1 марта, среда. В конце дня уже распределили все призы. Самое главное, сумел убедить всех в жюри о необходимости отдать специальный приз Рустаму Хамдамову. Днем стало ясно, что, как я и предполагал, лучший фильм фестиваля это «Не хлебом единым» Говорухина. К сожалению, мои надежды на фильм И.Масленникова «Волки и овцы» не оправдались. Очень много статичного, даже Демидова играет не выше своих возможностей. Утром смотрели довольно слабый и какой-то куцый фильм о Луговском, потом довольно большой документальный фильм о Георгии Иванове, где автор почему-то счел необходимым сообщить нам о том, как «два Жоржика» водили к себе на квартиру солдат и матросов, прикрываясь, чтобы «не вышло скандала», дядиной генеральской шинелью, которую демонстративно вешали красной подкладкой наружу. А где знаменитый критик русской литературы, а где сам замечательный поэт? Все это утонуло в мелких подробностях.

Спорили за ужином в «Гаккель-хаусе», это рядом с кинотеатром. Когда-то здесь было общежитие для пэтэушников, сейчас гостиница и ресторан господина Гаккеля, вроде бы одного из спонсоров фестиваля. Г.К. жалуется на его отчаянную прижимистость. Споры вокруг фильма Огородникова с его вторичной стилистикой, вытекающей из работ Германа, вокруг приза за мужскую и женскую роли, вокруг фильма Никиты Воронова и фильма об Аскольдове. Даже спорили о фильме, сделанном по музыке Гаврилина. Но все было достойно и без остервенения.

Все закончилось так поздно, что уже ничего не делал, а сразу лег спать.

2 марта, четверг. Утром шли пешком с Максимом от гостиницы к кинотеатру, говорили о его стихах. Я рассказывал о своем романе и постепенно в разных предроманных рефлексиях формулировал третью главу. Некие картиночки, например сидящий в будке охранника Вася, наблюдающий за жизнью института по монитору, уже замерещились в моем сознании. Видится и списочек «теневых персонажей». Может быть, их сделать в виде популярных животных?

По дороге зашли в книжный магазин на центральной улице. От его ассортимента берет оторопь, а где же приобретает книги интеллигенция? Неужели и она читает эту же массовую пестроту? А может быть, действительно, интеллигенции уже ничего не требуется, кроме телевидения? В магазине купил в подарок Максиму, которому только что исполнился 31 год, две книги: огромный иллюстрированный энциклопедический словарь и такой же пухлый литературный. Ему, кажется, это понравилось, а мне понравилось, что я не зажмотился.

В полдень посмотрели тридцатиминутный фильмик Елены Раздорской об Андерсене «Сказка его жизни». Я хорошо помню ее прежний документальный фильм о Чапаеве. Здесь острота по-другому. На пресс-конференции позже Раздорская сказала, что сделала романтический фильм о том, как могла бы сложиться судьба сказочника и каким он кажется нам, его читателям, через столетия. На самом же деле он был ужасным человеком, удивительно некрасивым, тщеславным, сексуально очень темным, она даже произнесла слово «ориентация». А получилось… что, собственно, получилось? А то, как хочет видеть мое воображение: как Андерсен изображен на той фигурке королевского фарфора, которую я купил в антикварном магазине в Дании? Здесь очень большую роль сыграл прекрасный молодой актер Сережа Карякин. Не только чудо как хорош, но и чудо как точен, как сдержан, как внутренне наполнен. Здесь поневоле вспомнишь его учителя Авангарда Николаевича Леонтьева, школа! Говорят, что Эльдар Рязанов делает фильм о «настоящем», со сложностями характера, Андерсене. Но премии и призы все были уже распределены, пришлось что-то выпрашивать у безответной Генриетты Карповны.

В ее кабинете мы, кстати, уточняли формулировки. Здесь очень помогли Кирилл Разлогов и Леня Павлючик, оба склонные, как оказалось, к коллективной работе. Дело прошлое, надо несколько слов сказать о жюри, с которым мне в этом году работать было легко. Я немедленно находил творческий контакт и с Машей Соловьевой, и с Александром Велединским, и с Вадимом Бибирганом, и с Кириллом Разлоговым. Всем, как говорится, спасибо. Особое спасибо Вадиму Бибиргану, человеку и дотошному, и ответственному, и, главное, очень непредвзятому. Мне это особенно приятно писать, потому что сопротивлялся, когда мне его предлагали: дескать, фамилия замысловатая, не знаю, как будет себя вести.

После обеда ездил с Сергеем Павловым к нему в магазин, находящийся по другую сторону железной дороги и дворца. Сережа особый тип русского провинциального деятеля-бизнесмена. Где родился — там и пригодился. У него сеть магазинов радиоаппаратуры, но это не акула: в магазинах еще и маленькие музеи старинной звуковой и радиотехники — патефоны, приемники, телевизоры с линзами, древние телефоны. Несколько дней назад он возил меня и Леню Колпакова на кладбище к могиле Соколова-Микитова. Если не будут на могилы к писателям ходить писатели, тем самым придавая значение этим святым камням и крестам, то кто же будет ходить, кто будет помнить? Дорожка была протоптана, но памятник весь в глубоком снегу.

Сегодня Сережа решил показать нам другой магазин. Здесь все не так просто. Магазин находится в одном крыле бывшего детского сада. Видимо, в начале «перестройки», когда государство бросило заниматься такой чушью, как детские сады и пионерские дома, он со своим компаньоном, несмотря на протестные демонстрации окрестных жителей, здание выкупил. Теперь на десять лет он отдал тысячу квадратных метров в безвозмездную аренду какому-то дому детского творчества, все в нем отремонтировал, ходят теперь туда окрестные дети. Зарплату преподавателям, правда, платит город. Но в том же здании огромный магазин и в подвале замечательно оборудован фитнес-центр. Какая парилка, какие тренажеры, как подобные вещи меняют весь уклад жизни города! Сеанс стоит до двухсот рублей. Это в подвале. Наверху, я поинтересовался, преподаватели получают около шести тысяч в месяц, восемь получают только те, кто вырабатывает сверхурочные. Но ведь и, как прежде, жить уже не было мочи!

Днем был на пресс-конференции Говорухина.

3 марта, пятница. Уже и ждать перестал, но поздно вечером пришел-таки Егор Анашкин, хорошо и долго говорили о кино и о его планах. Посмотрел по телеку «Шофера для Веры» младшего Чухрая. Если говорить по существу, фильм меня сильно завлек. Шофер крупного военного начальника, живущего где-то на южных окраинах страны, у моря, влюбляется в хромую дочь своего принципала. Как естественно: красивая, но ущербная девочка ищет любви. Он — красивый мужественный толковый парень хочет сделать военную карьеру. То ли любовь, то ли расчет. Начало, как кинематографический ход, прекрасное, но тут же потихонечку начала вползать в ткань фильма неправда. Постепенно она стала сюжетообразующей. Появилась кагебэшная линия, пьянка «золотой молодежи» на катере адмирала. В то время в таких формах это было невозможно. Но все сделано довольно искусно, и ложь хорошо сплетается с бытовой правдой деталей. Дальше совсем чернуха про светскую власть и КГБ — убийство генерала. Сделано это исключительно для того, чтобы дальше двигать сюжет в привлекательных для кассы картинках. И Павел Чухрай, конечно, понимает, что все это фестивальная ложь, и знает это, конечно, его отец, матерый киносновидец Григорий Чухрай, так замечательно сказавший о войне. Интеллигенция, как всегда, сознательно врет и реконструирует историю, зарабатывая себе почет и масло на хлеб. Обидно, что эту ложь поколение, которое все берет только с экрана, воспринимает как действительно прошлую жизнь. Так мы некогда в одном цвете воспринимали жизнь царской России, а она была очень разной.

В двенадцать состоялась пресс-конференция жюри. Я, как говорят, развешивал интеллектуальные кружева. Кое-что сумел озвучить из моих мыслей об Аскольдове, о русской классике. Потом я почти повторил это и в своем заключительном слове вечером. Но это уже было в другом зале, с другим народом. На первом ряду сидели не только знаменитые кинематографисты, но и административное начальство, даже вице-губернатор. Кстати, хотя говорил я и не коротко, зал сидел не шелохнувшись, а казалось бы, внимать ему притопам и прихлопам. Очень был рад, что все-таки отдельно выделили Рустама Хамдамова, он для многих художник не вполне привычный, но это не умаляет его значения для искусства. Говорил о фильмах Валерия Балаяна и Никиты Воронова. В том числе и достаточно свободно процитировал так возмутившую меня инвективу Эрнста Неизвестного. Но зачем излагать то, что сказано. Все улетучивается, даже прямые тексты.

Такая у меня возрастная грусть, такое ощущение неприкаянной невозвратности жизни!

Практически закрытие фестиваля — это заслуженный триумф Говорухина. У его фильма не только «Гранатовый браслет» — гран-при, но и еще и приз для Вити Сухорукова за лучшую мужскую роль и приз за лучшую операторскую работу. Вручая награду мэтру, Маша воспользовалась моим наблюдением, что зрители этого черно-белого фильма как-то быстро забыли, что он не цветной. Говорухину вручили еще и 60 губернаторских тысяч. И вот что значит широкий и вполне определенный человек — он на сцене же передал пакет с деньгами в фонд городской библиотеки: купите хороших книг.

Самое интересное — это реакция двух «обделенных» на нашем фестивале художников. Я сидел в автобусе, который отвозил нас к поезду, рядом с Сашей Демахиным и слушал, как возмущался Валера Ланской. Самое главное, что его фильм «Голова классика» не такой уж, как многим показалось, простой, и я практически был единственным его защитником в жюри. А мой приятель Саша Соколов был от него просто в восторге, особенно ему нравилось, как мать с героини содрала трусы, уж «с голой-то жопой она на улицу не пойдет». А на улице-то ее поджидала судьба в виде обаятельнейшего Дмитрия Ульянова, о котором я заводил разговор: не дать ли ему «за лучшую мужскую», ведь столь любимый мною Сухоруков уже шел у нас «на главную». Все эти мелкие соображения, конечно, всплыли в сознании, когда я слушал, как старательно Валера пыхтит, стараясь вовлечь меня в спор. Здесь еще и промашка нашей отборочной комиссии, принявшей художественный фильм без литературного обеспечения.

В автобусе сидели и супруги Раздорские, которых я помню еще по фильму о Чапаеве. Сейчас они сделали фильм об Андерсене с Сережей Карякиным. И этот фильм мне понравился, Карякин играл с редкой и благородной чистотой, но призов мало. Здесь тоже было недовольство. Потом по телефону мне Г.К. передала точку зрения Игоря Масленникова: ноги его больше на фестивале не будет. Но о его фильме с россыпью звезд первой величины я писал.

Саша Демахин, очень возмущавшийся этой ситуацией, потому что все видел, в паузе попытался напомнить мне себя, как абитуриента. Тогда он подошел ко мне в нашем скверике и сказал, что поступает сразу в два вуза и в РГГУ у него все хорошо, а вот писателем себя не чувствует, поэтому не знает, как быть… Будто бы я ответил ему фразой, которая решила его выбор: дескать, я, Саша, тоже себя писателем не чувствую, а просто пишу романы.

4 марта, суббота. Ехал в одном купе с Егором Анашкиным. Он рассказывал мне о сценариях, которые у него в работе, говорил об очень интересной пьесе Петра Гладилина «Мотылек» в театре П.Фоменко.

Утром проснулся невыспавшимся; встретил меня Паша, которому я припас бутылку коньяку. Уже дома, сделав кое-какие прозвоны, расстроился от обнаруженной неискренности хитреца Егора. Линией своего поведения он мне напомнил своего таинственного приятеля Сашу Волоховского. Впрочем, кого-то интересует линия поведения, а кого-то результаты. Осенью Саша приезжал к нам в институт на красивой, спортивного вида, зарубежной машине канареечного цвета. Сейчас вместе со своей женой занимается созданием каких-то маек занимательного дизайна. Видимо, ребята из одного теста. Саша снимал раньше девушек для портфолио, но, кажется, на этом и остановился. То, что он снимал для института, было формально и средне.

Чего-то я все время забываю записать. Прочел к семинару работу Ильи Черныха. Думаю. Если о первых результатах: то с расстановкой слов Илья вырулил, даже предлагает новую форму, теперь если бы отдельные куски его рассказов заблестели… Надежда Васильевна прислала мне еще и целую папку к коллегии министерства, завтра начну с этим разбираться.

5 марта, воскресенье. Еще с вечера стал придумывать, как опишу сегодняшний день. Главным событием должен был стать балет Шостаковича «Светлый ручей». Я никогда раньше его не видел и не помню музыки к нему. Имело значение, что сегодня Большой театр, грубо выражаясь, сменил ориентацию: острая современная форма даже для старой оперы, авангардистский балет, почти иной язык.

Я должен был забрать по дороге Инну Люциановну Вишневскую. Как назло, снег шел всю ночь, и Москву загромоздили сугробы и снегоуборочные машины. С трудом на своем комфортабельном вездеходе — ах, Елена Всеволодовна, разве мы вспоминаем вас только во время сегопадов, когда рассекаем ледяное пространство на своей «Ниве-Шевроле» — прорвался я к Плющихе, и Инна Люциановна, запорхнув ко мне в машину, сказала: двадцать лет я говорила студентам о порочности этого балета и музыки, а вот теперь наступило время и посмотреть. Кстати, эту культурную экскурсию в совершенно недоступный нам Большой организовал ее бывший ученик Саша Колесников. Но как не следует заранее предвосхищать сюжеты! Когда я подъехал к ее дому, то уже знал, что никакого спектакля мне сегодня не смотреть.

