Обильно одарила природа красотами тверскую землю. Вас всегда пленяют и очаровывают ее неповторимые пейзажи: многочисленные реки, несущие свои прозрачные воды в матушку-Волгу; более пятисот озер смотрятся в небо своими голубыми глазами; бесчисленные дубравы и перелески, расшитые полевыми цветами луга, сосновые леса и березовые рощи. И хочется представить совсем юного Вячеслава Шишкова на тверской земле.
В 1973 году исполняется сто лет, как на берегах широкой Мологи, в небольшом тогда старинном городке Бежецке родился Вячеслав Шишков. Здесь и прошло его детство, отрочество и юность. Все виденное и пережитое на Верхневолжье отозвалось впоследствии в многочисленных рассказах, повестях и романах писателя.
«Мои дед со стороны отца, — пишет Вячеслав Шишков в автобиографии, — помещик Бежецкого уезда Дмитрий Алексеевич Шишков, а бабушка — его крепостная крестьянка села „Шишковой Дубровы“ Елизавета Даниловна. Мой отец Яков Дмитриевич жил в избушке своей бабушки, грамоте учил его дьячок и священник. Он с малых лет был привезен в город и отдан в „мальчики“ к гостинодворцу, купцу Первухину».
Отмаявшись пять лет, Яков Дмитриевич уехал от Первухина в Петербург, где проработал пятнадцать лет — сначала приказчиком, а потом стал и управляющим магазином в Апраксином дворе. На закате своей жизни старик Первухин пишет Якову Дмитриевичу письмо и вызывает его в Бежецк. «Вот, Яков, — сказал ему Иван Иванович Первухин, — выбирай любую из трех моих дочерей, женись, бери лавку, дом и торгуй, как хозяин, а я скоро умру».
Яков Дмитриевич выбрал младшую дочь купца Екатерину Ивановну. Тесть действительно вскоре умер. Наследство он оставил незавидное: деревянный старый дом на Воздвиженской улице и лавку с «красным» товаром в Гостином дворе.
Когда-то в молодости помещик Дмитрий Шишков полюбил красавицу певунью, крепостную крестьянку Елизавету и прижил с ней сына и дочь. Но через несколько лет по требованию матери женился на дочери богатой помещицы. Оскорбленная Елизавета вместе с детьми ушла от Дмитрия.
Помещик все же сохранил какие-то чувства к своим детям. Он дал им свою фамилию а впоследствии, когда у его сына Якова пришли в упадок торговые дела, оказал ему помощь.
Семья у Якова Шишкова была большая. Кроме Вячеслава, еще два сына и две дочери. Зимой вместе с ними жили Елизавета Даниловна и близкие родственники Екатерины Ивановны.
«Я рос в городе, — пишет в автобиографии Вячеслав Шишков. — Летом же уезжал в деревню к бабушке, где и прогащивал до поздней осени. Я очень любил бабушку и любил деревню. „Дуброва“ расположена среди высоких холмов, покрытых густым хвойным лесом. Почти каждый день мы с товарищами ходили в лес, в горы, по грибы, по ягоды. Товарищами моими были крестьянские парнишки, два поповича (Алексей и Николай Морковины) и сын дьячка.
Жилось весело, шумно, и осень, когда нужно было ехать в город, всегда встречалась слезами.
Избушка бабушки маленькая, покривившаяся, вросшая двумя окошками в землю, но она до сих пор живет в моей памяти как светлая сказка».
В этой избушке ютилась и Анна Даниловна, сестра бабушки, по характеру сварливая старуха, но Вячеслава и она любила не меньше родной бабушки. Анна Даниловна мыла его в печке (бани не было), растирала мальчонку свежим веником, «окачивала водой с причетом и заклинаниями от нечистой силы». Запомнился маленькому Вячеславу и брат бабушки Никита Данилович, «высокий, лысый, широкобородый старик… Он был широкоплеч и силен, говорил густым басом; осенью он брал меня с собой в ригу, где всю ночь мы с детворой пекли картошку, веселились и слушали его сказки».
