Леонтьев К

Открываем собрание писем Константина Леонтьева (К. Леонтьев. Избранные письма. СПб.: Пушкинский фонд, 1993) и в письме под № 19 от 19 апреля 1867 года читаем:

Сегодня в предместий Кынк танцевал под турецкую музыку с гречанками, несмотря на фанатизм кынкских мусульман. А сейчас еду к m-me Блонт (как хочется поставить здесь многозначительное многоточие и оборвать цитату. – А. Е) читать громко Милля. Завтра доканчиваю почту и танцую еще в другом предместье с недурными девицами (руки у них только толсты и грубы); а на днях у меня собрание болгар для совещания об отпоре пропаганде…

Совершенно замечательное письмо, особенно место про «читать громко», толстые и грубые руки и про отпор пропаганде. Завершается же письмо следующей классической фразой: «Все бы это и службу самую отдал бы за возможность писать».

В молодые годы Леонтьев развивал в себе талант беллетриста и делал большие ставки на собственную литературную будущность. Не надеясь на справедливую оценку своих сочинений в кругу соотечественников, он отсылает плоды трудов (романы «В своем краю» и «Исповедь мужа» в собственном переводе на французский) Просперу Мериме, сопровождая их пояснительными письмами.

Мериме в ответных письмах тактично отмечает недостатки присланных Леонтьевым сочинений, возвращая их автору, в письме же Тургеневу сообщает следующее:

…Некий г-н Леонтьев, приславший мне роман «В своем краю», а также «Исповедь мужа» (все это пришло из Адрианополя). Герой последнего – некий господин, который живет в Крыму, женат и украшен рогами. Он весьма огорчен, когда его жена бежит с любовником. Мне это непонятно. Я вполне откровенно ответил ему, что не симпатизирую рогоносцам, даже добровольным.

И в другом письме тому же Тургеневу:

Г-н Леонтьев, о котором, кажется, я Вам писал, пишет мне из Адрианополя и благодарит за критику, хотя и не принимает ее, ибо говорит, что «будущее за ним».

В плане литературном, на фоне таких монументальных фигур, как Достоевский, Толстой, да хотя бы тот же Тургенев, проза Леонтьева, несмотря на множественные ее достоинства, все же недотягивала до классики.

Зато в плане философском и политическом Константин Леонтьев действительно представляется, особенно с высоты дня сегодняшнего, человеком, который, может быть, единственный верным взглядом озирал Россию, видел все ее светотени, противоречия и практически знал «что делать» в отличие от стоголосого хора либерально-демократических словоблудов, ввергших в результате страну в братоубийственную красно-белую мясорубку.

 

Лермонтов М

1. Первый русский поэт – это Пушкин, второй-Лермонтов. Так постановили партия и правительство во время празднования столетия со дня пушкинской смерти в 1937 году. Третьим поэтом почему-то не назначили никого, хотя за звание третьего бились многие из тогда творивших: и Щипачев, и Скокорев, и Домушников, и молодой Сергей Михалков. Не догадывались они в то время, что высокое звание великого присуждается только тем поэтам, кто трагически распрощался с жизнью. Как у Высоцкого в песне: «Кто кончил жизнь трагически» и т. д. А если бы и догадывались, то вряд ли отдали свою драгоценную жизнь в обмен на нерукотворный памятник.

Мне обидно, что к имени Петербург пристало единственное определение – «пушкинский». Ведь и Лермонтов как-никак ходил по нашим благословенным плитам и вдыхал чахоточный аромат золотой петербургской осени. Только вот почему-то – пушкинский.

На бывшей Благовещенской площади – ныне она площадь Труда – угловой дом с Галерной улицей принадлежал во времена Лермонтова некоему господину Вонлярлятскому. Кто он был и чем занимался, история об этом умалчивает, вспоминают о нем единственно в связи с происшествием, имевшем место быть во времена оны на Кавказе. Упомянутый господин Вонлярлятский представился Лермонтову, и то ли поэт не расслышал, то ли не совсем понял, но зачем-то переспросил: «Простите, Вонляр… какой?»

Этот редкий исторический анекдот я рассказываю исключительно справедливости ради. А то все пушкинские места, да пушкинские. Надо что-то и о лермонтовских местах людям знать.

2. Михаил Юрьевич Лермонтов во всех смыслах был человек неудобный. Как для государства, так и для общества. Везде, где бы он ни появлялся, он умел наживать врагов. Отсутствие общественной мимикрии – свойство опасное во все времена, а в Николаевской России особенно. Трудно установить точно, убил ли Лермонтова царизм марионеточными руками Мартынова, или Лермонтов сам подставился под пулю туповатого отставного майора. Скорее всего, второе. Но при косвенном участии первого. Общество одобрило смерть поэта. Даже до знаменитой фразы, приписываемой Николаю Первому: «Собаке собачья смерть!» – большинство тогдашнего общества высказывалось об убитом крайне негативно.

