I

Дни полетели. Переезд в обнимку с персоналкой, шампанское за отъезд, шампанское за знакомство, купание первой звезды в коньяке, шашлыки на даче. И отовсюду фейерверки комплементов! Прима водевиля, а не руководитель группы. Единственное огорчение — постылый муж, каждый вечер и утро традиционный ропот и колкие упрёки. От законного супруга Лера узнала, что она «коварная карьеристка», которая к тому же «шагает по трупам». Чтобы ослабить ежедневное брюзжание, она написала для Киселя тезисы выступления на конференции, да так удачно, что его делегировали ещё и в Москву. Талантливый учёный объявил перемирие и на время остановил ежедневный распил супруги. На этом бурная полоса в жизни закончилась, и наступило уныние.

Алла почти не звонила, разрывалась между новыми проектами и маленькими детьми. Любимый пропал: телефон молчал, а белая «Ауди» не сигналила вслед. В Сосновке он тоже не появляется. Мама даже позвонила ему на работу и едва произнесла «Валерочка», как в ответ получила скороговорку из щедрых обещаний и заверений в дружбе, потом быстрое прощание и гудки.

Лерин институт впал в спячку, машинный зал опустел. Системщики сбросили синие халаты и расползались по миру. Подчинённые оказались людьми скучными: Пётр Миронович или отсутствовал, или читал газеты, а Светлана занималась чем угодно — разведением цветов, оформлением стендов, только не работой. Душу Лера отводила только в родительском гнезде, выдумывая для папы истории своего научного роста. Остальную жизнь Валерия проводила наедине с компьютером, в виртуальном мире, засиживаясь на работе допоздна.

У новой руководительницы появилась ещё одна забава — решать контрольные для Светланы и её подруг по заочному обучению. Сама же студентка, приобщаясь к компьютеру, укладывала на экране разноцветные фигурки в объёмный стакан и протестовала, если начальница пыталась ей вдолбить тот или иной алгоритм решения задач.

Обстановка в триста пятой сложилась такая: Пётр Миронович читает за рабочим столом газету, иногда цитируя особенно интересные отрывки, Светланка совочком рыхлит землю в цветочных горшках, расставленных на подоконниках и полках, а молодая начальница щёлкает очередную контрольную.

— На своей шкуре убедилась — папа абсолютно прав, когда высказывается о заочке, — сказала Лера, листая книжицу с таблицами Брадиса.

Пётр Миронович отложил газету и посмотрел на молодую начальницу поверх очков:

— И что же вас, Лерочка, возмущает?

— Как что? Большинство студентов не учатся, а напрягают окружающих своими контрольными и курсовыми. Я, например, сегодня вторую контрольную решаю по вышке, для Светланиной подруги из Витебска, а завтра предстоит решать ещё для одной, из Слонима. Потом возьмусь за курсовые по термеху… И так до Светкиной сессии.

— На самом деле это слишком плоское… прямолинейное видение. Вы попробуйте взглянуть на ситуацию объёмным, если хотите, философским взглядом.

— Философским — не хочу. У меня в дипломе по диамату четыре, — сказала Лера, отрываясь от книжицы.

— «Четыре» — значит «хорошо». И это хорошо. Попробуйте. Философия тоже гимнастика для ума, как и математика. — Лера кивнула, и Пётр Миронович продолжил: — Контрольные для заочников — прекрасный для вас способ поддерживать форму в отсутствие работы.

— Трудно не согласиться. Мне такие же мысли в голову приходили. Завершили договор с ВАЗом, и на этом всё. На этот год ни одного… — Лера перевела взгляд на окно и подумала, что у контрольных есть ещё одно полезное качество: они отвлекают её мысли от белой «Ауди», которая целую вечность не приезжает, а носится где-то по городу, не подозревая, как её здесь ждут.

— Валерия Николаевна, — крикнула упомянутая заочница, влетая в двери триста пятой после посиделок на профсоюзном собрании, — Алла Задорожная сидит в холле. Ой! Потрясающе выглядит, разрешите завтра я до обеда не приду, — тараторит она.

Лера, воспрянув духом, ответила вошедшей уже на бегу:

— Конечно, Светочка! Сдай кабинет под охрану… Только не убегай рано. Из руководства никого, но наглеть нельзя. Я одна сегодня понаглею. Всем пока…

В холле, рядом с будкой вахтёра, в жёстком кресле формата дешёвого кинотеатра, сидела молодая брюнетка в красном. Подперев пальцем щёку, она перебрасывалась колкостями с седым стражем порядка, который до пояса высунулся из окна будки и размахивает рукой.

— Вы бы себе ошейник прикупили, с шипами, — процедила она.

Вахтёр уронил фуражку и пустился во все тяжкие. Брань смрадным дымом наполнила холл, и Лера чуть не задохнулась, приближаясь к выходу.

В институте дедушка-вахтёр был известен тем, что бросался на людей, которые попадали в область его рычага власти — вертушку. Обычно он облаивал молодёжь, женщин с беспечным выражением лица и мужчин с первого раза не попавших в ритм входной карусели. Иногда свирепый пограничник устраивал проверку документов: в том случае, когда ему хотелось напасть, а интуиция подсказывала — нельзя.

Подруги обнялись и защебетали под слабеющие угрозы из пункта контроля.

— Лерка! Лерусечка моя!

— Алла, как я рада тебе, как счастлива, пойдём, мне столько нужно тебе рассказать.

Алла подхватила подругу, и они, как дети, побежали к вишнёвой «девятке», припаркованной у крыльца. В машине они опять обнялись и наговорили друг другу приятных слов.

— Подумать только, как я здесь работала. Выжившие из ума надсмотрщики, не зарплата, а пособие на десять буханок хлеба… Лера, ну что ты здесь делаешь, скажи, — закончила вводную радостную часть Алла.

— Аллочка, прошу, не начинай. Ты же знаешь, я выросла в этом институте. И потом — больше ничего не умею и не могу.

— Ничего не умеешь, — съязвила Алла, поворачивая ключи, — только на стуле сидеть восемь часов… В тюрьме и то забавнее. Ты двинешься здесь от скуки. Сейчас смутное время, если действительно хочешь заниматься наукой, — машина сорвалась с места, — поезжай в Штаты к своему братцу, а не сиди в этом приюте для убогих.

Лера хотела похвастать новой должностью, но не посмела — какое значение имеет ранг в «приюте для убогих»? Рядовой ты убогий или начальник двух убогих? Пособие на десять буханок хлеба или на пятнадцать? А деловая подруга с удовольствием продолжила:

— Сейчас сюрприз! Та-дам, та-дам! Мы едем в новый офис, на Академической, посмотришь, какой у меня кабинетик, а у Костика так совершенное совершенство, в стену впаяли огромный аквариум с подсветкой, идея моя!

Сгорая от нетерпения, Алла ударила по педалям с такой силой, что на её туфлях заискрился чёрный бархат. В открытое окно ворвался ветер и растрепал подругам волосы. Они рассмеялись, и Лере показалось, что они летят на аттракционе.

«Вишенку» припарковали около двухэтажного здания с огромными окнами, под огромными ёлками. Алла, заглянув в зеркало, нахмурилась и схватилась за голову — волосы стояли дыбом.

— Долбаный ужастик! — сказала она и принялась перерывать бардачок. К Лере на колени высыпались щётки для волос, и раскрытая косметичка, и содержимое косметички.

Длинные спутанные пряди волос Аллы исправлению не поддавались, и Лера, которая уже и причесалась, и напудрила лицо, пришла на помощь. Она пригладила волосы подруги круглой щёткой и стала прядь за прядью терпеливо укладывать примятый хаос в послушные локоны.

Алла вернулась к главной теме разговора.

— Лерка, представляешь, обеды будут доставлять прямо на рабочие места, я сегодня в ближайшем кафе договорилась! Для всех блюда одинаковые, никакого неравенства! А Костику — только бульон, только. Он же щи-борщи терпеть не может. Ещё сок ему свежевыжатый, ну… остальным компот. И обязательно осетрину запечённую, он так рыбку нежную, жирненькую любит. Ну, разумеется, салат, и Косте никаких горошков с майонезом — только свежие овощи с оливковым маслом.

— Ох! Как ты мужа любишь! — иронизирует Лера, откладывая расчёску.

— А то! — расхохоталась восстановленная после лихого заезда сногсшибательная брюнетка.

Алла потянулась за косметичкой. Как только губы впитали красную, в тон костюма, помаду, она продолжила:

— Завтра массовый переезд. И я тебя не просто так сюда привезла. Мы увеличиваем штат. Предупреждаю: если опять откажешься, я заберу твою Светку, она шустрая и смекалистая.

— Да, и не слишком симпатичная, — съязвила Лера.

Алла с удовольствием развила идею:

— На моей работе достаточно и одной красавицы, не находишь? К тебе, моя радость, это не относится. Дятловской я верю больше, чем любому человеку на всей планете. Всё. Вытряхивайся!

Охранник встретил Аллу и Леру с поклоном, невысокий мужчина средних лет с отшлифованной осанкой. Хозяйка компании приняла вид королевы и ответила на его приветствие снисходительным кивком. Уголки её губ приподнялись, а глаза сияли удовольствием. Алла взяла охранника под руку, как будто отдала приказ «вольно»:

— Витюша, как первый рабочий день?

— Прекрасно, Алла Михална! — отрапортовал служивый.

— Мы с рейдом. А ты, дружище, нас охраняй… от врагов! — пошутила Алла.

— Так точно, Алла Николавна, — чётко откликнулся Витюша.

Алла хлопнула Витюшу по плечу и потянула обалдевшую подругу по широкой лестнице на второй этаж.

— Ой! Алла… не лети. Сердце заходится — ты такая крутая. Ну… просто невероятно. Этот солдат вытянулся перед тобой, как перед генералом!

— Да уж! Это не твой дедунец с вертушкой… В упор его не помню. Откуда он взялся?

— Это тесть нового директора укрепляет кадрами институт.

В мгновенье ока Алла разблокировала кодовый замок на тяжёлой двери и втолкнула подругу в сияющий от тысячи светодиодных лампочек холл.

— Смотри, милая, — сказала Алла, описывая маникюром за пятьдесят долларов магический полукруг в воздухе, пропитанном запахами новой мебели, чистящих средств и выделанной кожи. — Вот… холл, два коридора, семь кабинетов по периметру для клерков, или… как там называют этих писак… белые воротнички.

Хозяйка шикарного офиса плюхнулась на один из четырёх пузатых диванов чёрной кожи, который вежливо хрюкнул в благодарность за оказанную честь. Она не отрывала взгляда от подруги, которая переминалась с ноги на ногу, боясь испачкать ковёр.

— Что ты замерла под дверью?.. Да не снимай обувь. У меня есть уборщица и моющий пылесос.

Лера с разбегу приземлилась на тот же диван, рядом с любимой подругой. Они опять обнялись, но приятности говорила теперь только Лера.

— Ну какая же ты начальница! Какая же ты главная. С ума сойти. Ну как же ты этим всем командуешь? — спросила Лера, обводя обстановку рукой со своим, домашним маникюром.

— Ерунда. Привыкла уже. Могу и государством управлять. Главное, зычно крикнуть и требовать что-нибудь. Народ тупой пошёл и ленивый. Воруют. Даже бумагу писчую, ручки, карандаши — ты не поверишь. Так и хочется плёточку в руки взять.

