Избыточность

Сначала процитирую хрестоматийную фразу из Пастернака:

Под «неслыханной» простотой в творчестве поэт понимал уход от избыточности на высший, последний круг, где торжествует лаконизм фразы без всяких там барочных изысков. Позволю себе выделить в приведенных строчках два момента – «к концу» и «ересь». По Пастернаку, выходит, что достижение высшей ступени творчества, коей и является простота, бывает только к исходу жизни, когда человек прошел все творческие круги последовательно, как природа – эволюционный процесс Ламарка.

«Как в ересь» – конечно, образ, метафора, но выбранная удачно. Ересь определяется главенствующей в обществе религиозной доктриной, а во времена, когда писалось стихотворение (1930–1931), главным эстетическим стилем эпохи был крепнущий новый имперский стиль, тот самый «сталинский ампир», образцами которого до сих пор полны все главные города страны.

Опять же, цитируя завершающие стихотворение строчки:

То есть «понятность» люди предпочитают «нужности», и в этом противоречии и состоит печальный пафос пастернаковского шедевра («Но мы пощажены не будем»).

На самом деле я хотел поговорить о другом, о противоположности простоты – избыточности. Той божественной избыточности в стихах и прозе, которую я больше всего ценю. Простота была лишь зачином, затянувшимся, но наконец прерванным.

Есть мнение, что избыточность в творчестве есть признак разбрасывания себя. Писатель (поэт) разбрасывается, уходит от главной темы, разменивает талант на мелочи и прочее и тому подобное. Или это поиск себя, того единственного, своего, настоящего, что скрывается внутри человека, ступившего на творческую стезю. Или это переходный процесс от сложности к пастернаковской простоте.

На самом деле это не так. Вернее, не всегда так. В основном творческая избыточность говорит об избытке сил, о счастливой щедрости сочинителя, желающего одарить читателя всем тем, что есть у него внутри. Не подавить, как считают некоторые, бедного читателя/ слушателя неуправляемым камнепадом образов, а именно одарить. Я могу привести вам сотни примеров из литературы всех времен и народов – от древнеегипетских ритуальных текстов до Ильи Бояшова, которого читаю сейчас.

Вот Египет:

Когда Бог засмеялся в седьмой раз, родилась Душа, и Он, смеясь, заплакал. Увидев Душу, Он свистнул, и изогнулась земля, и родила Пифийского змея, который все воспевает. Нарек его Бог илиллу илиллу илиллу илиллу Итор, мармараугэ, фохо фобох. Увидев змея, Бог ужаснулся и щелкнул языком. Когда Бог щелкнул языком, явился некто в полном вооружении, который зовется Дануп Хратор Бербали Балбит. Увидев [его] Бог вновь испугался, что узрит еще более сильного, но земля больше не исторгла бога. Взглянув вниз на землю, Он сказал «Иао». Родился бог из эхо, который – господин над всеми. Заспорил с ним предыдущий, говоря: «Я тот, кто сильнее этого». А Бог сказал сильному: «Ты возник от щелкания языком, а этот из эхо. Быть вам обоим со всей необходимостью». А вызывается он с того времени Дануп Хратор Бербали Балбит, Иао. Господи, я подражаю семи гласным, приди и прислушайся ко мне: а ее эээ ииии ооооо юююююю ооооооо, аброх, браох храммаот, проабраот, Иао оюаеэиоюо.

Разве не прекрасна словесная избыточность этих строк (не «понятность», а «нужность»), сохранившихся на древнем папирусе.

А Библия с ее бесконечным перечислением родословий от Адама до Иисуса Христа?

А Гомер – помните у Мандельштама: «Я список кораблей прочел до середины»? Какая в нем гомерическая избыточность!

А Рабле, который подряд на многих страницах дает перечень игр, в которые играл малютка Гаргантюа, – от жмурок и догонялок до «под зад коленкой» и «растирай горчицу»? Или список, какие в мире есть блудодеи – «блудодей голый, блудодей полый, блудодей сонный, блудодей говенный…»?

Избыточность – верный признак таланта. В книге, как в хорошем человеке, должно быть много всего – кроме, конечно, скуки.

Помните, как любил говорить Портос: «Я уважаю старость, но только не в вареном и не в жареном виде»?

Так вот, переиначивая Дюма: «Я люблю избыток, но только не угрюмости и не скуки».

