На перрон Ромку пришли провожать мама и семилетий братишка. Робко протискиваясь сквозь шумные студенческие ватаги, мама подавленно молчала. Братишка Колька же, напротив, вдохновленный всеобщим гвалтом, через который едва пробивались звуки духового оркестра, кричал, дергал Ромку за рюкзак:

— А мне с тобой можно?

Ромка чувствовал себя в этот момент скверно. Ему казалось, что он предает и маму, и брата Кольку, и вообще весь свой поселок, в котором родился и кончил школу. Долгой зимою ему не раз виделось, как поутру он распахивает окна их маленького домика, глубоко вдыхает густой приторный аромат летнего сада, пьет холодное молоко и идет с братом на речку, где встречается с бывшими одноклассниками и одноклассницами, блещет столичной эрудицией, купается и ловит рыбу. В прошлом году ему предложили ехать в археологическую экспедицию. Разве можно было отказаться от такой счастливой возможности! А теперь вот целина... Причины уважительные, но душу все-таки гложет. А тут еще мама не сводит с него глаз!..

Красивая у него мама и еще совсем молодая. Об этом во всеуслышание заявила неведомо откуда появившаяся Алка. Она и потом, когда подошли к тринадцатому вагону, все не отходила от них-то Кольку по стриженой головке погладит, то маму возьмет под руку, представляя ей поочередно отъезжающих.

«Чего она лезет?» — злился Ромка, одновременно испытывая чувство благодарности за то, что Алка тормошит маму, отвлекая ее от грустных мыслей и каких-нибудь особенно обидных слов, которые она может сказать на прощание сыну.

— А это Светик! — сказала Алка.

— Мы знакомы, — сказала мама.

— Где-то встречались, — мрачно сострил длинный и худой Светик, не раз с Ромкой бывавший у него дома, благо что ехать-то от Москвы всего два часа.

Они разом повернулись на звуки гитары. На подножке вагона уселся Стас Родневич. Брови, нос и губы красноречиво свидетельствовали о том, что Стас балуется боксом. С силой ударяя по струнам, он пел:

Все восприняли это, как сигнал к посадке. Суетливые поцелуи, хлопанье по плечу, чьи-то слезы, толчея у входа в вагон.

— У-у, злыдень, — мама ткнула Ромку в бок.

Он поднял, поцеловал Кольку, пообещав в сентябре приехать по грибы, нежно погладил мать по голове.

— А девушка-то ничего! — мать показала глазами на Алку, которая наконец отошла в сторону.

Ромка аж захлебнулся от возмущения:

— Ты что! Надо такое подумать...

И, уже вскочив на ходу на подножку, весело размахивая рукой, а затем, очутившись на второй полке, Ромка уязвленно встряхивал головой.

Собственно, ничего против Алки он не имел. Девчонка как девчонка. Прическа модная. С косичками она на второй день, как поступила в институт, рассталась. И фигурка спортивная, и мордашка, хоть немножко лисья, но, безусловно, хорошенькая.

Вот и сейчас она прошла по коридору, кого-то задела плечиком и, заливисто рассмеявшись, заглянула к ним в купе:

— Мальчики, подкрепиться не желаете?

— Обалдела, мать? — вежливо ответствовал Светик, уткнувшись в журнал, купленный на вокзале.

Ромка как-то рассеянно кивнул, думая о своем. Нет, Алку он не полюбит, слишком она земная, что ли. И все-таки что-то говорило ему, что любовь настоящая, первая — уже на пороге.

В свои девятнадцать лет он считал себя вполне зрелым и где-то втайне даже пресыщенным человеком. Дело в том, что однажды он уже встретил женщину. Рая была старше его на целых два года. Тоже студентка. Училась, чтобы потом учить других рисованию. Как сама смеясь рассказывала, явилась «жертвой» классического воспитания — кончила музыкальную школу, изостудию, посещала балетный кружок и даже секцию фигурного катания. В археологической экспедиции Раечка и еще ее две подруги были на привилегированном положении. Если Ромка, как и остальные ребята из его вуза, хоть и будущие историки, ехали копать, то есть, проще говоря, представляли собой малоквалифицированную рабочую силу, то девочки считались специалистами — они рисовали раскоп сверху и в разрезе, после каждого снятого слоя, а также копировали наиболее интересные находки, типа скелета, обращенного черепом на восток.

Экспедиция снимала домик в деревне, недалеко от найденного древнего городища, а руководитель, Оскар Львович, жил в гостинице областного центра, откуда приезжал рано утром на своей старенькой машине. Вечером за старшего оставался черноглазый, похожий на цыгана, Евгений, который уже вторично участвовал в экспедиции и знал все порядки. Когда, после недели безуспешных поисков, партия наконец обнаружила сгоревший сруб дома, относящегося к тринадцатому столетию, а у его порога Ромка неожиданно нашел женское разноцветное стеклянное ожерелье, Евгений подошел к Оскару Львовичу и пробасил:

— Хозяин, полагается аванс. Иначе удачи не будет.

— Знаю-знаю, — засмеялся тучный Оскар Львович, возвращаясь с седьмого неба, куда занесло его пылкое воображение. Он только что рассказывал ребятам, как это было семь веков назад: бешено мчатся маленькие лохматые лошадки, визжат всадники в высоких шапках, пуская в избы огненные стрелы. Вот из дома выскочила молодая женщина с ребенком на руках. Зацепившись ожерельем за дверь, с отчаянием его срывает — не до красоты сейчас — и бежит к реке, где стоят спасительные лодки...

Со вздохом Оскар Львович полез в полевую сумку, достал пачку денег и сунул несколько десяток в требовательно протянутую ладонь.

— Только вы уж не очень, а? — робко сказал он. — Может, завтра такое найдем...

— Не боись, хозяин, — играя роль степенного бригадира биндюжников ответствовал Евгений. — Не более четверти на брата.

— Ну, ну, — сказал Оскар Львович, еще раз жадно поглядев в раскоп, громко хлопнул дверцей и укатил, оставляя за собой густое облако пыли.

Вечером был пир. На столе стояло все, что может дать среднерусская деревенька в начале июля: пузатенькие, с пупырышками, первые огурчики, молодая отварная картошина, прошлогодние грибы, миска со сметаной и даже жареные окуни.

Водку Евгений разлил по алюминиевым кружкам. Одна из них оказалась перед Ромкой. Он скосил глаз влево, потом вправо. Пить водку не хотелось, ему больше по душе были сладкие узбекские вина. Но в сельмаге была только водка. Сейчас все пили из кружек. Даже девчонки не жеманились, не отказывались.

Выдохнув, Ромка принялся пить теплую, скверно пахнущую жидкость.

— Молодец, сынку! — выкрикнул Евгений, засовывая ему в рот огурец. — Еще одним археологом в нашем полку прибыло. — И, не давая всем как следует закусить, проникновенно запел:

Ромка тоже пел. В желудке стало необыкновенно тепло, голова слегка кружилась. Он видел себя в этой песне — уже пожилого, седовласого археолога в тропическом шлеме и шортах. Лунной ночью он выбирается на поверхность из гробницы по длинному подземному выходу, бережно держа в руках золотую маску неизвестной красавицы. После многолетних поисков наконец найдена совершенно нетронутая величественная гробница, полная прекрасных произведений искусства древней цивилизации. Но какая же пыль вокруг!

— Тебе нехорошо? Погляди, как побледнел, — услышал он, словно через ватные тампоны, голос Раечки, которая сидела напротив. — Живо пошли на свежий воздух.

— Не робей, Ромка! Иди, раз женщина приглашает, — услышал он вслед насмешливый голос Евгения.

Слегка спотыкаясь, он брел за Раечкой к холму, скрывавшему древнее городище.

— Садись, — сказала она, расстелив на плоской вершине заботливо прихваченную куртку. — Клади сюда голову. Лучите? Погляди, какие звезды! Подумать только, — тараторила Раечка, — вот так же они светили много веков назад молодому воину в холщовой рубашке и прекрасной девушке из маленького славянского селения...

Ромка слушал ее в полудремоте. Прекрасные звезды. Они будто что-то хотели сказать.

— Ты любишь Грига? — неожиданно спросила она, нагнувшись к его лицу.

— Люблю, — пробормотал Ромка.

Сказано было честно. Сейчас он любил всех и все. Неожиданно Ромка услышал, как Раечка очень нежно и точно насвистывает песнь Сольвейг. Сладостная грусть охватила душу.

Он нерешительно приподнялся, раздумывая, удобно или неудобно поцеловать девушку, когда она свистит. Тем более Грига? В поисках опоры его рука коснулась ее обнаженного колена. Ни с чем не сравнимая дрожь пронзила тело. Не веря этому ощущению, он сначала робко, а потом с ненасытной жадностью касался колена девушки. Идеально круглое, будто полированное и в то же время сохраняющее внутреннее тепло. «Вот оно — чудо света!» — восторженно пронеслось в голове.

— Ты что мнешь мне коленку, глупенький? — услыхал он Раечкин насмешливый голосок.

Ромка повернул голову и увидел над собой огромные глаза, хранящие какую-то великую тайну. Он решительно потянулся к ее лицу губами, но поцелуй получился скользящий, поскольку помешали носы. Пришлось приспосабливаться.

Как это прекрасно — настойчиво вбирать в себя мягкие, податливые губы и пить, пить сладкое девичье дыхание. Они вернулись в избушку под утро, с вороватым смешком забираясь в свои спальные мешки.

Днем Ромка еле ворочал лопатой, придремывая стоя, как усталая лошадь.

— Хорош цыпленочек, — с ухмылкой сказал Евгений, — самую лучшую девушку у нас увел.

— У нас с ней ничего нет, — густо краснея, пытался защититься Ромка.

— Ладно, ладно. Если честно, я сам хотел за Раечкой приударить, да вот видишь — опоздал.

— Как ты смеешь такое! — накаляясь, сказал Ромка.

— Ну-ну! Не будем, — миролюбиво ответил Женька. — Конечно, она самая красивая, самая чистая...

И, увидев занесенную, как карающий меч, лопату, поспешно добавил:

— Молчу! Все, молчу!

А потом была снова ночь на холме, и еще и еще. Раечке было легче: пока делался срез, она могла поспать. На Ромку же было страшно смотреть — он все время двигался в каком-то полусне, на лице остались одни глаза, ушедшие куда-то глубоко.

Группа так больше ничего и не нашла. И Оскар Львович быстренько закруглил экспедицию. Ромка с Раечкой продолжали встречаться в Москве. Однажды тайком он даже ночевал у нее дома. Но встречи стали терять свою необычную остроту. Потом она уехала на дачу, он — домой. Осенью встречались все реже. Правда, Ромка еще раз побывал у нее дома. На этот раз легально. Ее мама усиленно кормила его котлетами, нежно называя «бедным студентом». Это, кажется, окончательно расстроило их отношения.

Уже по весне Ромка случайно увидел Раечку на улице. Она шла под руку с каким-то парнем, прижимаясь к нему бедром точно так же, как когда-то прижималась к Ромке.

— Ну, вот и все, — с облегчением и в то же время уязвленно подумал Ромка.

Что же это было? Страсть? Да! Увлечение? Безусловно! Еще какое: ночи не спал. Но любовь? Нет. Ромка считал, что любовь большая, как в романах, еще не пришла.

За окном, чуть покачиваясь, бежали перелески и безвестные деревушки. У переезда — ватага мальчишек в пионерских галстуках, прыгающих как воробьи и что-то возбужденно кричащих. Чуть поодаль — невысокая, плотно сбитая девушка. Вожатая или сельская учительница. Заслоняя глаза рукой от яркого солнца, она пристально вглядывалась в окна поезда, откуда торчали лохматые и веселые студенческие физиономии. Кого она ждет?

А кого он ждет? Подобно Светику, демоническую красавицу, сошедшую со страниц книг начала века? Ромка вообще сторонился хищно красивых и чересчур смелых женщин. Ему еще в детстве понравилась сказка Вересаева о двух художниках, писавших самую красивую женщину мира. Один исходил весь свет и действительно нашел самую-самую красивую. А второй, молодой, просто нарисовал свою возлюбленную. И победил.

Значит, возможно, любовь где-то рядом? Ирочка! При мысли о ней Ромку сладко кольнуло.

Ночью весь вагон проснулся от страшного шума. От купе к купе понеслись волны смеха.

— Это Мишка! Мишка навернулся! Мишка со второй полки...

Постепенно все угомонились, затихли и снова заснули под перестук колес.

Когда утром Светик и Ромка пошли умываться, у купе, где произошел ночной инцидент, собрался народ.

— Что такое? Пропустите, — недовольно сказал Светик.

— Мишку судят! — взвизгнула уже бывшая тут как тут Алка.

— Как судят?

— Общественным судом. Так забавно!

Ребята насторожились. Обязательный конферансье на всех институтских вечерах, автор забавных капустников и редактор институтской стенной газеты, Михаил был всеобщим любимцем. Поэтому представление с его участием, которое разыгрывалось сейчас, обещало быть интересным.

— Слово предоставляется обвинителю, — услышали они басок Андрея.

— Граждане судьи! Дело о выпадении Михаила Прошина со второй полки на пол транссибирского экспресса с сопутствующим падению шумом, превышающим нормы, установленные международным обществом Красного Креста и Красного Полумесяца, следует рассматривать в нескольких аспектах.

— Хорошо излагает, собака, — восхитился Светик. — Кто это?

— Это наш Евгений, — ответил Ромка, через головы заглянувший в купе.

Евгений тем временем продолжал:

— О чем думал преступник, когда летел со второй полки? Следствием установлено, что он вообразил, будто летит с лыжного трамплина. Об этом красноречиво говорят и его слова, сказанные при приземлении: «Опять чертова лыжа сломалась». Думал ли гражданин Прошин о последствиях содеянного? Нет, товарищи, не думал. Он не думал о том, какой пример недисциплинированности и даже бунтарства подает нашей молодежи. Представьте себе, что будет, если каждый начнет падать со второй полки? Полученные физические и психические травмы значительно снизят производительность труда будущих работников полей. И еще одно, не менее серьезное последствие проступка гражданина Прошина — он нарушил международную конвенцию о соблюдении тишины, грубо попрал статью закона о сохранении природы. Может вполне назреть серьезный международный конфликт. Я считаю, что мы должны поступить с преступником по всей строгости. Предлагаю оставить его без обеда, — закончил Евгений свою обвинительную речь.

— Слово подсудимому, — торжественно изрек Андрей.

— Руки сначала развяжите! — запальчиво сказал Мишка.

— Протестую, — живо возразил Евгений. — Он социально опасен.

— Ах, ты так, — возмутился Мишка. — Ну, погоди! Граждане судьи! Я признаю, что упал. Пример, конечно, не достойный. Но я упал тихо, как летучая мышка!

— Ничего себе, мышка! Весь вагон проснулся, — сказал Андрей.

— Я поясняю. Сам шум начался уже потом, когда я вновь карабкался на свою полку. И весь шум происходил от Женьки, который лежал подо мной.

— Как это?

— Дело в том, что я случайно наступил ему на лицо! Он и заорал благим матом, а теперь недостойно мстит!

— Суд постановляет, — торжественно, после минутного перешептывания, произнес Андрей, — признать гражданина Прошина виновным. В порядке наказания конфисковать у вышеупомянутого гражданина все пирожки с мясом и капустой в пользу общественности.

— Обжоры, — с презрением бросил Михаил.

— Кроме того, суд выносит частное определение в адрес поездной бригады: она должна обеспечить пассажиров, едущих на вторых полках, ремнями безопасности.

До обеда Светик где-то пропадал, пришел более угрюмый, чем обычно, наскоро проглотив пару бутербродов с остывшим чаем, залез на свою полку и уткнулся в журнальчик.

Причина его угрюмости выяснилась несколько позже, когда поезд подошел к большой станции. Все заспешили к выходу, чтобы приобрести чего-нибудь у встречавших поезд старушек.

— Пойдем купим малосольных огурчиков, — сказал Ромка.

— Иди, я не пойду, — поворачиваясь к нему спиной, ответил Светик.

— Ты чего? — удивился Ромка, зная прожорливость друга.

— Денег нет, — глухо простонал Светик.

— Как нет? А подъемные?

— Проиграл. В очко. Женьке.

— Ты что? С ума сошел? Играть в карты, да еще с этим жуликом. А ну пойдем, разберемся!

С некоторой надеждой во взоре, Светик поплелся следом. Евгений пиршествовал. Весь стол в его куне был завален дарами природы — огурцы, помидоры, яблоки, сливы, какая-то зелень. Трапезу с ним разделял Михаил, компенсируя себя за конфискованные пирожки.

Наливаясь святым гневом, Ромка прокурорским голосом спросил:

— Жрете? На нетрудовые доходы?

— Полегче. Он сам этого хотел, — Евгений кивнул в сторону опустившего голову Светика.

— А ну, верни деньги! — зловеще сказал Ромка.

— Нетушки! — возразил Евгений. — Дело добровольное. Хочешь, можешь отыграться. Или слабо?

Ромка поглядел на опечаленного друга и неожиданно даже для себя согласился.

— Чур, я на банке, — сказал Евгении. — Сколько на кон?

— Сколько ты проиграл? — повернулся Ромка к горе-картежнику.

— Одиннадцать семьдесят, — жалобно, нараспев сказал Светик.

— На все, — кивнул Ромка. — Так, что у тебя, валет? Неплохо для начала. Давай мне. Девятка, валет, семерка. Стоп. Хватит. Теперь ты. Десятка. Девятка. Перебор.

Ромка забрал деньги в карман.

— Вот так, без дураков. Пошли, искатель счастья.

— Нет, попрошу! — нагло остановил его Евгений. — Как банкомет, имею право отыграться.

— Имеет, имеет, — закивал Михаил, звонко хрумкая малосольным огурчиком.

— И ты туда же? — покосил на него глазом Ромка.

— Мое дело — нейтралитет, — ответствовал Михаил.

— Черт с тобой, сдавай, — сглатывая слюну, решил Ромка.

— Удваиваю ставку, — разошелся Евгений, бросая двадцатипятирублевую бумажку.

Кряхтя, Ромка сделал то же самое.

— Мечу. У меня десятка. Теперь тебе. Восьмерка. Король. Берешь еще? Туз. С чем тебя и поздравляю, — зареготал Евгений. — Отыграться не желаете?

Ежимая в кармане оставшуюся трешку, Ромка с ненавистью посмотрел на победителя.

— Зато в любви везет! Счастливчик! — продолжал издеваться Евгений.

Мишка громко заорал:

— «Ехал на ярмарку ухарь-купец...»

Странно, но и Светик явно повеселел после Ромкиного проигрыша. И чем больше Ромка злился, тем больше Светик воспринимал происшедшее с юмористической точки зрения.

— Как он тебя, ха-ха. Как ребенка, ха-ха. Ой, не могу!

— Что это вы так развеселились? Мне с вами можно? — услышали они жизнерадостный голос Андрея, массивная фигура которого показалась в дверном проеме.

Однако улыбка его мгновенно исчезла, как только он увидел карты.

— Та-ак, товарищи комсомольцы! Значит, в картишки режетесь? Не ожидал. Особенно от тебя, Роман. Ты же у нас активист! Не на деньги, надеюсь?

Ромка смутился. Врать он никогда не умел.

— Понятно, — угрюмо бросил Андрей. — Ну, Евгений, пеняй на себя. Я тебя предупреждал еще в Москве — будь человеком! Вот что, собирай свои манатки и сходи на первой же станции! Не хочу тебя видеть.

— Ну, мы же пошутили, Андрюша, — заюлил Евгений. — Правда, ребята?

Ромка и Светик, потупившись, молчали.

— Вот ваши деньги, забирайте, — Евгений бросил на стол скомканные бумажки.

— Правда, пошутили? — недоверчиво спросил Андрей.

— Правда, правда! Я — свидетель! — пришел на помощь Михаил.

— И ты тут болтаешься! — сурово сказал Андрей.

— А я не играл, все могут сказать! — вывернулся Михаил.

— Ну, если пошутили, — протянул недоверчиво Андрей. — Все равно — выбрасывай эту гадость. Давай в окно, чтобы я видел.

Евгений с готовностью кинул в окно колоду карт, мгновенно разлетевшихся широким веером.

Потом Ромка долго лежал на полке, уставившись в окно. Начались предгорья Урала, поросшие березняком и соснами. Среди зелени то тут, то там, как драгоценности, мерцали красноватые скалы. Восторженным воплем всего поезда была встречена граница Европы и Азии. А за Уралом пошла плоская, ровная, необъятная степь.

Лежать надоело. Ромка резко сел и опустил ноги с полки.

— Ты куда? — лениво спросил Светик.

— Посмотреть, как там наши. Пойдем?

— Ладно, — Светик нехотя спрыгнул с полки.

Уже начало смеркаться, а проводник все не зажигал света. В полутемных купе было весело и шумно — кто пел, кто рассказывал анекдоты. Из купе, которое занимали девчонки их группы, раздавались звуки гитары. «Опять этот Стас», — почему-то неприязненно подумал Ромка.

Со Стасом они встречались каждый день, поскольку их группы были в одном потоке. Отношение друг к другу, как у двух нейтральных держав — высокомерно-дружественное. Стас не играл в баскетбол, но тем не менее ездил все время за них болеть. Почему? Вообще он был какой-то уж очень правильный. Старательно посещал все лекции и заставлял, как староста, делать это и других членов группы. Не курил. Когда Ромка со Светиком в перерыве жадно затягивались сигаретами, демонстративно рукой отталкивал от себя дым, говоря что-нибудь избитое:

— Сигареты — яд. Капля никотина убивает лошадь.

Звезд с неба он не хватал, добиваясь четверок лишь благодаря ясным глазам и активному участию в общественной работе. Охотно музицировал на студенческих вечерах, что делало его гвоздем общества. Ближе они не сходились, и что Стас читал и о чем думал, Ромка просто не знал.

Вот и сейчас он собрал вокруг себя довольно большую компанию. Здесь ребята из его шестой группы и, конечно, Ромкины девчата. А где же Ира? Ага, вот она: свесила голову со второй полки, внимает сладостному напеву:

Потный лоб Стаса и нос аккуратно обмакивала полотенцем, как промокашкой, Алка.

— Привет, мужики! — под перебор струн сказал Стас. И великодушно добавил: — Присаживайтесь.

Они втиснулись внутрь.

— Что еще споем? — спросил Стас.

— «Фонарики»! «На Дерибасовской»! Про геологов! — загомонил девичий хор.

— Что за шум? — раздался чей-то хорошо поставленный административный голос.

В этот момент зажглись лампочки, и Ромка слегка поморщился: это был снова Андрей. В отличие от прочих, одетых в спортивные и туристические костюмы, он сохранял прежний вид — был в пиджаке с комсомольским значком на лацкане и при галстуке.

— Проходите, товарищ Андрей, — без нотки подхалимства, но с должным почтением сказал Стас.

— С удовольствием, — ответил «товарищ Андрей», протиснувшись, сел рядом со Стасом. — А ну-ка, дай гитару.

И, сделав опытной рукой несколько звучных аккордов, запел, почему-то поглядывая на Ромку:

Ребята сидели притихшие.

— Товарищ Андрей! — вдруг раздался Ирин голосок. — А куда все-таки мы едем?

— На целину, — под дружный смех ответил секретарь.

— А подробнее нельзя?

— Можно и нужно. Нас сейчас собирали в штабном вагоне. Совхоз, где мы будем работать, имеет животноводческие фермы. Поэтому будем сначала заготовлять корма, а потом — убирать хлеб. Наш институтский отряд разбивается на четыре бригады, по количеству отделений совхоза, поскольку его территория — с пол-Люксембурга. Бригадиром одной из бригад думаем поставить вот его, — Андрей кивнул на Стаса. — Не возражаете?

— Нет! — крикнуло купе единодушно.

— Ну, и отлично. С утра приступим к формированию бригад. А пока — спокойной ночи.

Стас тоже поднялся:

— Девочки, привет! Записывайтесь ко мне в бригаду. И вас приглашаю, братцы-кролики.

— За кроликов можно и по шее, — угрюмо сказал Светик.

— Не обижайтесь. Я же пошутил. Давайте вместе будем, а?

— Мы подумаем, — кивнул Ромка.

— Обиделся, что не тебя? — спросил Стас.

— Слушай, действительно схлопочешь, — разозлился Ромка.

Неожиданно у него на шее повисла Ира, спрыгнув, как коза, с полки.

— Ромочка, не будь бякой! Из Стаса хороший командир получится. Слышал, какие песни поет. Вместе, а?

В ее голосе Ромке послышалось обещание чего-то очень хорошего. Он мгновенно обмяк, улыбнулся Стасу и сказал:

— А что? Давайте держаться вместе!

— Вот и отлично! — кивнул Стас и пошел в свое купе.

Вечером следующего дня в небольшом городишке — пересадка на местный поезд.

Здесь произошел неприятный для Ромки инцидент. Пока ждали поезда, вышли на вокзальную площадь. Тут к Ромке привязалась цыганка.

— Дай погадаю! Без денег, просто так.

— Ну, если так, давай.