На повороте с набережной к Бородинскому мосту позвонил на мобильник С.П. — утром внезапно умерла его жена Валя. Довез И.Л. до театра оперетты, откуда два шага до Большого, и поехал домой. Через два часа я уже был в Видном. Она умерла в подъезде дома, возвращаясь из больницы. Так жалко мальчика, который остался без матери, так жалко бедной Валентины. Я смотрел ее фотографии, конечно, вес у нее был чуть великоват для еще не старой женщины. Вспоминал, как совсем недавно все мы сидели в ресторане «Украина» после того как они с С.П. расписались. Само Видное, в котором я не был уже лет семь-восемь, сильно разрослось. Человеческая жизнь по своим темпам не успевает за жизнью техники, обстоятельств и вещей. Смерть Валентины это, как я понимаю, какой-то новый порог и для меня. Я знаю, теперь мне долго жить с этим ощущением печали и предвидением финала.

Не посмотрев нового балета в Большом театре, я зато по телевидению увидел восстановленную и оцвеченную пленку «Пламени Парижа» Глиэра. Титров не видел, но, кажется, танцевали Лепешинская и Корень. Это было в народном стиле, почти все на пальцах, но как, оказывается, здорово, сильно и как немыслимо эмоционально. Возможно, это называлось драмбалетом, но спектакль произвел на меня сильное впечатление.

6 марта, понедельник. Впервые не пошел на коллегию в Минкульт: нет транспорта. Если бы я был свободен от других дел — в четыре должна состояться конференция по книге Софии Ромы, — то черт с ним, прекрасно бы доехал и на метро. Но после коллегии надо срочно возвращаться в институт, при этом не потеряв сил. На своей машине ехать туда бессмысленно, я не сумею в тамошней сутолоке поставить ее и опять затрачу слишком много времени. Что касается институтского транспорта, который положен мне по договору, как всем ректорам, проработавшим в этой должности свыше десяти лет, то благодаря странной организации дел проректором Владимиром Ефимовичем у нас сейчас на четыре машины два шофера, вобщем, мне колес не нашлось. Объектом мелкой мстительности этого замечательного человека, о некоторых грехах коего не пишу, я станавлюсь чуть ли не каждый день. Это при том, что я же его брал на работу и не уволил за аварию на нашей крыше, когда рухнул потолок. Какие бы деньжищи пришлось платить, если бы я сам не полез на крышу, если бы не четкий расчет В.В. Буштакова. Когда я ездил в прошлый раз на экспертный совет, уже тогда машина не смогла час меня подождать, потому что вечером, после трех, Ефимович куда-то отправлялся сам. При встрече меня в субботу, было высказано неудовольствие и сомнения. Будто бы это не литинститутский фестиваль, и не литинститутский профессор возглавляет на нем жюри, и не этот профессор каждый раз, не требуя от института денег, возит в Гатчину, как минимум, трех преподавателей и еще трех студентов. На коллегию я не попал, но зато получил моральное право уже и не биться в этом самом министерстве за институтские дела, особенно хозяйственные. Написал, а знаю, все по-прежнему буду делать.

В четыре часа началась презентация. Наши преподаватели, конечно, остались верны себе. Заболел действительно Костров, но не приехали ни Николаева, ни Рейн, ни Тиматков, ни Оля Нечаева, не было даже одного из главных героев презентации, Сережи Арутюнова. Как быстро народ, и молодой, и старый, принял к игре правила сегодняшнего дня. Тем не менее, все прошло, на мой взгляд, удачно. Приехал Андрей Василевский, который, оказывается, надежен, как танк Т-34, прилетела Людмила Артемовна и даже что-то очень мило и бесстрашно прощебетала. Из звезд был актер Андрей Харитонов, тот, который когда-то играл «Овода», приехали ребята из «Независимой», уже непьющий Женя Лесин и таковой же Саша Воскресенский, значит, их волновало что-то другое, а не только, так сказать, хлеб-соль. Были Максим Замшев и Ваня Голубничий, блистал ростом, красотой и своей недавней статьей в «Литературке» Максим Лавреньтьев. Я очень рад, что приехали Юрий Иванович Минералов и Александр Сергеевич Зимин — оба Соню хорошо знают, оба были в Нью-Йорке, где принимали у нее экзамены. Много ли мне надо, все мое давнее раздражение сразу исчезло. Юрия Ивановича, человека ранимого, я посадил в президиум. Прибыла и группа поддержки: Юра Авдеев, Саша Соловьев и Егор Анашкин, которого я соединил с Соней, может быть они как кинематографисты будут нужны друг другу. Довольно много народа было и из университета Туро, в том числе и Женя, который занимался всем хозяйством. Вести пришлось мне, и, естественно, как человек лояльный, я начал с ректора, который был научным консультантом у Сони. Его я предупредил о презентации и заранее, и накануне, но БНТ ответил, что у него назначена другая встреча.

Изюминкой стало чтение стихов Андреем Харитоновым. Он выполнил мой завет и пришел в «повседневно-парадной» одежде: в черном пиджаке и кожаных байкерских штанах. Делал он все так же образцово, как вел закрытие в Гатчине, ни одного элемента халтуры, все тексты у него были распечатаны с книги и уложены в специальную папочку. Но я тоже был на высоте, сразу же подошел к Жене и попросил с артистом рассчитаться.

7 марта, вторник. Я поймал себя на том, что опять с удовольствием хожу на работу. У нас на кафедре так хорошо и душевно, пьем чай, разговариваем, иногда случается и кое-что интересное. К 12 часам пришел Никита Иванович Воронов, автор фильма «Москва — Батум». Вручил ему при Н.В. деньги и даже заставил пересчитать. Вообще-то я знал, что делал, меня очень интересовали в первую очередь подробности жизни М.А. Булгакова и его отношений со Сталиным и вся история его великой жены Елены Сергеевны.

По мнению Н.И.В., Сталин и Булгаков когда-то лично встречались, документов об этом нет, но именно поэтому и такая опека Булгакова, и такая настойчивость его в письмах к генсеку. Ничего неожиданного для меня не было в том, что Ольга Бокшанская, секретарь Станиславского, и Елена Сергеевна оказались родными сестрами. В сцене перепечатки пьесы в «Театральном романе» есть, значит, уже давно замеченный мною ранее и вызывавший не очень сформулированные вопросы комплимент свояченице, а я-то думал, что вот нашлась в театре хоть одна душа, которую пощадил классик. Пожалуй, не удивила меня даже и немецкая фамилия отца — Нюренберг, мать была русской. От этой смеси такой шарм. Осталось неясным, как две сестры, переехавшие в Москву из Риги завоевывать жизнь, так быстро оказались вхожими в дома новой советской знати. Одна — замужем за Шиловским, крупным военачальником, вторая рядышком с кумиром интеллигенции. Здесь надо знать этнический состав верхушки ГПУ и НКВД. Нет, вернее пока не найдено, ни одного документа, свидетельствующего о связи Е.С. с НКВД, но, по словам Н.И.В., десятки людей полагают, что она работала на органы и именно по их указанию ушла от Шиловского к Булгакову. Была ли здесь любовь? Думаю, была, но рядом со служебным долгом. Существует даже два параллельных дневника, которые велись ею во время болезни М.А. В одном были обычные сведения, а другой, карандашом, походил на донесение: кто был, когда, какая у больного температура и пр. Я не склонен осуждать женщину за короткую память о покойном муже. Человеческая природа так сложна, так многоёмка, что некоторая, с точки зрения обывателя, свобода поведения может сопрягаться с самыми глубокими чувствами. Но хороша сцена, когда во время эвакуации на вокзале у поезда появляется Елена Сергеевна, а за нею, сгибаясь под тяжестью двух чемоданов, Александр Александрович Фадеев. В руках у Елены Сергеевны термосок с дольками лимона, пересыпанными сахаром. Потом в эвакуации у нее появляется вполне официальный любовник — поэт Луговской, она живет рядом с Ахматовой. И опять чужое наблюдение: Елена Сергеевна «купалась в роскоши», что для женщины вполне, наверное, уместно, душилась иностранными духами, носила заграничные туалеты. Но с кончиной Булгакова денежный поток вдруг прекратился. Не получила ли Е.С. за ненадобностью, за смертью поднадзорного, официальную отставку? Сняли с довольствия.

К сожалению, пришлось разговор быстро сворачивать, в час тридцать у меня семинар. Обсуждали очень сложный текст Ильи Черныха. Большинство его сложностей, «его открытий», на самом деле известых уже очень давно, меня не вдохновило, так же как и наших ребят. Но одно бесспорно: в ячейках модернистского повествования есть отрывки, которые говорят об основном — проблем со словом и стилем у Ильи больше нет, а все остальное, при его напряженном стремлении думать, возможно, появится. Кстати, в тексте есть несколько прекрасных абзацев с описанием будничной работы технического переводчика, может быть здесь зародыш его дипломной работы.

Из-за праздника пришлось перенести защиту дипломов со среды на вторник. Как и прошлый раз, «отличие» не получили так называемые наши школьные лидеры и корифеи. Не вполне я уверен в надменно ведущем себя Одиссее Шаблахове.

8 марта, среда. Как удивительно иногда бывает: совершенно случайно открыл книгу — вернее, она упала с полки, которая возле моего «спального» дивана — писателя и журналиста Михаила Новикова, погибшего в автокатастрофе. Я знал его жесткость хорошо оплачиваемого журналиста и зависть неудавшегося, по сути, писателя, продавшего свой талант за образ жизни. У нас с ним были особые счеты. Так вот в авторском предисловии 1990 года уже было некое предуведомление о собственной судьбе: «Понятием факторы риска в медицине обозначают то, что увеличивает износ организма, повышает вероятность его разрушения, например, курение или вождение автомобиля». Уже в этой потрясшей меня фразе и мои догадки об этом человека, и объяснение его смерти и поступков, в том числе и столкновения со мною. Эта библиотечная книга много лет лежала на полке и вот — внезапно — попала мне на глаза.

Утром, после двух недель перерыва, ходил в фитнес-центр, занимался полтора часа, и чувствую, что жизнь опять возвращается. Удастся ли это совмещать с начавшимся постом, работой и общественной деятельностью.

Вчера отправил печатать реферат, а сегодня договорился с Г.Д. Гачевым об отзыве. Во время разговора, когда я начал спрашивать у него, что он будет читать, саму диссертацию или монографию, которая практически повторяет диссертацию, умница и настоящий литературовед Гачев сказал: лучше всего книгу, в которой, конечно, заключено все. Устную речь очень трудно превращать в письменную, чего-то не прибавляя. Здесь пауза и междометие иногда стоят целого абзаца. Мысль Гачева была такой: все импульсы и все истоки заключены именно в книге. Все так и есть. Во «Власти слова» и истоки и материал, все остальное, включая монографию, лишь производное.

Каждый праздник в Москве обязательно что-нибудь случается. В День защитника отечества обрушился Басманный рынок. Международный женский день ознаменован пожаром в главном административно-учебном корпусе МГУ, где размещаются ректорат и соответствующие службы. Все это я впечатываю несколько позже из соответствующей справки Рособразования. Учебные помещения составляли около 30 процентов площади здания. В результате пожара строение выгорело изнутри на площади более 15 тыс. кв. м. и частично обрушилось. Дальше в этой справке шла литература: о деревянных перекрытиях, о старом здании и о необходимости личного контроля руководителей образовательных учреждений за деятельностью должностных лиц, ответственных и т. д.

9 марта, четверг. Несмотря на то что, казалось бы, могу каждый день и не быть на работе, все же езжу ежедневно. Утром выговорил Мише Стояновскому по поводу слухов, которые разносит Мария Валерьевна. Меня удивило, какое количество идей несет с собою эта молодая дама, как же я раньше этого не усмотрел? Теперь, задним числом, стало видно, что и отказ в ее докторской защите в Институте русского языка был не случаен. Мне все время передают что-нибудь новенькое. То она кого-то просит пойти к БНТ и сказать, что именно ее он должен назначить проректором по науке. То рассказывает, что в министерстве интересуются, каким образом С.П. купил себе в старом панельном доме однокомнатную квартиру. Я понимаю, что все это лишь болезненная фантазия женщины, которой хочется самоутвердиться, повысить, во что бы то ни стало, свой статус. Мишу предупредил: если так будет продолжаться, я озвучу слухи на ученом совете.

Сегодня у меня состоялся семинар со студентами Приставкина. Он тяжело болен и, кажется, находится в больнице, если, конечно, опять не какое-нибудь командировочное лукавство. Естественно, его жалко, естественно, мне бы лучше заниматься своими делами… Решил вести семинар совершенно по-новому, в виде доверительной беседы, как бы собрав студентов в кружок.

Надо отдать должное заочникам, они много пишут, значительно больше, чем наши очные студенты. К сожалению, девочке, которую мы разбирали, не очень удалась психология. Но вот стилизация, сказки, иронические эссе у нее получаются превосходно. Теперь до следующего четверга.

Сегодня же к восьми пойду в театр ДОК на спектакль к Лене Морозовой. Но до того принялся читать работы, присланные на конкурс. В этом году я набираю новый курс. Решил одновременно вести маленький дневничок этой работы. Назовем его «Призыв этого года».