 

Издательские забавы

Замечательную редакторскую историю рассказала мне одна моя приятельница, работавшая в издательстве «Лениздат». К 8 Марта «Лениздат» решил порадовать прекрасную половину человечества выпуском серии книжек кулинарных рецептов – по шесть – восемь штук в одной картонной коробке. Тираж издания – 10 тысяч экземпляров. Типография – заранее, уже в феврале – поставляет в издательство 10 тысяч картонных коробок, которые нужно клеить. Клеить, понятно, некому, то есть все лениздатовские редакторы числом три, брошенные в спешном порядке на клейку продукции из картона, справиться с таким объемом не могут. Тогда директор бросает общегородской клич, выразившийся в объявлении на парадных дверях издательства: «Все желающие приглашаются на склеивание коробок из картона по 90 копеек за штуку». И в редакцию повалил народ. Приятельница рассказывает: три редакторских стола по трем стенам, за которыми сидят три редактора, а посередине шумит толпа. Бомжи в лохмотьях, какие-то горластые бабки, недоучившиеся студенты профтехучилищ – и все они дружно клеят эти долбаные картонные оболочки. Редакторы озабочены тем, как бы не сперли с вешалки их одежду и не выдернули из-под задницы сумочки, на которые они предусмотрительно сели. Такая вот издательская работа.

В издательской практике бывает множество забавных историй. Самые из них популярные – о незамеченных издателем опечатках и прочих несуразицах и огрехах, веселящих читательские сердца. Тема эта вечная, как война, без которой беспокойное человечество не прожило еще, кажется, и минуты.

Вот некоторые из редакторских баек.

Вячеслав Курицын написал роман-провокацию «Акварель для матадора» и отнес его в издательство «Вагриус». Чтобы несколько пригасить возможную редакторскую реакцию на обилие нецензурной лексики, простодушный автор замаскировал в тексте романа бытовое наименование женского полового органа таинственным выражением «зда». Искушенный вагриусовский редактор – кстати, мать известного литературного критика Льва Данилкина, – не оценив авторского приема, вернула слову его привычное написание. В «Вагриусе» роман не вышел.

Роман того же Курицына (под псевдонимом Андрей Тургенев) «Месяц Аркашон» в рекламном буклете «Амфоры» назван «Месяцем с алкашом».

А в первом перестроечном собрании сочинений Анны Ахматовой (под редакцией Поливанова) слово «митенки» преобразилось в «минетки».

Интересная история случилась при публикации в молдавском журнале «Кодры» романа Набокова «Лолита». Публикация началась в декабре и в первых четырех номерах следующего года была продолжена. Для тех же читателей, которые не смогли прочитать начало романа (№ 12), в пятом номере журнала начало воспроизвели заново. Вот это я понимаю – забота о читателе!

В «Урале», рассказывал тот же Курицын, печаталась книга Сальватора Дали «Темные лики». В журнальном же содержании она почему-то переименована в «Светлые дали».

А Владимир Березин обнаружил в книге воспоминаний Кирилла Ковальджи опечатку в фамилии писателя Владимира Солоухина. При наборе случайно поменялись местами четвертая и третья от конца буквы. Хорошо, Владимир Солоухин уже оставил наш ненадежный мир, иначе мордобоя не удалось бы избежать точно.

У меня есть большая статья (см. «Ляпляндия») на тему подобных ляпов. Поэтому всех желающих с радостью отсылаю к ней, сам же раскланиваюсь с читателями до будущих издательских промахов.

P. S. По поводу издательских промахов. Обнаружил случайно в 1-м томе «Поджигателей» Николая Шпанова (Л.: Лениздат, 1955) вклейку со списком замеченных опечаток. Все это сведено в таблицу, в первом столбце которой значится страница, где замечена опечатка, в следующем – строка, в которой она допущена, далее идет столбец «что напечатано», после него – как следует читать правильно. И в последнем, самом важном столбце таблицы – по чьей вине допущена опечатка.

То есть, переиначивая слова наркома, у каждой опечатки есть имя, отчество и фамилия. И отсюда соответствующие оргвыводы: корректора Ламского Е. И. за то, что на 170-й странице в 16-й строке сверху советская «горнодобывающая промышленность» превратилась в «говнодобывающую», сослать на четыре года в исправительно-трудовой лагерь с последующим лишением права заниматься корректорской работой. Редактора же Розена А. Г., по вине которого на странице 446, 4-я строка снизу, осталось неисправленным выражение «генералиссимус в штанах нараспашку» (следует читать «в шинели»), приговорить к высшей мере наказания, предусмотренной действующими законами.

Жестоко? Не спорю, да. Но это оправданная жесткость. Ввели бы своевременно в судебную практику подобные суровые правила, возможно, и не появилось бы в детской книге, изданной в Петербурге в 1996 году, при переносе на следующую страницу фразы «Бабушка, подстрахуй!» одиноко висящего в начале страницы последнего слога второго слова.

