3 января, среда. Сначала несколько слов о прошлом. С субботы все новогодние праздники пробыли с Валент. Серг. в Болшево. Виделся и интересно говорил с Мих. Перельманом.

2-го ездил в "Знамя". Бакланов печатать "Эфир" не будет. Отношения натянуты. Хорошо поговорили с Апенченко о Гумилеве, о разрушении этноса и т.д.

Сегодня встречался с С.П. Залыгиным, который повторил свое предложение переходить к нему в редколлегию. Аверинцев, Астафьев и я — последний призыв. Я склонялся, оговорив необходимость разговора с Баклановым.

Днем говорил с Юрием Сергеевичем Карабасовым о согласии стать его доверенным лицом вместе с Голданским. Он много интересного рассказал о Ельцине, Лигачеве, последнем пленуме в Москве. Кое-что пригодится мне в роман. Ельцин размышляет: как бы покритиковать власть? Гришин ездил проверять овощные базы, зная сорта капусты. Деталь: однажды потребовал открыть капустник, а в нем — бочки с огурцами.

Вчера придумал еще одну сцену в роман, эпизод "Калининский". Завтра надо записать.

6 января, суббота. В. С. уехала на несколько дней в Киев. Много работы, на дачу не поехал. Недавно видел объявление: "Институту философии требуются: слесари, сторожа". Философы не требуются никому.

20 января, суббота. Несколько дней, как живу под впечатлением крошечного упоминания о "Соглядатае" в "Новом мире". При том якобы неуспехе романа, который я считаю незаслуженным, это свидетельствует о справедливости моей точки зрения. Значит, есть люди, которые читают, которые имеют независимую позицию в отличие от той, что оккупирована нашими присяжными критиками — ленивыми или повязанными родственными, клановыми и национально-групповыми связями. Значит, мое собственное мнение о романе и моя гордость им, делом, которое я своротил, не спесь и не самохвальство. Значит обида, которую я скрываю, горечь, которая тайно кипит во мне, не случайны.

С четверга я в Обнинске. Удивительно, почти двое суток я не перемолвился ни с кем ни словом. Многое придумал к "Казусу". Например, электронную блокаду, словно рисунок "сфер" в учебнике географии. Возможна, и новая фамилия героя — Можай. Никита или Сергей?

В среду был у Левы Скворцова, говорили о лингвистике. Как всегда, в трудную минуту своей творческой жизни я иду к нему. Он бескорыстно слушает, соглашаясь со мной, пока я мну свой роман.

Во вторник был на полугодовой редколлегии в "Знамени". Все время ощущаю враждебность по отношению ко мне. Или я все это придумал? Сцепился с Ю.Жуковым по поводу Армении и Азербайджана. Только ли две религии? Еще и две лжи. Много думаю о статье С.Чупринина. Воюя с русофобией, эта статья открыто, объективно способствует возникновению антисемитизма. В статье для автора имеют значение, как факт рассмотрения и констатации, лишь две нации: евреи и русские.

Очень надеюсь, что удастся немножко еще пожить и кое-что написать. Я ведь только-только начал понимать, как надо, доверяя себе, писать. Я ведь только-только научился думать. Что заставляет меня писать: честолюбие? Но почему же так много думаю я, человек без детей, о будущем страны, о родине, о следующей жизни.

В понедельник часа три-четыре занимался разбором повести Валеры Терехина "Детские игры". У парня безнадежное положение. А вдруг, дай бог, выпишется?

24 января. Состоялась приемная комиссия в СП на Комсомольском. Я пробил какого-то литературоведа из Кемерова, Казаркина. Додолев и Кожухова были против, и тем не менее счет 18х6 — принят. Чувство выигранной схватки. Додолев, который действует в соответствии с конъюнктурой, сообщил вслух: если русский, дескать, мы принимаем. Я напомнил ему, как совершенно несправедливо он завалил еврея Тоболяка с Сахалина.

25 января. Состоялось собрание писателей с повесткой "Каким быть нашему Союзу?". Много говорили о безобразной истории неделю назад во время заседания "Апреля". Была перепалка с представителями "Памяти". Даже крики: "Убирайтесь в Израиль!". Как всегда, шли разговоры: "Хорошо это евреям или плохо?" Выступавший Байгушев — человек со стилем русскоязычного писателя, пишет плохо — сказал: США лишили советских евреев права политических беженцев, а это деньги. Значит? Значит, сообщил Байгушев, необходимо, чтобы этот статус был возвращен.

В своем докладе А.А.Михайлов назвал нескольких писателей, которые в наше время, когда все выскочили на трибуны, занимаются делом, пишут: Маканина, Кима, Афанасьева, Киреева, меня.

29 января. Понедельник. Вчера вечером ездил в ДК "Красная Пресня" на вечер "Литература русского зарубежья — "Посев".

Вот так всегда и бывает, ожидаешь чего-то, тратишь время в надежде: а вдруг! Чудовищно низкий уровень выступающих. Подтасовка фактов заведомая, правдоподобная неправда, а главное — ничтожное, мелкое слово. Все можно простить за убеждения, но бездарность не простишь. Выступали московские авторы "Посева" — Васюков (поэт), Марина В., (училась у Трифонова, "чернуха" без чувства слова), Сергей Ларионов (слабые стихи и претенциозное выступление о 18 января в ЦДЛ, с намеками на КГБ), Юрий Аднунг — "бард и будущий автор" (лишь с одной интересной песней о "свободе"), Анатолий Щукин (50 лет, "поэт с площади Маяковского", однообразные стихи), Борис Губин читал стихи Сергея Морозова, покойного молодого поэта — это хорошо, Александра Казарловина, интересная, но, к сожалению, злобно-политизированная молодая поэтесса и т.д.

В вестибюле по бешеным ценам торговали книгами издательства и принимали подписку на журнал. В зале продавали листовки: "Господа, купите — "Ленин — преступник N 1". Я купился, и за два рубля приобрел список ленинских, уже давно опубликованных статей и телеграмм.

Сегодня в "Правде" статья Ю.Жукова. Впервые я с ним согласился.

1 февраля. Ленюсь записывать в тот же день. Боюсь бумаги, не люблю писать. Писатель — это всегда графоман, мне это не дано. Позавчера, в среду, был в Министерстве культуры РСФСР на совещании по выработке концепции Булгаковского центра. Выступал вторым, резко, памятуя, что уже 20 лет мы говорим об этом. Впервые увидел М.О. Чудакову.

Ни одной литературе, как русской, так не повезло: великий роман. Миф и живая реальность, лежащая над этим мифом. Было две точки зрения: за Центр — люди, которые поняли величие Романа и его предстоящее будущее, за музейчик — это присосавшиеся.

Горжусь своим выступлением: здесь я рву со своим бытовым конформизмом.

В романе решил сюжетом сделать "казус". Идет мучительно. Идет и нелепый квартирный размен.

9 февраля, пятница. Вчера вернулся из Калининграда, куда вместе с бригадой из "Октября": Будников, Осеев, Назарова, Мих.Павл.Капустин и Галя Нерпина — ей 25 лет и она хорошая поэтесса. Интересный вечер в Кукольном театре (бывшая церковь Королевы Луизы). Я был честен и выступил неплохо. В поезде — забегая вперед — Назарова, изрядно хватив, сказала: С.Н., надо определяться. Выдал ей — с кем следует определяться и во имя чего? Меня пока кормит самостоятельность.

Самое любопытное в этой поездке — материалы к моей книжке "Власть культуры": встреча с Ольгой Феодосиевной и ее рассказ о Канте. Я все записал на магнитофон и обязательно об этом напишу. Интересна сама проблема: город в России и его история. Имеет ли право народ во имя своего будущего ломать историю?

Вчера позвонили: "Литгазета" набрала в полосу тот же кусок "Эфира", что и "Неделя".

За время моего отсутствия дурацкая история с Сашей. Его остановили с 20 долларами, которые я ему дал на кассеты. Так защищены мы в правовом государстве или нет?

10 февраля, суббота. Вчера вечером был в Большом театре на вечере, посвященном столетию со дня рождения Б.Л.Пастернака. В.И. меня пригласил. Сидел рядом с В.Смирновым, с другой стороны — Михалков-Кончаловский. Валя называет это, раздражаясь, бриллиантовой комнатой, полагая, что я люблю эту светскую суматоху. Культура — повод для сбора. В десятом ряду сидела Раиса Максимовна, в первом — Лигачев и Лукьянов. Хохолок Лигачева торчал над стулом. За мною — Бакатин. Тут же остальные партийные товарищи. Что им Гекуба?! Пообщались, отсветились. Это первый неформальный, врезающийся в память юбилейный вечер. Плох был А.Вознесенский, совершенно переделавшийся из поэта в актера. С Е. Евтушенко они разделили, как всегда, амплуа: один актерствует на политической сцене, другой — на культурной. Но я подумал, что этим вечером, в принципе, Б.Л.Пастернак обязан тому, что в свое время приголубил мальчика Андрюшу. Еще были декорации Левенталя: лампа, светящаяся в окне дачи, и "звезда Пастернака", крупно мерцающая на звездном небе.

Вечером долго сидел у В.И.Юдина, ели рыбные консервы, говорили о его поездке в Армению.

15 февраля. Вечером позвонили из телепрограммы "Добрый вечер, Москва". После моей реплики в "Литературной России" о "Взгляде" — и я это предполагал — я оказался вытесненным с телевидения. Своя национальная рубашка им ближе. И вот звонок: не выступлю ли я в передаче, посвященной И.С.Глазунову. Глазунов мне не друг, человек суетный, но ведет дело нужное. Бог с ним, с его личными амбициями и пристрастиями. Я отказался. Но какие заразы — наверняка хотели еще раз подставить, хотели от меня ругани.

16 февраля. Выступал на приемной комиссии. Рекомендовал Г.Цуканова из Волгограда и Г.Соловьева из Сибири. Оба прошли. Как много в России по-настоящему интересных людей. Вот и эти двое. А ведь не укрупнят свой талант — не пробьются к постоянному письму, к потоку.

Звонил Г.Будников, предлагает мне интервью о "Бородино". Надо начинать готовить материалы. Роман стоит.

21 февраля, среда. Вчера в Доме кино смотрели с В.С. "Империю чувств" японского режиссера. Фильм 1976 года. Фильм с совершенно новой эстетикой отношений мужчины и женщины. Киношники, как всегда, невежественно на все это прореагировали. Не могут ни понять, ни перешагнуть через свою художественную практику. На меня фильм произвел впечатление. Как виновата наша идеология перед творческими людьми! Несколько книг, не прочтенных в юности, несколько фильмов, увиденных с опозданием, — и художническая судьба оказалась не до конца реализованной.

Днем был в бане, писал, потом ходил в "Литгазету" — заслали новый кусок из "Эфира". Обещают дать в среду.

26 февраля, понедельник. Вечером ходил на почту — прислали очередной перевод: "Имитатор" вышел на польском языке отдельным изданием. На обратной стороне книги "компания" писателей, вышедших в издательстве в этом году: Симона де Боувар, Петер Боул ("Мост через реку Квай"), Александр Бек, Кен Кизи ("Кто-то пролетел над гнездом кукушки"), Богомил Райнов, Эрих Мария Ремарк, Курт Воннегут.