Спектакль Лены меня, пожалуй, разочаровал. Это вроде бы какая-то документальная пьеса о дочери олигарха, проститутке и больной СПИДом. Все, естественно, в одном лице. Режиссура тоже Лены, и она ее подвела. Но больше всего подвела Лену драматургия. Здесь много крика, невнятицы и только два ясных эпизода. Последний эпизод, когда она общается со зрителем, просто превосходен.

10 марта, пятница. Утром написал три очень удачные страницы в роман, но потом что-то занервничал, заговорился с В.С., не сохранил, и все написанное размагнитилось. Думал, сойду с ума от досады, накричал на В.С., в чем потом каялся, а по дороге на работу чуть не врезался в «мерседес». Все обошлось, привычная В.С. не обиделась, а шофер «мерседеса» побибикал и покрутил пальцем возле виска.

День был боевой. Еще утром договорились с С.П., что он привезет от Трегубовой заверенный список рассылки, и к тому времени, когда Алла, моя лаборантка с кафедры, доставит из типографии отпечатанный реферат, мы уже надпишем все конверты. Так оно и получилось. Диссертация дело дорогое. Три тысячи рублей печатанье реферата и пятьсот — отсылка на почте. Почта с того времени, как я последний раз на нее заходил, не изменилась. По-прежнему каждое отправление, несмотря на, наверное, сдельный характер работы, девушки с почты рассматривают, как враждебную против себя акцию.

Вечером заходил на семинар к Галине Ивановне Седых. Шел туда с определенной робостью, мне казалось, что в этом огромном семинаре навести порядок просто невозможно. Все оказалось совершенно по-другому. Галя придумала и организовала замечательный порядок. На каждую подборку стихов у нее до восьми оппонентов. Ребята пишут и читают удивительно занятные рецензии. Каждый, естественно, не очень-то задумывается над разбираемыми стихами, главное блеснуть самому. Особо интересная рецензия встречается аплодисментами.

В этот раз обсуждали стихи Ашота Манасяна. Он немножко рассказал о себе, о том, как жил в Баку. «У нас не принято было спрашивать: какой ты национальности? А если уж какой приезжий интересовался, отвечали: бакинец». Потом парень не прижился в Армении, был на Украине, уже девять лет, как у него российское гражданство. Кажется, он по специальности или навыкам ветеринар. С одной стороны, еще один работник в Россию, с другой — вот так размывается наше этническое большинство. (К изложенному: пришел домой, а по телевизору Порашутинская ведет дискуссию о многоженстве. Дескать, мусульмане просят, а их обижать нельзя.) Стихи Ашота очень не сделанные, но в них есть отдельные сильные и страстные элементы. Так на раскопках, на разрушенных фресках вдруг выступают отдельные элементы: кусочек руки, завиток волос, кончик уха. Все его ругали, забыв о страсти и напоре в его неудачных виршах. И вот после того, как человек десять в подготовленных и изысканных, будто сговорились, рецензиях его отстегали, слово взял я. Ведь и стихи можно читать и осмысливать отдельные выражения по-разному. Вот это я и сделал. «Хлынул дождь. В нем слеза растворится, умрет». «Свет угасает и, кажется, небо стало гранитной плитой». Очень ведь неплохо. Я так же научился читать стихи с выражением, словно Олеся Николаева. Мне довольно живо похлопали. Для меня всегда принципиальным бывает и справедливость, и защита слабейшего.

11 марта, суббота. Утром — если не бедность, то сокращенный достаток всегда диктует свои правила — поехал вместе с Виктором на рынок в Теплый стан. В.С., которая от своих товарищей по болезни знает все городские новости, мне об этом рынке говорила тысячу раз. По дороге заехали за С.П… Теперь, после смерти его жены Вали, он должен еще и заботиться о сыне. Значит, продукты ему тоже нужны. Он основной эксперт по ценам, потому что давно уже этим рынком пользуется. Витя сидит в машине и охраняет. Цены действительно много ниже, чем у нас на сравнительно дешевом рынке возле Университета. Особенно низкая цена на овощи, мясо и рыбу. Овощной рынок сплошь азербайджанский. Торгуют обычно русские женщины, а рядом стоит молодой хищный айзер. Здесь не надо особенно гнаться за дешевизной, но взял полтора килограмма чуть подпорченного перца для супа, а вот когда по смешной цене, 10 рублей кг, брал подмерзшие мандарины, то разговорчивый пожилой азербайджанец подложил одинаковые по цвету совсем мороженые и гнилые. Мне в голову опять пришла старая аналогия: эти милые южане ездят к нам, как в джунгли, — охота на лохов.

Вечером ходил на новый спектакль в театр им. Ермоловой по пьесе Питера Устинова «Фотофиниш». Звонил сам Андреев и просил обязательно посмотреть. Если говорить, забегая вперед, то, возможно, это тот знаковый момент, когда театр прорвал какой-то барьер и в этом зале, наконец-то, ну хотя бы на этом спектакле будет зритель. Таких, в принципе, осталось мало. Но как глубок и отважен, по сравнению с телевидением, театр.

Пьеса замечательная, но я смотрел ее с неослабевающим волнением еще и потому, что, мне казалось, она про меня. Старый, восьмидесятилетний писатель пишет роман-автобиографию, и тут же появляется он сам в возрасте 60, потом 40, потом 20 лет. Между этими людьми и их возлюбленными и женам идет диалог. Так все увлекательно, так ансамблево и плотно играют актеры. Что редко бывает в современном театре, аплодисментами спектакль прерывался раз десять. Об Андрееве говорить особенно не приходится — он играл и свою грусть, и свой мудрый и печальный возраст. Все это было очень здорово. Господи, как богато и печально иногда начинает протекать жизнь. Что касается меня самого, то эта без волнений два последних месяца жизнь уже повлияла на меня. Несмотря на мои походы в спортзал, я отчаянно и быстро набираю в весе.

Сегодня хоронили Кириллу Романовну Фальк, нашу преподавательницу французского языка. Замечательный была человек, самостоятельный, гордый. Никогда ничего не просила, даже отвезти ее домой на машине, хотя еле ходила. Успеху наших француженок-переводчиц мы в основном обязаны ей. Была она еще внучкой Станиславского и дочерью Фалька. Чего-то я суетился, забыл и не съездил попрощаться, теперь мучаюсь.

12 марта, воскресенье. Утром ходил в баню. После, в предбаннике смотрел телевизор. Руководитель федерального агентства по культуре в желтом свитерке и джинсах, с подвернутыми манжетами, приплясывал на какой-то песне Сюткина. Рядом на клавишных, подпевая, тоже дергался какой-то седой человек. Эта страсть старых или стареющих людей с животиками и сединами подпевать молодежи вызывает некоторую брезгливость.

В тюрьме умер Милошевич. Приходят слухи, что его отравили. По крайней мере, на лечение в Москву, как он просил, не отправили. Его гибель, на совести и нашего правительства. Если бы его защищали так же активно, как в свое время П. Бородина вызволяли из американской тюрьмы, то этот отважный и острый человек наверняка остался бы жив.

13 марта, понедельник. Девятый день, как умерла Валя Толкачева. Утром звонил С.П. и дал мне четкое указание: сегодня на машине никуда не выезжать. Думал о Вале и о том, что пост — это еще и постоянный диалог с собственной душой. Пусть даже голод к этому двигает. Я, конечно, не голодаю, но мяса не ем.

Весь день дома с вылазками: в аптеку — кажется, оксис, который все время кто-нибудь присылает мне из-за границы, можно купить и в Москве, правда, по цене в два раза выше, чем в Марбурге; отнес для передачи С.П. реферат, список рассылки и четыре головки чеснока, еще осенью привезенного Витей; ездил в высотный дом на Ленинский к чете Комаровых, чтобы передать посылку Барбаре с кассетами нескольких фильмов по русской классике, моим романом, который ей посвящен, и… рецептом на оксис.

Прочел рассказ Ани Казаченко «Вор». Замечательно написано и по теме, и по манере. Правда, в глубине запрятана точная сконструированность — это как бы перевертыш «Преступления и наказания». Молодой человек крадет деньги, а потом, под влиянием девушки, отказывается от своей добычи. Все это очень по-русски: совесть. О точных и даже талантливо выписанных мотивировках и деталях не говорю. За всем чувствуется еще и влияние Леши Упатова, Аня его подружка.

И как все плотно ложится одно к другому. Еще не взяв утром в руки рассказа, почти по наитию снял с полки сборник Ф.Достоевского «Человек есть тайна…» с предисловием БНТ. Именно из предисловия вытащил цитату, которая, неожиданно для меня, станет фигурировать на завтрашнем обсуждении.

«Деньгами вы, например, настроите школ, но учителей сейчас не наделаете. Учитель — это штука тонкая; народный, национальный учитель вырабатывается веками, держится преданиями, бесчисленным опытом. Но, положим, наделаете деньгами не только учителей, но даже, наконец, и ученых; и что же? — все-таки людей не наделаете. Что в том, что он ученый, коли дела не смыслит? Педагогии он, например, выучится и будет с кафедры сам отлично преподавать педагогию, а все-таки педагогом не сделается. Люди, люди — это самое главное. Люди дороже даже денег… Человек идеи и науки самостоятельной, человек самостоятельно деловой образуется лишь долгою самостоятельною жизнью нации, вековым многострадальным трудом ее — одним словом, образуется всею историческою жизнью страны»

А потом уже другой круг совпадений. Под руку мне, утром же, благо сплю на диване, который придвинут к стеллажам, попалась и книга Г.Д. Гачева «Ментальности народов мира». И здесь опять обжег один точный и согласованный с моими личными убеждениями пассаж. Но кто бы мог подумать, что вечером, когда я возвращался от Комарова, раздастся по мобильному звонок именно от Г.Д. Гачева. Он читает посланные ему мои книги. По крайней мере, уже сказал, что мои личные соображения по психологии творчества он находит очень интересными.

Но вот его мысли. Это уже из его дневника, который он вел во время командировки в Америку, где читал в самом начале перестройки лекции. Здесь и дух времени, и его динамика. Здесь уже не просто констатация «той» Грузии, но и предчувствие Грузии сегодняшней, и Украины, опять-таки сегодняшней. И снова даю цитаты без интерпретаций.

«Маленький островок советских, мы у Присциллы были…

Не знаешь, как и называться теперь: «русским»? — ты не можешь, ибо какой же ты «русский» по крови? А по державе? Она еще не созрела. Так что «советский» — это как раз подходило к тому образованию геополитическому, что из разных этносов за этот век сложилось. Неплохое и слово — «совет», «союз»…

Мы с ними, конечно, уже старые люди, обломки прошлого, где вся жизнь прошла, — и той структуры. И сразу поняли друг дружку — по роптанию на резкие перемены.

И как по-ленински поняли Свободу ныне! Как право наций на самоопределение, а не как свободу Личности. Как свободу сбиваться в животные стада по породам! Какое падение — даже после советского «интернационализма» — провозглашаемого и все же соблюдавшегося! При нем личности — внутри большого Целого — легче, чем в сбитом стаде из своих вонючих, животно-пахнущих плотей и кровей. А сейчас — такая «свобода» пошла, идет. Такая, что философу Мамардашвили из его родной Грузии дает понять новый диктатор Гамсахурдиа: что его возврат в Тбилиси нежелателен, — и он, узнав, умирает на аэродроме Внуково от разрыва сердца».

«Ну что ж: как на развалинах Римской империи и эллинизма — разные государства образовались — Египет, Иудея и прочая Сирия… Но для Духа, конечно, светлая эпоха была — в большой империи: когда обмен идей, мирная жизнь и далека центральная слабая власть.

Так и на советчине было в эпоху «застоя», тихую, органическую, где живая плесень стагнации —— органика лишайников коррупции — нарастала, и стал трансформироваться «коммунизм» в некий «капитализм». Так бы и шло — постепенное превращение и приручение народа к торговле «народным достоянием» и к рынку — органическое и умеренное воровство. И его сподручно делать — именно партаппаратчикам: присваивать имущество и в уже частные предприятия производящие превращать. Они все же — ответственные товарищи, привыкли делать. Ведь наиболее активные элементы социума шли в партию — и через нее делали. И теперь бы — так. А то отбирают сейчас у них, а кто получит? Уже чистые воры-махинаторы, только спекулянты, не производящие, а перепродающие наличное уже «богатство».

А интеллигентский карнавал гласности и обличений — безответствен перед страной, народом и хозяйством. На голод и наведут всех, отчего и обратный поворот — к диктатуре и перевороту; но уже гораздо более жесткому, чем собирались мирные-милые «путчисты» — как персонажи из «Ревизора», умеренно коррумпированные и патриархальные. Не жестокие еще. А придет какой-нибудь Гитлер-Жириновский…»

«Понял, что у нас — этим интересуются: «Кто ты?» (с «нами» или против «нас»), «Кто я?» — вошь или Наполеон? Самоидентификация. Так же и «Кто виноват?» — это уж вечно: причину в человеке искать — и свергать. Тут же — и анкеты: «А ваши кто родители? Чем они занимались до Семнадцатого года?»

И интерес к человеку и его нутру — Достоевский, и вообще в русской литературе этот акцент: не чтосделал? а ктосделал? И ктоподумал и сказал. От личности — краска главная и на мысль.

(Это я все ГЛАВНЫЙ ВОПРОС додумываю. Для греков — «Что есть?» Для немцев — «Почему?» Для французов — «Зачем?» Для англичан-американцев — «Как?»)

(Позднее я пришел к выводу, что главный вопрос для русских — ЧЕЙ? К чему принадлежу? И фамилии отвечают на этот вопрос: Чей? — Иван-ов, Берез-ин… — 7.8.94.)