«От него в Пятигорске никому прохода не было. Поэт, поэт! Эка штука! Всяк себя поэтом назовет, чтобы другим неприятность наносить…» – вспоминал о Лермонтове пятигорский священник о. Василий, отказавшийся отпевать поэта и даже написавший донос на другого батюшку, согласившегося его отпеть.

По записям П. А. Висковатого, Лермонтова в Пятигорске иначе как «ядовитой гадиной» не называли. А небольшой кружок остроумцев, собиравшихся вокруг поэта, называли «лермонтовской бандой». Складывается ощущение, что поэт сознательно лез на рожон. Что-то в этом есть от русской рулетки – испытывать терпение общества до последнего. В этом смысле Лермонтов прямая противоположность Пушкина. Тот тянулся к людям, хотел единения с миром, свои колкости и поэтические удары компенсировал раскаянием, пусть и поздним. Помирился с государем, завел дом, семью. У Лермонтова – сплошной разрыв. Печоринское неприятие мира. Желание заглянуть в бездну. Смерть. И – поздняя посмертная слава.

 

Лесков Н

Лесков – явление в литературе мало сказать, что редкое, – уникальное. Как Пушкин в свое время создал особое, «пушкинское», направление в отечественной словесности, так и Лесков более чем полвека спустя дал нашей литературе свое, «лесковское», направление. В чем же они сходятся и чем различаются эти два направления? Пушкин сделал литературу народной, это вроде понятно всем. Он лишил ее карамзинской пафосности и его же излишней слезоточивости, избавил стихи и прозу от велеречивых оборотов Жуковского, ввел в дело простонародные словечки и выражения. И прочее и тому подобное. То есть, сознательно избавившись от всего, по его разумению, лишнего, Пушкин дал в своем творчестве образцы кристально ясного слога и умышленной простоты выражения глубоких мыслей. Графически Пушкин – это прямая линия провода высокого напряжения, стрелой летящая над землей.

Лесков графически – это ломаная линия верхушек деревьев стоящего за рекой леса. Он сознательно, как Пушкин изымал лишнее, прививал это лишнее к своему литературному стилю. Избыточная образность. Избыточная фантастичность деталей – вспомним хотя бы коллективное хождение по веревке, протянутой над рекой, в «Запечатленном ангеле» или того же хрестоматийного «Левшу». Даже ненависть и издевка – и те у него избыточные, какими мы видим их в «Соборянах», в «На ножах», в (слабом) романе «Некуда».

Пушкин и Лесков нисколько не противоречат друг другу. В литературе они дополняют один другого, создают радугу, свет которой делает мир богаче. А еще и тот и другой знали толк в шутке и умели в своих книжках шутить – тонко, грубо, по-всякому.

Вот сценка из рассказа Лескова про первую киевскую газету, которую цензор хотел запретить «за невозможные опечатки». В газете было опубликовано буквально следующее: «Киевляне преимущественно все онанисты».

От цензуры спас газету хитроумный издатель, поместив в ней следующую поправку: «Вчера у нас напечатано: киевляне преимущественно все онанисты, – читай оптимисты».

Цензора такая поправка вполне устроила.

 

Литературная критика

Литературная критика – это такое мелкое, вроде комара, насекомое, которое пищит и пищит над ухом, раздражая надоедливым звуком, и пытается дотянуться до великана (человек для комара – великан) своим тонким, микроскопическим клювом и насосаться крови. Юля, моя старшая дочь, рассказывала, как они с подругами в детстве специально давали комару насосаться крови и потом смотрели, как он отваливается и падает на песок, чтобы переварить выпитое. Собственно говоря, основной повод существования литературных критиков – потребление писательской крови. И писателю лучше вовсе не обращать внимания на издевательский звон, воткнуть в розетку какой-нибудь фумигатор (так, кажется, называют устройство для вызывания комариной паники) и не видеть, не слышать, не знать о комариных атаках, заботясь о здоровье собственных нервов.

Бороться с критиками себе дороже и, если честно, – стыдно. Ведь борьба, когда эта борьба настоящая, предполагает противника, превосходящего вас по силе. Иначе зачем бороться? Чтобы показать слабому, что ты сильнее его? Но это уже жлобство и хамство, а не борьба.

Даже в анекдотичном случае борьбы с ветряными мельницами подразумевается, что мельница – это сила. Это своего рода луддизм, сознательная война с машинами, когда знаешь (или предчувствуешь), что победа будет за ними, но упорно, как заведенный, крушишь тем, что под руку подвернется, бездушную железную плоть.

Или вспомним Алкивиада, отбивающего каменным молотком фаллосы у растиражированных Приапов. Вот достойный пример борца. Не с кем-нибудь, а с самими богами. Или с Богом – как атеист Байрон. Или с тоталитарной махиной государственной власти, как Солженицын. Или, как Шафаревич, – с евреями, всеми сразу. Или со средним классом как олицетворением пошлости, тупости, примиренчества и повальной умственной ограниченности (Эдуард Лимонов).