Внимательно изучив Ромкину руку, цыганка серьезно сказала:

— Положь три рубля. Открою, что у тебя на сердце.

— Ну уж дудки, — вырвал руку Ромка.

Отшатнувшись от него, цыганка закричала:

— Семь лет тебя никто любить не будет!

«Дура старая, — подумал про себя расстроенный Ромка. — Далась вам всем эта проклятая любовь!»

Наконец объявили посадку. Вез их небольшой, но очень энергичный паровозик, выбрасывавший в воздух миллионы угольных частиц. Появились первые его жертвы, высунувшие по любознательности свои головы из окошек.

Видя, как Светик с ожесточением трет покрасневший глаз, Ромка сказал:

— Не три. Покажи глаз. Так и есть — угольная пылинка.

И вспомнив, как поступала в таких случаях его мать, Ромка ловко слизнул черную точку. Светик мгновенно почувствовал облегчение и стал рьяно распространять весть об искусном врачевателе. То и дело к ним в купе заглядывала теперь заплаканная мордашка.

— Ромка, лизни меня!

— И меня!

Сначала Ромка проделывал это с удовольствием, особенно когда попадались девчоночьи глаза, затем начал злиться.

Когда Алка третий раз подставила ему свой лукавый глазик, Ромка рассвирепел:

— Знаешь китайскую пословицу? Тот, кто подскользнулся на одном и том же месте два раза, тот достоин позора. А ты уже третий раз глаз себе засоряешь. Зачем высовываешься?

— Так интересно же!

— Интересно, интересно, — заворчал Ромка, но крупинку слизнул.

Вскоре поток страждущих прекратился, поскольку за окнами быстро стемнело. Тогда многие нашли еще одно занятие. Дело в том, что вагон, в котором они ехали, был весьма необычной конструкции. Наверху, там, где размещалась третья полка, не было сплошной перегородки. Поэтому, взобравшись на третью полку, можно было вести разговор с пассажирами сразу нескольких купе.

— Ромочка, — услышал он откуда-то сверху Алкин голосок. — Иди к нам.

Ромка подтянулся на третью полку и очутился лицом к лицу с Алкой и Натэллочкой.

— Давай в «дурачка»!

— Он в азартные не играет, — хихикнул поднявшийся следом Светик.

— Так в «дурачка» — разве азартная?

— Ладно, сдавай, — смилостивился Ромка и нарочито равнодушно спросил: — А где Ира?

— А вон там, видишь? В том углу? Со Стасом отношения выясняют!

Ромка повернул голову и увидел слева лежащих друг против друга Иру и Стаса. Лица их были напряженно-серьезны.

— А что им выяснять?

— Как что? Про любовь, конечно.

— Какую любовь? — ошарашенно спросил Ромка.

— Ты действительно ничего не знаешь? — Алка даже хлопнула себя по ноге от восторга. — И ты? — обратилась она к Светику.

Тот отрицательно замотал головой и пододвинулся к Алке поближе.

— Эх вы, друзья называетесь! У человека трагедия, а они ничего не знают! — Алка явно упивалась значительностью момента.

— У кого трагедия?

— Так у Иры, не у Стаса же?

— Почему?

— Потому, что она любит его безнадежно вот уже третий месяц.

— Третий месяц?

— А то! Она даже институт хотела бросать, вот как влюбилась.

— Кошмар какой-то, — только и смог пролепетать Ромка.

— Конечно, кошмар, — убежденно сказала Алка. — Ведь сначала все было хорошо. Он с ней на каток ходил. И болеть за нас, когда мы в баскетбол играли, приходил.

— За вас?

— Ну, конечно! А ты думал, за вас, что ли? Святая наивность. А потом вдруг раз — и все.

— Что все?

— Помнишь, он на майский вечер с блондиночкой приходил?

— Ну, помню.

— Так он, оказывается, с ней дружит с десятого класса.

— А что, он не знал, что Ира его любит?

— Знал. И думал, что сам ее любит. А тут эта блондинка.

— Он что, блондинку любит?

— Этого точно он сказать не может. Да и не в этом совсем дело.

— А в чем? — окончательно запутался Ромка.

— А в том, — Алка понизила голос до трагического шепота, — что он должен на ней жениться. Если он порядочный человек. А Стас, без всякого сомнения, человек порядочный. И если он бросит блондинку, Ира первая ему не простит.

— Ну и пусть женится на этой блондинке.

— Ира этого не перенесет!

— Пусть тогда женится на Ире! — разозлился Светик.

— Я же объясняла, — снисходительно, как взрослая детям, сказала Алка. — Ира не может принять такой жертвы.

— Так какой же выход?

— А нет выхода, — спокойно резюмировала Алка. — Вот потому они так и страдают. Видите?

Весь этот разговор обескуражил Ромку. Машинально бросая карты, он проклинал себя: надо же быть таким близоруким! Собрался, идиот, предлагать руку и сердце.

...Это произошло всего две недели назад. Все разбежались из аудитории после консультации. А они с Ирой задержались. Оставался последний экзамен, самый легкий. Оба были к нему уже готовы, а потому спешить никуда не хотелось. Впрочем, и предлог остаться вдвоем был — Натэллочка просила написать характеристику для поступления на курсы иностранных языков. Ромка быстренько выкладывал на бумагу трафаретные слова: «Окончила, поступила, морально устойчива», а Ира, сев на подоконник, болтала своими точеными ножками и не менее отточенным язычком.

Время от времени, отрываясь от бумаги, Ромка поглядывал на нее с веселым любопытством. Какой-то показалась она ему странной. Обычно насмешливо грубоватая, оправдывающая данное ей прозвище ШП — «швой парень», на этот раз она вдруг стала пересказывать понравившийся ей фильм.

— Как ты такую муру могла смотреть? — фыркнул Ромка.

— Ну и вовсе не мура.

— Такого же в жизни никогда не бывает! Ходульные страсти!

— Может, и бывает! Что ты в страстях понимаешь! — парировала Ира.

— Я? Это я не понимаю! — обиделся Ромка.

Ира тряхнула гривой волос и повела плечом, как обычно в минуты раздражения. В такие минуты она напоминала норовистую лошадку. Ромка невольно залюбовался ею, словно увидел впервые.

А ведь они часто бывали вместе. Вместе, но никогда вдвоем. Как-то Ромке и в голову не входило, что за ШП можно приударить.

— Слушай, Ира! — весело крикнул он, словно не замечая, как она обиженно отвернулась к окну.

— Чего еще?

— Выходи за меня замуж, а?

— Не выйду, — не принимая шутки, тихо и серьезно ответила Ира.

— Ну почему?

— Я, может, другого люблю.

— Брось, пожалуйста. Погляди, какой я красивый!

— Ромочка! Это правда, ты очень хороший, — спрыгнув с подоконника и положив ему руку на плечо, сказала Ира. — Но давай не будем больше об этом. Давай?

— Давай, — обескураженно сказал Ромка. — Может, в кино пойдем? Я согласен даже на твою муру.

— Потом. А сейчас об экзаменах надо думать. Привет!

Еще более озадаченный, Ромка молча проводил ее взглядом, медленно собрал свой портфель и поплелся домой.

— А она-то хороша! Втрескалась в эту жалкую посредственность!

* * *

...Утром Ромка зашел в купе к Андрею.

— Бригады уже сформировали?

— Да, ты в третьей, где Стас бригадиром.

— Я хочу в другую.

— Ты что, спятил? Мы тебя комиссаром бригады сделали, учитывая твой опыт. В вашей бригаде и старшекурсники. Мишка, Женька... А я — в первой бригаде. Так что не бузи. Все уже продумано, взвешено и, — Андрей показал пальцем вверх, — согласовано. А со Стасом сойдетесь, он мужик правильный.

— Уж очень правильный, — процедил сквозь зубы Ромка, но спорить дальше не стал: понял, что бесполезно.

В районном центре их ждали грузовики. Отряд построили, разбили на четыре бригады. Состоялся небольшой митинг. Выступил директор совхоза, затем Андрей.

Когда располагались в машинах, Евгений недовольно сказал:

— Ну, третья бригада, держись!

— Чего держись?

— В самую глухомань нас посылают. Все начальство — в первой, на центральной усадьбе. Там и клуб, и танцы. А в нашем отделении даже магазина нет.

— Не вешай носа, старик! Проживем, — хлопнув его по плечу, бодрым голосом сказал Стас. — Поехали!

Вскоре асфальтовая дорога кончилась, ехали по проселку, поднимая пыль. Слева и справа, насколько можно было окинуть взором, простирались ровные поля.

— Куда это нас занесло?

Роман увидел Иру, почему-то задумчиво-грустную, и почувствовал к ней жалость. Затем покосился на Стаса: тот стоял, облокотившись о кабину. Его мужественное лицо было сосредоточенно и красиво. Он повернулся к сидящим:

— Кажется, приехали. Вон какая-то деревушка.

Все привстали, рассматривая группу маленьких домиков, разбросанных как попало.

— Типичный образец планировки современной деревни, — с иронией сказал Светик.

— Это как? — спросил Стас.

— Очень просто. Жилые дома — где попало, а коровники на самом видном месте.

— Ты один, наверное, умный, а все дураки, — зло перебил его Стас.

Резко заскрипев тормозами, машина спустилась вниз и стала у конторы со стендами «Кто сегодня впереди» и «Вилы в бок». И та и другая витрины пустовали, видно, давно.

Высыпавших из машины ребят и девчат встречал управляющий — толстый мужчина в военном френче, с красным носом и маленькими пронзительными глазками. Лицо его явно не выражало никакого энтузиазма.

— Приехали, значит. Располагайтесь. Сегодня уж, так и быть, отдохнете, а завтра с утречка на работу. Спать, значит, будете здесь, — он показал на контору. — Вот в этой большой комнате — пацаны, а девки — вот тут, в боковушке. Нары, значит, мы вам сколотили. Мешки для матрасов захватили? Хорошо. Набьете соломой, тут неподалеку возьмете. Еду будете варить сами вот в этой нашей кухне. Мясо, молоко можно получить. Как аванс, значит.

Устраивались весело, с гамом, визгом. В «мальчишечьей» половине нары стояли вдоль стен, напротив друг друга. Так получилось, что в одном ряду расположились второкурсники, а напротив — старшее поколение.

— Кто будет готовить? — спросил Стас.

— Надо, как в экспедиции, — ответил опытный Евгений. — Ежедневно выделять по две девчонки. У нас их шесть, значит, раз в три дня.

— Две много, — засомневался управляющий. — Вам же за них отрабатывать надо будет.

— На двадцать два человека — не много, — авторитетно возразил Женька.

— Как это вы просто все решили! — сказала подошедшая Ира. Похоже, что она вновь начинала обретать свою задиристость. — Вы нас спросили?

— А чего спрашивать, — недовольно возразил Евгений. — Есть-то надо. Никуда не денешься.

— Мы согласны, но при одном условии — воду возить и дрова заготавливать будут ребята.

— Это что же, еще и хлопца вам выделять? — возмутился управляющий. — Не пойдет!

— Ничего, как-нибудь справимся, — сказал Стас. — Будем вечером назначать двоих дежурных, чтобы водой и дровами обеспечивали.

Устроившись, пообедали сухим пайком. Зато вечером уже был настоящий ужин — тушеная свинина с картошкой. Устроили небольшой футбольный матч, привлекший местное население, которого оказалось не так много — с пяток босоногих мальчишек и девчонок да две древних старухи.

— Остальные еще на работе, — ответил на Ромкин вопрос один из мальчишек.

— Так поздно? Ведь уже восемь часов вечера, — ужаснулась Натэллочка.

— А чего же? Светло еще, однако, — ответствовал светловолосый, большеголовый абориген в рубашке навыпуск и в подвязанных бечевкой длинных штанах.

— Ах, какая прелесть! — восхитилась Натэллочка. — Однако! Вот возьми. — Она сунула мальчишке конфетку.

Вечером, после ужина, у печки, где весело потрескивали дрова, все собрались и дружно пели песни.

* * *

Конюшня с загоном из необструганных жердей находилась, как и прочие производственные помещения, на длинном бугре, загораживающем от ветров деревушку. Ребята встали полукольцом перед воротами загона, с любопытством оглядывая конюшню и заодно великолепный вид, открывающийся вокруг, пытаясь угадать, где же они будут работать.

— Вот это — лошадь, — без тени юмора сказал однорукий сухощавый человек, который, как выяснила Алка, состоял в отделении на должности учетчика. Пока поднимались сюда от конторы, он по некоторым репликам ребят понял, что имеет дело с полными невеждами в сельском хозяйстве, и счел необходимым еще раз повторить:

— Лошадь!

— Какая хорошенькая! — восхитилась Ира.

— На тебя похожа — такая же челка и глаза хитрые, — заметил Ромка.

— Ой, ребята, у нее титечки, — воскликнула непосредственная Натэллочка.

— Где, где?

— А вон, внизу.

— Потому кобыла, — вмешался учетчик. — Звать Машка.

— Ой, какая прелесть! Маша, Машенька, Машер. Можно я ее Машерочкой будут звать? — обратилась Натэллочка к учетчику.

Тот пожал плечами.

— Можно, конечно, только она всяких глупых слов не понимает. Пока хворостиной не огреешь — с места не ворохнется.

— А это — мерин, — строго продолжал учетчик. — Кличка...

— Ураган! Видишь, какой живчик, — сострил Ромка.

Мерин действительно, казалось, спал на ходу.

— Кличка — Серый, — не воспринимая насмешек, сказал учетчик.

— А вот Орел, тоже мерин, но только вороной. Будете, значит, с ними работать. Показываю, как запрягать. Запоминайте. Сначала вдеваем уздечку. Чтобы лошадь зубы открыла, надо легонько надавить здесь, где челюсти сходятся. Пристегиваем вожжи. Потом накидываем чересседельник. Вот ты, — обратился он к Ромке, — затягивай. Покрепче, чтоб рука не прошла. Слабо затянешь, лошадь холку натрет. Теперь надеваем хомут, вставляем оглобли. Затягивай супонь! Не так, сильней.

Однорукий уперся ногой в хомут и потянул. Деревянное полукружье замкнулось.

— Завязывай. Вот так. Теперь — перетягу.

Он продернул тонкий ремень через кольцо на чересседельнике и привязал к оглоблям.

— Садитесь, работнички, — сказал учетчик, первым плюхаясь в телегу и держа в руке вожжи. — А двое — верхом. Кто смелый?

Стас молча подошел к черному мерину, ухватившись за чересседельник, подтянулся и кое-как уселся.

— Крепче ногами держись. Не елозь, — заметил учетчик.

В этот момент Стас был похож на молодого Дон-Кихота.

Только вместо тазика на голове — идиотский, розового цвета носовой платок, завязанный узелками по углам.

— Орлом на Орле, — сострил Светик.

Ромка подскочил к серому мерину и, учитывая ошибка соперника, уже более ловко взгромоздился на спину лошади, молодецки выпрямился, похлопал ее по холке:

— Держись, Серуня!

Учетчик лишь помотал головой и неожиданно страшным голосом заорал:

— А ну пошли, тудыть твою...

Машка стриганула ушами и сразу взяла с места резвой рысью.

— А полегче нельзя? — недовольно спросил Михаил.

— Нельзя, — серьезно ответил учетчик. — Так уж приучена.

Проселочная дорога ловко петляла между невысокими сопками. Ужо вовсю жарило солнце. Звонко стрекотали кузнечики, заливалась какая-то птаха.

Стас с усмешкой оглядывал свою команду: будто нарочно кто подбирал — сплошная интеллигенция.

Утром, когда в конторе распределяли наряды, управляющий сказал Стасу:

— Десять ребят покрепче — из тех, что косить умеют, — на силос. Остальные парни и все девчата — на сено, стога метать.

Стас растерянно повернулся к Евгению, пришедшему вместе с ним в контору.

— Не тушуйся, — сказал тот, — я сам подберу.

К тому времени, когда утрясли остальные вопросы и Стас наконец освободился, оказалось, что «силосная» бригада уже скомплектована. В нее попали все старшекурсники, за исключением Михаила. По хитрому Женькиному прищуру Стас понял, что сделано это специально.

— Дух соперничества. Ясно? — шепнул Евгений ему на ухо. — Посоревнуемся!

Стас посмотрел на него неприязненно. Ночью обнаружилось, что Евгений имеет обыкновение во сне петь, и притом очень громко. Лишь метко пущенная туфля заставляла его ненадолго умолкнуть. Сейчас Стаса заело. И он ответил:

— Что же. Хоть силы и не равны, конечно, но так просто мы не сдадимся.

Однако, глядя на идеальный пробор Светика, придурковатую ухмылку Михаила, подставившего свое розовое, полное тело навстречу лучам жаркого солнца, на кудрявые головы девчат, которым только бантиков не хватало, Стас уже не чувствовал былого задора.

— Опозоримся!

Процессия выехала на большую сопку с широкой плоской вершиной. То тут, то там были разбросаны небольшие кучи сена.

— Приехали, — сказал учетчик.

— И вот нашли большое поле, есть разгуляться где на воле, — во весь голос продекламировал Михаил.

— С тобой разгуляешься, — с иронией сказал Стас.

— А что? Я, как все.

Девчата тем временем скинули легкие ситцевые сарафаны и в цветастых купальниках с легким повизгиванием бросились к березовой рощице, стоявшей на краю поляны, чтобы сорвать листочки для прикрытия своих носиков от солнышка.

Став красным, что было видно даже сквозь сильный загар, и стараясь не смотреть в сторону девчат, учетчик начал скороговоркой пояснять:

— Перво-наперво, сделаем волокуши.

— Эпохой феодализма попахивает, — хмыкнул Светик.

— Делаются они так, — не обращая внимания на иронические усмешки, говорил учетчик. — Рубим две молодые березки и устанавливаем их вместо оглобель. Понятно? Ha эти волокуши ребята пусть укладывают сено. А девушки, — учетчик покраснел еще сильнее, — отвозят к стогу. Стог будем ставить вот здесь, в центре поляны. Один, вершитель, должен быть наверху, принимать сено и формировать стог. Двое внизу подают. Ну, за работу, вечером приеду, обмерю.

Быть вершителем вызвался Ромка. Очень уж слово ему понравилось — «вершитель». Вершитель судеб!

Постепенно все втянулись в работу. Ребята тоже остались в плавках, сделав на головах из рубах затейливые тюрбаны. Темп был весьма низкий, особенно на том краю, где был Мишка. Кинув небольшой клочок сена на волокушу, он принимался рассказывать что-то смешное хохотушке Натэллочке. Вдоволь насмеявшись, она брала под уздцы кобылу и с криком «Машер, вперед!» почему-то зигзагами двигалась к центру поля. Стас ловко накалывал сразу все сено на вилы и подавал наверх, Ромке. Тот аккуратно укладывал, чтобы стог оставался ровным прямоугольником, и слегка притаптывал.

— Не увлекайся, — умерял его пыл Стас, — а то больно маленький стог получается. Норму не выполним.

— А какая норма?

— Сорок центнеров.

— А у нас сколько?

— Черт его знает. Но, по-моему, еще маловато.

Когда в очередной раз сено привезла хохочущая Натэллочка, Ромка не выдержал:

— Слушай, что там Мишка такое рассказывает?

— Ой, не могу, Мишель такой забавный. Рассказывает, как в секцию слаломистов записался и в первый же раз так шлепнулся, что ключицу сломал.

— Ключицу? Что же тут смешного?

— Ну что ты, — убежденно сказала Натэллочка. — Очень смешно. Тренер от смеха чуть вообще не окочурился.

— Между прочим, Натэллочка, пока вы там с Мишелем смеялись, Ирка пятнадцать волокуш привезла, — не выдержал Стас.

— А я?

— А ты — пять!

— Не может быть! Машер, ты слышишь? Сейчас мы напряжемся. За мной!

Минут пятнадцать Натэллочка очень старалась, развив бурную деятельность. Помогала Мишке накладывать сено, чуть не бегом тащила Машку к стогу, а потом обратно. Отгрузив таким образом три волокуши, она вдруг бросила Машку и помчалась к телеге.

— Что случилось? — крикнул ей вслед Ромка.

— Я, кажется, обгорела. Надо срочно смазываться.

Следом за ней бросились и остальные девчонки, устроив у подводы «небольшой» консилиум — на полчаса. Наконец, осмотрев и смазав друг друга, они вновь вернулись в рабочий строй.

Потом забастовал Светик. Опершись элегантно на вилы, подобно Нептуну, он закричал, обращаясь к руководству:

— Эй, вы, майна-вира! Не пора ли пошабашить? В моем углу сено кончилось.

— Р-работнички, — скрипнул зубами Стас.

Он поглядел на остальных. Бригада бросила работу. Все нотные, чумазые, досыта наглотавшиеся сенной пыли. Стас понял, что может остаться в меньшинстве.

— Ладно, — сдался он. — Перекур на второй завтрак.

Ели холодную отварную картошку, запивая молоком.

Настроение улучшилось. Мальчики закурили, живописно устроившись под телегой. Трудовой энтузиазм таял, как сигаретный дым.

— Рассказывают также, что в тропических странах, — мечтательно сказал Светик, — днем, с двенадцати и до шести, никто не работает. Сиеста!

— По-моему, мы вполне подпадаем под тропический пояс, — хмыкнул Михаил, поливая голову водой.

Назревал бунт. Стас решительно встал, намочил и снова надел на голову свой розовый платочек и скомандовал:

— Кончайте трепаться. Осталось немного. Доберем, потом съездим искупаемся, пообедаем, а там видно будет.

— Ур-ра! — закричали все весело и дружно. — Купаться, купаться!

— Подождите, а сено! — растерянно спросил Стас.

— Это мы мигом! Раз плюнуть.

Все бросились в атаку. Засуетился даже Светик. Ромка едва успевал укладывать подаваемые охапки сена. Через сорок минут ни одной копенки не осталось.

— Порядок, — с удовольствием сказал Стас. — Теперь — купаться. Поехали. Помните, мы озерцо проезжали?

Ромка, сопровождаемый многочисленными советами, запряг Машку. Отряд, шумливый, как цыганский табор, тронулся в путь. С чувством хорошо исполненного долга горланили частушки. Стас спел на мотив «Цыганочка» стихи из плаката, увиденного им сегодня утром в конторе:

— Эх, раз, еще раз, ни единого зерна! — подхватил разноголосый хор.

На развилке им встретился змей-искуситель в лице чумазого хлопца с длинным кнутом в руках.

— Корову не видели? — крикнул он.

— Нет. Мальчик, мы правильно к озеру едем?

— К какому озеру? — удивился хлопец.

— Ну, маленькое такое.

— А зачем?

— Купаться!

— Купаться? В этой луже?

— А где же?

— Поезжайте сейчас налево, вот за той сопкой — хороший пруд. С песочком.

— Далеко?

— Нет, километра три будет.

Мальчишка, конечно, наврал — было все пять. Через час, Я изрядно притомившиеся, достигли блаженного берега. Сначала с уханьем попрыгали в воду парни, а затем визжа, нерешительно окунулись девчонки. Вода была холодная ключевая, тем не менее не вылезали, пока не начинала бить дрожь.

Потом Ромка завел всех трех лошадей в воду. Они долго пили, пока не утолили жажду. Но и даже напившись, из воды не уходили. Просто стояли, понуро склонив головы и отмахиваясь от слепней длинными хвостами. Ромка поливал их водой из ладоней, оглаживал горячие спины. Потом его осенила еще одна идея: забравшись на Серого, он нырнул с него, как с вышки. Эксперимент повторил, хоть и с потугами, Светик. Зато Михаил никак не мог взобраться на круп мерина, после каждого усилия сползал вниз под заливистый смех Натэллочки.

— Уж очень он скользкий! — обидчиво сказал Михаил, оставляя последнюю попытку и отходя к девчатам, нежившимся на золотистом песке.

Ромка вновь ловко вскочил на мерина и искоса кинул взгляд вокруг: видит ли его ловкость Ира. Но, увы, она не глядела на него. Расположившись в тенечке, Ира нежно смазывала каким-то составом по-мужски крепкую спину Стаса, лежавшего на животе с блаженным видом. Лицо Иры в этот момент было настолько отрешенно-печальным, что Ромка инстинктом влюбленного пронзительно понял, что она действительно любит Стаса и любит серьезно. Чувство неожиданной ревности и горькой обиды было настолько ошеломляющим, что Ромка, как куль, плюхнулся в воду, не пытаясь изобразить ласточку. Он плыл и плыл все дальше, пока не достиг противоположного берега, и там шлепнулся на песок в гордом одиночестве. Постепенно чувство ревности ушло куда-то, осталась лишь жалость к себе. Ромка несколько раз глубоко вздохнул и поплыл назад.

— Ну, чего разлеглись? — заорал он грубо, не глядя в сторону влюбленных, выводя лошадей из воды. — Так и обеда лишиться можно!

— Оставят чего-нибудь, — беспечно ответил Стас. — Впрочем, действительно пора!

Когда собрались в обратный путь, Ромка заметил сердито:

— Ребята, слазьте с подводы. Глядите, Машка еле идет.

