I

Итак, не без уныния Сергей бросил пить, ещё ему пришлось согласиться на душеспасительную беседу со священником, и всё для того, чтобы утешить мать. К подвигам новоявленного трезвенника можно было причислить безвозмездное и вредное для психического здоровья репетиторство по всем точным дисциплинам и английскому с названными братцами, рыжими близнецами, которые норовили каждый день обвести вокруг пальца своего старшего брата и учителя.

Принимая все эти жертвы, Катерина Николаевна замолкала на день-два и смирялась с отъездом сына в «проклятую Америку». Заряда мира хватало до упоминания самого невинного обстоятельства, связанного с отъездом её ребёнка. Стоило только вылететь в божий мир слову о жизни за рубежом, тут же материнские причитания, наносящие раны сыновьему сердцу, сотрясали маленькую для пяти человек квартирку и продолжались вплоть до приношения следующей жертвы.

— Пойми, мама, — пытался вразумить её сын, — я еду. Радуйся моему успеху. Грандиозному, между прочим. Все наши писали для этой компании, а предложение о выезде поступило только мне, единственному. Работодатель из США выбрал меня! Такой шанс выпадает раз в жизни, и я его не упущу, не пойду на поводу твоего невежества.

Слова «только мне», «только меня» услаждали Сергея до опьянения. Он стал избранным, он — не мурашка на лесном пеньке, как другие его соотечественники. Он, Сергей Белянский, станет управлять этими мурашками из своего штаба в Нью-Йорке. С изнанки экрана он будет вглядываться в глаза каждому, кто однажды окунётся в неизведанный океан Интернета. И если он, Сергей Белянский, пожелает, то выдохнет попутный ветер растерянному пользователю или утопит его душу в заманчивых лабиринтах виртуала.

— Да, мать невежественная, тёмная, — наступала, однако, Катерина Николаевна, — так ты обо мне думаешь? И как же мне удалось такого гения породить? Да ты, гений, дальше своего носа не видишь! — потрясала она кухонным полотенцем у лица пропащего сына. — Никогда русскому человеку эта страна добра не желала. «Работодатель из США выбрал меня»! Глупый какой, «выбрал»! Лелеять тебя выбрал? Холить? Так ты себе представляешь? Да этот работодатель все соки из тебя выжмет, иссушит до костей, а заболеешь, не дай бог, выбросит на помойку. А рядом ни одного человечка родного не будет. Ты ведь привык — всегда люди близкие рядом, друзья, одноклассники. А представь, нет никого. Один ты там будешь, один! И, как говорят, воды некому подать.

— Ну, мам, я ж не на полюс еду, а в мегаполис. Там знаешь сколько народу? Да и в офисе русские есть, я узнал, с ними и подружусь, — пытался убедить мать Сергей.

— Лучше б ты на полюс поехал. — Катерина Николаевна оставалась непреклонна. — Там хоть учёные рядом, люди свои, проверенные, сроднились душами, как на войне. А я знала бы, вот через год приедет, через два. Ждала б. Матери умеют ждать. А тут — Америка! Сынок один, ни одной души родной. А люди эти из мегаполиса… это иллюзия. Посмотри телевизор, видишь, что эти телевизионные, что те живые — для тебя всё одно будет, — всхлипывала мать, опять выкатывая к бою запрещённое оружие — материнские слёзы.

Сергей поддался и стал ласковым, как котёнок недели от роду:

— Мам, мамуля, не кошмарь. Сама себя заводишь. Тебе нельзя нервничать. Успокойся, не я первый! Там полно наших. И вообще, мамуль, многие работу найти не могут, а мне всё на блюдечке. Мамуль, пойми, я решил. Отпусти. Не омрачай наши последние деньки. Давай на природу махнём, на шашлыки. Тепло ещё. У костра попоём!

Но Катерина Николаевна не унималась, котят она не любила, а ребёнка своего высокорослого знала очень хорошо. Вкусным предложением безутешная мать пренебрегла и вытащила из арсенала второе верное болевое средство:

— А Снежана твоя ведь не едет. Она знает, ничего хорошего там нет. А ты обезумел, девушку любимую бросил ради этой работы.

Сергей закрыл глаза и глотнул воздуха перед битвой.

— Мам, я тебя просил, — заскрипел он зубами, — про неё ни слова. И ты обещала. — На левой части его лба вздулись синие вены, а подбородок задрожал. — Она — не «любимая девушка». Она — никто, сплошное кидалово. Дочь миллионера! Меня променяла на папочкино добро. Лошару из меня вылепить решила. Сама капиталами ворочать, а я при ней, компы пылесосом чищу в их родовом офисе. Год меня дрессировала, целомудрие выпячивала, а сама такая же, как все!.. Всё! Не на того напала, не стану пресмыкаться.

Слезинки на щеках матери высохли, будто не было. Она вытянула шею и принялась поддакивать:

— О! Вот, вот! Правильно, сынок. Поумнел. Мне она никогда не нравилась, королеву из себя корчит. Терпела из-за тебя и не высказывалась, — слукавила Катерина Николаевна. — А мать и того хуже — пьяница, самоубийца. Отец — жулик. Ужас! Мои женщины как узнали, какая мать у невесты, в обморок попадали! А Люда Петровна — та сразу к алтарю свечу ставить и молиться, чтоб Господь от тебя такую судьбу отвёл. Сыночек!

— Ну, ма… ты зачем на работе всякую чухню мелешь? — Сергей уже забегал по комнате. — При чём тут её родители? Да вам что, в вашей небесной канцелярии заняться нечем? А Люда Петровна пусть о себе, о своих детях молится. Дочь её в ларьке пивом торгует! Мы уж как-нибудь сами с Господом разберёмся, без посредников.

Катерина Николаевна захлопала глазами. Что делать, если сболтнёшь лишнего? За сердце хвататься.

— Серёженька, какая жестокость, — простонала она, опускаясь на диван. — Принеси корвалолу… Мои женщины любят тебя, за нас переживают. Они знают, через что мне пришлось пройти, и так сочувствуют…

Мать проглотила сердечные капли и замолчала. Сергей знал, это молчание — страшнее криков: сейчас ожил Феденька, мама видит его, а душа её птицей бьётся о стекло.

Сергей сел на пол, в ноги матери, и опустил взлохмаченную голову на её колени, длинные ноги, как обычно, мешали ему сгруппироваться.

— Мамуль, прошу, оставим этот разговор, — сказал он и припал губами к ладоням матери. — Я люблю тебя и никогда не брошу. Хочешь, я встречусь с дочкой Люды Петровны?

Мать не поверила ушам своим, но тут же нашлась и всхлипнула, чтобы было понятнее — хорошо, конечно, с дочкой, но мало. И послушный сын продолжил уступки:

— Я могу продолжить знакомство, буду письма ей по мылу бросать, по скайпу звонить из Штатов, да хоть каждый день! Приеду через год. Если сложится, то согласен и к венцу, как ты советовала.

Мать напрягла спину и обняла чудесного ребёнка. Если дочь Люды Петровны станет невесткой, битва за сына выиграна. Сергей тоже ободрился: неужели в семье водворится мир?

— Хочешь, я мусор выброшу? Ковёр выбью? — спросил чудо-сын и вот уже умчался с ведром во двор, запечатав уши наушниками. В тишине крепких сталинок он отдышался и с радостью закурил в компании друзей покойного деда, они помнили советское счастье и Великую войну.

Мать его, поглядывая в окно, пекла блины и жарила колбаски, подошло время второго завтрака. Чайник пыхтел на плите. «Когда эти старые дураки отпустят мальчика?» — подумала она и перевела взгляд на мужа, которого с утра пилила, правда не в полную мощность. А вот нечего держать нейтралитет по вопросу Америки.

— Олежек, какой ты жестокий всё-таки, — сказала она и убрала непослушную прядь волос со лба. — Дитя покидает родную мать навеки, а ты молчишь всё время, как истукан.

Олег Георгиевич отозвался на слово правды, «истукан», и вышел из ватерклозета к горячему домашнему очагу.

— Катя, я уже высказался. Зачем повторяться? — ответил он, натягивая треники до ушей. — Я — против! Твой сын принял к сведению моё мнение, но остался при своём. Тысячи программистов остаются на родине, при этом прилично зарабатывают. Он сам это знает лучше меня. Пойми, — на лысине его выступили капельки пота, — никакие доводы его не остановят. Эта идея с отъездом в США проникла очень глубоко в его сознание, наши высказывания бессильны, они не достигают и половины пути, проделанной этой идеей. Наш путь — смирение и молитва. — Олег Георгиевич уселся за стол и поднял вилку в боевую готовность. — Особенно твоя молитва, материнская. Она, как известно, «со дна моря достаёт». Так что оставь парня в покое, не терзай его. Он прав, надо последние дни провести в радости. А ты поступай так, как сказал тебе батюшка, я только повторил его слова.

Румяная колбаска была в результате руками запакована в блин на тарелке главы семейства и отправлена ему в рот, а оставшаяся не у дел вилка легла у края тарелки.

II

С неохотой ангел-хранитель отворил дверь своего подъезда крестнице. Так ей показалось. Трубку домофона он сорвал после первого же гудка и задышал в динамик. Он дадакал, а она после каждого «да» или «да-да» повторяла: «Это я, открывай, Родионыч». Голос крестницы он узнал раза с четвёртого, и для неё прозвучал наконец входной гудок.

Дальше прихожей она не двинулась и кеды прикольные не сбросила с уставших ног. Комната жены Родионыча заперта была наглухо. Обычно та любопытствовала в зрачок и, заметив Снежану, выходила поздороваться. В обычной жизни такой чести удостаивались только избранные посетители её уже бывшего мужа, самые положительные.

Снежана повела носом — пахло только что запечённым мясом, так вкусно, что живот начало сводить.

— Вы собрались обедать? — спросила она, глотая свиной аромат. — Я на минуту, не задержу.

Родионыч взмахнул руками, что означало: «Да что ты, какой обедать, так, на кухне вожусь».

— Что случилось, дочка? — участливо спросил он, расстёгивая ворот выглаженной рубашки.

— Да, Александр Родионович, случилось. Пришла сообщить из первых уст, — сказала Снежана, съёжившись от пробежавшего по спине холодка. — Я разорвала контракт и уволилась с «Икара», — протянула она, вкладывая силу в каждое слово.

— Ты шутишь, — ухмыльнулся Родионыч, его усы дрогнули. — Это невозможно.