А что литературные критики? Моль, подвальные комары. Пусть себе живут и звенят, тоже ведь Божьи твари.

 

Лонгинов М

Михаил Пантелеевич Лепехин, старый мой знакомый, который сейчас работает научным сотрудником в БАН (Библиотека Академии наук), мне рассказывал, что в Пушкинском доме в фонде Михаила Николаевича Лонгинова хранится специальный запертый на ключ ящичек с собранием стихотворных порнографических сочинений, писанных рукой Лонгинова и, вероятно, им же и сочиненных. На ящичке имеется ярлычок с соответствующей надписью. И якобы весь Барков и то, что приписывается Баркову, сочинено Лонгиновым. Может, так, а может, не так, все-таки Михаил Николаевич был человек государственный, главный российский цензор, и, следовательно, по велению службы обязан был относиться к таким вещам непримиримо и по-цензорски строго. Во всяком случае, ключик от ящичка со стихами не должен был держать в общей связке. Хотя… Именно во времена цензорства М. Н. Лонгинова случился конфуз, который мог вполне привести к краху его карьеры. Дело в том, что писанием неприличного содержания поэтических штучек Лонгинов действительно грешил в молодости. И в ряде библиографических справочников сообщается, что сборник таких стихов с именем Лонгинова на обложке и специфическим названием «Не для дам» был издан за границей, в Карлсруэ, в 1861 году. И с названием сборника, и с указанием места издания, по-видимому, случилась накладка, и произошла она из-за буквального прочтения следующего опуса молодого Лонгинова:

Увы, в природе этот сборник пока что не обнаружен. Ни в одной библиотеке, ни в одном частном собрании такой книги нет. Правда, уже в наше время в агентурных данных Третьего отделения найдено сообщение о том, что книга «похабного содержания с „Похождениями дяди Пахома“ была издана в Лейпциге не позднее 1872 г., тиражом 2 тысячи экземпляров». Существует мнение, что к изданию компрометирующих главного российского цензора сочинений руку приложили русские революционные эмигранты. Так, например, Тургенев в письме к Анненкову в начале 1873 года писал, что с Лонгиновым можно «сыграть злую шутку: взять да напечатать его стихотворения за границей, включив в сборник „Попа Пихатия“». Также в одном из писем к П. Лаврову, которого Лонгинов называл «коноводом русской эмиграции», есть упоминание о такой книге. Бытует мнение, будто сам Лонгинов пытался скупить тираж этого сборника, чтобы затем его уничтожить.

Действительно, будучи главным российским начальником по делам печати, Лонгинов, когда-то либерал и друг либералов, защитник невинно оклеветанного при императрице Екатерине и заключенного в крепость просветителя Новикова, собиратель запрещенных изданий и человек, публично обвинявший царя, ввел в ведомстве, которым руководил, высшую меру наказания для неугодных изданий – сожжение запрещенных цензурой книг.

Лично я предполагаю, что тут проявился его инстинкт собирателя – ибо себе-то он оставлял экземпляры наверняка, а чувствовать себя единственным обладателем книги – это ли не высшая радость коллекционера.

 

Лучи жизни

Киевский писатель Михаил Назаренко выложил однажды в Живом журнале отсканированный фрагмент страницы газеты «Правда» от 13 апреля 1937 года:

Редакция «Правды» с прискорбием извещает о смерти своего постоянного сотрудника, талантливого писателя и фельетониста ИЛЬИ ИЛЬФА.

Ниже, также окаймленное черным, извещение от Союза писателей:

ПРАВЛЕНИЕ СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ с глубокой скорбью извещает о безвременной смерти писателя Ильи Арнольдовича ИЛЬФА, последовавшей 13 апреля сего года после непродолжительной, но тяжелой болезни.

А рядом, слева, буквально стык в стык с траурным прямоугольником рамки напечатана следующая заметка:

Аферист «под изобретателя»

Милиция арестовала Г. А. Шлезингера, в течение ряда лет выдававшего себя за изобретателя.

Явившись во Всесоюзный научно-исследовательский институт молочной промышленности, Шлезингер заявил, что он может при помощи ультрафиолетовых лучей получить из молока витамин Д. В течение нескольких месяцев он, получая солидный оклад, занимался в лаборатории института безуспешными опытами, а потом уволился «по собственному желанию».

Научно-исследовательской лаборатории Главмехпрома Наркомлегпрома СССР он предложил при помощи тех же ультрафиолетовых лучей «получение на гладковидных мехах искусственного каракулевого завитка». Для производства опытов Шлезингер был командирован в Среднюю Азию. «Творческая командировка» афериста обошлась институту почти в 15 000 рублей.

