Всё встало наконец на свои места, как и чаяли князь Дмитрий Михайлович Пожарский и его верный сподвижник Козьма Захарович Минин. Наконец на московском престоле снова находился русский царь, хоть и не из Рюриковичей, но зато избранный всем народом.

По преданию, первым предком Романова был брат прусского князя Гланд-Камбил Дивонович, приехавший в Россию в конце XIII века. Имя Камбил было переиначено русскими в прозвище Кобыла. Его сын Андрей Иванович Кобыла служил при дворе великого московского князя Симеона Гордого. Сын Адцрея Кобылы Фёдор Андреевич получил чин боярина и заодно прозвище Кошка. О занимаемом им видном положении свидетельствовал тот факт, что свою дочь он выдал замуж за великого князя Михаила Александровича Тверского. Во времена правления великого князя Василия III боярин Михаил Юрьевич Кошкин занимал второе место во дворцовой иерархии, сразу же за Василием Васильевичем Шуйским. По старому обычаю, к прозвищу прибавлялось отчество одного, а то и нескольких ближайших предков. Так и Кошкины начали именоваться Захарьиными, затем Юрьевыми и наконец Романовыми. Основоположником фамилии Романовых стал Никита Романович Захарьин-Юрьев, сестра которого, Анастасия Романовна, стала женой Ивана Грозного, приблизив тем самым род Романовых непосредственно к царскому престолу.

Старший сын Никиты Романовича, Фёдор, красавец и первый щёголь в Москве, по принуждению правителя Бориса Годунова женился на Ксении Ивановне Шестовой, незнатного происхождения. Сделал это Годунов с целью пресечь возможные поползновения Фёдора на престол. Но и этого коварному Годунову показалось мало: едва сам усевшись на престол, он подверг всех Романовых опале. Фёдор и Ксения были пострижены, приняв имена Филарета и Марфы.

Их четырёхлетний сын Миша тоже не был пощажён: он был направлен в ссылку вместе со своей тёткой Анастасией. При воцарении Димитрия Романовых снова вернули в Москву, но кошмары, пережитые в детстве — стрельба, пожар собственного дома, искажённые от ярости лица немецких солдат, окровавленные трупы домочадцев, — всё это оставило в душе Михаила неизгладимый след. Был молодой царь достаточно хорош собой: круглолиц и голубоглаз, хотя и не высок ростом, не по возрасту полон, что, впрочем, по русским понятиям, было больше достоинством, чем недостатком. Нрава был он незлобивого, смешлив и жалостлив, мог при случае и всплакнуть. Хотя и не пришлось Михаилу из-за семейных передряг получить достаточное образование (к моменту воцарения он еле владел грамотой), но, безусловно, молодой царь обладал природной живостью и пытливостью ума.

На взгляд Дмитрия Михайловича Пожарского, Михаил Романов имел лишь один существенный недостаток: из-за приобретённой в детстве робости, если не сказать трусости, и результатов женского воспитания он не умел и даже не хотел действовать самостоятельно. Для Пожарского, который уже в десять лет стал главой рода, в пятнадцать женился и начал службу при дворе, поведение Михаила было непонятно. Молодой царь не предпринимал никаких действий, не посоветовавшись предварительно с матушкой. Инокиня Марфа была женщиной своевольной и властной. Пережитые невзгоды озлобили её и закалили характер. Её просторные покои в Вознесенском монастыре никак не напоминали скромную монашескую келью, они были убраны значительно роскошнее, чем дворец сына, да и окружение Марфы было не менее многолюдным. Овладев с первого же дня казною прежних цариц, она имела возможность содержать значительный штат не только прислужниц, но и охраны, а также соглядатаев, докладывавших ей обо всём, что делается на Москве. Самой приближённой к Марфе была её сестра, старица Евникия, мать Бориса и Михаила Салтыковых, которые и стали первенствовать при особе молодого государя. Были братья кичливы, бранчливы и к тому же драчливы. Во дворце при участии их служивых дворян то и дело возникали ссоры, переходившие в рукопашные. Эти драки выводили из себя даже кроткого Михаила.