И, показывая пример, повел Серого за узду. Спешился, забравшийся было на мерина, Стас и пошел рядом с Ирой, о чем-то весело болтая! Удивительно приятно было шлепать босиком по теплой дороге. Нога всей ступней погружалась в пыль. Постепенно Ромкино дурное настроение исчезло. «В конце концов насильно мил не будешь», — философски размышлял он. Неожиданно раздался цокот копыт. К ним приближался всадник. Резко остановив красивую небольшую рыжую лошадку, он заорал:

— Вам тут что? Детский сад? Где это вы прохлаждаетесь?

— Мы купались, — простодушно ответила Натэллочка.

— Купаться сюда приехали? А работать кто будет?

— Товарищ управляющий! Вы не нравы, — заспорил Стас. — Мы свое поле убрали, отдохнули немного и вот едем дальше.

— «Едем», — передразнил управляющий, — о работе не думаете, так хоть о животных подумайте. Вы понимаете, что они сгореть могут. Напоить их хоть догадались?

— А как же, — вступил в разговор Ромка. — И напоили, и вымыли даже.

— Ну, ладно, — несколько смягчаясь, сказал управляющий, поворачивая лошадь. — Марш в отделение, только не заблудитесь. Сейчас от развилки влево. А вечером еще поговорим.

Пришпорив лошадь, он умчался вперед.

— Сумасшедший какой-то, а не управляющий, — пожал плечами Светик.

Настроение у всех слегка испортилось, хотя своей вины ребята не видели.

Около шести добрались до конторы. Ромка со Стасом распрягли лошадей и пустили их в загон перед конюшней. На кухне они были встречены дежурными, которые забросали встревоженными вопросами:

— Где это вы пропадали? Заблудились? Правда, что сегодня кого-то из комсомола исключать будут?

— Сомлели вы тут, девочки, у плиты. Кого исключать? — уже начиная злиться, ответил Ромка.

— Женька сказал: «Кое-кому сегодня не поздоровится».

— Видели мы этого вашего Женьку... Дайте пожрать лучше чего-нибудь!

Кислые щи и какую-то немыслимую слипшуюся кашу, в которой торчали сухие коричневые куски мяса, ели без всякого аппетита. А Светик неожиданно встал и выплеснул кашу за плетень.

— Ты чего? — обиделась одна из поварих.

— Людочка, не обижайся, — не могу.

— Так уж лучше бы собакам оставил, — простодушно сказала вторая повариха. — Вот их сколько тут крутится.

— Значит, что человек, что собака — для тебя едино? Ну, спасибо, мать, — прищурившись, сказал Светик.

— Прекрати базар, — оборвал его Стас. — Схожу-ка я в контору, может, еще какое дело есть для нас.

Вышел он оттуда быстро, мрачнее тучи.

— Чего?

— Управляющий только рукой махнул. Конюх там матерится. Говорит, еще один день такой работы — и он без лошадей останется.

— Чего они окрысились? — удивленно крутя головой, сказал Михаил.

Он сидел в тени под плетнем, сложив ноги калачиком и жадно затягиваясь сигаретой. Рядом сидела Натэллочка. Приподнимая ворот платья, она дула себе на плечи и слегка постанывала.

— Обожглась я все-таки...

Ее большие голубые глаза были полны слез.

— Простокваша, говорят, помогает, — сочувственно заметил Ромка.

— А где ее возьмешь?

— Ой, Натка, твое счастье, — обрадованно сказала Люда. — У нас как раз молоко скисло! Много! Пошли вон туда за кухню, я тебя намажу!

— А при чем тут простокваша? — капризно сказала Натэллочка.

— Так простокваша и есть скисшее молоко! Ты разве не знала?

— Я думала — это такое в бутылках, — следуя за Людой, пролепетала Натэллочка.

— Хозяйки, — фыркнул ей в спину Ромка. — С такими способностями всю жизнь в старых девах проходите.

— Ромка, ты — ренегат, — выпалила Алка.

— Ты хочешь сказать — «ретроград»? — съехидничал Светик.

— Вот именно, — не смутилась та. — В наше время наоборот — мужья готовят.

— Как сказать, — покачал головой Ромка.

Издалека они услышали молодецкое: «Айхо, айхо, айхо!» Это с песней диснеевских гномов возвращался домой отряд косцов. Нарочито не замечая «сеношников», печатая шаг, прошли к умывальникам. Громко смеялись, поливая друг друга прямо из ведра. Рядком сели за длинный стол у кухни, жадно чавкая, начали есть.

— Хороша каша! Спасибо поварихам! — нахваливал Евгений.

— Это — гуляш, — зардевшись, призналась Люда и бросила уничтожающий взгляд на сидевшего поодаль Светика.

Тот с недоверием подошел поближе, пытаясь заглянуть в миски: не подмена ли?

Неожиданно со страшным визгом из-за кухни выбежала Натэллочка в купальнике, покрытая густым слоем чего-то белого.

— Что за крик?

— Они меня лижут.

— Кто?

— Собаки! Обступили и лижут, — плаксиво сказала Натэллочка.

— Так иди в комнату! — свирепо прорычал подошедший Стас.

— Там долго сохнуть, — капризно возразила девушка.

Продолжая стонать, она тем не менее удалилась в комнату.

В это время из-за стола поднялся Евгений, торжественно вручил пустую миску Людочке, приложив ложку к сердцу в знак благодарности. Та ответила книксеном.

Евгений повернулся к Стасу:

— Ну, командир! Раз наконец собрались все может поговорим?:

— Сейчас управляющий придет, — угрюмо ответил Стас, — тогда и поговорим.

— Ну, что же, — согласился Евгений. — Рассаживайтесь, ребятки, обсудим итоги первого дня.

«Косцы» сели своей группой, по-прежнему не разговаривая с «сеношниками». Напрасно толкался возле них Михаил, базаря и юродствуя. Его шутки никак не воспринимались. Наконец и он сел на траву между двумя группами.

Из конторы вышел управляющий в сопровождении учетчика. Привычно поискал глазами стол с красной скатертью. Не найдя, досадливо крякнул и, зайдя с другой стороны обеденного стола, оперся о него обеими руками.

— Подведем, значит, итоги первого дня, — сказал он. — Давай, Кузьмич.

Учетчик вытащил из планшетки синие листки, на которых было крупно написано: «Наряд», положил их на краешек стола, для чего-то разгладил их боковой частью ладони и сказал:

— Конечно, вроде с одной стороны, для начала неплохо. На силосе все выполнили норму, больше гектара на брата.

— Больше гектара! — присвистнул кто-то.

— Есть, конечно, и огрехи. Кое-где высоковато брали, неэкономно, значит. Но норма, как говорится, есть норма.

— Так, — сказал управляющий, — ну, а на сене? Скажи нам, Кузьмич, как на сене? Есть норма?

Кузьмич хихикнул и помотал головой, показывая, что хорошо понял тонкую иронию начальства.

— Семнадцать центнеров, — давясь от внутреннего смеха, выдавил он.

— Что — семнадцать центнеров?

— Стог — семнадцать центнеров. И вообще какой-то двугорбый получился, как верблюд.

— Значит, верблюд? — переспросил управляющий.

Ромка почувствовал, что густо покраснел. Светик в порядке поддержки ткнул его в бок.

— И сколько, значит, это против нормы? — снова спросил управляющий.

— Менее половины, — вдруг без тени улыбки сухо ответил учетчик и начал деловито засовывать наряды обратно в планшетку.

— Вот так, значит, мы работаем, — патетически начал управляющий. — Меньше, чем полнормы.

— Так там уже сена не было! — возмутился Светик.

— Слышали? — указав на него пальцем, горестно вздохнул управляющий. — У нас, видите ли, сена нет. Да у нас, если хочешь правду знать, дорогой товарищ, десятки гектаров сена гниет. Скосили, а стога метать некому. Сена им мало, ха-ха! Вот что я скажу вам, граждане, — он стукнул кулаком по столу. — Не придется вам возвращаться в матушку Москву.

— Как не придется? — воскликнула завернутая в длинный халат Натэллочка. — А институт?

— Насчет института не знаю, врать не буду. Но раз прислали вас сюда на исправление...

— На какое исправление? — поднялся Стас. — Жень, чего он мелет?

Евгений пожал плечами.

— На какое исправление? — обратился Стас к управляющему.

— Известно какое, — просто ответил тот. — По суду нашему народному. Как тунеядцев и этих, — он повертел в воздухе пальцами, — финтифлюшек разных.

— Каких финтифлюшек? — Стас аж захлебнулся от негодования.

Управляющий ухмыльнулся и погрозил Стасу пальцем.

— Знаем каких. Думаешь, мы тут ничего не знаем? Мне вон Кузьмич давеча рассказывал, как ваши... — Он кивнул на девушек, — на поле изгалялись.

Жаркая волна возмущения подбросила Ромку.

— За такие подлые слова морду надо бить, — выкрикнул он, пытаясь вырваться из рук товарищей.

— Ну-ну, не балуй, — сказал управляющий.

Но видя по лицам ребят, что Ромкино мнение разделяет большинство, неожиданно закруглился:

— В общем, на исправление вы сюда прибыли или как, но если будете так работать, характеристику я вам не подпишу, и точка!

Неожиданно поднялся Михаил. Незаметно подмигнув товарищам, он опустил волосы на лоб и, засунув руки глубоко в карманы, вразвалочку поплыл на управляющего.

— По фене ботаешь? — спросил он неожиданно визгливым голосом. — Не забуду мать родную, понял?

— Я же говорил — уголовники! — даже обрадовался управляющий, обращаясь к учетчику.

А Михаила несло дальше. Вскочив на стол, он, неуклюже растопырившись, «сбацал» цыганочку под собственный фальшивый, но громкий аккомпанемент. Потом крикнул, обращаясь к Натэллочке:

— Эй, королева Марьиной рощи, прошу вас на прощальное танго!

И, подхватив за талию девушку, прошелся перед растерявшимся управляющим, страстно изгибаясь назад и выкрикивая: «Держись за Розу, как за ручку от трамвая...»

Неожиданно поднялся Василий, член институтского профкома и самый старший по возрасту в отряде. Он крикнул:

— Михаил! Кончай базар. Нас, видать, и вправду за уголовников приняли! Теперь не отмоешься.

Василий вышел к столу, повернулся лицом к отряду. Обычно спокойный и улыбчивый, он сейчас был очень возбужден, так, что скулы покрылись алыми пятнами.

— Вы, товарищ управляющий, видимо, неправильно информированы или что-то недопоняли. Сюда к вам приехал отряд добровольцев, по комсомольским путевкам. Так сказать, лучшие из лучших. И если мы еще раз услышим гнусное сравнение с тунеядцами, разговор продолжим в другом месте. Там вам, наверное, сумеют объяснить.

Управляющий пожал плечами:

— Я, наверное, правда что-то недопонял. Если так — не обессудьте.

Василий, не слушая его, продолжал. Голос его был стальным.

— И все-таки, товарищи, как это ни обидно, что управляющий не понял, кого к нему прислали, — вина в основном наша. Это следует признать.

— Действительно, — приободрился управляющий.

— Кончить работу с полдня, пойти купаться, бросить оружие, то есть вилы, чуть лошадей не погубили. Что же, спасибо вам за это говорить?

— Так там правда сена не было, — пробормотал Светик.

— Правильно, не было. Значит, нужно с утра это предусмотреть. Узнать, сколько где сена. Мобильно перебросить отряд. Второе — нерационально ездить нам на обед сюда, почти два часа теряем. Значит, будем просить управляющего давать нам подводу ежедневно для подвозки обеда на поле. Я думаю, что и командиру нашему, Родневичу, надо более серьезно отнестись к организации работы бригады. Да и комиссару, — он кивнул в сторону Ромки, — есть с кем воспитательную работу проводить. Я помню: когда заседал штаб по формированию отряда, мы не хотели зачислять Анохина. Сегодняшняя история показала нашу правоту. Думаю, что именно он явился инициатором этого купания. И вообще Светик, как его тут некоторые кличут, по-моему, человек ненадежный.

Ромка поморщился. Далось им это имя! Вообще-то родители нарекли мальчика Святославом, и в школе все его звали просто Славой. Но лукавая Ира, севшая с Анохиным на первой лекции, каким-то образом сумела расположить ершистого парня к откровенности до такой степени, что тот изложил полностью свою биографию.

— А это Светик, — сказала она в перерыве под дружный смех остальным девчонкам их группы. — Его мама так называла в детстве. Поскольку институт — тоже наша мама, мы должны называть тебя Светиком. Не возражаешь?

Покрасневший Анохин не возражал. А Ира уже повернулась к подошедшему Бессонову.

— А вот и наш староста! Правильно?

— Назначили, — недовольно буркнул Ромка, исподлобья оглядывая насмешниц.

— А за какие заслуги?

— Не знаю. Наверное, потому, что в школе комсоргом был.

— И не только за это, — вступила в разговор круглолицая девчонка с косичками. Это была Алка, которая всегда все знала.

— А за что?

— Бессонов очень понравился профессору Угрюмову. Он на собеседовании сказал, что читал «Киевскую Русь» академика Грекова. Не верите? Я своими ушами в учебной части слышала, когда за журналом ходила. Я, кстати, — твоя заместительница. Перекличку устроим?

— Валяй, — с облегчением согласился Ромка.

Раздался звонок, приглашая на следующую лекцию.

— Ребята, у меня предложение, — звонко выкрикнула Ира. — Пошли все вместе в кино.

— Сейчас?

— Конечно!

— Нехорошо, узнают, — засомневался староста.

— Испугался? Студенты должны обязательно прогуливать.

Почти вся группа дружно отправилась в кино. По дороге Роман и Светик шли рядом.

— Ты что, серьезно Грекова читал?

— Ага.

— Я тоже. Только, если честно, ни черта не понял.

— Если честно, то и я. Так профессору и сказал.

— Рассердился?

— Нет. Наоборот, засмеялся и говорит: «Что вы хотите! Даже я не все понимаю».

Разговор перешел на книги. Говорить было легко, понимали друг друга с полуслова.

Ромка и Светик стали неразлучны. Вместе убегали со скучных лекций, вместе занимались в баскетбольной секции, вместе сидели в «историчке», жадно глотая одну книгу за другой. Вечером через всю Москву провожали друг друга.

Ребята из баскетбольной команды окрестили друзей «братьями-кроликами». А молодой доцент Эраст Петрович называл их иногда на лекциях «братьями-разбойниками», намекая на преступное, с его точки зрения, равнодушие к периоду феодализма.

Девчонки в группе откровенно удивлялись дружбе столь разных по характеру парней. Ромка — веселый и жизнерадостный, легко сходился с людьми и умел разговаривать с начальством и Светик — подозрительно глядевший на всех, ворчливый и в минуты недовольства издававший какой-то странный звук, напоминавший гул телеграфного столба.

Ромка только посмеивался, когда его спрашивали об этом. Он отлично видел за грозным фасадом очень нежную душу и доброе сердце. И считал, что все странности Светика происходили от желания защититься.

Светик был некрасив. Он имел высокий и широкий лоб, массивный нос и скошенный назад подбородок. Отлично зная о недостатках своей внешности, Светик еще более усугублял их не идущими ему усиками, как бы бросая вызов окружающим: «Да, я некрасив. Ну и что?»

Столь же вызывающе он вел себя и в отношении учебы. Если любил предмет, как, например, литературу, то тратил массу сил и времени на его изучение. Если оставался равнодушным, а к сожалению, большинство наук не трогали его воображения, то сдавал их едва-едва на троечки, демонстрируя экзаменатору прямо-таки барское пренебрежение «к мелочам». В связи с чем Ромка как староста всегда имел неприятности.

Столь же противоречиво относился Светик и к физической работе. Он мог часами носиться по спортзалу, скрупулезно исполняя каждое задание тренера. Однако в колхозе на уборке картошки стремился как можно быстрее забраться на первую же скирду на отдых. Приведенный обратно к своей корзине, он с чувством оскорбленного достоинства брал каждую картофелину, конечно, отставал от всех, и его приходилось «брать на буксир».

В комитете комсомола института Анохина вычеркнули из списка ехавших на целину.

Возмущенные, они всей группой ворвались в комитет, где Андрей и еще какие-то старшекурсники сосредоточенно просматривали списки.

— Не допустим, — запальчиво, еще от порога, крикнула Алка. — Это самоуправство!

— Полегче нельзя? — спросил Андрей.

— За что Анохина вычеркнули?

— А почему я должен отвечать?

— Общественность требует. Вот он, — Алка кивнула на Бессонова, — староста, я — зам, а Ира — групкомсорг.

— Что же, отвечу. Ехать должны лучшие. А ваш Анохин, мало того, что троечник, так он — политически неграмотный.

— Как — «неграмотный»?

— А так! Заходит он на днях сюда, в комитет, да еще с тросточкой.

— Ну и что?

— Вот и я спросил: вам что, собственно, молодой человек? А он с этаким фасоном: «Не откажите в любезности, где здесь записывают в комсомол?» Ну, я ему и влил — не записывают, говорю, а принимают. А чтобы приняли, надо не только устав знать, а быть активным общественником, примерным студентом.

— Разве можно его воспринимать на полном серьезе! — воскликнул Ромка.

— Что же он с нами не посоветовался? — растерянно спросила Ира.

— Я кажется, понимаю, в чем дело, — сказал Ромка. — Помнишь, у нас диспут в группе был. «Как ты представляешь будущее?»

— Ну, как же! Светик еще заявил в полемике, что если все будут хорошие и правильные, то станут одинаковые, как автоматы.

— Вот, вот. Тогда ему здорово досталось ото всех. Вот он, наверное, и пошел узнать о порядке приема. А увидел Андрея, застеснялся, ну и отмочил — «где тут записывают». Это он, по-моему, из какой-то пьесы двадцатых годов процитировал.

— И все-таки застенчивость не оправдание, — хмуро сказал Андрей. — Такой маменькин сыночек подведет там, плакать будем.

— Группа за него ручается, — твердо сказал Ромка.

— Вот если мы его не возьмем, то действительно человека потеряем, — добавила Ирка.

— Нет, не уговаривайте, — упрямился Андрей.

Неожиданно на помощь пришла полная, черноволосая старшекурсница:

— Андрей! Откуда у тебя такой безапелляционный тон?! По какому праву ты судишь? Сами мы какие были?

— Какие?

— А помнишь, как однажды всей группой в Нескучный сад с лекции сбежали? Два часа какое-то здоровое колесо на горку втаскивали, а потом пускали, чтобы посмотреть, как оно катиться будет.

Члены комитета дружно засмеялись. Улыбнулся и Андрей.

— Это когда было...

— Коллектив ручается, — снова сказал Ромка.

— Ну, если коллектив, — Андрей начал сдаваться.

Все снова дружно загомонили, и он, махнув рукой, вновь записал фамилию Анохина.

— Идите, не мешайте, нам списки в райком надо сдавать.

Казалось бы, инцидент был исчерпан. А вот поди же ты, вспомнили.

— Я бы с Анохиным в разведку не пошел! — выкрикнул с места Евгений.

— А я бы с тобой не пошел, — огрызнулся Светик.

Не обращая на его реплику внимания, Василий повернулся к Родневичу:

— Что скажешь, командир?

Стас был явно растерян. Потом как-то вдруг собравшись, звонко и ясно ответил:

— Вину свою признаю. Пошел на поводу у некоторой несознательной части нашего коллектива.

— У кого на поводу? Что ты мелешь? — возмущенно дернул его за штанину Ромка.

He обращая внимания на него, Стас продолжал:

— Плохую организацию работ могу отнести только на счет своей неопытности. Могли бы, кстати, старшие товарищ подсказать вовремя! И вообще со стороны критиковать хорошо, а вот делать...

И сделав эффектную паузу, неожиданно закончил:

— За руководящую должность не держусь. Поскольку ни черта не понимаю в этом сельском хозяйстве, прошу назначить другого. Вот тебя, Василий, например. Ты, я слышал, в деревне вырос.

Ромка в этот момент посмотрел на Ирку и уловил ее откровенно восхищенный взгляд.

Все загомонили. Унимая шум, Василий поднял руку:

— Что понял свои ошибки, хорошо. А вот что капризничаешь — плохо. Раз уж назначили — держись. А помочь мы никогда не откажемся. Правда, ребята? — обратился он к старшекурсникам.

— Чего ж, подскажем, поможем, — загудели те, не выражая, впрочем, горячего энтузиазма.

Долго еще и после ухода управляющего они говорила между собой, горячо упрекая друг друга и порой даже хватаясь за грудки.

Ромка подошел к Стасу:

— Что ж ты, командир, сдрейфил? Спорить не стал, а сразу лапки вверх? На Светика тень навел.

— Ничего ты не понимаешь, старик. В таких случаях надо сразу каяться — решительно и безоговорочно. Иначе плохо будет.

— Вот ты какой, оказывается...

Песен в этот вечер не пели. Как-то не до песен было.

* * *

Прошла неделя. Утром, когда Стас и Ромка у конюшни вместе запрягали Машку, к ним подбежала запыхавшаяся Алка:

— Кладовщик мяса не дает! Чего есть будем?

— Как не дает? — строго спросил Стас.

— Не дает. Говорит, что бухгалтер не велел.

— Что за ерунда? А ну-ка пошли в контору.

Пожилой, плешивый мужчина, сидевший за столиком в углу, посмотрел на них поверх очков.

— Мяса почему не даем? Не заработали, голубчики. На пять дней я вам выписал аванс на питание, из расчета два рубля пятьдесят копеек на человека. Так?

— Ну, так, — согласился Стас.

— Двадцать два человека, — защелкал бухгалтер косточками, — по два рубля пятьдесят копеек, да на пять дней получается двести семьдесят пять рублей ноль-ноль копеек. А заработали вы за это время — менее двухсот. Понятно?

— Нет, не понятно, — растерянно сказал Стас.

— Мы вкалываем, вкалываем, — затараторила Алка, — и ничего не заработали?

— Нет. Даже на свое пропитание не заработали.

— Нельзя подробнее объяснить? — как можно вежливее спросил Ромка.

— Конечно, конечно! — охотно согласился бухгалтер. — Вот смотрите — на силосе ваши ребята неплохо зарабатывают — по три рубля, даже по три пятьдесят. Они и норму выполняют, да и расценки на силосе выше, чем на сене.

— Как же так? Работаем одинаково, а получать — по разному.

— Это не нами заведено, — сухо сказал бухгалтер, — по всему краю такие расценки. Так вот, на уборке сена дела обстоят значительно хуже. Норму — сорок центнеров — вы ни разу не сделали — первый день вообще семнадцать, а потом двадцать семь, тридцать два, тридцать четыре и тридцать два снова. Больше всех у вас получает Бессонов, как вершитель, поскольку эта работа требует большой квалификации — в день в среднем по рубль девяносто выходит. Столько же у бригадира: у него тридцатипроцентная надбавка. У остальных ребят по рубль пятьдесят, а у девушек — по семьдесят копеек.

— Почему так мало?

— Подвозка сена — самый малоквалифицированный труд.

— А где управляющий? Он знает, что вы нам мясо не даете?

— Знает. Это его указание. Сейчас он на полях, будет только вечером.

Из конторы все трое вышли расстроенными.

— Черт знает что получается, — хмуро сказал Стас.

За эти дни он почернел, осунулся, часто срывался на крик. Впрочем, переживали все члены бригады. Даже пухленькие Натэллочка и Мишка. На работу они выходили не к восьми, как в первый день, а в шесть. Возвращались, когда солнце уже лежало на сопках. Обедали в поле. Перекуры становились все короче. Все ловко научились орудовать вилами, поднимая сразу солидные охапки сена. И девчонки старались, подхлестывая лошадей. А вот на тебе — никак до нормы не дотянут.

Сложность еще была в том, что сенокосы располагались на небольших делянках, в неудобных местах, и, даже если собирали все сено, стога получались не более пятнадцати — семнадцати центнеров. Значит, надо переезжать на новую поляну. Пока все организуешь, всех расставишь, время уходит.

— Что делать будем? — спросил Стас, глядя на Ромку и Алку.

— Для первого у нас косточки есть, — по-хозяйски поджав губы, сказала Алка. — А вот на второе — ума не приложу. Может, макароны с маслом?

— Конечно, — облегченно согласился Стас. — Пусть будут — макароны. А вечером поговорим с управляющим. Должен же он понимать, что, если нас не кормить, мы вообще работать не сможем! Пошли к ребятам. И так полчаса потеряли.

Вечером, по возвращении с поля, устроили совместный скандал управляющему. В крике участвовали и «силосники».

Узнав о том, почему не дают мяса, Евгений сгоряча предложил разделить бригаду.

— Почему мы должны за «салаг» расплачиваться? — запальчиво спрашивал он.

— Ну ты и гад, Женька, — спокойно, но весомо сказал Василий. — Значит, мы будем жрать мясо, а наши же ребята рядом будут голодать?

— Ты не понял, — пошел на попятную Женька. — Это я так, в порядке бреда.

— Бредь на какую-нибудь другую тему, — остывая, заметил Василий.

Поэтому Женька, чтобы подчеркнуть свою лояльность, когда приехал управляющий, орал больше всех:

— Знаешь, сколько мне одному калорий надо? — на «ты» обратился он к управляющему. — Тысяч пять, как минимум. Их из картошки да соленых огурцов не вытянешь. Будешь жмотничать, объявим итальянскую забастовку.