…Но все же — прекрасно и нормально! Кто же не падал и не просыпался в отвращении к себе? Блок, Есенин? С похмелюги-то… А постепенно в себя приходишь — и взвидишь свет и благо вокруг— и даже в себе».

Вечером передали: Путин подписал ряд указов. Как о большой победе сообщили, что на телевидении рекламы вскоре не будет больше, чем 15 минут в час. Это огромная цифра. Путин лишь попутно, как мне кажется, заботится о населении, иначе некому будет обслуживать капитал, все его мысли сосредоточены на экономике капиталистов, они его основная забота. Может быть, я и ошибаюсь, но вряд ли…

14 марта, вторник. Весь день телевидение говорило о смерти Милошевича. В Голландию летал Лео Бокерия. Милошевич оказался недообследованным и, по мнению Бокерии, если бы все-таки трибунал отпустил его на лечение в Москву под гарантии российского правительства о последующем возврате, то он был бы жив. Ходят слухи, что в крови покойного президента оказались некие ферменты других лекарств. Не убили ли? Хотя я думаю, что, конечно же, нет: все благосостояние этого учреждения строилось на жизни этого обвиняемого. Нет обвиняемого, нет и трибунала. Наша Дума, в лице Грызлова, объявила о вмешательстве в дело и завтра вынесет какой-то вердикт. Как всегда, Дума вмешивается задним числом. Если бы раньше проявили твердость, то, может быть, трагедии и не произошло.

Уехал на работу рано утром, потому что решил устроить утренник для кафедральных женщин и там же отметить выход в свет сборника «Ах, заграница, заграница…». Из старых своих запасов вынул бутылку «Хеннеси», а в магазине у метро купил два больших лимбургских пирога с вишней и фрукты. Поэтому утро провели очень возвышенно и весело, все по очереди заходили, и состоялись очень милые, как я люблю, разговоры.

Поговорил с Романом Мурашковским, обедал, немножко сплетничал с оробевшим внезапно институтом, рассылал рефераты, потом приходила дама из издательства «Порог», практически от Александра Потемкина. В этом году он проводит конкурс «Эврика» для молодежи. Обратил внимание, что списки и жюри и номинантов составлены довольно объективно. Естественно, везде и как всегда Лева Аннинский. В этом списке проголосовал за своих: Олега Зоберна и Сергея Шаргунова по прозе, за Марину Струкову по поэзии и за Лену Нестерину по детской литературе. Ответил на письмо Илоны.

Провел семинар по рассказу Анны Казаченко. Все согласились со мною, что рассказ хорош и обладает столь редкой для нашего семинара законченной глубиной.

15 марта, среда. В три часа состоялась защита дипломов. Оказалось, что диплом Олега Цыбулько — которого пять лет шпыняли, а занимался этим очень умный деканат, шпыняли как ставленника Тычинина и спортсмена, который, дескать, занимает место какой-нибудь чистенькой девочки или интеллигентного мальчика, — так вот, диплом у него рассудочный, жесткий, местами фантастический. «Небо моего детство», но с подзаголовком — «очерки ада». А.М. Туркову все это нравится меньше, чем мне, поэтому Олег получил «диплом защищен успешно», а не «с отличием». Но я сторонник литературы, где все завязано в один узел, познавательное, философское, нравственное и сегодняшнее. Правда, все дипломы я просмотрел лишь во время заседания комиссии. Вот первый рассказ. Идет описание ада с его трубопроводами, печами, чертями, автокарами, которые сгребают грешников. В конце рассказа жалоба чертей, что, дескать, очень много работы, ад не приспособлен к сегодняшнему многолюдству, поэтому просьба к высшим силам: будьте милосердны, не за каждый проступок бросайте людей в ад, кое-что людям надо прощать. Этот диплом я возьму домой и обязательно прочту. Пока у меня сложилось ощущение, что из этого парня обязательно вырастет очень серьезный и необычный писатель со своей эстетикой.

Первая схватка разгорелась вокруг диплома Д.Г. Тагиль («Сезоны вождя…»), ученицы А.И. Приставкина. Это, как в один голос утверждали в своих представлениях и рецензиях Приставкин и Рекемчук, некий литературный абсурдизм. Линия одного из рассказов — пропало тело Ленина, и всякая крутня вокруг этого. Мне показалось, что абсурдизм идет не от специфического видения выпускницей абсурда в нашей жизни. Часто абсурдом называют то, чего не могут или не хотят понять. И вообще это копание в модных покойниках меня очень раздражило. Александр Евсеевич при этом еще и развел здесь теорию, выведя эксперименты Тагиль чуть ли не из традиции Свифта и Рабле. Перед этим Василевский, коротко анализируя стихи Постоянцевой, произнес очень точную фразу: «легко писать стихи о том, что уже было в поэзии и трудно выделить что-то новое из сегодняшнего городского шума». Эта фраза стала опорной в моем выступлении. Дальше я перешел на уже готовые смысловые блоки Свифта и Дефо, на анализ абсурда, как некой литературной невнятицы. А дальше вспомнил, как во время посещения Каирского музея, совершенно сознательно не пошел смотреть целое отделение «мумий». Для меня — это сокровенное, это не забава, «это» было когда-то таким же, как и я, человеком. Я говорил о брезгливости, которая у меня появлялась, когда в советское время писали о вскрытии рак со святыми мощами. Сейчас, многие идут по протоптанным массовой прессой тропам. Это уже говорил Андрей Михайлович, он также сказал, что Есин буквально снял у него с языка «ленинский пассаж» и мысль об абсурде. Потом, когда остались вдвоем, А.М. добавил к своему впечатлению: студентка — «абсурдистка» просто хотела своими политическими наработками понравиться руководителю диплома.

Вторая схватка — по огромному диплому Кристины Выборновой. Большое количество претензий. В ее вступительном слове — демонстрация триумфов студентки на всех этапах жизни. Очень я не люблю таких вот девочек, начинающих, чуть ли не с пяти лет, свое победное шествие по литературе. Здесь больше спеси, нежели таланта, и еще попытка продавить признание коммерческого направления в литературе, добиться его равноправия в наших аудиториях. С обширными цитатами из классиков и древних и новых философов выступал А.П. Торопцев. По нему чувствовалось, что много лет он пытался, но так и не смог справиться с очень своенравной, а может быть, и не очень здоровой Выборновой. Но и мы ее не убедили, и даже явно слабые, по общему мнению, куски из ее работы не потревожили ее пребывания на олимпийском пьедестале, куда она преждевременно взгромоздилась.

Слушая наших мастеров, которые представляли отдельные работы, я начинал делить их на тех, кто понимает, в каком они находятся возрасте и следят за собой, и тех, кто этого не видит и довольствуется своей догматической манерой 60-х или даже 50-х годов. Каждый раз я удивляюсь А.М. Туркову: его такту, умению перевести почти любую ситуацию в приемлемую форму.

Сегодня же Лева Скорцов подарил мне «Большой толковый словарь правильной русской речи». Огромная книга, не меньшая, чем словарь Ожегова, более тысячи страниц. Наверху его фамилия — Л.И. Скворцов, возможно, со временем будут говорить «Скорцовский словарь». Особенно пока не разбирался, но, кажется, это довольно интересно: здесь приведены варианты, объяснения, примеры. Главное, это сегодняшняя жизнь языка. Я сразу же сговорился с Колпаковым, что, наверно, стану о словаре писать в газету. Посмотрим. Книга снабжена занятным посвящением, которое я привожу. Я отношусь ко всему этому сложно.

«Сергею Николаевичу Есину — другу от автора. Дорогой Сережа! Я уже говорил, а теперь и напишу: 80 % этой книги — твоя заслуга (что делал мне поблажки для работы). Спасибо тебе. И еще:

Я думаю, сказать не будет лишним,

Дополнив стих Высоцкого своим:

Не стыдно нам предстать перед Всевышним,

Нам есть, чем отчитаться перед Ним.

Верь в это. Твой Л.Скворцов. Март 2006».

Повторяю, ко всей этой надписи у меня сложное чувство. Что-то в нашей дружбе пропало, осталось только уважение к воспоминаниям, но нет к ним любви. Мог бы, например, и в словаре помянуть и меня, и Литературный институт, сидя в котором, с «поблажками» эти 80 процентов работы выполнил. Но кое-что, идя на эти поблажки, не дописал для себя я.

Набросал и отослал письмо Марку Авербуху. Мне хотелось бы писать ему чаще, но, может быть, он охладел к нашей переписке?

Дорогой Марк!

Только что вернулся из Гатчины — хотя мою жизнь Вы, наверное, знаете и так — и обратил внимание на то, что это знают и мои читатели. Итак, только что вернулся, проведя очередной Фестиваль «Литература и кино». Жизнь, конечно, меняется, и вместе с нею меняется искусство. Мне кажется, что оно стало наконец-то серьезнее — серьезнее становятся проблемы искусства. Гран-при со всеми анёрами мы присудили Станиславу Говорухину за его фильм по роману Дудинцева «Не хлебом единым». Когда я смотрел этот фильм в первый раз, я ощущал какое-то предубеждение, но оно рассеялось, и я понял, что картина замечательная. В конце есть огромная игровая цитата из Солженицына. Герой попадает в какую-то иную «шарашку». Второе сильное впечатление — это фильм московского эстета и сноба Рустама Хамдамова, называется он так же, как известная книжка Лаури-Вольпи — «Вокальные параллели». Практически, это концерт старух — казашек и киргизок, народных артисток СССР, которые в свое время пели и в Ла-Скала, и в Метрополитен-опера, а теперь стали опять казашками и киргизками, сидят в своих юртах и под мелодии фонограмм вспоминают успехи молодости. В фильме очень силен какой-то сочувствующий элемент, и мне это понравилось. Все остальное — как бы гарнир — это фильм о режиссере Аскольдове, поставившем одну-единственную картину «Комиссар» и опять на 20 лет замолчавшем… это фильм о Булгакове времен «Батума». Здесь любопытны некие кагебэшные подробности: всё ведь было не так просто и с Еленой Сергеевной, и с ее сестрой Бакшанской, с их отношениями с органами. Любопытны литературные свидетельства о персоналиях — например, что Аскольдов был референтом у Е.А. Фурцевой (как поворачивается жизнь!), а Булгаков отплясывал во фраке в американском посольстве, в то время как многие его товарищи были отправлены в тюрьму — вот ведь для чего надо было вступать в переписку с вождем.

Пропускаю Ваши очень интересные соображения в письме ко мне — это особый разговор, чуть позже.

Теперь по делам. Пожалуй, с грантом я лично уже определился. Довольно случайно ко мне попала работа, я ее представлял нашей Государственной аттестационной комиссии, ее написала наша студентка Лена Георгиевская, полоумная и плохо себя ведущая девочка, уже давно учившаяся в институте. Это совершенно цельное и ясное произведение, кстати, на еврейскую тему. Но абсолютно не это, дорогой Марк, подвигнуло меня остановиться на ней. В какой-то мере эта работа — некая мистификация, и мне показалось даже, что, может быть, мне подсунули какого-нибудь старого писателя из русскоговорящих еврейских классиков — типа Шолом-Алейхема или Переца. Я много размышлял по этому поводу. К этому произведению приложены еще две довольно просторных статьи — о жизни и о времени. Но все это предварительные наметки. Самое же главное — есть, кого премировать, если Вы по-прежнему готовы тянуть на себе бремя своей неуёмной щедрости.

«Дневники» — за мной, а также вышедшая книжка «Ах, заграница, заграница…», в которой два моих романа — «Марбург» и «Хургада».

Очень расстроился за Соню — желаю ей прежней бодрости и прежнего невероятного её обаяния. Крепко жму руку.

Всегда Ваш — Сергей ЕСИН.

Вечером был на банкете, где раздавали ордена «Возрождения России». Почти сплошь это были банки и строительные компании. Должна была приехать Т.В. Доронина, но прислала со мной благодарственное письмо, и слава Богу, что не была, это не совсем ее общество, хотя банкир для театра, конечно, может быть очень полезен. Орден получил О.П. Табаков, который сказал при этом замечательную фразу «Если дети тебя не ругают, значит, жизнь ты прожил не совсем плохо».

Витя рассказал, что Владимир Ефимович сказал шоферам, чтобы помогали мне с машиной только с его разрешения. Так и вижу его, потирающего руки: ты, дескать, когда ходил в начальниках, корил меня за то, что я слаб как инженер, за неумение работать с людьми и за кое-что другое, а я умею, и ты это восчувствуешь на себе. Ну, чисто зощенковский электромонтер: ежели, мол, ты настоящий тенор, так попробуй попеть, когда я рубильник отключу. Я-то спою!..

Милошевича похоронили на родине, гроб с его телом встречали толпы народа. Наша Дума даже не встала в память об этом человеке и общественном деятеле.

16 марта, четверг. Утром ел гречневую кашу с жареным луком. Я вообще-то не знаю — пощусь я или не пощусь. Полагаю, что дело не в диете — что есть и чего не есть, — а чтобы каждый раз думать о том, что произошло 2000 лет тому назад, и каждый раз стараться сопоставить свою судьбу с той судьбой великой. Может быть, это небольшое ограничение в еде и сделано для того, чтобы мы вспоминали о тех событиях и еще раз заглядывали в себя. Стараюсь все это делать без какой-либо аффектации. Вечером, на московском приеме, ел какую-то рыбу, но от мяса, если есть возможность, отказываюсь. Хорошо помню, как единожды, в Кремлевском соборе, когда я причащался у Патриарха, меня спросили: а мяса с утра не ел?

