Литературное поколение Василия Аксенова пришло в искусство на волне хрущевской оттепели, коснувшейся всех сфер советской жизни. Недавно было вынесено из мавзолея тело Сталина, шла массовая реабилитация незаконно репрессированных в годы сталинского режима. В литературе одно за другим появлялись новые имена и столь же новые по языку, по мироощущению, по изобразительным средствам произведения: «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына, «Факультет ненужных вещей» Юрия Домбровского, романы Георгия Владимова, повести и рассказы Василия Аксенова и Владимира Войновича, пьесы Александра Володина и Виктора Розова… Возникали новые журналы и альманахи: «Юность», «Литературная Москва», последний, правда, не возник вновь, а возобновил издание – им теперь руководила редколлегия, не назначенная сверху, а выдвинутая писательской общественностью. Выходили кинофильмы, основанные на правде жизни, появление которых еще несколько лет назад было бы невозможно: «Летят журавли» Михаила Калатозова, «Баллада о солдате» Григория Чухрая, – фильмы, сразу же получившие мировое признание. Открывались новые театры: «Современник», чуть позже «Театр на Таганке».

В 1961 году при непосредственном участии одного из самых известных писателей тех лет Константина Паустовского вышел альманах «Тарусские страницы». Он объединил под своей обложкой стихи Марины Цветаевой (явившиеся откровением для советского читателя), материалы о Всеволоде Мейерхольде (расстрелянном два десятилетия назад), первую публикацию Надежды Яковлевны Мандельштам (под псевдонимом Н. Яковлева), очерк Фриды Видгоровой (будущей хронистки суда над Иосифом Бродским), повесть «До свидания, мальчики!» Бориса Балтера, стихи прежде почти не публиковавшегося, но уже отбывшего сталинскую ссылку Наума Коржавина, а также стихи малоизвестных тогда широкому читателю Бориса Слуцкого, Давида Самойлова и молодого еще Владимира Корнилова.

Но при всем обилии новых талантов самыми популярными, самыми знаковыми фигурами поколения, способными собирать на свои выступления многотысячную аудиторию, были молодые поэты Роберт Рождественский, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский и не такой уж молодой, прошедший Отечественную войну Булат Окуджава, песни которого пела вся страна. Именно в таком порядке расположил их имена Василий Аксенов на странице, открывающей книгу первую его последнего романа «Таинственная страсть». Имя молодого прозаика Василия Аксенова конечно же тоже входило в шестидесятые годы в этот перечень имен.

В романе все они предстают под другими именами: Роберт Рождественский – Роберт Эр, Белла Ахмадулина – Нэлла Аххо, Евгений Евтушенко – Ян Тушинский, Андрей Вознесенский – Антон Андреотис, Булат Окуджава – Кукуш Октава, сам автор предстает под именем Ваксона. Как заявлено в предисловии, автор «вовсе не старался прикрыться этими живыми масками» от возможных упреков в неточности или недостоверности, а только «лишь норовил расширить границы жанра», «дать больше воздуха», сохраняя при этом «художественную правду, которую не опровергнешь».

Строфы названных поэтов (по одной из стихов каждого) составляют пятичастный эпиграф к последнему аксеновскому роману. Этим задана тема содружества, сотворчества, товарищеского единения. Так оно и было в жизни в начале шестидесятых. Необходимость такого единения и взаимной поддержки заявлена в одной из начальных глав романа в ночном разговоре Ваксона с Робертом Эром. Ваксон вспоминает, что сказал ему старик гадальщик во время недавней поездки по Японии. Собственно, не слова гадальщика, говорившего по-японски, а то, что Ваксону перевели во время сеанса: «…он (старик. – В. Е.) видит, как ты со своими друзьями идете ночью по тропе в лесу. И лунные цветы „хаши“ трепещут на ваших одеждах. Он говорит, что, пока вы идете вместе, все будет в порядке. Вам надо быть вместе, иначе все рассыплется в прах…»

Они действительно были тогда вместе: на вечерах в Политехническом, на многотысячных вечерах в Лужниках, в отстаивании своей творческой свободы в советской прессе, в конфликтах с редакторами советских подцензурных журналов. Были вместе и на волне славы, и под перекрестным огнем критики идеологов социализма. Им необходимо было быть вместе, потому что всякие Грибочуевы, Бандерры Бригадски, Корнейчучины, Кычетовы и прочие закоренелые сталинисты не собирались сдавать свои командные позиции в литературе, в штыки встречали каждое живое слово.