«Правда» – издание сугубо партийное и сухое, как пустыня Такламакан, я не верю, чтобы какой-нибудь веселый человек из редакции мог намеренно состыковать материал с намеком на бессмертного Бендера, героя романов Ильфа. Этот либо ироническая случайность, либо сам покойный писатель подмигнул с того света товарищам из газеты: мол, не надейтесь, я-то умер, а Бендер жил, Бендер жив, Бендер будет жить, и никуда вы от этого не уйдете.

Теперь о новой инкарнации Бендера, переквалифицировавшегося на время в изобретателя и позаимствовавшего фамилию Шлезингер. Наверняка этот новый Бендер начитался революционной фантастики, в которой тема лучей жизни и лучей смерти активно разрабатывалась в ту пору. Начало шло, конечно, от марсиан, жаривших тепловым лучом по городам и весям Великобритании. Именно из романа Уэллса вылез инженер Гарин. Кстати, по части авантюризма автор «Аэлиты» и «Гиперболоида инженера Гарина» порою соревновался с Бендером. Пример? Пожалуйста, привожу пример, причем связанный опять же с фантастикой. В 1924 году Толстой пишет по мотивам пьесы Чапека «RUR» пьесу в четырех действиях «Бунт машин». По мотивам-то по мотивам, но (цитирую по книге А. Варламова «Алексей Толстой» (М.: Молодая гвардия, 2006) информацию из журнала «Новый зритель» от 15 июля 1924 года):

31 июня в Народном суде разбиралось дело о переделке А. Н. Толстым пьесы Карела Чапека «РУР». Переводчик «РУРа» Кролль передал в прошлом году А. Толстому перевод пьесы для проредактирования. Согласно договора, Толстой, в случае постановки «РУРа» в театре, должен был уплатить Кроллю половину авторского гонорара. Кролль полагает, что «Бунт машин» Толстого является переделкой его перевода, и требует от Толстого авторские (согласно их договора).

Вот по тому же поводу отрывок из письма Горького:

Хотя Толстой и не скрывает, что он взял тему Чапека, но он взял больше чем тему… <…> Есть прямые заимствования из текста Чапека, а это называется словом, не лестным для Толстого, и весьма компрометирует русскую литературу. Лично я очень смущен и возмущен.

Впрочем – и здесь Толстой сильно недотягивает до Бендера – уличенный в плагиате писатель терзается от укусов совести и ведет себя в этом смысле отнюдь не как классический комбинатор. Свидетельствует Корней Чуковский (из письма к сыну; цитирую опять-таки по Варламову):

Алексей Толстой был у меня – в совершенной тоске. У него впереди процесс – из-за «Бунта машин». Я вполне утешил его, сказавши ему, что Шекспир тоже списал «Укрощение строптивой». Он судорожно ухватился за сие обстоятельство.

Бог с ним, с Алексеем Толстым, – в литературе бывает всякое. Опубликовал же однажды поэт В. Журавлев под своим именем стихотворение Анны Ахматовой. А когда его уличили, сказал: «Подумаешь! Да пусть она у меня хоть два возьмет».

Вернемся к Шлезингеру. Вернее, к приему, который он пытался использовать в своих авантюристических целях. Прием, как я уже говорил, не новый. И, если честно, наследник Бендера, раз уж сделал ставку на добрый луч, мог придумать что-нибудь помасштабнее. Каракулевый завиток на гладковидных мехах – вещь, бесспорно, хорошая, но почему бы ему было не запустить в работу красный луч профессора Персикова, к примеру. Естественно, учтя опыт головотяпства поставщиков змеиных и крокодильих яиц, допустивших массовые атаки ползучих гадов на столицу нашей родины город-герой Москву. Или, как в «Пылающих безднах», романе Николая Муханова, использовать невидимые лучи, способные «утилизировать энергию произвольного движения тел в пространстве, которая бесцельно пропадает в безвоздушных безднах». И с его, невидимого луча, помощью урегулировать отношения с Марсом. А то совсем марсиане оборзели – лишили атмосферы нашу Луну, выпаривают лучом «фелуйфа» наши Тихий и Атлантический океаны, обращают в первичную материю принадлежащие Земле планетоиды.

Так что, товарищ Бендер, то есть, я извиняюсь, Шлезингер, не ту вы избрали тактику, не тот применили луч, да и время, страну, планету тоже выбрали не те, если честно.

 

Люди с прыгающей походкой

Повторяю мысленно, про себя, начало замечательной книги: «На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой» – и думаю: а когда перестали существовать мы, люди рождения середины 50-х годов века, продолжения девятнадцатого?

Однажды мне выпало побывать на презентации книги поляка Мариуша Вилька о Русском Севере («Волок», издана у Ивана Лимбаха). Писателя спросили о «Солидарности», о нынешнем его отношении к событиям, в которых он принимал самое живое участие (Вильк – соратник Леха Валенсы, один из лидеров «Солидарности»). Вильк помялся, потом сказал, что эту тему он обсуждать не хочет. Опять помялся и рассказал следующее.