 

Изобретения, изобретатели

У поэта Николая Олейникова есть такое стихотворение:

В самом деле, в мире существует столько мелких, но важных, смешных, зато полезных изобретений, сделанных как людьми безвестными, так и теми, чьи имена вписаны золотыми буквами в книгу человеческих достижений.

Так, великому Леонардо да Винчи, гению итальянского Возрождения, люди должны говорить «спасибо» не только за «Мону Лизу» и изобретенный им парашют, но еще и за такую нужную бытовую мелочь, как липучка от мух.

А великий наш поэт Маяковский придумал способ смачивать бутылки водой, чтобы удобнее было отклеивать этикетки.

Лиля Брик, возлюбленная поэта, изобрела новое направление в живописи – не рисовать, а вышивать картины с натуры.

Давид Бурлюк, художник и поэт-футурист, тот придумал, живя в Америке, искусственную челюсть с подсветкой – для удобства принятия в темноте пищи.

Француз Сартр придумал экзистенциализм – что это такое, не знаю, но мой знакомый Виктор Лапицкий, известный переводчик с французского, уверяет, что штука нужная.

И щипчики для сахара, и челюсть с подсветкой, и даже непонятный экзистенциализм – вещи, бесспорно, необходимые, но самое масштабное, самое поразительное и смешное изобретение всех времен и народов – конечно же, коммунальная квартира. Она затмевает все, что изобретено человеком как в прошлые, так и в настоящие времена.

Но про нее разговор особый.

 

Изобретательство в России

Россия – родина: а) теплохода; б) самолета; в) электрической лампы накаливания, она же лампочка Ильича; г) расщепления нефти; д) каучука; е) электромагнитного телеграфа; ё) телевизора…

Перечень можно продолжить по «я» включительно – столько важных и полезных изобретений сделаны на родной земле.

Тот же мухолёт, например. Ленинградский инженер Тигель первым в мире придумал и разработал двигатель на мушиной тяге. Представляете, сколько трудов ушло у него на то, чтобы приручить и выдрессировать мух, обучить их законам физики, развить у них сопротивляемость организма, чувство локтя, ответственности перед коллективом стаи?

Раньше изобретатель в России был, что называется, не в почете. Вспомним хотя бы барона Шиллинга, нашего посла в Австрии, в 1825 году разработавшего электромагнитный телеграф. Когда изобретатель озвучил царю идею мгновенного сообщения между людьми в дальних концах империи, это показалось самодержцу российскому настолько крамольным, что он запретил не только производство аппаратов в России, но даже не позволил упоминать об изобретении в печати.

Сегодня изобретатель дышит в России вольно. Из последних изобретений, порт приписки которых наша дорогая отчизна, хочется выделить, во-первых, беспедальный велосипед конструкции А. М. Василькова, во-вторых, созданный на Пензенском экспериментальном заводе куаферного оборудования первый в мире универсальный шлем для стрижки волос.

Странно, что до вологодского автомеханика Василькова никого не посещала такая простая мысль: если заднее колесо велосипеда сделать очень большим, а переднее – очень маленьким, то педали не понадобятся совсем. Велосипед тогда едет сам, как бы всегда под горку. Главное – вовремя тормозить.

Шлем для стрижки, созданный в Пензе, абсолютно незаменим в быту. Отправляясь в долгое путешествие, уходя по маршруту в горы, наконец, уезжая в командировку в отдаленные районы страны, вы берете его с собой и, когда приходит необходимость, надеваете шлем на голову, настраиваете на нужный режим – и буквально за считанные минуты вы пострижены по последней моде. Питание осуществляется как от сети, так и от компактных аккумуляторов, встроенных в оболочку корпуса. Состриженный волосяной материал утилизируется в отстяжном накопителе, сбивается в инертную массу и при желании используется вместо подушки, что, согласитесь, немаловажно, особенно в полевых условиях.

Каждый день рождается что-то новое в области изобретательской мысли. И пока она кипит и клокочет, пока собственные наши невтоны создают велосипеды и мухолеты, быть России у руля мировой истории, а не влачиться в ее хвосте, как влачатся какие-нибудь Панама и Коста-Рика.

 

«Илиада», переведенная Н. Гнедичем

Гнедич, по Варваре Олениной, как и Крылов, его неразлучный друг, был замечателен своей дурнотой. Сухой, бледный, кривой, высокий, «с исшитым от воспы лицом». Это телом. А вот душою Гнедич был красив как никто. Его так и прозвали в обществе – ходячая душа.