Вместе с гречневой кашей поглощал большую телепередачу — видимо, повтор — о Якове Свердлове. Я стараюсь не очень впускать в себя тенденциозные рассуждения о кровожадности советских вождей. Но боюсь, эта передача достаточно основательно свидетельствовала, что, кроме жажды власти, было еще и явное стремление определенной национальной группы получить Россию в употребление. Всегда с брезгливостью относился к таким мыслям, когда они у меня появлялись. Но вот что оказалось: у председателя ВЦИКа оказался сейф, в котором, кроме чистых бланков паспортов, драгоценностей, было еще почти 100 килограммов золота. Передача утверждала, что именно Свердлов начал мясорубку террора в России. Во имя объективности готов поспорить — не думаю, чтобы он это придумал сам, полагаю, что весь рисунок списан с Французской революции и не последнюю роль здесь сыграла книжка Карлейля. Попутно рассказали о брате Свердлова, Зиновии, который был усыновлен Горьким и стал его секретарем, потом — французским легионером, а затем иностранным советником при адмирале Колчаке в Сибири, и о сыне Свердлова, которым стал непримиримым советским следователем в «кремлевских» делах. Немного занимался романом, во вторую главу которого включил два эпизода: один, связанный с Андреем Платоновым, а второй — с головой Гоголя. Эти места долго не шли, но вдруг в гоголевском эпизоде был найден счастливый ход — это диалог бывшего ректора В.Ф.Пименова и бывшего профессора Литинститута В.Г.Лидина. Одна сторона материала есть, есть даже кое-какие воспоминания, связанные с закрытием Камерного театра. А вот сейчас приходят новые соображения — Камерный театр нам не только сосед, но у нас общий подвал: не перестукиваются ли персонажи через стену? Но о «гоголевском» эпизоде у Лидина есть только неофициальные рассказы. Сами воспоминания, приглаженного и реабилитирующего характера, находятся в 3–4 номерах «Российского архива» за 1991 год. Я уже много писал о том, что всё у меня идет «в руку». Теперь расскажу, как иногда выстраиваются так называемые «случайности».

У Надежды Васильевны Барановой, замечательной женщины — которой все мы многим обязаны, в первую очередь за ее добросовестную работу и знание дела — умер муж, когда-то работавший в институте шофером. Естественно, ей оказали материальную помощь, но и я сам, после очень небольших колебаний, дал от себя некую сумму. Говорю об этом не для того, чтобы выставить себя благотворителем, а чтобы еще раз показать, как кто-то всё время как бы наблюдает за мной и, аккомпанируя, помогает в делах. Не успел я отдать эти деньги, через Светлану Михайловну, Н.В. Барановой, как раздался телефонный звонок: вместе с Шолоховской медалью Литфонд России предлагает мне еще денежное вознаграждение в размере, вдвое большем, чем то, что я вручил вдове. Но и на этом цепь совпадений не заканчивается. Днем поехал в фонд на Гоголевский бульвар, рядом с ним находится Фонд культуры, и вот своей, какой-то не очень формализованной, знающей, что хранить, а что выбрасывать, памятью вспоминаю об Алексее Налепине, который работает там и собирает, том за томом, «Российский архив». И опять счастливое обстоятельство: встречаю возле стойки с охраной знакомого поэта-песенника Леонидова, и он мне сообщает, что необходимый том можно тут же получить. Что бы всё это означало, только ли случайность или некое общее руководство? В Белграде толпа народа собирается на похороны Милошевича. Дума не посылает своей официальной делегации, едут представители от отдельных партий. Вот эта двойственность, «никакая» позиция Думы вызывает у меня нехорошее чувство.

И последнее. В институт пришло письмишко из министерства культуры России. С чувством глубокого удовлетворения я его привожу.

Уважаемый Сергей Николаевич,

Министерство культуры и массовых коммуникаций Российской Федерации сообщает Вам, что Вы являетесь членом коллегии Министерства и Экспертного совета по государственным наградам и почетным званиям при Минкультуры России. Необходимые поправки, связанные с изменением вашей должности, внесены в соответствующие документы.

Директор Административно-правового департамента А.С.Локтионов.

Что это означает? Ну, в свое время я как нормальный человек послал в министерство письмо о том, что у меня изменился статус: если вам нужен известный писатель, вы можете меня в коллегии оставить, а если лишь ректор — вы можете ввести другого (хотя до меня писателя в коллегии министерства не было). Ответ Минкультуры мне показался достаточно благородным. Спасибо и Саше Локтионову и министру Соколову.

17 марта, пятница. Сначала возьмусь за газеты, вернее за вырезки, которые давно у меня хранятся. Во-первых, «Новые известия», которые поместили большое интервью с Соней Рома. Конечно, хорошо иметь таких родителей, которые готовы помочь тебе с твоим имиджем, но надо сказать, что и дети часто у таких родителей оказываются много и точно понимающими. В своем интервью Соня не только говорила о себе и своей поэзии, но и говорила интересно. В частности, о том, что, оказавшись девочкой в Америке среди не самых тактичных детей, дразнящих ее за ошибки в языке «русской свиньей», она для себя решила, что уж этот-то язык, на котором они и дразнятся и плохо говорят, она станет знать лучше их. «Пришлось полюбить английский». Ее американские премии в этом смысле о многом говорят. Но я ведь к тому, как эта девочка умеет не «тянуть на себя» одеяло. Впрочем, и о себе любимом, тоже. Фрагмент интервью.

«А как вы оцениваете работу переводчика Сергея Арутюнова?

— Я считаю, что он хороший. Переводчику ведь очень трудно попасть в настроение автора. У моих стихов определенная рифма, звук, тон. И мне кажется, Сергей поймал это. Мне бы очень хотелось, чтобы мои пьесы тоже были переведены на русский. Пока никто не предлагает. Этот сборник стихов предложил издать Есин (до недавнего времени — ректор Литературного института. — «НН»).

И из всех аспирантур вы выбрали аспирантуру Литературного института, где сейчас учитесь. Почему? — Потому что Сергей Николаевич Есин — человек, который взял и поймал меня. Я такой человек, если меня не схватить в какой-то момент, то буду писать себе, и только в стол. Очень уважаю Литературный институт, и очень благодарна ему за то, что мне дали шанс. Ведь я американка и не все так просто. Сергей Николаевич не стесняется, например, давать призы нерусскому человеку, и это очень здорово. Мне очень важно, что меня здесь, в России, поддерживают. Когда меня поддерживают, я готова плыть, бежать, но быть там, где меня приветствуют. Мне это очень нужно, как и любому художнику».

Сюда же, дабы создать ощущение парности, впечатываю другую цитату, уже из вчерашнего «Труда». Это небольшая статья Толи Стародубца, который описывает ситуацию на Национальной выставке-ярмарке «Книги России». Вот она: «Веселую церемонию вручения антипремии «Абзац» устроители вынесли на главную сцену ярмарки. В номинации «Худшая редактура» «победила» книга Юлии Латыниной «Джаханнам, или До встречи в аду», где встречаются такие, например, перлы: «Из самолета вывалился трап, как язык из задницы собаки». Три соображения посетили меня, когда я увидел этот пассаж в газете: во-первых, Юлия Латынина выпускница Литинститута, во-вторых, наверное, нельзя быть одинаково успешной во всем, а младшая Латынина очень умная молодая дама и прекрасный аналитик нашей экономики, в-третьих, я всегда чувствовал, что ко мне плохо относилась ее мать. Достаточно вспомнить статью в старой «Литгазете» о моей повести «Стоящая в дверях».

Худшей, по мнению экспертов, книгой ярмарки оказалась книга старшего Безрукова, по которой был снят ужасный сериал про Есенина.

Пришлось рано ехать на работу. Отослал через Евгению Александровну несколько экземпляров реферата: Н.Н. Скатову, С.Н. Филюшкиной, Л.В. Павловой, В.К. Харченко, Лене Быкову в Екатеринбург, весь день по мелочам суетился, а в пятом часу начал семинар с приставкинской молодежью. У него очень милые и не без таланта девочки, обидно, что плохо ориентированные и без ощущения первичности языка. Разбирали два очень разных рассказа Аллы Дубинской из Обнинска. Один — «Предсказание», в котором киты выбрасываются на берега Балтийского моря, а другой — «Разговор», о молодом человеке и девушке, ведущих бесконечные телефонные разговоры. Он, не любя ее, никак не может «отпустить» свою партнершу. Все, что можно, я объяснил, показал небрежности и неточности языка. Моя теория состоит в следующем: студент должен всему научиться сам, обязанность мастера в меру собственных сил показать студенту его ошибки.

Вечером в честь сорокалетия творческой деятельности Владислава Пьявко в центре Павла Слободкина, в моем любимейшем московском зале, состоялся концерт. В.П. пел под аккомпанемент Аркадия Севидова. Сама по себе встреча этих двух выдающихся мастеров знаменательна. Голос, конечно, не тот, что на «молодых» дисках певца, но тонкое наслаждение доставляли фразировка, акценты, наполненность содержания. Мне очень нравится и отвага мастера — любые ноты хватает дерзко и отчаянно. В программе были Чайковский, Рахманинов и Свиридов. Когда слушал романсы Чайковского, особенно на слова Апухтина, отчетливо представлял, кому и по какому случаю романсы были написаны, по крайней мере, какого сорта переживания легли в их основу. Переживания все равны. Как обычно, в концерт Фонда Ирины Архиповой включена инструментальная музыка. Севидов играет очень не сентиментально, более мужественно и отважнее, чем Петров. Меня всегда поражает то, что вся диалектика заключена в одном человеческом сердце. Невероятно сильное впечатление произвели Элегия и скерцо из Трио ля минор. Три замечательные молодые девушки. Мне кажется, музыка Свиридова только начинает восхождение, захват вершин, сердце самой широкой публики.

Во время концерта была опасность, что крышка рояля может обломиться от массы букетов, которые Владислав Пьявко изобретательно укладывал рядочками.

На обратном пути у метро закусил в «Макональдсе» жареной картошкой. На концерт умышленно не поехал на своей машине. В.Е. — ах, уж эти сомнительные Ефимычи — сказал шоферам, чтобы они не возились с моей машиной, ну вот я и ответил ему некоторым неудобством: теперь машину вызываю.

18 марта, суббота. Утром рано ездил в «Метро» за продуктами. Серьезно готовлюсь к дню рождения В.С. У нее с этим связано какое-то суеверие. Занимался хозяйством. К завтрашнему дню у меня уже готов традиционный фаршированный судак, посолил по новому рецепту, с водкой и лимонным соком, целую семгу, которую купил в прошлое воскресенье на рынке в Теплом Стане. Но работы еще целый воз: главное, это разобрать обеденный стол, на котором рукописи, компьютер, черновики и письма. В перерывах читал рукопись Бориса Сумашедова об Арсеньеве, знаменитом ученом-путешественнике. По мотивам книги Арсенбева «Дерсу Узала» в свое время Куросава снял фильм. Рукопись по-своему хороша, пока Боря не ищет новых, как ему кажется, ходов, эффектных постмодернистских положений. Пока все движется традиционно и предельно просто, то неплохо. Именно в таком устаревшем виде рукопись и могла бы увидеть свет. Но, наверное, не выйдет, потому что время, когда подобные рукописи становились книгами, прошло. Вот если бы Арсеньев был трансвеститом или серийным убийцей…

Опять приходится возвращаться к нашему фестивалю. Прочел полосу в «Культуре» о Гатчине. Полоса еще раз подтвердила мои собственные размышления — фестиваль превращается в некую групповую кинотусовку, все дальше уходящую от чистого соревнования. Светлана Хохрякова, ученица Инны Люциановны, в искусстве не одарена и относится ко всему, что там происходит, с хищной прожорливостью обычной тусовщицы. Впрочем, я об этом писал.

Попала мне в руки и «Экспресс-газета». Собственно говоря, я ее впервые читаю. Вот заголовки из нее: «Елену Темникову соблазнил карлик», «Светлана Сурганова облысела от рака», «Бари Алибасов вставил в член кольцо»… В таком же духе описан и кинофестиваль. У фотографий такие подписи: «Ложе любви. Аркадий Инин настоятельно уговаривал Ларису Кудрявцеву испытать прочность гостиничной кровати». Под фотографией Кирилла Лаврова: «Народный артист платит костюмерше Насте по сто евро в день». В качестве аннотации ко всей этой переперченной солянке с фотографиями и текстами: «В кулуарах Гатчинского фестиваля «Литература и кино», который завершился на прошлой неделе, прозвучало много признаний». Оказывается, с некоторых пор Виктор Сухоруков боится выключать свет, когда остается с женщиной наедине, писатель Сергей Есин возбуждается от вида дамских ножек в чулочках, Наталья Гвоздикова пожаловалась, что Евг. Жариков поднимает колбасу с пола и ест. Я сомневаюсь, нужно ли нам приглашать на фестиваль журналистов подобных изданий. С другой стороны, что бы они ни писали, теперь о фестивале хотя бы знают все.

Попутно об истории с женскими чулочками. Шла пресс-конференция, я говорил, что в то время, когда наше телевидение полно самых экстравагантных сцен, нас заставляют видеть то амплитуду, вверх вниз, лопаток героя, то быстро виляющую из стороны в сторону его задницу, или героиню, восседающую на партнере верхом, как амазонка, в фильме Говорухина ничего подобного нет. В нем лишь милая молодая женщина утром, тихо и скромно, надевает на ногу чулок — и в этом «обнажении» больше эротики и страсти, чем во всех телевизионных похабных картинках, вместе взятых.