Знакомый журналист несколько лет назад собирался брать у писателя интервью, тоже по поводу «Солидарности». Вильк сказал, что об этом давать интервью не будет, но журналист все равно приехал, и вот писатель садится в его машину, они едут, и где-то не доезжая Влтавы Вильк просит остановить машину.

«С „Солидарностью“ меня связывает любовь, – говорит журналисту Вильк. – Я был молод, я был влюблен, однажды в зеленой роще я впервые поцеловался с любимой девушкой». Писатель замолкает и продолжает: «Вот на этом самом месте, где мы сейчас остановились, и была та зеленая роща».

Вокруг ни деревца, бензозаправка, асфальт.

Люди перестают существовать тогда, когда надежду сменяет разочарование. Когда походка человека перестает быть прыгающей. Об этом рассказ поляка. Об этом «Вишневый сад» Чехова. Об этом напоминают картины, которые каждый день лезут назойливо мне в глаза.

 

Ляпляндия

Ляпляндия – это такая страна, вроде Финляндии. Только в ней живут не финны, а ляпы. Ляпы, в отличие от финнов, не люди, хотя рождаются они в основном от людей. Правда, без помощи детородных органов. Ляпы – это слова; форма единственного числа – ляп. Ляп – слово русское. Производные от него – ляпать, наляпать, вляпаться. Есть и другие, но этих трех нам будет вполне достаточно.

Сразу же приходит на ум монументальная фигура поэта Ляписа-Трубецкого из романа «Двенадцать стульев», автора знаменитой «Гаврилиады» (не путать с пушкинской). Но первая составляющая его имени хотя и созвучна с упомянутым выше корнем «ляп», но в действительности происходит от латинского слова «ляпис», что значит азотнокислое серебро, употребляемое в медицине при прижиганиях. Хотя вполне может быть, что латинское слово «ляпис» берет начало от русского слова «ляп», ведь отечественной наукой доказано, что древние римляне, а до них – древние греки, не кто иные, как наши древнерусские предки. Ахилл, к примеру, это родственник Ильи Муромца, потому что к «хил» – однокоренное «хилый», а «а» – международная отрицательная приставка, так что вместе они означают, наоборот, силу.

Ляпы бывают разные, некоторые умирают, едва родившись, и жизнь их коротка и блистательна, как падающая звезда. Убивают такие звезды обычно злодеи-редакторы. Хотя, руку на сердце положа (я ведь тоже принадлежу к их племени), сердце часто обливается кровью, когда решаешься на эту жестокую операцию. Сами посудите, как непросто приговаривать к смерти такую, например, фразу:

Он поднял обернутый металлом конец своего артефакта.

Или такую:

У тебя наверняка имеются дела более сложные, каковые в умелых руках твоего помощника перестанут быть таковыми.

А подобных фраз, особенно в переводах, встречается великое множество. Вот небольшая выборка из огромнейшей коллекции ляпов, имеющихся в моем архиве:

Он решил проблему, толкнув ее вперед.

Ноги замелькали то спереди, то сзади, почти сливаясь зрительно в одно целое.

Он впорхнул прямо в воду.

Крепкие мужчины вышли из транса, коллективно щелкнув челюстями.

Вскрикнув по-лошадиному, караульные бросились бежать.

Одна нога у него была на каком-то отрезке жизни сломана.

Волосы на голове юноши зашевелились дыбом.

Глаза, обрамленные лицом.

Некоторые из которых.

К стене было прислонуто колесо.

Помните знаменитую фразу Ляписа-Трубецкого про домкрат? «Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом»? Так вот, таких «домкратов» у нынешних переводчиков целые портовые склады:

Тетивой ему служили натянутые на колки козьи жилы. Механизм тетивы из жилы козьей ноги.

И так далее.

Представляете, какие муки приходится пережить редактору, продираясь через эти непроходимые дебри?

Сразу вспоминается герой повести Вячеслава Рыбакова «Трудно стать Богом», подрабатывающий переделкой подстрочников. Помните его сражение с таинственной фразой из подстрочного перевода с корейского: «Трава, колышущаяся по ветру за пригорком, одна трава – это трава целиком, а трава целиком – это одна трава»?

Ну а уж всевозможные «краснокрышие городки», «круглодневные вымокания», «толстоствольные сосны», «эбонитовокожие кавалеристы» и прочая «свежезаваренная вермишель» – этого добра в переводах хоть пруд пруди.

Понятно, что виновато время. Оно у нас всегда виновато. Еще в 1929 году О. Э. Мандельштам писал по поводу переводов:

В издательство… хлынула целая масса псевдопереводчиков, никому не ведомых безграмотных дилетантов, готовых на все условия…

И еще:

Полуголодный, пришибленный переводчик полуграмотно перевирает подлинник, а потом редактор корпит над его стряпней и приводит ее в мало-мальски человеческий вид, уж, конечно, не заглядывая в подлинник, в лучшем случае сообразуясь с грамматикой и здравым смыслом. Я утверждаю, что так у нас выходят сотни книг, почти все; это называется… «переводом с английского» под редакцией «такого-то». Впрочем, имя редактора чаще всего опускается.

