там такие виды… И останешься свободной, да-да, обещаю. Давай забудем всё, пойдём сегодня в ресторан, прямо сейчас. Я куплю тебе самое дорогое в мире шампанское. Ты узнаешь, — он схватил руку Снежаны, — как я умею любить, и никогда больше не взглянешь на другого мужика. Снежана…

— О! Я видела, как ты умеешь любить. — Изо всей силы Снежана дёрнула захваченной рукой — Теперь мне противно смотреть на всех мужиков, а заодно и на их секретарш. Если сию же секунду не подпишешь заявление, я расскажу о событиях пятницы твоему папочке. Пусть он узнает, как сын завалил его гениальный план стремительной женитьбы на процентах Яновича. — Это стало лучшей фразой в утреннем диалоге.

Покинув офис, Снежана попрощалась с «Икаром» навсегда и «отряхнула прах» с новеньких прикольных кед, на белых костяшках которых чернели звёзды правильной кремлёвской формы. На лице её теперь сияла улыбка, а в глазах отражалось осеннее небо. Сентябрь тянул к ней солнечные руки и приглашал провести этот день вместе — чтобы она узнала, как он умеет любить…

Но тут в свободной голове Снежаны пронеслась мысль: «Родионыч. Надо упредить ответный удар». Взгляд её стал серьёзным и наполнился ответственностью, но улыбка по-прежнему играла на розовых красиво очерченных губах.