Какую ненависть и злобу вызывали у приверженцев соцреализма молодые аксеновские герои дают почувствовать страницы, повествующие о встрече Хрущева с творческой интеллигенцией в Кремле (глава «1963, март. Кремль»).

Там слово взяла коммунистка Бандерра Бригадска (Ванда Василевская), которая только что вернулась из социалистической Польши, и вот польские товарищи жаловались ей, что некоторые молодые писатели из СССР мешают им строить социализм. Свердловский зал Кремля, в котором происходила встреча, немедленно взорвался криками: «Позор! Позор! Позор!» А когда Бандерра назвала имена: это поэт Андреотис и прозаик Ваксон печатались в польском журнале «с ревизионистским душком», «зал возмущенно рявкнул, будто лев, у которого пара сорок похитила из клетки кусок мяса», а затем «радостно взвыл: „Андреотис! Ваксон! Позор! Покарать оных! Совсем не русских! Откуда такие взялись?! Изгнать оных! Изолировать!“».

После устроенного Хрущевым грубого разноса в Кремле Андреотиса и Ваксона, оказавшихся в ресторане ЦДЛ, окружают друзья: здесь и Эр, и Тушинский, и Кукуш Октава, и Гладиолус Подгурский (Анатолий Гладилин), и Турковский (Андрей Тарковский), и Генри Известнов (Эрнст Неизвестный), и Энерг Месхиев (Марлен Хуциев). Они держатся вместе, и, значит, борьба продолжается.

Борьбу с новым ревнители коммунистических устоев вели не только в зале Кремля, не только в редакциях журналов и газет, куда несли свои статьи и произведения молодые шестидесятники. Борьба с новыми веяниями велась и на курортах, в частности в Коктебеле, где располагался писательский дом отдыха и где собирались вместе герои аксеновского романа.

Об этом повествуется в главе «1964, август. Шорты»:

«Сезон 1964 года был довольно накаленным по части шортов. Всех прибывающих сурово оповещали: на набережной никаких шортов, только бруки <…> Всякий, кто выйдет с пляжа не как положено, будет осужден за вызывающую форму одежды и весь отпуск проведет на исправительных работах с метлой.

Народ, особенно молодой и столичный, упорно сопротивлялся, потому что заметил в некоторых современных фильмах, что на Западе и по городу ходят в коротких. Одни в коротких, другие в длинных, кто как захочет».

Отдыхавший в Доме творчества «мрачневецкий соцреалист Аркадий Близнецов-Первенец» (Аркадий Первенцев) опубликовал то ли в «Комсомолке», то ли в самой «Правде» фельетон о нравах в Коктебеле и, в частности, «о бородатых юнцах в шортах».

Местные власти распорядились задерживать молодежь в шортах, их увозили с набережной в милицейских фургонах. В Коктебеле развернулись нешуточные события, в которых приняли участие известные писатели, лауреаты Государственных премий и члены Секретариата Союза писателей. Противостояние завершилось поражением местных ретроградов:

«В тот же вечер на террасе дома Волошина поэт-юморист либерального крыла Лодик Ахнов (Владлен Бахнов) спел только что им самим сочиненную песню с посвящением боевому перу партии Близнецову-Первенцу <…>

Все это Аксенов не сочинил. Песенку Бахнова, написанную будто бы от лица мракобеса Первенцева, с восторгом распевал в то лето (и еще многие годы спустя) весь Коктебель.

Так что линия фронта в противостоянии сталинистов, блюстителей коммунистической морали и молодого поколения писателей, аксеновского поколения, проходила везде: по городам, весям и даже по курортам…

* * *

Между тем время благотворных перемен в истории страны, время политической оттепели, закончилось: в октябре 1964 года был смещен с поста Первого секретаря ЦК КПСС архитектор оттепели Никита Хрущев, 29 марта – 8 апреля 1966 года прошел XXIII съезд КПСС, вернувший в Устав партии сталинские названия (Политбюро и Генсек), в том же году в Москве прошел первый политический судебный процесс над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем.