Недалеко от бабушкиного дома раскинулась дедушкина помещичья усадьба. Но там был чужой мир. Бабушка не пускала туда маленького Вячеслава и сама избегала встреч с обитателями усадьбы.
Вот что рассказывает об этом двоюродная сестра Вячеслава Яковлевича Раиса Яковлевна Шведова: «Иногда бабушка водила нас на озеро купаться. Дорога проходила через поля, засеянные рожью. Случалось несколько раз, что в это самое время едет Шишков. Бабушка увидит издали и сейчас же скажет нам: „Дети, посмотрите, какие хорошие васильки, пойдемте нарвем!“ И уведет нас с дороги в рожь. Вероятно, ей не хотелось, ей тяжело было с ним встречаться…»
Своим добрым и отзывчивым сердцем маленький Вячеслав вскоре, видно, почувствовал какую-то недобрую загадку во взаимоотношениях своей любимой бабушки с дедом, а затем, конечно, и понял горестный смысл нанесенной ей злой обиды, и это еще более сблизило его с бабушкой.
«Как-то раз, — вспоминает Раиса Яковлевна Шведова, — Вячеслав спрашивает бабушку:
— Бабушка, а ты была молодая?
— Да неужели, милый, каждый человек бывает молодой…
— А ты красивая была? Неужели ты плясала?
— Ох, родной, еще как плясала. Бывало, к Дмитрию Алексеевичу наедет гостей-то — два зала полных. Нас позовут петь. Поем разные песни, а потом „Метелицу“ или „По улице мостовой“… Я как взмахну платочком да пойду, так господа-то в ладошки да кричать: браво-браво!.. А Дмитрий Алексеевич стоит да усмехается…»
Грустно умолкала Елизавета Даниловна. В такие минуты запечалятся, бывало, и внуки… Росла их привязанность и любовь к старому домику, к доброй бабушке. Много душевного тепла вложила она в душу своего внука…
Елизавета Даниловна — одна из тех милых и умных русских бабушек, которые всю свою житейскую мудрость, нежность, доброту отдавали без остатка внучатам. Эти русские женщины были для них первыми духовными наставниками, защитниками от людских обид, незаменимыми воспитателями, открывавшими ребенку целый мир великолепных сказок с их чистым, образным русским языком, добрыми и мужественными героями.
И невольно вспоминаются эти замечательные стихи, написанные Иваном Захаровичем Суриковым, когда речь заходит о сказках.
Елизавета Даниловна Данилова была незаурядной женщиной.
Несмотря на сложную, безрадостную, исковерканную жизнь, ее сердце было открыто людям, бабушка постоянно о ком-то заботилась, что-то делала, хлопотала. Красивый душевно человек, она оказывала благотворное влияние на окружающих. Вячеслав Яковлевич вспоминал всегда о бабушке с глубокой признательностью.
Со своим дедом Дмитрием Шишковым, небогатым помещиком, штаб-ротмистром в отставке, Вячеслав Яковлевич встречался всего три раза. «Первый раз, когда со сверстниками-мальчишками возвращался из лесу. Старик на беговушках ехал в лес. „Барин, барин едет!“ — закричали мальчишки и бросились отворять ворота. „Вячеслав, это ты?“ — старик поцеловал меня, потрепал по щеке и дал яблоко.
Второй раз он призвал меня темным осенним вечером. Он жил тогда в отдельном от барского дома обширном флигеле в большом яблоневом саду. Я учился в первом классе технического училища. Просидели за чаем до полночи в живой беседе о предстоящей мне жизни. „Все инженеры и техники — взяточники. Ты не будь таким. Коли твой отец осрамил меня на весь уезд своим пьянством, то хоть ты-то…“ Я защищал отца, называя его честным, хорошим, и уж не таким пьяницей, как это кажется со стороны. Старик сказал: „В пьянстве можно утопить всякий талант, всякий порыв души“.