Я уверен, что под этими словами подпишется любой редактор, работающий с заказными переводами. Ведь до сих пор (цитирую того же О. Мандельштама) «литературная продукция рассматривается как собачье мясо, из которого все равно выйдет колбаса».

Самое интересное – это, конечно, ляпы, выстоявшие под ударами «толстоствольной» редакторской артиллерии и проникшие на страницы печатных изданий.

Когда-то давно один московский журнал напечатал рассказ Роберта Хайнлайна «Год, когда был сорван банк» в переводе В. Ковалевского. Вот фраза из этого перевода:

Мужской член этой парочки носил женскую плиссированную юбку.

Сексуально, не правда ли?

Замечательные примеры, взятые из различных изданий, приводит Лидия Чуковская в своей книге «В лаборатории редактора» (М.: Искусство, 1963). Вот образчики из ее коллекции: «Мать-Родина – модель статуи главного монумента памятника в ознаменование…» и т. д. (журнал «Юность»). «Об уничтожении мух в местах их расплаживания» (печатный ярлык на папке). «Вы не допустили меня к себе, как наша полупустыня вчера не допустила воду» (Ф. Панферов).

Сравните, пожалуйста, следующие отрывки:

В силу того, что все дошедшие до нас письма относятся к одной относительно небольшой части этого периода – в этом отношении переписка не вполне заполняет образовавшийся пробел.

Показ Пушкиным поимки рыбаком золотой рыбки, обещавшей при условии ее отпуска в море значительный откуп, не использованный вначале стариком, имеет важное значение. Не менее важна и реакция старухи на сообщение ей старика о неиспользовании им откупа рыбки, употребление старухой ряда вульгаризмов, направленных в адрес старика и понудивших его к повторной встрече с рыбкой, посвященной вопросу о старом корыте.

Во второй картине пьесы – выражение маленькой королевой желания получить подснежники в январе. В третьей картине – отправление мачехой и ее дочкой падчерицы ради богатой награды в зимнюю ночь в лес.

Сравнили? А теперь скажите, какой из приведенных отрывков написан профессионалом-литературоведом, а какой – пародия 3. Паперного на литературоведческие статьи?

Много примеров печатных ляпов приведено в книге Олега Рисса «У слова стоя на часах» (М.: Книга, 1989).

«Люди наши живут все лучше, и, естественно, спрос на минеральную воду растет» – однажды было напечатано в «Правде».

Или такая фраза, взятая из другой газеты: «Ток по проводам медленно пополз в город».

А вот хрестоматийный пример из стихотворения Надсона «Мечта королевы». Героиня обращается к прекрасному пажу со словами: «О, ты знаешь, с каким бы блаженством всех их я тебе одному предпочла». Вместо «всем им» и «тебя», как требуется по смыслу.

А в рассказе Тургенева «Смерть» в лесу одновременно цветут фиалки и ландыши, поспевает земляника и появляются грузди.

И Федор Михайлович Достоевский не без греха. В «Подростке», во второй части, имя героини Дарья Онисимовна, а в третьей части она уже Настасья Егоровна. А в рассказе «Слабое сердце» Вася, обращаясь к Аркаше, называет Аркашу Васей.

Особую радость для собирателя представляют типографские опечатки. Карел Чапек в свое время заметил, что «опечатки бывают полезны тем, что веселят читателя».

В качестве примера номер один приведу прогремевшую на весь мир историю, когда в некой ленинградской газете под фотографией, изображающей жертвы американских агрессоров во Вьетнаме, по ошибке поместили такую подпись: «Хорошо поработали парни с „Электросилы“!»

Этот случай сильно смахивает на политический анекдот, хотя многие головой клянутся, что видели фотографию с этой подписью своими глазами. Лично я в подобную опечатку верю. Рассказывает же Олег Рисс в своей книге о том, как сняли и отправили в штрафной батальон заведующего редакцией «Звезды» за опечатку в статье В. Вишневского, посвященной прорыву ленинградской блокады. В журнале было напечатано: «Удар, нанесенный немцами под Ленинградом» (вместо «немцам»). Или взять его же рассказ про то, как в газете «Лесная правда» в номере, посвященном выборам в Верховный Совет, на первой полосе в статье секретаря парткома вместо слов «славная когорта» напечатали «славная каторга».

Про опечатки можно рассказывать очень долго. История литературы знает множество случаев замечательных типографских ляпов. В «Колоколе» Герцена и Огарева, печатавшемся в лондонской типографии, вместо «и передал ему Бог свой дух» было напечатано: «и дал ему Бог свой пердух» (сразу вспоминается знаменитая фраза «отца перестройки» М. Горбачева, сказанная им на спектакле Марка Захарова: «Пир духа!»). А в первом издании сочинений Шекспира 1623 года исследователи насчитали почти двадцать тысяч типографских ошибок, отчего до сих пор подлинный текст великого драматурга вызывает массу загадок.