Его истовый интерес к древним грекам сказался не только в образцово переведенной им Гомеровой «Илиаде». Он еще и своего друга баснописца Крылова подвиг на священный подвиг – на освоение древнегреческого языка. То есть сила духа и обаяния Гнедича была такова, что ленивый, «вечно растрепанный, грязный, нечесаный, немытый» (цитирую В. Оленину. – А. Е) Иван Андреевич Крылов без всякого к тому принуждения взял и за два года выучил древнегреческий. И это в пятидесятилетнем возрасте! Он, по настоянию Гнедича, взялся было за перевод «Одиссеи» и даже перевел кое-что, но усердия его не хватило, одолела матушка-лень, и он забросил под кровать классиков. Служанка потом долгое время растапливала их сочинениями печь.

Гнедич настолько вошел в образ переводчика «Илиады», что иначе и не говорил, как гекзаметрами. Представляете, обращается к вам на улице незнакомец: «Сколько драхм стоит нынче кило макаронных изделий, о любезный прохожий?» Или что-нибудь в этом роде.

То есть это я вам к тому, что в быту общаться с таким человеком, как Гнедич, было, наверное, нелегко.

А «Илиада» Гомера – Гнедича просто великолепна. Стих ее мощен, архаичен, богат – настоящий праздник для всех ценителей русского языка и поэзии:

Кстати, один из лучших современных иллюстраторов «Илиады» Гомера – художник Владимир Шинкарев (см. В. Шинкарев. Всемирная литература. СПб.: Красный матрос, 2000). Всячески его вам рекомендую – не пожалеете.

 

«Иной свет, или Государства и империи Луны» Сирано де Бержерака

Длинноносый бретер, прославленный Эдмоном Ростаном в знаменитой комедии. Философ, острый на шпагу и на язык, не спускающий врагам и обидчикам и считающий не достойным мужчины пропустить мимо себя хоть одну юбку. Чудак, который однажды дотянулся своим носом до Луны и оставил на ней следы в виде лунных кратеров. Что еще? Вообще-то для простого смертного уже этих личных характеристик вполне достаточно, чтобы остаться в памяти поколений.

Что-то есть в нем от д’Артаньяна, только д’Артаньян поглупее. До мудрости Сирано гасконцу из романа Дюма тянуться и тянуться, как до Луны. Стоп. Луна. Заветное слово названо.

Во всех популярных очерках по истории научной фантастики Сирано считается едва ли не писателем-фантастом номер один. Во всяком случае, в освоении лунной темы. Сам перенос на спутник нашей планеты осуществляется на научной основе. Это вам не какой-нибудь берроузовский герой, который засыпает в пещере, а просыпается уже на красной планете, окруженный местными Аэлитами и злыми марсианскими Уриями Хипами. Герой Сирано, обвешанный склянками с росой, под воздействием Солнца преодолевает силы земного тяготения и случайно оказывается на Луне. Хотел в Канаду, а попал на Луну. На Луне у Сирано рай. Тот самый земной Эдем, описанный в самой главной Книге. Но что-то в этом раю не то, как-то он не по-райски устроен. В общем, герой Сирано за откровенную атеистическую пропаганду изгоняется из лунного рая и попадает в страну разумных четвероногих, где его принимают за «самку зверька королевы» и водят напоказ на веревочке. Приключений в этой книге хватает. И зерен будущих, тогда еще не написанных, книг тоже. И Мюнхгаузен, и даже Незнайка на Луне – все они берут старт отсюда, из романа Сирано. И даже герои ранних романов братьев Стругацких тоже.

И еще роман Сирано, как это ни странно, считается первым литературным произведением, написанным в абсурдистском ключе. Задолго до Кафки, Беккета, Ионеско Сирано де Бержерак уже работал в этом опасном жанре и, честно говоря, довольно в нем преуспел.

Роман его читается и поныне.

 

Искусство

Мы в Москву ездим за вологодским маслом. Там есть магазин на Преображенке. Я пачку масла ем два месяца. А Троцкого убили кирпичом.

Это из «Монохроник» писателя Юрия Коваля.

Вы спросите, а при чем тут искусство?

А при чем там, у Коваля, Троцкий?

На самом деле все в мире взаимосвязано. И Троцкий, и вологодское масло, и даже пятна на Солнце, про которые все мы знаем, но которых никто не видел. Все это кубики и детальки, тот незамысловатый сор, из которого и делается искусство.

Искусство – это не только литература или кино. Это техника, это бизнес, это производство того самого кирпича, о котором упомянуто выше.

Компьютерный мастер – не менее великий художник, чем Моцарт, Вермеер Дельфтский или Артюр Рембо.

То же и бизнесмен. Ведь бизнес не что иное, как искусство делания дела, делающего людей богатыми.

И все это объединяет в себе искусство. И это, и много что еще. Оно как тот магазин на Преображенке, где продается вологодское масло.