Они были осуждены уголовным судом за то, что под псевдонимами (Абрам Терц и Николай Аржак) публиковали на Западе свои произведения, критически изображавшие советскую действительность. В 1967 году был устроен новый процесс («процесс четырех») теперь уже над Александром Гинзбургом – ему инкриминировали составление и распространение в самиздате «Белой книги» о процессе над Синявским и Даниэлем. Вместе с ним перед судом предстали Юрий Галансков и сотрудники Галанскова Алексей Добровольский и Вера Лашкова – за составление и распространение в самиздате общественно-политического альманаха «Феникс–66». Всех четырех обвинили в антисоветской деятельности и связи с эмигрантской организацией НТС (и, конечно, осудили).

Общественность протестовала, в частности составлялись коллективные письма в защиту обвиняемых. И репрессивные ответные меры власти не заставили себя ждать. Был даже слух, что все так называемые подписанты коллективных писем в защиту преследуемой четверки будут выселяться из Москвы. На эту угрозу, якобы исходившую от самого Брежнева (верховного властителя страны в те годы), откликнулся Булат Окуджава «Старинной студенческой песней», где были и такие слова:

Все «подписанты» были подвергнуты публичному шельмованию, а члены партии, не пожелавшие покаяться и не выдавшие организаторов сбора подписей, исключены из партии со всеми вытекающими из этого последствиями: их имена не могли отныне появляться в печати, что означало запрет на профессию писателя.

В августе 1968-го советские танки вошли в Прагу: Советский Союз и его сателлиты (страны социалистического лагеря) оккупировали взбунтовавшуюся Чехословакию.

Все это есть и в аксеновском романе. И конечно, «Старинная студенческая песня» Окуджавы цитируется. Но при этом в главе «1968, август. Посиделки» начинает вдруг звучать новая тема.

Жена Тушинского Татьяна во время «посиделок» ставит перед друзьями прямой вопрос, что они выбирают: предательство или сострадание? «Мне кажется, что после хрущевского опороса наши мальчики склоняются к первому, – говорит Татьяна. – Они забздели, что их перестанут печатать и выпускать за границу. <…> Предали, по-блядски предали нашу… поэзию, говнюки, неужели и этого вы не понимаете? Вам дан поэтический дар, а вы его расходуете, чтобы умаслить кретинических хмырей аппарата!». При этом она «тыкает» пальцем в своего мужа, который «катает свою мегаломаническую бредовину (поэма Евтушенко «Братская ГЭС». – В. Е.) на четыре с половиной тысячи строк!». А потом упрекает в приспособленчестве и Андреотиса за его поэму о Ленине «Лонжюмо» и за стихотворение «Уберите Ленина с денег!». «Да куда ж его с денег-то перетащить? На туалетную бумагу, что ли?» – заключает она в сердцах.

А потом, когда все разошлись (глава «1968, тянется август, середина, ночь. Фрондер»), Ваксон, оставшись один, обдумывает происшедшее, вспоминает закончившуюся вечеринку: «Только что вдали по аллее прошли два высоких друга. Свернули направо <…> Почему я их не догнал? В прошлом году этого бы не случилось. В прошлом году я бы их, моих друзей, запросто догнал, и мы бы вместе начали хохмить и подтрунивать друг над другом. Что-то изменилось за два года, за год. Эти посиделки были подсознательной попыткой что-то восстановить, но что-то изменилось и после посиделок. Мы идем в разных направлениях. Ян и Роб влекутся в категорию „хороших ребят“, а он подтягивается к „категорически не очень хорошим“».

Мысль о необходимости единения (вспомним предостережение японского гадальщика) внушал героям и «Дух Пролетающий-Мгновенно-Тающий», который по воле автора веет над ними на протяжении всего романа: «Ведь каждый из вас жаждет отступить от тщеславия и проявить преданность своей таинственной страсти, поэзии. И страсть сия вас стремится объединить».