Все это дела прошлые, а вот опечатки, обнаруженные мною лично за последние годы.

В книге братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу. Сказка о тройке» (СПб.: Terra Fantastica, 1993) напечатано «расстрел на Сенной площади» вместо Сенатской.

В книге Хорни, вышедшей в изд-ве «Лань», на обложке напечатано «Ваши внутренние конфликты», а на титуле – «Наши внутренние конфликты».

В книге мемуаров Андрея Вознесенского «На виртуальном ветру» (М.: Вагриус, 1998) написано (стр. 415, вверху), что отец Набокова «погиб от пули, заслонив собой своего кумира Мимокова». Таким образом лидер кадетской партии Павел Николаевич Милюков превратился в загадочную фигуру, имени которой не найдешь ни в одном словаре.

По поводу имен – разговор особый. В случае с Милюковым – явная опечатка, почему-то не замеченная корректором. Другое дело – переводы иностранных имен на русский. Здесь огромное поле для экспериментов. Сразу вспоминаю выпущенную не очень давно в Ленинграде книгу, где вместе собраны «Остров сокровищ» и два романа, продолжающие приключения знаменитых героев Стивенсона. Так вот – в ставшем классикой переводе Н. К. Чуковского главного героя зовут Джим Хокинс, в романе Р. Ф. Делдерфилда «Приключения Бена Ганна» он уже не Хокинс, а Гокинс, а в третьем романе – «Долговязый Джон Сильвер» Денниса Джуда – он вообще превратился в Гопкинса. И все это под одной обложкой.

Спор, как правильно передавать имена, – очень давний. Одна партия переводчиков стремится к точной передаче фонетического звучания имени на языке оригинала. И тогда получается Хорешио вместо Горацио, как было в первом варианте перевода «Пиквикского клуба» у Евгения Ланна, отчего начисто пропадает иронический смысл, вложенный Диккенсом в имя этого персонажа. Или – Кэвин вместо Корвин, как перевел имя одного из девяти принцев в «Янтарных хрониках» Роджера Желязны питерский переводчик Ян Юа (Яна Ашмарина + Николай Ютанов), отчего пропала ассоциация с «корвиной» («головой ворона») – отростком ключицы, который, согласно магической анатомии древних кельтов, есть одна из девяти точек, где астральное магическое пространство сопрягается с человеческой плотью.

Хотя, с другой стороны, многие подобным образом переведенные имена прочно вошли в читательский обиход и по-иному уже не воспринимаются. Эркюль Пуаро, например. Низкорослый сыщик с именем богатыря Геркулеса. Между прочим, в старом переводе романа Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан» чернокожий слуга намеренно назван не Эркюлем, а Геркулесом – по причине его физической силы.

Из-за неразберихи с переводом имен даже в серьезных изданиях случаются промахи. Так, в третьем издании БСЭ (т. 3, 1970) помещены две разные статьи об английском адмирале Роберте Блейке (Blake, 1599–1657), один раз под фамилией Блейк, другой раз – Блэк.

В этом смысле примечателен анекдотический случай, рассказанный А. Вознесенским в его книге «На виртуальном ветру». Русский поэт спросил знаменитого немецкого философа Мартина Хайдеггера о Жан-Поле Сартре. «Сартр? – ответил философ. – Источник его оригинальной идеи таится в его плохом знании немецкого языка. Сартр ошибся и неправильно перевел два термина из моих работ. Эта ошибка и родила его экзистенциализм». Экстаз, экстатическое бытие Сартр перевел как экзистенцию, существование.

Но вернемся к именам личным. В первоначальном варианте перевода романа М. Суэнвика «Вакуумные цветы» имена героев трактовались на удивление вольно. Так, обычную английскую фамилию Сноу московская переводчица переделала в Снегли. Фрог Мурфилдз превратилась в Жаб Квакни – должно быть, автору перевода припомнился мистер Жабб из Жаббз-Холла, персонаж знаменитой детской повести К. Грэхема «Ветер в ивах». А главная героиня романа Рэбел Мадларк – та вообще переименована в Строптильвию Гаврош. Все это можно было бы и приветствовать, если бы подобная смена имен оправдывалась характерами героев. Но в романе, пожалуй, одна главная героиня имеет действительно строптивый характер.

Плохо ли, хорошо ли – но в перечисленных выше случаях подход переводчиков все же, по большей части, носит характер творческий. А бывает, когда переводчик по лености или от недостатка знаний переделывает имя по-своему. Так, в одном из рассказов Хайнлайна переводчик, не зная, кто такая леди Годива, преспокойно переиначивает ее в леди Гамильтон, голую сажает на лошадь, и с распущенной рыжею гривой любовница адмирала Нельсона гарцует на потеху читателей.