— Ой, Алла… Не верю, что это ты, — сказала Лера, заглядывая в тёмные глаза подруги, которые, переливаясь свободой, жаждут власти и побед.

— А придётся. Ну, идём в бухгалтерию, в моё пристанище… конец первого коридора.

Перед Лерой распахнулась стеклянная дверь, и тут же навязчивый запах дерева и лака щекотнул Леркин нос.

— Красотища какая! Слов нет, — воскликнула она.

Гладенькие офисные столы двумя рядами выстроились на ковре молочного цвета, экзотические цветы в одинаковых белых горшочках приготовились день за днём сближать сотрудников с природой, а городские пейзажи, лесенками развешанные по стенам, гордились высоким чувством стиля владелицы офиса.

— Чёрную мебель — не хотела. Банально. Каждый офис в городе напичкан. Купила всё наше, отечественное, светлый орех.

До сего дня институтская триста пятая комната, обставленная мебелью двадцатилетней давности, с кривой занавеской на просевшей струне и окрашенной в голубоватую эмаль дверью, казалась Валерии раем. «Наверно, у Валеры, такой же прекрасный кабинет. Где ты, любимый?» — подумала она и вздохнула.

Алла заметила, как по лицу подруги пробежала тень, и, не желая потерять благодарного зрителя, потянула Леру в другой кабинет, самый главный, — кабинет директора компании.

— Это ещё что, теперь — кабинет Костика! — сказала Алла, увлекая подругу в русло другого коридора.

В приёмной на три рабочих места их встретила дубовая дверь с табличкой, на которой массивные болты и титул Костика оказались заляпанными обсыпавшейся побелкой. От досады Алла топнула каблуком до вмятины на гладком полу, который выглядит как дорогой линолеум, но укладывается плитками.

— Вот халтура! Что Костик скажет? Это дрянь не убрала здесь. Завтра же уволю. На её зарплату ко мне пол нашего института научных сотрудниц сбежится.

— Аллочка, не расстраивайся. Мало ли что могло произойти. Давай сами вытрем побелку. Делов-то, — сказала Лера, утешая закипающую подругу.

— Нет-нет. Чем же я этой дряни буду в морду тыкать? — не согласилась Алла, открывая главную дверь без прежней страсти. — Понимаешь… приходили эти… из… короче, поставили пожарные извещатели. Бесплатно. Такой новый порядок. Пожарники теперь отвянут со своими проверками.

В кабинете Костика Лера ойкнула и глазам своим не поверила.

— Ого! Президентский люкс, — произнесла она, оглядывая воплощение солидного благополучия. — Мебель какая классная, тёмная, с вишнёвым лоском.

— Смотри, как я Костяну своему рабочее место задизайнировала, — сказала Алла с ликованием в голосе и зажгла настольную лампу директора, стилизованную под шаманский посох. Свет дивной лампы рассыпался тысячами золотых бусинок на застывших волнах малахита, из которого был высечен письменный прибор — главное украшение директорского стола.

Лера в растерянности хлопала ресницами, ей хочется рассмотреть и позолочённый светом малахит, и впаянный в стену океан с живыми рыбками.

— Переходим из рабочей — в зону отдыха, — не растерялась Алла, угадывая мысли закадычной подруги.

Маникюром за пятьдесят долларов Алла стучит по стеклу аквариума, рыбы слетаются, как цыплята на зов наседки, и Лера от восторга по-детски смеётся.

У окна своего дома рыбы не задержались, крутанули хвостами, плавниками и вуалями и пустились кто в пляс, а кто вплавь по неведомым лукоморским дорожкам.

— Ах, предатели! Вам бы только пожрать, бесплатно общаться не хотите, — в шутку возмутилась хозяйка офиса. — Раз вы так… ну и мы сваливаем… — сказала Алла и усадила Леру на диван, точно такой же, как в холле, только размером поменьше и попузатей. — Сейчас отметим новоселье, — сообщила Алла и продефилировала к холодильнику. — Что у нас тут есть поесть?.. Ага… Лер, ты точно не обедала, взгляд у тебя голодный, и сама ты невесёлая, слабенькая, и смех твой какой-то… не звонкий.

Стена с аквариумом располагалась напротив входа. С одной стороны к ней прилегал угловой диван, а с другой — стол для заседаний, протянувшийся вдоль окна до ступеньки алтаря, на котором возвышается трон директора. Книжный шкаф занимает всю стену за троном. А холодильник двухкамерный, высотой под потолок, стоит по левую руку от входной двери, около дивана.

Алла по-хозяйски роется в холодильнике, гремя баночками и пустыми контейнерами.

— Ой, Лер. Из еды — только сыр… два сыра, один с зелёной плесенью, другой… с голубой, но на вид тоже зелёной.

— А на вкус? — съязвила Лера, откидываясь на спинку дивана.

— И на вкус. — Алла хлопнула по журнальному столику холодной тарелкой с сырами и тяжёлой бутылкой красного вина.

Первый тост прозвучал так: «За нашу с Костей победу!» С первого глотка Лера почувствовала жажду и выпила бокал до дна, не ощутив богатства вкуса дорогого напитка из тёмной широкоплечей бутылки. В память об отце Алла спиртное не любила, но новый статус в новом обществе заставил её притворяться знатоком текилы и джина и собирать коллекцию вин дорогих марок.

Сейчас она заставила себя выпить бокал сладковато-терпкой жидкости до последней капли, загадав их с Костиком тайное желание. К богатству вкуса старинного вина Алла осталась безразличной, для удовольствия ей не хватило сахару и пузырьков.

Прихлёбывая из второго уже бокала, две прекрасные женщины любовались кукольной моделью подводного мира, заслоняющей дневной свет. Золотые рыбки со шлейфами из огненного шифона сновали между мохнатыми зелёными нитями, колыхавшимися как руки восточной танцовщицы. На передней грани замер длинноусый сомик графитовой окраски, утыканный белыми точками диаметром не более острия иглы. Налив до краёв следующий бокал, Алла звякнула им по стеклу, где молчал сомик и с улыбкой сказала:

— За тебя… др-р-руг!

Сомик не шелохнулся, презрев внимание восхитительной брюнетки в красном, а Лера тостующую поддержала:

— Какой чудный… своевременный тост!

Свой бокал Алла оставила недопитым, несмотря на удачный тост, и, не отрывая взгляда, следит, как её подруга, облизывая пальцы, уминает голубой сыр. Как чувственно смыкаются её губы, как сияют незнакомым соблазняющим блеском её глаза, как пульсирует жилка на нежной шее… ни один мужик не устоит. Невозможно. Выходит, Светка права…

— Ну-ка, девочка моя, выкладывай правду! Не верю глазам… Если это то, что я предполагаю… Мне нужно поудобнее сесть, чтобы не свалится от шока. — Алла сбросила туфли и устроилась в углу дивана. Её подруга, продолжая облизывать пальцы, пожала плечами:

— Конечно, выкладываю. Ещё по дороге хотела… Но мои успехи скромнее твоих. Даже не тянет говорить об этом. В должности повысили, переехала на третий этаж, в триста пятую. Помнишь, там раньше, при папе, был личный кабинет профессора Гомона?

— Хорошую пилюлю получил Кисель! Но об этом после, сейчас о главном, продолжай, — подправила тему Алла, подливая подруге вина. Она заметила, что названная сестра прячет глаза, и решила не отступать.

Лера с усилием глотнула и тянет, не меняя интонацию:

— У меня в подчинении персоналка и… два человека… Светлана и п…

— Персоналка, говоришь? — оборвала подругу Алла, проскользившая по коже дивана из своего уголка до открытых коленей Леры. — Лерка, я обижусь навсегда, прекрати юлить. У тебя плохо получается, смотришься слабоумной. — Алла схватила сжатую ладонь подруги и потянула к себе. — Светка мне доложила, в чьём она подчинении… Говори прямо — ты спишь с новым директором? Поэтому ты руководящую должность заняла и кабинет Гомана?

— Это тоже тебе Светка сообщила? — Лера едва удержала бокал и отодвинула блюдце с сыром на край стола.

Заметив, что бледные щёки подруги в одно мгновение зарделись, а подбородок заострился, Алла решила напор ослабить, но от темы всё же не отходить.

— В общем, не то чтобы сообщила, намекнула — новый директор благоволит к тебе и… всякое такое… Да я особенно не слушала её, мы хотели вместе к тебе зайти, но дедушка, командир вертушки, орать стал. Надо было отбиваться до твоего прихода. Вот я и не вникла. Расскажи, Лерочка. Я ведь заметила, изменилась ты. Словно не по земле ходишь, а по облакам.

— Да, точно подметила, я под ногами тверди не чую. — Валерия закрыла глаза и откинулась на спинку дивана. — Голова так кружится. Мечтаю, как в детстве.

— О! Так ты влюблена. — Алла нависла над ней и, считывая блаженную улыбку с её лица, чуть с ума не сходя от любопытства. — Вот! Пришёл и твой час! Помнишь, я говорила тебе: не лети за Киселя, встретишь суженного, что тогда? Что будет теперь? Кто он? Правда директор?

— Ты меня вопросами засыпала. Что будет? Что Кисель? Что директор? Я и не знаю, с чего начать. — Лера поднялась, напрягая спину, и опустила голову.

А Алла уже не могла остановиться:

— Хорошо, хорошо, успокойся. Вот, вина выпей, весь бокал! Молодец! Подыши теперь! А сейчас по порядку, по одному вопросику, тихонечко. Та-а-ак! Кто он? Кто… он?

Лера почувствовала тепло в груди, и от этого расползающегося по организму тепла мысли её с лёгкостью стали превращаться в слова:

— Он не просто директор, понимаешь? Он сосед по даче. Мамин. М-м-м… Был соседом. Недавно дом продал и теперь к моим родителям иногда приезжает, очень редко. Вот, это и есть — «он».

Правильный ответ Алла знала ещё до экскурсии по офису. Леркина версия тоже выглядела правдивой. Однако, распахнув во всю ширь блестящие непониманием глаза, Алла выпила залпом свой бокал и спросила:

— Сосед?.. А как же директор? Не понимаю, ты что, двоих любишь? Или этот первый? Потом сосед? Или наоборот?

Валерия не только не отстала от подруги, но даже и превзошла её:

— Алл, ну при чём тут директор? Вернее, так: директор нашего института просто мой директор. А мой… тоже директор, но не мой, а частного предприятия, очень перспективного, богатого.

Алла почти уловила смысл, осталось уточнить детали:

— Та-а-ак! А кто из этих директоров твой сосед?

— Ты не поняла? Мой директор — не мой сосед. Мой сосед — чужой директор, не мой! — выпалила Валерия.

Тема предательски ускользала из разговора. Алла расстегнула несколько пуговиц и сжала пальцами виски:

— Дурдом! Давай сначала! Выпей вина, до дна, до дна, молодец! Я тоже выпью. Подыши! Вместе подышим! Та-а-ак!.. Первое. Какая фамилия твоего директора? Отвечай на вопрос точно, одним словом. Записываю…

— Тараканин.

— Хорошо, сосредоточься. Второй вопрос: он твой сосед по даче? Одним словом — «да» или «нет».

— Нет.

Алла хлопнула по бумаге с уверенностью, что истина где-то рядом, надо только правильно составить алгоритм и поймать её.