— Не шучу. Династия Яновичей покидает «Икар» навсегда. Документы свои я забрала. Вступать в борьбу за собственность не стремлюсь. Артём подготовит бумаги, он лучше всех разбирается в юридической стороне дела, я подпишу не глядя. Вот и всё. Не умею быть капиталистом. Не хочу заниматься чужим делом.

— Каким капиталистом? Снежана, что ты мелешь? — скривился в улыбке рот Родионыча. — Тебе детей рожать пора и мужа смотреть. Капиталистом! — хмыкнул он. — Бабе что? Гнездо своё свить надо. Народишь детей, выгадуешь — и иди в люди, на работу, если охота будет. «Не хочу заниматься чужим делом». Да твоё дело известное — бабье. И что за женщина без семьи? — Он сплюнул. — Пустоцвет!

— А что за семья без любви? — парировала Снежана. Глаза её засияли, будто увидели Сергея.

— Не дури головы, — единственное, что нашёл для ответа Родионыч. — Может, тебя Артём обидел? Ты только скажи, я ему задам! — упорствовал самозваный тесть.

— Александр Родионович, ваш сын никоим образом не связан с моим решением, — на одном дыхании выпалила крестница. — Я ухожу искать себя. Как-то так. И пришла лично сообщить, потому что люблю вас, потому что вы дороги моей семье. И прошу простить, что не оправдала. Это оказалось мне не по силам. — Она перевела дух в борьбе с гипнозом крёстного отца. — Повторяю: на свою долю я не претендую.

— Да на кой мне твоя доля! — взревел Родионыч. — «Не претендую»! Там и так всё моё. Только на… оно мне надо! Я же вас поженить хочу, чтобы вы людьми стали, родителями. Денег заработали, детей обеспечили, сами пожили в удовольствие. Нет, ты что-то недоговариваешь. У меня чутьё профессиональное. — На лице крёстного отчётливее проступили оспины. — Без этого охламона не обошлось! Говори, он приставал к тебе? Может, обхождение у него свинское… Я же всё исправить могу, понимаешь? — Родионыч хваткой питбуля вцепился в крестницу.

— Родионыч, дорогой, вы так переживаете, будто сами хотите жениться на мне, — отозвалась, не отступая от своего, Снежана. Она чувствовала, кто-то согревает ей сердце, кто-то будто стоит за спиной. — Я не люблю Артёма, а он равнодушен ко мне. Всё так просто. Мы из разных измерений. И я лучше умру, чем выйду за него или за кого-нибудь другого.

Родионыч запустил в усы ехидства и прозвенел:

— Ты, что ли, от отца своего заразилась? Или у вас наследственное сумасшествие?

Прежняя Снежана тут бы и разревелась, но настоящая лишь поджала губы. Обида отскочила от неё теннисным шаром.

— Папа не сумасшедший! Он — гений! — возразила она, заглядывая на дно гипнотических глаз крёстного. — Его взяли на работу в киностудию. Я сожалею, что разделяла ваше мнение. А даже если и так? Яновичи все сумасшедшие, зачем вам портить свой чистый сильный род?

От взрыва мозга Родионыча спас домофон, который заулюлюкал на весь дом. Снежана смотрела на крёстного, который бледнел с каждой трелью входного звонка и к трубке не подходил. И так она смекнула, что пришёл гость, которого она видеть не должна.

— Прости меня, крёстный, — сказала она, снимая трубку и нажимая ключ. — Это чертовщина пройдёт, и всё будет по-прежнему. Ну, пока, — сказала она и чмокнула его в щёку по старой традиции.

Уступая лифт тайному гостю, Снежана летела по лестнице. В прикольных кедах прыгать по ступенькам веселее, чем в туфлях с каблуками. Шнурки взвились, подошвы не видно, только звёзды кремлёвские мигают.

В пролёте между вторым и третьим этажом нарисовалась фигура в сером плаще, в которой проявилась персона Веры Серебрянниковой, без хвостика, но с модной укладкой и алыми от профессиональной помады губами. Снежана остолбенела и произнесла, выдавливая из себя звук, как зубную пасту из пустого уже тюбика:

— Привет.

— Привет, — пропищала в ответ Вера, заливаясь румянцем.

— Аа-а… ты к кому? Куда идёшь? — Снежана хотела добавить «Красная Шапочка», но сдержалась и улыбку тут же остановила.

— Я? — растерялась Красная Шапочка. — К подружке… чай пить.

— Аа-а-а… — просияла Снежана, вспоминая мясной аромат в доме крёстного. — Ну, тогда поспеши, подружка тебя очень ждёт. Я только что от неё!

— Да? Только что от неё? — уже голосом Настеньки из сказки «Морозко» спросила Вера и опустила глаза.

— Передай, — Снежана по-дружески хлопнула Веру по плечу, — пусть подружка твоя сама воспользуется советами, которые только что надавала мне.

В свободном полёте Снежана выпорхнула из подъезда панельной девятиэтажки и упала в объятия осени, которая поджидала её и от волнения заволокла небо тучами. Две подруги умчались к реке, на встречу с клёном. «Он тосковал», — колокольчиками прозвенела осень и склонилась к его позолочённой шевелюре.

— Я больше не приду к тебе, — сказала Снежана и обхватила холодный ствол рукой. — Не хочу жить в прошлом, это очень больно. Всё, милый, я перехожу в настоящее… Прощай. И… если он придёт навестить тебя… Такое случается, человек, разлучённый с родиной, всегда приезжает спустя лет двадцать, целует заборы и… словом, ходит по любимым памятным ему местам, папа рассказывал… Передай… — Снежана замолчала, но голос сердца клён слышал лучше любого звука. — Я люблю только тебя, ты единственный. И я не хочу забывать любимого и встретить однажды другого. Я буду ждать тебя всю жизнь…

— Всю жизнь… — эхом повторила осень, кутая клён холодным дыханием.

Но клён не желал засыпать и тянул ветки-руки к огнезрачной подруге, ладонь которой обжигала кожу его ствола.

— Я хочу… чтобы он… был счастлив, — голосом сердца добавляет подруга, — был счастлив во всём, в семье и любви. В семье. И я утешусь его счастьем…

На погрустневшую крону осень пролила багряную краску и взбила докрасна кленовую листву, но обновлённый шедевр Снежана не заметила, под крик белых журавлей она мчалась в новую реальность, очертания которой проявились сквозь белый туман над рекой.

III

Для напутственной беседы, как и обещал матери, Сергей отправился в храм, правда без энтузиазма. Утро было не из добрых. Туман окутал его волосы и леденящей влагой впился в шею, не прикрытую шарфом, торчащую, как у подростка, из приподнятого воротника. Он ёжился от холода и грыз сигарету. Из роя коротких мыслей, теребивших его мозг, он старался поймать хоть одну и углубиться в неё. Сергея обгоняли прохожие и не замечали автомобили, и только синие купола влекли его под свой покров предвечным колокольным звоном.

За церковной оградой Сергея встретили розы на ветвистых стеблях. Соцветия рая благоухали на земле греха. В недоумении он остановился и протянул озябшую руку к розовым цветам, чтобы убедиться — перед глазами не магическое видение, а живое воплощение попрания законов природы. От прикосновения к тайне в воздухе разлился розовый маслянистый аромат, от которого закружилась голова. Вот так, с протянутой к розам рукой, Сергей замер и очнулся только от голоса, прозвучавшего у него за спиной.

Подошёл отец Андрей, духовный отец и начальник его матери, худощавый молодой священник с длинными тёмными волосами и открытым пытливым взглядом. На груди его золотом горел крест, рассекая туманный воздух огненными мечами.

Руку с розовым маслом на пальцах Сергей отдёрнул и спрятал в рукав. Он отвёл взгляд от соцветий рая и буркнул что-то в ответ на приветствие отца Андрея. Только бы никто не подумал, что он, гитарист, фан тяжёлого рока, а на самом деле педик, цветочки нюхает.

— Неземная красота, — начал беседу священник и тоже прикоснулся к розам. — Это руки наших женщин-работниц творят обычные чудеса, и твоей мамы тоже. Это она, это воплощение её идеи — засадить розовыми кустами церковный двор. «Как пчёлы в соты собирают мёд, так эти руки счастье собирают».

Сергей нахмурил лоб — отчего мама ни слова не сказала о розах? А может, и говорила, просто в памяти его широколистным бурьяном живут только семейные ссоры по теме отъезда в Америку.

Морщины на лбу Сергея отец Андрей принял за обдумывание поэзии великого Расула Гамзатова, поэтому он приосанился и продекламировал стих до конца. Волнительная ода женским рукам вызвала чувство вины в душе Сергея, это чувство разрасталось с каждым её словом и наконец, у финала, потянуло рёбра.

Священник же так увлёкся, что без паузы перешёл к следующему стихотворению великого поэта и, подхватив своего хмурого гостя, повёл его пить чай в подвал церкви, где была оборудована комната отдыха.

Сергей окунулся в подземную жизнь храма. Лампы дневного света, кухня, плита, электропечь — словом, как дома. На плите кастрюля щей и горячий чайник, на стенах — картинки ручной вышивки в рамках под стеклом.

— Это всё матушка рукодельничает, — пояснил священник, кивнув в сторону картинок, и пригласил гостя к столу. — Вот варенье из крыжовника, моё любимое, мармелад, угощайся, — сказал отец Андрей, разливая душистый чай.

Сергей буркнул «спасибо» и глотнул, чай обжёг ему горло, и он нахмурился пуще прежнего. Сейчас, вот-вот, начнётся наезд по теме почитания родителей.

— Ты не робей, — сказал молодой батюшка, заглядывая в щёлки Серёжкиных глаз, — морали я читать не собираюсь. Знаешь, я курсантом был таким шебутным, баламутил весь курс. Вспоминать смешно. Как меня за нарушение дисциплины не отчислили? Понять не могу, — глаза отца Андрея заискрились при упоминании дней юности. — И не думай, что если я в рясе, то из другого теста. Я такой же, как и ты, из плоти и крови, обычный человек.

— Вы? В военном училище? — Сергей осмелел и потянулся за мармеладом. — Да как же?.. И как же учились? На десятки?