Третий раз — незадолго до смерти старика. Я, по его поручению, составлял проект часовни на кладбище. Старик был очень болен. Я собирался тогда ехать на строительную практику в Сибирь, где производились изыскания Сибирского пути. Он резко запротестовал: „Там тебя комары съедят, медведи задерут“. И дал мне прочесть статьи „Нового времени“ об ужасах жизни изыскательских партий в Сибири».
Немного впечатлений, событий, связанных с дедушкой, осталось в памяти Вячеслава Шишкова. Правда, от крестьян внук узнал, что Дмитрий Алексеевич был вроде бы и неплохим человеком, с крепостными обращался хорошо, видимо, безразличное отношение к Елизавете Даниловне и ее детям объяснялось тем, что с течением времени они стали для него как бы далекими, бедными родственниками.
К Якову Дмитриевичу и Екатерине Ивановне Вячеслав и его брат Алексей относились с уважением и любовью. Отец, по словам Алексея, был заметным и видным мужчиной. «Высокого роста, широкогрудый, с темными русыми густыми волосами и русой бородой. Мать роста ниже среднего, крепкого телосложения. У нее были русые волосы, большие темные глаза…
Мамаша окончила четыре класса начальной школы — писала неважно, читала сносно, но исключительно жития святых.
Отец прошел большую жизненную школу, прожив „в людях“ с десяти до двадцати пяти лет… Природа наделила его живым, пытливым умом, он был общительным, сметливым человеком..»
От Елизаветы Даниловны Яков Дмитриевич унаследовал любовь к музыке. Мальчиком он выучился хорошо петь. В бытность приказчиком в Петербурге он с увлечением посещал Мариинский театр, ему нравились «Аскольдова могила» и «Жизнь за царя». Пел из этих опер некоторые арии. Особое пристрастие у Якова Дмитриевича было к охоте, «он всегда держал несколько породистых собак и много ружей. Большой любитель природы, — пишет Вячеслав Шишков, — он часто брал меня с собой на охоту. Эти радостные поездки, всегда дававшие массу впечатлений, запомнились мне с детства. В Бежецке стояли запасные эскадроны — лейб-гусарский и лейб-уланский. Офицеры любили покутить, свели компанию с отцом, ездили с ним на охоту, бывали у нас в гостях. Такое знакомство очень льстило отцу: князь Хованский, барон Стандершельд, красавец поручик Панютин и другие; мать же проливала слезы: отец торговлю забросил, стал попивать, приказчики тащили товар всяк себе, лавка пустела. В конечном счете, когда эскадроны из Бежецка перевели, уехали и офицеры, задолжав отцу порядочную сумму. Дело покачнулось окончательно: из Москвы и Петербурга приехали доверенные фирм, где отец кредитовался, грозили приступить к описи имущества.
Дважды присылаемая стариком Шишковым денежная крупная помощь не спасла положения; отец рассчитался до копеечки со своими долгами и торговлю прекратил. Наша семья, превратившись в семью мещан, стала бедствовать».
Екатерина Ивановна — незаметная, скромная, много работала, вставала с зарей и ложилась позже всех, ведь забот хватало. Была гостеприимной и доброй женщиной. Старшего своего сына «Вестеньку (так ласкательно называли в семье Вячеслава Шишкова. — Н. Е.) любила безгранично».
Кончилось беззаботное детство.
Сперва семилетнего Вячеслава вместе с двоюродной сестренкой Раей поместили в пансион, где учились дети местных купцов. Но через год из-за материальной стесненности он поступил в первый класс Бежецкого городского училища. В этом училище, по свидетельству Алексея Шишкова, был хороший преподавательский состав. Выделялись учителя русского языка и литературы Арсений Петрович Павлов и Александр Федорович Неустроев.