Перспективы итальянской забастовки сразили управляющего, и он согласился:

— Ладно, еще на пять дней авансируем, но если дело не поправится...

Торжествующая Алка с добровольными помощниками вскоре принесла мясо.

Ромка обратился к Стасу:

— Слушай, есть идея. Давай поговорим с Василием. Он же у нас не просто член профкома, а казначей, что уже говорит о финансовых способностях — я-то уж знаю...

Действительно, Ромке не раз приходилось выколачивать деньги для страждующих из его группы именно у Василия.

Говорил Василий всегда многозначительно, но абсолютно непонятно, сдабривая свое косноязычие хитрым подмигиванием и повторяя через два слова — «Понял, нет?»

— Василий, деньги нужны. Вот постановление профбюро, — говорил обычно ему Ромка.

— Конкретная обстановка, — подмигнув ему, отвечал казначей, — понял, нет, выражается наличием отсутствия.

Снова следовало хитрое подмигивание, и Василий погружался в какие-то счета.

— Так даешь? — с отчаянием вновь спрашивал Ромка. — Ведь человек стипендию потерял.

— Я же сказал, — с раздражением отвечал Василий. — Сальдо не в нашу пользу, понял, нет?

— Слушай, переведи, — умоляюще обращался Ромка к председателю, сидевшему напротив.

— Чего переводить? — угрюмо отвечал тот. — Денег в кассе нет ни копейки.

— А что же делать?

Василий поднимал глаза к потолку.

— Финансовая олигархия, понял, нет, иногда позволяет благотворительность.

— К директору обратись, — так же угрюмо переводил председатель. — Может, из своего фонда даст.

Стас, зауважавший Василия после памятного собрания, обрадовался Ромкину предложению:

— Конечно, надо с ним поговорить. Как это раньше не догадались?

Вечером они подошли к казначею.

— Слушай, Вась, посоветуй: может, куда написать, чтобы нам расценки повысили?

Василий покачал головой:

— Бесполезно. Пожалуй, надо поговорить с Кузьмичом, он должен нас понять, мужик вроде стоящий.

Он вернулся через час. Слегка сбиваясь и погружаясь в бездну туманных слов, принялся рассказывать.

Во-первых, Кузьмич мужик действительно стоящий. Долгое время он работал комбайнером, но однажды, когда чистил ножи, его помощник случайно нажал на рычаг. Так он потерял руку. Теперь работает учетчиком. Хотя ребят ему жалко, но на сделку с совестью никогда не пойдет. Выполнение норм завышать не будет.

Однако отчаиваться не надо, через неделю уборка сена, которая действительно по расценкам невыгодная работа, кончится. Пойдет зерно. Будут работать на погрузке машин и на току. Тогда, если постараться, можно заработать и по десятке в день.

— Ну, спасибо тебе, Васенька, — прочувственно сказал Ромка, а Стас торжественно пожал ему руку.

— Чего уж там, — благосклонно ответил тот.

К завтраку на «газике» приехал командир отряда — Андрей. Смотрел он хмуро.

— Собирай орлов, — отрывисто сказал Стасу Андрей. — Поговорим накоротке.

— Товарищи, — начал он, когда все собрались вокруг машины. — Прошедшая неделя показала, что далеко не все члены отряда оказались готовы к напряженным трудовым будням. Более того, есть случаи моральных срывов.

Андрей пронзительным взглядом окинул бригаду. Все поежились, хотя и никаких аморальных проступков не совершали.

— Должен вас проинформировать, — продолжал Андрей, — что штаб принял решение отослать обратно в Москву одного молодого человека из первой бригады за антиобщественное поведение. И так будет с каждым кто...

— Что он сделал-то? — недоуменно спросил Ромка.

Стоявший рядом водитель «газика», веснушчатый парень с длинными белыми ресницами, негромко ответил:

— В клубе на центральной усадьбе с местными парнями сцепился...

— Счастливчики, — завистливо вздохнул Евгений, — у них там клуб.

— Конечно, — насмешливо заметил Стас, — есть, где морду набить.

— Товарищ Андрей, можно вопрос? — пропищала Натэллочка, бросив на него кокетливый взгляд.

— Я еще не кончил, — недовольно сказал оратор, — впрочем, давай, тем более надо побыстрей...

— Вы говорите, что за плохое поведение в Москву отсылаете, так? А вот наш управляющий сказал, что если мы плохо будем работать, нас в Москву не пустят. Так кому верить?

— Тут, товарищи, произошло недоразумение, — бросив выразительный взгляд на побагровевшего управляющего сказал Андрей. — Ну, и, кстати, насчет работы. Мы проехали за два дня все бригады. Должен вам прямо заявить, что хуже вас никто не работает. Это же надо! Комсомольцы, вместо того чтобы показывать образцы ударного труда, даже нормы не выполняют.

— Во, артист! — негромко сказал водитель.

— Кто? — так же негромко переспросил Ромка.

— Да вот он же, — показал глазами на Андрея водитель. — Час назад он то же самое говорил во второй бригаде. Что они самые отстающие. А теперь вы.

— Руководящая тактика. «Дивиде ет импера».

— Чего-чего?

— Разделяй и властвуй.

— Ишь ты! — восхитился водитель.

Ромка почувствовал, что его понесло. «Сейчас мы тебе дадим вопрос на засыпку», — подумал он.

— Товарищ Андрей. Все, кто на сене работает, могут вам сказать, что норму выполнить абсолютно невозможно!

— Это чистейшей воды демагогия. Первая бригада, в которой я работаю лично, план по укладке сена выполняет.

— Это что же, стог по сорок центнеров делаете?

— Да, по сорок.

— А не могли бы вы лично показать нам, как это делается?

— Дело в том, что мне надо дальше ехать, — замялся было Андрей, но, уловив насмешливые взгляды ребят, понял, что, если он не останется, навсегда потеряет свой командирский авторитет.

— Ладно, я вам покажу, — сквозь зубы сказал он.

С управляющим он удалился в контору на совещание.

— Сто процентов — не может быть! — галдели ребята. — Тут какой-то мухлеж!

Через полчаса стало ясно, что Андрей передергивает карты. На этот раз на сено выделялись все старшекурсники, а «сеношники» были брошены на силос. Управляющий дал также не три, а пять лошадей.

Что игра ведется не совсем правильно, поняли все. Неожиданно забастовал Василий:

— Я пойду с «салажатами»!

— Ты что, сдрейфил? — толкнул его в бок Евгений.

— Непорядочно это. Я хоть покажу, как косить надо.

— Ну смотри!.. — с угрозой протянул Евгений.

— Чего смотреть? С таким руководством вы и без меня справитесь.

С большой помпой, криками и песнями отправился андреевский отряд на побитие рекорда.

«Сеношиики» растерянно смотрели им вслед. Из девчонок с ними остались только Ира и Натэллочка. Они должны были возить скошенную траву в силосную траншею, Алка им изменила, с завидной легкостью перейдя к старшекурсникам и уведя с собой Машку.

— Ну, не вешать носы, — сказал Василий, плюхаясь в первую подводу. — Косы у всех есть? Держите их осторожнее. А то нос кому-нибудь отрежете.

И, довольный собственным остроумием, что было силы рыкнул на лошадь. Тронулись в путь. Ехать было далеко: километрах в трех от конюшни начиналось их поле. Вика, посеянная вместе с горохом, была по пояс, густой. На косматой лошадке подъехал Кузьмич.

— Сколько в этой делянке? — деловито осведомился Василий, вроде и не замечая его недоверчивой ухмылки.

— Дак если всю одолеете, побольше нормы как раз будет.

— Одолеем, — уверенно сказал Василий, не обращая внимания на Кузьмича. — Вставайте за мной, ребята. Первым иду я, прокашиваю полосу. Вот так. Следом пойдет Стас. Потом Рома, Светик, Мишка и так далее. Но сначала надо выправить косы.

Он вытащил брусочек и несколько раз провел по лезвию с одной и другой стороны.

— Суетиться не надо. Важно, чтобы ритм был один. Прижимайте к земле не лезвие, а «пятку». Понятно? Ну, с богом.

Сначала то у одного, то у другого коса уходила в землю или, наоборот, срезала слишком высоко. Потом приноровились, следуя точно за покачивающимся в такт Василием. Скошенная трава пахла так сладко, что слегка кружилась голова. То тут, то там косцы вспугивали серых птичек.

— Перепелки, — заметил Василий в перекур.

Ира и Натэллочка уже отправились с тяжело нагруженными подводами к траншее.

Ребята благодарно поглядывали на Василия. Их переполняло горделивое чувство. Подумать только — они умеют косить!

— Ну что, не боги горшки обжигают? — весело спросил Василий.

Оказалось, что в работе он объясняется очень четко и кратко, не прибегая к красочным и непонятным выражениям.

— Кончай перекур, — сказал он строго. — Главное — держите линию и старайтесь успевать за мной.

Вернулась с пустой подводой Ира.

— А где Натэллочка? — спросил Михаил. — Она вроде раньше тебя поехала?

— Не знаю, не видела.

— Может, заблудилась?

— Где же тут блудить? — удивился Василий. — Дорога-то вроде прямая, без развилок.

Когда Ира вернулась второй раз, так нигде не увидев Натэллочку, ребята встревожились всерьез.

— Ромка, давай-ка распрягай и верхом отправляйся искать, — скомандовал Василий. — Может, и правда что случилось.

Тот не без лихости вскочил на спину благородного мерина и тронул его ногами.

— Пошел!

Славно было ехать на лошади по такому простору. Золотисто-зеленой волной слева и справа перекатывалась пшеница. Дальше шли скошенные луга. Кое-где он узнавал свершенные им стога. День ото дня они становились все более профессионально стройными. За краем поля слышался какой-то глухой шум. Ромка свернул туда по едва намеченной колее.

Подъехав ближе, он увидел, что это работает бригада Андрея. Его сразу поразили огромные размеры создаваемого стога — метров сорок в длину и двадцать в ширину.

«Прямо-таки египетская пирамида», — подумал он, подъезжая поближе. Уже наметанным глазом Ромка определил, что площадь поля значительно больше тех полян, где работали они.

«И тут Андрей выиграл. Конечно, начальство», — завистливо вздохнул Ромка.

Однако, объективности ради, следовало отметить, что дело организовал Андрей здорово. К стогу то и дело подъезд жали волокуши. Сено принимали и подавали двое. Вверху тоже работали двое. Они ни секунды не оставались без дела, едва успевая поворачиваться. А Андрей все поторапливал:

— Шевелись. Не спи. Девочки, поживей!

Тут он увидел подъехавшего Ромку.

— A-а, лазутчик. Секреты высматриваешь? — не выходя из веселого азарта, спросил Андрей.

— Больно нужно! — недовольно буркнул Ромка.

— Ну и зря! Учись, пока я тут. Могу открыть экспресс-курсы для стогометателей, а? Как там у вас? Буксира не требуется. А то можем!

— Справимся! Вот только Натэллочка наша куда-то пропала. Не видали?

— Не иначе, как волки съели, — крикнул сверху Евгений. — Уж больно аппетитная!

— Ну ты, донжуан, не очень, — покосил на него глазом Андрей. — Давай ищи. Вот уже действительно детский сад.

Ромка ловко повернул Серого и затрусил к дороге.

— Где же она, в самом деле?

Вот и траншею видать. Влево дорога вела к конюшне. Может, туда поехала? Заметила в упряжи какой непорядок?

Ромка повернул к конюшне. Ну, конечно, она была тут! Кобыла стояла, просунув голову в загон и жалобно ржала. А Натэллочка сидела на возу и плакала, сквозь слезы иногда тоненько произнося:

— Но, милая! Но!

«Милая» прядала ушами, но не двигалась.

Соскочив с мерина и подойдя вплотную, Ромка увидел, что по ту сторону загона стоит маленький жеребенок.

«Что ж не предупредили, что она с жеребенком?» — мелькнула досадливая мысль.

Он приоткрыл ворота, и жеребенок тут же выскочил из загона, прилип к материнскому вымени. Кобыла затихла, прикрыв глаза. Не желая им мешать, Ромка повернулся к зареванной Натэллочке:

— Ну, рева-корова!

— И-и-и не смешно! — с выдохом, как обиженный ребенок, выдавила из себя Натэллочка.

— Как же ты сюда попала?

— Ехали, ехали... Потом я ее туда, а она все равно сюда. Я ей «но, но», а она — фунт презрения!

— Ладно, не реви!

Натэллочка всхлипнула:

— Как же! Опять скажут — «генеральская дочка».

— Ну и что? Ты же действительно генеральская дочка.

— А они — иронически, — опять всхлипнула девушка, — в переносном смысле!

— Кто они? — насупил брови Ромка.

— Как кто? Мишка, конечно!

— Нашла кого бояться. Сам-то он тоже недалеко ушел. Маменькин сынок!

— Не говори про него так. Он — хороший, только несчастливый.

— Эх ты — добрая душа!

...Она появилась в институте с опозданием на добрую неделю. Вся в каких-то немыслимых золотых побрякушках, с элегантной сумочкой через плечо.

— Ты — наш староста? — обратилась в перерыве она к Ромке.

— Ну? — односложно ответил тот.

— У, какой бука! Хочешь конфетку? — протянула она «Мишку».

— Нет, спасибо!

— Бери, бери. У меня много, — и простодушно добавила: — Ты, пожалуйста, меня не ругай. Мы с папой только вчера из Сочи вернулись. Он сказал, что перед занятиями мне нужно как следует отдохнуть. Видишь, какой загарчик?

И, слегка приподняв юбку, она покрутила туда-сюда стройной ножкой. На выручку совершенно обалдевшему Ромке пришел Светик.

— Как вы элегантны, мадмуазель! Простите, как вас величать?

— Ната! — ответила девушка.

— Фи, как грубо. Уж лучше, — Светик напряг лоб и выпалил, просияв: — Натэллочка! А? Каково?

— Натэллочка, — повторила серьезно девушка. — Пожалуй, звучит.

В качестве гонорара он тут же получил «Мишку».

Натэллочка была удивительно откровенна. Уже через пятнадцать минут «дорогие мальчики», как она их называла, знали, что ее папа — генерал. Мама — преподавательница русского языка, сейчас не работает, потому что неважно себя чувствует и, кроме того, за папой требуется уход. Поскольку папа военный, они исколесили всю страну. Теперь он служит здесь, в Москве, и у них большая квартира на набережной. Сюда в институт ее привез папин шофер в черной «Волге».

Она страшно удивилась, когда Ромка довольно грубо заметил, что нечего выпендриваться и что в институт надо ездить на общественном транспорте.

— Если надо, я, конечно, буду. Но, между прочим, в школу и из школы меня всегда на машине возили.

— Ну, и очень плохо. Машина-то не твоя, а папина, к тому же служебная.

— А мама говорит, что машину для того папе дают, чтобы быт его был устроен, чтобы он во время службы ни о чем личном не беспокоился.

— По-русски говоря, значит, мама на «Волге» по магазинам ездит?

— И на рынок тоже, — добавила Натэллочка.

Спорить с ней было трудно. В Натэллочке удивительным образом сочетались доброта, активность в оказании помощи страждущим и деловито-холодная предприимчивость, особенно в отношении с работниками сферы обслуживания. Она без конца то дарила коробку конфет «своей» парикмахерше, то «всучивала» духи администратору кинотеатра, то доставала какую-то редкую книгу преподавателю. Даже конфеты, которыми Натэллочка щедро одаривала окружающих, Ромка считал тайным подкупом, чтобы все к ней хорошо относились. И в то же время, если кто-то из их группы заболевал, она первой мчалась в больницу, впрочем и там умея мгновенно найти лечащего врача, чтобы подсунуть ему какую-нибудь безделушку.

Натэллочка была взбалмошной, легко обещала и также легко забывала, настроение ее непрерывно менялось. Однако за всей этой мишурой угадывался добрый товарищ. «Генеральская дочка» писала шпаргалки для других, последней уходила с экзамена, болея за каждого, безвозмездно кормила «севших на мель» в институтской столовой.

Когда жеребенок наконец поднял голову и отскочил в сторону, слегка покачиваясь на грациозных ножках, Ромка сказал:

— Ну что, двинули, «кормящая мама»?

— А его куда?

— Пусть с нами гуляет, а то опять в конюшне очутиться!

Быстренько разгрузив телегу, отправились обратно. Их возвращение было встречено радостными возгласами.

— Ой, какой хорошенький! — подбежала Ира. — Натка, ты роды принимала?

Та смущенно кивала, искоса поглядывая на Ромку. Он сделал непроницаемое лицо и взялся за косу. К концу дня инцидент был забыт. Тем более что действительно они одержали настоящую победу: к шести вечера на поле не осталось ни одной травинки.

— Знай наших! А, Вася? — возбужденно кричал Стас. — Не хуже других косить можем.

Василий усмехнулся:

— Ты думаешь, те косить умели? Ничего подобного! Первый день тоже то и дело косы из земли вытаскивали. А нормы, ты прав, на заготовке силоса легче. Считается прогрессивный метод заготовки кормов, вот он материально Я поощряется. Стога делать — это же еще с дедовских времен. Понял, дурья башка?

— Значит, вы с самого начала знали, что на силосе легче и можно больше заработать? — как громом пораженный, спросил Ромка.

— Ну, не с первого дня, конечно, — смутился Василий, — но разобрались быстро.

— Да, вот тебе и сплоченный коллектив! — ехидно заметила Ира.

На обратном пути не удержались, подъехали к бригаде Андрея. Здесь тоже работа заканчивалась. Волокуши подвозили уже жалкие клочки. Стог стоял величественный, как линейный корабль. Однако прибывший сюда Кузьмич сокрушенно качал головой:

— Не рассчитали, ребята. Сена не хватило на завершение. Поставлю я вам шестьдесят центнеров, но долго такой стог не простоит. Дожди пойдут, и сено все намокнет.

— Да мы на центральной усадьбе все время такие закладываем, — горячился Андрей.

— С центральной не равняй, — ответил Кузьмич, — там сопок почти нет, поэтому и луговины большие. А здесь все время надо рассчитывать, какой стог закладывать, по количеству сена. Вот у него, — Кузьмич кивнул на Ромку, — уже стали получаться хорошие, правильные стога. Они и зиму простоят.

— В таком случае пусть он и продолжает, — с лукавинкой заметил Евгений.

— Нет уж, дудки, — ответил Стас.

Сейчас обе бригады стояли друг против друга, как два враждебных войска. Командиры — впереди, готовые к единоборству. Андрей с вилами в руках, Стас — с косой.

— Теперь по очереди будем работать, — продолжал он. — Вы знаете, что мы на силосе сегодня больше нормы сделали? Это в первый же день!

— Не может быть! — поразился Андрей.

— Так кто из нас на черепахе? — съехидничал Светик.

Андрей вдруг завелся:

— Значит, можете работать! А раньше просто не хотели.

Ждали, когда подстегнут.

— Полегче, командир, — вступил в разговор Василий. — Ребята честные. Что в сельском хозяйстве мало смыслят, так это не беда. Научатся.

— Ты уж шутки перестал понимать. Я, может, их подначить хочу...

— Подначить можно, а обижать не надо, — так же непримиримо ответил Василий.

Но даже после этого разговора горделивое, приподнятое настроение не оставляло «салажат». Вечером снова зазвучала гитара. А Светик с Ромкой до темноты пасовали друг другу хитрые мячи.

* * *

— Еще вопросик можно? — выкрикнула Натэллочка, когда Андрей утром, попрощавшись со всеми, забирался в «газик».

— Ну, давай, — без особого энтузиазма откликнулся он.

— В других бригадах тоже без выходных работают? — невинным голосом спросила девушка.

Лицо Андрея вытянулось.

— Везде как-то решают этот вопрос. По скользящему графику. А что, вы — без выходных? — обратился он к стоящему рядом управляющему.

— Так ведь страда, — хрипло ответил тот.

— Ну, настоящая страда начнется, когда хлеб пойдет, — возразил Андрей. — Вы же сами жаловались мне, что сено кончается и пока не можете фронта работ обеспечить. Вот и устройте им выходной, можно в две очереди — сначала одну половину бригады, потом вторую.

— Ладно, покумекаем, — нехотя проговорил управляющий.

— Покумекайте. А ты, Стас, проследи.

«Газик» резко рванул с места, а бригада обступила управляющего, возбужденно галдя.

— Баню надо устроить. И постирушку. Так и обовшиветь недолго! В горы хорошо бы сходить. Отоспаться.

— Ладно, ладно, — слегка пятясь от наступающих на него ребят, сказал управляющий. — Завтра на отдых одна половина пойдет, послезавтра — другая. Но чтоб потом как следует работать.

— Урра! — прозвучало дружно в ответ.

Совет бригады удалился на совещание. Первым оттуда вышел Стас. Как истый руководитель, он старался выглядеть бесстрастным, однако в его голосе прорывались нотки радостного волнения.

— Завтра на отдых пойдет младшая часть бригады. Вечером будет баня для ребят. На следующий день пойдут старшие и вечером — баня для девчат.

— С вениками? — захохотал Михаил.

— Конечно, вон березы вокруг сколько! — сказал рассудительный Василий.

— А что если нам продлить выходной? — предложил вдруг Ромка.

— Как это? — заинтересовался Светик. — Еще и со старшими прогулять?

— Нет, наоборот. Было же предложение идти в горы?

— Ну?

— Так пойти не завтра с утра, а сегодня — с ночевкой.

— Ух ты, — восхитился Михаил. — Это идея. Костерчик сделаем...

— Нет, не надо, — завозражал Светик. — Лучше мы на парах как следует отоспимся. Даванем часиков до двенадцати, а там посмотрим.

— Эх ты, соня! Так можно все на свете проспать, — стыдил его Михаил.

— Я в общем-то, как все, — начал сдаваться Светик. — А остальные пойдут?

— Конечно, пойдут.

— А девчонки?

— В первых рядах.

— Ну, тогда — ладно!

Сразу после ужина начали деятельно собираться. Старшекурсники с нескрываемой завистью смотрели на веселую суету.

— Каждый берет одеяло и кружку, — командовал Стас. — Мишка, за тобой соль и спички. Я возьму картошку. Запечем.

— Все ясно, только одно непонятно, — ехидно сказал Евгений.

— Чего? — приостановился пробегавший мимо Ромка.

— Где вы тут гору найдете? Предгорья Саян, насколько мне известно, километрах в пятнадцати.

— А, ерунда! Важна идея. А что касается горы, так полезем сюда. — Ромка указал на ближайшую сойку, окрашенную солнцем в розовый цвет.

Неожиданно он натолкнулся на Иру.

— А ты чего не собираешься?

— Куда?

— Как куда? В поход.

— Я же дежурная завтра по кухне. Со мной Алка должна дежурить, но я ее отпустила с вами. Справлюсь одна.

Ромка чуть не выронил кружку. Он все эти дни пристально наблюдал за девушкой. Ему показалось, что Ира избегает Стаса. А теперь в поход не идет. Дежурство, он уверен, лишь формальный повод. Всегда можно с кем-нибудь поменяться.

«Неожиданно» Ромка почувствовал сильную боль в ноге. Такую сильную, что как он ни пытался сдержаться, из груди вырвался глухой стон.

— Ромочка, что с тобой? — тут же подскочила отзывчивая Натэллочка, уже одетая в модный туристский костюмчик.

— Растер, — простонал Ромка.

Он действительно еще днем патер попавшей в кеду землей пальцы правой ноги и слегка прихрамывал. Поэтому все поверили.

— Ну-ка покажи, — деловито сказала Натэллочка.

Пальцы покраснели и припухли.

— Надо смазать мазью Вишневского и перевязать, — решила она.

Вскоре нога напоминала спеленатого младенца. К этому времени собрались все участники похода.

— Идти сможешь? — допытывался Светик. Он, кажется, единственный что-то заподозрил.

— Я постараюсь, — пытаясь героически улыбнуться, вновь простонал Ромка.

— Ни в коем случае. Полный покой. Иначе возможен операбельный исход, — авторитетным голосом врача сказала Натэллочка.

Слово «операбельный» всех добило. Звучало почти как «летальный».

— Значит, не можешь? — строго спросил Стас.

Ромка грустно пожал плечами:

— Сам вот затеял, и на тебе.

Стас, уже не слушая, обратился к остальным.

— Тогда поживее. Надо засветло добраться до сопки, набрать дров, а то ночи холодные, околеем. Пошли, ребята.

Неожиданно забастовал Светик. Скинув рюкзак, он решительно сказал:

— И я не пойду. Нельзя же ему одному оставаться. Может, за врачом придется сбегать. И вообще... хоть высплюсь наконец!

Они грустно помахали вслед уходящим.

Стас забренчал на гитаре маршевую песенку, и вскоре из конца деревни, прерываемое лаем собак, доносилось «Мама, я хочу домой».

— Пошли, старик, спать.

...Он проснулся от солнечного зайчика, щекотавшего ему нос. Резко сел на нарах. Везде пусто.

— Проспал?