19 марта, воскресенье. Я не уверен, что в следующем году мы не отметим день рождения В.С. в каком-нибудь ресторане — уже не остается сил приводить в порядок квартиру, а мне еще надо перетаскивать огромное количество рукописей и книг из большой комнаты в кабинет. В общем, началось все с самого утра и к двум часам, мы с Витей только всё закончили, и если бы не он, я бы просто рухнул под объемом уже этой, предварительной, работы. В то время как Витя методично чистил кухню, я накрывал на стол. Незадолго до того, как начали собираться гости, у меня возник психоз: не хватит закусок, я побежал в магазин и принес еще по 700 граммов осетрины, семги и ветчины, и все это к фаршированному судаку, салатам, овощам, грибам, селедке… Но зато и повеселились мы замечательно! Пришли Толик с Людой, Лёня с Ирой, а вечером и С.П., после театра, где он был с сыном. Пили только шампанское, народ ослабел — к водке и коньяку никто не притронулся. А самое главное, возник какой-то светлый, интересный разговор об искусстве; Валя, как всегда, ушла в воспоминания об Африке, Мадагаскаре, Лондоне… Лёня принес ей в подарок видеоплейер.

Все закончилось довольно рано, и я занялся уборкой, размышляя о двух грянувших в мире событиях. Во-первых, демонстрация молодежи в Париже. Когда-то, в 67-м году, еще не ушел с поста де Голль, я был в Париже и видел нечто подобное. И вот теперь я подумал: как повезло нашему правительству и лично господину Путину, что у нашего народа и нашего студенчества совершенно иной менталитет. Мы настолько уже не верим во власть, что с ней и не боремся, а возникни в России ситуация, схожая с французской, — зная наш коллективизм, стремительную вовлекаемость толпы, вполне можно было бы ожидать конца режима. Казалось бы, видя повсеместно огромное количество нестыковок, нарушений, трагедий, бюрократических беспорядков, можно ожидать самого страшного, что раскачает любую лодку. И из последних событий такого рода — авария в метро: устанавливая на какой-то улице рекламные столбы, рабочие проткнули сваей туннель метро, и столб пробил крышу проходившего внизу поезда. Такое ощущение, что вокруг царит беззаконие, опирающееся на бесконтрольность, что эти обширные новостройки, с огромными элитными домами и супермаркетами — декорация, которая может рухнуть в любую минуту. Воистину — эра Нодара Кончели.

20 марта, понедельник. Какое счастье не каждый день ходить на работу! Утром с чувством глубокого удовлетворения сообщил по телефону Влад. Ефимовичу, что во вторник к девяти часам мне нужна машина, чтобы ехать в министерство. После этого расставлял на место вымытую вчера посуду, ходил в Штокман за ботинками, несколько раз ел то рыбу, то салат, а в перерывах между этими полуделами занимался рукописями и романом. Пишу сцену с вскрытием могилы Гоголя.

Ездил на проспект Вернадского к Леве Аннинскому за книгой об Яр-Кравченко. В веренице предательств интеллигенцией друг друга здесь особо невинная страница. Книга только что вышла, в ней переписка еще мальчика-художника и Николая Клюева, крупнейшего русского поэта, автора знаменитой поэмы «Погорельщина».

У Левы меня поили чаем, у них прелестный трех-четырехлетний внук Денис. Много разговаривали о кино. В частности, о нашем гатчинском фестивале. Я говорил о том, что делается за кулисами фестиваля «Литература и кино». Мне кажется, все это не случайность, а есть инициатор — Света Хохрякова. Валя во многое просто не вникает, она человек внушаемый, а Генриетта Карповна не всегда понимает, что происходит. Наш фестиваль создан для того, чтобы оживить влияние литературы на кино, а не для того, чтобы обслуживать кого-либо из кинодеятелей и групповые привязанности отдельных членов отборочной комиссии. В разговоре с Левой я назвал три картины, которые никакого отношения к теме фестиваля не имеют. Во-первых, это не фильм, а скорее большая телепередача о Елене Медведевой, во-вторых, это фильм об Аскольдове, довольно далекий от литературы, в-третьих это, конечно, фильм Огородникова, вообще никак с литературой не связанный.

После кино стали говорить о литературе, о правых и левых, о сборе материала и письме. Опять я был поражен тем, какие общие у разных писателей методы работы: заглянуть вечером в последнюю страничку работы, прочертить в голове завтрашний материал — и к утру все созреет. Лева говорил и о горизонте воображения. Мы совершенно одинаково собираем материал, сначала обчитываем все комментарии и лишь на последней стадии читаем основные тексты.

Вечером Витя показал свою зачетную книжку: последнее его достижение — он сдал зачет по философии. И он, сельский парнишка, конечно, молодец, а в институте, насколько я понимаю, приличная халтура.

Звонил С.В. Степашин, благодарил меня за книгу. Вот тут и начинаешь примиряться с властью. Я уже давно подметил, что у Степашина есть одна чисто русская и очень «моя» черта: стремление все время что-то узнавать и учиться.

21 марта, вторник. Утром наконец-то состоялась коллегия Агентства по надзору за образованием, которая должна утвердить БНТ в должности ректора. В этом зале я был только единожды, когда встречался с В.Г. Кинелёвым, тогда же сразу решилось, что делать с институтом. Собственно говоря, после Кинелёва и не было министра или даже замминистра, с которым можно было бы обсудить вопросы маленького вуза. Сейчас всё утонуло в слове р е ф о р м а, в проформе, в соблюдении четкого чиновничьего ранжира. Зал изменился, и мне, по сравнению с порядком в Минкульте, показалось все довольно смешным: по бокам идут столики для внемлющих чиновников, три или четыре ряда стульев в конце зала — для зрителей, а на столе коллегии, как в Совмине, стоят индивидуальные экраны компьютеров. За столом сидела, кажется, та самая дама с армянской фамилией, с которой я переписывался. Она все-таки пока выиграла, в роли ректора меня уже нет. Мы обменялись понимающими взглядами. Я подумал, если она хоть что-нибудь скажет, она пропала, тогда я тоже кое-что скажу, и так, как они не любят. Народа, кроме самих членов коллегии, почти никого не было, дама промолчала, я оставил свои заготовленные фразы для дневника. Это психология все же бывшего ректора: скоро лицензирование, не надо портить отношение с агентством.

Начали с кадрового вопроса, и после я довольно быстро ушел. Сначала речь шла о Петрозаводском университете, где произошли безальтернативные выборы и были мизерные проценты «против», утвердили нового ректоpa. Уже у этого нового спросили об атмосфере в вузе. И вот вызвали БНТ. По своей интеллигентной привычке, Б.Н. заговорил тихим голосом, и его сразу же попросили говорить громче. Но перед этим прочли весь послужной его список. Новый ректор сделал очень крутую карьеру от переводчика в министерстве рыбного хозяйства до ректора. Самое для Литинститута неловкое — это 6 претендентов, каждый из которых назван был по имени, включая не явившегося на собрание А.В. Дьяченко. Ах, эти решительные бывшие военные! В строку поставили отсутствовавшего Дьяченко и довольно стыдный расклад голосов: один — за Бояринова, три — за Сегеня. Для посторонних, в отличие от меня не очень ощущающих природу вуза с поразительными амбициями преподавателей, это всё показалось диким. У БНТ спросили: какие сейчас решаются вопросы, и он очень тактично сказал, что прорабатываются вопросы конфиденциального характера, и это, насколько я понял, вопросы кадровые. Всё это справедливо и необходимо. Важно лишь одно: не победит ли в институте самая ничтожная, формально-бюрократическая линия? Впрочем, это линия самая легкая, потому что творчество — не только импульсивные, интуитивные решения, которые, по сути дела, всегда точны, но и ответственность, просчитанность контраргументов. До сих пор держу в памяти слова Алексея Лисунова относительно педагогического школьного направления образования у нас в институте.

После утверждения БНТ подняли меня и подарили в роскошном футляре письменный, с золотой авторучкой и часами, прибор, который сейчас стоит на моем столе на кафедре. Дали и грамоту, уже как заведующему кафедрой, за большую и плодотворную работу по воспитанию кадров и за успешное литературное творчество — я обрадовался, как точна формулировка! Поднесли мне и цветы, которые я тут же передарил несчастной, сломленной своим бюрократическим имиджем Акимкиной, и попросил слова. Я поблагодарил министерство и агентство за то, что за 13 лет моего ректорства они нашему вузу не мешали. Это позволило ему подняться от ведомственной принадлежности Союзу писателей до вуза всероссийского, обладающего высоким имиджем творческого и престижного характера. Я также сказал, что в свое время возникала альтернатива: пойти под крыло министерства культуры или министерства образования, и я рад, что сделан был правильный выбор.

На семинаре обсуждали рассказ Оксаны Гордеевой из Иркутска «Выходила девка замуж». Рассказ очень хорош, а главное, с каким-то не известным в институте языком. Написавший очень тонкую рецензию Роман Подлесских отметил: «Рассказ совершенно невозможно свести к сюжету, думается, что сюжет здесь играет вспомогательную роль и характеры, которые в рассказе только наметились, не слишком важны для автора… Рассказ Оксаны Гордеевой — это пространство слова. Пространство речи и есть главный герой повествования». А я почему-то подумал, какое верное в свое время существовало правило: не брать в Литинститут студентов, не проработавших один-два года на производстве, без, так сказать, школы жизни. Не поэтому ли заочники у нас значительно сильнее наших милых мальчиков и девочек с дневного отделения?

22 марта, среда. У меня опять конвейер: утром час возился в спортзале, еле дотюхал домой, потом защита дипломов, потом семинар студенток Приставкина, с которыми мне буквально не о чём говорить, ими никто не занимается, и они, бултыхаясь в собственном болоте, пишут какое-то рукоделие.

Защита прошла быстро и очень удачно, защищались студенты Н.С. Евдокимова, он ходит трудно и у нас — последний год. Но как замечательно он работает. Хорошая, плотная сегодняшняя проза. До того как мне надо было идти на семинар, я просмотрел четверых, из них троим: М. Канарской, О. Кривцовой и Д. Заварову дал бы «с отличием», но дали только двум последним. А из прошлой даже не шестерки, а семерки мы «с отличием», кажется, не дали никому. В зале, когда возник вопрос, от чего зависит такая урожайность семинара, я ответил: от руководителя и в данном случае от того, что идут заочники. Но вот приставкинские-то заочнки не так хороши!

Вечером все в том же направлении новой ректорской программы развития духовности прошел «Восточно-европейский диван». Свои стихи читали Валех и Максим. Восток и Запад. На этот раз мне все не понравилось. Стихи Валеха однотонны по содержанию, они написаны по-русски, но как некий подстрочник, а стихи Максима стали надоедать однообразностью медитативной, как заклинание, формой и привычной уже созерцательностью.

Утром читал английский и пристрастно просматривал книгу об А. Яр-Кравченко и Н. Клюеве. Какой силы страсть возникает между поэтических строк, какие перипетии судеб! В новой «Литературке» очень неплохая статья В.С. Там же прочел еще и комментарий о фильмах «Полумгла» и «Сволочи» — в обоих, кстати, сценаристы не очень привычны. В одном — Кунин, который живет в Мюнхене, в другом — Болгарин, тоже не из Москвы. Оба, естественно, жаловались, что их не так поняли и исказили, но, на мой взгляд человека того времени, в обоих фильмах выразительная и легко играемая неправда. Ах, эта тонкая конъюнктура нашей интеллигенции, которая, конечно, свободна и вольна, но четко знает, о чем думает начальство. Я очень хорошо чувствую, что могла сделать советская власть, а чего не могла, есть уровень подлости, на которую она никогда бы не пошла. На картину «Сволочи» агентство Швыдкого дало 700 тысяч долларов.

23 марта, четверг. Еще в постели продолжал читать книгу «Последние кометы»: трагическая переписка и жизнь Анатолия Яр— Кравченко и Николая Клюева. Из этой переписки всплывает и поразительный, неизвестный мне поэт. При этом отчетливо читается огромное влияние, которое он оказал на С.А. Есенина. Здесь же виден и масштаб самого Есенина, на литературоведческих весах он, конечно, мельче автора знаменитой «Погорельщины».

В два тридцать в кабинете у БНТ собрали совещание по Дню открытых дверей. Предполагается самое формальное мероприятие: выступления ректора, заведующих кафедрами, и ответственного секретаря. Ведь это не консультация для решивших поступать, а акция по привлечению молодых ребят в институт. Наверное, так бы все и прошло, но Минералов предложил какие-то поэтические чтения, а у меня наготове был более широкий план: выставка книг преподавателей, «парад» наших лучших студентов, консультации «по углам» — проза, поэзия, драматургия, публицистика. Хорошо бы показать и студенческий «капустник», провести экскурсии по зданию и территории, а в конце всех накормить «бесплатным студенческим обедом». Все как бы согласились с моим прожектом, но заговорили о вертикали: выполнять-де его должна кафедра творчества. Как известно, так делал Иосиф Виссарионович: ты предложил, ты и отвечай.