На почте же слышал разговор. Мужчина, стоящий в очереди передо мной в отдел доставки, отказывался от "Знамени". Я подошел и спросил: читал ли он журнал или "по слухам"? Читал.Внимательно. Мужчина прямо сказал, что не хочет иметь дело с еврейским журналом. "Мне надоели космополиты!" Здесь определенная, давно ощущаемая мною тенденция: журналы существуют за счет читателя. Резкий скачок с тиражом "Литгазеты" — пример этого ряда. К сожалению, газета заняла не интеллигентскую, а просемитскую позицию. Явления жизни оценивает по одному критерию: будет евреям хорошо или нет. Но ведь читатель-то в основном русский. Раньше этот простой русский читатель с этой позицией соглашался: всем было одинаково плохо, и оппозиция еврейской интеллигенции несла в себе некую всеобщность, однако перестройка ощутимые плоды принесла в первую очередь еврейской интеллигенции. У нее по сравнению с русской появились преимущества: есть свое лобби на Ближнем Востоке. Ее агрессивность в переустройстве России тоже понятна: в случае непредвиденных событий есть куда уехать. У русских же запасной родины нет. А "Литгазета" талдычит все о том же. Аминь.

27 февраля, вторник. Утром ходил в бассейн и вел семинар. Обсуждали Лену Трифонову, я радуюсь каждому ее успеху. Я не ожидал от себя, что так привяжусь к этим мальчикам и девочкам, все они мужают, взрослеют у меня на глазах. Во мне растет чувство уважения к ним и ощущение нашего равенства.

Володя Крупин прислал фотографию: ребята на 1-м курсе. Так она мне мила и столько вызывает у меня размышлений.

28 февраля, среда. Вчера вечером целая история: Валентину Сергеевну опять вытесняют из поездки. Нервничал, пил корвалол.

Долго на ТВ смотрел дебаты в Верховном совете. Все определилось: выявились позиции. С восторгом читаю литературоведение Моэма. Готовлюсь к выходу "Знамени". Все время подбираю материал к книге "Власть культуры". Сегодня в "Литгазете" вышел отрывок из повести "В родном эфире".

8 марта, четверг. После большой ругани — мы с В.С. в "Отрадном", санатории МК. Сразу покончу с описанием: я и не предполагал, что у нас возможно такое. Ах уж эта скромная, неброская красота. Правящий аппарат рассчитывал на вечное царствование и для себя ничего не пожалел. Какой бассейн, зимний сад, корпуса, какая огромная, еще до конца не освоенная территория! С грустью надо признать, что и моему поколению достались катаклизмы. И эти дворцы перейдут к другим хозяевам. Все опять пройдет через фазу разрушений и потом собирания.

Теперь за последние дни все по порядку.

Во вторник, 6-го, утром провел семинар. Рассказ Ж.Зелениной "Бессонница". Очень обрадовался проблескам языка и чему-то интересному именно у нее. Все больше и больше начинаю жить судьбой и делами своих учеников. В тот же день заезжал в "Октябрь" говорить насчет Лены Трифоновой (в рукописи она оказалась Обуховой).

Во вторник же был на выставке фотографий царской семьи. Все интересно, это наша история. Хочется поумиляться над царем, но человек он, конечно, был разный. Одно бесспорно — искренний и убежденный. Особым чувством душа наполняется от мысли об убийстве людей невинных: его детей, да и его самого и царицы. Кто определил эту меру, за которую надо лишать жизни? Кто дал право выполнять Божью функцию — судить? Кто дал право затоптать чуть проклюнувшийся росток?

Тут же, на выставке, вспомнил А.Я.Юровского — профессора, мужа Г.М. Шерговой. Вспомнил удачливую их жизнь, квартиру на Чистых прудах, павловскую мебель, машины, Г.М., разговоры об интеллигентном. И все сразу стало ясным: их преимущество на жизненном старте было обусловлено одним маленьким обстоятельством: кажется, именно отец Леши был участником расстрела царской семьи в Екатеринбурге. Я.Юровский кончил жизнь в ЦКБ — кремлевской больнице. Семья Романова — в шахтном колодце!

После выставки — я был с Леной, невесткой Л.И. Скворцова — приехали на улицу Александра Невского. Лена — милая, хорошо воспитанная молодая женщина — показывала мне свои фотографии, свадебные, детские. В детских был один рефрен: это Швейцария — Женева, итальянская часть. Смотреть мне на это было достаточно тяжело: сетование на несправедливость моей судьбы?

Вечером долго говорил по телефону с С.П.: втихаря он был на "Сельской чести". Почему-то стало его жалко, с грустью думал о его порядочности, чувстве долга, которые, видимо, будут мешать ему жить. На праздники пригласил его с Валей пожить у нас.

9 марта, пятница. Ездили в Москву, в гости к Н.П.Мошовцу. Был восхищен большим, по-настоящему семейным домом. Он живет в бывшей квартире Наровчатова. Говорили о создавшейся в России ситуации, о письме 74-х. Оно очень истерично, агрессивно, хотя по существу в нем много правды. Интересно, что не подписали ни Залыгин, ни Астафьев. Писатели более терпеливо и мощно должны говорить с обществом. В "ЛГ" уже появился ответ Вознесенского, Евтушенко, Черниченко, В.Соколова, Приставкина, Дудинцева. Прежние аргументы: во-первых, личность подписавших (прочитывается Алексеев М., Проханов и т.д.), во-вторых, старая песня с 18 января: в следующий раз придем с автоматами.

Видели Валю и С.П. Толкачева — они были оба грустные, праздники им тяжело даются.

16 марта. Пропустил три дня и начну с событий 14-го. Как жаль, что нет организованности и времени писать день в день. Несколько дней подряд кипят телевизионные страсти — выборы президента. Я понимаю, каждый телезритель — зритель исторического события. Наблюдения: страсти, полустрасти, амбиции. Из эпизодов: перепалка Н.И.Рыжкова с А.Собчаком. Для меня не факт и первооснова скандала, а три обстоятельства: а) Собчак был не понят, и реакция адыгейцев и якутов от его выступления была неправомерна. Собчак заигрался со своим безнаказанным адвокатским красноречием;

б) Удивительно на фоне разыгрываемых страстей было видеть искреннюю реакцию Рыжкова. Искренность вида побеждает, хотя сказать ему практически было нечего; в) Но основное — новые сведения о любимом еще совсем недавно М.С.Горбачеве. Как удивительно быстро, как настоящий политик, он бросил и Собчака, который зарабатывал хлеб для него, и Н.И.Рыжкова. Обоим он не захотел помочь — первому, разъяснив характер его высказываний, но тогда он "хоронил Воротникова и Власова". Второму — который, как тяговая лошадь, тянет неподъемный воз.

Самое интересное было потом: здесь опять у меня два соображения. Мне вообще кажется, что я очень быстро улавливаю ощущения народа. Эти дни понадобились Горбачеву для полного отката волны. Пока сопротивлялись региональщики — было одно, но вдруг стало видно, чего он очень захотел и что идет к цели, переступая холодно, как политик, через все.

Мое второе сильное впечатление от этих дней связано с примерами мужского бесстрастия, которое я так люблю. И самое яркое впечатление — выступление седого делегата из Кузбасса. Ощущение, что честь и совесть у нас в стране, сколько бы об их потере ни говорили, сохранены. Я представляю, сколько надо иметь мужества, чтобы сказать такое.

Все время борюсь с собою, чтобы не запустить в себя антисемитизм. Ежедневно — отдельные талмудисты, конечно, распустились — очередная порция вползает в меня и ежедневно приходится чиститься.

17 марта. Бедная Валя страдает от уколов, которые ей делают от бешенства. В день отъезда из "Отрадного" ее покусала собака. Были с ней у главврача — молодая довольно циничная самка, улыбающаяся с внутренним презрением, сглаживая конфликты. Об этих собаках, стая которых бегает по территории, вот не раз говорили, но ведь забота ее в умащении своего тела и в ублажении приезжающих в санаторий персон. "Отрадное" принадлежит МК — аппарат такое не отдаст.

Вечером были В.И. Юдин и В.К. Егоров. Крепко выпили и хорошо говорили.

18 марта. Пленум СП СССР, который должен был состояться вчера, состоялся сегодня. Говорили об Уставе. Встретился с Баклановым — холодно подали друг другу руки. Я выбрал тактику. Избегаю Чупринина — он заискивает. Не люблю ренегатов и провокаторов, особенно не без способностей.

Вчера, когда приезжал на неоткрывшийся пленум, встретился с Н.Б.Ивановой. В буфете я сидел без очков и поэтому ее не узнал. Эта лиса два раза прошлась мимо столика.

На пленуме — те же страсти. В самом конце В.Карпов просил отставки и жаловался, почему его никто не защитил, когда пресса принялась его травить. Пленум, конечно, его поддержал. Но… почему? Ни один из писателей никогда не жил в квартире бывшего министра внутренних дел, покончившего жизнь самоубийством. Ни один еще из первых секретарей (по рассказам В.Ф…?..ой) в Афганистане не менял собственный фотоаппарат на какую-то дохлую шапочку для жены.

19 марта. Я в Новосибирске. Несколько дней назад позвонил Илья Картушин: чтения Гарина-Михайловского. Не хочется подводить Илью, хотя в доме переезд. Мы с В.С. наконец-то съехались. Как всегда, нас обштопали, потери по площади, но — соседний подъезд, над бывшей квартирой мамы, 5-й этаж. Валя все, естественно, кинула на меня. Уже несколько дней не работал, таскал вещи.

В гостинице в буфете встретил Мишу Успенского из Красноярска. Ругаю себя, что сказал ему о Союзе. На прошлой комиссии его не приняли, хотя я, Шугаев, Турков голосовали за него. М.П.Лобанов говорил относительно оскорбления Успенским в какой-то из повестей царя Алексея Михайловича (хороший был царь, писал книжки о соколиной охоте, создал Уложение 1649 года).

С 10.00 все закрутилось. Выступили на заводе, где делают "Комету", потом, вечером, открытие Гарин-Михайловских чтений. Я за их региональность. Из Челябинска приехал Кирилл Александрович Шишов, в прошлом году вступил в партию, выдвинул в депутаты Пимена.

Встретился с Ильей. Вечером ужинали.

20 марта. Два выступления: в институте и в обществе книголюбов. С удовольствием наблюдаю за Кириллом Алексеевичем Шитовым. Он председатель Фонда культуры в Челябинске, победил на областных выборах. Где искренность его политических высказываний, а где конъюнктура?

Вечером, были вместе с Мих.Глеб.Успенским у Картушина. Переели копченых кур, голова тяжелая. Звонил домой. Валя чувствует себя плохо.

Приехал в Москву, в переезд. Это уже 4-й или 5-й в моей жизни. Дни переезда запоминаются намертво. Шкафы и полки — в Бескудники, книги, шкафы, полки — на Проспект Мира, книжные шкафы — на ул. Строителей. И это изнурительное хождение и ношение из подъезда в подъезд. Смерть мамы. Ее первое появление во второй квартире, ночной разговор, осыпавшиеся в день ее смерти цветы. Маляры на своей спускающейся лебедке-люльке, внезапно появившейся в окне — шел ремонт дома. Они спускались по мере проделанной работы и могли видеть, что происходит в квартирах. Их ужас и отчуждение, когда увидели, что в комнате лежит мертвец. Похороны, уборка, поминки, которые я сам вел, потому что думал: как я сам, мою боль никто лучше не смог бы выразить. И вот новая квартира в подъезде, где мама жила раньше. На один этаж выше. Это, пожалуй, первая квартира, где мне хорошо. Светло — это самое главное, и, наверное, дай бог, будет спокойно.

