Рассыпающаяся из облаков снежная крупа образовала на поверхности воды колышащуюся белую корочку. Максаков поднял камешек и зашвырнул на середину канала. Мостки обледенели, и он едва не потерял равновесие. Серые пакгаузы защищали спину от ветра. Было тихо. Сзади вполголоса разговаривали территориалы.
— Вечером пособи хату одну прошерстить.
— Старый, извини, не могу. Мне на халтуру. Витьку попроси, он вчера стоял.
— Хорошо. А ты где?
— В игровых автоматах на Дегтярке.
— Нормально платят?
— Вместе с зарплатой на хлеб хватает.
Максаков поднял еще один камешек. Чувство беды продолжало теребить изнутри. Он думал о Сиплом. Он думал, что вся эта тревога из-за него. Он думал, что никогда еще с таким не сталкивался. Он думал, что все это похоже на голливудский фильм.
…Вежливая улыбка, внимательные глаза, благородный наклон головы.
«Счастлив помочь. Приятно будет встретиться еще один раз…»
Он никак не мог вспомнить его взгляд. Глаза помнил, а взгляд — нет.
«Один раз. Еще один раз. Сука! Если бы тогда…»
— Змерзли, маугли? — Голос участкового Сухова обрушился как удар колокола. — Можно заходить. Эксперт закончил.
— Тогда уже поздно заходить, — дурашливо хихикнул кто-то из оперов.
Максаков улыбнулся, с трудом выдирая себя из липкой паутины дурных предчувствий.
— Или наоборот — уже безопасно. Пошли.
Ветер все же просочился между серыми корпусами и теперь игриво кидался снежной пудрой.
Склад был большой, на удивление теплый и ужасно приятно пах. Ароматы древесины, свежей стружки, различных лаков и смол всегда сводили Максакова с ума. Это было похоже на ларьки с шавермой у метро. Смертельно опасный риск заработать инфекцию, но запах притягивает просто гипнотически.
— Мне даже трудно подсчитать сейчас ущерб. — Взъерошенный несуразный мужчина в дорогом, совсем не идущим ему пальто разговаривал с Сашей Шохиным — начальником розыска 176-го отдела.
Шохин был гораздо моложе Варенцова и еще не успел утратить желание и азарт работы. Максаков незаметно подошел сзади.
— Вам желательно поторопиться с суммой и предоставить нам справку. — Шохин всегда говорил тихо, словно стеснясь. — Без этого следователь не может возбудить уголовное дело.
— Это же красное дерево. — Мужчина, похоже, не слышал его.
Вблизи Максаков заметил, что галстук у него тоже от «Версаче» и тоже неумело завязан каким-то нелепым узлом.
— Если они сложат все в холодном месте… Справка? Да, да, конечно. Я распоряжусь.
Спина у него была узкая и сутулая.
— Главный технолог, — пояснил ему вслед Шохин, как всегда, еле слышно, — он здесь сорок лет работает. Начинал столяром.
Максаков достал сигарету, но наткнувшись взглядом на плакат запрещающий курить, снова убрал ее в пачку.
— Расскажи, как все было.
— Конечно, — спохватился Шохин. — Ночью, между часом и тремя, когда сторож спал, вон у него комнатка в дальнем конце, перепилили замок грузовых ворот, вошли, подперли его дверь брусом и вывезли целую фуру красного дерева, причем какого-то эксклюзивного.
— Это уже не кража, а грабеж. Подожди, а проходная? Это же завод.
— Этот склад за забором. Поэтому и сторож персональный.
Максаков снова полез в карман.
— Пошли покурим.
Белая сырая пыль висела в воздухе. Крупинки покалывали лицо.
— Теплеет. — Шохин задрал голову к небу. — Хоть к Новому году снег пошел.
— Какой это снег, — фыркнул Максаков. — Впрочем, я никакого не люблю. Угощайся.
— Я не курю.
— Счастливчик.
Голова закружилась после первой затяжки. Максаков в очередной раз понял, что не курить на работе — это утопия. Смешно — дома фактически никогда не тянет. Шохин поднял воротник куртки. Где-то за корпусами складов визгливо заорала циркулярная пила.
— Вениаминыч сказал, что есть выходы.
— А… — Шохин скривился. — Все, как всегда, бегут впереди паровоза. Сторож видел в окно кусок фуры. Ему показалось, что на фургоне вмятина, причем знакомая — видел на одной машине, что привозила материалы.
— Это он ночью, в декабре, разглядел?
Шохин, несмотря на скромность и стеснительность, был болезненно самолюбив.
— Михаил Алексеевич, я же не ребенок. Я проверил — там как раз у окна фонарь работающий. — Казалось, он сейчас заплачет от обиды. — Я же понимаю…
— Саша, — Максаков дотронулся до его плеча, — ты чего? Я просто спросил.