Неожиданно слово взял Владимир Гусев и стал говорить, что после выборов все разболталось, это касается не только студентов, но и преподавателей, кое-кто из них даже на защиту стал являться подшофе. Я подбросил сюда давно тревожащий меня факт проживания таджиков с женами в столярке. Судя по телепередачам, большинство пожаров возникает именно из-за такого несанкционированного проживания. Это были не лучшие минуты для Марии Валерьевны и доблестного Ефимыча. Он, конечно, изобразит мой демарш как ответную месть за транспортные мне препоны, но если эта антипожарная озабоченность приведет к необходимым мерам, я не буду возражать и против такой его трактовки. БНТ в заключение много говорил на модную в России тему: о выстраивании в институте вертикали. Не идем ли мы навстречу педагогическому вузу.

Вечером я ездил в институт к Нелли Васильевне Мотрошиловой. Мы провели вместе несколько часов, посидели где-то в пиццерии, а самое главное, удивительно поговорили. Здесь было несколько тезисов, передать которые, не огрубляя, я не берусь. От веры в Бога до политического диссидентства. Я говорил о том чувстве брезгливости, которое всегда испытывал к самиздату, кухонным разговорам, всему тому, чем так гордились шестидесятники. Много говорили о таком сложном явлении современной жизни, как тусовка. Если раньше ее определяло много факторов, то теперь это все ближе к экономике. Чем ниже уровень людей, тем скорее и проще они соединяются в группы, нет основания для продолжительных рефлексий. Все это я, конечно, использую в своих работах. Говорили о слабой информированности сегодняшней жизни, это в информационный-то век!

По телевизору вечером — арест председателя городского собрания в регионе, уличенного во взятке за лоббирование повышения коммунальных услуг. Прозвучала сумма в 60 тысяч долларов, которая должна была быть разделена с подельщиками. Какие же с населения дерут поборы при таком размахе коррупции! На этом фоне рассуждения В.В. Путина о гигантских международных проектах с нефтью и газом кажутся менее величественными. Ой, дружок, наведи попервости порядок дома.

В.Е. отказал мне в машине для поездки на коллегию в Минкульт: надо везти Горшкова. Эта мелкая война меня веселит, хотя и отвлекает.

24 марта, пятница. Несколько дней назад раз пять или шесть дома срабатывала охранная сигнализация. Вчера вечером были мастера, которые сказали, что теперь надо заключать новый договор — не только на охрану квартиры, но и на ремонт и обслуживание сигнализации. Одновременно предложили купить новый прибор для обслуживания стоимостью в 5 тысяч рублей.

Как самый законопослушный гражданин утром я поехал в бюро. Все те же наглые обслуживающие дамы, все то же пренебрежение к клиентам. Там почти бунт, ни один человек не смог сразу заключить договор. Нужно несколько раз приезжать, получать счет на оплату, оплачивать его, потом ехать обратно. Представил себе, как подобное сделали бы в цивилизованной стране: сразу бы прислали по почте пакет документов с запиской, в которой бы все разъясняли. Судя по разговорам, милицейская охрана организовала для кормления еще некую фирму «Импульс», ей-то и делегировано техническое обслуживание. Не удивлюсь, если в этой фирме кормятся ближние родственники или любушки милицейских начальников. Страна буквально прогнивает от отсутствия цивилизованности, от воровства и коррупции.

Утром же говорил по телефону с Галиной Степановной Костровой: она едет в издательство, чтобы снять кое-какие вопросы. Галя рассказала о размолвке между Распутиным и Дорониной. Дело оказалось вот в чем. В МХТе у Табакова на малой, кажется, сцене прошел спектакль по повести Распутина «Живи и помни». Когда еще только об этом объявило телевидение, я подумал, что в согласии Распутина на спектакль в другом московском театре, а особенно не дружественном Т.В., есть какая-то этическая неувязка. Было время, когда в «Литгазете» десять лет подряд имя Распутина не употреблялось, и тем не менее в единственном из московских театров все это время была в репертуаре его пьеса. Как отнесется, подумал я тогда же, к этому Доронина? Формально она отнеслась отрицательно не к этому, а к тому, что в одном из интервью на вопрос относительно самой Дорониной в роли Настены Валентин Григорьевич ответил, что она эту роль никогда не играла. Запамятовал. Это не так, был телевизионный фильм, чуть ли не Эфросом еще поставленный. В общем, когда буквально в те же самые дни во МХАТе им. Горького был бенефис Стриженовой, или даже юбилейный спектакль, и все актеры и режиссеры, а значит и Доронина, выходили на поклон, и в том числе выходил автор, то на сцене рядом с Распутиным Т.В. не встала, а почти демонстративно отошла. Потом ее несколько раз не соединила с Распутиным, когда он хотел объясниться, Зинаида Ивановна. Все стало ясно, и причина, конечно, не в этой досадной устной «опечатке». У нас, у русских, особое отношение к неверности — слово «предательство» не употребляю. Нам всем эта неверность мстит. Помню, когда О.П. Табаков предложил мне в том же самом МХАТе поставить спектакль по «Имитатору», и я, согласившись вначале, потом ему отказал в пользу В. Фокина, то чем это закончилось? Спектакль не пошел нигде.

Днем был у П.А. Николаева, носил ему реферат. Петр Алексеевич со своей блестящей памятью по-прежнему ясен умом, недуг тянет его со стороны телесной. Ходит он плоховато, сил все меньше и меньше. Но все равно обещал приехать на мою защиту в Педагогическом университете. Разговаривать с ним мне так же приятно и легко, как и с Нелли Васильевной.

Теперь, если уж я взял очень высокую планку в вопросе о предательстве, то еще одна история. Вечером я должен был идти в театр на спектакль в камерной опере Покровского. Уже подошел к метро, как раздался телефонный звонок С.П.: ректор освободил его от обязанностей проректора. Случилось то, что я и предполагал: БНТ строит свою вертикаль — я не предвосхищаю событий, но, кажется, прекрасно понимаю и его характер, и его цели. Пожалуй, главное здесь в известной торопливости. Во-первых, новый ректор знает, что С.П. это «мой» человек и отчетливо понимает, что он, возможно, основной претендент на ту же должность на ближайших выборах. Во-вторых, тонкость в том, что на последних выборах С.П. «передал» именно ему, а не Стояновскому свои голоса, то есть попросил своих сторонников, в том числе и меня, голосовать за Тарасова. И я проголосовал. Я уже не говорю о том, что именно я первый, вызвав БНТ, предложил баллотироваться на должность ректора. Он еще две недели думал, но как теперь прибавилось решимости! И почему бы мне уже об этом не писать? Почему прежней решимости должно убавиться у нас? Я начинаю жалеть, что в последнем номере «Российского колокола» вычеркнул целый абзац. На освободившееся место берут неизвестного мне профессора Ужанкова из Лингвистического университета. Я довольно быстро высчитаю, с чем это связно.

Честно говоря, в театре Покровского ничего особенного не ожидал от сборного спектакля, связанного со столетним юбилеем Шостаковича. Думал, что это обычная «творческая» отписка: Шостакович как бы свой, будет, наверное, некая контаминация «Леди Макбет Мценского уезда». Но все оказалось по-другому. Правда, когда читал программку, сразу напрягся: первое отделение — Поэт и Власть; второе отделение — Поэт и Смерть. Меня в литературе и искусстве не привлекают символы, которые пишутся с большой буквы. Но оказалось всё интересным, а первое отделение — просто блестящим, Подобраны были к теме романсы на слова Микельанджело, потом пошла музыка восьмого квартета, её расцветили целым рядом очень интересных сценических придумок. Если говорить о сцене, то братья Вольские показали свое изощренное искусство: Виктор великолепно организовал сценическое пространство, которое дало невероятную свободу для воплощения режиссерского замысла, а Рафаил чрезвычайно красиво и «смыслово» всех одел. Если говорить о первом действии (сюда включен знаменитый цикл «Из еврейской народной поэзии»), то надо заметить, что крепко здесь же ударено и по «своим». Ели одна дочка уходит к еврейскому сапожнику, то другая становится красной боевой комиссаршей, и на сцене происходит какая-то тайная перекличка с комиссаршей из фильма Аскольдова. Но я обозначаю сюжет словами, а всё это надо еще слышать. Вообще, музыка дает поразительное пространство для замыслов и решения своих собственных проблем. Когда слушал Шостаковича, я уже предполагал, что возникнут некие идеи для второй главы моего романа. Так оно и получилось.

Что же касается второго акта, то он мне показался недостаточно убедительным. Кстати, забыл сказать, что в первом акте с невероятной силой и ощущением современности прозвучал «Раёк», ранее мною никогда не слышанный, я и не знал, что у Шостаковича есть такое сочинение. Оказалось, что в 1948 году, после всех решений партии и правительства в области искусства, он написал это удивительное сатирическое произведение и положил его в стол. Вот еще один урок для художника — главное писать, когда-нибудь твое сочинение выйдет на свет и пропоет свою песенку.

25–26 марта, суббота, воскресенье. Умышленно объединяю два эти дня, так как практически всю субботу просидел дома, читал работы студентов семинара, вступительные сочинения, почти закончил весь гоголевский эпизод во второй главе, даже прочитал его по телефону Б. Тихоненко. Тут же стали совещаться — стоит ли вводить в главу еще эпизод с Яр-Кравченко и Н. Клюевым. Боря высказал мнение, не будет ли пересолом «специфика» поэта, но ведь я коллекционирую трусость и подлость, а пример здесь очень силен. Скорее всего, я введу все же эпизод, так как давно убедился: советоваться хоть и надо, но делать следует, подчиняясь лишь своей интуиции. В общем, к концу субботы вторая глава была почти готова.

А вот воскресенье всё ушло на суету: был в институте, забрал подготовленные Л. Скворцовым заметки о его словаре и кассету, которую переслал мне Вульф, — о Дорониной (тоже заказ для «Литгазеты»), съездил к Юре Авдееву, хорошо поговорили, вернулся домой…

Человек все-таки удивительное существо, он хорошо и быстро ко всему привыкает, даже не привыкает, а скорее ассимилируется. В этих многочисленных поездках на метро я много читал. Полагаю, что скоро почти совсем откажусь от езды по городу на машине. Во-первых, не знаешь, куда ее поставить и даже сможешь ли пристроить у себя во дворе, когда вернешься. Такова московская ситуация, с этим у нас куда труднее, чем в Лондоне и Париже. Во-вторых, не хочется стоять в загазованных пробках, лучше ехать в метро и читать рукописи. Вот так за неделю я прочел великолепные работы двух студенток, и от этого совершенно поменялось мое мнение относительно скудных персонажей приставкинского семинара. Е. Котова в чем-то похожа на меня описанием невыносимости сегодняшнего быта и бытия. У И. Бритвиной молодежная среда, субботне-воскресное тусовочное времяпрепровождение и любвь. Всё здесь очень и очень непросто. Может быть, поэтому я перестаю читать современную литературу: для разведки действительности мне вполне хватает студенческих произведений.

Вечером опять обязательное путешествие в мир искусств — юбилей творческой деятельности композитора Олега Иванова, автора всем известной песни на слова А. Прокофьева: «И хлеба горбушку, и ту пополам…» В большом зале гостиницы «Россия», которую уже начали сносить, родилось ощущение, будто всплыла из давнего прошлого и повернулась как-то по-иному эстрада, обращенная не к тусовщикам, не к безумеющей от ритмов молодежи, которая не в состоянии в электрогрохоте запомнить и двух строк песни. В песнях Иванова все повернуто к людям, к народу, живущему на окраинах городов, в деревнях, занятому трудом и сохраняющему связь со своими тетками, дядьями и другими родичами, с природой. Мне неловко оперировать словами «русский дух», скорее я скажу — народным духом повеяло с эстрады. Олег сделал целый ряд новых вещей к этому вечеру. Великолепно пела Тамара Гвардцители, изумительно спел романс на слова Бальмонта «Как хороши, как свежи были розы» Иосиф Кобзон. Честно говоря, не думал, что эти стихи можно положить на музыку, но если два талантливых человека работают над вещью — всё получается. Прекрасно пел Валерий Золотухин — что-то на стихи Прасолова.

Первое отделение я сидел с цветами на коленях, потом передал их на сцене Олегу, сказав то, что думаю: за всем услышанным чувствуется большой и широкий музыкальный фундамент. В отличие от недавних здесь же концертов, не было ощущения возможного срыва — если кто-то не придет и не прозвучит один или два номера. Мелодичная музыка с уходом последних мастеров, видимо исчезнет, как и этот куб гостиницы «Россия»…

27 марта, понедельник. Спал плохо, утром встал раненько и на метро поехал в Минкульт, на коллегию по музеям-заповедникам. Прошло все быстро, за два часа, всё было бесспорно, идея — организация по России музеев-заповедников, от промышленных до природных, все как «в цивилизованных странах», как в Америке. Говорили умно, у всех было пожелание вовлечь в организацию этого дела иностранный капитал. Идея хороша, но что из этого получится? Министр, видимо, куда-то торопился, поэтому кроме выступлений самих «музейщиков», других араторов не было, дискуссии не получилось.