3 апреля, вторник. Валя — это ее манера из неустроя и грязи уезжать, бросая все на меня, — уехала в Прибалтику на четыре дня, а я вечером ходил на спектакль Леши Шипенко "Смерть Ван-Халена". Интересно, театрально, умно по философии с этим "ныряющим" и идеальным миром. На меня все это произвело впечатление. В малом зале, мало народа, а так хорошо.

6 апреля. Я должен был улететь в Индию на конгресс какой-то ассоциации. В последнюю минуту, когда билеты и деньги были уже на руках, не пришло подтверждение. Я должен был лететь вместе с Конст. Алексеевичем Чугуновым. За два часа до отъезда из дома все отменилось. Воспринял даже с облегчением, ну и слава богу.

9 апреля. Медленно пишу каждую фразу. Постараюсь сегодня закончить главу "Общежитие", тогда начну следующую — "Правительство", постепенно собираю материал и на сам основной сюжет. Ясно одно — все будет написано от первого лица; но не забыть о теневой хлопковой экономике. Мы люди бедные, у нас все идет в дело. О распродажах, которые сейчас идут в Москве, и т.п.

17 апреля, понедельник. Вчера, в 7-м часу, с Казанского вокзала уехал в Ижевск, где пройдет заседание Приемной комиссии. В купе долго разговаривали: А.А.Бологов, М.П.Лобанов, Ю.Пшенкин и Женя Попов. С нами едет Женя Некрасов, мой ученик, которого я когда-то случайно встретил в гостинице в Горьком. Он едет от "Литроссии". Вот так человеческая жизнь меняется под влиянием одного разговора. Изредка в купе заходил Юрий Кузнецов, первый поэт России. Я смотрел на его вечно сонное, блоковско-печальное лицо, стареющую, в морщинах, шею. Много говорим о России, о современном ее положении. Пшенкин пересказывал любопытную теорию о выращивании душ на земле, как некий продукт для инопланетян.

День Пасхи. Накануне я был на даче и вернулся в Москву утром, написал предисловие к книжке "Я и я" — молодые писатели и ученики. Книжку собрала моя ученица по студии на улице Писемского Рада Полещук. Закончил вторую главу — "Общежитие". Теперь впереди "Правительство".

Вечером в Ижевске состоялась первая встреча. Нам представили молодую литературу — жуткая проза, но мне очень понравились Вячеслав Кириллов, мальчик-поэт (стихотворение о рыжем афганце), и Алла Кузнецова, ей пятьдесят, пишет стихи о любви и о праздной весенней земле. Но их комиссии по каким-то местным соображениям не представляют. Потом был концерт Удмуртского народного ансамбля. Интересно, как среди их песен живут "Семеновна" и другие русские песни.

С приехавшим позднее Славой Шугаевым говорили о моей идее неприсоединившихся писателей. Друзья и по ту, и по другую сторону баррикад. И с теми нехорошо, и с этими противно.

25 апреля, среда. Обычное дело — не получается изо дня в день вести дневник. Уже в Ижевске нахлынули заботы и неудобства, которые постоянно меняли распорядок дня, а уже возвращение в Москву. Летели поздно вечером, и четверг обернулся невероятными хлопотами. Летели со Славой Шугаевым. Пьяный Шугаев — тяжелый груз, еле-еле нашел машину, чтобы отправить его на дачу.

Пришла открытка — дали автомобиль, который надо получать и о котором надо заботиться. Потом пришла открытка из Союза писателей на "видак". За видаком ездил в магазин вчера и весь сегодняшний день провозился, его настраивая. Естественно, ничего не получилось. Все одно к одному — как патроны в пулеметном рожке, но что поделаешь — деньги так быстро меняют курс, так неясна наша дальнейшая судьба, что приходится покупать все это барахло. Машина у меня только три года, видак тоже есть. Из впечатлений ижевских главные — это писатели. Все больше и больше я начинаю любить моих товарищей такими, какие они есть, с интересом наблюдал за Мих. Петр. Лобановым, Юр. Полик. Кузнецовым, Вик. Иван. Кочетковым. Новые для меня в известной мере фигуры — это Женя Кузнецов, референт СП, с ним очень интересно говорили о текущем общественном процессе и сошлись, что единственное, чего еще боятся радикалы, — это память. Она все ставит по местам. В поездке был еще и Сережа Иванов, тот самый, с которым я когда-то встречался у Льва Ивановича Скворцова. С тех пор он уже успел получить Госпремию и стал известным детским писателем. Немножко подпив, в автобусе и при Славе Шугаеве он рассказывал, провоцируя мою искренность, совсем забытую мною историю нашего знакомства, что, дескать, и писать-то он стал, чтобы именно мне доказать, что он тоже может.

За эту поездку особенно сблизились с писателем Александром Ал. Бологовым из Пскова. Прекрасный человек твердых убеждений и высокой искренности. В его биографии много необычного и интересного — и море, и бокс — он в молодости был чемпионом. Очень чистый, счастливый в своей порядочности человек. Порода для писателей почти переведшаяся, а для остальных редкая.

В пятницу и субботу был на даче, вернулся в воскресенье вечером. Сейчас придут проверять сигнализацию для охраны. Жить с каждым днем становится все страшнее. Умер Юра Стефанович. Еще недавно мы с ним работали на семинаре в Дубултах.

23 апреля, пятница. Утром уехал в Обнинск. Встал, как почти ежедневно, в 6 часов. Бегал до бензоколонки на Ленинском и там купался в пруду. Болят ноги, но бегать мне нравится, будто молодое преодоление себя, будто бегу марш-бросок в армии. У меня надежда, что смогу пересилить. Никому не признаюсь, ноги сводит, и боль пульсирует в икрах. Все это похоже на наши фамильные беды. У мамы все начиналось с ног и спины.

В Москве распустились тополя. До сих пор не могу забыть: позавчера прошел дождь, и как мучительно молодо пахло распустившимися почками. Сегодня, уже под вечер, ходил гулять. Теперь я как на чудо смотрю на новую встречу с лугом, где я бегал в прошлом году, за рекой. Бунтуют птицы, среди голых ветвей такой веселый базар и такой молодой.

Вчера вечером в "Ударнике" видел на большом экране "Казанову", фильм Феллини, о котором я так мечтал многие годы. Лет восемь назад мне на пленке подарил этот фильм В.Юдин, я его знаю по кадрам. Все нужно смотреть в свое время. Море в первом эпизоде — искусственное, сделанное из какой-то синтетики. Другое искусственное море у Феллини в фильме "Корабль плывет". Опять размышления о правде вымысла…?

Последние два дня перечитывал "Сатирикон". В этот раз с особым вниманием смотрел почти пропускаемую ранее главу "Пир Трихмалиона". Кстати, пришла мысль о новом романе: аферист-депутат, подлец и авантюрист. Здесь же нашел интересную мысль о вымысле в литературе. Я очень много думал об этом. "Ведь дело совсем не в том, чтобы в стихах излагать факты — это историки делают куда лучше, нет, свободный дух должен устремляться в потоке сказочных вымыслов, по таинственным переходам" (Б. Ярхо).

Написал первый абзац в новой главе. Как всегда, пришло на помощь время: вспомнил выборы, голосовали тогда за Сталина и т.д. А не назвать ли роман "Плюс квамперфектум"?

ТВ все время говорит о Литве. Жить с каждым днем все страшнее, но мне все же кажется, что путешествие "под гору" заканчивается…?

5 мая, суббота. Обнинск. Все праздники были с В.С. в "Отрадном", санатории МК. Перешли и они на хозрасчет, поэтому берут очень дорого, по 12 с лишним рублей с человека. Мы были такими, кто платит, наверное, единственные. Аппарат еще получает всякие дотации и подкорм, все понаехали с детьми и тещами, но, полагаю, вскоре этих шальных денег у партии уже не будет. Все время порывались подсчитать — сколько я заплатил за последние год партвзносов, и куда же эти деньги подевались. Я-то ведь вступал в партию, которая совершенствовала и организовывала народную жизнь по относительно справедливым законам. Что делать? Кому все же верить? После этих санаториев во мне впервые начал просыпаться гнев. Как хорошо кормится вокруг всего этого прислуга.

В пятницу был в СП на комиссии по литнаследству реабилитированных писателей. Шанталинский зачитал из личного дела Ставского. Например, письмо Ежову по поводу стихов Мандельштама. Автор, наверное, понимал, что это лояльное письмишко означало для поэта смерть! К письму прилагался литературный отзыв на эти стихи поэта-прозаика Павленко. Вот так куется литературное счастье. Гнев начал застить глаза. Я перебил Шанталинского и предложил посмертно исключить Ставского из СП. Кого же мы избирали и что это за структуры СП, кого они выращивали? Ведь это особая корпорация творцов, а творчество подразумевает в том числе и терпимость. Я предложил свою меру посмертной ответственности, хотя был всегда против какого бы то ни было шевеления трупов. Пусть покойники тлеют в своих могилах. Но этот эпизод, быть может, один из самых за мою жизнь глубоко меня потрясших. По-моему, на мою реплику никто не обратил внимания. И правильно.

Продвигается роман. Говорил со Славой Шугаевым относительно нашей ассоциации непримкнувших и с А. Жуковым о вроде планируемом кем-то выдвижении меня на Госпремию. Он сказал: обязательно дадут. Но, боже, незачем мне этим заниматься! И палец о палец не стукну.

8 мая, вторник. Был у меня дома Женя Широких, мой ученик по семинару в Дубултах. Веселый, нарядный, пьяный. У него идет роман в издательстве "Стиль". Интересно поговорили о сегодняшнем дне и о его романе. Как бы научиться писать весело и небрежно. Женя выпил бутылку шампанского — я в это время занимался легкой уборкой на кухне. Вечером уехали с В.С. в Обнинск.

9 мая, среда. Утром смотрел телевизор. Колонна стариков — Героев Советского Союза тронула до слез. Ведь тогда были юные и чистые, какие горизонты расстилались впереди перед каждым!.. Вечером читал Бакунина. Интересно, какая удивительная порода людей, как мало мы о них знаем. Время обглодало все, оставив как остов, одни имена.

17 мая, четверг. Около половины третьего дня выдалась минутка. Все накапливается и мусорит голову. На несколько дней лечу с группой писателей в Ташкент, там какой-то юбилей. Собственно говоря, спроворила меня на это путешествие Р.Ф.Казакова, но сама расчетливо не полетела: "Узбеки меня плохо издают". Бог с ней и с ее издателями, отступать мне было нельзя. Еду на юбилейные торжества и открытие памятника узбекскому поэту Хамиду Алимжану. Беру на всякий случай с собой в библиотеке Дома литераторов том истории узбекской литературы.

Из последних событий. 14-го мая умер Валера Коксанов, ему нет еще и 42 лет, инфаркт.

Патологоанатом сказал: ноги и сосуды у него были зверским образом объизвествлены. Видимо, существует и какая-то своеобразная плата за пользование благами. Сколько раз я был у них в гостях, сколько раз там выпивали, но как обильно и через край там и кормили. О, эта жирная и сочная пища из кремлевского распределителя! Доброжелательные, щедрые люди. Вчера был у его родителей. Мать, еще недавно цветущая женщина, совершенно раздавлена. Но на столике рядом с ее креслом — стопка красных правительственных соболезнующих телеграмм. Их пододвинули ко мне, и я, мелкий садист, не стал никого радовать, не начал читать. С Валерой были связаны многие этапы моей жизни на радио, в литературной редакции. Именно он был редактором мемуаров Брежнева, выпускал их в эфир. Сколько сразу всего вспомнилось!