Ему всегда было не по себе, когда свои называли его по имени отчеству и на «вы». Он никак не мог привыкнуть, что заместитель начальника 176-го отдела младше его почти на десять лет и имеет стаж работы в розыске только два года. Приметы времени. Раньше до важняка служили лет восемь, а сейчас больше пяти лет в милиции — аксакал. Как курсы младших лейтенантов во время войны: выжил в первой атаке — командир роты, пошел вторую и третью — принимай батальон.
— Все нормально. — Голос Шохина стал почти неслышным. — Мы установили фуру и водителя, но у него алиби: вторую неделю лежит со сломанной ногой в Институте скорой помощи. Говорит, что оба комплекта ключей от машины дома. Ребята поехали.
— В больнице все проверили?
— Да, лежит реально. Открытый перелом.
— Может, сторож ошибся?
— Может.
Ветер усилился. Снежная крупка металась между унылых серых строений. Шохин поежился и с надеждой посмотрел на теплый проем входной двери.
— Пошли, а то холодно, — перехватил его взгляд Максаков.
— Иду. — Шохин уставился в молочно-белую пелену. — Кажется, наши возвращаются.
Сквозь свист ветра едва доносилось жужжание автомобильного двигателя.
— Точно.
Патрульный «УАЗик» 176-го отдела подпрыгивал на ухабах. Шохин отделился от стены склада. Его не защищенные шапкой волосы с разу пробило снежной сединой.
Скрип тормозов, звук открываемой дверцы. Максаков, притулившись под коньком крыши, смотрел на мутные хороводы снега с ветром и думал о том, как быстро и непредсказуемо меняется в Питере погода. За несколько часов от пятнадцатиградусного мороза без единой снежинки до мокрой, почти теплой метели. Смотреть на густой белый ветер было приятно. Легкий озноб покалывал спину. От дверей ползла волна теплого воздуха. Тревога не отпускала. В голове роились мысли о Сиплом. Тяжелые и безрадостные.
— Оба комплекта дома, — вернулся Шохин, — машина на платной стоянке. Проверили — стоит. Сторожа говорят — не выезжала.
— Надо осмотреть кузов. — Максаков с трудом вернулся к действительности. Не хотелось отрывать взгляд от серо-белого танца снежинок. Щепки, стружки, следы ящиков.
Шохин кивнул. Двое молоденьких, как старшеклассники, оперов 176-го вылезли из «УАЗика» и поспешили к теплому прямоугольнику двери. За ними шел долговязый угреватый парень в синтепоновой коричневой куртке, черных джинсах и стоптанных полуботинках. Лицо его показалось Максакову нервно-настороженным. Он давно привык к таким лицам и знал, что стоит за этим безликим тревожным взглядом.
— Кто это?
Шохин оглянулся, дождался, когда долговязый скроется внутри склада, и слегка наклонился к Максакову. Шепот его походил на тихое шуршание листвы при полном безветрии.
— Ничего не слышу, Саня. Давай погромче.
— Брат водителя, — Шохин снова оглянулся, словно собирался сообщить судьбоносную для страны тайну, — дома у него живет. Он просто недавно…
— Освободился, — кивнул Максаков. — Это я вижу. За что сидел?
Изумленный взгляд Шохина приятно пощекотал самолюбие.
— Грабеж. Четверик мотал. В «металке».
— Сюда-то зачем притащили? Везите в отдел.
Шохин пожал плечами.
— Если только чтобы опросить. Он неделю как откинулся.
— Тебе работать. — Максаков прикрыл уставшие от мельтешения снега глаза и полез за сигаретой. «Так даже до обеда не хватит».
Скрипнул порог.
— Дай прикурить, пожалуйста.
Вместо Шохина рядом стояла Люда Хрусталева в расстегнутом пальто с сигаретой в руке. Он щелкнул зажигалкой.
— Спасибо. — Она глубоко затянулась и выпустила дым через нос. Густая косметика не скрывала ее шелушащейся кожи и темных полукружий под глазами. К женщинам ментовка была наиболее беспощадна.
— Надо машину осмотреть на стоянке, — Максаков прикурил сам, — на которую сторож показывает.
Ветер бросил снежной крупой Людмиле в лицо. Она то ли сощурилась от этого, то ли просто скривилась.
— Какие основания?
— Показания сторожа.
Она смотрела на кончик своей сигареты. Он знал, что она скажет.
— Я его допрошу, напишу вам поручение, и осматривайте, если хотите. Завтра дело передадут другому следователю, пусть он решает.
Помолчали. Ее сигарета догорела почти до фильтра. Он не удержался от шпильки.
— Раньше ты такой не была.
— Дура была, — она бросила окурок и запахнула пальто, — поздно поумнела.
Он усмехнулся. Она первый раз посмотрела ему в лицо.