Жилось Шишковым трудно. Во время учения Вячеслава в городском училище стало еще тяжелее. «Мы помещались в четырех комнатах верхнего этажа, — вспоминал Вячеслав Яковлевич. — Братьев и сестер у меня было очень много. Родилась Вера — умерла. Родилась другая девчонка, названная в честь первой — Верой, — умерла. Родилась третья Вера — умерла. Тогда решили, что это имя роковое, четвертую девочку назвали Антониной — тоже умерла. Теперь в живых, кроме меня, две сестры, два брата; я — старший. Жила с нами слепая старуха Федосья Ивановна, дальняя родственница матери. Очень богомольная. Она в молодости хаживала по святым местам, была в Киеве, у Троице-Сергия и, кроме сказок, рассказывала мне весьма образно и задушевно про свои путешествия, про жития святых. Это повлияло на мое воображение, и я решил сделаться святым, в крайнем же случае — священником или архиереем.
Частенько я накидывал на плечи скатерть, на голову надевал из картона камилавку и служил молебен в присутствии всех домочадцев, причем кричал на них, чтобы они молились, сам же работал за попа, за дьякона и хор. Иногда хоронил по православному обряду мертвых птичек, лягушек…
Лет семи я обвенчался с кухаркой, краснощекой Матреной, брак был по любви, венчание происходило на дворе, в весенний праздничный день. Мне очень трудно было поспевать и за жениха, и за попа, невеста покатывалась от хохота, хохотала мать из окна, смеялся и муж Матрены — наш приказчик. Обручальное медное кольцо у меня на второй день запухло на пальце, приказчик распиливал напильником, отец хотел меня драть, но заступились бабушка и мать. Второй раз отец обругал меня и замахнулся арапником, когда я, уже лет тринадцати, заявил о своем желании уйти в монастырь спасать душу».
Любознательный мальчуган жадно слушал Елизавету Даниловну и Федосью Ивановну, ему нравились всевозможные «случаи из жизни», о которых рассказывал добродушный крестный Никонор Лукьянович или же родственник Алексей Егорович — большой шутник и балагур. Все это сейчас же вызывало быструю ответную реакцию. Наглядевшись на рисунки Миши Куликова, служившего у Шишковых «мальчиком», Вячеслав начал неплохо рисовать. Несмотря на то, что в доме не очень-то почитали книги, он с особым рвением начал покупать их за счет сбереженных денег, что выдавались ему на школьные завтраки. В третьем классе городского училища он стал самым усердным читателем школьной библиотеки. С увлечением читал Гоголя, Тургенева, Помяловского… В семье не велись разговоры о писателях, литературе. Да и сам Вячеслав не особенно-то задумывался над тем, как пишутся книги. «… И вдруг, — сообщает писатель в автобиографии, — каким-то необъяснимым чудом меня потянуло писать».
«Первая работа „Волчье логово“ — повесть из разбойничьей жизни, вторая — описание крестьянских „посиделок“ (бесед) с плясками и песнями. Обе штучки были написаны мною в возрасте одиннадцати-двенадцати лет.
Когда я был в пятом классе городского училища, помню, учитель словесности А. П. Павлов прочел вслух мою классную работу — „Утро в деревне“ — и поставил пять. С тех пор, вплоть до самого зрелого возраста, я литературой не занимался, и мне не приходило в голову, что я буду писателем…»
На первых же уроках пения у Вячеслава выявился хороший голос, неплохой слух. Ему предложили поступить в соборный хор, где он через некоторое время сделался даже солистом и пел до окончания городского училища.
«Вестенька неоднократно устраивал спектакли, — рассказывает Алексей, — зрителями которых были все домашние. Он наряжался самым разнообразным способом, гримировался, наклеивал бороду, усы… Чаще всего он изображал несчастного старика, старуху, потерявших внуков и детей. Иногда изображал попа, монахов и т. д. Рассказывал трогательные истории. Случалось, плакал. Тогда зрители плакали. Мы, ребята, плохо усваивали содержание пьесы, но представления нам очень нравились».