Валерина свадьба, где мы с В.С. были свидетелями. Уже в дверях встретил его вдову Зинаиду. И женихались, и женились на моих глазах. Мало ты насулил нам жить вместе! Рассказала: "Когда легли спать, заткнула бирушами уши, чтобы он мне не мешал храпом, но в половине первого меня как бы толкнуло. Проснулась, он был неподвижный, тяжелый, но еще горячий". Пожалуй, я напишу о нем страничку в "Эфире". Эта мысль возникла параллельно с давней мыслью написать об умершем Дмитрии Морозове. Тоже работали вместе на радио и дружили. Это мой долг. Информационным поводом для рассказа может стать недавний звонок жены Дмитрия Лоры: она разбирала бумаги и нашла рукопись моей первой повести "Живем только два раза".

Валере с огромным трудом достали место — со слов Инны, матери — на Ново-Кунцевском кладбище. Мест нет, вмешался чуть ли не Рыжков. Но ведь меня-то там не захоронят! Грустно, что в эти минуты похорон младшего товарища я думаю о социальной справедливости. Но столько обид!

Похоронили Валеру рядом с недавно умершим Венечкой Ерофеевым. Поговорят о литературе.

Вчера приезжал домой мой ученик, тоже Валера, но Терехин: правил ему текст дипломной работы. Валера каждый раз старательно переделывает те несколько страниц, которые мы с ним разбираем.

Вечер. Пишу уже в Ташкенте. Стараюсь сделать все это подробнее. Молодость прошла здесь, в Ташкенте я заканчивал первый год учебы в университете, здесь работал в театре. Круглый сквер под курантами в центре. Как выросли платаны. Сад у Театра ТуркВО. Мои старшие товарищи по театру: Валера Шаврин, Елена Паевская, Капитолина Гавриловна Ламочкина, которой я так многим обязан, Роман Ткачук!

18 мая, пятница. Поселили в гостинице Совмина. Сразу же ушел гулять и умилялся. Ходил по прежним местам. В сквере другой — уже Марксу — памятник. А ведь в центральном сквере помню еще и памятник Сталину. Зашел в садик Дома офицеров, и сразу же вспомнились первая репетиция и сбор трупп. Какой нахал, никогда не играя даже в самодеятельности, устроился артистом.

Утром рано встал, час ждал машину, чтобы ехать в Джезак. По дороге сплошные поля хлопчатника. Я еду в машине вместе со знаменитым узбекским писателем Шукрулло. Я никогда не думал, что после пленума по выдвижению в народные депутаты мои пути пересекутся с этим человеком. Шукрулло единственный, кстати, запомнившийся мне узбек в нашем многонациональном художественном радиовещании. А проработал я на этом вещании почти десяток лет. Он сидел, освободился в 54-м. Подробности из разговоров в машине: Панджекидзе, Кугультинов и он, Шукрулло, сидели в Норильских лагерях. Рассуждение его о лагерной шпане — дети кулаков. Ему говорили: "Ты недоволен советской властью?" — "А почему я должен быть ею доволен? Исключали из школы. Раскулачили родителей будущей невесты, потом она пропала перед свадьбой". Рассказывал о личности Хамида. Его руки, как и руки многих писательских начальников, в крови.

Джезак. Впечатление от города. Открытие музея и сам музей. Мое интервью русскому радио. Открытие бюста. Двоюродный брат поэта — ныне министр иностранных дел. Обед в колхозе "Москва". "Москва, Москва, люблю тебя, как сын…?" Именно здесь родился и поэт Шараф Рашидов. Рашидова помню по встречам с ним в Навои на правительственной даче. Изысканный был человек. Много слухов о его смерти. Открытие еще одного памятника. Ужин на траве. Замечательное, но очень дорогостоящее гостеприимство. А в полях с утра до вечера гнут спины женщины и дети, счастливый труд. Встреча в обкоме.

Утром читал Чаадаева. С жадностью, с огромным вниманием. Вроде бы все доказательно, но так ли все?

Вечером открытие памятника. Большая, в человеческий рост, фигура, вознесенная на платформе, на столбе. Все густо посеребрено. Поэт в тройке с заметно выступающими гениталиями. Ужинали тут же за огражденным белой материей участком. Столы выстроены квадратом, водку подавали в чайниках: "белый чай", "холодный чай".

19 мая, суббота. Боюсь, что юбилейные дни в первую очередь запомнятся непомерными трапезами. Три выступления: в колхозе "Навои", школе имени Алимжана, в пединституте и в городском театре. Мне все труднее и труднее извлекать нечто из неизвестного. Пока выяснил, что Алимжан — лирический поэт, кажется, даже переводил Есенина. В гостинице нет воды, вообще она вроде только что открылась. Дело оправдывается тем, что все здесь — площадь, фонтан, памятник, гостиница — возведено за три месяца. Здесь, как в Египте, прикажут — шапками накидают гору земли. Перед гостиницей огромная круглая площадь, на которой раньше стоял бюст Рашидова. Его сняли. Все готовилось к новому открытию. Надо сказать, что современная космическая архитектура Джезака восхищает. Это надо обязательно сделать перед глазами русских писателей. Широкий, чистый, продуваемый проспект одной стороной упирается в горы. Само ложе бюста, подставка под безделушку, сделано далеко не случайно. Использованы все архитектурные приемы, известные с древности и вызывающие чувство приниженности человека перед идолом. От гостиницы, от партера, с одетыми в камень на разных уровнях островками зелени, лестницы амфитеатром спускаются вниз к огромному низкому блюду, вылепленному, словно Дворцовая площадь в Ленинграде: гранитные ленты и розы из бледной брусчатки. А там уже пологие лестницы — для цветов — ведут на низкий холм с одиноким деревом. Великий человек неприступен в своей тайне. Пуп земли. Здесь одинокий, как орех в пустыне, стоит бюст правителя и строителя. И все это со временем разлетится прахом.

21 мая, понедельник. В 15.00 в Москве. Вылетел около 7 утра.

Утром 20-го уехали из Джезака, председатель горисполкома рассказывал, как снимали бюст Рашидова. Всю площадь рано утром окружили солдатами, боялись волнений, но в Джезаке, оказывается, никто из жителей на улицу не вышел, все сидели по домам и плакали. Через три часа после прощания в Джезаке, уже в Ташкенте, напротив музея В.И.Ленина, мне показали то место, залитое асфальтом, где была прежде могила Рашидова. Странные путешествия совершают подчас у нас покойники.

Ни на рынок — а надо бы прихватить с собой какие-нибудь гостинцы, — ни в город не ходил. Писал речь для торжественного заседания в Театре имени Алишера Навои. Через 30 лет мне предстояло выйти на ту же самую сцену. Только в молодости так хорошо помнишь былое. На 7 ноября Театр ТуркВО играл одну, финальную картину из "Кремлевских курантов" во время праздничного концерта. У меня здесь была роль: впустить в ленинский кабинет зарубежного писателя и принести стакан чая. На этой сцене наши декорации казались макетом. Я шел, шел, шел, пока мне не пришлось говорить свою единственную реплику. Хорошим актером я не был, я слишком много рассуждал. Слишком много рассуждающий человек не сможет стать и хорошим писателем. И вот через 30 лет я снова иду, иду, иду из президиума к трибуне. Но тогда все было как-то больше, зал напоминал черную яму. Речь свою я произнес с одной ошибкой. Зал мне ее не простил. Он мне просто хорошо похлопал. Писательница Майя Борисова, с которой я сдружился во время этих узбекских дней, сказала мне: "Ты — умница и молодец! Если бы не оговорка вначале: Хаким вместо Хамид, свою "скандирку" бы ты имел. А вообще, без дураков — хорошо сказал. Точно. Просто". Ах, эти трудные и такие похожие иностранные имена.

22 мая. Был на девяти днях у Валерия Коксанова. Сначала ездили на кладбище. Плохое утешение для родителей — количество цветов, уже планируемый дорогой памятник. Это бессмысленные жертвы забвению, которые не выправят ничего. На девяти днях пришлось говорить первым. Я постарался сделать это искренне и просто.

С годами стало тяжело лукавить. Жалко, был умен, мог бы сделать замечательную карьеру и выстроить очень интересно свою жизнь. Достаток если и не сгубил, то и не помог. Люди, не занимающиеся творчеством, должны раньше иметь детей.

24 мая, четверг. Обнинск. Приехал вчера. Сразу же поехал в церковь, в Спас-3агорье. Какое-то удивительное чувство охватывает меня в храме, будто я пытаюсь вспомнить детское, забытое. Очень хочется поверить и примкнуть душою. Во всяком случае, не "бессмертие" и "бездетство" тянет меня в церковь, а нечто большее. В церкви вспоминаю одну и ту же картину из давнего: покупку на рынке в Калуге Евангелия. Как только такие книги продают и как их покупают! Продавала какая-то женщина с платка или рогожки, разложенной на земле. Я читал Евангелие вслух неграмотной бабушке Евдокии Павловне. Вспоминаю опять реку, огромные льдины на берегу в половодье, и дальше картина раздваивается: мы сидим с бабушкой на скамейке, и я читаю: "Енох родил…?" или бабушка в сером суконном пальто, с фигурными прошивками, от "тех времен" идет в "штунду", я помогаю ей, и мы ищем молельный дом баптистов. Поразителен ее приход к вере. Кто "совратил" ее, рязанскую крестьянку, воспитанную в строгой и привычной религиозности, в другую веру? И как прочно она поверила именно в эту, без икон и хоругвей, церковь. Господи, Господи, обрати меня хоть в какую веру, но только всей силой душ и… Утром еду в Москву на приемную комиссию в Литинститут. Все время читаю присланные работы и над каждой много думаю. В отличие от любого другого института здесь "испортить" или "создать жизнь" предоставляется не самому студенту, а преподавателю.

29 мая, вторник. Сегодня избрали Ельцина. Душа моя протестует, но думаю: может быть, к этому политику я подхожу предвзято как к человеку?

Вечером сидел и смотрел альбом "Благовещенский собор" и вдруг впервые не умом, а сердцем, всем естеством понял, вдруг нашло: тихо и спокойно для меня зазвучали иконы. Не как картинки, а как реальные живые сюжеты.

Хочется заниматься реальным милосердием. Душа моя невостребованна.

Мой новый роман встал на картине семейной жизни. Звонил из Горького Слава Филиппов. Он прочел "Технику речи". Очень хвалил и передал мнение своих студентов: "Есин — очень несчастен в любви". Вычитали!

5июня, вторник. Все утро разговаривали с Элей Шугаевой — интервью для "Литгазеты". Все записал и на свой магнитофон. Надо расшифровать и внимательно посмотреть. Информационный повод — юбилей радищевского "Путешествия". Был в "Сов.России" у С.П., вечером заходил к Валере Юдину. Долго говорили о Горбачеве, о ситуации. Как Горбачев заискивает перед публикой!

6 июня, среда. Появилось заявление "независимых писателей". Мы об этом много и давно говорили с Шугаевым и А. А. Михайловым. Хорошо, что почти нет случайных людей, но удивительно — все здесь русские, именно русскому, наверное, сердцу ближе всего независимая позиция. Обидно, что наши устроители засуетились и не дали возможность В.И. Астафьеву стать первым в этом заявлении. В этой композиции сильнее всего был бы алфавитный принцип.

11 июня, понедельник. Весь день провел в "Литгазете". Эля Шугаева очень прилично сделала мою статью. Тем не менее я все время караулил, делал вставки, следил за сокращениями и дуростью начальства.