— О! Третий пункт. Тараканин — твой директор, директор института физики. Понятно. И это один и тот же тип. Ужас какой-то… И не твой сосед, правильно? «Да» или «нет»?

— Нет, нет… То есть да. Да.

— Да?

— Да-да!

— Фу-у-у! Одного персо…ни…фицировали, — вздохнула Алла, старательно выговаривая длинное слово, и отложила блокнот.

— Извини, что мы ему сделали? — не поняла Лера.

— Ничего мы ему не делали! Лерка, не путай меня. Мы его для себя, для ясности перфо… перфони… Короче, сосредоточься. Переходим ко второму. — Подруги выпили за второго, и Алла, уже изрядно опьяневшая с непривычки, продолжила:

— Так… их у тебя двое?

— Кого?.. Директоров? — Лера напрягла глаза, которые уже с трудом фокусировались.

— Нет, соседей! — пояснила Алла.

— Сосед один, он же директор…

— Кто же тогда второй?

— Не знаю… не помню уже, — сказала Лера и расстегнула на блузке несколько пуговиц, до первой точки естественного стыда. Душно.

Подруги сбились со следа и паузу заполнили новой порцией алкоголя. Алла убрала волосы со лба и спросила уже нетвёрдым голосом:

— Кого тогда мы перфо… ужас… поймали мы кого?

— Первого.

— Он директор?

— Наверное.

Аллочка снова открыла блокнот, чтобы изучить наработанный материал:

— Лер, вспомни — какой был первый вопрос? Я записала только ответ — «Та-ра-канин».

— О! Он точно директор! Это мы его поймали! — хлопнула в ладоши Лера.

— Хорошо. Сейчас бы кофейку выпить, а то давление падает. Вот, я вспомнила, с чего мы начали. Тебя перевели в ранг руководителей, правильно?

— Да.

— Во-от. Тебе завидуют. Женщины по двадцать лет отработали и сидят в «научных». Никакой справедливости. А ты год в машинном зале побалдела — и на тебе, начальница. Людей сокращают, а тебе ещё и надбавку. Надбавки.

— Правда?

— Да! Но я — на твоей стороне, правда на твоей. Даже если ты с первым директором… закрутила, всё равно ты — элита, дочь великого отца. Это главное. Поздравляю.

— Спасибо, подруга. Никто меня так не понимает, как ты. — Валерия чуть всплакнула.

— Да! Ты сложная натура. Иногда даже я тебя не понимаю. К примеру, зачем тебе, — Алла уткнулась в блокнот, — Тараканин? Понятно, если бы он бандитом был или бизнесменом крутым. За что ты полюбила его?

— Я его не полюбила… ещё, — нетвёрдым голосом ответила Лера.

— Как? Он же — директор!

— Но он не мамин сосед! Я соседа люблю! До смерти люблю!

— О! Второго перфони…фи…рали! — Алла записала в блокнот цифру два и поставила тире. — Только не называй его «директором», ладно? Давай так: неважно, кто из них директор, главное — ты любишь соседа. — Аллочка всегда проявляла склонность к обобщениям.

— Ты опять права.

— Я всегда опираюсь на факты. Теперь скажи, а сосед-то любит тебя?

— Можно я буду по имени его называть? — спросила Лера у возглавляющей расследование подруги.

— Да, конечно, только я запишу, чтоб было понимание: «Имя соседа — …»

— Валерий, мой тёзка.

— Ну вот, почти добрались… до истины. Так он друг первого, что ли? — Алла напрягла лоб.

— Да нет, он мой сосед!

— Так они не знакомы?

— Нет! Конечно нет! Аллочка, откуда такие пред…положения?

— Успокойся, ты, когда нервничаешь, несёшь ерунду! Я просто так вопросы не задаю, проводится научное социа-а-алогическое исследование. Так. Погнали. Думай! Если ты любишь второго директора и он не знаком с Тара-аканиным, которого ты не любишь, то… — Алла подняла ручку над головой, — то как мог первый директор, не сосед, повысить тебя в должности через постель второго, соседа?

— Никак! — покраснела Лера.

— Вот! — Алла подняла палец. — Не-раз-ре-шимые противоречия. Чтобы система была устойчивой, надо исключить одно звено: первого директора, второго соседа или… или твоё назначение.

— Правильно! — Лера с жаром подхватила идею. — Давай исключим первого директора, он мне так надоел. Пялится на меня, поручениями засыпает, да и Кисель из-за него мне мозг выел.

— Хм… Так ты всё-таки спишь с первым, а второго, соседа, любишь?

— Да ни с кем я не сплю, ни с кем! Алла!

— Тогда что же ты мне хотела рассказать… тогда? Ладно, не реви, пора выдвигаться. Малые с бабушкой весь день сидят. Надо напомнить детям, что у них есть родная мать. Давай возьмём такси, Витюша вызовет. По дороге расскажешь, что хотела, с самого начала, я не буду перебивать. И… завтра в обед я за тобой заеду, и тогда всё расставим по своим местам.

Едва захлопнув железные двери, Алла ойкнула и умчалась назад, в офис, в кабинет Костика. Лампу шаманскую забыла отключить. Свет её с прежней силой золотил застывшие в малахите волны, а на рабочую поверхность стола опять с потолка упал кусок побелки и раскрошился, как комок влажного снега. Так пожарные извещатели вновь напомнили о себе.

На широком лестничном пролёте Лера осталась одна. Вино разрумянило её щёки и подогрело кровь. Просто стоять и ждать было невозможно, в сердце оживала музыка танца.

Два подскока вперёд, шаг назад, спина выгибается, пониже, тянется рука, теперь резкий поворот в прыжке, нога вверх, повыше. Меняется музыка, Yes, Sir, I can Booge — подойдёт. Несколько плавательных движения из техники брасса в одну сторону — хорошо, поживей, теперь в другую. Браво! Присоединяется Алла Задорожная, бархатные туфли её улетают вниз, почти на голову стоящего внизу лестницы Витюши! Снова переключается музыка — О! Rivers of Babylon! Теперь синхронно три раза ногу вверх, присесть и покрутить плечами — лихо получилось! Продолжить и не забывать вертеть головой! Теперь несколько прыжков вверх с вытянутой правой рукой — Витюша, лови и Леркины туфли! Опять присесть и покрутить плечами, только не по-цыгански, это вульгарно…

Стоп! Кто сменил трек? Откуда Soldier of Fortune? Танцовщицы обмерли. Блондинка, сползла по перилам и села на ступеньки, обхватив голову руками, а брюнетка сделала шаг назад и подпёрла стену. Вверх по лестнице плыла фигура мужчины в белом плаще. Брови его вытянулись над переносицей в одну линию. Острый, словно лезвие, взгляд скользнул по даме в красном и устремился на блондинку.

Около блондинки он и остановился, и сказал:

— Браво! Бурные аплодисменты.

У Аллы перехватывает дыхание, и она теряет дар речи. Каждую её клеточку пронизал шок, который выпитое безвкусное дорогущее вино только усиливало. Глядя на подругу, Алла и не смогла определить — дышит та или превратилась в статую?

Незнакомец медлил, как будто наслаждался своим триумфом, и наконец присел на ступеньки. Лера что-то пискнула из своего кокона — незнакомец тут же встряхнул её и одним движением застегнул молнию на её пиджаке, наглухо, сдавив нежную шею воротником.

Алла, отлипая от стенки, почувствовала холодок на взмокшей спине и враз застегнула пуговицы на своём пиджаке. Следующие действия незнакомца опять заставили её прилипнуть к стене, и намертво. Мужчина в белом припал к Леркиной коленке и поцеловал её с такой страстью, что Лера обмякла и опустила плечи, как будто выдохнула свою силу.

Следующий акт, сыгранный незнакомцем, привёл Аллу в себя — незнакомец в мгновение ока надел только что сброшенные туфли Лерке на ноги и припал к её другому колену. А в конце пролёта Алла увидела, как за спиной мужчины в белом замаячила сутулая фигура Витюши с бархатными туфельками в руках. Тогда она, приободрившись, полностью отлипла от стены и заявила о себе:

— Дятловская, только не ври, что ты ни с кем не спишь!

Незнакомец наклонил голову и улыбнулся, спасая на груди расстрелянную и убитую словами Аллы Леру.

— А вы, собственно, кто? — поинтересовалась воскресшая хозяйка офиса и этой лестницы, обращаясь к гостю. — Её сосед по даче?

— Уже нет… Я — второй директор, — ответил гость, улыбаясь глазами.

Дыхание опять сбилось, и Алла села на ступеньки. Ей хотелось обхватить голову руками и самой спрятаться в коконе, пока незнакомец не исчезнет, пока не пробьёт двенадцать и любимая подруга не станет прежней, пухлой неловкой Лерой, жмущейся к сильному плечу Аллы.

Но чуда не произошло. Незнакомец сбегал по лестнице с Лерой на руках. На ступени он ставил ноги не прямо, как нормальные люди, а боком и двигался бесшумно, как хищник.

С обидой глядя ему вслед, Алла опять наткнулась взглядом на Витюшу, который, растянув рот в улыбке, приближался по лестнице к ней. И вот этим улыбающимся ртом он причмокнулся к колену своей похолодевшей хозяйки — и тут же в ответ на поцелуй получил горячую пощёчину. Бархатные туфли, которые по отработанному сценарию должны были надеться на босые ножки Аллы, выпали из рук начинающего мачо.

— Идиот! Зачем ты впустил этого… его в мой офис?! Для чего тебя на работу брали?! Идиот!!!

Охранник, заикаясь, отрапортовал:

— Дык, ну, дык… у него ж удостоверение имеется, право он имеет куда захочешь, того…

— Какое удостоверение? Что ты плетёшь, какое право?!

— А такое! Из органов он безопасности… государства, и звание имеется. Так что, Алла Геновна, радуйтесь, что вас не того… арест не наложили на ваши махинации.

— Какие махинации? О чём ты, Виктор? — голос Аллы чуть ослаб.

— Известно какие… всем известно: что ни капиталист — то жулик. Налоги не платит, контрабасом занимается или, того хуже, наркотой торгует. — Охранник, как близкий по духу силовикам, весьма смело предъявил обвинения.

— Витя, ну что ты, что ты? Какая контрабанда, какая наркота?! У меня турбизнес! Поездки по Европе, отдых в Крыму, Новый год в Африке… — незаметно для самой себя начала оправдываться хозяйка.

— Это вы не мне, а ответственным работникам объяснить попробуйте, почему вы каждый Новый год в Африке проводите и что ваши маршруты с наркотрафиком не пересекаются в горячих точках. Ведь после такого — как бы вам турпоездку в СИЗО не вручили! Так-то!

II

Следующая сцена из воспоминаний отключила настоящее полностью и погрузила Леру в счастливое прошлое, когда родители были живы и никто не знал, что время истекает.

Прохлада майской ночи пронизала город. По пустым улицам ветер гонял пыль. И Лера не укрылась от его колючих пощёчин, едва покинула белый рай машины Яновича. Вина перед мужем, словно вериги, потянула к земле её душу. Валерия вползла в дом, путаясь ногами в невидимых цепях, несмотря на то что легенда сложилась отличная — затянувшийся визит в новый офис Аллы и Костика, тему можно неделю развивать.