Если к этим забавам прибавить еще и еженедельный журнальчик на двух-трех листочках из школьной тетради, в котором помещались стихи, рассказы, сказки, иногда им же и сочиненные, с иллюстрациями, нарисованными самим издателем, то сложится картина определенных, ярко выраженных увлечений юного Вячеслава Шишкова. В училище он легче всего усваивал русский язык и литературу, у него была тяга к рисованию, к пению, к «лицедейству». К этому нужно также добавить любовь к природе — дальние походы в леса, когда он охотился с отцом, слушал его увлекательные рассказы об охотниках и охотничьих историях. Казалось бы, Вячеславу Шишкову предназначен единственный путь — путь в мир искусства и литературы.
Обладая от природы отличным голосом, он мог бы, развивая его, стать незаурядным певцом или сделаться драматическим актером. Наконец, совершенствуя свои способности, уже в юные годы мог бы посвятить себя литературному труду.
Но все сложилось вопреки проявлявшимся наклонностям. И на долгие-долгие годы Шишкову был уготован иной удел.
В 1887 году он с отличием закончил городское училище и в 1888 году поступил в Вышневолоцкое техническое строительное училище с пятилетним сроком обучения, из которых два года отводились строительной практике. В этом училище преподавали арифметику, геометрию, физику, механику, топографию, черчение строительное и геодезическое, инженерное и строительное дело, составление смет, межевые законы, проектирование гражданских и гидротехнических сооружении; много времени отводилось работам в мастерских — столярной, кузнечной и слесарной. Училище выпускало хорошо подготовленных специалистов, занимающихся разведкой водных и строительством шоссейных путей.
Ученье в Вышневолоцком училище вполне устраивало родителей Вячеслава, так как в семье Шишковых «наступила настоящая бедность, временами, по словам Алексея Шишкова, матушке нечем было кормить ребят». Родители не могли помогать своему старшему сыну. Заниматься в училище он мог только потому, что там выплачивали стипендию и предоставляли общежитие. Программа обучения была весьма обширной и напряженной. Занятия начинались в восемь часов утра и продолжались до часу дня. После обеденного перерыва до шести часов работали в мастерских или в чертежной. Кроме того, задавались уроки на дом. Дисциплина была полувоенная, порядки строгие. Редко теперь приходилось Вячеславу Шишкову читать книги любимых писателей, гулять в окрестных лесах, кататься на коньках. Все время уходило на занятия.
Незаурядные, разносторонние способности, внутренняя собранность, старательность и трудолюбие, которыми отличался Вячеслав Яковлевич, вскоре проявились и в техническом училище в овладении точными науками, хотя к ним у юного Шишкова и не было особого влечения. Своим поведением, своим добрым и веселым нравом Вячеслав Яковлевич быстро завоевал любовь товарищей и уважение преподавателей.
«В училище, — пишет Алексей, — долго помнили брата. Позднее, когда я учился в этом же училище, преподаватели, и особенно начальник училища инженер Шереметинский и Опекаловский (смотритель общежития. — Н. Е.), вспоминали Вячеслава, отзывались о нем как о человеке высоких достоинств. Шереметинский говорил мне: „Прекрасный, редких способностей человек, с хорошим, добрым сердцем, такие редко встречаются в жизни, старайся походить на брата“».
Материалы, хранящиеся в архивном отделе исполнительного комитета Калининского областного Совета депутатов трудящихся, о Вышневолоцком училище, и пребывании в нем Вячеслава Шишкова подтверждают все вышесказанное.
По представлению начальника училища учебный отдел Министерства путей сообщения утвердил Вячеслава Шишкова «казенным стипендиатом». Ему выплачивалось 120 рублей в год, или 10 рублей ежемесячно.
За успешное окончание теоретического курса училища Шишков был «удостоен награды II степени с выдачей похвального листа».
В характеристике выпускников, отвечающей на вопрос «К какой работе более способен?», о Шишкове сообщается: к «строительному искусству, черчению, съемке, нивелировке, накладке и иллюминовке планов».