Но единения больше нет, герои постепенно расходятся в разные стороны. Иногда они еще собираются вместе, как при встрече Яши Процкого (Иосифа Бродского), который приехал в Москву после ссылки. «И нам опять показалось, – признается автор, – что всплыл Коктебель 1968 года, когда мы были едины».

А свободы становится все меньше, и «тертый калач» Ваксон вместе с «новыми молодыми друзьями» Олехой Охотниковым (Евгением Поповым) и Венечкой Проббером (Виктором Ерофеевым) задумывают издать в 12 экземплярах («три закладки по четыре копии на обыкновенной пишмашинке») неподцензурный альманах «Метрополь». В альманахе приглашаются участвовать «непризнанные и оскорбленные» литературной властью писатели и поэты, в частности Юрий Тапир (Генрих Сапгир), Женька Брейн (Евгений Рейн), Влад Вертикалов (Владимир Высоцкий), Линда Залесская (Инна Лиснянская), Жорж Чавчавадзе (Семен Липкин). А вот Антона Андреотиса и Нэллу Аххо пригласили, чтобы укрепить альманах «несколькими именами авторов, „работающих на грани лояльности (к власти. – В. Е.)“, то есть официальной фрондой». Вставал вопрос и о том, «приглашать или нет основных китов шестидесятых», то есть Яна Тушинского и Роберта Эра. Имя первого могло бы послужить некоторой защитой, когда начнут душить авторов «Метрополя», но это же могло вызвать уход многих «непризнанных»: Тушинский слишком связан с партией. А что касается Роберта, «этот, пожалуй, больше пользы бы принес, чем предыдущий».

«Но все-таки он член КПСС, не так ли? – рассуждают организаторы альманаха. – И не только это, но еще и депутат Верховного Совета СССР! Вы не понимаете, он просто вельможа этой страны».

Вот как все дальше расходятся дороги бывших друзей!

После выхода «Метрополя» начинается борьба «гигантского Голиафа (советской власти) и кучки микроскопических Давидов». Представителем «Голиафа» является первый секретарь Московского отделения Союза писателей СССР Феликс Кузьмец (Феликс Кузнецов). Когда-то он тоже был среди шестидесятников, был приятелем Ваксона. Но теперь, совершив предательство, выступал в роли судьи и обвинителя.

В это же время в главе «1979. Административное» Роберт Эр, один из лидеров поколения, «ощущая дефицит дружбы», подводит невеселый итог двум прошедшим десятилетиям:

«Приближалось полсотни возраста, и с каждым годом он ощущал, как распадается их молодой союз. Янк все реже появляется для „душеспасительных толковищ“, все с большим рвением колесит по всему миру, превращаясь в какого-то конягу утопического социализма <…> А Глад? Наш развеселый Гладиолус? Ну как можно в это поверить – из „Московского комсомольца“ перепрыгнуть в парижское бюро радио „Свобода“? <…> Антоша со своей замкнутой кольцеобразной видеомой „Мать-мать-маТь-ма-Тьма…“ примкнул к „Метрополю“. В другую сторону ушла Нэлка, вернее, ее увел туда Гриша Мессерсмит (Борис Мессерер) – на чердаки художников. Вот там, на чердаках, очевидно, и возникла идея „Метрополя“».

И дальше он судит самого себя: «А почему же ты не вспоминаешь о себе?.. Ведь ты и сам от них ушел, от прежних, признайся, Роб! Ты в партию ушел от них, от беспартийной богемы, от фронды, которую грязной тряпкой отхлестал Хрущев. Ты потащился совсем в другую сторону, почти столь же немыслимую для всех, сколь и радио «Свобода».

Почему это случилось с его поколением, спрашивает себя Роберт и сам же отвечает себе: «Мы не договорили этого до конца, стали отмахиваться. Пропустили тот миг, когда „хорошие парни“ стали качаться, когда наша дружба пошла наперекосяк. И это был 1968-й. Коктебель. Что-то было не так. Как Влад орет в своей песне: „Эх, ребята, все не так, все не так, ребята!“ Ваксон как-то точнее держался, чем ты. Он орал на каждом углу о партийных преступниках. И так ты стал дрейфовать в сторону от Вакса».