Но неверная жена искупит грех, ослабив тяжесть вериг плодами кулинарного искусства. Только переступив порог квартиры и сбросив туфли, Лера умчалась на кухню. Она будет до утра греметь сковородками, печь блины и взбивать сливки для десерта, поставит холодец и нарубит целый таз оливье с холодной говядиной. Но обманутого мужа дома не оказалось. Лера поняла, как только открыла холодильник, — с работы он не возвращался.

Она присела на мамин кухонный табурет, обитый подушкой, и вздохнула. Верига со звоном свалилась наземь. Сегодня никто не омрачит дом гнусным брюзжанием.

Засыпая в родительской спальне, Лера вспоминает, как сегодня обнимала осыпанную цветами сливу, которая растёт около чужого деревенского дома так близко к окну, что упирается в стекло ветками. На этот раз Лера остановит Яновича. Он, стараясь закрыть окно, без жалости ломает, до хруста мнёт гибкие руки садовой красавице, единственной сливе во дворе. А нежные, как щёчки младенца, лепестки осыпаются на скатерть, на пол, на простыню, которой укрывается Лера, дрожа от холода в чужой кровати, железной и такой высокой, что встать с неё без прыжка не получается. От холода Лера и очнулась. Шесть часов назад в незнакомом доме. Укрытая простынёй, хоть и чистой, но пропитанной чужим запахом.

В открытое окно заглянули ветки цветущей сливы, на бревенчатых стенах в простых рамках висели чёрно-белые фотографии незнакомых Лере людей, выше всех — огромный портрет Сталина, а в красном углу икона Спасителя, обрамлённая расписными рушниками. На покрытом скатертью круглом столе у окна стояли кувшин с оббитой эмалью и кружка с поломанной ручкой. Вокруг не было ни души.

Семь часов назад у Яновича на руках Лера покидала новый офис Аллы. Как пленницу, он привязал её ремнём к переднему креслу в салоне белой «Ауди».

На Леру он не смотрел и молча дёргал ключ зажигания. Рядом хлюпала носом захваченная в плен Лера. Водитель, хоть и держал руку на руле и смотрел в зеркало заднего вида, с места не трогался, никак. Глаза его краснели, а губы сжимались в одну тонкую линию. По его лицу и волосам прошлась волна злобы. Не выдержав напряжения, Валерий стукнул по панели. «Ауди» удар стерпела и зафиксировала двери в обычном режиме, а в салоне, казалось, громыхнул разряд. Громыхнул внутри Яновича. Он стиснул зубы и стал рвать на себе плащ. Первыми пострадали пуговицы, выдранные с лацкана вместе с мясом. Потом и сам плащ, содранный, как шкура со зверя, улетел под заднее сиденье. Никто и никогда больше с тех пор не видел Валерия в плаще или пальто.

Лера ойкнула. Это было ошибкой. Янович зыркнул на неё и тут же влепил пощёчину, так, что пальцы его отпечатались на побелевшей коже пленницы. Тут и понеслось. Его раскалённая злоба клокотала и проливалась на Леру, в салон, огонь ненависти и клубы гнева поднимались к потолку, застив окна.

— Ах ты дрянь, дрянь, дрянь… пьяная! От тебя разит! Ты алкоголичка, да? Да? Алкоголичка? Изображала невинность… первобытную, а сама шлюшка дешёвая! Дешёвка драная! Кривлялась на лестнице! Задницей вихляла! И часто ты пьёшь? И дня без пойла прожить не можешь? Бомжиха. — Янович резко нажал на газ и вылетел на кольцевую.

Слёзы, бегущие по избитым женским щекам, оставили его равнодушным. «Ауди» летела на запрещённой скорости, колёса её, казалось, не касались земли. Водитель не шевелился, только рявкал:

— Сейчас… отвезу тебя, пьянчужку, в неизвестном направлении и… придушу, или закопаю живьём в лесу, голыми руками.

Лера вытерла рукавом слёзы и простонала:

— Выпусти меня… Останови!

Янович хмыкнул, лицо его налилось ехидным удовольствием.

— Ни за что! — сказал он. — Я ведь маньяк, специалист по устранению всякого рода алкашни. Я вас, нечисть пьющую, нюхом вычисляю — и тут же предаю жестокой смерти!

Лера вздохнула и закрыла глаза. Голова её завалилась на бок, а руки повисли. Кто-то с высоты кричал ей: «Лера, Лерочка, девочка любимая…» — но она не отозвалась, а всё дальше и дальше мчалась сознанием прочь от знакомого голоса куда-то в темноту, пока тот совсем не умолк.

Когда же Лера открыла глаза, первое, что она увидела, — ветки цветущей сливы в открытом окне. «Уж не в раю ли я?» — подумала она и потянула руки к нежным, как щёчки младенца, цветам. Но в раю не может быть холодно, а у неё зуб на зуб не попадал. По самый подбородок Лера закуталась в простыню, её одежды не было нигде: ни на ней, ни на стуле, ни на спинке кровати, ни на полу. Так и просидела она, ни жива ни мертва. Не было даже мысли, как выбраться отсюда без одежды, без нижнего белья и без денег. Дрожала, пока не открылась входная дверь, притёртая к порогу.

Как ни в чём не бывало в дом вошёл Янович. С банкой молока в руках. И уселся за круглый стол.

— Очнулась. Молоко будешь? Из-под коровы.

— Что?

— Молоко.

— Идиотизм какой-то… насилие! Где моя одежда? — разволновалась Лера, пытаясь приподняться на постели.

— Твоя одежда пропахла… смердит алкоголем, — сказал Янович, наливая молоко в кружку с отбитой ручкой.

— Я требую освобождения, немедленно, — сказала Лера, сглотнув слюну при виде молока.

— Хорошо, — сказал Янович. — Иди куда хочешь. Как раз ветерок поднялся. До центра — полчаса быстрой езды. До утра дотянешься на своих двоих…

Лера напрягла спину и услышала:

— Ты свободна…

Ответить она не смогла, пришлось заплакать.

Крепость Яновича рухнула с первой слезой сломленного противника. Янович припал к железной кровати и залепетал:

— Прости… я тебя обидел? Прости…

Когда поцелуи поднялись выше колен, спелёнатая пленница обмякла и рухнула, рассыпалась по матрасу, как сокрушённая башня из мокрого песка.

Победитель вскочил и запер дверь, потом окно, которое, однако, поддалось не сразу. Пришлось согнуть упрямые ветки, сломать их цветущую красоту…

Из воспоминаний Леру вернула входная дверь профессорской квартиры, которая вздрогнула и издала короткий стон. Лера вздрогнула в такт и упала на родную кровать, белую, двуспальную. Вернулся Слава. Она слепила веки: пусть думает, что жена спит, нельзя ночью беспокоить её болтовнёй о горестях своей карьеры. Кисель не гремел кастрюлями, не хлопал дверцей холодильника. «Неужели сыт?» — Лера не могла в это поверить. Он пустил воду из крана, принялся пить, потом кашлять. Опять пить. Хрюкнув, он поплёлся по кухонному коридору и, минуя ванну, плюхнулся на кровать, белую, двуспальную. Ком тошноты подкатил к горлу Леры.

Уже из положения лёжа Слава стягивает носки, галстук и рубашку и разбрасывает по углам. На самом краю постели вытянулась Валерия в струну и вскоре опять провалилась, упала на железную кровать деревенского дома, где она была счастлива четыре часа, соединяясь в бесконечности с другим человеком в единое целое.

— Давай сбежим вместе, навсегда! — шептала её вторая половина ей на ухо. — Прямо сейчас. Уедем в любую страну на карте, выбирай! Я не шучу. Только скажи «да», завтра будут новые паспорта, имена и билеты на самолёт. Никто и никогда не найдёт нас. Слышишь, никто и никогда…

А Кисель утром прятал глаза и казался милым, ни слова о Тараканине, учёном совете или о карьерном росте. Лера тоже была милой, она не спрашивала, в котором часу явился муж, улыбалась и вкалывала у плиты.

В благодарность за спокойное утро Лера с хорошо сыгранной любовью накрыла к завтраку стол: китайские тарелки, льняные салфетки, по краям вышитые гладью, вилки из серебра, кофе, сок, стопка блинов высотой сантиметров в десять и немецкая салатница, полная жареной свинины, укрытая сладкими мягкими кольцами лука.

Слава ест самозабвенно, каждая мышца на его лице вздрагивает от удовольствия, а медные завитушки на лбу подёргиваются в такт перемалывающим свинину челюстям.

— Лерка, чаму ты не яси? — спросил он на десятом блине. — Обиделась, что ль? Брось! Я встречался с нужными людьми из ИТМО.

— Что ты, за что? — пропела супруга, отхлёбнув огненного кофе. — Утром нет аппетита. И вообще, надо за фигурой следить. Ты же знаешь, я вес набираю на раз-два.

Лера сделала над собой усилие, чмокнула кофейными губами колючую щёку мужа и умчалась. Быть рядом со Славой стало невыносимо, из глубины её сознания то и дело прорывался полный ехидства голос, чужой голос, и обзывал её то «проституткой», то «дурой». Лера гнала его, отмахивалась, но тот, словно злобный шмель, уворачивался и жалил, целясь в сердце.

Пришлось смириться и терпеть боль, до самой работы, пока не исчезла по ту сторону экрана, в ненасытный стакан, глотающий геометрические фигуры. Пока не пришла опоздавшая Светка и не поставила чай, пока не зашуршал газетой Пётр Миронович.

Молодая начальница с улыбкой слушала ежедневную трескотню своей единственной подчинённой, часто теряя нить сюжета, а то и вовсе выпадая из содержания в нирвану, где от Светкиного голоса остаётся только журчание. Обычно к полудню Светка под любым предлогом покидала рабочее место и выходила в люди, на разведку, а возвращаясь, стрекотала с новой силой. Но сегодня после похода её голос не журчал, а так, покашливал иногда, только Пётр Миронович цитировал в опустевший эфир отрывки статей. Лера заскучала. И спряталась от Светкиных молчаливых взглядов за синий экран персоналки.

И опять она улеглась на железную кровать и оделась чужой простынёй. За окном не видно неба, только сливовый цвет. Слышно, как поднимается ветер, и ветви деревьев стонут в тон его грустной песни. Где-то вдали голосят последние петухи. В сумерки медленно стекает закат.

Под чужой простынёй два человека сливаются воедино. Он — ждёт ответа. Она, едва касаясь губами его щеки, шепчет:

— Я отвечу «да», тысячу раз — «да»… Но будешь ли ты счастлив?.. Есть ли на земле место, где мы не услышим плач твоей дочери? Или моей мамы, Альки?.. Есть родные люди, и мы не можем… Разве мы позволим им страдать?..

— Валерия Николаевна, — выдернул её из воспоминаний голос Светланки, напялившей очки в роговой оправе на толстый нос. А очки Светланка надевала только по особой важности случаям: когда получала зарплату и когда подписывала своим именем готовые контрольные, решённые её начальницей. — Валерия Николаевна! Вы что, не в курсе? Ваш муж обходной подписывает. Только что в машинном зале подписал! Вот!

Валерия Николаевна, возвращаясь из своих фантазий, спросила:

— Какой обходной?

Подняв очки до бровей, Светка гаркнула:

— Ну! Какой, какой! Известно какой — бегунок. Его подписывают, когда с работы увольняются. Ваш Кисель в машинном зале распрягался, как его в институте тепломассообмена ждут. И всякое такое. Идёт в замы. Поздравляют все. Я вот и удивилась, вы-то ничего не говорили.