— Да, и на девятки, восьмёрок не было. Командиром боевым хотел стать, не вышло. Сам виноват, — вздохнул отец Андрей. — Напился до одури, когда в ресторане отмечали окончание курса, и в драку влез… Очнулся в реанимации, после операции на головном мозге. Их ещё пять было. Восстанавливался почти год и теперь, с Божией помощью, здоров, но к службе непригоден. Врачи сказали — чудом жив остался, со временем и функции мозга все восстановились. Только это не просто чудо, а Божий промысел. Меня на земле Господь оставил, чтобы я ему тут послужил. — Взгляд отца Андрея стал во сто крат серьёзнее. У Сергея даже мармелад в горле застрял. — На больничной койке валялся, много дум передумал, жизнь свою переосмыслил, словно переродился, и почувствовал живое участие Бога в моей судьбе. После выписки поступил в семинарию и сейчас вполне счастлив, получаю удовольствие, вернее, удовлетворение от жизни. Собираюсь в академию поступать. Люблю учиться, это у меня с юности, — улыбнулся отец Андрей и протянул гостю блюдце с вареньем.

Сергей в одно мгновенье проглотил сладкий крыжовник и запил чаем, по его телу разлилась приятная теплота, травяной аромат усладил его дыхание.

— Вкусно? — спросил священник и протянул собеседнику хрустальную розетку с клубничным джемом. Сергей кивнул и попросил ещё чаю, — Рад, что угощение пришлось по вкусу, — сказал молодой батюшка и наполнил чашку гостя напитком с запахом луговых трав.

Сергея не тянуло больше сбежать, как в первую минуту встречи со священником, а хотелось просто сидеть здесь, на кухонном диване, и болтать неважно о чём. Вот сейчас молодой батюшка нахваливает свою матушку, рукодельницу и кулинарку.

— …и варенье пятнадцать видов, и щи, чай заварила свой фирменный. Сама состав подобрала. А поёт как… с ангелами. Всё-таки женщина — самое совершенное творение Бога, убеждаюсь в этом всю жизнь, на ней мир держится, на её любви.

Сергей с недоверием посмотрел на священника, но спорить не стал, а тот всё щебетал:

— Взять, к примеру, мою семью. Она только на моей жене и держится, включая и самого главу. — Отец Андрей поклонился. — Весь дом на её плечах, часто и мужская работа, трое детей: старшей пять лет, а младшей пять месяцев. Я бы и дня не выдержал, а матушка даже в храме успевает потрудиться. Деточек в охапку, младшую в слинг — и как белочка мелькает: там помыла, тут прибрала, текст на компе набрала, суп сварила. Гляжу на неё — не нарадуюсь. За что мне такое счастье? Не знаю. — Тёплый свет полился из ясных очей отца Андрея.

Сергей, не моргая, уставился на него и подумал: «Бывают же на свете простые люди, ничего грандиозного, а он счастлив: варенье, суп, белочка мелькает…» А батюшка продолжал монолог, завораживая собеседника скорее бархатным тембром голоса, чем содержанием повествования:

— Я-то помощник плохой. Дома бываю мало, а приду — сразу лениться начинаю. А она, голубка кроткая, не ропщет, поцелует ещё, рада, что я вернулся. Ты, говорит, родной мой муженёк, отдохни, такой вид у тебя усталый. А я и рад стараться. Ну разве без неё я смог бы весь служению отдаваться, храмы строить? Да и представить страшно жизнь без любимой.

— Без любимой? — не доверяя своим ушам, уточнил Сергей, сердце его скребанула досада.

Глядя на растерянного гостя, отец Андрей чуть не расхохотался, в ясных глазах его сверкнули шаловливые огоньки:

— Ну, Сергей, веселишь меня всё утро, упрямо отказываешь мне в праве быть человеком.

Златокудрый юноша иронии не уловил и спросил с недоверием:

— Так вы что, по любви женились?

— А как же! — ребячливо отозвался отец Андрей. — Зачем вообще жениться, если не по любви?

Из глаз молодого батюшки вырвались на волю шаловливые огоньки и растопили стекло во взгляде прошеного гостя.

— А главное ведь — ДЛЯ любви. — Отец Андрей нахмурил лоб, а голос его стал твёрдым, как на проповеди.

— Что значит «для»? — незаметно для себя самого втянулся в разговор Сергей, сердце его затрепыхалось.

Прямого ответа он не услышал. Священник посмотрел вглубь себя и принялся делиться сокровенными воспоминаниями:

— Я как впервые её увидел — понял: вот она, моя суженая. Мы познакомились в паломнической поездке, я ещё в семинарии учился. Она же хотела в монастыре продолжить земной путь, а я вцепился намертво, не давал проходу. И добился своего, Бога о помощи просил, пока она три дня постилась и думала. Она тоже полюбила меня с первого взгляда, призналась, когда дочь первая родилась. Вот какой подарок мне преподнесла, голубка. А ведь ещё в отрочестве решила постриг принять, поэтому и бегала от меня. А на постриг её батюшка один, сильный исповедник, духовный отец, не благословил. «Ты, — сказал, — красавица, земным воздухом дышишь, по земле ходишь, иди-ка замуж, на то воля Божия». Невеста моя сразу опешила, а после возрадовалась, потому что сердцу волю дала. Вот ведь беда людская, сердце взаперти держат, разумом своим слабым живут. А где Господь поселяется? В сердце. Если есть в нём такое расположение. Сердце надо Богу открывать и волю ему давать. Не обманет… Ну вот, — вздохнул молодой священник, — обвенчались мы в сей же день. А чувства мои только крепче становятся и ярче, что ли. Она не просто моя половинка — она… Лучше, наверное, так сказать, что я её кожный покров.

— Это что это? — Сергей с недоверием повёл взглядом. — И ночь у вас брачная была?

Отец Андрей не улыбнулся и не вздохнул. Он смотрел на гостя своего и кивал подбородком.

— Мне, что ли, рясу снять, чтобы ты соображать начал? — спросил он с досадой учителя, который впустую потратил себя на двоечника. — У меня детей трое. И как ты себе представляешь? Что, батюшки ангелами должны быть? Может, Господу виднее, кого на земле в чин священника облачить, людей или духов? Да если бы ангелы в храмах вместо людей служили, если бы на исповеди постояли… Да от гнева их праведного, от лика ясного отползали бы мы, как черви. То ли дело человек, сам грешный, братьев своих исповедует, понимает, сочувствует. Вот я, например, такого на исповеди наслушался — не приведи Господь! — Отец Андрей осенил себя крестным знаменьем. — А ведь в осуждение не впадаю, оттого что о своих грехах помню. Сам такой же.

Сергей опустил голову, взлохмаченные кудри упали на лоб.

— Ладно, сын мой Сергий. Отпускаю тебя, иди с Богом. Матушке поклон. И помни, голова у тебя большая, столько туману туда нагнать можно, а сердце не обманешь, будет оно болеть, иногда нестерпимо, пока не услышишь и не поступишь по его зову. Бог через сердце с тобой говорит. Ну, и благословляю тебя, раб Божий Сергий, благословляю тебя именем Божием на начало нового благого дела, что предназначено тебе Господом, во славу Его.

Чуда не произошло. Катерина Николаевна поняла это сразу, увидев сына в окно. Смотрела она с грустью, как чадо её, ребёнок единственный, ступает по земле родного города, а душа его носится по каменным просторам далёкого Нью-Йорка.

И вот понеслось время, часы словно минуты. Семейные ссоры утихли, несмотря даже на то, что Сергей через день-два напивался в стельку. Воспитание рыжих сорванцов приняло мягкую форму — ни окриков, ни шлепков под зад. Каждый вечер — чаепитие с пирогами, Катерина Николаевна с улыбкой встречала Серёжкиных друзей.

День прощания наступил с первым снегом, густым и мокрым, упавшим на головы горожан. К поезду Сергея провожал отчим. Мама осталась дома и проверяла домашнее задание близнецов. Так в её сердце могло сохраниться чувство, что сын рядом и скоро возвратится. А матери умеют ждать.

IV

— В резюме вы указали, что предпочитаете работать дома. — Интервьюер, дама неопределённого возраста, сняла очки и одними зрачками уставилась на Снежану, у которой от такого её снайперского взгляда по телу пробежали мурашки. — Вы не человек команды?

Снежана разослала во все веб-студии подробное резюме, но приглашение на собеседование пришло только от одного адресата, зато от самого продвинутого. Тонкокостная, как борзая собака, дама-интервьюер пролистала портфолио кандидатки на своём ноутбуке и в печатном тексте, подшитом в папку из советского картона, пожелтила маркером невидимые Снежане позиции.

— Приступим, — сказала дама, до боли хрустнув пальцами.

Итак, она приступила к допросу под маскировочным названием «интервью». Снежана отвечала на вопросы почти не раздумывая и только на пункте «Вы не человек команды?» запнулась. Она человек, и точка. И остаётся им и в команде, и в затворе, дома и на работе, в метро и в автомобиле… Глаза интервьюера тут же потеплели, она как будто даже обрадовалась вынужденной запинке кандидата и захлопнула папку советского картона.

— Ничего, не смущайтесь, Снежана Валерьевна, — пропела она и опять надела очки. — Над ответом подумайте дома. Продолжим в следующий раз. Недельки через две. — Дама потянулась к ежедневнику и на календаре пожелтила квадрат. — Перезвоню вам после обеда… числа… десятого ноября… Но это не всё, — добавила стали в свой голос интервьюер и опять сбросила очки. — К следующему интервью вам следует подготовить творческое задание.

Борзая дама подскочила с кресла и уставилась на потолок, словно считывая невидимую информацию с пенопласта.

— Три ролика во «флэше», и чтобы с сюжетом, — со вкусом произнесла она и вернулась на свой трон. — Понимаете, у нас творческий коллектив математиков, требования к кандидатам очень высокие. Надо быть творцом, ни много ни мало. Так что работайте, проявите талант, выдайте искорку неповторимую — и вы наш человек.

— Аа-а… как мой портфолио? — спросила Снежана и закусила губу.

Дни и даже ночи напролёт она, влюблённая в интеренет-технологии, лепила веб‑баннеры, кнопочки и прочую фурнитуру, живые логотипы известных мировых брендов… И на тебе — ни одной оценки!

— Во второй части, Снежана Валерьевна, — подбодрила её интервьюер, — всё во второй части собеседования. А портфолио я покажу мастеру. Всего доброго, Снежана Валерьевна.

На прощанье борзая дама опять похрустела пальцами.