13 июня, среда. Вечером видел Сергея Ивановича, говорили об архитектуре. Под мозаиками Коринова в метро не душно. Метро вообще меня занимает. Читаю книжечку Ивана Панкеева о 30-летних. Написано жидковато, много журнализма, но сама информация нова и систематизирована. Обратил внимание на мысль, что критика — это текущая философия.

25 июня. Занят лишь двумя вещами: своим новым курсом в Литинституте и романом.

Еще немножко почитываю. Прочел "Убийство евреев в Бердичеве" Гроссмана — произвело впечатление скрытой, затаенной, почти не возникающей на поверхности страстью; какая-то новая ипостась современного эпоса, прочел "Проект Вышинского" Аркадия Ваксберга. Последнее просмотрел с жадностью: в романе я многое проделал, что он уже давно открыл. В частности, его соображения относительно преподавания пения в школе. У меня — балет.

Политические страсти все время на периферии; в моем возрасте уже можно иметь достаточно доказательств, что все это — грязь. Милые общественные деятели уверяют народ, что надо еще потерпеть. За этим терпением проходит жизнь.

В "Литгазете" объявили, что "Апрель" скоро выйдет, значит, появится мой "Венок геодезисту".

Крепко я купился со сроками в этом альманахе.

2 июля, понедельник. Любимое мое время года с длинными, светлыми вечерами, — вершина года, пик жизни.

Мало пишу в дневнике, ленюсь. Но все, что происходит, по сути, меня мало трогает. Волнует только, что так все бурлит и перерыто, что не останется места для могил. Недавно получил из Костромы книжку от Виктора Бочкова — на одной из первых страниц написано: в райкомовском гараже, где-то в Кологриве, нашлась чугунная плита с могилы графа Федора Толстого — "вернулся алеутом и крепко на руку нечист". Что делается в нашей стране! Отбило у всех память и совесть.

Много размышляю о партии, все здесь для меня открывается в ином свете. Смущает не 37-й или 20-е, хотя это ужасно, но это кровь истории, однако каков наш-то сегодняшний, просвещенный и независимый день. Выйти из нее — не позволяет гордость. Самые серьезные открытия — открытия сегодняшние. В пятницу состоялось заседание приемной комиссии. Из 25 или 27 рекомендованных рецензентами работ я отобрал, допустил до экзаменов только 18. Ощущение собственной жестокости, несправедливости и совершенного греха. Волнуюсь: какой же будет новый курс?

Вчера, в воскресенье, вернулся с В.С. из Обнинска. Утром, во время пробежки, удалось "увидеть" судьбу Ламары — сделаю ее Верховным судьей. Дай бог, все потихонечку в романе пойдет. Мне кажется, многое уже в роман не помещается.

Утром Валя прочла, что умерла Раиса Давыдовна Копелева, я с ней встречался в Копенгагене. Она была самой разумной и сердечной изо всей компании.

Эпитет — продлевает время глагольного движения.

1 июля, суббота. Утром в Обнинске видел два чудовищных объявления: "Меняю десять талонов на спиртное на один талон на мужскую обувь". Вот тебе и нравы, вот тебе и особенности экономики. И другое объявление: "Меняю новый японский видеомагнитофон на автомобиль". Здесь и с той и с и с другой стороны в обмене участвуют соблазны.

Думал о сегодняшнем дне, о политике, о партии. Я постепенно ломаю себя. Народ имеет право даже на заблуждения. Новое поколение хочет построить свое счастье, пусть даже на обломках. В разрухе, во всеобщих перестановках у них больше шансов на первенство, на возможность обойти сверстников.

Вечером вчера дочитал Георгия Гапона "История моей жизни". Это аспект точки зрения на возникновение и развитие революционной ситуации в 1905 году. Все осветилось несколько иным светом. Сколько, оказывается, крови и на царе Николае II. Его смерть — мучительную и безнравственную казнь — я никогда не смогу оправдать, нет оправдания ни одному человеку, к ней причастному, но его смерть — это следствие его кровавых решений и черствости в 1905 году молодого надежи-царя. Какая жуткая картина бойни возникает под пером Гапона!

Днем по "Свободе" Володя Матусевич говорил о кино и нравственности. О нравственности — человек, который сбежал от двух малолетних детей, оставив жене записку: "Я тебя никогда не любил" и неоплаченный кооператив. Человек обязан быть счастлив и реализоваться, но какой ценой?!

14 июля, суббота. Обнинск. Приехал поздно вечером вчера. В. С. в больнице, у нас все время идут кошмарные сцены. К ее болезням, дающим такие ужасающие удары по психике, примешивается еще и установка на исключительность, первенствование, неуступчивость. Чем теснее мы живем, тем меньше покоя. Возрастное падение наших собственных творческих сил мы приписываем друг другу.

Заканчивается съезд, он меня разочаровал своей мелочностью. Мих.Серг. манипулирует мнением участников, как хочет. Страна с ее надеждой на социализм заканчивает свою историю. Будем считать, что эти идеи проиграны и отложены на долгие десятилетия. Лжедемократия управления даже без собственности победила лжедемократию идеологии. Из самых последних теледействий — это жуткий результат голосования в члены ЦК для Ульянова, Гельмана и Абалкина. О зав. отделами ЦК не говорю — всего 14 человек. По отношению к Ульянову у меня мстительное чувство: я как-то удивительно понимаю эту породу великого лицедея — куда бы понадежнее переметнуться!

Читаю повесть Миши Лайкова — талантлив и умен.

17 июля, вторник. Вчера случайно видел Виктора Воеводина. Человек с удивительно светлой душой. Но у меня от жалости к нему разрывается сердце, когда вижу его или слышу его рассказы. Наивный и прекрасный человек. Он купил за 1600 рулей персидскую кошку. У кошки возник цистит, другой бы все пустил на самотек, но Виктор, нищий и бездомный, схватил машину, поехал к какому-то знаменитому ветеринару. За кошку он еще был должен 800 рублей. При его-то заработках — в 160. Какое удивительное умение жить своей внутренней, не схожей со всеми жизнью! Огород, экзотические растения, рыбки, кошка, больная мать, нездоровый брат. Всем стремится помочь. Жизнью доволен, а сам ходит в разорванных ботинках.

Видел по видаку фильм о Троцком, привезенный. Очень аккуратно творцы обходили все сложные моменты. Но — как я мало всего знаю, как трудно установить истину. Ее нет, она всегда интуитивна. Сила интуиции — это сила истины. Подумалось: хорошо бы сделать новое издание моего романа "Константин Петрович" с добавками и комментариями. В фильме очень интересно показано, как из подлинных снимков и документальных кинопленок вышелушивался якобы подлинный Троцкий. Подлинного нет, не было и не будет.

27 июня, пятница. Сегодня — собеседование с новыми моими студентами. Собирается целый консилиум во главе с ректором. Молоденькие преподавательницы радуют яркими платьями и свежими личиками. Но уже вчера меня огорчили: двое из моих студентов, может быть лучшие, — Маштаков и Исаев — напились, а ректор Сидоров крут.

Вчера с 10 до 15 часов собеседовали поэзию (С.И.Чупринин, Т.А. Бек), потом драматургию (И.Л.Вишневская и В.С. Розов) и критику (В.И. Гусев). Серг. Иван. набирал студентов, будто шел с ними в разведку.

— Если вам потребуется обратиться к кому-нибудь из поэтов, к кому вы обратитесь?

— Если вы посылаете стихи, в какой пошлете журнал?

Студенты, чуя разборчивый вкус доблестного С.И., дружно и правильно отвечают. Лучшие поэты — Бродский, Кушнер, Мориц.

Впрочем, Бродского называют почти все. На Бродского нынче мода. Вот и вывод, диктуемый временем: самое сложное и трагическое — это не неофиты, чего с них возьмешь, а матерые жрецы.

Очень интересные ребята, все сплошь дворники и сторожа. Милые лица, занятные ответы.

— Кем вы работаете?

— Пела в хоре, псаломщица.

— Чья строчка "Девушка пела в церковном хоре"?

— Моя.

Или:

— Вы хотите печататься, посылаете стихи в журналы?

— Нет, не хочу. Рукописи в редакциях не регистрируются, не возвращаются и не печатаются. Во второй половине дня давал интервью в "АИФ" о своем членстве в партии: "Уходить из нее не позволяет гордость; оставаться в ней — совесть".

29 июля, воскресенье. Состоялось собеседование у меня на курсе. Накануне — писал ли я об этом? — были "изгнаны" из общежития Л. Г. Исаев — прекрасный, уже сложившийся 30-летний литератор, я с удовольствием и радостно читал его вещи — и его соучастник по спиртному Маштаков, 23-летний прозаик с мягкой и точной бунинской манерой. Четверо из моих предполагаемых студентов — это много! — не приехали, да еще дней за десять до этого Е.Ю. Сидоров обрезал мой семинар с 22 человек до 18. Я очень волновался, потому что ребята показывали себя на собеседовании без блеска, темноватыми, забитыми. Все это вроде мой отбор, а значит, мой изъян, но я-то знал, как многие из них пишут. Четверых мне в семинар добавили из отбракованных ранее А.Е. Рекемчуком: это Кузнецов (30-летний летчик), Руслан Надреев (средний, с претензией и амбициями модернист), мальчонка Королев (тексты вялые) и автор крошечных плотных рассказов Ильющенко. Что я буду с ними делать, еще не очень представляю.

В 15.30 смотрел "Рембо. Первая кровь". Мировой боевик, чушь порядочная.

30 июля, понедельник. Сегодня студенты писали сочинение. Я не думал, что так быстро начну к ним прикипать. Все время волновался, подсчитывал, мысленно прикидывал — кто останется, кого придется отжать. Очень переживаю за Вьюгина, слесаря из Риги. На конкурс он прислал прекрасный рассказ о войне "Мародер". Ребята все пишут эти свои сочинения, а мне кажется, что повторяется мое университетское время. Как свежи были чувства, кажется, все это происходило лишь вчера. У меня уже никогда не будет времени так внимательно вглядеться и влюбиться в их лица. Групповой портрет любви. Похоже, я не могу пожертвовать никем. Хожу, из-за плеча смотрю: крутые формулировки, интересные наблюдения. Первым сдал Чесноков — 13.35, вторым татарин Руслан Марсович — 13.37. Принимаюсь читать.

Два сочинения меня просто восхитили, надо обязательно их сксерокопировать. Тем всего было четыре: "Муза Н.А. Некрасова"; "За что и кем наказан Раскольников?"; "Почему нам необходима классика?"; "Новые имена в современной литературе".

Назиров, парень из Подмосковья, написал чудесное, со своим голосом, сочинение о классике; Чесноков — "новые имена", но это, правда, "крутые" имена андеграунда. У меня есть даже ощущение, что цитаты у него придуманы им. Молодец! Когда во время этого писания я положил руку на плечо Чеснокова, он весь дрожал от волнения.

7 августа, вторник. Сегодня мои студенты сдают историю. Вчера по ТВ показали "круглый стол": споры Белоруссии и центрального правительства в Грановитой палате. В том самом зале, который освящен идеей собирательства государства, демократическим путем идет разрушение. Был в "Литературной газете" — восемь человек вышли из партии. В первых рядах О.Мороз, Ю.Щекочихин. Можно представить себе, как оба витийствовали на партийных собраниях. Партия пока — это прибежище рабочего класса и людей повседневного труда, возможно, только они и встанут ее защитить. Время полных витрин и пустых кошельков!