В связи с назначением окончивших училище на практику в специальном рапорте в правление Вышневолоцкого округа путей сообщения начальник училища пишет: «Честь имею покорнейше просить правление округа удовлетворить назначенного в его распоряжение ученика-практиканта Вячеслава Шишкова следующим ему жалованьем с 15 сентября по 30 руб. в месяц и прогонными деньгами на проезд до места назначения на Березанский бешлот, без получения таковых практикант Шишков, как человек бедный, не может отправиться к месту его назначения».
Характеризуя училище и его выпускников, инженер Шереметинский в своих заметках «О деятельности Вышневолоцкого училища кондукторов путей сообщения за время с 1-го сентября 1883 года по 1-е сентября 1893 года» (десятилетие со дня основания училища. — Н. Е.), между прочим, писал:
«Училищу кондукторов, с первого своего выпуска кондукторов путей сообщения в 1888 году удалось дать инженерной службе техников совершенно особого, неизвестного до сих пор типа; помимо приобретенных в училище знаний, тип этот характеризуется особыми важными в служебном отношении личными свойствами молодых людей, оканчивающих курс в этом училище. Приученные к дисциплине, порядку и труду, они в большинстве случаев не боятся никакой работы, скромны и нетребовательны в жизни».
Министерство путей сообщения покровительствовало училищу. Его дважды посетил сам министр — К. Н. Посьет, «который выказал училищу весьма лестное для него внимание и, ознакомившись с училищем во всех подробностях, остался весьма доволен как постановкою учебного дела, так и внешним видом и выправкою учеников».
О качестве подготовки специалистов и их практической работы свидетельствует и такой факт: «…в мае 1892 года Учебный отдел предписал училищу подготовить коллекцию образцов работ учеников по ремеслам и графическим искусствам для всемирной выставки в Чикаго. И согласно с этим предписанием в начале января 1893 года были отправлены в учебный отдел для дальнейшего следования в Чикаго образцы работ учеников, а также краткие сведения об училище».
К своей семье Вячеслав Яковлевич относился с большим вниманием как во время пребывания в Вышнем Волочке, так и впоследствии. Он часто посылал домой письма, сообщал о своих успехах. Постигшие семью невзгоды вскоре отрезвили отца Шишкова. Уже в первый год ученья Вячеслава в Вышнем Волочке отец преодолел страсть к алкоголю и до конца своей жизни не пил вина. Приезд сына-студента на каникулы был семейным событием. Исчезала скука, которая царила в доме, когда отсутствовал старший сын.
«В первый же приезд, — пишет Алексей, — он решил подготовить к празднику концерт. Певцами были сам Вестенька и мы, малыши.
Длинными зимними вечерами Вестенька читал для нас. Читать он любил, и читал хорошо. Чтение обыкновенно начиналось за вечерним чаем. Стол устанавливался у теплой печки, собиралась вся семья. Такие литературные вечера всем нам очень нравились.
Летние каникулы брат обыкновенно проводил в Дуброве. Но осенью этого года (1888 года. — Н. Е.) умерла его любимая бабушка Елизавета Даниловна и связь с Дубровой оборвалась». Через два года после смерти бабушки не стало и деда — Дмитрия Шишкова. После его кончины неоткуда было ждать помощи. Пришлось Вячеславу разделять заботы о семье вместе с отцом, который, разорившись, снова работал приказчиком.
В семнадцать лет Вячеслав Яковлевич закончил третий курс Вышневолоцкого технического училища. В 1890 году его направляют на производственную строительную двухлетнюю практику в Новгородскую губернию. Получивший редкую специальность, молодой, энергичный Вячеслав Шишков участвует в постройке каменной Березайской плотины, затем переходит на работы в Опеченский посад, откуда после почти двухлетнего пребывания переезжает в Вологду, в Вычегодский округ путей сообщения. И на практике Шишков зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Он быстро сходился с людьми, читал молодым рабочим книги, делился с ними своими знаниями.
Обширные знакомства, участие в деревенских посиделках и вечеринках наталкивают Шишкова на мысль завести записную книжку и заносить в нее разные любопытные истории, выражения, отдельные слова, почерпнутые в разговорах с рабочими и деревенскими жителями. Об одной такой истории он рассказывает в автобиографии. Она интересна и в какой-то мере характеризует душевный настрой самого Шишкова.