А вот случай более сложный. В одной из книжек «Янтарных хроник» американца Роберта Желязны в подстрочнике появилась фраза: «Скорее он Сын Человеческий, нежели Волхв».

С Волхвом понятно, это таинственный вершитель судьбы героя из романа Джона Фаулза «Волхв». Но при чем тут Иисус Христос?

Заглядываем в первоисточник. По-английски читаем: Manson. И правда, можно перевести как Сын Человеческий. Но в действительности это Чарльз Мэнсон, глава знаменитой религиозной общины, зверски расправившейся с беременной Шарон Тейт, киноактрисой, женой режиссера Романа Полански. В окончательном варианте книги ошибка была исправлена.

Бывают случаи совершенно клинические. Вот книга Колина Уилсона «Оккультизм» (на титуле – Колин Вильсон), изданная в Москве Товариществом «Клышников – Комаров и К» в 1994 году. Имя переводчика не указано. Быстренько перелистываем страницы, читаем и удивляемся. «Поэма о Джилгамеш», теория Леви-Страуса, Элдос Хакслей (в другом месте фамилия его написана правильно – Хаксли, зато имя переделано в Альдуса), Деметр и Персефона, Георгий Гардьев, Г. К. Честерсон (не опечатка, повторяется не один раз), Тейлхард де Шардан, теории Фрейда и Джанга (!!!), «Путь Свана» Марселя Пруста, Мирси Элиад, Ричард Бак, Анни Бизонт, Е. Блавацкая, И Дзынь (Книга Перемен), король Соломон, Джон-Поль Сартр…

А знаете, как здесь названа знаменитая книга Дж. Фрэзера? Правильно, «Золотой сук», а как же иначе. Вообще, слово «сук» переводчикам чрезвычайно нравится. «Ветер шумел в сучьях деревьев», «они наломали сучьев и устроили себе лежанки» – такое в переводах встречается постоянно. А что касается Деметра, Джилгамеша и Джанга, мне сразу вспоминается фраза из другой книги: «Египетские иероглифы долгое время оставались загадкой, пока их не прочитала археолог Розетта Стоун». Не правда ли, блистательное открытие?

Разговор про страну Ляпляндию можно продолжать бесконечно. И не только из одних подмастерьев состоит ее веселое население. Например, Наталья Демурова, переводя рассказ Г. Честертона «Лиловый парик», одаривает нас следующей загадочной фразой: «Одно из преданий гласит, что после Якова I кавалеры из этого рода стали носить длинные волосы…». Что значит этот род – не понятно. Ни до, ни после ссылок на него в переводе нет. Но самое интересное, нет никакого этого рода и в английском оригинале. Переводчица просто не поняла, что Кавалерами (в оригинале именно так, с большой буквы) назывались члены аристократической партии того времени в отличие от Круглоголовых – партии, с которой они боролись. У той же Натальи Демуровой в переводе «Питера Пэна» находим фразу: «С отчаянным криком Белоручка вскочил на Длинного Тома и бросился с него прямо в море». Читая, можно подумать, что Длинный Том – это кто-нибудь из веселых молодцев капитана Крюка. На самом деле это обычное на британском флоте название корабельной пушки.

А вот еще кочующая из книги в книгу ошибка в переводе названия классического рассказа Борхеса «Смерть и буссоль» (перевод Е. Лысенко). Напомню сюжет. Главный герой, анализируя два загадочных убийства, приходит к выводу, что третье должно произойти в точке на карте города, соответствующей вершине равностороннего треугольника. Спрашивается, при чем тут буссоль? По-испански (и по-английски) в названии рассказа стоит слово «compass», которое, кроме компаса, означает еще и циркуль. Незадачливый переводчик, видимо, позабыл уроки геометрии в школе. Ведь построить равносторонний треугольник с помощью циркуля – с этим справится любой троечник. А вот как подобную операцию проделать с помощью компаса (или буссоли, потому что буссоль примерно то же самое, что и компас) – здесь даже специалист-топограф голову поломает.

Перед тем как поставить точку, хочется поблагодарить всех тружеников переводческого пера, без которых эта работа была бы бедна примерами. И еще. Если вы человек с талантом, приезжайте в страну Ляпляндию. Цены прежние, въезд свободный! Приезжайте, вам будут рады.

P. S. Хорошая опечатка проникла в книжку В. Шинкарева «Максим и Федор» (СПб.: Амфора, 2005). В комментарии А. Секацкого на стр. 251 к стр. 138 читаем: «…спокойно, не топясь, прочитать наконец „Плавание“ Бодлера…» Заглядываем на стр. 138 в текст. Там: «спокойно, не торопясь».

Вполне возможно, это никакая не опечатка, а автоматическая описка автора комментария. Как-никак связь между «плыть» – «топиться» более тесная, чем между «плыть» и «не торопиться».