8 августа, среда. В 12.00 состоялось заседание приемной комиссии. У меня прошли девять 9 человек. Остальных ребят жалко, я уже с ними сроднился. Проходят все, кто получил 22 балла: Олег Ильющенко, Вьюгин Анатолий, Алексей Чесноков, Олег Сотников, Руслан Надреев, Елена Семенова, Э. Шилкявичуте, Володя Кузнецов, А. Королев. Виделся с Валерой Терехиным — отдал ему крепко мною проработанный рассказ. Это уже второе мое чтение рассказа. Постепенно в его дипломной работе все становится на место.

6 сентября, четверг. Терял тетрадку с дневником, долго не писал. Записываю все скопом.

4 сентября провел первый семинар с новым курсом. Как бы даже прочел лекцию о профессии и педагогике.

5 сентября, вчера, побывал в "Знамени". Они, наконец-то, в соответствии с духом времени зарегистрировались у Полторанина. Присвоение собственности состоялось. Сразу же объявили: с нового года редколлегии не будет, это означает — меня выперли. Я пожинаю плоды своей статеечки в "Лит.России" по поводу "Взгляда". Обошлись они там со мной хорошо.

Читаю мемуары Бенуа, пишу роман. Вчера вечером ходил на "Бориса Годунова" в Театр Станиславского и Немировича-Данченко — недотянуты солисты, и музыка звучит непривычно для меня, но оформлял С. Бархин. Тем не менее ощущение, что постановку создавали в Мюнхене, а не срисовывали наш Успенский собор. И это сделано на продажу.

Удар с редколлегией я сдержал: "Свободен, свободен, наконец-то свободен". Ответил дешевенькой туристской поездкой в Венгрию.

Еду с Мурманской группой. Устроил все Саша Мамай, товарищ С.П. Это мой первый зондаж нового общества. Отличался некий Миша Немчук. Он украинец, массажист, говорит, что был в Англии и т.д. Заклинился на отъезде за границу на постоянное житье. Для него существует только купля-продажа, на меня смотрит как на идиота. Группе очень повезло на таможне, когда пересаживались из советского поезда в автобус. Таможенники попросили показать три самые большие сумки: мою (датскую, дорогую, покупал сам в Копенгагене), Сергея Петровича и какой-то женщины — ничего в сумках, естественно, не было, а оказалось, что у всех полно чем торговать.

Почти ежевечерне в холле гостиницы Миша-массажист расставлял шкатулочки и северные сувенирчики на продажу.

8 сентября, суббота. Дебребецен. Ретродневник. Выехали поездом из Москвы 6-го. Глаз не могу оторвать от родины. Захватывающие картины Закарпатья. Прямая равнина под Мукачевым. От границы — плохоньким автобусом. Это все уже частная инициатива, я впервые опробываю частный, а не государственный туризм. Очень плохая гостиница, все номера на двоих, с душем.

Утром какая-то экскурсия вместе с Марком (хорошо говорит, естественно, по-русски, 51-го года рождения, закончил Институт стали и сплавов в Москве), много всяких рассказов: о Венгрии, о советских солдатах: убил таксиста десантным ударом, воруют, обманул девушку и т.д. Все очень ненавязчиво. Ходили в пивнушку и славно поговорили, попивая красное вино. Во второй половине дня музей — большая эклектическая коллекция. Интересно оружие и предметы крестьянского быта. Особенно меня заинтересовали пресс для винограда и масла и деревянная мельница. Сколько прошло десятков лет, пока не выработалась эта инженерно-завершенная изысканная форма.

После музея — протестантская церковь. Забыл там во время службы на одной из скамеек зонт. Шла серия бракосочетаний. Когда спустя несколько минут с другой командой брачующихся вернулся в собор, то Сережа через головы еще видел мой зонтик на пюпитре одной из скамеек. Через несколько секунд толпа разошлась, и зонтик этот со своего Богом освященного места исчез. Меня это и расстроило, и удивило.

10 сентября, понедельник. Со вчерашнего дня в Дюле. У меня совершенно иное отношение к загранице, нежели у моих спутников по группе. Главное, везде не только видеть, но жить, получать удовольствие от особенностей чужого бытия.

Вся группа по-детски обрадовалась гостинице. Многие из ребят в группе рабочие, и они счастливы, что эта гостиница поддерживает их представления о загранице и ее радостях. Но сразу же возникает вопрос о рынке. Как оказывается, за несколько последних лет наши люди продвинулись. Рынка здесь, кажется, нет. Но, забегая чуть-чуть вперед, скажу: уже сегодня на дороге, ведущей к гостинице, на парапете сидела половина нашей группы. Продавали мельхиоровые колечки, тельняшки, военно-морской флаг, обручальные кольца (с пальца, с руки — теперь "оно мне не нужно, я человек свободный!"), продавался большой фолиант "Петровская эпоха в собраниях Эрмитажа", на самодельных прилавках лежало несколько штук часов. Затоварились мои соотечественнички. В это самое время мы с нашим гидом Марком осматривали крепость и гуляли. Виноваты ли люди в этой торговле, в таком проведении своего отпускного времени? И все же, и все же…?

В этом смысле интересен другой попутчик — Витя Суэтин (говорил, что шофер, но, кажется, милиционер), который вначале скромно советовался, не являются ли его рублевые и трехрублевые ложки, которые он с трудом достал у себя в городе, контрабандой. Он, дескать, хочет, вернувшись из поездки, прямо из Москвы съездить к сестре и ей эти ложки подарить. Все потом, как и многое другое, распродал. Поразительно, что эта торговля теперь вошла в программу туристских маршрутов. Гид говорит: не покупка сувениров, а рынок, а как быть, если в городе рынка нет? Туристы требуют. Немолодые женщины выходят на промысел в город с большими бутылями водки, купленной "по талонам за два месяца".

Вчера прекрасно провели время в роскошных минеральных ваннах, это еще из буржуазного прошлого Венгрии. Огромное количество немолодых людей сидят в бассейнах, по краям которых сделаны специальные скамеечки. Крытые и открытые ванны с разной температурой воды. Падающий со специальной башенки фонтан — для массажа позвоночника. Вода густая, ржаво-багряного цвета. Какая была бы жизнь, если бы ежедневно не надо было писать.

Вечер с красным дивным венгерским вином. В город не ходил. Читал "Вехи" и немного писал. Сегодня гуляли по городу. Почти светская живопись в католическом соборе и прекрасный памятник Петефи. Он, как гвоздь, идет штатский, с саблей наголо навстречу судьбе. Чем-то — своей худобой, аскетичностью — напоминающий Н.Островского. Во второй половине дня снова ходили в термы, а перед обедом тридцать минут побегал по городу. Я отношусь к этой поездке, как к отпуску.

11 сентября, вторник. "Я знаю, гвоздь у меня в сапоге, кошмарней, чем фантазия у Гете". В.Маяковский, стр. 183.ПСС, 1955. В Агерте, крошечном курортном городке возле Секешфекервара, неподалеку от ранее знаменитой Альба-Регии. Прелестное озеро с берегом, уставленным домиками с красными черепичными крышами. Несколько церквей. Телевизионная башня, маяк. Настроение у меня плохое. Это ветер и низкие берега. Усилием воли отгоняю надвигающееся безумие. На волнах с огромной скоростью летают виндсерфингисты. Холодно становится, глядя на них. Настроение плохое еще и потому, что не писалось.

Утром скандал с программой, все чего-то требуют. Поехали в Альба-Регию. В центре сквер с акведуком и некрополем древних венгерских королей. Прелестные барочные церкви, типичный западный центр. Целый час сидел и работал.

Вечером бегал, купался в озере — дно илистое и мелкое. Прочел главу из "Театрального романа". Пожалуй, мне пора написать рассказ о русских за рубежом. Я ведь столько раз видел этот оскорбительный "ченч" и эту нелепую и жалкую русскую торговлю, но раньше этого хоть стеснялись. Теперь вся группа не только торгует, но и говорит беззастенчиво о том, кто что продал. Чемпионом оказался все тот же Миша. Одна молодая дама с гордостью сообщила мне, что сменяла обручальное кольцо на кассетник. Сына хотела побаловать! А мистическое значение обручального кольца?

Разговор с украинцем на рынке в очереди за оладьями. Украинец регулярно ездит торговать. Он здесь уже совсем свой, все у него подкуплены — и наши таможенники, и венгерские, подмазаны, свои. В ходу инструменты, электромоторы, металлическая посуда, все, что наши соотечественники вывозят по дешевке.

Будапешт, гора Гелер, Рыбацкий бастион все это в дневник не попало, все слишком мельком. Даже в знаменитые бани не сходил. А оперетта?

19 сентября, вторник. Обсудили на семинаре рассказ Лены Смирновой.

30 сентября, воскресенье. Утром улетел в Египет — туристская поездка с писательской группой. Вечером уже в Каире, побывал у Димы Великого и Тани. Это дочь и зять главного редактора газеты, в которой работает В.С. Сам Дима — корреспондент "Известий". Много говорили о сегодняшней жизни, о неоднозначном восприятии действительности. Меня накормили ужином и увезли угощать в какое-то кафе на берегу Нила. Баснословно дорого! Ели жареных голубей — распластанная тушка, начиненная чем-то, похожим на рис и перловку. Совсем рядом, почти возле столика, по масленой протоке, по ночной реке проходил сверкающий корабль."Фараон"! Дима степенно объясняет мне, что это пятизвездный плавучий отель, "в которых любят путешествовать богатые иностранцы". Я это видел в кино. Но ведь кино — это сказка, которая может быть и невоплощенной в жизнь. Нет, идет за жизнью.

Рядом со столиком за низкой балюстрадой все время медленно масляно катится таинственная река. Мне важно еще и еще раз услышать это слово. Я все время спрашивал: "Это Нил? Тот самый, что тек и приносил на поля ил еще при фараонах?". Совсем под нами на мелководье стоит на одной ноге маленькая цапля. Не в зоопарке, она может вспорхнуть и улететь. Для полноты счастья мне не хватает крокодила, но крокодилы ниже Ассуана после возведения плотины не живут.

Утром из окна гостиницы поразительней вид на Каир. В прохладном тумане не пирамиды и сфинксы, а огромные, как бы парящие над землей современные дома. Это в глубине пейзажа. На окнах домов поближе сушатся низки белья. Проносятся стаи голубей. Первый пронзительный звук утром, который влетел в окно, — деревенский крик петуха. Всегда мечтал на даче или на балконе держать белого петуха. Первые петухи, вторые… Между домами крепко укоренившиеся тяжелые, мощные купы деревьев и конструктивистские зонтики пальм.

10 октября, понедельник. Живу в одном номере с Сашей Кузнецовым. Лет тридцать назад мы вместе с ним совершили путешествие на Север, реки вскрывались, и мы охотились. Саша человек бывалый, я впервые ел утку, нами добытую и зажаренную на костре. У него я многому научился и о многом узнал. Он отзывчив и доброжелателен. Потом Саша написал об этом путешествии книгу. Мы оба мечтали стать писателями. И в новом рассказике из новой, только что подаренной мне Сашей книжечки — опять упоминание о той поездке и обо мне. Все сбылось, а когда сбывается, становится грустно. Сейчас Саше 63 года, он только что перенес операцию аденомы простаты. Показал мне красненький, шнурочком шов, идущий от пупка к лобку.

