Мать и сын, она – автор потрясшей мир книги-хроники «Крутой маршрут», он – один из самых ярких представителей литературного поколения шестидесятых прошлого столетия. Советская власть беспощадно и неотвратимо вторглась в их семейную жизнь, исковеркала ее, со звериной жестокостью оторвала друг от друга. Евгения Гинзбург была арестована на глазах у пятилетнего Василия. Через несколько месяцев был арестован и отец, Павел Аксенов, не пожелавший предать необоснованно арестованную жену. Разлука с родителями длилась долго. С матерью он увиделся только в 1949-м в «столице колымского края»
Магадане, через 12 лет после ее ареста, с отцом еще позже.
В Магадане Гинзбург находилась на поселении после окончания лагерного срока. Сюда и приехал Василий, чтобы поступить в десятый класс магаданской средней школы №i. Комнатка в бараке, которую Евгения Семеновна занимала вместе с обретенным в неволе новым мужем и с приемной дочерью, ничем не отличалась от соседних. Но здесь по вечерам собирались люди, изучавшие в свое время Гегеля и Канта, помнившие наизусть давно запрещенные «на материке» стихи поэтов «серебряного века», люди, с гордостью причислявшие себя к сословию интеллигенции, русской интеллигенции. Позднее Аксенов вспоминал, что именно здесь получил он свое первое литературное образование, какого не смог бы получить в то время ни на одном филологическом факультете страны. Быть может, именно это и предопределило его будущую литературную судьбу.
В том же году Евгения Гинзбург была вновь арестована в присутствии приехавшего из Казани сына. Цель ареста заключалась в том, чтобы оформить ей пожизненное поселение в Магадане. Через семь лет в письме к Василию от 12 февраля 1956 года, сетуя на его юношеское невнимание, она возвратилась к этому эпизоду: «…я с некоторой грустью вспоминаю о том времени, когда я уезжала в легковой машине в приятном обществе тт. Палея и Ченцова из старого дома. Я вспоминаю, как ты смотрел мне вслед, как разрывалось мое сердце от выражения твоих глаз, но в то же время я вспоминаю, какое у меня тогда было волнующее чувство, что у меня действительно есть сын, что он мой друг и единомышленник, что он серьезный человек, с которым я могу делить и горе, и радость».
На этот раз все обошлось благополучно, и она вернулась к сыну.
Окончив школу, Василий улетел «на материк», в Казань, где поступил в медицинский институт, по совету матери и ее второго мужа, бывшего лагерного врача. Они не исключали в будущем ареста Василия – кто мог в сталинское время исключать такую возможность, особенно для сына репрессированных родителей! А специальность врача, считали они, обеспечит ему в лагере, коли такое случится, наиболее благоприятные условия для выживания.
Василий стал студентом-медиком.
И вновь наступили долгие годы разлуки. Правда, после смерти Сталина и реабилитации Евгения Гинзбург иногда виделась с сыном, приезжая к нему из Магадана. Но это случалось редко. А в остальное время мать постоянно писала ему, наставляя на путь истинный, ежемесячно высылала ему заработанные в Магадане учительским трудом деньги. Писал Василию и освободившийся после лагерей и ссылки отец. Извлечения из этой переписки опубликованы в прошлом году в журнале «Октябрь» (№ 8).
Родителям, ярким представителям своего поколения, пережившего революцию, войны, коллективизацию, индустриализацию, массовые репрессии и реабилитацию, хотелось, чтобы сын унаследовал именно их мысли и представления о жизни, а он принадлежал уже к совсем другому времени. К тому же, хотя мы не располагаем ни одним ответным письмом самого Василия Аксенова, даже из родительских писем к нему возникает ощущение человека, обладающего довольно сильным характером и имеющего твердое понимание того, что ему нужно, а что нет. И действительно, он уже многое испытал: сиротство, участь сына «врагов народа», лишения военных лет и скудный быт лет послевоенных, он уже в полной мере ощущал мертвящий дух повседневной советской казенщины и всем существом восставал против него. А тут еще воспоминания военного детства об американской помощи по ленд-лизу: вкус настоящей тушенки, крепкие джинсы, неснашиваемые башмаки. Да еще американский джаз, занесенный в провинциальную Казань неведомо откуда взявшимися Олегом Лундстремом и его оркестрантами!..
Студент Казанского, вскоре Ленинградского медицинского института в начале переписки, а позже – молодой врач, Василий Аксенов был стилягой по убеждению, вместо солидной карьеры врача мечтал (чтобы посмотреть мир) устроиться медиком на суда дальнего плавания, влюблялся, по мнению родителей, не в тех девушек. При этом и политические взгляды сына были уже куда более радикальными, чем у его прошедших лагеря и тюрьмы, но еще сохранявших верность коммунистическим иллюзиям родителей. Поэтому их сообщения о восстановлении в коммунистической партии, как и совет матери вступить в партию ему самому, вряд ли могли вызвать у него воодушевление.