V

На станции Минск Сергей выскочил из тёплого вагона, его подхватил порыв воспоминаний. Подумать только, год назад он вот так же приехал на этом поезде и помчался в общежитие. Андрюха приехал на день раньше и с усердием выдраил двухместные хоромы, повесил занавески, приготовил еду. Под пиво они до утра тащились от «Нирваны» и бренчали рок на гитарах. Первую пару, конечно, проспали, но ко второй примчались, и пропуски звёздам общаги, конечно, староста не поставил. Сердце защемило — через какой-то месяц он встретился с ней. «Заглохни, — скомандовал сердцу хозяин. — Надо смотреть вперёд». А впереди его ждала встреча с соседями по купе.

Наперекор метеорологам осень набросилась на Сергея шквалистым ветром. Она мстила охладевшим к её красоте сердцам. Власть её угасает, а никто из людей так ни разу не воспел «очей очарованье».

Озябший блондин в куртке защитного цвета с ускорением покинул измерение «ностальжи» и поспешил в своё купе. Проводница в белоснежной накрахмаленной блузе, еле шевеля губами, что-то объясняла новым пассажирам, его соседям, при этом вздыбленный, залитый лаком шар волос на её голове даже не шевельнулся. Запах прокисших цветочных духов защекотал нос озябшего блондина, и тот поморщился.

Соседи понравились Сергею с первого взгляда: отец и сын, оба высокие, статные, круто одетые, с айфонами на ладошках. Отец раскладывал вещи и шутил. Сын, не мигая, смотрел в окно и, казалось, хотел по-детски расплакаться. Отец с такой заботой снял с него куртку, что Сергею захотелось оказаться на месте сына, белокожего, блондина, как он сам, с печальным взглядом. Вот бы хоть раз в жизни ощутить заботу отца.

Накрахмаленная проводница принесла меню. Её духи опять напали на Серёжкин нос, отчего он чихнул, и чих его зазвенел на весь вагон. Поэтому внимание чужого отца наконец переключилось на Сергея. Смуглый брюнет в чёрных джинсах и пиджаке песочного цвета улыбнулся, сверкнув нереально белыми ровными зубами, и протянул руку.

— Добрый день, будем знакомы, Евгений Николаевич, физик. А этот достойный юноша — мой единственный родной человек и наследник, тоже физик. Его зовут Алекс. А вы, позвольте узнать?..

Сергей запутался в ответе и кашлянул.

— Смелее, — подбодрил его физик Евгений Николаевич, — до полудня следующего дня мы одна семья поневоле, надо сближаться, отбросьте стеснение.

— Сергей Белянский, — выдавил из себя Сергей, — выпускник университета электроники и информатики, программист.

Евгений Николаевич оказался жадным до общения и заполнил обаянием купе, поэтому попутчики скоро подружились. Как цветок в летний полдень, раскрылся Сергей и выложил о себе всё, что помнил, только свою love story не выпячивал. Но мастерство своё и знания, значимость в мировых IT приукрасил и подсветил перламутром. Евгений Николаевич тоже не скромничал. Алле-гоп! И перед очами Сергея предстал именитый профессор Стэнфорда, единственный сын знаменитого физика СССР и БССР, новатор в исследовании антиматерии, тёмной и малой энергии. А по левую руку от него — молчаливый студент Стэндфордского университета, единственный внук того же знаменитого физика СССР и БССР и представитель научной элиты будущего. Алле-гоп! И оба физика высшей касты направляются в Нью-Йорк тем же рейсом, что и сам Серёжа Белянский, выдающийся программист.

Удивление распахнуло глаза попутчиков до отметки «максимум». У профессора исчезли мешки под нижними веками, Сергей забыл вовремя закрыть рот, а Алекс наконец открыл.

— Невероятно! — восхитился он, а потом неожиданно ушёл в нехарактерно сложные для себя рассуждения: — Но даже в физике полно парадоксов! Наша встреча что-то означает. Возможно, ответ кроется в будущем. Но стоит тщательнее покопаться и в прошлом, ведь выходит, мы все на одной оси времени.

Взгляд Алекса голубым лазером пронзил собеседников, он будто сканировал открытые для доступа человеческие души.

— Друзья мои, — обрёл слово профессор, — обычные непросвещённые люди в такой ситуации стараются выпить, но мы с сыном противники алкоголя, поэтому предлагаю отведать хороший ужин. Давайте, присаживайтесь к столу!

Оживший физик из Стэнфорда превратился в доброго волшебника, движение руки — и крошечный столик наполнился яствами в пластиковых коробочках. Запах маринованного в брусничном соке запечённого мяса перебил остальной пищевой дух и раздразнил богатырский аппетит молодых мужчин, которые без стеснения накинулись на еду и опустошали бесчисленные ёмкости, заботливо наполненные Аллой Задорожной как доказательство её любви к Алексу. Профессор с наслаждением наблюдал, как юноши со смаком расправляются с обедом, и выставлял на скатерть всё новые коробки и салфетки. Сам он ел мало, без аппетита, а вот разговаривал и жестикулировал с удовольствием.

Долго и живописно профессор повествовал о своём университете, Силиконовой долине и квантовой физике. Более он ни о чём не мог рассказать. На Серёжкины вопросы о жизни в Америке отвечал скудно, подчёркивая, что он, Дятловский, прежде всего гражданин Стэнфорда. После разъяснений Евгения Николаевича, эмигранта со стажем, у Белянского исчезло даже примитивное представление о жизни в США, а в голове закружились ключевые фразы, которые наводили тоску: «Америка — такая разная… Там действительно хорошо, очень хорошо, но мне всегда было плохо…»

Мозги Белянского закипели, и в конце концов он соснул, склонив набок голову. Из небытия к нему вернулся сон детства: брат Феденька играет на детской площадке. Сергей видит его во снах, но только со спины, Феденька ни разу не показал своё лицо. Сергей окликает брата, но тот не отзывается, пересыпая песок из ведра в формочку. Сергей тянет к нему руки и, преодолевая стеклянное сопротивление атмосферы, наконец хватает его за плечо, но брат головы не поворачивает, а бросается наутёк. Сергей — следом! Кричит: «Федя!» Но тот уносится по лестнице в метро…

Сергей так ни разу и не догнал его, и лица не видел. В холодном поту очнулся он на нижней полке и задышал, будто приступ астмы случился с ним. Глядя в темноту, он пытался сообразить, где он, а как понял, схватился за голову и заскулил, глаза его закатились на самое дно глазниц и там погасли, как звёзды. Евгений Николаевич почуял чужую тоску и встрепенулся. Незваная гостья не раз скребла его сердце, и он знал её запах. Есть одно спасение — фотография Дэвида. Профессор достал фото и пересел на полку своего приятного молодого попутчика. Может ли какое-нибудь горе сравниться с утратой сына? Пусть… пусть смотрит, может, поймёт.

Злая гостья ощетинилась и сдавила плечи профессора. Атака длилась до того мгновения, пока Сергей не поднял голову и не посмотрел на фото. А потом рассказ о брате-близнеце полился из его уст. Затаив дыхание, слушал Евгений Николаевич — удивительно, но такие истории, оказалось, способны смягчить и его боль.

— Да, вот ещё один фактор сближения, — со второй полки подал голос наследник профессора, который проснулся раньше Сергея и думал о маме. Ночь располагает к самоедству. — Каждый из нас потерял близкого, очень близкого человека. В мае погибла моя мать. — Голос наследника отяжелел, а уголки губ потянулись вниз. — И знаете, что ещё у нас общего? Я, как и все вы, чувствую вину. Это правда. Как бы мы, дорогой дядя, ни философствовали, чувство вины не уходит, мы в капкане её железных челюстей, и она пережёвывает сердца и сплёвывает — и опять за своё.

— Алекс, мой мальчик, эта тема только про нас с тобой. Сергей выпадает… — прошептал профессор и спрятал руки за спиной.

— Отнюдь, — возразил Алекс, — Сергей с раннего детства в теме. Сколько раз он слышал от близких, даже от матери, прямо или косвенно, шёпотом или криками, что один близнец искалечил, задавил другого, ещё в утробе, ещё до рождения. Сколько лет? Года два, ты сказал, Сергей, мать не брала тебя на руки?

Сергей кивнул и опять обхватил голову, а наследник профессора уставился на него своими огромными синими очами, которые привыкли уже к мелькающему в темноте свету купе.

— Вот, всё подтверждается, — выдохнул он сомнения. — Итак, что мы имеем? Три человека, практически гении, выезжают в США навсегда, это раз.

Профессор поднял голову и приоткрыл рот — наследник переворачивал его представление о юности.

— У каждого из нас был отец-предатель, это два. И самое невыносимое — это три — неотступное чувство вины за смерть родного человека. Чувство, от которого мы и бежим сломя голову на другой конец света.

— Алекс! — воскликнул профессор. — Я не узнаю тебя. Твои рассуждения полны цинизма.

— Дядя, это не мои рассуждения, а мысли Сергея. Я просто собрал всё воедино и систематизировал. Ну, если хочешь, я выскажу своё мнение.

— Да уж, потрудись, будь добр.