Но тут же услышал заливистый храп Светика, увидел его по-прежнему идеальный пробор и вдруг вспомнил: сегодня выходной и там, на кухне, — Ира, Ирочка. Они будут вдвоем весь день.

С крыльца Ромка увидел идиллическую картину: посреди двора, покрытого шелковистой травой-муравой, стояла Ира — босиком, в закатанных по колено спортивных брюках — и кормила хлебными крошками кур, гусей, воробьев. Чуть поодаль, умильно поглядывая на нее, лежали две черно-белые лохматые собаки. Видно, им тоже кое-что перепало.

— Проснулись, сударь? — услышал он мелодичный голосок. — Молочка парного не хотите?

— Изволь, матушка, — охотно входя в роль старосветского помещика, согласился Ромка.

— А что это вы, сударь, так развыпендривались?

— Выходной, матушка.

Ромка действительно надел белую рубашку и шорты. Светлые волосы, за время поездки отросшие до плеч, делали его похожим на славянского воина. Сладко потянувшись каждой мышцей своего крупного тела, он прошлепал на кухню, лениво отмахиваясь от налетевшего гусака. Взяв большой, в ладонь шириной, кусок мягкого серого хлеба и кружку с молоком, вновь вышел на солнышко.

— Все, все, — смахивая с ладошек крошки, говорила Ира. — Отойдите от меня!

Повернувшись к ней боком, куры и гуси посматривали недоверчиво. Вдруг еще чего-нибудь перепадет?

— Кыш, — величественно махнул рукой Ромка, и стая с пронзительным клекотом разлетелась по углам двора.

— Ну и что делать будешь? — спросила она, подбоченившись и глядя в упор смеющимися глазками.

— А ничего! На то и выходной.

— Может, поможешь мясо принести? А то одной тяжело — по накладной десять килограммов.

Господи, да попроси она его сейчас спрыгнуть вот с этой крыши или пробежать до сопки и обратно, или... фантазии не хватило... В общем все готов делать, всем готов служить.

— Изволь, матушка!

Они шли по тихой улице в конец деревни, где рядом с фермой находился склад. Ни одна живая душа не попадалась навстречу. Просто какое-то сонное царство. А может, это и вправду только снится? Как в далеком детстве.

Он осторожно взял Иру за руку, маленькая ее ладошка утонула в его большой, загрубелой руке.

— Помнишь, как в детском саду? «Мы с Тамарой ходим парой...»

Беспричинное веселье охватило их. Наперебой смеясь, вспоминали эпизоды из дошкольной поры.

— Я тихий шкода был. Всю дорогу, когда нас гулять водили, убегал и прятался. Всем садом меня искали. Раз Мариванна строго так говорит: «Нашлепаю по тому месту, откуда ноги растут». Видит, что я никак не реагирую и спрашивает: «Ты знаешь, откуда ноги растут?» — «Конечно, — говорю. — Из ботинок!» — «Вундеркинд!»

Кладовщица, крупная, полная женщина, встретила их весьма приветливо.

— Сегодня мясо хорошее. Только привезли. Дам вам и на первое, и для второго. Макарон пока не нужно? А масла?

Взвалив Ромке мешок на плечо, тронулись в обратный путь уже не по центральной улице, а через околицу по мягкому и влажному зеленому ковру. Дошли до маленького, мелкого прудика, живописно заросшего камышом и желтыми кувшинками. Миновав выбитую сотнями копыт плешь, Ромка предложил:

— Может, искупаемся? Жарко.

Ира фыркнула:

— Тут же лошади купаются!

— Ну и что? Это же самое чистое и благородное животное! Давай!

Ромка, скинув рюкзак, решительно разделся и шагнул в воду. Однако при соприкосновении с водой, его решительность поубавилась. Слишком она показалась холодной по сравнению с жарким воздухом. Ира, усевшаяся тем временем на зеленом бугорке, хихикала. Ромка, разозлившись, набрал в грудь побольше воздуха, стремительно пробежал несколько метров и нырнул. Только секунд через тридцать его голова показалась на середине водоема. Слегка кося глазом на изумленную Иру, он продемонстрировал сначала баттерфляй, затем кроль и, наконец, спокойным брассом стал подплывать к семействам кувшинок, обрывая стебли глубоко, почти у дна.

Набрав внушительную охапку, Ромка вернулся к берегу. Выпрямившись, с силой бросил цветы девушке, осыпав ее тяжелым золотом с головы до ног. Ира взвизгнула, потом бережно собрала кувшинки в букет, для чего-то понюхала их и вдруг, отложив цветы в сторону, стала расстегивать свой яркий сарафан.

— Неужели надумала? — крикнул Ромка, откинувшись на спину и слегка отплывая назад.

— Уж больно аппетитно ты купаешься. Завидки берут! — ответила Ирка, осторожно ступая в воду. — Ой, холодно! Я, пожалуй, не буду!

— Не бойся. Вода парная. Это только сначала кажется, будто холодно. Ныряй!

Ира отрицательно мотнула головой и сделала еще два нерешительных шажка. Ромка подплыл к ней.

— Ну! Смелей!..

Девушка сделала еще шаг, оказавшийся роковым — берег резко уходил вниз. С визгом она повисла на Ромкиной шее. Он подхватил ее на руки и бережно привлек к себе. Дыхание захватило от ослепительной, совершенной наготы тела, будто бриллиантами осыпанного капельками воды. Вдруг Ирка, вывернувшись по-русалочьи, соскользнула с его рук и ушла в глубину, обдав оторопелого парня фейерверком брызг. Он ринулся следом, но Ира уже стояла на неглубоком месте и крепкой ладошкой направляла одну за другой тугие струи воды прямо ему в лицо.

Потом они долго лежали, загорая рядышком на травке, Ира молчала, глаза ее были плотно закрыты. Приподнявшись на локтях, Ромка пытливо изучал ее лицо. Казалось бы, ну что в ней особенного? А вот тянет неодолимо. Своей ногой он слегка коснулся ее ноги.

Ирка открыла глаза и с режущей отрезвляющей прямотой взглянула на него:

— Что ты смотришь?

— Нравишься, вот и смотрю.

— Глупости!

— Ирочка! Скажи мне откровенно: Стаса любишь?

Ира резко перевернулась на живот и уставилась взглядом на траву, будто разыскивая в ней что-то очень интересное.

— Люблю, — тихо сказала она после продолжительной паузы.

— Но это же глупо! — загорячился Ромка. — Ты же отлично знаешь, что это совершенно безнадежно. Он...

— Знаю, — тихо, без всяких интонаций сказала Ира.

— Так объясни мне, зачем...

— Разве любви прикажешь. Тебе это не понять...

— Почему?

— Ты же еще никого не любил по-настоящему!

Ромка открыл было рот и... осекся. Сказать ей, что он любит ее. Ну, нет! Где же тогда его мужская гордость? унижаться, умолять о любви? Лучше молчать!

Ира села и стала надевать халатик. С некоторым колебанием посмотрела на увядающие кувшинки и... не взяла их. Ромка со вздохом надел рюкзак. Расслабленные жарой, они медленно побрели к конторе.

Ира вдруг снова стала колючей. Ехидно прокатилась по Светикиной любви поспать, высмеяла Алкино любопытство, обругала манеры грубого управляющего.

У кухни их поджидал Светик. Он сидел на лавочке, жмурясь от солнца, и лениво чистил ногти щепочкой.

— «Быть можно дельным человеком»... — съехидничала Ирка.

— Я вот давно думаю, — невозмутимо сказал Светик, — в дореволюционных газетах часто давали объявление насчет парикмахерской. Помнишь?

— А это — «Обещаю холю ногтей»?

— Ну, да. «Холю» — это еще понятно. А что такое — «одулянсион на дому»?

— Черт его знает. Может, обслуживание?

— Может, — согласился Светик. — Вы пожрать чего принесли?

Он, видимо, проголодался, потому активно включился в подготовку обеда, неожиданно проявив недюжинные познания в кулинарном искусстве.

— Все великие люди любили и умели готовить. Например, Дюма...

Стало ясно, что с Ирой больше по душам не поговоришь. Ромка достал из рюкзака блокнот, ручку и сел за обеденный стол писать письмо.

«Дорогие мама и брат Коля! Пишу Вам с солнечной целины. Живем мы здесь хорошо. Работаем. Я научился косить и запрягать лошадь. Есть у меня любимый мерин, по кличке Серый. Как хорошо на нем скакать по необъятной степи...»

Ромка потер лоб. Похоже на компиляцию из ковбойской песенки. Да ладно, не поймут. О чем еще писать? Трудовые конфликты вроде ни к чему.

«Кормят нас здесь хорошо. Три раза, не считая полдника, когда дают молоко. Каждый день — мясо».

Чересчур мажорно получается. Мать скажет, если все так хорошо, то зачем деньги посылать?

— Свет! — окликнул он друга. — Ты матери писал?

— Нет еще, — пробуя из большой кастрюли, ответил тот.

— Для чего деньги попросить, как ты считаешь? Ведь если правду написать, что для курева, не даст?

— Скажи, что врачи рекомендовали мед. А здесь он десять рублей банка.

— Что-то я меда не видел, — недоверчиво заметил Ромка.

— Я тоже. Но зато правдоподобно.

Хмыкнув, Ромка стал заканчивать письмо. Раздались веселые голоса. Это вернулись туристы — осипшие, охрипшие.

— Холодно ночью, жуть! — мрачно сказала Алка. — Правильно, что не пошли.

За кухней начался скандал. Подошедший на шум Ромка увидел, как Михаил, словно рассерженный гусак, наскакивает с какой-то бумажкой на невозмутимого Светика.

— Ты чего, Миш?

— Попросил его как человека, а он свинью подсунул.

— Какую свинью?

— Да вот стихи.

Оказывается, незадолго до похода Михаил привязался к Светику с просьбой написать стихи, причем как можно экзотичнее, обещая в качестве гонорара заначенную пачку «Новости».

— Зачем тебе? Плюнь! — отмахивался Светик.

— Понимаешь, мне для девушки надо!

— Какой девушки?

Михаил смутился.

— Ну, для одной. В Москву хочу послать.

— Так сам и напиши.

— Не могу, понимаешь? Частушки сатирические могу, а про любовь — никак.

Желание получить «Новость» победило, и Светик сдался, быстро накатав необходимое количество строк.

А в походе произошел конфуз. У костра Михаил, обняв Натэллочку, начал ей жарко с завыванием читать в ушко, специально, как он сказал, написанные им экспромтом стихи:

Натэллочка страшно захохотала. Оказывается, эти самые стихи Светик ей преподнес на день рождения полгода назад.

После обеда к ним пришел Кузьмич с каким-то необычным торжественным выражением лица.

— Прошу в баньку, — почти пропел он. — В нашу, алтайскую. Ох, крепка! Ульяна моя специально для вас постаралась.

Баня представляла собой землянку. Кузьмич широко распахнул дверь, и снизу повалил густой то ли пар, то ли дым.

— Прошу, — сказал он гостеприимно. — Только предупреждаю, что топится баня по-черному, поэтому стен не касайтесь — сажа. Для парку вот на камни водички плеснете. Давайте, давайте смелей. Как говорится, с легким паром!

Больше пяти минут не выдерживал никто. Вылетали очумелые, наглотавшиеся дыму и прямо падали на траву.

Потом, утомленные и не столь уже загорелые, как казалось до бани, пили у Кузьмича квас.

Подъехали париться и старшекурсники, оживленно обсуждая программу завтрашнего отдыха. И тут они обскакали! Женька узнал, что завтра в центральную усадьбу идет грузовик порожняком, и вся бригада решила махнуть в клуб на танцы.

* * *

Этот скандал назревал давно. Началось еще с первого дня, когда Светик выплеснул свою кашу за плетень. Что греха таить, никто из девчонок кулинарными талантами не блистал. Не удивительно, что то один, то другой из ребят, может, не очень демонстративно, как Светик, освобождал свою миску энергичным жестом назад. Разнообразием меню поварихи не баловали — щи и мясо с отварной картошкой изредка с макаронами.

— Что вы хотите? — возмущенно говорила Алка. — На такую ораву готовить, да еще о разносолах думать?

В ее дежурство и произошел взрыв. Девочки продолжали убирать ток, а всех ребят бросили скашивать «неудобья» там, где комбайн не пройдет. Сама Алка в обед привезла им огромную кастрюлю щей и такую же кастрюлю отварной картошки. Раздача второго блюда под ворчание ребят подходила к концу, как вдруг раздался истошный крик Светика:

— Смотрите! Она даже картошку не помыла!

В руках он держал отобранную у Алки кастрюлю. Все подходили и поочередно заглядывали туда. На дне плескалась черная вода.

— Мыла я, ей-богу, мыла, — отчаянно спорила Алка. — Только воду слить забыла.

Михаил, почувствовавший приступ тошноты, сделал такое отчаянное лицо и так решительно двинулся в сторону поварихи, что та, побледнев и мгновенно замолчав, опрометью бросилась к телеге, что есть силы хлестнула свою любимицу Машку и, страшно тарахтя на ухабах, умчалась.

Все дружно захохотали, Василий поскучнел и сказал:

— Жрать-то хочется.

И, обращаясь к Светику, в сердцах добавил:

— Черт тебя дернул на дно заглядывать.

— Так это же помои! Такое только свиньям дают!

Вмешался Стас:

— Зря ты, Вася, заступаешься. Распустились девки. Если сегодня простим, завтра они нам такое настряпают...

— Поговорить надо с ними серьезно! Категорически! Или пусть готовят как следует, или...

— Сами будем готовить, — выпалил Михаил.

— Ты? — изумился Стас.

— А что?! И я могу! Наблюдал, как мама готовит.

— И я... — запальчиво начал Светик, но из осторожности закончил тоном ниже, — наблюдал.

Вечером девчат официально пригласили на мужскую половину. Они вошли сплоченной, хотя и встревоженной стайкой, сели в уголке.

Официальным голосом Стас сказал:

— Дорогие наши девчата! По поручению своих товарищей я должен вас предупредить, что так дальше продолжаться не может. Сегодня нас пытались накормить картошкой с черной водой...

— Как свиней! — срываясь на дискант, встрял Светик.

— Спокойно! А завтра, может быть, мы все сляжем в больницу с острокишечным заболеванием.

— Диспепсией, — подсказал Ромка.

— Может быть, — согласился Стас. — Мы народ скромный. Но в данном случае требуем совершенно категорически резко улучшить...

— Нахалы! — твердо сказала Натэллочка.

— Кто, мы нахалы? — ахнул Стас. — Может, это мы картошку...

— Вы, вы — нахалы! — настойчиво продолжала Натэллочка. — Мы из последних сил рвемся, стараемся...

— Вы стараетесь? — Стас вложил в вопрос весь свой сарказм.

— Конечно, стараемся, а вместо благодарности на глазах за плетень выливаете. И помощи не допросишься. За водой — никого не найдешь, дрова поколоть — тоже. Продукты на своем горбу из кладовки таскаем! Не будем вам больше готовить, — выкрикнула Натэллочка.

— С голоду подыхайте! — с ненавистью добавила Алка.

— Это что — ультиматум? — ледяным голосом спросил Стас.

— Ультиматум! — хором ответили девушки.

— Что же! Так и договоримся! — сказал Стас. — Вы — отдельно, мы — отдельно! Только имейте в виду: поскольку нас шестнадцать, а вас — шесть, а плита одна, мы готовим в первую очередь.

— Ну и пожалуйста! — Натэллочка показала язык, после чего девушки встали и с достоинством удалились.

— Заварили кашу! — покачал головой Василий.

— Так вы серьезно беретесь? — спросил Стас у Михаила и Светика.

— Не дрейфь, командир. Все будет, как в лучших домах, — жизнерадостно ответил Михаил.

Потом два будущих дебютанта сели в уголок и долго что-то обсуждали, лишь доносились волшебные слова, пробуждающие гастрономическое воображение: «деваляй», «белый соус», «во фритюре».

Утро началось с сюрпризов. Каждого, кто выходил на крыльцо, буквально сшибал с ног непередаваемый аромат жареного лука, мяса и еще чего-то домашнего, давно забытого. Повинуясь обонянию, все устремлялись к кухне. Здесь стоял Светик. На голове у него был тюрбан, сооруженный из полотенца. Другое полотенце выполняло роль фартука.

— Руки мыть, мальчики! Не спешите, всем хватит.

Когда ребята сели за стол, он ударил чашкой о миску.

Из кухни выплыл Михаил, одетый подобным же образом. В руках он держал широкую доску, на которой, как на подносе, покоились миски. А в них...

— Бефстроганов, — простонал Василий.

— С жареной картошкой, картошечкой, — возопил Евгений.

— В белом соусе? — удивился Ромка. — А это откуда же?

— Секрет фирмы. Одулянсион на дому! — хвастливо заявил Светик.

Порции исчезали в мгновение ока.

— Кому добавочки? — любезно спрашивал Михаил. — Светик, обслужи клиента.

— Даже не верится, что можно так, по-людски, — заканчивая третью порцию, качал головой Василий.

Когда к кухне подошли девчата, лязганье ложек усилилось вдвойне. Их носики тоже тревожно дрогнули от аппетитного запаха, но они сделали вид, что ничего не замечают. Одна Алка не сдержалась:

— У-у, обжоры!

Стряпать им было уже некогда. Поэтому обошлись чаем и хлебом с маслом.

— Послушай, командир! — тем временем деловито вытирая руки о фартук, говорил Михаил. — Я думаю, что щи всем уже надоели?

— Во где сидят! — провел по горлу Стас.

— В поле мы вам дадим бутерброды с холодным мясом и молока кипяченого. А приедете — будет вам бифштекс с яйцом и луком.

— Во дают! — восхищению Василия не было предела.

Девушки также взяли пакет с едой, правда, значительно меньших размеров, а молоко налили в ведро.

Хотя на этот раз на покосы ехали все вместе, с девчатами разговаривать было бесполезно. Подобно горячему утюгу, они издавали лишь шипение: настолько клокотала в них обида.

Однако испытания их не кончились. Когда в очередной перекур Ромка пошел к оставленным вещам, чтобы взять махорку, то увидел леденящее душу зрелище. Одна из собак, имевшая обыкновение сопровождать их обоз, копалась в свертках с едой.

— Пошла вон! — еще издали, переходя на бег, закричал Ромка.

На его крик обернулись остальные и тоже бросились к вещам. Собака, шарахнувшись, опрокинула ведро с молоком. А когда Ромка подбежал вплотную, то увидел такое, что пал наземь и стал дрыгать ногами от хохота.

— Ты чего? — подбежав к нему, встревоженно спросил Стас.

— Собака, ой, не могу! По закону подлости.

Стас повернулся к сверткам и все понял: собака съела продукты именно девчонок. По их каменным лицам было видно, что они считают, будто собака действовала в сговоре с ребятами. И когда наступило время обеда, они сели в сторонке и затянули какую-то заунывную песню.

— Ишь, как воют с голодухи, — сочувственно произнес Василий. — Девчата, идите к нам, поделимся. Чего уж там.

— Нет, спасибо, — ответила Ира. — Вам ведь самим мало.

После такого ответа кусок не шел в горло.

— Гордые, — хмыкнул Стас.

— Не ломайтесь, идите, — сделал попытку примирения Ромка.

— Подавитесь, — фыркнула Алка и затянула не своим голосом: «Поле, поле чистое, отчего, скажи, жать уже мне не хочется колосистой ржи».

К ужину мирное соревнование поваров враждующих сторон привело к замечательным результатам. Люда, потрясенная виденным утром, так же сварганила жареную картошку с мясом.

— Ведь можешь, когда захочешь? — съехидничал Ромка.

Та только повела горделиво плечиком.

Но то, что сотворили Михаил со Светиком, не поддавалось никакому описанию.

— «Метрополь!», «Арагви»! — орал в полном восхищении Василий.

Действительно, бифштексы с яйцом и розовым луком таяли во рту. На третье был сюрприз — кисель с оладышками. Восторженным восклицаниям не было конца. Михаил и Светик купались в фимиаме всеобщего поклонения.

Став благодушными после такого ужина, ребята пытались завязать разговор с девушками.

— Ну, собака, скажи, знает, чье мясо есть, — хохотал Ромка. — Натэллочка, правда, смешно?

Но Натэллочка, обычно такая смешливая, лишь смерила его холодным взглядом и не ответила.

И все остальные попытки бесславно разбивались о щит холодной обиды и ненависти.

Поздно вечером, когда уже все улеглись, пророкотал мотор «газика».

— Наверное, Андрей приехал! — вскакивая, сказал Стас.

Повскакали и остальные, намереваясь встретить командира. Но не успели, поскольку тут же услышали девичий гомон:

— Товарищ Андрей! Заберите нас отсюда. Не хотим с ними одним воздухом дышать! Мужчины называются. Ничего джентльменского! В душу плюнули.

— Бедный Андрей! — уныло сказал Василий. — Это они сейчас все, что накопилось, на него выльют.

Еще нерешительно потоптавшись, ребята разбрелись по своим постелям. Утром с аппетитом поедая и похваливая макароны по-флотски, Андрей выговаривал Стасу и Ромке:

— Нехорошо получается, девчат обидели!

— Так они же сами! Гусыни! — клокотал от негодования Стас.

— Да, может, они не правы. Но не забывайте, что они — де-вуш-ки, — назидательно изрек Андрей. — Нежного обхождения требуют.

— Ну, и что делать? — спросил Стас. — В ножки им опять поклониться?

— Не знаю. Решай. На то ты и командир. Но держать на кухне троих, причем двоих парней — роскошь непозволительная.

После завтрака хмурый Стас отозвал в сторону Михаила.

— Миш! А один сможешь кашеварить? Двоим не разрешают.

— Ты что? — возмутился Михаил. — Такого уговора не было. Один не буду. И вообще мне уже это дело надоело. Я брался доказать, что можно лучше готовить, и доказал.

— Доказал, — досадливо согласился Стас. — А дальше что делать?

Все приуныли. Казалось, что костлявая рука голода вновь протянулась к ним. Положение спас вдруг Василий.

— Ребята! Пожалуй, я на кухне останусь.

— Один? — не поверил своим ушам Стас.

— А чего же? Справлюсь.

— А с девчонками как быть?

— Их не надо обижать, — серьезно сказал Василий. — Буду на всех вместе готовить.

— Так кто у нас благороднее оказался? — с торжеством спросил Иру Ромка.

— А я и не знала, что ты такой ехидный, — вдруг серьезно, глядя ему в глаза, сказала она.

— Почему? — опешил Ромка.

— Как ты на поле смеялся!

— «Смеяться право не грешно...»

Ирка сокрушенно покачала головой.

* * *

Андрей приезжал, собственно, не для разбора конфликта. Начиналась уборка зерновых, и он проверял готовность бригад.

— Сегодня — все на ток! — торжественно перед началом работы сказал управляющий. — Будете принимать первое зерно.

На току их встретила агроном — высокая, широкая в кости некрасивая девушка в брюках. Она два года назад кончила сельскохозяйственный институт и где-то в душе считала себя еще студенткой. Говорила она с ребятами и девчатами просто, быстро расставила всех по местам. Ребята должны были работать с машиной под названием «зернопуль».

— Засыпайте в бункер зерно вот этими совками, машина будет его провеивать. Девчата должны отметать мусор-полону, уже провеянное зерно остальные ребята на носилках будут носить в хранилище. Ясно? Ну, и поскольку машины у нас, — улыбаясь, добавила она, — еще пока не все самосвалы, кое-какие придется разгружать вручную.

Подошла первая машина, украшенная алым лозунгом. Быстро ссыпав зерно, укатила обратно. Диким зверем взревел «зернопуль». Михаил и Светик, приставленные к нему, кинулись заполнять бункер. Над током будто пошел золотой дождь. Девчата, укрыв головы платками так, что лишь остались щели для глаз, встали под струей и метлами отгоняли в сторону мириады мелких соломинок.

Агроном долго ощупывала зернышки в образовавшейся куче, даже пробовала на зуб и наконец радостно сказала:

— Семенной! Можно в хранилище.

«Зернопуль» чуть повернули в сторону, и ребята взялись за носилки. Здесь, на небольшой площадке, сразу стало видно, кто как работает. Вскоре определились лидеры — Стас и Ромка со своими напарниками.

— Седьмые! — нарочито громко кричал Ромка, переворачивая носилки.

— Девятые, — вроде равнодушно и негромко, однако так, чтоб слышали все, говорил Стас, выворачивая свои носилки рядом.

А машины все подходили и подходили. Мишка, сначала решивший, что «зернопуль» не носилки и можно работать с прохладцей, начал уставать и злиться.

— Адская машина! — бормотал он. — Ни минуты передышки не дает.

Действительно, стоило бункеру опустеть, как машина переходила на высокий, протяжный вой, требуя пищи.

— На, на тебе, обжора! — с ненавистью кидал Михаил в жерло ненасытного зверя очередную порцию зерна.

Наконец он решительно выпрямился, отбросил совок и сказал Светику:

— Поработай пока один. Я перекурю.

Светик возмущенно воззрился на напарника. Похоже, что Мишка пытался перехватить у него лавры первого лодыря.