— Светочка, я дела мужа предпочитаю не обсуждать. И потом, сейчас многие уходят, я привыкла. Рутина, — сказала Валерия Николаевна, леденея опять.

— Рутина! — съязвила Светка, но начальница ответ не услышала, застучав по клавиатуре.

— Ты, Света, нетактичные вопросы задаёшь начальнице, — вмешался Пётр Миронович.

— Это я-то? — зашептала Светланка, втягивая шею, нос её покраснел от переизбытка эмоций. — Да я позора какого натерпелась в профкоме сегодня, только что. Люди у меня про Киселя, ИТМО интересуются, а я что? Ничего, — она развела руками, — я-то всё-то… ей-то… от души, как на духу, а она что? Муж на повышение идёт, от нас уходит, а почему мне не сообщить? Я первая должна была знать, а не уборщица с машинного зала.

Пётр Миронович покачал головой.

— Ты, Света, неправильно потенциал своей молодости расходуешь. Тебе компьютер изучать надо, языки. А сплетни — пусть уборщица собирает, ей по статусу положено мусор собирать.

Светка дёрнула головой так, что взлетела её коса, короткая, тёмная. Пётр Миронович бывал милым, шутил, комплементы сыпал, особенно перед Восьмым марта, а бывало занудствовал, как чиновник, но он и есть чиновник, отставной. Его новый директор к себе приблизил, премиями баловал, чтобы советы от него получать мудрые. А Светлане этот отставной чин не нужен был, она и без его советов и комплементов проживёт счастливо. Смекалка у неё природная, на работе уже все заметили — каждый день опаздывает, и ни разу не подловили. Вот и сейчас она момент не упускала, кофту по спинке стула развесила, рулоны с распечатками разложила по всему рабочему столу и — вжик! — за дверь. Пока начальница в компьютерном анабиозе, надо было ловить момент и наслаждаться полнотой жизни в центральном универмаге.

Пётр Миронович не успел ничего сказать вослед. В триста пятой водворилась тишина. Начальница группы информатизации компилировала программы, ошибки ловила. Её как будто и не было на земле сейчас. По синему экрану бежали потоки символов, и она вместе с ними. Пётр Миронович даже не кашлял, смотрел в окно, и взгляд его терялся в тёмной зелени каштанов.

Дребезжит телефон. Алла. Лера оправдывается — опоздала на встречу. Забыла.

— Ступайте, Лерочка. Я подежурю сколько надо. Скажу, что вы в библиотеке. Да, повесьте пиджак, что ли… на стул, как Светлана. Ловкий трюк, знаете, — говорит Пётр Миронович.

Лера готова была расцеловать его, но только поблагодарила и убежала на встречу к заждавшейся подруге.

Сегодня Алла не демонстрировала благополучие в холле академического института, а скромно сидела в своём автомобиле на стоянке у главного входа, одетая в скромный костюм, точно такой, как у любой научной сотрудницы: простой, прямой, вязаный. Сама не накрашенная, не припудренная, с напряжением вглядывается в лица входящих и покидающих здание, где начиналась её карьера под крылом лучшего в мире профессора Дятловского.

Когда объявилась Лера, Алла вместо приветствия спросила:

— Есть хочешь?

— Не особенно. Пить точно хочу.

— Пристёгивайся. Поедем в «Старую краму», там всегда полумрак, да и народу сейчас нет.

— Как скажешь.

— О, какие мы послушные — «как скажешь». — Желчь просочилась в ответ Аллы. Она смотрела на дорогу и кусала губы.

Лера оглядела подругу: лицо бледное, под глазами круги, ни серёжек, ни колечек, от вчерашней роскоши только маникюр за пятьдесят долларов, а на вершине лба, закрывая половину волос, сидят огромные тёмные очки в рыжей оправе. Очки заставили Леру улыбнуться — неужели за их чёрными стёклами её подруга прячется от кого-то.

— Аллочка, я всегда тебя слушаюсь, ты у нас главная в тандеме. Потом, тебя и на работе все слушаются. Хозяйка как-никак, собственница. Пора бы привыкнуть.

— Ладно, не подлизывайся. Не умеешь, — смягчила тон Алла. — Ты меня в главном… в главном никогда не слушала. Я от бед сколько раз, столько раз хотела тебя спасти, но натыкалась на упрямство, абсолютное упрямство. И никакая логика тебя не брала.

Лера нахмурила лоб.

— Ты опять? Неужели нельзя просто общаться, без речевых вывертов. Про «упрямство» твою позицию я давно поняла, давно. Где-то даже соглашусь. Но любой человек должен принимать решения сам и потом нести ответственность. Нельзя жить ни у кого на поводу, лучше ошибаться и падать, чем подчинять свою волю…

— Дятловская, я твою позицию про «волю» тоже давно понимаю, поэтому на сегодня хватит. Только прошу, подумай, самостоятельно подумай, почему твоя «воля» слишком часто заставляет тебя падать? Не всякое падение заканчивается благополучно, иногда люди даже погибают. На этом всё!

«Старая крама» усадила двух молодых особ в тёмный угол на круглый диван за круглый стол. Оглядевшись, Алла перевела дух и сделала заказ, не читая меню. Официантик с чёрной бабочкой на тонкой шее радостных эмоций не выражал. Вероятная сумма чаевых от двух женщин в отечественных свитерках казалась ему незначительной, и он не выдавил из себя ни комплимента, ни улыбки, а еле-еле водил карандашом в своём блокнотике. В обычном случае Алла насыпала бы ему перца на хвост или на бабочку, но сегодня она не обратила никакого внимания на недостойное её персоны обслуживание. Все мысли её были заняты вчерашним происшествием на лестнице нового офиса.

Лера расправила салфетки, выставленные на тарелки, и взяла подругу за руку, стараясь не прятать сияющих глаз:

— Аллочка, прости меня за вчерашнее. Не понимаю, как получилось…

— Не заморачивайся. Скажи, это — «он»? — перебила Алла покаянную речь подруги.

— Да.

— Хорошо. Кто он такой, кем работает? — перешла на шёпот Алла.

— Он — директор крупного чего-то такого, у него офис, бизнес…

— Где ты его нашла?

— Ну как нашла? Познакомилась, он сосед ма…

— Стоп! Хватит соседей и директоров! — Алла, как арбитр, остановила игру на поле. — Откуда у него удостоверение органов госбезопасности?

— Не знаю, я никогда не видела. Алла, что за вздор?! Ты держала этот документ в своих руках?

— Нет, не я! Но ксива есть гэбэшная! Её Витюша вчера видел, поэтому пропустил.

— Это тебе Витюша сказал? Ты всегда с первого слова веришь нерадивым охранникам? Не узнаю тебя, Аллочка. Ему могли уверенно продемонстрировать билет председателя местного профсоюза, а он и повёлся. — Лера изумлённо развела руками.

— Ладно, Витюшу проехали. Как он узнал, где мы?

— Аллочка, не знаю, почему ты напугана, но выяснить, где находится офис самой известной туристической компании в республике, не составляет труда. Просто ты стала знаменитой, а я иногда просто отражаю лучи твоей славы!

— Спасибо за высокую оценку. Но не забывай, мы толком не переехали, хотя, ты права, рекламу ещё недели две тому с новым адресом дали. Всё равно дивно как-то. — Алла сняла сползающие очки и продолжила: — Мне кажется, он не тот, за кого себя выдаёт. Не могу отделаться от ощущения, что он — невидимка, и он подслушивал весь наш вчерашний разговор. — Алла уставилась в неосвещённый потолок. — Не помню дословно… Короче, он повторил какую-то фразу из нашей с тобой беседы.

— Аллочка, совпадение смыслов, не более того. Я ничего подозрительного не заметила. Мы перебрали, Витюша присочинил, тебе показалось — вот все аргументы и факты. — Лера упала на спинку дивана и закрыла глаза. — Подруженька моя, сестрёнка… поверь, никакой угрозы от него не исходит. Валера — самый лучший, самый главный человек в моей жизни. Я чувствую каждый уголок его души, вижу мысли. Я с ним — одно целое. И я так счастлива… так счастлива просто говорить о нём.

Алла, не отрывая взгляда от подруги, перемешала пёстрое крошево в салатнице, только что доставленной официантиком, и проговорила, сглотнув ком удивления:

— Так… ты точно попалась! Тут не просто адюльтер от городской скуки, тут уже Анна Каренина. Не умеешь ты жить, Дятловская. Проверенная золотая середина не для тебя. Как всегда, максимальная крайность — твой удел. Учёба — красный диплом, олимпиада — первое место, родители — самые крутые. А потом маятник в другую сторону: прикид — самый тупой, муж — самый дурной. Сейчас вот — страсти шекспировские разгорелись.

Лера рассмеялась, обняла сестрёнку и сказала:

— Как же ты права. Только что делать-то теперь? Как быть? Что делать? Карениной легче было. Её возлюбленный был холост, у него не было любимой дочери. Страдал только маленький Каренин, но и это слишком большая цена.

— Да-да… маленький принц, слеза ребёнка… — Среди бесконечного потока отчётов, балансов и налогов Алла соскучилась по лирической философии, поэтому работу над сценарием Леркиной судьбы взяла на себя. — «Что делать?» Хочешь в обеденный перерыв все ответы получить? Тебе повезло. Рядом есть я.

Примчался взмыленный официантик и затараторил, хлопая девичьими ресницами:

— Ушицы… Ушицы не желаете? Девушки. За счёт заведения. Шеф-повар рекомендует, как постоянной… уважаемым клиентам. Стерлядь, окуньки. Старинный рецепт. Только для самых дорогих клиентов.

Бабочка на тонкой шее официантика подпрыгивала вместе с выпирающим кадыком. Алла задумалась на мгновение, выгружаясь из области лирической философии и стараясь найти объяснение внезапной перемене в обслуживании. Но едва в глубине зала, у служебного входа, проявились прямоугольные плечи администратора, Алла поняла — её узнали. В «Старой краме» они с Костиком раза два угощали от всей русской души нужных для бизнеса людей и прославились на местном ресторанном уровне. Таких клиентов желают заполучить все рестораторы столицы: с богатырским аппетитом и под стать аппетиту кошельком с ослабленной застёжкой.

— Желаем, — ответила Алла и пронзила взглядом рябого от смущения официантика. — Видишь… признали, — сказала она, обращаясь к подруге. — Слава вещь упрямая, не обойти её, не объехать. Ну, о чём это мы… А! — Местная знаменитость вытянула палец. — Тебе, первое, надо начать новую жизнь, самостоятельную. Стать взрослой. Выбросить Киселя. Записывай, это второе. И третье, самое главное, — поменять работу. Загрузить мозг, чтобы не передумывал ерунду всякую, а работал. Моя фирма идеально подходит: нагрузка как в парилке, дни не заметишь как мелькают, круг общения — границу обрисовать невозможно, постоянно новые люди, мужчины с достатком. Не будешь знать, как от предложений руки и сердца отбиваться. За границу поедешь, на море, куда захочешь, в ареале путешествий турфирмы. — Алла улыбнулась плечам администратора и кивнула. — Ты поживи в реальном мире, сходи в кабак с поклонником, то с одним, то с другим. Может, стоит съездить, на солнышке поваляться, а потом и на своего соседа‑директора другими глазами посмотришь, не шекспировскими. Это ведь он с тобой играет в Ромео, а домой придёт — муж и отец. Так-то! Трагедия выходит ненастоящая, ты — Джульетта стопроцентная, а Ромео твой — максимум тридцатипроцентный. Остальные семьдесят процентов дома ребёнка воспитывают, жену холят, на работе работают, с друзьями по барам и кабакам тусят. Ты, Леруся, переезжай в реал, хватит в зазеркалье жить!