«Должен отметить свое путешествие на казенном пароходе с Иваном Кронштадтским (Сергиевым) из Вологды в село Суру, что на реке Пинеге, родину о. Ивана. Дело было так: из Министерства путей сообщения пришел приказ предоставить пароход в распоряжение Ивана Кронштадтского для его следования на родину.
Чтобы как-нибудь оформить этот незаконный огромный пробег парохода, мой начальник командировал меня якобы для маршрутной съемки реки Пинеги. С Иваном Кронштадтским мне пришлось пробыть вместе две недели, — ежедневно сходились в кают-компании за столом. Свита его: фанатично преданная ему пожилая горбунья из Ярославля, надоевшая всем нам, а больше всего о. Ивану; его племянник — корявый, рыжебородый, крепко сложенный человек, не дурак выпить, темный делец, извлекавший большую для себя выгоду именем своего дяди; иеромонах Геннадий, тучный тунеядец, обжора: „Меня сам отец Иоанн благословил мясо есть“, — и еще три молодых студента Духовной Академии. Иван Кронштадтский держался очень просто, ханжества в нем я тогда не замечал. С Архангельска, когда к нам присоединился молодой архиерей, обеды приняли оживленный характер; архиерей забавлял нас потешными анекдотами из духовной жизни, о. Иван с укором говорил: „Сразу видно, что вы, владыка, светский человек“. Купцы, при проводах Ивана Кронштадтского из Архангельска, пожертвовали много вина — о. Иван выпивал с нами две-три рюмки хересу. В то время ему было лет шестьдесят пять, сухощавый, прямой, румяный, всегда взволнованный и нервный. Я тогда был по-юношески религиозно настроен, жаждал чуда, но чуда не было.
На всем тысячеверстном пути выходили на берег массы крестьян, кричали идущему пароходу: „Отец Иван, благослови!“ На стоянках, где брали дрова, он шел в сплошную гущу народа, раздавал деньги; мужики и в особенности бабы хватали его за рясу, он иногда спасался бегством.
К селу Суре, конечному пункту путешествия, весь берег был усыпан народом. Народ бросился в воду, по пояс, по горло; капитан растерялся:
„Под колеса попадете, под плицы!.. — И команда в машину: — Стоп!“
Мужичьи бороды всплыли; парод, захлебываясь, кричал: „Давай чалки! Мы на себе!.. Ох ты, кормилец наш!..“ О. Иван, как узнал много лет спустя, принес землякам, помимо своей воли, большой вред. Он платил за все село подати, помогая деньгами. Мужики забросили землю, стали повально пьянствовать; когда же благодетель помер, они оказались в крайней нищете: земля запущена, инвентарь поломан, скот съеден, пропит».
Эти строки, написанные лет тридцать пять спустя после совершившихся событий уже сложившимся писателем, воспроизводят правдивую, безрадостную картину русской жизни, религиозный фанатизм темных, забитых крестьян, лицемерие и ханжество всего окружения Ивана Кронштадтского. Сейчас этот эпизод вызывает лишь горькую улыбку. Но тогда все это воспринималось по-другому. Поездка с человеком, которого считали святым, произвела большое впечатление и на молодого Вячеслава Шишкова.
«И я, — пишет далее в автобиографии Шишков, — когда попал на ремонт плотины „Знаменитой“ (возле Кубенского озера Вологодской губернии), занялся спасением народа. Из скудного своего жалованья я покупал беднякам сапоги. Как-то старик рабочий стал корить меня: „Что ж ты ему, пьянице, дал, он все равно пропьет… Лучше дай мне, у меня грыжа“.