А Вакс стал настолько неудобен для власти, что на него совершается покушение, когда он с Ралиссой (Майя Аксенова) возвращается на ярко-желтой «Ладе» в Москву после встречи с отцом. И это, пожалуй, самое драматичное место романа:

«– Что за странная процессия, – успел произнести Ваксон.

Когда их разделяло не более чем метров сто, КрАЗ пересек осевую, скатился на полосу встречного движения и включил колоссальный свет. В тот же момент оставшиеся на своей полосе мотоциклы включили свой колоссальный свет, и таким образом водитель ярко-желтой «Лады» был полностью ослеплен.

– Это конец! – успела воскликнуть Ралисса <…>

Столкновение с тяжелым советским металлом было неизбежно, а при попытке отвернуть его ждал глубокий кювет и серия беспомощных кульбитов с ударом о сосны и взрывом бака. И вдруг словно кто-то другой взял его руль. Он мощно выкрутил до отказа направо. Вслед за этим мгновенно выкрутил руль налево и до конца утопил педаль газа. С неистовым ревом по самой кромке кювета „Лада“ проскочила мимо КрАЗа. Не менее километра его машина неслась на своей максимальной, если не сверхмаксимальной скорости.

Потом он стал тормозить, выехал на асфальт и остановился. Ралисса, почти без сознания, висела на его плече. Они обернулись. То ли сумрак успел за эти секунды основательно рассеяться, то ли зрение их обострилось, но они отчетливо увидели далеко позади, как КрАЗ с его эскортом без всяких огней уходят за поворот».

Все это происходило на самом деле, когда Василий Аксенов с женой Майей в июне 1980 года возвращался из Казани. Он ездил в Казань, чтобы проститься с отцом перед отъездом в вынужденную эмиграцию.

Но возвратимся к роману.

Две последние приведенные нами цитаты показывают, как далеко разошлись дороги лидеров поколения.

Почему это случилось с ними?

* * *

И тут особое значение приобретает название романа: «Таинственная страсть».

Оно взято Аксеновым из стихотворения Беллы Ахмадулиной 1959 года:

(Выделено мною. – В. Е.)

На этой строфе прервем цитирование. «Предательства таинственная страсть» – эта формула несколько раз возникает в романе. Первый раз в главе «1964, август. Шорты». Там Ваксон, перед тем как попрощаться с Робертом, вдруг вспоминает:

«– Я недавно слышал, как Нэлка читала в зале Чайковского. Это было нечто, знаешь! Она витала в своем волшебстве! <…> все повскакали, орали восторги, и я со всеми орал восторг. И вдруг меня обожгло, я понял, что она прочла в одном стихе не совсем ту версию, что была напечатана в „Юности“. Вот как звучала последняя строфа:

(Выделено мною. – В. Е.)

Мне иногда кажется, что призрак предательства за ней, а стало быть, и за всеми волочится еще со времен Бориса».

И сразу же вслед за этим Ваксон рассказывает о предостережении японского старика гадальщика: «Вам нужно быть вместе, иначе все рассыплется в прах».

Интересно сопоставить это с соответствующим местом статьи Аксенова «Юность бальзаковского возраста», напечатанной к тридцатилетию журнала «Юность» в эмигрантском еженедельнике «Стрелец» за 22 года до окончания «Таинственной страсти»:

«Однажды двадцать три года назад на ветреном перекрестке в Токио я задал уличному оракулу вопрос о судьбе моего литературного поколения. Ответ, кажись, прозвучал по делу: „Нужно быстро идти вперед, не упуская момента. Если все будут действовать дружно, будет удача“… В те времена казалось, что пожелания оракула легко выполнимы. Коварное „если“ ускользнуло от внимания.

Последующие годы показали, что, несмотря на быстрое движение, момент был упущен, если он вообще существовал в природе. Иногда кажется, что все развивалось по логике хаоса, иногда думаешь, что существовал чей-то недобрый замысел.

Так или иначе, но „блестящую плеяду“ год за годом стали раздирать ссоры, столкновения самолюбий, хитрые уловки, которые долгое время никто не решался назвать предательством».

О том же и в другой статье Аксенова тех лет, посвященной Булату Окуджаве. Вспоминая стихи Окуджавы:

Аксенов вновь возвращается к судьбе поколения.