С утра из окна долго наблюдали, как внизу, под нашими окнами копают котлован. Котлован большой и глубокий, метров на 7–8, видимо, под серьезное многоэтажное здание. Поначалу все казалось весьма традиционным. К распластавшемуся в яме, как доисторическое чудовище, экскаватору подошли рабочие, сели в кружок, курили, разговаривали. Потом достали какие-то старые газеты, на них положили печеные, словно блины, тонкие хлебцы. Я с девятого этажа наблюдал за всей картиной в бинокль. Хлебцы эти были каким-то образом красиво поджаренные, масленые. Ели долго, и мы с Сашей, передавая друг другу бинокль, переговаривались, посмеивались над тем, что вы, дескать, работаете, мальчики, по-арабски. Иногда рабочие поднимали кверху лица, улыбались. Видимо, на них смотрели с многих этажей. Их было человек 8–9, все в длинных, до полу рубахах, которые я видел и в Афганистане, и вообще в арабском мире. Называется такая рубашка "галабия". Молодые и старые, двое, которые помоложе, были в спортивных трусах и майках. Я все ждал, когда они начнут раскочегаривать экскаватор. Потом они пошли работать, я через бинокль разглядел и мощные белые ступни, и сильные руки. Я, в общем-то, и веду мысль к крушению расхожего мифа об арабской лени. Может быть, он и имеет под собой какое-то основание. Но откуда тогда и огромные мечети, и крепости, цитадели, пышная храмовая застройка? Это ведь все на этой земле…?

(Все остальное — в записной книжке. Меня понесло, и я начал писать нечто беллетристическое о поездке. Вклеивать сюда нет смысла. По крайней мере, все это надо сначала перепечатать. Египет как Египет. Потом пойдет Турция с самым привлекательным для меня местом в мире — Гиссарлыкским холмом. Это холм, где Шлиман раскопал Трою. Будут еще Стамбул и Святая София).

Но как работали эти арабы! Свой экскаватор они так и не включили, это, наверное, слишком дорого; без остановок, корзина за корзиной, они носили землю, углубляя котлован. За кем будущее в этом мире?

В дни приезда в Москву на столе у меня лежала открыточка — приглашение выступить в Колонном зале на вечере Хамида Алимжана. Я как бы уже в теме и достаточно апробирован, по крайней мере узбекам понравился. Сел было перепечатывать свое старое выступление в Ташкенте, но тут последовал новый звонок: обещал выступить Борис Олейник. На фоне уже почти написанного романа я к этому отнесся спокойно: Бог с ними, бедными правительственно-главными суетунами.

В Москве все острее разворачивается противоборство захвату "коллективами" изданий. В основном это касается толстых журналов и крупных издательств. Все хотят разбогатеть на чужой собственности. Оправдываясь, Бакланов упоминает меня. Знает ли он, что накауне отъезда в Египет я в ответ на телеграфный референдум СП о саморегистрации этих бывших органов Союза писателей дал телеграмму, что считаю все это узурпацией и присвоением коллективной писательской собственности?

22 октября. Вчера вечером купил только что вышедший из печати альманах "Апрель" с моей новой повестью "Смерть геодезиста". На обложке имена: Марина Кудимова, Сергей Есин, Борис Слуцкий, Анатолий Приставкин, Людмила Петрушевская, Юлиу Эдлис, Фридрих Горенштейн, Владимир Маканин, Андрей Мальгин.

Я давно ожидал этого выпуска и очень рад.

В Большом зале вручили премию им. А.Д. Сахарова Лидии Корнеевне Чуковской. Отвечая учредителям премии, она говорила о страданиях человека и о необходимости его самоусовершенствования. Искренняя и благородная речь. Но все это не бывает самовозникающим, на инстинкт правильной и правдивой жизни надо потратить жизнь.

12 ноября. Подъезжаю к Таллину в компании Суровцева и Левы Аннинского. Зачем? Что-то вроде десанта русской культуры в Эстонии. Судя по прессе, здесь откровенно антирусские настроения. Разве что-нибудь писатели могут починить? Империя распадается, все должны, прежде чем снова воссоединиться, на собственной шкуре понять удобство жить вместе.

Мало пишу дневник. Это стало неинтересным, потому что все, видимо, ушло в новый роман. Кажется, я все (кроме линии забастовки культуры) закончил. И опять появляется чувство "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!". Такое же чувство владело мной, когда был написан и еще даже не напечатан "Имитатор". Посмотрим.

Снова получил по морде от своих коллег-писателей: 102 голоса против, 88 за в выборах на съезд. Каждый ведь у нас знаменитый писатель, и каждый рассматривает в престижной ипостаси лишь себя. Думаю, забаллотировали меня исключительно правые и русские. Надо потом внимательно посмотреть список. Но, конечно, не посмотрю. Вносил список для голосования Еременко-младший, сын В.Н. Еременко. Мальчика двигают. ЦКовские должности — по наследству. Это должно стать лозунгом. Помню серию прошедших с ним, со старшим, скандалов, что-то о тиражах и плагиате.

10-го ходил в Музей революции. Там выставка "На пути к плюрализму" — подарки Горбачеву. Что поразило — уголок "Апреля" с подаренными музею авторскими книгами. Дарители — Приставкин и Рыбаков. Здесь же фотографии с митинга в защиту Сахарова. Музей идет, порой опережая, в ногу с новым обществом. На одном из снимков моя старая знакомая и старая лагерница Ф.А. Наушютц. Я ведь помню, как она учила меня аккуратно создавать липовые счета и акты, когда мы работали вместе. Куда ни посмотришь, везде двойная бухгалтерия.

Вечером в поезде, идущем в Эстонию, интересно говорили о журналах и о ситуации в литературе. В.И. Гусев придумал хороший термин" "конокрадство".

13 ноября. Утром Таллин. Гостиница "Олимпика". Поражают цены, они нас будут преследовать по всей Эстонии. Завтрак — 3 рубля, обед в Тарту, в студенческой столовой — 7 рублей, ужин — 3 р.50 коп.

Республика в три раза повысила цены по сравнению с российскими. Это первая плата за национальную спесь.

Ездили в Тарту, встречались по проблемам русского языка с преподавателями университета. Лотман дипломатически болеет. Очень жаль, что я его не увижу. Говорили о русском и эстонском менталитете. Об Интерфронте, здесь испуг и неприязнь. С особой, неангажированной остротой говорил об этом молодой парень Александр Данилевский (из Ногинска, как я у него узнал). Но уже никакой другой парень из Ногинска в Тарту больше никогда не попадет. Да и нужно ли ему будет ехать в эту провинциальную Европу? Одно очевидно: историческая точность победителей — у русских. Много раз муссировалась тема: кто живет — тех и земля, т.е. Эстония — эстонцам. Далеко так можно зайти. В Таллине — более 45 тыс. русских. Весь северо-восток республики русский. Много в нашей компании в связи с этим говорилось о Грузии и Молдавии. Стало одно очевидно: плохо здесь преподают русскую литературу, ленивые студенты. Все это напоминает мне мой курс в институте.

Экскурсия по городу. Памятник Бурденко, разрушенный собор, памятник "костям всех народов" — тем неизвестным, кто копал котлован под университет. О русской воскресной гимназии рассказывала Любовь Королева, студентка: 25 рублей — семестр. Началось, дальше будет платное высшее образование.

На обратном пути много говорили с Аннинским о почвенничестве. Он немножко зациклен на этом. Удивила меня стройно разработанная его теория о лени русского народа, его нежелании работать, но за этим и восторг, и боязнь этого народа. У нас с Левой много общих оценок. Меня, в частности, порадовало его отношение к Ф.Искандеру — нет боли, слишком много иронии.

15 ноября. Пишу уже в поезде. Сел на промежуточной станции в Пихве. Тороплюсь в Москву на заседание приемной комиссии. Видимо, это последнее мое в ней участие. Наверняка на съезде меня в нее не выберут. Сколько бы она ни отнимала у меня времени — это заработок. Круг полуумеющих писать волчат сужается, они никому ничего не отдадут. С некоторой боязнью думаю о завтрашнем дне.

Вчера утром уехали из Таллина в Тойлу — здесь стоял дворец бакалейщика Елисеева и здесь доживал Игорь Северянин. "Ананасы в шампанском!.. Весь я в чем-то испанском". Под вечер был в Пюхтинском женском монастыре. Увез альбом, как работают монашки: косьба, пахота и т.д. Благостное, счастливое ощущение. Положил в копилку 10 рублей.

Вечером встречался с читателями (очень мало), поили и кормили. Как ни странно, все организовал РК КПСС. Сила пока — только здесь, все остальные говорят, говорят.

14 ноября. Поезд все же опоздал, но к 13.00 на приемную комиссию я успел. По дороге еще прочел три бурятские пьесы. Нет ни таланта, ни даже свежих мозгов, а человек всю жизнь провел при театре, да еще закончил Литинститут. Последнее время все острее мысль о том, какое огромное количество людей выбрали литературу поприщем жизни, не имея на это права. На приемной поделился со Славой Шугаевым идеей о некоем втором объединении прозаиков, он зажегся, договорились встретиться.

15 ноября. Вечером был в Детском театре у Генриетты Наумовны Яновской. Играли "Гуд-бай, Америка". Это ее постановка по стихотворению Маршака "Мистер Твистер". Здесь не обошлось без лукавства: через весь спектакль проходит некая бессловесная пара — образ чудаковатого народа. И все же все, скорее, о двойственности жизни и идеологии в 30-е годы. Спектакль с пародиями и песнями на фоне некоей подлинности, все в телогрейках и ушанках — зэки. Страна сидит. Внутри спектакля есть фразы: "Не обманул нас дядя Маршак" (цитирую приблизительно). Это о национальных отношениях, об их лжи. Внутри спектакля звучит пародия на знаковую песню Дунаевского "Спи, мой беби" из "Цирка" Александрова.

16 ноября. Был в "Знамени". Ездил за рукописями Вьюгина, Лайкова и Сотникова. Все рукописи вернулись. Сотникова читал Чупринин — как всегда последнее время, с завистью и нелюбовью ко мне и, как обычно, с определенным заискиванием к нерусскому делу. Говорил с Баклановым, он подобрел, больше стало недругов в связи с отделением журнала от СП. Это нормально, я тоже этим недоволен. Пленум по поводу журнальной самостийности готовится в СП. Видел М.В. Розанову и А.Д. Синявского — они входили в редакцию, я их обогнал. Почему у меня нет какого-либо к ним человеческого раздражения?

Но вообще с людьми надо быть жестче. Опыт показал, на сдержанность и суровость они реагируют скорее. Всю жизнь я хочу проходить в любимчиках.

16 ноября, пятница. Обсуждали в 16.00 Олега Ильющенко. Я еще путаю имена и фамилии ребят, не привыкаю. Моя влюбленность в курс еще не проходит. Олег, бедняжка, принес на обсуждение очень немного. Его сокровенная мысль — о непосредственной передаче мировой вибрации в прозу, т.е. не через сюжет, не через даже слово, от "первичных ощущений".

17 ноября, суббота. Весь день был дома. Привезли от Ген. Будникова секретер. Красивая, изысканная вещь, которую мне уступили почти даром. Когда я захожу в комнату, у меня возникает чувство радости. Это мое плебейское детство — люблю красивую мебель. К этой мебели еще бы горничную с петушиной метелкой, которой стряхивают пыль.

Смотрел "Бен-Гура" — слабый, с акцентом на непомерную доблесть еврейства, и сентиментальный фильм. Но эпизод "Бег колесниц" — у меня, видимо, всегда будет стоять перед глазами. Жалко, что именно на этом сюжете сломался мой старенький, советского производства видеомагнитофон.

18 ноября, воскресенье. Приехала В. С. из Миласа в Крыму, где она отдыхала. Много всяких бытовых рассказов. Попутно говорили о последней свалке в Верховном Совете. Складывается ощущение, что наши завистливые депутаты устраивают Горбачеву головоломку перед каждой зарубежной поездкой. Иногда он выпускает когти. На этот раз — мысль о референдуме. Дескать, именно таким образом надо решать, должна отделиться та или иная республика или нет.