— Ну что ж. Моё мнение совершенно противоположное. Мы с вами, дорогой дядя, действительно похожи, очень похожи. Всё, что произошло со мной, неоднозначное следствие того, что однажды произошло с вами. Моё сердце искало отца, ваше — сына, поэтому мы встретились. Я с детства мечтал уехать из страны, чтобы спокойно заниматься наукой, а не страдать, как дед, на обломках выстроенного им института физики. Вы эмигрировали по этой же причине. А Сергей, эхе-хе, боится сказать правду сам себе, поэтому выдумывает теорию похожести, если можно так выразиться. Он возвышается внутри себя и думает: как мы похожи втроём, три человека, ведомые одной судьбой, как романтично должно быть. На самом деле Сергей не в теме, как вы выразились, дорогой Евгений Николаевич. Я разгадал ребус — нас собрали в одном купе, конечно, не случайно. Мы должны сказать Серёже правду: ты не такой, как мы, хотя внешняя схожесть имеется. Твоё чувство вины — просто уязвлённая гордость, раскормленная до безобразия, головокружение от успехов: «Только мне одному из группы, из потока предложили работу в США». Твои слова, Сергей, это ключевая фраза, которая объясняет причину отъезда из родной страны, — тебя просто заметили, выдели из толпы, это так приятно. Поверьте, если б всей группе предложили заключить контракт с американской компанией — ответ Сергея не был бы таким радостно положительным. — Алекс быстро задышал и стал захлёбываться словами. — Ты добровольно отказался от матери. Понятно, она никогда не последует за тобой, просто будет убиваться до конца дней с чувством, что у неё похитили единственного ребёнка. В погоне за тщеславием ты крушишь самое святое — материнскую любовь. И даже не представляешь, что значит лишиться матери. Вчера она только обнимала тебя, а на следующий день её, бездыханную, укладывают глубоко в землю. И как будто ничего в мире не изменилось, ничего, только нет её…

Профессор подскочил к своему мальчику, который уже не сидел спокойно на спальной полке, а взлетал в узком пространстве купе. Сергей же со злобой хмыкнул и выскочил в холодный тамбур, туда, где гудели курильщики. Евгений Николаевич неожиданно даже для себя перешёл на английский:

— My God, Alex, my God! Спи, тебе надо уснуть, утром всё увидишь по-другому. Ах, сынок, сынок, тебе не следовало атаковать этого приятного молодого человека. Ты нанёс ему рану. Но сейчас забудь и усыпай, я тепло укрою тебя. Вот так, закрывай глаза. Не думай ни о чём. Я всё улажу. Хорошо? Спи…

Ещё долго Евгений Николаевич мурлыкал на английском около драгоценного наследника, пока не успокоил его и не окутал сном, а после без труда поймал Сергея на вылете из тамбура в соседнее купе, переполненное алкоголем и возрастными девочками. От молодого человека уже несло дешёвым виски, он чувствовал себя сильным гражданином великой Америки и принимал заигрывание бывших соотечественниц. Профессор схватил его за руку и очень быстро застрочил на английском:

— Сергей, вам следует немедленно вернуться на своё место и лечь спать. Немедленно. Кабацкие пьянки до зари оставьте в прошлом, иначе придётся забыть об американской мечте. И главное, никто не даст гарантию, что наутро вы досчитаетесь денег, документов, билета до Нью-Йорка и будете в состоянии добраться до аэропорта и пройти контроль.

Серёжа покорился не столько вразумительному содержанию, сколько тембру чистой английской речи, которую он осваивал в рамках TOEFL, и резко закончил любовное приключение с возрастной девочкой в джинсовке.

Насыщенная духами и помадой девушка вынырнула из пьяного купе, профессор улыбнулся ей, подозревая, что захватчица вернулась за трофеем. Трофей же на полусогнутых маскировался за широкой спиной спасителя и сумел скрыться, юркнув‑таки в родное купе. Возрастная девочка с разочарованием поглядела в лицо виновника катастрофы её личной жизни и выпустила из ярких уст грубую нецензурщину. За годы эмиграции профессор отвык от такой экспрессии и даже получил удовольствие, но общение решил не продолжать и последовал за Сергеем.

— Я очень рад, что вы, — сказал профессор, усаживая его на постель, — последовали моему совету, а теперь хочу извиниться за своего подопечного. Прошу, оставьте его слова без внимания, мальчик переживает глубочайшую трагедию из-за внезапной гибели матери. Они были по-настоящему близкими людьми, да, и очень одинокими. Алекса постоянно преследует страх остаться одному в этом мире, да, он очень юн, ребёнок, об окружающих судит только со своей колокольни. Оставить мать, даже ради США, ему представляется страшным преступлением. Вот так вот в общих чертах. Я и сам когда-то именно так и поступил… Алекс — очень милый и добрый мальчик, простите его, тем более что он сам не рад… Обещаю, утром у нас всё будет гладко, миролюбиво. — Профессор с трудом уложил второго подопечного спать, не позволяя ему вставить ни слова, и окончательно закрепил дружбу презентацией своей визитки и открытой улыбки. — Вот моя визитка, здесь есть адрес электронной почты, сайта в Интернете, телефоны. Давайте не будем терять связь! Америка так огромна, потеряться несложно. А мы с Алексом всегда будем рады оказать помощь дорогому соотечественнику. — Евгений Николаевич до отказа повернул ручку в замке и уснул, едва коснувшись ухом подушки. Слова благодарности Богу сорвались с его губ. Казалось, молитвы он дошёптывает в темноте.

И вскоре под свою скрипучую колыбельную московский поезд баюкал трёх белорусских американцев.

Утро радостью света залило купе и щекотнуло Сергея по ресницам. Он вскочил, взлохмаченный и примятый, и тут же улыбнулся. Стол накрыт. За столом студент и профессор Стэнфорда, причёсанные и умытые.

— Прошу, присоединяйтесь к нам, — сказал профессор и взмахнул вилкой из пластика.

— Я счастлив! — ответил гость профессора и подвинул к себе блюдце с помидорами и ломтиками ветчины.

Когда он набил рот, Алекс опустил глаза и попросил прощения. Сергей тут же перебил своего юного попутчика, махнув рукой: «Оставь, пацан, забыто, не кипишуй. Давай, уничтожай еду, завтра белорусского уже не попробуешь!»

— Как верно подмечено! — восхитился профессор и завёл своих собеседников в любимое русло науки. Его гладкие щёки блестели свежестью, а завитки с восторгом вздрагивали на богатырской шее, когда он выводил новое па из физики.

— Это логическое завершение хаоса девяностых, — подвёл он итог. — В двадцатые годы Белорусская академия наук и БГУ — это было уникальное созвездие учёных, мощнейшая школа для студентов. Великий Эйнштейн выбрал именно БССР для дальнейшего проживания и научной работы, когда из-за нагрянувшего фашизма решил покинуть Германию. Правда, Сталин запретил въезд великому гению, двум великим было тесно в России, и Эйнштейну пришлось уехать в США. Вот такая грустная история. У меня сложилось мнение, что многие наши, советские, выдающиеся учёные повторили путь этого гения. До сих пор мы не нужны своей родине и вынуждены уезжать. — Евгений Николаевич нахмурил индейские брови. — На сегодня рынок сбыта своих собственных мозгов можно получить только в Америке, у нас на родине упорно не пропускают закон об интеллектуальной собственности на информацию, а это основа, понимаете, основа рыночного механизма. — Профессор, размахивая руками, склонял юношей к своей колокольне. — Вот вы, Сергей… Насколько качественно вы учились, каков средний балл диплома? — Евгений Николаевич прищуривает глаза, включая молодёжь в новое исследование.

— Неплохой, где-то 8,2, типа того, — замявшись, ответил Сергей. В душе он был уверен, что его новые друзья имеют высший балл.

— Это по относительной шкале. А по абсолютной? — Профессор напустил замысловатости во взгляд и не желал отставать от Сергея. — Вы сказали, что работали уже с третьего курса на своего работодателя, пропуская зачастую занятия. Это катастрофа, глобальная катастрофа, потому что множество отечественных студентов поступают точно так же. Потраченное на заработок время надо было использовать на эффективное получение знаний, тогда не только бы поднялся ваш дипломный балл, но и вы как специалист и гражданин имели бы куда более значимый вес. А следовательно, получили бы лучшую работу, лучшие деньги, лучшее сознание. Поймите, человек должен в своей жизни достигнуть максимума, задействовать все свои таланты, выложиться на все сто. А упущенное время — первый и главный враг этого процесса. К сожалению, Серёжа, вы своё время частично упустили. И эта работа, пусть даже в США, далеко не самое оптимальное занятие для вас. Не стройте иллюзий на этот счёт.

Сергей смутился и покраснел, профессор умел быть убедительным. Алекс чувствовал себя уверенней, потому что не пропустил ни одного занятия и его средний балл составил 9,6.

— Студенты Стэнфорда так не поступают, — закинул ногу за ногу профессор и тряхнул чёрными кудрями. — «Заработок вместо знаний» — вот девиз современного русского студенчества. В моём университете молодёжь одержима учёбой, отстающих просто не переводят на другой курс. Представить сложно, что какой-то мой студент пропустил лекцию, семинар или наши занятия в лаборатории, потому что выполнял поручение Beckman Instruments, Admiral Corporation или Hewlett-Packard. Этого просто не может быть! — Евгений Николаевич взмахнул руками, как знаменитый дирижёр, его огненный взгляд расплавил оконное стекло скорого поезда, взмыл в небо и распался на тысячи горящих искорок, пронзивших усталые облака и тяжёлый воздух. А потом профессор с удовольствием продолжил моральную пытку попутчика. — Вот скажите по совести, Серёжа, — сказал он, впиваясь индейским взглядом в молодого человека, упавшего на спинку спального дивана, — что вас заставило бросать учёбу? Тяжёлое материальное положение? Вряд ли. Родители за обучение не платили, стипендию вы получали, проезд на общественном транспорте бесплатный, — профессор загибал пальцы, — проживание почти бесплатное. Остаётся питание, но на сегодня любая семья в состоянии прокормить своё чадо, тем более получающее высшее образование. На приличную одежду можно заработать на каникулах. Или вы всё же голодали?

— Нет, что вы, конечно нет. — Сергей терял аппетит, а профессор воодушевлялся.

— Даже если допустить, что студенту не на что купить еду, он не имеет права пропускать занятия. Надо взять отпуск на год и заработать денег для дальнейшего обучения. — Евгений Николаевич закончил построение теории и перешёл к конкретным рекомендациям. — На мой взгляд, Серёжа, вы совершаете следующую ошибку. Переезд в США принесёт пользу только в случае получения следующей ступени образования, иначе вы безнадёжно отстанете от любого выпускника нашего ли университета, другого ли, получившего такую же специальность. Простите за резкость, только положительное расположение к вам побудило меня высказаться и даже советовать. В любом случае выбор остаётся за вами. Попробуйте, почём фунт лиха! Но я готов помогать вам, во всём, в любое время, только обращайтесь. Очень надеюсь, что вы пожелаете продолжить образование в Стэнфорде, тогда, будьте уверены, вам откроются двери в «силиконовый рай».

Скорый поезд обогнал ветер. Осень отбушевала. Тёплый туман покрывал чёрную землю, навязчивостью липла влага к поездам и к их пассажирам. О, как же равнодушно встретила столица своих детей из Белоруссии. Раскормленная роскошью и дурью, она теряла святость на Руси. Ей с первого взгляда понятно: эти трое не оставят здесь денег, не устроят кутежи и не взорвут обитателей ночных клубов какой-нибудь эпатажной шуткой или прикидом. Она тесна и напряжённа, и только купола церквей хранят её вековое величие и радуют душу.