Он пишет:

«С этой песенкой, возникшей, если не ошибаюсь, в середине шестидесятых, связано воспоминание об одном московском вечере, когда на сцене Клуба гуманитарных факультетов МГУ, что на Моховой, спонтанно собралась компания, по нынешним временам (1987 год. – В. Е.) совершенно немыслимая: Булат Окуджава, Иосиф Бродский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, художник Олег Целков и ваш покорный слуга. Из шести участников трое находятся в эмиграции и не очень-то, мягко говоря, ладят друг с другом, а трое оставшихся не очень-то любят появляться вместе. Группа, или, как в песне поется, „цепочка“, давно распалась, если когда-нибудь существовала. Брешь, которой так вожделенно жаждал век, была великолепно нащупана, если в ней вообще была когда-то нужда. Внутри развалившейся группы остались только личные человеческие связи или антисвязи – иные привязанности и даже дружеские чувства, иные враждебности и даже брезгливость».

Так и в романе Аксенова друзья, как уже сказано, постепенно расходятся в разные стороны.

Так оно и было. В письме Василию Аксенову в Америку от 15 января 1984 года Белла Ахмадулина писала: «Васька! Рассмешу тебя. Пришел режиссер, как люди говорят: благородный и не благополучный, Булат просил принять, иначе бы – не приняла. Я очень занеслась в моей отдельности. Да, я занеслась в моей отдельности, а его предполагаемый (уже начатый) фильм – о единстве поколения, о шестидесятых годах. Я сказала: валяйте, снимусь, но не с Евтушенко и Вознесенским, а с Аксеновым, Войновичем и Владимовым: мы и впрямь не разминулись. Баба-ассистент мне говорит: „Б. А., но ведь это – невозможно“. Говорю: вот и я о том же. А Борька – еще был грубее и справедливей»…

А Василий Аксенов весной 1986 года писал Белле Ахмадулиной: «Поразительная чувствительность сейчас развивается в этом цеху при малейшем намеке на некоторую неполноценность репутации. „…Ну, вот и все, да не разбудит страх / вас беззащитных среди дикой ночи. К предательству таинственная страсть, / друзья мои, туманит ваши очи…“. (Даже „Грани“ отредактировали в цитате „предательство“ на враждебность)».

В июле 1986 года Аксенов вновь вернулся к волнующей теме: «Эта тема товарищества и предательства, тобой вздутая еще в 60-е, остается у нас, может быть, самой актуальной, несмотря на старение»…

Не в этом ли идея романа: поколение предало само себя, не сумев сохранить человеческое и творческое единение в противостоянии бесчеловечной власти. Страх перед железобетонной властью и личные амбиции разъединили их.

Неизвестно, имелся ли у Ахмадулиной такой вариант выделенной Аксеновым строфы или точную рифму «власть – страсть» (вообще-то несвойственную поэтике Ахмадулиной тех лет) придумал он сам. Если это его вариант, то он лишь усилил тот смысл, что прикровенно звучал в ахмадулинской строке.

Верно отметил Александр Аничкин:

«В этом варианте обвинение брошено прямо – власти. Власть будит охваченных страхом людей посреди ночи. Хуже – рождает страсть к предательству, от которой мутится рассудок. Вольнодумцу, будущему диссиденту Аксенову это было близко – это раскрывало, что же происходит в обществе, что разъединяет отношения между людьми».

Последнее предательство совершилось в 2009 году при выходе «Таинственной страсти»: издатели (семья Роберта Рождественского), пользуясь тем, что Василий Аксенов был уже безнадежно болен, бессовестно откорректировали его текст. Они выбросили из него четыре полноценные главы, компрометирующие, по их мнению, моральный облик Роберта Эра, чем лишили его образ обаяния и жизни…

В 2011 году последний завершенный роман Василия Аксенова был издан тем же издательством «Семь дней» вновь, теперь уже в полном объеме. Возможно, одной из причин этого стало выступление в эфире «Эха Москвы» автора этих строк и Анатолия Гладилина, старейшего друга Аксенова, в котором беспрецедентному редактированию текста умершего писателя была дана соответствующая оценка.