Некрасов Н
Некрасова я знал хорошо, а лучше бы и не знал. Тяжелый был человек, хотя и не без дарования, если бы не карты, вино, женщины, поджоги и убийства. Без этого и творить не мог. Придет, бывало, в клуб, метнет фальшивую талию, выиграет и сейчас же бежит.
– Не могу, – говорит, – у меня вино, карты, женщины. И все это меня дожидается…
Этот отрывочек из пародии Аркадия Бухова я привел не случайно. Прочитай Некрасов такое при жизни (рассказ Бухова написан в 1928 году), он бы, одно из двух: или вызвал сочинителя на дуэль; или пригласил его в лучший ресторан на Большой Морской и устроил в честь пародиста роскошный ужин с музыкой и шампанским. Потому что Некрасов был человек: а) до обидчивости серьезный; б) понимающий веселую шутку и знающий в этом толк.
Возьмем в руки какой-нибудь прижизненный сборник поэта, хотя бы «Стихотворения Н. Некрасова» издания 1869 года, очень кстати оказавшийся под рукой. Наряду с ныне хрестоматийными («Размышления у парадного подъезда», «Мороз, Красный нос») автор сюда включил и ранние свои, «юмористические», стихи, рядящиеся под записки в стихах петербургского жителя А. Ф. Белопяткина, в которых он описывает столичную жизнь – подробно и со знанием дела. Вот, к примеру, как автор записок отзывается на премьеру оперы Глинки «Руслан и Людмила»:
А вот какие мысли приходят на ум А. Ф. Белопяткину при созерцании чучела кита, выставлявшегося в апреле 1843 года в специально построенном балагане возле Александрийского театра:
Комменируя одно из мест поэмы Пушкина «Евгений Онегин», связанное с княгиней Марией Волконской, Владимир Набоков пишет: «Героический отрезок ее (княгини Волконской. – А. Е) жизненного пути воспет Некрасовым в длинной и нудной, недостойной его истинного гения и, увы, бездарной поэме „Русские женщины“, любимом произведении тех читателей, для кого социальность замысла важнее художественного результата».
Хорошо, пусть нудная, недостойная. Но зато и человек был какой – «вино, женщины, поджоги, убийства…». Вот вы, господин Набоков, будь у вас такая яркая биография, сумели бы вы – только честно – создавать одни лишь шедевры?
Нога судьбы
Есть события, с одной стороны, представляющиеся заурядными, но с другой, если в них вглядеться, несущие отпечаток тайны.
Вот пример: сельская улица. На ней маленькая, трехлетняя, девочка, увязшая в коровьей лепешке, единственной оставшейся после стада. Маленькая девочка плачет, ей не вылезти из загустевших фекалий. Как она туда угодила? Из интереса? Или случайно? Или существуют явления, которые нам подбрасывает судьба, и мы летим на них, как бабочки на фонарь?
Этот случай про девочку и лепешку рассказала мне соседка по этажу. Она и была той девочкой.
Очень похожий случай произошел на моих глазах в Купчино в конце 70-х годов. Мы отмечали день рождения подруги моей школьной приятельницы, царствие ей небесное. Действие происходило на квартире виновницы торжества – кроме хозяйки, меня и моей приятельницы, присутствовали: поэт Ширали, анфан террибль тогдашнего литературного Ленинграда, Боря Миловидов, ныне, увы, покойный, Женя Антоненко, фотограф и поэт тоже, автор стихотворения, первая строчка которого начиналась так: «Я разбиваю розовые стекла», – и подруга Жени, имени которой не помню. Это Ширали привел Антоненко, первый был кумиром второго, и весь вечер Антоненко сиял, как пуговица на солдатской шинели, надраенная по случаю присутствия на смотру государя императора.
Пили много, что – не помню, скорее всего, портвейн. Первыми надрались Ширали, Антоненко, его девица и, как водится, Боренька Миловидов. Ширали, естественно – раз поэт, – попросили что-нибудь почитать, но тот величественно, как и положено классику, игнорировал наши просьбы, пил. Наконец, после очередного стакана, он дал знак всем умолкнуть. Мэтр созрел жечь глаголом сердца людей. При этом его лицо сделалось язвительно-плутоватым.