Алекс и Сергей сжались внутри себя и семенили за смелым лидером, брезгливо ступающим чёрными, без единой царапины или истёртого пятна, мокасинами по неухоженной платформе. Он дышал, с неприязнью морща нос, и молчал. Последние силы он растерял, выбирая такси, обязательно приличное на вид и с опрятным водителем. Развалившись на заднем сиденье, он отдал приказ: «Шереметьево. Только не гоните…»

Всякий раз Евгений Николаевич падал духом, когда возвращался в столицу страны детства. Сегодняшний день не стал исключением — с первым глотком московского воздуха слово профессора спряталось глубоко в душе и отказывалось парить на прежней высоте вдохновения.

В просторном автомобиле три высоких пассажира не чувствовали себя уютно, проблема длинных ног преследовала их всю жизнь. Невыносимое молчание водворилось в салоне. Два молодых человека на заднем сиденье так и не нашли общей темы, а профессор не пытался взять управление в свои руки, вместо этого молча уставившись в лобовое стекло. Ностальгия застыла в его тёмных глазах.

Который раз сын великого Дятловского посещал Москву и не встречал её прежнюю, царственную и торжественную, родную и тёплую. Где статная русская красавица в золотом уборе? Почему сегодня во всех окнах и витринах отражается спесивая безвкусная бабища, натягивающая на сытое тело пошлые стринги, купленные за невероятные деньги в точке поклонения московской «элиты»?

В аэропорту профессор пришёл в себя, предвкушая скорую встречу с женой и завитой баницей с начинкой из брынзы. В глазах его появился прежний блеск, в плечах — молодецкая удаль, и он тут же увлёк молодых спутников в новую беседу о старом, о квантовой физике. Да с таким задором, что не заметил — с Сергеем происходит что-то странное.

VI

Устало холодит ноябрь столицу Белой Руси. На завтрак подаёт сырой туман, на ужин — беспросветную серость. Горожане забывают, как выглядит солнце и небо, блеск магазинчиков подземного мира затмил наконец сияние Ярилы.

От личного авто, красной девицы, Алла отказалась, когда её живот впервые коснулся руля. Мама на сносях стала пешеходом и раскатывала, не без удовольствия, только на общественном транспорте, исключив из графика поездки в часы пик. Муж опекал её в свободное от руководства турбизнесом время и выгуливал по вечерам, перед сном. Советы его были терпимыми, правда, Алла иногда сжимала зубы.

Дочери не отстаивали свою независимость с прежним рвением, а льнули к ней с лаской и слушали мамины воспоминания о жизни в прошлом веке, о студенческих её годах. Не было дня, чтобы она в воздыхании или молитве не помянула Дятловских и не перекрестила бы Алькин портрет. Ночью перед её глазами вставало лицо любимой подруги, мрачное, с опущенными веками и уголками губ. Алла силой выпроваживала назойливый образ и призывала память. Тогда несмелая улыбка первокурсницы Леры Дятловской возвращала мир в сердце вчерашней первокурсницы Аллы Задорожной, и та засыпала…

Масштабный по силе звучания храп, издаваемый мужем, вывел Аллу из себя. Она ущипнула его за нос и включила лампу на своей тумбочке. Не помогло — переливы треска и бульканья наполняли супружескую спальню с прежней частотой.

— Как ты можешь спать? — воскликнула Алла и вскочила с кровати.

Костя храпанул ещё разок и приподнялся на подушке, сквозь его слипшиеся веки сочилась злоба. Он сжал кулак с намереньем стукнуть хоть по тумбочке для изъявления мужской воли, ведь удобного директорского стола поблизости не было, но страдающий вид супруги остановил его гнев. Алла то бегала вдоль стены и хваталась за поясницу, то вот остановилась, дыша всей глубиной грудной клетки.

— Киса? — разлепил он веки. — Что? Началось?! — и подпрыгнул на матрасе. — Сейчас же водителя и звоню врачу!

В реальности Киса оказалась пантерой.

— Какой же ты бестолковый! — окрысилась она. — С чужим мужиком не поеду!

Лучшим решением в напряжённой ситуации оказалось решение принять душ и повязать галстук, так Костя и поступил. Супруга присмирела. В машине она с грустью смотрела на янтарные огни столицы и постанывала. Чтобы не потревожить мир, Костя хранил молчание, а на светофоре бросил колёсико валидола под немеющий язык. Как всё пройдёт на этот раз? Заведующая женской консультацией нарисовала угрожающий красный кирпич на карте его беременной жены, а светило по просвечиванию ультразвуком нерождённых младенцев тыкал носом и пальцем в неправильные маркеры на экране. В ответ Алла поставила брови домиком и обстреляла лазером гнева облачённых в белые халаты специалистов. В высокие кабинеты, где выносят смертные приговоры маленьким людям, когда ощупавший их тельца ультразвук выпадет за пределы таблицы стандартных показателей, она больше не вернулась.

— Обойдусь без врачей-убийц, — выпалила она на прощанье и, выходя из дома боли, отряхнула прах от ног своих.

В больнице для рожениц ночных гостей встретили равнодушно. Седая медсестра, зевая, сплёвывала в Костю команды и только после звонка уважаемого доктора надела синюю шапочку и окружила новую роженицу вниманием. На прощанье Константин Иванович простимулировал заботливую медсестру премией, отчего она помолодела лет на десять и сделалась ещё добрее. С супругой он простился, сдерживая слёзы, — кроткой ланью она была только на свадьбе, только перед свадьбой, и вот сегодня утром возвратилось счастливое время…

Уважаемый доктор за руку поздоровался с Константином Ивановичем и принял его непраздную жену в обитель своего врачебного искусства.

Сквозь морось растревоженный отец дотащил ноги до автомобиля, под язык бросил уже сразу два колёсика валидола и закружил на алой «Ауди» вокруг родильного отделения необъятной по площади больницы и местного сквера со спящим фонтаном.

VII

От спящего фонтана морось расползается по ночному городу. Было и душно, и холодно. Снежана очнулась ото сна и приподнялась. Волосы давили на шею. Она собрала их в высокий хвост и снова упала на подушку. В своей гоночной кровати ворочался Миша. Вот он сбросил одеяло и скулит.

— Ты почему такой весёлый? — спросила его сестра, садясь тоже в гоночную машину.

Малыш тянул к ней руки и требовал забав. Пришлось менять ему подгузник и включаться в игру.

— Ты правда здоров? — обнимает сестра родного шалуна и касается губами его лба. — Надо же. Что с тобой, Мишун? Весь день проспал, а сейчас бушуешь. Няня сказала — ты даже мультики не смотрел. Голова не болит?

Малыш, заливаясь смехом, замотал головой.

— Я обожаю тебя, ёжик! — Сестра повалила плюшевого брата на кровать и поцеловала его щёчки.

Окно детской спальни Яновичей обменивалось пустыми взглядами с окнами советской девятиэтажки, серой от зависти. Прожилки мокрого стекла серебрили ночь вместо звёзд, скрытых туманом.

— Ты у меня обаяшка, — сестра потрепала Мишу по ёжику чуть рыжеватых волос, — вылитый Сид Вишес. Да? И мы с тобою станем вместе, как Сид и Нэнси, Сид и Нэнси… — пропела она строчку из любимой их с Мишуном песни, и тот, как мог созвучно, прогулил несколько тактов. Брат и сестра забыли о сне. Вот с планшета полилась уже любимая их песня, одна, потом другая:

Зачем кричать, когда никто не слышит, о чём мы говорим?

Мне кажется, что мы давно неживы — зажглись и потихоньку догорим…

Миша гулил в такт, а Снежана уговаривала:

— Мишун, давай шёпотом петь. Папа только лёг, гениальный сценарий правил. Он у нас деятель искусства, привыкай, малыш. Давай шёпотом вместе, давай?..

Дуэт затянул, щека к щеке:

Мы можем помолчать. Мы можем петь,

Стоять или бежать, но всё равно гореть.

Вот две искорки вырвались из двух сердец и кружили теперь под потолком.

Огромный синий кит порвать не может сеть.

Сдаваться или нет, но всё равно гореть!

За окном ветер подудел на голые ветки и сбежал, не потревожив облака, глотающие свет звёзд. И только две новорождённые искры освещали город. Две капли огня летели над улицами, раздражая тьму.

От их света в больничном сквере пробудился погасший фонтан и устремился водяной душой к огонькам, озолотившим его наряд из гранита. Стальной кратер фонтана напрягся, кашлянул несколько раз и взорвался фейерверком чистой воды. Утренний душ ударил по лобовому стеклу послушной «Ауди», которая дремала вместе с хозяином около входа в больничный сквер. Водитель подпрыгнул на месте — по стеклу бежали весенние ручейки, а в кармане разрывался мобильник:

— Алло, — без единой мысли в голове прохрипел в трубку хозяин «Ауди».

— Поздравляю, Константин Иванович, — громыхнул ему на ухо мобильник голосом уважаемого доктора, — у вас только что родился сын.

— Доктор, доктор… я не понял, у меня что… кто?..

— Поздравляю вас, молодой папа, у вас сын — 53 сантиметра, 3,85 вес. 38 недель. Ребёнок полностью здоров, мама — молодец. Скоро сама вам перезвонит. Всего доброго…

Гори, но не сжигай,

Иначе скучно жить…

Гори, но не сжигай,

Гори, чтобы светить…

(строки из песен группы Lumen)

Алая «Ауди» взлетела и намотала несколько кругов вокруг местного сквера необъятной больницы. А под покровом детской спальни укрытый до макушки засыпал мальчик-ангел под песню любимой группы, под голос любимой сестры.

IX

Улетающего Валерия Леонидовича, как всегда, наскоро поприветствовала Анастасия Сергеевна и устремилась на кухню. В доме Яновичей царствовал сон, в детской царила тишина, и только с улицы прорывались суетливые звуки. Няня затворила шикарную дверь красного дерева и вернулась к подруге плите, чтобы напечь сырников из домашнего творога, который она только что купила на центральном рынке у проверенной хозяйки.

От ванильного духа сладости проснулась Снежана. Нежный, как младенец, братик спал ещё на подушке рядом. Она едва коснулась губами его чистого лба, как приоткрылась дверь, няня улыбнулась и глазами позвала завтракать. Планшет, отыгравший за ночь плей-лист, который они сбивали вместе с Сергеем, был отправлен в отставку под Мишину гоночную кровать.

— Мне не терпится накормить тебя, — шепчет няня, вытягивая любимицу из-под одеяла, пестрящего Карлсонами и Чебурашками. — Ты так исхудала за осень. Сердце кровью обливается, — уже на кухне причитает она и накрывает стол салфеткой, вышитой золотом по белому.