Все время работаю над редактурой романа. Одновременно пишу короткие главки-прокладки. Выкристаллизовалось для них постоянное название "Из дневника романиста".

20 ноября, вторник. Семинар. Обсуждали работу Романа Назирова. Он вынес на обсуждение небольшой рассказик "Дожди", в котором действуют Корнилов и Деникин, сегодняшние дни, ад, рай и некая галактическая цивилизация, которая ставит свой спектакль. Был Петя Курков, восстановившийся с четвертого курса. Наверняка что-то украдет. Ход обсуждения мне понравился. После семинара отвез на машине двух заклятых семинарских врагов — Олега и Романа — в кино в "Сов. культуру". Здесь показывают фильм Масленникова "Царская охота" (княжна Тараканова). Мальчиков надо образовывать. Почему-то фильм вызывает много размышлений. Это фильм о нации очень сильных людей и об очень сильной державе. Поражает, по крайней мере меня, точность в интерпретации XVIII века. Здесь есть какая-то определенность и свежесть мысли о власти, чести, о жажде во что бы то ни стало прожить благополучно.

21 ноября, среда. Весь день занимался машиной, мыл, чистил, чинил, но утром в бане писал одну из главок "романиста". Вечером заезжал к В.С. на работу. Боря Тихоненко уж прочел пятую главу, говорит, что сидел до 4-х ночи. Я допытывался: скучно или нет? Говорит, что нет, но есть влияние Замятина. Как же ему не быть?

В это самое время в СП на пленуме разворачивался жуткий скандал из-за выступления Личутина, бросившего обвинения Карпову. Все — вокруг отъединения "Литгазеты" и журналов.

22 ноября, четверг. Проснулся около 4-х утра. Перепечатал две странички. К двум часам уехал в СП. Скандал продолжается. Видимо, перетягивание каната становится определеннее. Накануне говорил с Борщаговским и Баклановым относительно отъединения. Оба "за". Бакланов — полил С.П. Залыгина за его выступление против "Литгазеты". Ему, дескать, сегодня принесут пленку. Система поставлена — желающие пишут на диктофоны. Борщаговский резко говорил о демократах, их настроении, агрессивности. Борщаговский ли это? Когда от собственных слов грозит опасность, начинают соображать. Мне-то все это было видно раньше и резче. По словам Борщаговского, Старовойтова ездит по миру и везде кричит: "Союз уже развалился. Надо разговаривать только с республиками". Вот так-то. Сам я, чувствую, ничего в политике не понимаю. Надо только жить вольнее.

Неля Моисеенко из "Советской культуры" рассказала мне, что мою любимую Яновскую очень сильно ругали или в Дании, или в Голландии. Мотив ее выступлений: "Все это нам не разрешают, все это мы делаем как бы вот эдак!". Ах, какие мы смелые и гениальные. Это по словам Нели.

В 19.00 приехал на дачу в Обнинск. Отоспался. Завтра займусь хозяйством.

23 ноября, пятница. Утром бегал и купался. С удовольствием вклеиваю вырезку. Кража за кражей. Еще не забыт Гребнев, а уже новый. Как дорогой Фиалка меня обхаживал, как крутился вокруг "Незавершенки". Почему такая беспардонность — красть у знакомых. Воровство у своих на зоне. Как сильно за это в зоне наказывают!

28 ноября, среда. Сегодня "ЛГ" опубликовала рассказ Миши Лайкова, тот самый, который я разбирал на семинаре. Дали и фотографию, Миша в курточке, которую я ему подарил, а врезка подписана Б.Томашевским, нашим преподавателем, доцентом. И ни слова, у кого Миша учится. Его я не виню, но твердо знаю, что первых предательств надо ждать от учеников.

Видел Анатолия Голубева, с которым познакомился много лет назад, когда был в турпоездке по Франции. Не пошел на годовое собрание писателей в ЦДЛ и больше вообще туда без острой надобности ходить не буду. Кстати, 19 ноября, в день показа фильма "Имитатор" в Доме кино, звонил Олег Фиалка. Была попытка объясниться, и, наконец, главный его вопрос: "Не подайм ли я в суд?" — "Нет, не подам, это унизительно". Но кражи в кино постоянные, у меня это началось с Гребнева — я об этом когда-нибудь напишу. Пока мне не разрешает в кино скандалить Валя, она с этими всемогущими людьми работает.

Сижу на пленуме МК КПСС. Как всегда, подолгу не веду дневника и пропускаю много интересного. Все произошло еще 27 ноября, когда мне прислали билет на партконференцию. Уже тогда многое, оказывается, было предрешено: моя кандидатура в члены Московского комитета партии была согласована с ректором Сидоровым. Я согласился на это из-за огромной жадности к жизни. Раньше бы меня сюда никогда не пустили, значит, ослаб напор желающих. 28 и 29-го, когда продолжалась конференция и когда проходили выборы, у меня по-настоящему не было времени, пришел на конференцию уже к объявлению результатов. С чувством невезения уезжал в Ленинград на традиционный фестиваль по приключенческому и фантастическому кино. Там видел несколько фильмов, которые не показались мне особенно интересными, отредактировал линию Мамая в романе и ко вторнику вернулся в Москву. Мой календарь теперь диктуется одним неизменным днем — это вторник, постоянный день семинаров в институте.

3 декабря, вторник. Вел семинар. Обсудили два слабых рассказа Павлика Лося. Ему 19 лет, значительная, мешающая непосредственному восприятию культура, есть уже какой-то вываренный тургеневски-чеховский язык, но нет крови. Нет зацепляющей строки. Во второй половине дня отбирал текст "Казуса" для газеты "Экран и сцена". Стал ювелирно сокращать, но очень болели после этого глаза.

Вечером надо на пленум МК. Для меня все это ново и очень интересно — люди, обстановка, буфеты, ковровые дорожки. Выбрали первым секретарем Прокофьева. Я записался в комиссию по культуре. Может быть, этим я ответил своим друзьям-писателям на выборы в депутаты съезда.

6 декабря. "Экран и сцена" опубликовала 18–20 страниц моего "Казуса". Но похоже, роман не будет прочитан.

18 декабря. Очень сутолочно прошел мой день рождения. Было около 20 человек. Все испортили старые друзья — Галя и Яша. Напились и превратили все происходящее в свой вульгарный нескончаемый бенефис.

23 декабря. Утром был в Манеже на выставке студии Белютина. Через 28 лет в том же здании царской конюшни! Наверное, выставка в Манеже — одно из ключевых событий духовной жизни моего поколения. У сегодняшней молодежи этого не будет. В наше время все было крупнее, менее расцеплено, и в эту "крупность" вовлекалось все общество. Наверное, уже в наше время последним таким событием стали "Дети Арбата" Рыбакова. Выставка произвела равномерное впечатление. Работы самого Белютина с определенными цвето-формальными символами, ряд работ его товарищей и учеников. Но очень опасно смотреть все работы в один ряд, отойдя, окидывать общим взглядом. Будто бы одна рука. Как все это соотносится с литературой? Увлекательный, остроумный, хорошо "выделанный" текст, но до тех пор, пока не прочтем другой.

Несколько дней назад был в Музее изобразительных искусств Пушкина. Как все видится по-новому. Смотрел готику и ренессанс. Был на выставке Пикассо — опять совершенно новый и очень радостный художник.

24 декабря, понедельник. Выступал в Литинституте на партсобрании. Говорил о необходимости комплексного развития студентов, необходимости их раннего выезда за рубеж. Памятники культуры должны работать уже в их возрасте. Это во мне бунтует горький опыт моей невыездной молодости.

Прочел диплом своего студента вьетнамца. С именами их я не в ладах. Молодец, есть интонация, удивление перед сложностью мира, но есть и опыт.

Вчера был в Доме кино на встрече с В.Аксеновым. Выступил В.П. сдержанно, блестяще, вроде бы с любовью к стране и с пониманием многоемкости проблем. Интересны рассуждения о романе. Об угрызениях совести, которые поднимаются к окончанию романа, что автор использует в своем произведении даже собственный нарциссизм. Я живу в романе, как его сын, он не мое детище, а он — мой отец.

Прислали бумагу из вневедомственной охраны. Цены за охрану квартиры поднимаются в 2,5 раза. Мы будем платить вместо 6 рублей 14 (это минимум).

25 декабря, пятница. Сегодня хоронили Тамару Апенченко, жену Юры. Она умерла в четверг. Как со временем все высвечивается иным светом: была она гостьей в этом мире и путницей. Много говорили на поминках о ее самоотверженности и одержимости. Протиснулась в отряд космонавтов и первой, так сказать изнутри, написала о Ю.Гагарине. Она пронесла через жизнь две идеи: своей любви к мужу и своей верности журналистике, как она, правда, ее понимала. Это ее и вело. Но она точно знала еще одно свое предназначение: оставить, рассадить в этом мире детей. Все остальное — лукавство, вся материальная, грубая сторона жизни ее не занимала, будто она твердо знала и твердо верила в случайность жизни. Одинокий путник забрел в становище, которое жизнь.

Прямо с поминок уехал на концерт, который дает труппа Юлия Взорова "Москва — Нью-Йорк" в концертном зале "Россия". Я узнал об этом, встретив вчера в Доме кино Иру Хургину. Боже мой, столько прошло лет, я не предполагал уже увидеться с ним когда-либо.

С Взорозым мы учились в ШРМ — Школе рабочей молодежи — и потом вместе готовились к экзаменам для поступления в университет. Он только что закончил отделение Хореографического училища при ансамбле Моисеева. Впереди расстилались зарубежные поездки, но Юлик играл за две команды. Подготовка к экзаменам происходила у меня в коммунальной халупе на Качалова, учили, как помню, географию. Потом, лет уже через десять, был концерт какого-то его, взоровского, ансамбля в Зале Чайковского. Парень был редких организаторских способностей при своем томном виде. Это было что-то очень современное, романтически-экстатическое и мною, в принципе, не ценимое. Какие-то пляски, шарфы, заломанные руки. Хорошо запомнились только сам Взоров и Слава Зайцев, уже тогда становившийся легендарным. Слава оформлял балеты и пляски Взорова. Оба были одеты в одинаково-экстравагантные фиолетовые костюмы. Потом Юля как-то незаметно уехал.

Но стоило ли уезжать, чтобы "реализоваться" только так? Очень вторичная режиссура, в основном "ручная" работа, заламывание, всплескивание, размахивание, бесконечные "цитаты".

Недаром принципом его сценической работы стала невиданная ранее у нас машина, производящая сценический туман. Хорошо запомнил и стоящий рядом с этим заморским чудом вентилятор. И прекрасную, с лазерным устройством и электроникой, осветительную аппаратуру. Аппаратура, как основа искусства. Искусство гарнира. За кулисы не пошел, расстроился.

Кажется, не записал, что в субботу, 22-го ходил на спектакль "Иосиф Сталин. Триумф и трагедия" в постановке Игоря Сиренко. Он ставил в Театре Гоголя мой "Сороковой день". Теперь Игорь открывает новый театр "Сопричастность". И в названии театра, и в названии пьесы Олеся Бенюха "Иосиф Сталин. Трагедия вождя и народа" много конъюнктурно-экстатического. Режиссер Игорь интересный, но не ясна позиция, какая-то очень быстрая перемена. Но как Сиренко смог заставить так сложно работать актеров? Как все это пробил? Мне уже интересно, что будет с этим театром в дальнейшем.