Еще в прошлом году в археологической экспедиции Светик доказал, что ленивее его никого просто не существует. Каждую попытку заставить его сделать что-то большее сверх им же определенного он воспринимал как личное оскорбление.

— Почему я? — сразу ненавидя работодателя, вопрошал Светик.

В раскопе, решительно копнув раз, он надолго застывал подобно ихтиозавру, греющемуся на солнышке. Кстати, эта манера принесла ему славу лучшего археолога. На следующий день после того, как разыскали сгоревшую избу, Ромка, копая в полудреме, не заметил, как под лопатой что-то хрустнуло, и далеко отшвырнул землю. Зоркий глаз Оскара Львовича заметил какой-то осколок.

— Стой, стой! — закричал он.

Подбежав к отбросу, Оскар извлек из земли кусок черепа. Его ярости не было предела.

— Щенок! Уволю! — орал он на Ромку, встав на колени и осторожно кисточкой очищая остатки черепа древнего славянина.

Потом, когда сняли весь слой и обнаружили скрюченный скелет, Оскар немножко успокоился и прочел для всех назидательную лекцию, как следует копать.

— Советую вам брать пример с Анохина. Вот образец вдумчивой и скрупулезной работы. Копнет человек и вслушивается, не задело ли острие лопаты какой-нибудь предмет.

После этого все стали копать подобно Светику — вогнав лопату на штык, надолго застывая в глубокой задумчивости. Темпы раскопок резко снизились. Оскар Львович злился, но поделать ничего не мог.

А тут какой-то Мишка пытается быть ленивее, чем он, Светик. Желая сказать напарнику нечто язвительное, Светик было открыл уже рот, но тут страшно взревел «зернонуль», и он вынужден был срочно кинуть пару совков зерна.

— Бог тебя накажет, — с глубоким внутренним убеждением пробормотал Светик.

Мишка тем временем картинно оперся о «зернопуль», сворачивая цидулю. Глазами он разыскал Натэллочку и теперь всячески пытался привлечь ее внимание. Он действительно привлек внимание, только всего коллектива. Неожиданно раздался какой-то скрежет одновременно с пронзительным криком Михаила. Вроде даже дым повалил, как потом утверждал Светик, и «зернопуль» остановился. В наступивший тишине еще явственнее стали слышны вопли Михаила, повергнутого на землю.

— Спасите!..

Все бросились к нему. Оказывается, одна из его широких штанин попала под шкивной ремень, и центробежная сила потянула его к мотору. К счастью, мотор оказался небольшой силы и под весом Мишкиного тела просто заглох.

— Сигнализировала управляющему, что ограждение надо сделать, — выдергивая его штанину, сокрушенно приговаривала агроном. — Не ушибся?

Михаила поставили на ноги и осмотрели со всех сторон. Видимых повреждений не было.

— Мишенька, у тебя чего-нибудь болит? — допытывалась сердобольная Натэллочка. — Скажи честно.

Михаил глубокомысленно начал прислушиваться к себе.

— Болит, — наконец торжественно сказал он.

— Что, что болит?

Мишка еще раз закатил глаза, чтобы окончательно удостовериться, и наконец заявил:

— Зуб.

— Что?

— Зуб.

— Но почему? Ты же ногой туда попал.

— Не знаю. Наверное, на нервной почве. Пойду схожу к фельдшеру.

Агроном, довольная, что все обошлось легким испугом, отпустила его с облегчением.

Работа возобновилась. Соревнование лидеров продолжалось с переменным успехом. То одна, то другая пара опережала на одни-двое носилок. К концу дня окончательно вышел вперед Стас со своим напарником.

— Двести семьдесят! — с торжеством выкрикнул Стас.

— Двести шестьдесят восемь, — сказал Ромка, оглядывая площадку, нет ли где еще кучки зерна.

— Молодцы, — сказала агроном. — На три тонны норму превысили.

Подошел Кузьмич. После переговоров громко сказал:

— Ребята сегодня в среднем по десятке заработали, девчата — по пятерке. Так что долг свой скоро погасите.

Наутро, после летучки в конторе, Стас подозвал к себе Михаила и Светика.

— Имеете особое задание.

— Чего это вдруг? — подозрительно спросил Светик.

— Не вдруг. Вчера управляющий по полям проезжал, заметил одну неубранную делянку с сеном. Она хоть и небольшая, а все равно — непорядок. Так что берите с собой двух девушек на выбор и действуйте.

Михаил опрометью бросился на кухню, а Светик пошел уговаривать Алку и Натэллочку. Их переговоры увенчались успехом, как и у Михаила, впрочем, тоже. Пользуясь славой заслуженного кулинара, он выцыганил у Василия великолепный кусок отварной свинины — почти ветчины! — огурцов и помидоров.

— Пообедаем, как в загородном ресторане, — пообещал он, вытаскивая из кухни объемистый сверток.

К ним снова подошел Стас.

— Готовы?

— Так точно! — браво выпятив грудь, ответил Михаил.

Он уже явно считал себя командиром.

Ромка, наблюдавший за этой сценой, заметил в глазах Стаса лукавые огоньки.

— Звеньевым назначаю Анохина, — сказал он, не терпящим возражений тоном.

— Я же старше! — искренне возмутился Михаил. — И вот позаботился, — он похлопал по объемистому свертку.

— Молодец, — похвалил его Стас. — Но звеньевым будет Анохин. У него вроде здоровье покрепче. А то вдруг у тебя опять зубик заболит, — не скрывая насмешки, закончил он.

Светик стоял в замешательстве. С одной стороны — вроде бы лестно стать вдруг руководителем. С другой — как за это браться? Он с сомнением оглядел вверенный ему коллектив. Девушки ответили ему жизнерадостными улыбками, явно давая понять, что рассчитывают сегодня на хороший, полноценный отдых.

— Повезло. Правда, Аллочка? — сказала Натэллочка. — Вроде как еще выходной.

Михаил поглядывал враждебно, давая понять, что уж его, во всяком случае, никакая сила не сможет заставить работать.

Светик откашлялся и, подражая Стасу, проговорил:

— Задачи ясны. За работу, товарищи! Давай в конюшню.

Девушки прыснули:

— А кто запрягать будет? Ты же не умеешь.

— Пошли, пошли. Там видно будет.

Мишка дурашливо запел: «На побывку едет молодой моряк...»

...В третий раз Светик пытался осторожно подобраться к Машке. Но та, подпустив его совсем близко, вдруг взбрыкивала и убегала в противоположный угол загона. Из-за плетня дружно хихикал вверенный ему коллектив.

— Может, вернемся, командир, пока не поздно? — кричал Михаил.

Наконец в длинном баскетбольном прыжке ему удалось схватить кобылу за гриву. Она сразу стала послушной, дала надеть уздечку и вывести себя из загона. Светик победоносно поглядывал на девушек и повелительно сказал Михаилу:

— Помоги!

Кое-как, путаясь в очередности одевания сбруи, запрягли Машку и отправились в путь. Дорога предстояла дальняя, поскольку делянка находилась где-то у черта на куличках. Светик знал лишь приблизительное направление.

Они не спешили. Михаил, положив голову на колени Натэллочке, вдохновенно врал, как он командовал отрядом археологов в Средней Азии и вывел его, когда сбились с пути.

— Светик, мы на край света не уедем? — сквозь дрему спросила Алка.

— Не боись. Со мной не пропадешь, — оптимистично заявил Светик, однако начал усиленно крутить головой. Может, в самом деле заблудились?

— Кто-то за нами скачет! — сообщила глазастая Натэллочка.

Это был вездесущий Кузьмич.

— Вам же говорили: от развилки налево, а вы куда поперлись? — сердито крикнул он.

— Ничего нам не говорили, — ответил Светик, чтобы не пасть окончательно в глазах подчиненных.

Хотя, правда, Стас что-то такое говорил, но Светик, ошеломленный навалившимся на него грузом обязанностей, слушал невнимательно.

— Заворачивайте, — сказал Кузьмич. — Вон там ваш участок, видишь?

— Чур, я буду вершить, — сказал Мишка, когда прибыли на место.

— Нет, вершить будет Натэллочка, — решительно сказал Светик, с силой пытаясь выдернуть Машку из оглоблей.

— Я? — вытаращила глаза Натэллочка. — Я не умею.

— Это очень просто. Представь, что делаешь обыкновенный торт.

— С розочками?

— Можно и с розочками. Кузьмич будет просто в восторге, — уже зло дергая Машку за узду, сквозь зубы проговорил Светик.

— А ты вот ту штучку не отвязал, — заметила наблюдательная Алка.

Так и есть, мешала перетяга.

— Дай мне, — командирским тоном сказал Михаил.

Он отвязал перетягу, вывел Машку из оглобель и попытался взгромоздиться на нее.

— Ты куда? — удивился Светик.

— Хочу прокатиться! — лихим гусарским тоном ответил Михаил. — Фронт работ надо осмотреть, где стог будем ставить.

Он снова подпрыгнул, смешно задирая ногу, однако сил подтянуться не хватило, потому он медленно сполз обратно. Не растерявшись, Михаил подвел лошадь к телеге. Но пока он забирался сам, Машка увидела какую-то интересную травку и отошла.

Девчонки надрывались от смеха. Мишка не сдавался. Он снова подвел кобылу к подводе и, не отпуская уздечку, взобрался ей на спину. Машка от неожиданности сразу взяла в галоп. Лежа животом на лошади и обхватив ее шею руками, Михаил закричал в такт ее бега:

— Сни-ми-те ме-ня. А то бу-дет пло-хо!

Они скрылись за бугорком. Что там произошло, неизвестно, но вернулись они оттуда поодиночке. Широко расставляя ноги, Мишка прошипел:

— Понесла. Зверь, а не лошадь.

«Зверь» мирно трусила сзади, игриво пытаясь укусить Мишку за плечо.

— Иди отсюда! — замахнулся Михаил. Машка обиженно отпрянула в сторону.

— Может быть, мы все-таки начнем? — саркастически заметил Светик, кончив смеяться.

— Начнем, пожалуй! — пропела Алка.

— А куда спешить? — удивилась Натэллочка. — Поглядите, как хорошо — простор, воздух. А сено как пахнет!

Светик уже гудел, как телеграфный столб. Ни слова не сказав, он начал сооружать волокушу из двух срубленных по дороге березок.

— Значит, так, — сказал он, обращаясь к Михаилу, — ты накладываешь, Алка подвозит, я сгружаю, Натэллочка печет торт.

— Дудки, — сказал Михаил, — я хочу быть рядом с Натэллочкой.

— Ладно, черт с тобой. Давайте только начинать, — уже просительно проговорил Светик.

— Так вези, чего стал? — под хихиканье девчонок, величественно заявил Михаил.

Светик, скрипнув зубами, отправился в дальний конец поля. Алка неохотно поплелась за ним. Так же не торопясь, она отправилась обратно с груженой волокушей и исчезла. Светик успел сделать и выкурить самокрутку, Алки все не было. С ожесточением растоптав окурок, он решительно направился к подводе, где мельтешили фигурки подчиненных. Когда Светик подошел вплотную, то увидел, что коллектив играет в жмурки. Мишка с завязанными глазами, смешно оттопырив зад, пытался поймать девушек. Те повизгивали, но в руки не давались.

— Это нечестно, — ныл Михаил.

Доведенный до белого каления, Светик тихо подкрался и что было силы пнул Михаила. Тот кубарем плюхнулся в так и не разгруженную волокушу.

— Он, девочки! Разве так можно? Шутки шутками... — тут он наконец сдернул повязку и увидел Светика.

— Бить будешь? — мгновенно оценив ситуацию, спросил Михаил.

— Буду, — тихо, но твердо ответил Светик.

— Это непедагогично! — все еще лежа на сене, пытался полемизировать Мишка.

— Ничего. Макаренко, когда надо, морду бил.

— Уж и пошутить нельзя, — заныл Михаил, снова валясь в сено от тычка в шею.

— Мальчики, не деритесь, — запротестовала Натэллочка.

— А вас вожжами по одному месту, — свирепо повернулся Светик. — Последний раз спрашиваю — будете работать?

— Будем, будем! — на этот раз единодушно заявили члены коллектива.

Михаил, сосланный в наказание грузить волокуши, начал неожиданно стараться и даже покрикивать на Алку. Наконец стог поднялся до уровня человеческого роста, и Светик галантно подсадил Натэллочку наверх. Та тут же провалилась по пояс.

— Как же я пирог буду делать? — плаксиво заявила она.

Пришлось Светику самому карабкаться наверх и уминать сено, пока по нему не стало возможным ходить. Натэллочка, осторожно порхая по поверхности, явно не представляла азов геометрии. Вместо четырехугольника она упрямо пыталась сделать круг.

После плотного обеда всех разморило. Решили часочек отдохнуть. Проснулись, когда солнце пошло к закату. Светик снова расшумелся и расшевелил коллектив. На их счастье, сена оставалось уже мало, и когда подъехал Кузьмич, они разгружали последнюю волокушу.

— Гляди-ко, работают! — с веселым изумлением сказал он. Поглядев на стог, Кузьмич лишь причмокнул и грубо сказал Натэллочке:

— А ну слазь, кикимора!

— Правда, изящно получилось? — не обидевшись, сказала Натэллочка, съезжая со стога.

Кузьмич, ловко опершись на плечо Светика, влез на стог, несколькими мастерскими движениями вил оформил вершину, спрыгнул, с удовлетворением осмотрел свою работу и заметил:

— Тринадцать центнеров.

Когда вернулись, на вопросы Стаса, кто как работал, Светик ответил дипломатично:

— Все трудились нормально.

— И Мишка? — недоверчиво спросил Стас.

— И Мишка, — не моргнув глазом, твердо сказал Светик.

В нем явно обнаруживался талант руководителя.

* * *

Ночью пошел дождь. Не переставал он и утром. Всем настолько надоела жара, что ему были рады. Ребята выскочили в плавках под теплые струи, гикая и гоняясь друг за другом по лужам.

— Чему радуетесь? — возмущенно сказала агроном, увидевшая эту сцену. — Дождь нам может всю уборку остановить.

Она смотрела с таким укором, будто это ребята взяли и вызвали дождь. Только к обеду налетевший ветер разогнал тучи, и землю согрело яркое, будто умытое, солнце.

Машины привозили зерно влажным, поэтому каждую кучу пропускали через «зернопуль» по нескольку раз. Только поздним вечером агроном, еще раз пощупав зерно, сказала с некоторым сомнением:

— Пожалуй, хватит. Вроде бы влажность в норме.

Утомленные бешеным темпом работы, ребята неохотно поужинали и завалились спать. Ночью Стас почувствовал, что кто-то дергает его за ногу.

— Кто это? — не понял он спросонья.

Луч фонарика осветил лицо агронома.

— Беда, командир. Зерно горит!

— Синим пламенем? — пробурчал Стас.

— Я понимаю, что вы устали. Но если до утра оставить, один навоз вместо зерна будет. Хотя бы два-три человека.

Голос ее был плачуще-заискивающим.

Стас стиснул зубы и толканул в плечо рядом лежащего Ромку.

— А? Что? — громко спросил тот, усаживаясь на нарах.

Зашевелились и остальные.

— Что случилось? — послышались сонные голоса.

— Зерно спасать надо! — громко сказал Стас.

Энтузиазма, однако, никто не проявлял. Лучом фонаря агроном осветила одни, затем противоположные нары. Вроде бы все спали.

— Добровольцев что-то негусто, — с юмором резюмировал окончательно проснувшийся Ромка и стал натягивать брюки.

— Что ж, пойдем вдвоем, — вздохнул Стас.

На крыльце ждала агроном. Увидев, что их всего двое, покачал головой:

— Маловато!

Они пошли к току и вдруг услышали, что кто-то за ними бежит.

— Светик? — не смог скрыть изумления Стас.

— Чего же не разбудили? — обидчиво сказал он. — Думали, откажусь?

— Если честно, то да! — ответил Стас.

— Как вы ушли, такой крик поднялся!

— Чего?

— Старшекурсники поругались между собой! Василий говорит: нехорошо, что одни «салажата» пошли. Женька говорит, пусть идут — молодым везде у нас дорога. Потом что-то насчет закалки духа и про разведку. Постановили: вы будете днем отсыпаться, а остальным надо вкалывать. Тут я встал и пошел. У них, по-моему, даже дыханье сперло.

— Да, удивил.

Ночь выдалась ясная. Вызвездило. Взошла широколицая луна. Под навесом серебрилась огромная куча зерна.

— Ну и где горит? — недовольно спросил Стас, не увидев ни дыма, ни огня.

— А ты сунь руку, — ответила агрономша.

— Оно же горячее! — мгновенно выдернув руку из кучи, воскликнул под общий смех Стас.

— То-то и оно. Поэтому медлить нельзя. По крайней мере, надо раза три через «зернопуль» пропустить.

Агрономша ушла, пообещав прийти часика через два. Ребята взялись за работу. Сначала мышцы болели, движения были скованными, неуклюжими. Потом постепенно разогрелись, поймали тот спокойный непрерывный ритм, который обеспечивал работу машины.

Когда наконец вся куча переместилась на противоположный конец тока, перетащили «зернопуль» и сели перекурить.

— Вот ты какой, оказывается! — философски изрек Стас, обращаясь к Светику.

— Какой? — серьезно ответил тот.

— Я вот два года тебя знаю, вроде такой раздражительный, некоммуникабельный, что ли. А вот сегодня, пожалуйста, вдруг встал и пошел.

— Что ж, я всем улыбаться должен? — начал злиться Светик.

Чтобы погасить начинающийся конфликт, Ромка сказал:

— Насчет коммуникабельности — это ты в самую точку. Он как ляпнет что-нибудь преподавателю, а потом страдает сам, а то и вся группа. Как мы с ним сдавали историографию, знаешь? Цирк!

— Ну, ну расскажи, — заинтересовался Стас.

— В начале учебного года опоздали мы с ним на первую лекцию. Как раз по историографии. Звонок. Выходит из аудитории профессор Веселов. Видит, что мы стоим, и здоровается с некоторой ехидцей во взгляде. Я отвечаю, а Светик посмотрел на него подозрительно и отвернулся.

— Откуда я знал, что это профессор? — пробурчал Светик. — Думал, так — просто мужик посторонний. Тем более без галстука...

— А Веселов решил поинтересоваться, что это за невежа. И у девчонок спросил, кто, мол, вон тот молодой человек. Поскольку мы рядом стояли, девчата решили, что он про меня спрашивает. Говорят, это наш староста, по фамилии Бессонов. На следующую лекцию мы опять, как на грех, не попали, на выставку Рериха ходили. Веселов осмотрел аудиторию и грустно так говорит:

— А Бессонов опять прогуливает. И ведь общественник, староста. Я с ним в прошлый раз поздоровался, так он на меня как на шпиона поглядел и отвернулся.

Приходим мы в институт, а девчонки эту историю наперебой нам рассказывают. Я сначала ничего понять не мог, а потом дошло — это он нас со Светиком перепутал. Пришли мы на его следующую лекцию, как обычно сидим рядом, а Веселов комментирует:

— А вот и товарищ Бессонов наконец нас осчастливил своим присутствием.

Естественно, все страшно веселятся. Что делать? Развеять это заблуждение? Вроде не по-товарищески. На Светика удар придется. Ну, и решили помалкивать. А профессор до конца года, как только мы отсутствуем, констатирует, дескать, опять Бессонова нет.

Подошел экзамен. Заходим мы со Светиком в аудиторию. Веселов аж просиял.

— Наконец, — говорит, обращаясь к Светику, — мы с вами, товарищ, Бессонов, по душам поговорим. Выясним, за что вы на меня, как на шпиона иностранной разведки, смотрели.

Тут я и говорю:

— Извините, товарищ профессор, но Бессонов — это я.

И староста — тоже я.

Профессор глазам своим не верит. Зачетки стал смотреть.

— Так вы не Бессонов? — спрашивает Светика.

— Ист, я Анохин, — обиженно говорит Светик.

Профессор растерялся. На меня-то он совсем не обращал внимания, бываю я на лекциях или нет. Все Светика высматривал. Поскучнел.

— Давайте, — говорит, — отвечайте, Бессонов настоящий.

Я отбарабанил, потому что к этому экзамену, как ни к какому другому, готовился. Ни одного вопроса он мне не задал, поставил пятерку и отпустил. Через пять минут выходит Светик. Мы все к нему:

— Прогнал?

Светик гордо на нас посматривает:

— Он, наоборот, очень радовался моему ответу. Даже как-то неудобно стало. Я ему начал говорить, что восстание декабристов было в декабре 1825 года, так он чуть ли не руку жмет.

— Правильно, — говорит, — молодец! Феноменальная память.

— Может, издевался?

— Я и сам так подумал. А он берет зачетку и ставит «хор». И на прощание добавляет:

— У вас, безусловно, способности к аналитическому мышлению.

— Вот так мы чуть не погибли только из-за того, что Светик не захотел поздороваться, — закончил свой рассказ Ромка.

— Ну, что ж, — вставая и разминая затекшие ноги, сказал Стас, — пошли по новой.

И снова загудел «зернопуль».

Вдруг они услышали далекое «Айхо, айхо, айхо». Дружно шагая в ногу, к току вереницей подходили все парни их бригады.

Стас даже присвистнул от удивления.

— Сдрейфили тут без нас! — услышали они задиристый Мишкин голос.

— Время героев-одиночек прошло, — пробурчал Василий. — Небось по истории проходили.

Их заспанные лица показались Ромке в этот момент удивительно симпатичными.

— Ребята! — проникновенно сказал он. — Ребята...

— Надо лопаты взять, — деловито заметил Василий, вроде не обращая внимания на его взволнованность. — Быстрее получится. А то еще с «зернопулем» чикаться...

— Технику не признаешь! — захохотал Светик, хлопая его по плечу.

— Что за телячьи нежности, — ответил Василий. — Давайте быстренько перекидаем, а то утром будем, как сонные тетери.

Больше не говорили ничего, а только дружно и мерно работали широкими лопатами.

Этой ночью что-то повернулось в сознании ребят. Раньше все, что они ни делали в совхозе, выполнялось только потому, что это кому-то надо. Надо управляющему, надо Кузьмичу, надо агроному. А им самим зачем? Через месяц будут снова дома и забудут про сено, силос и зерно. И вдруг они почувствовали, что эти тонны хлеба стали какими-то родными. Заботливо то один, то другой погружали руку в зерно и, чувствуя нездоровый жар, как у гриппозного больного, говорили:

— Давай по новой.

Не три, пять раз перекидали они кучу к моменту, когда стало светать. Пришла агрономша, долго перебирала зерно.

— Ну что, не погибнет? — с тревогой спросили ребята.

— Погибнуть не погибнет, но на семена уже не годится. Пойдет на фураж, — сокрушенно сказала она, и, хотя ребята сделали все, что могли, они почувствовали укор совести.

Кое-как в полудреме ребята добрались до конторы, плюхнулись на нары.

— Ну и храпану я, — сладко зевая, сказал Светик.

Но спать долго не пришлось. Уже в восемь часов слова пришла агроном и вновь дернула Стаса за ногу.

— Вы извините, — сказала она смущенно, — ваше право спать, сколько хотите. Но много машин пришло. Но успевают разгружать. Шофера ругаются.

Стас ненавидяще поглядел на ее некрасивое, в оспинках лицо:

— Это, знаете, как называется? Эксплуатация!

— Ладно, ладно. Спите. Я так.

А он подумал: «Это ведь не ей лично надо. Ради дела».

Сердито растолкал ребят.

— Пошли на ток. Без нас — не обойдутся.

* * *

Втянулись в работу. Один день походил на другой. Бесконечная вереница машин и зерно, зерно, зерно. Закроешь глаза, и перед тобою тянется бесконечная пшеничная река — миллионы, миллиарды зерен. Про выходной уже никто и не заикался, понимали — страда. Небольшие передышки давал кратковременный дождичек.

Совместная работа привела к стиранию граней между старшими и младшими. Старшекурсники резко изменили свое отношение к «салажатам» после той ночной истории.

Иногда с тока часть ребят срочно бросали на поля грузить машины. Вот и сегодня управляющий попросил выделить четырех в самый дальний край отделения — почти в предгорья Саян. Четырнадцать километров предстояло одолеть на лошади. Собрались ехать Стас, Ромка, Светик и Михаил. Запрягли старую знакомую — Машку. На подводу поставили высокий короб для подвозки зерна и тронулись.

Ехали два часа, пока достигли искомого поля. Оно оказалось на высоком плато, к которому вела извилистая, между сопок, дорога. Подъехали к комбайну, который стрекотал посреди поля. Пшеница лежала вся скошенная, в длинных валках.

— Раздельный способ? — с глубоким пониманием кивнул комбайнеру Михаил.

— Точно! — удивленно и вместе с тем уважительно ответил тот. — Скосили три дня назад, колосья за это время дозрели. Вот теперь молотим. Рупь за тонну, понял?

— И сколько же за день набегает?

— Да тонн пятьдесят, шестьдесят.

— Ого! Страшные деньги! — изумился Михаил.