У меня были заготовки «новых» музеев — я выписал ряд писательских фамилий, от Яшина до Державина, которых в школе не проходят. Было ощущение, что имена были как бы перечислены мне по памяти очень культурными людьми. Но кто же будет ходить в эти музеи, каким образом на их посещаемость можно будет влиять, а, если они попадутся на глаза Сергею Кожугетовичу, что он скажет? Был смысл, во-первых, проверить необходимость этих музеев, во-вторых, — сделать программу-максимум и программу-минимум по их организации. Что касается охранных зон, то я вспомнил музей Лу Синя в Китае с «мемориальной улицей». Но улицей работящей. Здесь не только имение родителей и предков классика, но и ряды магазинов, лавок, харчевен… И тут невольно возник в памяти домик Каширина в Горьком — маленький, разваливающийся, стоящий возле огромного безобразного и нелепого восьмиэтажного блочного дома. Охранная зона… Наш мудрый и светлый образованный чиновник… Наш замечательный и неподкупный архитектор…

28 марта, вторник. Семинар, где разбирали рассказ Тумановой «Трёшка», к моему удивлению, прошел интересно и хорошо. На этот раз, по примеру Гали Седых, я назначил двух оппонентов. Оба хорошо подготовились и высказали точные замечания. Меня обжег собственный вывод: интеллектуальное созревание ребят в институте происходит быстрее, нежели художественное. Это опять старая проблема: слишком молодых берем на прозу. Если говорить о самой Тумановой, то как «конструктор» она сделала очень большой шаг вперед, еще колеблется и дрожит стиль, но и здесь за год, Бог даст, все наладится.

Потом разговаривал с девочками из семинара Приставкина. Похвалил рассказы Котовой и Бритвиной и решил обеих обсудить на своем очном семинаре. Всем поставил зачеты. Пришли слухи, что А.И. Приставкин после операции поправляется. Тем не менее, говорят, хочет отказаться от семинара, уже тяжело. В этом случае девочек, наверное, возьму к себе.

Вечером по телевидению показали передачу «Женщины Сталина». Смотрел ее не без брезгливости. Дети и внуки тех, кто перед Сталиным трепетал или лизал его сапоги, сейчас интересуются его личной жизнью. Меня, конечно, тоже удивило, что несколько женщин, с которыми он жил, были очень молоды, даже девочки, но я бы прожил без такой информации. А если покопаться в частной жизни сегодняшних вождей, какие там вскроются тайны? Удивило участие в передаче Ларисы Васильевой, обозначенной как писатель и историк. Ну, написала коммерческую книгу «Кремлевские жены», и уже историк?

29 марта, среда. Теперь уже правило: утром по средам хожу в спортзал. Шел, дышать было тяжело, пока занимался, все нормально, потом, в течение всего дня, опять ощущались какие-то трудности. Объявили: день полного солнечного затмение, — может быть все отсюда?

В институт — сегодня, как обычно по средам, шла защита дипломных работ — ехал вместе с А.М. Турковым, разговаривали о вчерашней сталинской передаче, ощущение сходное, чувство этической замусоренности. Такое же, как после публикации в «Литгазете» о праздновании юбилея Ф.Ф.Кузнецова: всех выступающих и всех приветствовавших его, плохо пишущего мэтра, ревниво перечислили. Телеграммы от президента свидетельствуют лишь о том, что президентский аппарат работает недостаточно квалифицированно. Сегодня же, кстати, Рекемчук подарил мне газету с маленьким интервью Тарасова. А.Е. смущает, как мне кажется, словечко «писатель» под портретом БНТ. Меня же — сама газета совершенно определенной ориентации, которая, слава Богу, меня никогда не баловала.

Защита дипломов проходила долго, но интересно. Две девочки были очень многообещающи: у Т. Левченко, семинар Руслана Киреева, повесть из начала XIX века «Мой просветитель» и М. Мурсалова, семинар Галины Седых, с чистым и подлинным письмом. Все остальное было слабее, хотя иногда и вызывало уважение «замахом». Так, например, И. Ярич написала книгу о… сестрах Бронте! Сложности возникли вокруг плохо написанного диплома К. Кальнина. Он вообще-то своеобразный малый, закончил до этого консерваторию и сейчас часто оперирует фразой «мое творчество». В его сочинениях есть много смешного. Оппонировал ему И. Карабутенко, который опять, кажется, все посмотрел лишь по касательной, но вновь вызвал изумление многословием. Небольшой скандал был вызван А. Антоновым: он развязно говорил о дипломе не самой лучшей, но талантливой студентки Калгановой. Меня всегда раздражает подобная манера, рассчитанная лишь на аплодисменты. О судьбе студента в таком случае не думают. Турков, с его безошибочным чутьем на нравственные ошибки, сразу же Антонова обрезал.

Довольно поздно ел на кухне и смотрел малаховскую передачу «Пусть говорят». Попал, естественно, не с начала. Как мне удалось понять, речь шла о скандалах вокруг свадьбы Алсу и банкира Абрамова. Лед и пламя, иудаизм и мусульманство. Алсу уже поменяла фамилию. Но скандал там затеяли журналисты, которых показали довольно наглыми и нахальными, как зарубежные папарацци. В качестве прелестной гостьи была дщерь Собчака. Главное и самое любопытное по редкостной безвкусице и претензиям — фрагменты свадебной церемонии: угробленные розы, пятиметровый шлейф и гирлянды цветов в знакомом до щелочек в паркете зале «Россия», который тем не менее для простого народа священен, как Кремль, как Большой театр, а тут захвачен ордой чуждых по духу людей — вот что вызывает неприязнь. Не только ощущение неправедно нажитого, но еще и эстетически несовершенного.

30 марта, четверг.

ЛЬВИНАЯ ДОЛЯ

Передачу Виталия Вульфа «Серебряный шар» смотрят те, кто не смотрит «Пусть говорят», смотрит средняя, нетусующаяся, то есть настоящая московская и провинциальная интеллигенция. Тем, которые тусуются, не свойственна внутренняя жизнь, они всё знают, они поглощают собственные успехи, как гамбургеры. Ну, что здесь поделаешь — как говорится, время гадёнышей Собчака. Виталий Вульф уже многие годы, вальяжно рассевшись в кресле, заложив нога за ногу, и, полагаю, не импровизируя, а считывая свои хорошо продуманные тексты, рассказывает об актерах, общественных деятелях, о людях знаменитых, перепахавших в свое время жизнь публики. Вульф всегда одинаков — ботинки начищены, рубашки без галстука разные, манера подчеркнуто бесстрастная. Рассказывает интересно, потому что и жизнь большая, и с кем он только ни дружил, и если говорить, что культура это судьба, то это судьба Вульфа. Передачи разнообразные, но все интересные, а многие из них значительно выше ватерлинии передач современного российского телевидения… Ну, скажем, передачи как передачи.

Но, наблюдая за этим ведущим, а практически, собирая то, чего не хватало для собственной образованности и работы в культуре, я вдруг вывел некую константу его характера: эдакая большая, ласковая, покрытая тигровой или львиной шерстью, а иногда и пятнистой шкурой ягуара, милая такая кошка. Ну, хорошо, хорошо — милый такой лев, царь зверей, важно идущий по арене, которому иногда даже можно положить голову в открытую пасть, который любит дрессировщиков, любит публику, сам не прочь потусоваться среди других кошек и котов, но иногда эта кошка протягивает лапу и — наотмашь ударяет! А, как известно, лев может перебить лапой хребет или оставить незаживающую рану.

Собственно говоря, речь идет о двух передачах, которые мне удалось посмотреть за последнее время. Не могу молчать! Одна передача — о Дорониной. вторая — о старшем Бондарчуке, да-да, о том самом, у которого был такой крупный план в фильме «Тарас Шевченко», что не только оторопела Венеция, но даже советская скупая власть, четко дозировавшая награды, сразу дала ему «народного артиста СССР».

В обеих передачах рассказывается, по сути, об одном и том же, они, как и все передачи Вульфа, подобны слоёному пирогу: слой для элиты, слой для понимающих, слой для злобных, слой для интересующихся биографиями или фильмографией, дается список ролей великих актеров. В передаче о Дорониной — чтение ею стихов Есенина, Цветаевой. Помню, я тогда был молод, а она лет на 30 моложе, и вот она — на сцене, а я где-то на галёрке. Как невероятно прекрасно читала она Есенина и Цветаеву в зале Чайковского! Космос её открытий шел в зал, обогащая души людей. С тех пор, если что и менялось, неизменным оставался этот духовный полёт. Помню, я уже работал на радио, как после длительных уговоров Бондарчук взялся читать у нас классику, с ним работал режиссер Юрий Маркелов, кажется, отец нынешнего телеведущего. Запись делалась чуть ли не полтора года, но и сейчас от этого голоса, от того специфического, что и является природой актера, веет невероятной, божественной (или инфернальной?) полнотой. Вообще понятно, о чем хотел сказать Вульф, показывая знаменитую сцену с мальчиком в машине из фильма Бондарчука по шолоховской «Судьбе человека», а также сцены с Дорониной из сегодняшнего её спектакля «Васса Железнова». Есть два способа переливания крови: один — через донора, в специальный «банк» крови, потом, в ином месте, через иголку в вену пациента; другой способ — фронтовой, когда раненый и здоровый, с совпадающей группой крови, лежат рядом, и по трубке она переливается из одного в другого. Именно это, второе, «переливание» — свойство обоих мастеров.

Вульф не первый раз рассказывает о Дорониной, о «Вассе…» Но все-таки первым об этом спектакле как о знаковом явлении искусства написал в «Литературной газете» я. В оценках меня с Вульфом сближает одно: и он много помнит, и я ничего не забыл — оба помним Веру Пашенную. Ведь если кому-то кажется, что утесы навсегда пропадают в далях, то это не так. Зритель понимает, что такое Доронина сегодня, что такое «контактное» переливание крови, что такое искусство без «маргарина», когда, вместо акробатики, физкультуры и фитнеса, на сцене появляется космический луч. Сама актриса говорит, что на такие спектакли сил у нее хватает лишь раз в месяц.

Пишу я об этом не для того только, чтобы доставить еще раз радость от перечисления редкостных явлений искусства. Хочется обратить внимание вот на что. В обеих передачах Вульф говорил о некоем, как я понял, заговоре интеллигенции, оттеснившей и ту и другою фигуру на периферию сегодняшних обсуждений, высказываний и вообще общественного мнения. Правда, так называемое общественное мнение газет и телевидения не надо путать с любовью народа. Было произнесено слово «зависть». От себя замечу, что, конечно, очень удобно двух таких гигантов русской культуры держать в запасниках жизни… Когда я впервые, сидя в первом или втором ряду партера во Дворце спорта в Лужниках на Московском фестивале, смотрел одну из частей «Войны и мира» — я не мог понять, почему интеллигенция считает, что это для нее плохо или недостаточно хорошо. Почему считается, что плохо играет Ирина Константиновна Скобцева или не так хорош Вячеслав Тихонов, не так величествен и правдив сам за мок великого толстовского произведения в фантазиях Бондарчука. Признавалось только то, что уже и тогда казалось бесспорным: его батализм. Последние годы я не могу понять, почему МХАТ им. Горького как бы театр на обочине Тверского бульвара? Я хожу туда, меня потрясает и «Лес», и «Васса Железнова» и другие спектакли, где играет Доронина, и не одна она. Не могу понять, почему люди, никогда не переступавшие порога театра, бывшего ранее под эгидой всемогущих железнодорожников, считают, что не так хорош Театр Гоголя, теперь руководимый Сергеем Яшиным, где играет, кроме знаменитой Светланы Брагарник, еще невероятно тонкий — Олег Гущин и куда приезжает на роли Светлана Крючкова из Ленинграда. В этих театрах энергия со сцены непосредственно попадает в зрительный зал, разве это плохо? А почему, не глядя, критики стороной обходят последние достижения замечательного режиссера и актера Владимира Андреева в другом театре, находящемся совсем рядом с Красной площадью, в Театре Ермоловой? Почему всех так не радуют неброские, но мощные достижения русской классической театральной школы? Согласимся, что иногда следовать традиции это отвага и героизм.

Но, кажется, я ушел от темы. И если говорить проще и опять вернуться в русло рассуждений, то можно сказать: мягкий, пушистый и добрый Вульф протянул лапу и, как он делал уже неоднократно, — ударил!.. И как же это хорошо, когда в искусстве некоторые люди обладают мужеством сказать правду об истине.

31 марта, пятница. С утра опять ходил в отдел охраны перезаключать договор. Уже ученый жизнью и обстоятельствами, пришел к половине десятого, но и то был четвертым и, по моим расчетам, процедура для меня закончилась бы часа через полтора. Коридорчик, в котором мы ожидали решения своей участи, небольшой, тесный, с четырьмя стульями, я сидел на пятом, который сам же и собрал. Потом народ еще подвалил, а в четверть одиннадцатого появился Константин Яковлевич Ваншенкин. Вспомнили общих знакомых, посетовали на плохую организацию дела у нас в стране. Но я все время держал в уме его возраст и думал: отстоит ли он очередь, хватит ли сил и терпения? Сам-то пройду, а он еще часа два-три будет ждать. С этими мыслями вошел в кабинет, где все волшебным образом разрешилось.

Женщина, которая стала заниматься мной, была внимательна, вежлива, ответила на все вопросы. В частности, сказала, что охранный прибор в квартире пока можно и не менять, но сделать это будет нужно, когда придет извещение, что районная телефонная станция переходит на цифровую систему. Но я все время думал о Ваншенкине. И в конце процедуры сказал ей: «За дверью в длинном хвосте стоя ждет очень немолодой человек, который написал слова к самым знаменитым песням, которые мы с вами пели всю жизнь. В частности, «Я люблю тебя, жизнь». Может быть, вы вызовете его без очереди?». — С этими словами подаю ей бумажку с фамилией и именем-отчеством поэта. И эта замечательная женщина вышла со мною, и безапелляционным тоном, не позволявшим никаких возражений, молвила: «Константин Яковлевич, вы, как всегда, пропускаете свое время для разговора со мной…» Поэт стал неловко извиняться.