— Миша, не надо, а? Двенадцать лет жизни коту под хвост. Что толку? Пахала как лошадь. Каждую копейку считала. Десять лет в одном пальто и дырявых сапогах. Один муж — кобель, другой — алкаш. Сын как беспризорник. Приползаешь в свой коммунальный сарай, чтобы потерять сознание на ночь. Посмотри на меня — уже не встанет ни у кого. Хватит. Пока работу не найду: опись, протокол, сдал, принял, отпечатки пальцев и в восемнадцать пятнадцать домой. Может, еще успею чего в жизни.
Максаков курил и щурился на слепое пуржащее небо.
— Раньше ты такой не была, — повторил он.
Она махнула рукой и повернулась к дверям. Ветер игриво рванул полу пальто. Она обернулась.
— На себя бы посмотрел внимательно. К чему ты катишься, Крутой Уокер? Подумай, пока не поздно.
Максаков улыбнулся. Грустно и ласково.
— Раньше ты такой не была.
Дверь с треском захлопнулась. Скопившийся за последний час на кромке крыши снег обсыпал его как сахарная пудра пышку. Он подумал о том, что она права, о том, что она не права, о том, что сам разберется в своей жизни, о том, что никогда не сможет в ней разобраться, о том, что Сиплый вернется, о том, что он замерз, и наконец о том, что пора идти внутрь.
Первоначальная неразбериха внутри склада уже улеглась. Рабочие сортировали какие-то заготовки, кантовали бочки с лаком и косились на откровенно скучающих постовых. Эксперт возился возле комнаты сторожа, подпрыгивая над бруском, которым была приперта дверь. Со стороны это походило на какой-то ритуальный танец. Максаков искренне заинтересовался, что он с ним делает. Не отпечатки же пытается снять с неровной, шероховатой поверхности. Людмила неторопливо писала протокол. Участковый дремал на скамеечке у стены. Шохин, опера-школьники и долговязый субъект кружком стояли возле штабеля каких-то очередных эксклюзивных досок.
— Значит, уверен, что машину не брал никто?!
Метрах в пятнадцати от них врубили какой-то громкий станок, и Шохину приходилось почти кричать. По выражению его лица было видно, каких сил это ему стоит.
— Д-а не-ет, — долговязый по-блатному растягивал слова, — ни-икт-оо.
— А сам?
— Я-а? Не-а.
— А он часто сюда ездил?
«Дурацкий вопрос, — подумал Максаков. — Он-то откуда…»
— О-откуда-а я-то знаю. Я во-о-бще об этом ме-е-сте сегодня узнал. Я-а откинулся только. Никогда-а здесь не был.
По переносице долговязого катилась капелька пота. Калориферы под потолком изрыгали раскаленный воздух. Максаков снял шляпу и перекинул пальто через руку.
— Что дальше? — спросил у него Шохин.
«А мне-то какое дело? — подумал Максаков. — Завтра я сменюсь, и мне до этой кражи будет как до дискриминации зулусов в Центральной Африке».
— Возьмешь у Хрусталевой поручение и осмотришь фуру. Тщательно. Метр за метром.
Максаков тоже работал десять лет не в штабе, но уподобляться Людке не хотелось.
— И попробуйте установить: заводили машину на этой неделе или нет.
Шохин кивнул. Духота в помещении склада была невыносимая. Максаков ослабил галстук.
— Попить здесь нигде нет?
— Пожалуйста, Михаил Алексеевич. — Один из молодых достал из кармана бутылочку «БонАквы».
Второй покрутил головой.
— Где-то я стакан видел. А, вот он!
Граненый стакан, извлеченный из недр стоящего в метре верстака, не вызывал доверия, и Максаков хлебнул из горлышка. Газировка смочила горло и напомнила о пустом желудке. Он взглянул на часы. Они стояли — забыл завести.
— Сколько времени?
Молодые развели руки. Шохин тоже пожал плечами. Долговязый шагнул в сторону и толкнул дверь подсобки. Над большим чертежным планшетом висели ходики.
— По-о-ловина пе-ервого.
— Поеду я. — Максаков надел пальто и повернулся к Шохину. — Позвони по результатам.
На улице было уже белым-бело. Снег стал крупнее, и резкий ветер рисовал им замысловатые фигуры на сером однотоном небе. «Дворники» остервенело скребли лобовое стекло. Он сидел и слушал, как довольно урчит, набирая обороты, прогреваемый двигатель. Затем выключил его, вылез из машины и, прикрываясь от снега полями шляпы, вернулся на склад.
— Саша, — поманил он Шохина, — кузов фуры посмотрите, а в кабину не лазайте. Эксперт здесь закончит — пусть там поработает. И этого длинного красавца давите. Врет он.
В глазах Шохина столь откровенно читался немой вопрос, что сдержать самодовольную улыбку было практически невозможно.
— Откуда он знает, что в подсобке часы, если никогда здесь не был?
На пути в РУВД вернулись мысли о Сиплом. Тревожная пустота сосала в груди. Хотелось чаще смотреть в зеркало заднего вида. Снег усиливался.