Снежана, улыбаясь, убирала волосы со лба, такие тяжёлые, растрёпанные. Впервые в жизни ей захотелось избавиться от них. Няня залила сметаной гору пухлых сырников и поставила своей любимице задачу оставить тарелку пустой. Та спрятала ножки в пушистых тапочках и сама мечтала укрыться где-нибудь под столом, только чтобы не запихивать в себя творожное лакомство. Но вслух она поблагодарила няню и пообещала проглотить гору жареного творога целиком.

— Ой! Я же нашла сказки, — вспомнила няня и унеслась в свою спальню.

Снежана со скоростью света отправила несколько оладий в карманы пушистой пижамы, оставшиеся поломала на куски и разбросала по тарелке. Когда няня, сжимая в руке сказки Пушкина, влетела на кухню, её воспитанница жевала творожную крошку и облизывала губы.

— Будем читать Мишеньке, он уже дорос, — выпалила Анастасия Сергеевна и отодвинула злосчастную тарелку, на которой умирали руины творожной горы. — Посмотри, какие картинки, — с восторгом лепетала няня. — Год издания — 1968-й, я тогда девочкой была, в седьмом классе училась. Правда чудо? Я, по правде говоря, не знала, как к тебе подступиться, когда к вам пришла. Миша маленький, только на ручки его взяла — тут же родным стал. Тепло от него идёт какое-то. Котёнок. А ты… С тобой сложнее было. Подросток. Неулыбчивая. Смотришь исподлобья. Матери хамишь. Если бы не малыш, чудо какое-то, я бы из-за тебя отказалась от места. Но чувствовала — не могу его оставить, сердцем прикипела с первой минуты. Вот и поставила себе задачу тебя на землю вернуть. Пушкин ох как помог. Вот ведь гений! У его стихов ритм особый, для души целебный. Я малышу читаю, а ты ходишь, ходишь по коридору, зыркаешь на меня, как волчонок, и на тебе! В комнату вошла, на пороге стоишь. На следующий день уж поближе. Поближе. Недели через две ты уже рядом со мной сидела на диване и голову на плечо положила. — Глаза няни засветились нежностью. — Ты бы знала, как моё сердце ликовало, как билось. Такого детёныша приручила, дикого. — Няня погладила любимицу по голове. — Ты спала плохо? Ворочалась. Я сейчас же уложу твои волосы. — Няня-волшебница наколдовала массажную щётку и провела ею по растрёпанным волосам Снежаны. — Милая моя… Не выспалась…

От прикосновения любящих рук Снежана разомлела, мысли её начали распутываться, с каждым вздохом она всё больше ощущала покой.

«Конечно, — думала она, закрывая глаза. — Ролики надо клеить из Пушкина. Жизнь продолжается…»

Первый фильм, про белочку и орешки, был готов уже к вечеру. Белочка переливалась на экране тонами рыжего перламутра и танцевала под музыку Чайковского. Спустя несколько тактов музыка стихала, и белочка, распушив хвост, хватала орешек и впивалась в его каменный кожух жемчужинками зубов. Изумрудные ядра она складывала в хрустальный ларец, а скорлупки позолоченными лепестками падали к её лапкам. Золотой холмик рос под музыку Чайковского, и, когда белочка скрывалась за подросшей горкой, требовалось вмешательство пользователя, желающего вновь увидеть ласкового зверька целиком. Он должен был кликнуть по груде золота, и в то же мгновение в сцене появлялся удалой молодец, который сгребал скорлупки в цветастую торбу, чтобы отнести свою добычу на монетный двор.

X

Сознание пассажира Белянского не внимает более бесценным знаниям науки, глаза его бегают, а пальцы чуть дрожат. Он озирается на каждую девушку с тёмными распущенными волосами и теряет в своих карманах то ли паспорт, то ли деньги, то ли билет.

Переглядываясь, Дятловские наблюдают, как их симпатичный попутчик рассыпается. Регистрацию и паспортный контроль они прошли с трудом. Вероятно, если бы не убийственно твёрдая рука профессора, которая сжимала локоть Сергея при каждом удобном случае, самого Белянского задержали бы из-за неадекватного поведения.

На контроле личной безопасности профессор упустил подопечного. Тот с криком «Ты следила за мной» из хвоста очереди вытянул длинноволосую брюнетку. Её стальные шпильки дрогнули, как тонкий канат эквилибриста, нижняя губа затряслась в такт вынужденных колебаний. Разгневанная незнакомка попыталась влепить Белянскому пощёчину, но вездесущий профессор опередил её.

— О, леди, — проворковал профессор, — простите моего несчастного студента, не ведает, что творит, как малое дитя. — В его бездонных глазах включился гипноз обаяния и окутал рассерженную пассажирку с головы до ног. Сутулую фигуру Белянского он оттеснил и припал к напряжённой женской руке, вместившей злобу даже на квадратах белых ногтей. В ответ на галантность «леди» зубасто улыбнулась и пощёчину влепила профессору со словами: «Шайка уродов!»

В комедии доктора кукольных наук Карабаса-Барабаса такие же тумаки получал несчастный Пьеро, и публика веселилась с такой же радостью, как и пассажиры в очереди на регистрации. «Ничего, — утешил своё самолюбие профессор, — главное, ведьмочка не раздула скандал со всеми вытекающими…»

Лишь в зале ожидания тройка белорусов вздохнула. Сергей плюхнулся на диван тёмной кожи и, не мигая, уставился на полосатые обои замкнутого пространства. Алекс тоже перевёл дух. Из кармана он извлёк айфон последней серии и на ходу подключился к бесплатному Wi-Fi, даже не оглядевшись по сторонам. Профессор повёл себя более чем странно. Он подсел к Сергею и, резко обхватив расслабленные плечи юноши, вгляделся в его растерянные глаза, ожидая увидеть узкие мёртвые зрачки, не реагирующие на свет. Профессор нахмурился и провёл пальцем по холодному лбу юноши.

— Зачем вы так?.. — прошептал Сергей, отстраняясь от его давящей руки.

— Мой друг, — с облегчением вздохнул профессор, — ваш необычный поступок заставил меня предположить самое страшное… Слава богу, подозрения не подтвердились, поэтому приношу свои извинения. I am sorry. Но всё же с вами не всё в порядке, вы теряете разум, это очевидно.

Тут же из Wi-Fi вынырнул младший Дятловский и уставился на Сергея. Алекс кивнул только раз, и на его ладошке всколыхнулся айфон и спрыгнул на каменный пол зала ожидания. Вот рядом с дорогой игрушкой скачет фиолетовый мячик, покрытый смешным ёжиком пластиковых шипов. Мячик только что ударил в спину Алекса и, отскочив от тонкой шерсти английского дорогущего пуловера, с места преступления сбежал. Младший Дятловский вздрогнул и побледнел, неприятный для его слуха детский смех пронизал воздух зала.

Вслед за фиолетовым ёжиком узкий круг американских белорусов разбил юноша идеального тонкого телосложения, одетый в белый свитер ручной работы. Он улыбался и извинялся, медный ёжик его волос при этом не шевелился. Юноша, поймав сбежавшего колючего хулигана, поднял зависший во «Вконтакте» айфон и протянул его хозяину.

— Ого, это четвёртый?! — восхитился он, облучая светлым взглядом Алекса.

Тот сдвинул брови и почему-то взгляда не мог оторвать теперь от детского шипастого мяча, за которым примчался незнакомец. Другие два белоруса тоже следили, как юноша в белом свитере сжимал в руке фиолетовый ёжик. Наконец младший Дятловский нашёл в себе силы и кивнул незнакомцу, рука Алекса потянулась за спасённым айфоном.

— Здорово! Береги его, это последняя модель! — сказал юноша в белом свитере, подкинул свой мячик и тут же поймал.

— Да ну, скоро выйдет 4GS, а там и пятый не за горами, — отмахнулся Алекс.

Незнакомец снисходительно посмотрел на него и возразил:

— Нет, мне доподлинно известно, твой айфон — самый последний. Со временем он станет бесценным, как лучшее произведение человеческого интеллекта.

— По-вашему, Apple вот-вот перестанет существовать? — вмешался в разговор бдительный профессор. Его готовность и решимость до последнего вздоха защищать родную кровь громыхнули, как доспехи рыцаря на могучем теле.

— Моё почтение, господа, — повернулся юноша в белом свитере к Евгению Николаевичу и онемевшему Сергею и поклонился изящно, как балетный.

Сергей, казалось, не дышал. Он тоже не отрывал взгляда от фиолетового массажного мячика в руке незнакомца.

— Ах да. Я так неучтиво прервал вашу беседу. Прошу простить меня и не гневаться, тем более вы — люди добрые. И мы, по всей видимости, летим одним рейсом. — Молодой человек снова подбросил мячик и поймал гибкими руками. Его движения были настолько легки и изящны, будто артист балета разминался на репетиции. — А я вас узнал, профессор Дятловский, ещё на регистрации. Только не решался подойти. Нелепый случай помог — мой племянник расшалился и попал мячом прямо в вашего… сына?

— Я вас не помню… Да и пора закончить этот разговор, — буркнул профессор.

Но незнакомец не смутился, тёплая улыбка не сходила с его сочных, как вишни, губ.

— Господин профессор, вы так словоохотливы, любезны, не отказывайте же бывшему соотечественнику в нескольких минутах бесценного общения с вами, светилом Стэнфорда, тем более мне так этого хочется.

— Несколько минут вы уже получили. А теперь оставьте нас. Надеюсь, дело не дойдёт до скандала? — ответ старшего Дятловского прозвучал как приказ главнокомандующего.

— Евгений Николаевич, просто не верится, что вас так легко можно вывести из себя, не прилагая усилий. К другим попутчикам вы были куда более любезны, хотя они вели себя агрессивно, — уговаривал профессора рыжеволосый незнакомец.

По смуглому лицу старшего Дятловского пробежала тень.

— Тем более в моём сердце давно живёт глубокое почтение к вам и вашим научным достижениям, — в глазах юноши сверкнули серебристые искорки.

Профессор сбросил с плеч напряжение и под пристальным взглядом незнакомца опустился на диван. Сергей задышал порывами и каждую минуту переводил взгляд то на юношу в белоснежном свитере, то на старшего Дятловского в песочном жакете из натуральной замши. Алекс же просто замер.