Меня печаловала деревенская грязь, свара, бедность, взаимная ненависть, пьянство, я решил заняться проповедью. В свободное от работы время, глубокими вечерами и праздниками, я ходил по окрестным деревням, собирал народ в избы и поучал от евангелия. Бабы плакали. Слава моя крепла. Старуха Дарья, черная, большеголовая, страшная, заявила мне, что она порченая — кричит петухом, а как станет на молитву — начинает ругать Христа и угодников, — не могу ли я выгнать из нее беса? Я сказал, что это нервы, надо лечиться, бесов нет и что я вообще чудес не признаю. Мое апостольство закончилось большим для меня конфузом: я влюбился в красивую молодую бабу, притом же замужнюю. Тут я понял, что праведником в девятнадцать лет быть очень трудно».
Мимолетное увлечение проповеднической деятельностью вскоре опять сменилось заботами о доме, о дальнейшей, после производственной практики, работе.
В Вологде у Вячеслава Шишкова появляется желание поехать в далекую Сибирь, в Томский округ путей сообщения.
После окончания практики Вячеславу Яковлевичу было присвоено «звание техника». Он вернулся домой возмужалым, окрепшим. Этот приезд был прощальным. Надо было из родного гнезда отправляться в далекий и неведомый путь. Всегда трудно и грустно расставаться с тем, что впиталось в твое сознание с самого раннего детства. И этот дом, где начинал ходить, познавать окружающий мир, где тебе знаком каждый уголок, каждый предмет будит в твоей памяти какие-то воспоминания; и эта улица, где ты не раз проходил, встречался с друзьями, и эта река, по песчаным берегам которой ты бегал босиком в жаркие июльские дни; и эти теплые заводи, где скапливались на солнце маленькие рыбки и, завидя тебя, молниеносно устремлялись в темную глубь…
Вот сельцо Дуброва, маленький покосившийся домик бабушки Елизаветы Даниловны. Как все это было мило детскому сердцу, как вкусен был черный хлеб с парным молоком, а еще вкуснее красная и пахучая лесная земляника… И там «святая» сосна, увешанная какими-то изображениями и распятиями… А вот и песчаная дорога, ведущая на гору, поросшую золотыми вековыми соснами, а вот и «двух озер лазурные равнины».
Грустно и безрадостно было на душе…
В дом Шишковых захаживали красивые девушки — дочери богатого бежецкого купца Сергея Смирнова. Они познакомились с Вячеславом. Матери Вячеслава Яковлевича нравилась младшая — Лиза. Родители стали поговаривать о женитьбе Вячеслава, втайне надеясь на то, что любимый сын останется жить в Бежецке.
Но он объявил коротко и внятно, что «пока жениться не собирается…».
«В этот приезд, — пишет Алексей, — Вестенька уже не был таким веселым и беззаботным, как раньше. По-видимому, расставаться с родными было тяжело, Вестенька прожил у нас больше двух недель. Матушка и отец грустили, отпуская любимого сына в далекую неведомую Сибирь. Вестенька утешал нас, как умел, — говорил, что в Сибири скоро будет закончена постройка железной дороги и сообщение будет хорошее, что Томск большой университетский город, что жалованья там он будет получать много больше и помогать будет больше».
Дальнейший путь Вячеслава Шишкова определялся и романтическим увлечением, желанием изведать новую страну, испытать свою судьбу в далеких от родного дома местах, и заботой о семье, о постоянной и существенной помощи родителям, младшим братьям и сестрам.
Но что ждет его в Сибири, в Томске? Как-то сложится жизнь?
Эти мысли не покидали Вячеслава. Однако решение его было твердым. Он запасся шубой, покрытой сукном, шапкой-ушанкой, то есть подготовился к отъезду всерьез.
В самих сборах, в его обращении с родными, которые, конечно, обрадовались бы тому, если бы их сын остался дома, в его спокойствии чувствовался волевой и настойчивый характер молодого Шишкова. Он был уверен в своих действиях, надеялся на свои силы, на свои знания, которые приобрел в техническом училище и закрепил на производственной практике.
Всем существом, всем сердцем Вячеслав Шишков рвался теперь в неведомое, в таинственный край, которому суждено было стать для него второй родиной!