Лера опустила голову, её разум перешёл на сторону Аллы, но математики бывают иррациональными тоже.

III

Янович летел опять не домой. «Папа… Она чуть не убила нас», — звучит в его ушах голос Снежаны, и он покрывается холодным потом. Импульс, заданный Родионычем, рвал шины на дороге, подбрасывая джип, словно игрушку. На волне этого импульса в офис «Икара» влетел директор, генеральный и главный. Сотрудники онемели, и каждый уткнулся в свой монитор, страшась встретится с ним взглядом. От незримой энергии, выплёскиваемой директором, у сотрудников покраснели уши и волосы пытались встать дыбом. Янович пересёк огромный зал, утыканный рабочими столами, и влетел в приёмную. Стеклянные двери и стены, отделяющие приёмную от общего пространства, вздрогнули и взвизгнули, как лопнувшая струна. Секретарша подскочила, поджав руки, и задёргала ладошками, как будто плеснула на них кипятка.

Янович щёлкнул замком в бронированной двери, на ходу бросая: «Лена — кофе, шоколад и… документы на подпись».

Когда царственный силуэт скрылся за директорской дверью, сотрудники одновременно выдохнули и переглянулись. Офисная нива зашуршала. Стайка нарядных и звенящих бижутерией женщин сиганула в курилку для обмена мнениями и повышения градуса эмоций.

На кухне секретарша Лена варила кофе и тоже курила, пожёвывая белый фильтр теснящимися в челюсти, как дольки рокамболя, зубами, которые не укладывались во рту согласно принципам ортодонтизма, а норовили приподнять губы и даже завернуть их вверх, если хозяйка издавала хотя бы один звук. Елена Юрьевна влетела на кухню, когда секретарша обожгла палец о турку и дула на него и материлась. На круглом столе у окна, в тонкой чашке костяного фарфора, бурлил вспененный кофе. Главная женщина «Икара» накинулась на ошпаренную секретаршу, не давая ей пережить боль от нешуточного ожога.

— Лена, Янович объявился?!

Секретарша кивнула и стиснула зубы-дольки.

— Слава богу! Почему сразу не доложила? Я ведь просила тебя — немедленно, если что… — Главная женщина бросила на стол плитку швейцарского шоколада, которую достала, будто Василиса Премудрая, из рукава.

— Его любимый. Спроси, может он голодный или что. — Казалось, Елене Юрьевне не было никакого дела до Леночкиного ожога. Ни одного доброго слова не сказала, только о Яновиче своём переживает.

Лена кивнула и подняла обожжённый палец над головой, почти в потолок. Главная женщина задрала голову вверх, заметила наконец проблему и бросила:

— Пастой зубной натри… И — не забудь опять — доложи шефу, что я рвусь к нему первая. Запомнила? Я первая, у меня самые важные вопросы.

Золотистые, абсолютно прямые, пышные волосы, волосок к волоску, подпрыгнули на плечах убегающей главной женщины «Икара». Секретарша показала ей вслед язык, сморщив тонкий нос, — так Леночка выражала самое страшное негодование. Праведный гнев улёгся, и, оттопырив больной палец, она поцокала на высоченных каблуках в кабинет к Яновичу через полный зал сотрудников, которые оборачивались и рассматривали в очередной раз модельную фигуру секретарши. Нижняя часть этой фигуры была обтянута тонкими, почти колготными, джинсами, а верхняя прикрыта одной воздушной блузкой белого шёлка.

Только Янович не рассматривал фигуру секретарши, даже глаз не оторвал от красной кожаной папки, перекладывал листики и кивал, когда Леночка заплыла в его кабинет.

— Паспорт моей жены… привези, — рявкнул Валерий в стиле Родионыча и швырнул ключи от дома на диван для посетителей, подпирающий стенку, противоположную стеллажам с документами. И тут же добавил: — Ты ещё здесь?

Напрасно Леночка простояла около стеллажей с папками, удерживая спиной кошачий изгиб, — не прокатило. Напрасно сбрызнула себя итальянской водой, которую ей подарил сам директор на Восьмое марта, — даже носом не повёл, даже взглядом не удостоил. Пришлось проглотить собачью команду и тянуться к служебной машине. По дороге она, правда, всплакнула, но, увидев обомлевшего Петю, обматерила его с головы до руля и успокоилась, даже ошпаренная кожица больше не горела на пальце.

За дверью директорского кабинета Янович восстанавливал справедливость. Мысли его летели быстрее света. Выпотрошенная красная папка проветривалась на диване, а её внутренности ковырял Янович. Итак, ни одной бумажки, подписанной Гацко, в папке ни оказалось. Ни одной. «Неужели он? — Взмокшую голову Яновича прошибла догадка: — Натаха, чёртова баба… Ох вы, две сестрички, провонявшие польским панством. С обеими вами покончено».

Листочки компромата Янович свернул лавашом и укутал несвежим свитером. К исходу дня отравленный злом свёрток превратился в горстку пепла на пустыре за городом. Янович даже не запомнил место казни злосчастного свёртка.

А пока красная от позора папка стоит снова на своём месте, на третьей полке у самого окна. В ней директор «Икара» замуровал стопку проштампованных листов бумаги с подписями Гацко. Большая часть — бессмысленные платёжки, проплывшие мимо бухгалтерии и мимо налоговой. Сгоряча Янович подшил в папку ещё и несколько липовых договоров, на которых был запечатлён президентский росчерк Саньки.

Теперь главное — компьютер. Янович сбросил с системного блока кожух и вырвал винчестер. Порядок. Не поддаваясь нервной дрожи, которая прорывалась то в челюсти, то в ладони, Валерий скакал по стеллажам, как Тарзан, и проверял папки одну за другой. Казалось, что он со скоростью сканера одним глазом считывал одну страницу, а другим — соседнюю.

Когда первый зам нарисовался на пороге кабинета, Янович, как воздушный гимнаст, раскачивался на стремянке и шлёпал ладонями по самой верхней пустой полке стеллажа, на которой документы не хранились, но стояли коробки и коробочки.

— Здоров, Александр, — обрадовался директор вошедшему и по-олимпийски спрыгнул с самой верхней ступеньки. — Я, брат, ствол найти не могу.

— Застрелиться решил? — не шевельнув бровью, спросил Ипатов, напуская на лицо вид интеллигента, измученного царской охранкой.

Янович, пожав плечами, ответил, не принимая шутку:

— Саш, прости. Знаю всё, что ты скажешь, поэтому не будем воду толочь. Я хочу поговорить с тобой о самом главном… — Валерий протянул заму руку.

Ипатов набычил шею и руку Яновичу в ответ не подал.

— Тогда я начну о самом главном, — сказал он, усиливая голос на слове «Я». — Я ухожу и намерен забрать свои тридцать процентов. Объяснений не требуй, не будем воду… толочь. Вопрос надо решить сегодня же.

Александр Ильич сплёл руки на груди и приподнял почти невидимые брови, подсчитывая, сколько секунд или даже минут продлится нокаут, в который он отправил друга. Но Янович, оглушённый и зарубцованный после утреннего экстрима, от удара Александра Ильича даже не дрогнул.

— Давай заявление, сегодня же тебя рассчитают, — усаживаясь за рабочий стол, произнёс он и зевнул.

У Александра Ильича чуть задрожала нижняя губа. Повисла пауза. Мёртвая тишина напомнила о вечном покое. Первым сдался Янович.

— Проценты бери как хочешь и… когда захочешь. Я ничего выкупать у тебя не намерен. Вот советом могу помочь: попытай сотрудников, наверняка кто-нибудь пожелает стать собственником, подняться, так сказать, над линией горизонта простых трудящихся.

Александр Ильич остолбенел. Ему показалось, что он не понял Яновича. Тот любил красное словцо в разговор вставить. Рисуется, похоже, не осознаёт, кто с работы увольняется. Первый зам, с трудом двигая заледеневшими губами, произнёс:

— Похоже, ты не понял меня.

— Я подпишу сейчас же, — нахмурил брови Янович. — Не волнуйся. Проволочек не будет. Можешь сию же минуту освободить кабинет! Бумажки тебе Ленка домой доставит. И вообще, что говорят в таких случаях? Спасибо за верную службу. Без медали, я думаю, обойдёмся, пережиток прошлого. Поздравляю, ты теперь — акула бизнеса, которая освободилась от сети пьющего твою кровь спрута. В добрый путь. Я вас не задерживаю. Привет супруге.

Ипатову показалось, что его кожа слазит с черепа и растекается по плечам. Двадцать лет жизни брошены в корзину для мусора и посыпаны пеплом неразрывной дружбы. Бывший первый зам попятился к двери, не выдыхая обиду, он нащупал ручку и выпал из кабинета Яновича прямо на дно изрешечённого самолюбия.

С облегчением вздохнув, директор приказал группе доверенных лиц пожаловать к нему в кабинет для участия в срочном совещании. Образ Ипатова он схоронил в самом дальнем тайнике мозга и не понял, жалеет или нет о разрыве. Сердце не откликалось и как будто вовсе не стучало. Бог с ним.

Время действовать.

До сегодняшнего дня Янович совещания проводил с удовольствием. То экономистов соберёт, то производственников, то службу безопасности. Рассадит всех за длинным столом, а сам либо на троне сидит и глазами стреляет, либо прохаживается, руки за спиной, глазом не моргнёт от серьёзности. Главному бухгалтеру на каждом совещании приказал быть. Она и протестовала уже, и официальные прошения на его директорское имя подавала, по профессиональному несоответствию, по семейным обстоятельствам, по болезни, но тщетно. Янович без своей любимицы чувствовал себя не в своей тарелке. А значит, быть Елене Юрьевне на каждом заседании и не быть в её семье ужина, а то и завтрака.

Итак, руководители подразделений заняли привычные места за столом для заседаний в кабинете директора. Кто-то булькал водой, кто-то шутил или теребил пуговицы. Когда вошла Метлицкая, все замолчали, как дети перед классным руководителем. Собравшимся понятно — совещание началось. Кто приходит после главбуха, считается опоздавшим.

Янович тоже выпрямил спину и стартанул:

— Мы собрались здесь в силу чрезвычайных обстоятельств. Придётся пережить непростые времена. Нас покидает замдиректора и владелец части собственности «Икара» — Ипатов… Александр Ильич. Уходит и в дольщиках не остаётся, со всем скарбом. Только в валюте. Это повлечёт некоторую финансовую нестабильность. Как вы считаете, Елена Юрьевна?

Главбух кивнула и стукнула ручкой по листку бумаги:

— Ошеломительное известие. Но в целом — «отряд не заметит потерю бойца». Такое моё мнение.