«Я пью за военные астры», – начал он и дочитал уже до «сосен савойских», когда я присоединился к чтению, и мы стали читать в два голоса. Поняв, что самозванства не получилось, он обиженно хрюкнул и замолчал, окончательно переключившись на пьянку.
На самом деле разговор не о Ширали. Разговор о вещах-магнитах, к которым нас неумолимо притягивает.
В конце вечера появился торт. Он был поставлен на пол посередине комнаты (стола не было), и все общество, ерзая на стульях и на диване, скучало в ожидании чая. И вот встает наш Боренька Миловидов (ему, наверное, приспичило выйти), огибает диван с девицами, хочет двинуться в сторону коридора, но какая-то жестокая сила несет его к середине комнаты. И он точнехонько всей подошвой наступает на злополучный торт.
Или это рука судьбы, вернее – ее нога, и торт был не первой свежести, поэтому Всевышний и не позволил подвергнуть риску наши желудки. Или это демон поэзии наказал заносчивого поэта, лишив его на десерт сладкого. А может, это намек на то, что каждого на его пути ожидает или куча дерьма, или кремовая роза на торте, куда он обязательно вступит.
Носов, который Носов
Однажды питерского прозаика Сергея Носова спутали с классиком детской литературы, автором Незнайки и «Огурцов», писателем Николаем Носовым. Произошло это в санкт-петербургской гимназии № 2, на вечере, посвященном детской литературе. Когда подошла очередь сказать слово о Николае Носове, проектор вывел на экран лицо автора «Голодного времени», а выступавшие на празднике гимназисты объявили его отцом Незнайки писателем Николаем Носовым.
Мы с писателем Носовым близнецы-братья, можно сказать. Мои и его бахилы грызла одна собака. Было это на другом вечере, поэтическом, в феврале 2008 года в литературном клубе отеля «Старая Вена», на углу Гороховой и Малой Морской. Мероприятие называлось «Поэзия в прозе: Александр Етоев и Сергей Носов читают свои стихи».
Он читал стихи, вот такие:
Ну и некоторые другие.
Вторым читал стихи я, по бумажке, то есть по книжке, потому что плохая память.
А когда его и меня спросили, возможно ли сочинять стихи в состоянии алкогольного опьянения, я сказал: «Да», – а Носов ответил: «Нет». В этом, кстати, и проявляется наша с ним принципиальная разница в подходах к творчеству.
Я себя не считаю поэтом. Поэт – человек, живущий поэзией и ничем иным. Поэт – это состояние сродни безумию. То есть состояние, сравнимое с алкогольным опьянением. Поэзия для него, поэта, – основной питательный продукт вроде селедки, хлеба, водки и огурцов. Настоящий поэт, в моем представлении, – это человек, бормочущий постоянно что-то себе под нос, внутренне проговаривающий стихотворные строчки, гармонизирующий речь, балансирующий на волнах ритма и все такое. Идеальный поэт был Хлебников, сумасшедший. Кроме всего прочего, поэт – существо, совершенно невыносимое в быту, об этом я однажды писал и повторяться не буду.
Это так, к слову, вольное отступление.
Возвращаюсь в «Вену». Там, в «Вене», нам выдали при входе бахилы. Поясняю для иностранцев: бахилы – это такое предохранительное половое средство, вроде презервативов, представляющее собой полиэтиленовые чехлы на обувь, то есть бахилы защищают полы от грязи, которую мы несем на обуви.
Вообще-то их выдавали всем, полы там какие-то антикварные или из дорогого дерева, а был месяц февраль, то есть слякоть и гуляют микробы.
И еще там была собачка уважаемого директора заведения, которая бегала среди публики и радостно кусала всех за ноги, благо рост у нее маленький и выше ей не дотянуться. Потом ей надоело там бегать, и она выбрала нас с Сергеем, потому что мы сидели отдельно, лицом к слушателям, будучи героями вечера.
Носов ей понравился больше, она устроилась у него в ногах и под ровный Сережин речитатив стала грызть его голубенькие бахилы. Мои она почему-то не трогала, так, пару раз лизнула и сразу отворотила морду – возможно, причина в том, что в тот день я сменил носки.
Вечер прошел нормально. Когда гром аплодисментов утих, хозяин налил нам водки и с миром отпустил по домам.
Вот такое воспоминание навеял мне детский классик, книжки которого, между прочим, замечательно читаются по сей день.