— А ты как думал! Комбайнер — первый парень на деревне. За месяц уборки до полторы тысячи получаем, — зубоскалил комбайнер, ладный, светловолосый парень в комбинезоне. — Давайте знакомиться — знатный комбайнер Иван Дудка. Ваша задача — принимать из бункера зерно в свой короб и отвозить вон туда, — он указал на край ноля. — После обеда машины пойдут. Ну, и от соломы поможете комбайн освобождать.

Работа была нетрудной, а даже веселой. Подсмеивались над Михаилом, который, пытаясь найти с комбайнером общий язык, вдруг начал сыпать псевдонародными словечками — «однако», «надысь», «супротив» и т. д.

— Совсем ты рассупонился, Ромуальдыч! — кричал ему сквозь грохот комбайна Светик.

— А что, — оправдывался Михаил, — я с каждым могу поговорить.

— Так над тобой же комбайнер смеется! — добавил Ромка. — Он что, по-твоему, малограмотный?

— Ну ему, может, приятно, когда вот так — по-простому, — не сдавался Михаил.

— Брось! Радио он слушает, и телевизор смотрит, и газеты читает, — насел и Стас. — Не хуже тебя знает, как по-русски говорить надо.

После обеда к насыпанной ими солидной куче зерна подошли сразу четыре машины. Работа началась серьезная.

Здоровенные совки, которыми кидали зерно в машины, становились просто неподъемными, пот заливал лицо. Водители сердито подгоняли ребят.

— Не вякайте под руку, — сердился Стас. — Помогли бы лучше.

Трое из них молча взяли совки и стали помогать. А четвертый, нагловатый чернявый парень с фиксой во рту, встал в позу:

— Вот еще! Нам за это не платят.

— Ты, Серега, все на деньги меряешь, — неодобрительно сказал пожилой водитель, машина которого подошла первой.

— Так за этим сюда и приехал. Чтоб зарабатывать. Ты, что ль, не за тем сюда прикатил?

— Правильно. Только человеком всегда надо оставаться.

Наконец загрузили и машину чернявого Сереги, и автопоезд тронулся в путь.

— Чего это они все вместе? — спросил у комбайнера Стас, радуясь передышке.

— Первый раз на этом поле, боятся заблудиться. Второй раз уже отдельно прикатят.

Действительно, потом машины пошли с интервалами в двадцать — тридцать минут, а ребята старались их не задерживать. Зато и передышки больше не было.

Когда уже стало смеркаться и ребята было собрались к отъезду, снова примчался чернявый.

— Давайте, давайте! — подгонял он ребят.

— Да тут зерна-то на машину не наберется! — спорил Стас.

— Наберется! Греби сильней! — подсмеивался чернявый.

Наконец укатил и он, Ромка запряг лошадь, все уселись в короб и не спеша поехали.

— Еще два часа тащиться, — вздохнул Светик. — Наши уже небось ужинают.

— Можно сократить, — предложил Ромка.

— А как?

— Не по дороге ехать, а вот прямо здесь со склона спуститься.

— Больно круто! — засомневался Стас.

— Местный способ применим! Не знаешь? Очень просто. В задние колеса вставляется палка, и получается, как тормоза.

— Вот откуда палки в колеса пошли!

— Точно! Ну, что решаем?

— Была не была, поехали.

Сначала все шло хорошо. Машка, сделав упор назад, медленно, с осторожностью переступала ногами. Вдруг на одном из бугорков телегу резко тряхнуло, палка обломилась, и Машка понесла. Мимо стремительно пролетали березки.

— Держись! — крикнул Ромка, не выпуская вожжей.

Телегу снова сильно тряхнуло, короб закачался и слетел с телеги. Ребята рассыпались, как горох. А Машка, не останавливаясь, неслась вниз.

— Стой! Тпру! — закричал Ромка и, выпустив вожжи, спрыгнул с телеги.

Та с грохотом умчалась далеко вниз. Стас вскочил первым и оглядел ребят.

— Все живы?

— Все, — жалобно ответил Светик. Он сидел, обнимая березку.

Тут раздался стон. Стас подошел и увидел, что Михаил лежит с неестественно вывернутой ногой.

— Встать можешь?

— Пробовал — больно. Наверное, сломал, — плаксиво сказал Михаил.

Подошел виноватый Ромка:

— Миш, здорово ушибся?

Не глядя на него, Стас буркнул:

— Говорит, что ногу сломал.

Ромка присвистнул.

— Чего свистишь? — вдруг заорал Стас. — Рационализатор! Ехали бы сейчас по дороге, а тут... Где твоя Машка?

— Внизу, наверное, — неуверенно сказал Ромка. — Если цела, конечно, осталась.

— Не хватало еще, чтоб и лошадь ногу сломала. Что делать будем?

— Тащить. Как в детском саду учили, помнишь? Руки крест-накрест. Сажаем мальчика, он обхватывает нас обеими ручонками за могучие шеи — и вперед!

— Тебе только балаганить. Давай берись, что ли!

Потирая ушибленные места, приблизился Светик. Возмутился:

— Такого толстого на руках тащить?

— А что я, виноват? — плаксиво возразил Михаил. — У меня просто конституция такая.

— Конституция у всех одна. Просто жрешь много.

— Кончайте, — раздраженно оборвал Стас. — Десятый час уже, а мы все чикаемся.

Михаил действительно был дьявольски тяжел. Шли осторожно, ощупывая ногами бугорки и выбоины. Наконец спустились к дороге. Перевели дух. Покликали Машку.

— Безнадега. Наша боевая подруга уже небось в конюшие, — махнул рукой Ромка.

— А что делать? Далеко мы его не утащим, — угрюмо сказал Стас.

— Пристрелите меня, братцы! — пошутил Михаил.

— Успеется, — саркастически заметил Светик. — Мы тебя лучше съедим.

— Как съедите? — притворно ужаснулся Михаил.

— Лопухами обернем и — в костер.

— Давай-ка мы парочку берез выломаем, — предложил Ромка.

— Костерчик разведем? — дурачился Светик.

— Да нет, — озаренный новой идеей, ответил серьезно Ромка. — Потащим его, как на волокуше.

Они бросились к темнеющей на косогоре рощице. Кряхтя, навалились на одну березку, потом на вторую. Ромка отломил от них две ветки, помощнее.

— А это зачем? — спросил Стас.

— Шину сделаем. Если перелом, пока тащим — растревожим, совсем плохо будет.

— А ну, снимай ремень, — строго сказал он, обращаясь к Михаилу.

Тот покорно отстегнул предмет своей гордости — офицерский кожаный ремень.

— Где болит? — спросил Ромка.

Михаил неуверенно показал на коленку. Ромка приставил к ноге две палки и туго обмотал их ремнем, несмотря на протестующие вопли пострадавшего.

— Теперь ложись на березы. Мягко? Держись покрепче.

Ухватившись за стволы, они потащили волокушу. Михаил лежал, положив руки за голову, смотрел на звездное небо и жаловался на жизнь:

— Всю дорогу мне не везет. Видно, судьба такая — все шиворот-навыворот. Даже живу в высотном доме и на первом этаже. Парадокс? Вот Светик правильно сказал — толстый. Сколько я с этим мучился. Каким только спортом не начинал заниматься! В бассейн ходил — воспаление легких получил. Ну, про слалом вы знаете. В прошлом году в экспедицию поехал — так чуть туземцы не убили.

— Какие туземцы? Что ты мелешь?

— Ну, местные жители, значит. Меня в поисковую партию направили. Искали древний город. Приехали в кишлак. Спрашиваю одного старичка, такого симпатичного — не знает ли он чего о древних захоронениях. Старичок головой кивает и в конец деревни нас ведет. Вот тут, говорит, захоронения. Ну, я, как положено, разметил шурф. Начинаем копать. Вдруг откуда ни возьмись толпа — с кетменями, ружьями. До сих пор с ужасом думаю — если бы мотор: у «газика» отказал!

— А чего это они вдруг так рассвирепели?

— Просто старик меня не понял и показал местное кладбище. Думал, мы собираемся почтить память, а мы копать... Потом нашему начальнику здорово влетело. «Чтобы, — говорит, — я тебя хоть еще раз взял».

И тут, пожалуйста, сколько уже несчастий. Когда ехали — с полки упал. В «зернопуль» затащило. А теперь — нога...

— Ой, что там черное? — вдруг спросил Светик.

— Где?

— На дороге.

Ромка скорее угадал, чем увидел:

— Машка!

Лошадь ответила тихим ржанием. Она стояла, совершенно запутавшись в вожжах. Ромка от избытка чувств даже чмокнул ее в морду. Пока распутывал вожжи, ощупал ноги.

Слава богу, целы! Уселись на подводу, и Машка резвой рысцой покатила их по дороге.

— Ездили на тройке с бубенцами! — затянул заметно повеселевший Стас.

Было уже около двенадцати, когда добрались до деревни. Стас толкнул задремавшего Михаила.

— Где фельдшер живет, показывай. Ты же у него был.

— Не у него вовсе, а у нее, — входя в роль капризного больного, ответил Михаил. — Вон, по-моему, в том доме.

На стук вышла пожилая женщина в платке.

— Что случилось, мальчики?

— Пострадавшего в аварии привезли.

— Несите его сюда.

В большой комнате стоял топчан, обитый дерматином.

— Кладите. Ушиб? Перелом? О, да вы и шину наложили! Молодцы! Так, посмотрим.

Фельдшер вдумчиво осмотрела распухшую Мишкину ногу.

— Рентгена у нас здесь нет. Придется вести в центральную усадьбу. Впрочем... Сдается мне, что это все-таки вывих. Подержите его за руки.

Раздался истошный Мишкин крик. Он даже потерял на какое-то время сознание.

— Молодежь слабонервная пошла, — ворчливо и в то же время с облегчением сказала фельдшерица. — Коленочка на место встала, так что до свадьбы заживет.

Поглядев на побледневшее лицо мученика, она сказала:

— Ладно! Я сейчас.

Вышла в другую комнату, тут же вернулась с пузырьком и мензуркой.

— Валерьянка? — спросил Стас.

— Спирт, — хмыкнула фельдшерица.

— Это я люблю, — оживился Михаил. — Бывало в экспедиции...

— Пей, пей! Не рассусоливай.

Михаил храбро глотнул и задохнулся. Он покраснел, из глаз брызнули слезы.

— Эх ты, питок! — ласково сказала фельдшерица. — Давай-ка я тебе ногу потуже забинтую.

Когда наконец подъехали к конторе, никто не спал. Все высыпали на двор, закидали вопросами. Натэллочка бросилась к Михаилу.

— Фи, да он пьян!

— В лечебных целях! Натэллочка, я тебя люблю. Дай поцелую!

Разбушевавшегося больного еле упихали в постель. Он вдруг расчувствовался:

— Стас, Ромка, Светик! Вы — настоящие друзья. На всю жизнь.

Потом вдруг совсем трезво сказал:

— Годы пройдут, многое забудется, а эта ночь — никогда. — И могуче захрапел.

* * *

— Ром, сколько мы вчера машин погрузили? — спросил Стас после утренней летучки.

— Шестнадцать.

— Вот и мне кажется, что шестнадцать. А Кузьмич отметил только пятнадцать.

— Ну как же! — загорячился Ромка. — Из-за этой шестнадцатой мы задержались и потому Мишка ногу вывихнул!

— Странная история, — задумчиво сказал Стас. — Выходит, одна машина пропала? Мы грузили шестнадцать, а на ток пришли пятнадцать.

— Может, сломалась по дороге? Хотя, когда мы ехали, обязательно заметили бы.

— Ну, ладно, потом разберемся. Пошли работать.

Весь день эта история не давала Ромке покоя. Сначала он спросил Светика, тот подтвердил, что шестнадцать. Потом, когда пришли обедать, заскочил на кухню. У плиты, картинно положив перебинтованную ногу на табуретку, сидел Михаил. Ввиду инвалидности он был оставлен помогать Василию на кухне.

Но, конечно, получилось все наоборот. Василий топил печь, бегал за водой, чистил картошку. Себе Михаил определил только ту часть работы, которая заключалась в пробовании блюд и давании полезных советов. Вот и сейчас он командовал зычным голосом:

— Кому говорю, перчику подсыпь! И про лавровый лист не забудь.

— Коку Сильверу — наш флибустьерский! — сделав под козырек, проорал Ромка.

— Ха-ха, здорово! — согласился Михаил. — Он ведь тоже одноногий был. Ему еще прозвище какое-то смешное пираты дали...

— Окорок, — услужливо подсказал Василий.

— Это что, намек? — помрачнел Михаил. — Не пойдет. Сыпь перцу, кому сказал!

И, оборотясь к Ромке, прокомментировал:

— Я нам такую картошечку тушеную на ужин сварганю. Пальчики оближете.

— Ты считать умеешь?

— По арифметике всегда круглым отличником был.

— Сколько вчера машин мы погрузили?

— Шестнадцать. А что?

— Да вот что-то не получается. На ток пришло пятнадцать.

— Давай рассуждать логически!

— Ну?

— Было четыре машины, так?

— Так.

— Каждый водитель сделал по четыре рейса, так?

— Точно! — восхитился Ромка. — Мишка, ты голова.

— Палец в рот не клади, — съехидничал Василий, которому командирский Мишкин тон надоел.

Вечером, когда Кузьмич приехал на ток закрывать наряды, Ромка с таинственным видом отозвал его в сторону.

— Вчера машины, которые с нами работали, по сколько рейсов сделали?

— Сейчас скажу. — Кузьмич достал блокнотик. — Так. Три по четыре, а один — три.

— Которая?

— Восемьдесят два — четырнадцать.

— Кто на ней водитель?

— Сергей Крутов. Я тоже удивился. Такой лихой парень, а отстал от других. Говорит — поломка какая-то.

— Подожди, какой он из себя, этот Крутов? Чернявый, с фиксой?

— Он.

— Так вот что я скажу тебе, Кузьмич. Грузили мы ему машину. Он, правда, с запозданием приехал, когда стемнело. Мы и заспешили, потому и ковырнулись.

— Ты понимаешь, парень, что ты говоришь? — стал серьезным Кузьмич. — Значит, по-твоему, он целую машину куда-то налево пустил?

— Я не знаю, — пожал плечами Ромка. — А что грузили, это точно. Правда, Стас? — ища подтверждения, обратился он к подошедшему командиру.

— Правда, — подтвердил тот.

— Во сколько это было?

— Около девяти вечера.

— Странно, — задумчиво сказал Кузьмич. — Дело в том, что в путевке отмечено время прибытия его в отделение.

— Ну, и сколько?

— Двадцать один ноль-ноль.

— А кто отметил? Небось он сам?

— В том-то и дело, что управляющий. Его подпись.

— Дела, — протянул Ромка.

— Ладно, проверю еще раз, — хмуро сказал Кузьмич.

Результаты проверки не замедлили сказаться. Не успели разойтись после ужина, как к ним подошел Серега. От него шел резкий сивушный запах.

— Мальчики мои хорошие, — угрожающе произнес он. — Имею к вам пару слов. Что это вы на меня бодягу вешаете, будто я машину зерна увел? Боитесь, что вам два рубля: не заплатят, так, значит, клепать на меня хотите?

— Серега! Ведь мы тебе нагружали! Неужели память отшибло? — спросил Ромка.

— Это я тебе сейчас кое-что отшибу, падла! — пошел на него, оскалив зубы, Серега. — У нас здесь места суровые. Шутить не любят.

— А ну, иди отсюда, — сквозь зубы сказал Стас.

Его резко очерченное лицо напряглось, глаза изучающе окинули жилистую фигуру шофера. Он корпусом чуть подался вперед. Как тогда, во время драки...

...Был такой печальный инцидент в их спортивной биографии. У капитана их сборной — Бориса Рожнова — была невеста, которая, естественно, не пропускала ни одного матча и болела самым активным образом. Вот и на этой игре, когда один из противников промахнулся по кольцу, она тоненько выкрикнула:

— Мазила!

Тот зло ощерился, что-то прошипел ей в ответ. Увидев это, подошел капитан и с высоты своего роста спокойно сказал:

— Потрудитесь, молодой человек, с девушками как следует разговаривать.

«Молодой человек» бросил на него злой взгляд, но отошел. Когда закончился матч, хозяева поля, кстати, проигравшие с весьма крупным счетом, первыми покинули площадку. Следом капитан, гордо выпятив грудь, повел свою команду.

Но только вошел он в раздевалку, как дверь за ним захлопнулась. Двое парней повисли у него на руках, а тот «молодой человек», с которым произошла стычка, расчетливыми ударами поставил Борису два симметричных фонаря.

В это мгновение сборная, оставшаяся без капитана, отчаянно навалившись, сбила крючок с двери. Началась потасовка. Здесь были и болельщики, в частности Стас. Мгновенно разобравшись, кто является зачинщиком, он протолкался к нему и, ни слова не говоря, нанес сначала короткий удар левой в живот, а затем сильно ударил правой в челюсть. Эффект получился поразительный — драчун перелетел через две лавки и, с грохотом приземлившись в углу, заныл.

— Справился, да?

Тут вбежали тренеры и навели порядок. Красиво откинув голову, стонал красавец капитан, а невеста нежно гладила эффектные фонари.

Потом, правда, нашелся какой-то борзописец, весьма живо описавший печальное происшествие. После выступления молодежной газеты, зачинщика драки дисквалифицировали до конца сезона, а обоих тренеров сняли с работы.

...Серега интуитивно почувствовал, что сейчас может последовать удар. Резко попятившись назад, зашипел:

— Я тоже могу кодлу собрать. Еще посмотрим, кто кого.

— Вали отсюда, — процедил Стас.

— Все равно ничего не докажете. Пацаны! — выкрикнул Серега и, слегка качнувшись, зашагал прочь.

— Здорово ты его отшил! — восхищенно сказал Ромка.

— Я эту мразь блатную знаю, — постепенно успокаиваясь, сказал Стас. — Когда еще в седьмом классе учился, у нас во дворе вот такой, типа Сереги, жил. Мальчишек соберет и давай про вольную воровскую жизнь загибать. Потом на «дело» подбивать начал. Я отказался, так он меня на глазах всех ребят избивать начал, хорошо военный проходил, отнял. Я с тех пор и пошел заниматься боксом. Уже через год ему при случае влепил — и все! Куда вся храбрость девалась!

Утром, после планерки, управляющий задержал Стаса.

— Нехорошо, товарищи, получается, — хмуро прогудел он. — У вас какие-то доморощенные сыщики появились.

— О чем вы? — удивился Стас.

— Ну, как же? Ваши ребята второй день воду мутят. Якобы один из водителей машину зерна украл.

— Так действительно позавчера мы шестнадцать машин погрузили, а на ток пришло пятнадцать.

— Это как-то документировано? — прищурился управляющий.

— Не понял.

— Документ есть, что вы шестнадцать, а не пятнадцать отгрузили?

— Какой документ! Просто мы считали, и все.

— А раз нет документа, так нечего и говорить, — торжествующе сказал управляющий. — Вас Крутов вполне к ответственности за клевету может привлечь. Так что я прошу, товарищи, поменьше всяких сплетен, побольше дела. Вам что — уедете, а я остаюсь. Мне с народом работать. Так что — не надо!

Обескураженный Стас вышел из конторы.

— Вот что, мальчики, кончайте базарить, — сказал он, когда подошли Ромка со Светиком и приковылял Михаил, — считайте, что не было этой машины, и все! В самом деле, из-за двух рублей такую бучу поднимать!

— Разве в двух рублях дело? — возразил Ромка. — Это же две, а то и больше тонны зерна! Ведь как задача ставится — на каждого в стране должно быть по тонне зерна. Значит, этот гад двух человек на год без хлеба оставил!

— Ты мне политграмоту не читай, — парировал Стас. — Но раз сам управляющий просит — не лезьте!

Не глядя друг другу в глаза, они разошлись по своим делам. Разговоры о машине прекратились. Серега как ни в чем не бывало въезжал на ток и, оскалившись, весело кричал:

— Эй, сосунки, разгружай!

— От такого и слышим! — недружелюбно отвечал Ромка.

— Ладно, ладно, ребята вы, конечно, хорошие, — примирительным тоном говорил Серега и неожиданно добавлял: — Когда спите!

И он надолго закатывался удушливо-надсадным смехом.

Однако история на этом не кончилась. Однажды утром в контору пригласили четырех друзей.

— Пришли, голубчики, — не глядя на них, сказал управляющий. — Занятых людей от дела отрываете.

Ребята обратили внимание на сидящего у стола молодого человека с выгоревшими белыми бровями, в куцем пиджачке.

— Секретарь парткома, — представился он ребятам. — Вот приехал по поводу пропавшей машины.

Секретарь слегка усмехнулся, потом поглядел на управляющего, сказал:

— Вас я не задерживаю. Понимаю, что работы по горло.

— Да, да, — растерянно ответил тот, подхватил со стола какие-то бумажки и почему-то на цыпочках пошел к двери.

— Ну, излагайте все по порядку, — обратился Макаров к ребятам.

— Вы нам верите? — спросил Ромка, когда они, перебивая друг друга, наконец изложили все, что знали.

— Верить-то, пожалуй, верю. Крутов у нас давно на примете, — задумчиво ответил Макаров, — вот доказать... Пока зерно не найдем... Ну, да свет не без добрых людей, как полагаете?

Ромка пожал плечами.

— Спасибо, ребятки. Похожу по деревне, погутарю. Может, кто-то и видел.

Через день планерку проводила агроном.

— Управляющего на центральную усадьбу вызвали, — пояснила она.

Впрочем, распоряжалась агроном толково. Чувствовалось, что она отлично знает, где что делается, и давала задания очень дельные.

К вечеру прямо на ток приехал Андрей и еще двое.

— Вот знакомьтесь! — представил их Андрей. — Секретарь парткома товарищ Макаров и директор совхоза товарищ Чибисов.

— А мы уже знакомы с товарищем Макаровым! — жизнерадостно сказал Светик. Тот подтвердил кивком.

— Заварили кашу! — вполголоса сказал Андрей Стасу, и было непонятно, восхищается командир или осуждает.

— Сегодня в двадцать часов, — сказал директор и посмотрел на часы, — общее собрание работников отделения. Приглашаем и всех вас, поскольку считаем равноправными членами коллектива.

— Правильно? — обернулся он к секретарю.

— Ну, и в некотором роде как виновников торжества, — добавил тот, глухо кашлянув.

— Какого торжества? — удивленно закрутил головой Михаил.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — одернул его Андрей.

Собрание проходило в красном уголке фермы. Ребята здесь были впервые. Оглядывали многочисленные стенды, рассказывающие о том, как обращаться с доильным аппаратом и чем кормить телят.

Подошел Иван Дудка, в модном костюме со шлицами, при ярком галстуке.

— Блеск, — одобрил его вид Михаил.

Вообще все работники отделения пришли нарядные, и ребята в своих затертых спортивных костюмах чувствовали себя несколько неуютно.

За стол президиума прошли директор совхоза, секретарь парткома и Андрей.

— А где же управляющий? — спросил Ромка рядом сидящего Дудку.

Тот пожал плечами:

— Сами удивляемся!

Встал Макаров.

— Товарищи! Мы собрали вас в такое горячее время в связи с очень неприятным происшествием. В отделении была похищена машина зерна. Установлено, что водитель Крутов, вместо того чтобы вести машину на ток, загнал ее во двор... — он сделал паузу, — управляющему отделением.

Все разом заговорили. Директор постучал карандашом по графину.

— Спокойно, товарищи!

Макаров продолжал:

— К счастью, видели соседи, как грузовик въезжал во двор управляющего. При обыске зерно обнаружено в специально отрытом бункере. Как объяснил управляющий, он припас его для корма свиньям и гусям.

— Во дает! — не выдержал Михаил.

— В настоящее время водитель Крутов арестован, поскольку установлено, что это — не единичный случай. Кражи имели место и раньше. Управляющий Семенов отстранен от работы. В ближайшее время он будет привлечен к ответственности. Особо мы должны поблагодарить москвичей, которые не только ударно работают, но и проявили настоящую, хозяйскую бдительность. Один из них пришел ко мне, протопав ночью более десяти километров, и рассказал обо всем.

Стас и Ромка заерзали на стульях, вопросительно переглядываясь.

— Ребята проявили настоящее мужество. Мы знаем, что Крутов пытался было организовать расправу, для чего подбивал некоторые несознательные элементы. Надо отдать должное нашему командиру поста народной дружины Ивану Дудке, который вовремя узнал об этом и предотвратил.

— Ты?! — изумленно повернулся к Ивану Ромка.

Тот смущенно кивнул и покосился в угол комнаты, где сидели, опустив головы, два парня.

Потом выступил Кузьмич, сказавший, что ему одному — не разорваться, все не учесть, потому и впредь могут быть кражи и что надо оживить работу постов народного контроля. Говорил и пожилой водитель, признавшийся, что, оказывается, управляющий и ему предлагал сделать левый рейс. Он отказался, а не просигнализировал, что управляющий — ворюга.

После собрания и секретарь парткома, и директор трясли руки поочередно Стасу и Ромке, хвалили за бдительность. Совершенно растерянные, ребята возвращались к конторе.

— Хоть теперь признайтесь, кто из вас ходил на центральную усадьбу? — спросил догнавший друзей Андрей.