— Вот и славно, — вздохнул Янович и вместе с ним большая часть заседающих. — Но расслабляться не стоит. Александр Ильич — бизнесмен серьёзный. Подход к делу у него чёткий, осмысленный. Короче, господа, не избежать нам по меньшей мере двух проверок. Первая — аудиторская. Вторая… может начаться внезапно. Даже завтра. Потому объявляю чрезвычайное положение. К утру надо провести в порядок основную документацию. В полный порядок. Последствия чьей-либо нерадивости могут быть катастрофическими для предприятия. Поэтому каждый негативный случай, каждая галимая бумажка будет обсчитана, и ущерб по справедливости будет возмещён предприятию из заработной платы и виновного, и его начальников, всех по цепочке. — Янович оглядел каждого своим сканирующим взглядом и продолжил: — И далее в минус пойдут: соцпакеты, премии, доппомощь к отпуску и т. д. Да и оплату за обучение всех подопечных студентов придётся приостановить, вернее, всех наших детей. Также возможны сокращения. — Голос его по-отечески потеплел. — Поэтому такая жёсткость. Повторяю: к утру вся основная документация должна быть в порядке. Лишнее — уничтожить. Остальное довылизываем завтра. Это вам, коллеги, информация на первое.

— Ой, Валерий Леонидович… ой-ой, — речь директора откомментировала Татьяна Власьевна, заведующая отделом кадров, напудренная женщина немолодых лет, с нарисованными серым карандашом бровями, — мне после первого сердце прихватило. Может, со вторым погодим? А то неотложку придётся вызывать. Ипатов уходит! Давайте остановим его всем коллективом! Да как же это?

Начальница вздыхала и, как дирижёр, взмахивала руками, обращаясь к оркестру заседавших сотрудников, но ни один не отозвался, не взмахнул смычком и не подхватил тему из партитуры разволновавшегося дирижёра.

— Вы можете побеседовать с Александром Ильичём в частном порядке, — остановил дирижёра Янович, — сейчас нет времени обсуждать причины его поступка. Мы должны сосредоточится на тактике «Икара» в новых условиях. Подготовиться к проверкам. Собственность будет поделена. Это удар по предприятию. Проценты у покинувшего нас собственника нешуточные, треть как-никак, деньги в обороте, а он требует немедленно перевести всю его долю на его счёт. Вот так, господа-товарищи.

— Мы не сделаем ни шага, который нанёс бы вред предприятию, — заявила главная женщина «Икара», — ни шагу. Это наше общее дело. «Икар» — наш общий ребёнок, разрывать его не позволим. — Оркестр подхватил тему, заявленную новым дирижёром: запели скрипки и альты, арфа пустилась в переливы, им вторил басовый гобой.

— Это лозунги, Елена Юрьевна, — осторожно сказал Янович, располагаясь на троне во главе стола. Заседатели уставились на директора и замолчали.

— Отнюдь, — отрезала главная женщина. — По документам собственник у нас один. И никто не заставит нас крошить оборотку. Никто. Если вы желаете оставаться мушкетёром в глазах Ипатова, то пожалуйста, на его счёт будут поступать денежные переводы, которые в течение нескольких лет закроют его долю. Это самое большее. И то я бы удержала сумму заработной платы названного собственника за весь период его трудовой деятельности на «Икаре».

— Извольте, Леночка, если желаете в глазах Ипатова оставаться Миледи, — сострил Янович.

Оркестр рассыпался на неровные голоса. Кто-то гоготал, кто-то посмеивался, комментировал или просто улыбался.

Валерий Леонидович перед совещанием облачился в новый костюм и галстук из запасного фонда, который организовала главная женщина «Икара» в своём и директорском кабинете. Сегодня он по достоинству оценил блестящую идею Елены Юрьевны, а пару месяцев назад улыбался с нисхождением, когда она поставила в его кабинете одностворчатый зеркальный шкаф и наполнила его одеждой, а запасные носки и подтяжки и вовсе вызвали у него ехидную улыбку. Тогда Янович еле удержался от пошлой шутки, распиравшей его горло.

— Пункт второй, — сказал Валерий, поправляя галстук. Водворилась тишина. Директор оглядел подчинённых: ожидание новой неприятности сковало их плечи, и только главная женщина, улыбаясь глазами, сияла чистой твёрдостью смарагда.

Дверь в директорский кабинет распахнулась тоже бесшумно. Пауза тянулась до тех пор, пока опоздавший второй зам, переступив порог, не громыхнул: «Здрасте». Икаровцы вздрогнули, по лицу Яновича пробежала тень.

— Здравствуйте, Алесан Митрич, присоединяйтесь, — сказал он и пригласил вошедшего занять директорское кресло, — вам здесь будет удобнее всего.

В ответ Гацко не отшутился, как обычно, не подколол никого острой шуткой и даже не заржал, оголяя розовые дёсны. Просто не то чтобы побледнел — лицо потерял. И попятился к концу стола, лишь только Янович сделал шаг навстречу.

Санька пятился, а Янович уничтожал его взглядом. В оркестре возмутились писклявые альты, время притекало к одиннадцати, и им хотелось поглотать кофе и табачного дыма.

— Я вас, друзья, не задержу надолго. Несколько распоряжений… — проговорил директор, возвращаясь к повестке дня. — Итак, пункт второй. Как я понял, всем известно, что мои семейные обстоятельства вновь омрачились. Да? — Икаровцы опустили глаза. Елена Юрьевна кивнула. — Вот и славно, не будем смаковать подробности. — Собравшиеся как по команде уставились на своего босса. Именно подробности они готовы смаковать, жертвуя перекуром.

Собрав внимание сотрудников руководящего звена, Янович принял горестный вид и сказал:

— Сожалею. Я вынужден покинуть вас недели на две. Максимум. Иду в отпуск. Хотелось бы, конечно, повеселее отдыхать, но, как говорится… бог располагает. — Скрипки опустили смычки, гобой потерял трость, но дирижёр-директор так увлечённо размахивал палочкой, что ничего не заметил, симфония звучала в его душе. — Руль «Икара» передаю господину Гацко. Бумаги надо оформить в течение получаса.

Татьяна Власьевна заёрзала на стуле — придётся вкалывать с бешеной скоростью, без перерыва на обед, на ходу хлебая чай. Такие авралы начальница отдела кадров ненавидела. Сочувствие к несчастному Валерочке, который женат на «бессовестной стерве», сменилось в её душе раздражением: щёки напряглись, как колобки, с них осыпалась пудра, а на лбу сбежались морщины.

Янович, улыбаясь глазами, обратился прямо к ней:

— Татьяна Власьевна, прошу заняться вопросом безотлагательно. Пока вы свободны. Через тридцать минут жду.

Начальница отдела кадров, дёрнув плечами, встала из-за стола и двинулась к двери. Шаги она делала тяжёлые, как будто к её лодыжкам были привязаны гири. Когда Татьяна Власьевна поравнялась наконец с дверью, директор произвёл контрольный выстрел в её самолюбие:

— Да, и оформляйте Ипатова.

Несчастная чуть не заплакала, замигав нарисованными бровями. «Оформляйте Ипатова, оформляйте бумаги». Это значит только одно: всё до последней буквы ей придётся писать самой, даже заявления. Директор разве что подпись черкнёт, и то после того, как Татьяну Власьевну на карусели погоняет. Пробежит глазами по документам, найдёт ошибочку, смахнёт бумаги со стола: «Исправляйте». И Татьяна Власьевна на второй круг бегом. Исправит, перепечатает, подпишет — и к директору. Тот к стилю изложения придерётся — беги Татьяна Власьевна на третий круг. Исправит, перепечатает, подпишет и к директору опять, с понурой головой. Он читает, читает — бац, глаза остановились. Молчит. У Татьяны Власьевны брови нарисованные жмутся к переносице. «О! — радуется директор. — Шрифт не тот. Кегль маленький». И так кружится карусель, пока директору звонок важный не поступит или его на встречу не пригласят. Тогда в графе «подпись» он на ходу черкает «Я» в закорючках, а другой рукой трубку телефонную хватает или эту руку в рукав куртки просовывает.

— Остальных не задерживаю. Бегом. Ночная вахта. Вас, Миледи, не отпускаю.

Миледи улыбнулась и склонила голову набок. Соломенного цвета волосы рассыпались по плечу. И когда отзаседавшие вернулись в прозрачный офис, главная женщина спросила у директора, играя голосом:

— Как мне прикажете вас называть? «Ваше преосвященство» или, быть может, «величество»?

— Просто «товарищ командир», — заскромничал директор, усаживаясь напротив Елены Юрьевны. — Леночка, я вот что… я вас очень ценю. Вы должны знать, и как профессионала, и как человека.

— А я хочу быть просто женщиной, — увернулась от комплиментов главный бухгалтер.

— Не получится. Из вас даже бухгалтер простой не получился, только главный.

В ответ Елена Юрьевна залилась искренним смехом. Со студенческих лет она обожает юморные перестрелки с друзьями. Любимая забава — язык поточить о самолюбие товарища. Но на работе приходится быть сдержанной, никаких приколов, только едкие замечания обленившимся особям. Её разящее слово бьёт точнее директорского крика. Главную женщину икаровцы побаиваются больше директора. Она бьёт не только словом, но и рублём. Юмор у неё припасён только для директора, только с ним она позволяет себе оставаться студенткой, сбрасывая с плеч два десятка взрослых лет. С первыми замами она тоже забавлялась и шутила, но веселье продлилось до женитьбы Ипатова и до слипания Гацко с золовкой Яновича. С тех пор между ними пробежала тень: то ли длинная и узкая, как меч, то ли круглая, как мяч для боулинга. Итог был такой: тень расколов подкрадывалась к самой устроительнице «Икара».

Но она костями вросла в его мощные крылья, её хребет влился каждым позвонком в несгибаемую спину летящего к солнцу героя. Враги оставили надежду разорвать «Икар» и его фактическую повелительницу. Им оставалось только зарядить вечное оружие подлецов — слухи и клевету. Но смрадные клубы сплетен, выдыхаемые жёнами первых замов, не коснулись даже подошвы туфлей главной женщины — так высоко она летела, так высоко она держала себя.

— Буду краток и прямолинеен, — сказал Янович, отогреваясь близостью единственного человека, которому доверял и ключи от «Икара», и иглу своего бессмертия, — вы — истинная хозяйка нашего дела. Поэтому данной мне богом властью я устраняю несправедливость и повелеваю — долю Ипатова переписать на вас. Тридцать процентов.

Звонок счастья на единственный сотовый, которому Янович позволил выйти в эфир, возвратил Елене Юрьевне дыхание, а своему хозяину жизнь.

— Марина! — не сдерживая эмоций, воскликнул Валерий и едва не выронил мобильник.

— Мандарина, — проскрипел сам Родионыч в ответ.

Елене Юрьевна вцепилась в подлокотники стула, ей показалось, что земля уходит из-под ног. Она вслушивалась и не понимала смысла речи директора, лепетавшего в телефонную трубку какую-то чушь. Он называл своего абонента «Марина» и тут же величал его другом, братом и отцом, благодарил и клялся жизнью, записывая на руке адрес ЗАГСа П…го района.

У Яновича, конечно, есть сундук с тайнами, запертый на замок мистики, но у главной женщины есть ключи, целая связка, к каждой тайне по ключу. Какой же ключ подходит к этой тайне? Уже Янович «поцеловал» абонента «Марину» в погасший экран сотового, но Елена Юрьевна так и не задала вопрос «Почему?» сияющему от счастья директору, который ещё пять минут назад горевал, раздавленный семейной драмой.