Евгения Семеновна постоянно делилась с Василием впечатлениями от прочитанного (стихов и прозы), от увиденных кинофильмов и, конечно, своим жизненным опытом. Очень эмоционально переживала его пристрастия и увлечения (особенно его приверженность к «стиляжеству»), порой слишком драматизировала житейскую ситуацию. Больно ранило ее, что сын месяцами не отвечает на ее взволнованные письма.
Сквозной темой многих писем матери является проблема теплого зимнего пальто, которое у Василия постоянно куда-то пропадает, а взамен появляется «стиляжная хламида». Все это нашло отражение в позднем рассказе Василия Аксенова «Три шинели и Нос» (1996), где герой рассказа признается: «Я ненавидел свое зимнее пальто больше, чем Иосифа Виссарионовича Сталина. Это изделие, казалось, было специально спроектировано для унижения человеческого достоинства: пудовый драпец с ватином, мерзейший „котиковый“ воротник, тесные плечи, коровий загривок, кривая пола. Студенты в этих пальто напоминали толпу пожилых бюрократов».
И конечно, вместо добротного советского «изделия» появлялось из комиссионки заношенное до дыр пальтишко «верблюжьего цвета, с которого «свисал пояс с металлической, не наших очертаний, пряжкой» («Три шинели и Нос»).
Это будет написано Аксеновым более сорока лет спустя, а пока магаданскими зимними ночами Евгении Гинзбург не спится после получения от живущей в Ленинграде сестры известий о том, что ее Вася кашляет и мерзнет от холода в далеком городе на Неве.
Отец, как это свойственно мужчинам, относился к перипетиям сыновней жизни более снисходительно и терпимо, его письма нередко выдержаны в шутливом тоне, но изредка встречаются и жесткие отповеди.
Письма родителей Аксенов хранил всю жизнь, они были с ним и в годы эмиграции.
Между тем время шло. Василий окончил институт, стал врачом – сначала в Ленинградском порту, потом в ленинградской области, затем в Москве. К началу шестидесятых годов относится его яркий литературный дебют: в журнале «Юность» были опубликованы его романы «Звездный билет» и «Коллеги». По ним сразу же стали сниматься кинофильмы. Съемки фильма «Мой младший брат» по «Звездному билету» начались до выхода романа из печати. По воспоминаниям Аксенова, в июле 1961 года во время съемок фильма таллинский пляж вдруг запестрел оранжевыми обложками «Юности» – шестого номера журнала за этот год со «Звездным билетом». Это был успех, это была слава.
Евгения Семеновна, она с 1957 года живет во Львове, тоже успела уже заявить о себе как писатель, ее воспоминания о рабфаке были опубликованы в Казани в 1963-м. Но до публикации ее главной книги было еще далеко. Первая часть «Крутого маршрута» впервые будет опубликована в ФРГ (Франкфурт-на-Майне) в 1967 году, на родине книга выйдет целиком лишь в 1989 году.
Мать и сын воссоединились в Москве только в середине шестидесятых (1966 год), когда с помощью Василия Евгения Гинзбург поселилась в известном писательском кооперативном доме у метро «Аэропорт». Друзья сына быстро стали и ее друзьями. Именно такие отношения сложились у нее с Анатолием Гладилиным, Беллой Ахмадулиной, Зоей Богуславской, Бенедиктом Сарновым, многими другими известными писателями и поэтами тех лет. Особенной теплотой и взаимностью была отмечена ее дружба с Евгением Евтушенко, даже в ту пору, когда его отношения с Аксеновым стали желать лучшего. Столь же сердечными сделались и ее отношения с будущей второй женой Василия Майей Овчинниковой.
В 1976 году Василию Аксенову удалось добиться разрешения на совместную с матерью поездку во Францию. В путевых записях Евгении Гинзбург, часть которых так же, как и письма к сыну, публиковались в журнале «Октябрь» (2012, № 8), в записи за 19 августа 1976 года читаем:
«С утра – Брест. Проверка паспортов, таможенный осмотр. Таможенница – девица типа Галины Борисовны – особенно не придирается, в чемоданы не лезет.
– Наркотики везете? Литературы нет? Золота? Как нет, а это что? – зорко уловила цепочку под блузкой…
В Бресте поезд долго переформировывается. И вот свершилось: впервые за долгую мою жизнь я пересекаю границу любезного отечества».