— Да отвяжись, не ходили мы, — отмахнулся от него Ромка.

И тут вдруг Светик смущенно сказал:

— Я ходил.

— Выходит, ты из нас самый принципиальный оказался? — поразился Михаил.

— Просто я верю в справедливость, — забормотал застенчивый Светик. — И потом я слова не давал управляющему, что буду молчать...

Ромка внезапно остановился, пораженный догадкой.

— Слушай, про драку на матче не ты писал?

— Я, — смущенно ответил Светик.

Стас неожиданно громко захохотал.

— Ты что? — с подозрением спросил Светик.

— Ну теперь-то ты знаешь, как «записывают в комсомол»?

* * *

«Ливневые дожди», — третий день подряд уныло объявлял диктор. В бригаде сначала все обрадовались передышке, потом заскучали. Кто сел писать письма домой, кто неумело штопал прорванные штаны.

Разговоры велись, в основном, вокруг Москвы и института. Ромка, вспомнив о своих прямых общественных обязанностях, сел с Мишкой создавать стенную газету. Передовицу быстро, нисколько не задумываясь, написал Стас.

Она называлась «Все силы — уборке» и подозрительно смахивала на аналогичную статью в районной газете.

— Так должно и быть, — безапелляционно заявил в ответ на сомнение редколлегии Стас. — Иначе какая же это передовица?

Фельетон взялся писать. Светик.

— Если про меня — не пропущу! — свирепо вытаращил на него глаза Мишка. — Я — тоже член редколлегии!

Хотя Светик отпирался, но по его лукавым глазам чувствовалось, что Мишка недалек от истины.

— А что еще в газету поместим? — спросил Рамка, отвлекая его внимание от фельетона.

— Ну, кому что снится!

— Старо! А потом это обычно в новогодний номер!

— Старик, надо ломать традиции.

Ромка, по-прежнему не убежденный, спросил Василия, уютно устроившегося у раскаленной печи и углубленно изучающего пожелтевший журнал «Птицеводство»:

— Вась, как ты считаешь, что в стенгазету надо?

— Фельетон есть?

— Будет.

— Тогда научную статью, — Василий поднял палец. — Для равновесия. Чуешь?

— А про что научную статью?

— Про что угодно. Про озеро Лох-Несс, например.

— Так про него сто раз писали.

— Напиши сто первый, все равно интересно, — резонно заметил Василий.

— Уж лучше на историческую тему, — решил Ромка. — Пожалуй, я свою теорию изложу.

— Ты? — поразился Михаил. — У тебя есть теория? Интересно какая?

— Философская, — гордо изрек Ромка. — Про спираль. Я ее еще весной открыл.

— Про спираль? — недоумевал Михаил.

— Ну, да. Что общественное развитие идет вверх не прямо, а по спирали.

— Это закон отрицания, — вмешался более грамотный Василий, уже сдавший диамат.

— Не знаю, мы этот закон не проходили, — отрекся Ромка. — У меня свой, мною лично придуманный.

— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовался Василий. — Люблю поспорить!

— Значит, так, — Ромка сел на стол, забыв про стенгазету, и, болтая нотами, начал: — В каждом общественном строе есть свои формы правления, так?

— Ну, допустим, — не понимая, куда он клонит, согласился Василий.

— Так вот они совпадают, только становятся другого качества.

— Кто они, что совпадает? — продолжал не понимать Василий.

— Ну, формы правления же. Приведу пример. При рабовладельческом строе была диктатура?

— Была.

— И у нас диктатура, только не какой-то кучки или одной личности, а пролетариата.

— Можно согласиться. Но кроме рабовладельческого строя есть еще феодализм и капитализм.

— Пожалуйста. При феодализме диктатура — это абсолютная монархия. А при капитализме — фашизм. Гитлер, Муссолини.

Василий почесал в затылке:

— Значит, король — диктатор?

— Конечно! Вспомни Людовика Каторза. «Король — солнце». Уж куда дальше! И с демократией так же.

— Что с демократией? — насторожился Василий.

— В рабовладельческом строе была демократия? Афины, например?

— Ну, была.

— Так. Есть так называемая буржуазная демократия, которой пользуется практически правящая верхушка, так?

— Допустим.

— И есть наша демократия — абсолютного большинства.

— Не спорю. А как же феодализм?

Ромка запнулся, а потом его лицо просияло.

— Ну, как же! Феодальная раздробленность.

— Какая же это демократия? — сбычился Василий.

— Очень просто. Феодалы были все равны, потому и раздробленность.

— Демос — народ, кратос — власть! — взревел Василий. — Не знаешь, что слово «демократия» обозначает!

— Скажи мне, Васенька, слово «демократия», какого происхождения? — елейным голосом спросил Ромка. — Греческого?

— Конечно! — враждебно на него поглядывая, нехотя согласился Василий.

— И родилось это понятие, если не ошибаюсь, в Афинах?

— В Афинах, — выдавил из себя Василий.

— Так какая же это власть народа, — торжествующе заорал Ромка, — когда у каждого свободного гражданина в Афинах были рабы? Они, как известно, в управлении не участвовали, а были бессловесной машиной. Значит, что?

— Что? — опешил Василий.

— Значит, демократия — это равенство среди граждан правящего класса. А потому феодальная раздробленность — тоже демократия.

— Нет! — заорал Василий.

— Да! — так же громко ответил Ромка. И оба вперились в друг друга глазами.

— Ладно, — угрожающе заявил Василий. — Мне, видать, тебя не переспорить. Пошли к ребятам, они тебе покажут феодальную раздробленность.

Вскоре из спальни раздался страшный крик.

Михаил, переписавший к тому времени красивым почерком передовицу, прислушался, вздохнул и начертал «Кому что снится». Ему, Михаилу, лично приснился жареный гусь. Ромке — будто он танцует танго с кобылой Машкой. Натэллочке — коробка конфет «Птичье молоко». Андрея он изобразил скачущим на коне с шашкой и атакующим стройные ряды колосьев. Василию приснилось, что ему в горло вцепился нищий студент и поет «Дай копеечку». Он так увлекся, что, когда наконец Светик притащил свой фельетон, места уже не осталось.

— Давай! Не про меня? Поместим в следующем номере, — милостиво согласился Мишка.

Потом девочки вдруг увлеклись своеобразной игрой, которая называлась «выяснять отношения». Первой начала Алка. Перехватив Ромку, который, увлеченный своей теорией, шел доругиваться с Василием, она тоненько сказала:

— Можно тебя на минуточку?

— Опять кто-нибудь влюбился? — саркастически заметил Ромка.

Алка на него смотрела серьезно и очень нежно.

— Что-нибудь случилось? — встревожился Ромка.

— Ром. Ты как ко мне относишься?

— Что за ерунда? Положительно, конечно. Ну и что дальше?

— А теперь ты спроси, как я к тебе отношусь.

— А как ты ко мне относишься? — повторил безразлично Ромка.

— Я тебя люблю!

— Что?

— Просто обожаю.

— Сдурела?

Алка вместо ответа подняла глаза к потолку, потом перевела их на кончик носа и внезапно посмотрела на него, в упор, глаза в глаза.

— Мать, тебе что, нехорошо?

Та разочарованно махнула рукой:

— Деревня. Это называется «строить глазки». Еще гимназистки умели.

Ромка обозлился:

— Что за мещанские манеры! Может быть, ты еще в бутылочку предложишь сыграть?

— Может быть, — Алка смерила его высокомерным взглядом и плавно пошла на женскую половину. Там раздался дружный хохот. Ромка, так ничего и не поняв, недоумевая, направился к себе.

Потом на отлов вышла Натэллочка. В красивом брючном костюме, в меру накрашенная, она попалась навстречу Мишке, который вывешивал стенную газету. Злые языки утверждали потом, что он сдался без боя и что вроде из-за печки долго раздавались чмокающие звуки, напоминающие поцелуи. Во всяком случае он долго потом сидел на кухне и, затягиваясь самокруткой, мрачно вздыхал.

— Ты чего? — спросил его Светик, пришедший туда в поисках чего-нибудь вкусненького.

— Она сказала, что полюбит меня, — трагическим голосом сказал Мишка.

— Кто она?

— Натэллочка.

— Ну и радуйся!

— Так она поставила два взаимоисключающих друг друга условия.

— Какие?

— Чтоб похудел и чтоб бросил курить.

— Так давай!

— Как же? Если я брошу курить, обязательно еще растолстею. О, женское коварство! — Мишка горестно сплюнул крошку махорки.

Неожиданно в контору заявился мокрый и грязный Андрей.

— Застряли, понимаешь, — объяснил он радостно. — О, стенгазету выпустили? Молодцы! К ужину не запоздал? А где Стас? Стас, пляши, тебе телеграмма.

Пока Стас пытался изобразить лезгинку, погрозил ему шутливо пальцем:

— Пытался скрыть от нас, не выйдет!

— Ладно уж, давай телеграмму, — смущенно ответил Стас.

— Товарищи! — подняв руку, громко сказал Андрей. — Сегодня командиру исполнилось двадцать лет. Ура ему!

— За уши! За уши надо дергать! — прыгали вокруг Стаса девчонки.

— Хоть у нас и сухой закон, — продолжал Андрей, — но ради именинника штаб решил пойти на исключение! Сегодня получите боевые сто граммов, а девчонкам — даже бутылку шампанского! Сеня, тащи!

— Уже притащил, — стоя в дверях с коробкой в руках, ответил водитель.

Ужин задался королевский. Выпив, все дружно загомонили, засмеялись. Стас взял в руки любимую гитару.

Наша главная задача.

Молотьба и хлебосдача!

— спел он текст плаката, висящего напротив.

— Не дурачься, Стас! Давай «Милую».

Кто-то вышел на крыльцо и крикнул;

— Ребята, звезды! Дождик кончился!

Высыпали на двор, рассыпались по скамейкам. Пели, переговаривались. Игра в «выяснение отношений» продолжалась. Очередной жертвой стал Василий. Он еле отбился от объятий Аллочки.

— Никто не любит меня, — уже вполне серьезно взревела она.

— Надо же, — растерянно озираясь, говорил Василий, — вот макитра! Я ведь женат, понимаешь? Не реви! А то подумают бог весть что!

— Мужчина называется, — сквозь слезы презрительно сказала Алка, отошла к скамейке, где сидел Стас, и вдруг запела низким грудным голосом:

Постепенно все разошлись. Наконец на скамейке остались Стас и Ромка.

— Эх, Ромка, дружочек! — обняв его за плечи, сказал командир. — Вот уж не думал не гадал, что мы так сойдемся. В институте на вас со Светиком все поглядывал, думал, «мальчики-пижончики». А здесь, видишь, характер проявился.

— И я, честно говоря, не думал, — сдержанно ответил Ромка. — Всем ты парень настоящий, а вот...

— Что вот? — повернулся встревоженно Стас. — Говори прямо, ведь мы друзья!

— Ведешь ты себя, как собака на сене.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Стас.

— Да с Ирой той же. Любишь не любишь... в отношения, что ли, тоже играешь?

— Ирочка — девушка чудесная, — убежденно сказал Стас.

— Я разве спорю?

— Но, понимаешь, у нас с ней ничего не было. Или почти ничего.

— Что значит — «почти»?

— Да так. На каток вместе ходили. Один раз даже в ресторан. Но ничего такого. Даже не целовались. Веришь? Или, может, смешно? Очень она, как бы тебе сказать? Цельная! Если уж с ней целоваться, так чтобы это было серьезно, понимаешь?

— Очень даже понимаю!

— Может, и было бы что серьезное, но тут моя принцесса вернулась. Дружили мы с ней с десятого класса. Так получилось, что очень близко, понимаешь? Хотели пожениться, да родители упросили до двадцати подождать. Потом она в Одесский институт поступила. Долго не виделись. Вот я с Ирочкой начал встречаться. А когда она вернулась, перевелась сюда в Москву, встретились. Посмотрел ей в глаза, вижу, любит, больше жизни любит. Ну и я...

Стас смущенно замолк.

— Вот и получается, что собака на сене, — осуждающе бросил Ромка.

— А ты что за прокурор? — воззрился на него Стас. — Или? Не может быть.

— Почему не может быть? — обиделся Роман.

— Брось дурить. Такой видный парень, а она...

— Что она?

— Ну если честно? Ведь хорошенькой ее не назовешь? Натэллочка, Алка — эти да. Хорошенькие. А она — смуглая, глазки небольшие, нос какой-то крупный. И в то же время, ты прав, есть в ней что-то такое. Я и сам это чувствовал. Прикоснешься к ее руке, и будто тебя током стукнет! Черт с тобой, люби!

— А как же Ира?

— Что Ира?

— Она же тебя любит, и серьезно! Ты об этом догадываешься?

— Мне Алка говорила. Но думаю, она, как всегда, преувеличивает.

— А с Ирой ты об этом прямо не говорил?

— Нет. Неудобно. Я ей наоборот, о своей любви к принцессе рассказывал.

— И как она реагировала?

— Очень хорошо. Хвалила за постоянство. Так что — все нормально. Ее сердце — свободно. Ты-то ее любишь?

— Не знаю, — с колебанием ответил Ромка.

Как рассказать даже другу о том, что он чувствует? Любит ли? Если утром просыпаешься и сразу приходишь в хорошее настроение при одной мысли о ней? Если даже, стоя спиной, чувствуешь ее приближение? Предпочитаешь вдруг самым умным книгам бессвязный обмен ничего вроде бы незначащими фразами? Когда хочется смеяться, и плакать одновременно? А иногда хочется обнять и задушить? Хочется выражаться высоким стилем или даже стихами? Что это за наваждение? Неужели любовь?

— Ты сам сначала в себе разберись, в своих чувствах, — услышал он наставительный голос Стаса, — потом на других наскакивай! А погода завтра, и правда, будет хорошей!

— А, слезливое бормотанье! — Ромка поморщился, прочитав еще раз, скомкал бумагу и бросил под стол.

— Заметка в стенгазету? — иронически спросил наблюдавший за ним исподтишка Светик.

— Да, так. Не обращай внимания.

— Как же не обращать, если друг ничего не ест, а ночью вздыхает так жалобно, будто плачет?

Ромка ничего не ответил, а просто встал и вышел на улицу. Он не видел, как Светик нырнул под стол и достал скомканную бумажку...

* * *

Вроде бы совсем немного осталось — две недели. Но тоска по дому все сильнее. А тут еще агроном с улыбочкой:

— Кто вам сказал, что до первого сентября уедете? Это уже как хлеб уберем!

Вдруг заорала Алка, будто с цепи сорвалась:

— Это безобразие! Нам гарантировали! Мы в Москву будем жаловаться! Дойдем куда нужно.

— Тише, тише, — примирительно похлопал ее по плечу Ромка.

— Что тише? — огрызнулась Алка, и он поразился, сколько в ее глазах было злости. — Сам блаженненький, так и другие должны страдать?

— Дура! — начал сердиться Ромка. — Врезать бы тебе, так ведь осудят...

Алка съежилась и отошла. Агроном растерянно посмотрела ей вслед.

— Вот ведь скаженная! Я хотела договорить и не успела... Совхоз взял обязательство досрочно уборку кончить. Так что, наоборот, зря держать вас не будем.

Через день Алке принесли телеграмму. Та прочитала и заплакала навзрыд.

— Что, что такое? — окружили ее девчонки.

— Мама серьезно заболела, — и сунула телеграмму подошедшему Стасу.

— «Срочно выезжай матери гипертония отец», — прочел он вслух встревоженным голосом.

— Да, плохи дела.

— Вот видишь, телеграмма врачом заверена, — шмыгнув носом, деловито добавила Алка.

— Надо действовать, — решительно сказал Стас. — Ромка, сбегай в гараж, узнай, может, кто на центральную едет. А ты вещи собирай, живо. И не нюнь. Самолетом отправим.

И уже через полчаса Алку с чемоданом из желтой кожи усадили в кабину полуторки. Девочки целовали ее и совали наспех написанные письма домой.

Ромка, как и остальные, махал рукой вслед машине, испытывая щемящее чувство вины перед Алкой.

— Умеют же люди устраиваться! — сказал рядом стоявшая Натэллочка.

— Что ты болтаешь? У человека мать заболела...

— Действительно, блаженненький, как Аллочка выражается. Что такое гипертония, знаешь?

— Что-то с сосудами, по-моему.

— Повышенное давление.

— Ну разве это хорошо?

— Плохо! Но этой болезнью болеют десятками лет и никто не умирает. Я знаю, что у Алкиной матери — гипертония несколько лет.

— Так, может, приступ?

— Какой приступ? Просто Алка написала, что хочет скорей домой. Вот отец и расстарался.

— А как же подпись врача?

— Так он заверил все правильно: у нее же действительно гипертония.

— Значит, все эти слезы...

— Бутафория, мой милый. Просто по дому соскучилась.

— Так ведь все по дому соскучились, но никто же не убегает. Вот ты, например...

— Что ты! — ужаснулась Натэллочка. — Мне папа никогда дезертирства не простит.

— Ты правильно сказала — дезертирство.

Ромка себя чувствовал так, будто его обмазали чем-то липким и грязным. Было как-то неудобно смотреть другим в глаза.

«Как же так получается? — размышлял он. — Сверху человек вроде бы один, а внутри — другой?»

Они со Светиком давно уже придумали игру, в которую обычно играли в троллейбусе. Разглядывая пассажиров, старались угадать, кто на какой остановке сойдет. И так в конце концов навострились, что угадывали почти безошибочно.

Эта дама в модном платье сойдет, конечно, у Арбата. Видно, что коренная москвичка, живет там, в одном из узеньких, кривых переулков. Супружеская пара выйдет у Вахтанговского, ясное дело, в театр собрались. Этот парень костюм едет покупать в «Руслан», черноусый гражданин в широкой кепке следует до Дорогомиловского рынка. Ну, а это — свой брат, студент. Даже носок дырявый виден. Сойдет, конечно, на Студенческой.

Небезуспешно угадывали профессии пассажиров. Этот — рабочий, тот — служащий какой-нибудь мелкой конторы, а этот в кожаном пиджаке, — либо маститый журналист, либо малоизвестный артист.

А вот попробуй угадать, какой человек перед тобой? Взять ту же Алку. Когда сюда ехали, активнее ее не было. Первой в отряд записалась, речи говорила. И вроде от работы не отлынивала. И первой сбежала. Показала, что глубоко наплевать ей на всех.

А вот Михаил — наоборот. Казалось бы, лодырь, шут гороховый. Но когда ногу вывихнул и ему предложили уехать в Москву, чуть не застонал:

— Что вы, ребята! Как же я без вас вернусь? Стыдно в глаза будет смотреть.

Или тот же Светик. Они все лапки кверху, а он пошел к секретарю парткома. А Василий. Как взялся кашеварить, так стряпает до сих пор без единого слова.

Хотя есть такие типы, которых сразу видно. Тот же Евгений. Как был гад ползучий, так и остался. Подошел тут как-то к Светику и Ромке:

— Что-то вы, братцы-кролики, на меня косо смотрите?

— С чего ты взял? — великодушно сказал Светик.

— Ну, тогда ладно. Меня будете держаться — не пропадете. Если, к примеру, Андрей в отношении вас снова начнет права качать, я его вмиг к ногтю!

— Ты? Каким же образом? — удивился Ромка.

Евгений гаденько хихикнул:

— Помнишь, на выходной мы в центральную усадьбу ездили?

— Ну?

— Там девчонок с нашего курса встретили. Андрюша наш, конечно, хвост трубой. Они ему говорят: «зазнался, как командиром стал». Ну, он, чтоб доказать, в совхозный сад залез, там мичуринская скороспелка какая-то: его и цапнули. Ели скандал замяли.

— Кошмар, — расстроился Ромка.

— Конечно, кошмар, — подтвердил Евгений. — Он потому и с управляющим тише воды был. Когда машину с зерном украли, помнишь? Скандала не хотел. За свою шкуру каждый дрожит!

— Подлец ты, Женька! — убежденно заявил Светик.

— Может быть, — легко согласился он. — Но порядочный!

— Порядочный подлец? Разве так бывает?

— Конечно. Я ведь Андрея не шантажирую. А мог бы — ты мне работу поденежней и полегче, тогда я буду молчать. Но я же этого не делал? Вот если он на мозоль мне наступит, держись.

— Иди отсюда, неохота об тебя руки марать, — свирепо сказал Ромка.

— Пожалеешь, — заметил Евгений.

— Что, обгадишь? Не боюсь. Как-нибудь отмоюсь. Но и ты не взыщи, попадешься где-нибудь в узком месте.

Друзья весело захохотали ему вслед.

— Плюгавенький человечишка! — сказал Ромка.

— Потому он и ищет самоутверждения таким способом, — заметил Светик.

— Это что, по Достоевскому?

А какой он сам, Ромка? Веселый? Добрый? Пожалуй. А сила воли, а принципиальность? Потом, когда старше станет? А сейчас лучше не портить нервы? Так хороший он или плохой? В этом еще предстояло разобраться.

...Темп уборки начал спадать. Ребята сердились:

— Как же мы быстрей закончим, если в час по чайной ложке зерна привозят!

— Так и должно быть, — хитро улыбалась агроном. — Остаточки подбираем.

И вот она сияющая примчалась на ток:

— Совхоз рапортовал о досрочном завершении уборочных работ.

— Урра! — закричала бригада.

— Пришла телефонограмма. Сегодня после обеда устроим вам баньку, а завтра отправляетесь на центральную и домой!

Прощание было неожиданно трогательным. Незаметно они успели полюбить и Кузьмича, и Ваню Дудку, и некрасивую девушку-агронома, и даже старика бухгалтера, который на прощанье сообщил, что каждый из них заработал вполне приличную сумму, каковую получит в центральной бухгалтерии. Ромка даже сбегал утром попрощаться с кобылой Машкой. Сунул ей кусок хлеба с солью. Та в знак благодарности попыталась его ущипнуть.

Его отсутствие заметила Ира.

— Где это ты пропадал? — спросила сердито, стоя у дверей конторы. — Забирай свои вещи. Все уже пошли к гаражу.

— С Машкой, Машерочкой, на прощанье целовался, — весело ответил Ромка.

— Странный ты человек.

— Почему?

— Над людьми ехидничаешь, а с лошадьми целуешься.

— Я вообще животных люблю. У нас дома всегда кошки, собаки, даже поросенок был.

Ему показалось, что Ира взглянула как-то неожиданно тепло, и настроение подпрыгнуло.

На центральной радостные встречи. Товарищеский футбольный матч с первой бригадой окончился внушительной победой: пять — один.

— Знай наших! — вопил Михаил, занимая весомое место среди болельщиков.

Потом был торжественный митинг. Хорошо сказал секретарь парткома:

— Вы, ребята, в этом году выдержали, прямо скажу, серьезное испытание. Показали себя настоящими людьми. Я рад, что у нас в Москве будет столько хороших друзей.

И снова прощальные рукопожатия и поцелуи.

— Мальчики, приезжайте снова, — сказала приехавшая их проводить агроном. По слухам, ее назначили управляющим отделением. — Приезжайте, правда. Со временем из вас получатся неплохие работники села. Может, пока не поздно, в Тимирязевку переведетесь?

— Подумаем, мать, — серьезно ответил Светик.

И вот поезд снова отстукивает свою однообразную песню. Когда Ромка вышел из своего купе, он увидел Иру, одиноко стоящую у окна.

— Постоять рядом можно?

— Стой, место не куплено.

— Степи изучаешь?

— Изучаю.

— Может, фрейлен, бросит благосклонный взгляд на верного пажа? — начал «выдавать текст» Ромка.

Ира внимательно поглядела на него.

Странные у них сложились взаимоотношения за последнее время. То ходят везде вместе как привязанные, то ссорятся по пустякам. Говорят друг другу колкости на людях и нежно молчат, когда остаются вдвоем. Вечерами подолгу простаивали у конторы.

— Ну, я пойду?

— Замерзла?

— Нет. Просто так.

— Можно, я тебя поцелую?

— Зачем?

— Ну, тогда иди.

— Обиделся?

— Конечно.

— Не обижайся, ладно? Вот такая уж я...

— Это точно.

И снова стоят, молчат, глядят друг другу в глаза.

— Ну, я пойду?

Сейчас, стоя с ней в тамбуре вагона, Ромка решил выяснить все до конца. Но как начать объяснение? Прямо бухнуть: «Я тебя люблю, а ты?» Или найти какие-то особые слова?

Но начала вдруг она.

— Что, ты действительно меня любишь?

— С чего ты решила?

— Читала твои стихи.

— Ну и как?

— Ты прости меня.

Он увидел в ее глазах слезы.

— Ты плачешь? Почему?

Плечи ее затряслись, и она уткнулась ему в плечо. Потом подняла заплаканную мордашку и сказала:

— Ром. Я очень старалась. Я хотела тебя полюбить. Но ничего не получилось. Ты самый хороший, славный, добрый, умный, веселый. В общем, самый-самый. Но не люблю я тебя!

Она опять взревела и ткнулась носом ему в плечо.

— Я дура, да? — слышалось сквозь всхлипывания.

Старушенция луна корчила ехидные рожи. «Хэппи-энд» не получился.