— Леночка… запоминайте. Не у кого будет уточнить, ведь я сейчас же ухожу в зону недоступности. — Янович перемахнул через стол для заседаний на своё рабочее место в противоположный угол кабинета. Елене Юрьевне показалось, что он и пола не коснулся. — Первое и главное: оформляйте документы о передачи части собственности в ваши драгоценные руки. По документам всё на «Икаре» моё, ни Ипатов, ни Гацко владельцами не являются. Ну, в эту тайну я вас уже посветил, достаточно давно. И ещё одно требование: наших юристов не привлекайте — дело завалят. Вот адрес, — Янович, как карточный шулер, извлёк из воздуха визитную карточку главного специалиста Республиканского центра права и правовой информации, — обращайтесь. Это визитка моего давнего кореша. Я его предупредил и заплатил… и подписал. Так что смелее, комиссар. В обед поезжайте. На такси.

— Уже «комиссар»? Вы меня только «Миледи» окрестили, — пришла в себя главная женщина.

— Да, но это при том условии, что я — кардинал. А условия игры изменились, когда последний из заседавших ныне затворил за собой дверь. Теперь у нас новые роли. Я — «красный командир», к тому же раненный, и командование сдаю комиссару.

— Конечно, здорово. — Елена Юрьевна прищурила глаза и взяла ироничный тон. — Роль мне знакома. Я уже была комиссаром студенческого отряда. На картошке. Когда наш мальчишеский отряд спивался и на работу не выходил, отдувалась я и несколько комсомолок, и на поле, и на ковре у декана. И даже перед корреспондентом радио.

— Типа того, родная моя комиссарша. Типа того, — сказал Янович с придыханием и добавил, пробираясь взглядом на самое дно комиссарской души Елены Юрьевны. — «Икару» предстоят тяжёлые времена. Не стану скрывать, возможно, и я лишусь собственности. Но… поэтому хочу восстановить справедливость. Хоть одно доброе дело — доброму человеку. Да.

— Что-то у меня до ваших шуток ума не хватает, — сказала Елена Юрьевна, приподнимаясь со стула. Глаза её заблестели тревогой.

— Вы правильно поняли. Всё без шуток. И, возможно, гораздо серьёзнее. Будущее «Икара» с этой минуты в ваших руках. Что зависело от меня — всё исполнено. Сохраните «Икар», Леночка. Вот моя последняя просьба.

— Валерий Леонидович, что происходит? Если «всё так серьёзно», отчего вы только что смеялись, заигрывали с какой-то Мариной по телефону? И… вообще, говорите так спокойно?

— Мариной? Ах да, кажется, заигрывал. Но не в этом дело. Дело в том, что всему приходит конец. В этом мире всё конечно. Вот и я карьеру заканчиваю. Всё тленно — и богатства мои истлели. Кончилась моя власть… но не жизнь. Властью и богатством я по горло сыт. А вот пожить не успел. Этой ночью понял. Момент истины, в таком роде что-то… Теперь вот, рождаюсь в новую жизнь. И пока всё по плану — этому и радуюсь. И ничего другого мне не надо.

— Аа-а… — ответила Елена Юрьевна, поднимая брови, выщипанные стилистом. — Валерий Леонидович, вы бросаете меня на произвол судьбы?

— Нет… Ну какой произвол? Я передаю… передал вам эстафету. Руль от «Икара». Держите его крепче. Ваше время пришло, поверьте. Я — выбит из седла.

— И я теперь капиталистка?

— Да. Во всех смыслах.

— Странное ощущение. И капиталистка, и комиссар… как-то не складывается.

— Прошу, только не презирайте меня, что бы ни случилось. Обещайте, я настаиваю.

Под ярой силой директорского взгляда Елена Юрьевна почувствовала себя Снегурочкой в лучах Ярилы.

— Разве я могу вам отказать? — сказала она и коснулась напряжённого плеча Валерия Леонидовича. — Вы спасли моего мужа, семью. Как я могу презирать вас? Что бы ни случилось.

Янович взял и поцеловал её руку. И Елене Юрьевне показалось, что он прощается. Как перед боем. Идёт на верную смерть. От этих мыслей, взволновавших чувства, на её глаза накатили слёзы. Непростительная слабость для главной женщины крупнейшего в республике предприятия. Впервые в истории «Икара» Елена Юрьевна на работе обнажила душу и разрыдалась, сбросив кожу главной женщины. Директор так и не выпустил её ладонь. Стиснул покрепче и прижал к груди, как последнюю надежду. В это мгновение она поняла, что пребывает в одном духе с этим человеком, что обречена, что исполнит его волю, как высшую, божественную.

Они вместе вытирали слёзы и запихивали в портфель лаваш из свитера профессора Дятловского и галимых документов. Каждый листочек из начинки шерстяного лаваша тянул за собой ту или иную статью Уголовного кодекса. Но, к счастью, у главной женщины в кармане широкой юбки оказалось две зажигалки, которые она на лестничном пролёте изъяла сегодня у курильщиц, не сдавших вовремя платёжки в бухгалтерию. Две дышащие огнём коробочки отправились в портфель, вслед за мохнатым лавашом. А завершила композицию утрамбованных вещей плоская бутылка водки из закромов второго зама, которая до треска натянула старую кожу директорского портфеля.

Из кабинета они вышли под руку. Глаза Елены Юрьевны пылали желанием снести голову любому, кто осмелится остановить её директора. Поэтому секретарша не произнесла ни звука, а впялилась в пустой монитор, изображая сосредоточенность на лице.

Гацко заметили не сразу. Он, как мокрый воробышек, сидел под дверью и не чирикал. Только покрасневшие уши выдавали в нём гнев, который после совещания он гонял по своей кровеносной системе.

— Ты куда, Валерик? Опять уходишь? Погодь, — чирикнул воробышек и слетел со стула.

Елена Юрьевна приготовилась стукнуть его портфелем прямо по заросшей лысине, но Янович нежно остановил её, обняв за плечи.

— Да, ухожу, понимаешь, спешу, у меня семейные страсти разгорелись, ну ты же в курсе, Миша у вас ночевал. Что объяснять. Всё плохо, детей забросил, надо спешить замаливать грехи. Сейчас приказ подписываю о твоём и.о. — и погнал, — сказал Янович с теплотой к другу и кивком указал главной женщине на выход. Елена Юрьевна отличалась тем, что понимала своего босса по глазам.

Она читала мысли, видела причины и зрела в корень сразу, не напрягая извилины. На работе она слыла экстрасенсом, некоторые замечали, что от её нечаянного взгляда подкашиваются ноги и падают из рук предметы, будь то чашка или степлер. Она вполне могла выдать себя за ведунью или мага или стать великой учёной, если бы получала удовольствие от взращивания тщеславия. Но она должна была любить и жертвовать, отдавать себя кому-то целиком, до последней капли: мужу, дочери, работе, старикам из приюта, который спонсировал «Икар», бездомным котятам и пострадавшим из телевизора. На счета с просьбой о помощи, которые попадали ей на глаза, мгновенно падали деньги из благотворительного фонда «Икара», который она же и организовала в первый год работы.

И сегодня сердце главной женщины уловило сигнал SOS, который отстукивало сердце любимого директора. Она откликнулась, потому что по-другому не могла, потому что она была такой.

Елена Юрьевна, конечно, послушалась его и вышла из приёмной, но остановилась по ту сторону стеклянной двери и ждала, когда же появится директор, чтобы проводить его до машины и сказать ещё что-то важное, напутственное и заглянуть в его глаза.

— Я отказаться хочу! У меня тоже проблемы семейные, — чирикнул воробышек и превратился в хищного зверька с обиженным взглядом. Хохолок над лысиной по-петушиному приподнялся, ноздри побелели. Если бы Янович понимал язык дикой природы, то устрашился бы наверняка, но он улыбался и открывал входную дверь своего кабинета, пренебрегая угрозой распалившегося самца. Директор ногой отправил пузатый портфель в открытую дверь и одним движением руки туда же запихнул Саньку. Директорская улыбка запечатлелась в стеклянных стенах приёмной и многократно отразилась в прозрачности офиса. Ни одному сотруднику в голову не пришло, что он покушается на жизнь своего зама, тем более поступили две новые темы для обсуждения: новый джип шефа с бумажными номерами и бегство Александра Ильича.

— Что у тебя? — сквозь зубы сказал Янович, захлопывая дверь.

Санька напряг шею и выдал:

— Как что? Жить негде! Вкалываю десять лет, до сих пор крыши над головой нет. Себя-то ты не обидел: джип, хата новая… И всё за моей спиной. Всё! Ипатов уволился — мне опять ни слова. Что происходит? Ты директор — я требую ответа!

Валерий вздохнул:

— Ага, ответа, значит? Хорошо. Позвольте донести да вашего сведения, Алексан Митрич, что Ипатов со своей супругой открывают бизнес. Почему он вам не доложил — сам спросишь. А я в больницу за город намереваюсь, к вашей родственнице… вы ничего против не имеете, господин Гацко, единственный и неповторимый?

Сашка дёрнул хохолком и сжал губы:

— Разговор не закончен.

— Ах, да-да, простите, — поморщился Янович и, кашлянув, обрушился на Саньку: — От обязанностей своих не откосишь. Ясно тебе? Это приказ твоего директора, который в отпуске, с прошлой недели. Иди — и руководи! Не хочешь — клади заявление. Выйду из отпуска — рассмотрю. Ты по контракту два года обязан… в поте лица. — Глаза Яновича сжигали нежный хохолок Саньки и его лысинку. — И третье: у тебя не крыши над головой, у тебя головы нет! К сыну вернись, может, тогда обретёшь мозг. У твоей семьи новая квартира есть, новоселье — со дня на день. С мебелью порешаем и… Позвони маме, она тебе с подробностями изложит. И наконец, самое главное, запомни, — Янович стал белее белого. Саньке даже показалось, что его друг вытянулся под потолок, как джин из бутылки, и огнём дышит, — родственница моей жены не получит от меня ничего, никогда, кроме погребального венка. Можешь ей дословно передать. И пол твоей зарплаты, ты и десяти процентов не отрабатываешь, в эквиваленте пятисот вражеских единиц, предприятие перечисляет Любе и твоему сыну каждый месяц. И всё потому, что её муж и отец её ребёнка месяцами не объявляется, сына не воспитывает даже по телефону и мать свою не проведывает. И всё потому, что драмы у него семейные. Ещё аргументов подсыпать?

Валера сгрёб обмякшего Саньку и выволок за грудки в приёмную.

— Подписывай! — рявкнул Янович и стряхнул Гацко на стол секретарши. Та подскочила и взвизгнула. Пока Санька полулёжа наскрёбывал автограф в пустом уголке приказа, Валера без шума, как питбуль, вцепился в свою секретаршу:

— Елена Игоревна, господин Гацко назначается и.о. директора на время моего отпуска. Вопросы и проблемы, любые, решать с только главным бухгалтером. В мой кабинет никого не допускать. — На последней фразе Янович опять побелел и словно вырос до потолка, как джинн. Леночка, которая на голову была выше всех мужчин «Икара», впервые смотрела на кого-то снизу вверх. Она дрожала, постукивая непослушными челюстями. — Ты здесь и года не отработала, а уже самостоятельность проявила. Ещё раз мой кабинет кому-то откроешь — зарежу. — Последнее слово он сказал ей на ухо. И улыбнулся стеклянным стенам.