Эмоциональна и запись от 3 сентября:
«Наконец-то я дорвалась до вымеченной мной продавщицы, которая занимается только мной. Она хочет одеть меня с ног до головы. С отлично разыгранным восторгом подбирает мне тона к лицу. И что с того, что я знаю: я стара как мир и она, как бы ни старалась, не может разглядеть во мне прежнюю Женюшу. Зато я проглядываю. Вдруг она возникает в зеркале за каким-то туманом. Правда, на ней бушлат ярославского политизолятора, но я каким-то фантастическим усилием воли заменяю его этим парижским тэйером. Это только секунда, но она дает мне горькое счастье. Вот как это выглядело бы, если бы это надеть на меня тогда…
– Цены астрономические, – восклицает по-русски Вася.
А бойкая продавщица уловила, смеется, повторяет „астрономик“, но услужливо разъясняет, что фирма готова ждать, если у месье и мадам нет сейчас с собой таких денег. Пусть мы оставим аванс, а они за это время подобьют элегантное пальто ватином, поскольку русские зимы так суровы. И охмурила. На все мы согласились, и теперь все Переделкино ахнет от моих обновок с Елисейских Полей».
Эта первая в ее жизни заграничная поездка стала для больной раком Евгении Семеновны большой радостью, скрасившей последние месяцы ее жизни. Она умерла 25 мая следующего года.
«Крутой маршрут» был опубликован на родине 12 лет спустя, во время горбачевской перестройки. Вскоре театром «Современник» по нему был поставлен спектакль – получившая всемирное признание книга обрела новую жизнь. «Крутой маршрут» до сих пор остается в репертуаре «Современника». Театр неизменно показывает его во время зарубежных гастролей.
Году в 2004-м я смотрел «Крутой маршрут» вместе с Василием. Видимо, главный режиссер театра Галина Волчек пригласила его, а он предложил нам с женой составить ему компанию. В зале мы сидели справа от него, а слева сидел его сын Алексей. Ощущение того, что я сижу рядом с сыном героини спектакля, придавало увиденному особую подлинность. В наиболее драматические моменты действия невозможно было удержать слезы. Я и не удерживал, потому что это была жгучая правда: сотни тысяч семей наших соотечественников разделили ту же участь. А когда зажегся свет и мы поднялись с кресел, Василий сказал, вытирая щеку: «Я плакал…»
В 1994 году Василий Аксенов написал предисловие к книге о следственных делах Евгении Гинзбург, составленной и прокомментированной казанским историком профессором А. Л. Литвиновым.
Вот этот текст, ксерокопию которого он сохранял в своем архиве:
Предисловие к книге «Два следственных дела Е. Гинзбург».
«Чтение архивов советского гэбэ наполняет душу мраком, а тело свинцом. Особенно если ты читаешь „дело“ своей собственной матери. Особенно если твоя мать – Евгения Гинзбург, написавшая потрясающий человеческий и литературный документ, основанный на этом гнусном „деле“, книгу „Крутой маршрут“.
Парадоксальный результат соединения этих, казалось бы, несоединимых стихий, полицейского произвола и литературной страсти: мерзавцы, оформлявшие грязное насилие над молодой казанской интеллигенткой, спасены от забвения. Не будь „Крутого маршрута“, все эти подписи под протоколами допросов и очных ставок через 56 лет оказались бы просто анонимами, теперь мы видим за ними литературные, то есть человеческие, образы, образы недочеловеков: Ельшин, Бикчентаев, Веверс…
В каком-нибудь будущем издании, может быть, стоило бы поместить под одной обложкой „Крутой маршрут“ и „дело Е. С. Гинзбург“, извлеченное из-под более чем полувекового спуда историком и архивистом Литвиновым. Глухой вой погибшей теперь машины террора еще острее донес бы до читателей будущих поколений трагическую, но всегда каким-то удивительным образом просветленную ноту „Маршрута“.
Иные, выявляющиеся из грязно-мышиного цвета папочек „материалы“ опрокидывали меня, прожитые десятилетия, казалось, исчезали, и я по-сиротски останавливался на краю той юдоли, на пороге разгромленного семейного очага, возле Лядского садика моего детства. Чего стоят только профильные и анфас фотографии матери, сделанные фотографом „Черного озера“ после вынесения обвинительного заключения. Чего стоят только инвентарные списки реквизированных предметов домашнего обихода: костюм старый хорошего качества, белье постельное, игрушки детские, Иммануил Кант, собрание сочинений…»
Выше – поздравление Евгении Гинзбург от Льва Копелева и Раисы Орловой по случаю ее дня рождения 20 декабря 1968 года.
Ниже – копия письма Александра Солженицына из Рязани в «Литературную газету» с припиской лично для Евгении Гинзбург.
Выше – фрагмент автографа «Крутого маршрута».