— Что вам нужно? — устало бросил наконец профессор и зажмурил глаза, без рези в которых невозможно было долго смотреть на незнакомого юношу. Медь его волос и белоснежность одежды как будто сияли.

— Неужели я напугал вас, Евгений Николаевич? — с улыбкой спросил незнакомец.

— Просто смешно! — профессор сощурил индейские глаза. — Отчего мне кого-то боятся? Здесь, в столичном аэропорту, в зале ожидания вылетов, после стольких просветок и проверок… и прозвонов. Под прицелом видеокамер. — Профессор закашлял, мелкие завитки подпрыгнули на лбу. — Представьтесь, молодой человек, иначе диалог закончен. — Строгий Дятловский кивнул в сторону дежурного офицера полиции.

— С удовольствием, я и мечтать не мог о такой удаче, — проворковал юноша и опять подбросил мячик. На долю секунды он задержал взгляд на побледневшем лице Сергея Белянского. — Я вчерашний студент МГУ, ныне аспирант, имя моё вам ни о чём не скажет. Вот удостоверение. — Юноша протянул бледные корочки новым знакомым.

Профессор с пренебрежением отстранил его руку и потребовал:

— Весьма абстрактно. На вопрос вы не ответили. Сию минуту объяснитесь. Откуда вы знаете меня и мою семью?

— Евгений Николаевич! — Незнакомец пожал плечами. — Нет ничего проще! Пять лет назад вы приезжали к нам в университет с курсом лекций по квантовой физике. Зал просто не вмещал желающих, набивались и студенты, и преподаватели со всех факультетов. Мы слушали вас затаив дыхание. По просьбе слушателей вы рассказывали о себе… Вот я имел смелость… Ну простите меня. Рядом с таким человеком потерял чувство меры.

— Аа-а-а… Ах-ах! — Старший Дятловский поднял брови и впервые улыбнулся незнакомцу. — Было дело, было! Я свернул выступление и приблизительно в середине курса уехал, улетел домой. Оставим без комментариев. Лучше скажите, вы тоже физик?

— В какой-то мере. Но если вас интересует, на каком я учусь факультете, то в этом нет тайны — на механико-математическом. А на ваши лекции пять лет назад стекались даже философы и филологи, так-то!

— Хм, ну что вы, молодой человек, так уж и филологи. Всё равно спасибо. — Щёки старшего Дятловского порозовели. — А что там я читал? Может, молодая память не подведёт, моя уже капитулировала.

Медный ёжик просиял, московский аспирант пожал протянутую руку именитого физика:

— Конечно, это было незабываемо… «Квантовая телепортация»! Я задал вопрос о теории большого взрыва. Вы просто сразили меня. Оказывается, эти теории не могут претендовать на роль научного объяснения происхождения Вселенной! Учёные сознательно пытаются создать впечатление, что им удалось объяснить его. Как говорится, не обманешь — не продашь. Трудно представить себе что-либо более далёкое от истины.

— Что-то с трудом припоминаю… — протянул профессор и почесал затылок.

Гибкий, как восковая свеча, аспирант продолжил:

— А знаете, что моё любимое из основ квантовой физики? — Его глаза горели задором. — Мы останавливались в первой лекции. Любая квантовая частица в каждый момент времени может одновременно иметь либо координату, либо скорость, то есть, по сути, она телепортируется!

— Просто квантовый объект не имеет чётких пространственных границ, как волна на поверхности моря. Поэтому за координату считают некую область, в которой вероятность проявления энергии квантового объекта выше заданного порога h максимальна, — зычным голосом пояснил младший Дятловский и улыбнулся.

Аспирант одарил Алекса ослепительной улыбкой и воскликнул:

— Как здорово, должно быть, иметь такого отца, великого учёного! Вам точно вместе не бывает скучно. Каждый день стоять у штурвала Вселенной, и объяснять её загадки, и находить новые. Из смертных только вы даёте научной фантастике право на жизнь в науке.

Профессор открыл второе дыхание, глаза его расширились и раскрыли глубину души. Он ответил горячо и торопливо:

— Да, да, да. Молодой человек, вы абсолютно правы, абсолютно. Мы стоим ногами на земной тверди, а наше сознание устремлено ввысь. Мы путешествуем не только по родной Вселенной, мы вышли за её пределы. Ещё десять лет назад и представить было страшно, что наша Вселенная всего лишь одна из множества других, а сегодня мы с моим коллегой, можно сказать братом, профессором Вейкиным, рассчитали, сколько же может существовать таких параллельных миров. Мы пришли к выводу, что количество образовавшихся вселенных равняется десяти в десятой степени в десятой степени в седьмой степени. Впрочем, это значение может различаться в зависимости от того, какую модель построить, то есть как отличать отдельные вселенные.

Лицо Сергея всё больше и больше вытягивалось от удивления, он не успевал даже наполовину переосмыслить услышанное, всё оттого, что он с напряжением вглядывался в лицо смелого аспиранта и не верил своим глазам. Алекс, напротив, чувствовал себя как дельфин в море и с удовольствием кружился на волнах бесконечного океана квантовой физики. Похожий на балетного танцора московский аспирант каждое слово великого физика впитывал мгновенно и вёл беседу на равных, как будто бы сам он привык создавать научные теории космических масштабов.

— Число получилось гигантское. Выходит, наблюдать все вселенные человек не в состоянии. Ведь в течение жизни он не способен воспринять более десяти в шестнадцатой степени битов информации. Как ни печально, но наш вид не может воспринять более десяти в десятой степени в шестой степени наблюдаемых конфигураций. — Московский аспирант элегантно развёл руками, а его именитый собеседник от этого ещё больше раззадорился и не отступал теперь.

— И это нормально, — почти выкрикнул он. — Нечего пытаться возвысить себя и полагать, будто все параллельные вселенные доступны человеческому сознанию. К тому же в нашей повседневной жизни квантовые эффекты играют малую роль, а потому мы их можем спокойно игнорировать.

Сергей подпрыгнул на диване. Он приблизился к собеседникам, летящим на карусели мозгового штурма, и уверенно вступил в обсуждение.

— Зачем это нужно — считать какие-то параллельные вселенные? — возмутился он.

Карусель остановилась, музыка замерла. Дятловские уставились на Белянского с одинаковым недоумённым выражением лица, а аспирант с игривой улыбкой запустил в него фиолетовым шипастым мячом. Серёга от удара вздрогнул, захлопал глазами, казалось, ледяная глазурь захрустела и скорлупками отпадала теперь с его души.

— Ты?.. Миш?.. — с трудом произнёс он, прижимая к груди спасованный мяч.

Московский аспирант, больше похожий на балетного, чем на учёного, утвердительно кивнул, и карусель раскрутилась в обратную сторону.

Алекс, обращаясь к Сергею, выразительно постучал по своему лбу:

— А как, по-твоему, определить вероятность существования жизни во Вселенной с определённым набором свойств? Или разрешать вопросы, связанные с антропным принципом?

Евгений Николаевич с обожанием посмотрел на племянника и вяло ответил Сергею:

— Давайте немного сбавим научный пыл. Скоро всех пригласят на борт лайнера. Предлагаю продолжить обсуждение теории мультивселенной на высоте двух тысяч метров над землёй.

Юноша в белоснежном свитере оглядел собеседников и, прищурив голубые, как небо, глаза, с надеждой остановил взгляд на бледном лице Сергея. Карусель поплыла медленно, стало очень просто соскочить с неё и юркнуть в другую вселенную. Белянский так и поступил. Перед прыжком остановился и обратился к искушённому в науке аспиранту, сияющему, словно солнечный луч:

— Нет, этого не может быть! Миша?! Как возможно?

— Сергей, ты уже вторые сутки приобщаешься к квантовой физике, теории мультивселенной, да ещё и от первоисточника, и сомневаешься? Наша встреча нисколько не противоречит науке. Почитай что-нибудь о теории струн, захватывает конкретно! Ну ладно, давай обнимемся на прощанье. — Гибкий юноша обхватил усталое тело Белянского и похлопал его по костлявому плечу, отчего сердце Белянского сжалось от боли, а в ушах прозвучал голос отца Андрея: «…будет оно болеть, иногда нестерпимо, пока не услышишь и не поступишь по его зову».

— Поторопись, родной, а то подведёшь моего племянника, — почти пропел юноша в белоснежном свитере и выхватил мяч из рук обретённого друга. — Да, и запомни важное напутствие: ну какой может быть алкоголь, когда есть квантовая физика!

— Спасибо, — бросил Сергей своим онемевшим попутчикам и стремглав вылетел из зала ожидания.

Дятловские, изогнув от удивления брови, глядели вслед исчезающему в стеклянных стенах товарищу, и каждый из них пытался на свой лад облечь ситуацию в железный корсет логики.

— Подумать только, — обратился старший Дятловский к младшему, — как могла сложиться судьба этого молодого человека, не повстречай он нас на своём пути!

— Да… дошло наконец, мать… — согласился с ним младший.

— А кстати, вот ещё вопрос! Куда запропастился наш… московский аспирант? — спросил профессор, оглядываясь по сторонам. Словоохотливый юноша будто испарился. Детский смех тоже перестал звучать. Дятловские оглядели свой зал и не заметили ни одного ребёнка младше двенадцати лет.

— Может, он запутался в коридорах Вселенной? — развёл руками Алекс, улыбаясь названному отцу.

— Непохоже, — прижав кулак к подбородку, ответил профессор, — этот юноша знает всё, о чём говорит. Мне хотелось с ним пообщаться во время полёта, очень интересный молодой человек, очень. Да и мне любопытно, — скривил губы старший Дятловский, — откуда он взял, что я читал лекцию о квантовой телепортации тогда в МГУ. Ничего подобного не припоминаю, — профессор нахмурил брови. — Да, я хотел, но потом передумал и умчался домой. Вот только что точно вспомнил! — хлопнул себя по лбу он. — Да, определённо так, мне стало тоскливо одному в чужом городе, одиноко. Рана от потери сына была очень свежей. Отбывая в Москву, я надеялся, что перемена обстановки подействует благотворно, но ошибся. Разлука с женой только добавила горечи в мою невыносимую жизнь.

— Профессор… — начал было Алька, но в этот момент объявили посадку. Уразумевая, что мосты уже горят, Алекс покрылся холодным потом, но голос родного человека придал ему решимости и подбодрил:

— Ну что, сынок, шагнём в небо!