К счастью, уже действовала боярская дума, ведавшая повседневными делами приказов, и по-прежнему заседал Земский собор, решавший вопросы пополнения государственной казны и набора дееспособных стрелецких полков, ибо ещё предстояла война и со Швецией, и с Польшей. И сам государь, и дума поначалу оказывали руководителям ополчения Минину и Пожарскому должное уважение, как к главным устроителям Российского государства. В знак признания их заслуг через три недели после пожалования им чинов Михаил Фёдорович подписал указ, утверждённый и Земским собором, о пожаловании их землями. Пожарскому были возвращены село Нижний Ландех с примыкающими деревнями, но уже не как поместье, а вотчина, то есть земли закреплялись за ним навечно. В грамоте от 30 июля 1613 года, подписанной Михаилом, красноречиво говорилось о заслугах Пожарского:

«Божию милостию Мы, Великий Государь Царь и Великий Князь Михаил Фёдорович и проч. пожаловали есмя Боярина нашего Князя Дмитрия Михайловича Пожарского... за его службу, что он при Царе Василье, памятуя Бога и Пречистую Богородицу и Московских Чудотворцев, будучи в Московском Государстве в нужное и прискорбное время, за веру крестьянскую и за святыя Божия церкви и за всех Православных крестьян, против врагов наших, Польских и Литовских людей и Русских воров, которые Московское Государство до конца хотели разорить и веру крестьянскую попрать, и он, Боярин наш, Князь Дмитрий Михайлович, будучи на Москве в осаде, против тех врагов наших стоял крепко и мужественно, и к Царю Василью и к Московскому Государству многую службу и дородство показал, голод и во всём скуденье и всякую осадную нужду терпел многое время, и на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твёрдости... За ту Царю Васильеву Московскую осаду, указали ту вотчину, что ему дана из его ж поместья при царе Василье и при нас, Великом Государе, пополнити и подкрепити новою нашею Царскою жалованною грамотою... И в той вотчине он, Боярин наш, Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, и его дети, и внучата, и правнучата вольны, и вольно ему и его детям, и внучатам, и правнучатам та вотчина продать, и заложить, и в приданые, и в монастырь по душе до выкупу дать».

Был пожалован годовым окладом в двести рублей и селом Богородским с землёю на тысячу шестьсот тринадцать четвертей Козьма Захарович Минин. Но чин думного дворянина не вскружил голову этому замечательному человеку. Он считал себя по-прежнему посадским мужиком, предоставив вольную крестьянам, жившим на пожалованных ему землях. Его сын Нефед позднее составил такую запись: «Нынешнего года 123(1615) бил нам челом хрестьянин села Богородцкова Федка Колесник, что выпустил его Кузьма Минин из-за себя... И нынеча ево матушка наша Татьяна Семёновна пожаловала велела ему жити в Богородцком, кто ево пожалует на подворье, без боязни со всеми ево животами, с животиною и с хлебом с молоченым и стоячим, опришно тово, что он здал пашню с хлебом. А память писал яз Нефёдко Кузьмин сын Минина по матушкиному велению Татьяны Семёновны. А пойдёт с Богородцкова, ино також ево выпустил совсем. А у памяти печать наша Кузьмы Минина».

Хотя Пожарский и Минин занимали в боярской думе последние места, однако к их мнению прислушивались и старшие бояре, и сам государь. Страна находилась в ужасающе бедственном состоянии.

По всему государству бродили шайки разбойников, грабя и без того обездоленных людей. Ополченцы разошлись по домам, а регулярного войска для отпора внешних и внутренних врагов не было. Трубецкой, хвастливо заявивший, что прогонит шведов, увёл с собою из Москвы последнюю тысячу казаков. В первой же стычке с небольшим отрядом шведов он был наголову разгромлен, показав ещё раз свою полную бездарность в военном деле. С горсткой оставшихся воинов он пешком глухими лесами ушёл от неприятеля и объявился только в Торжке. С юга тоже доносились тревожные вести: Заруцкий вновь стал собирать войско и готовиться в союзе с ногайскими татарами идти в поход на Самару. Вёл он переговоры о союзе и с персидским султаном Аббасом. В грамотах Иван Мартынович стал называть себя Димитрием.

Пожарскому была поручена организация постоянного стрелецкого войска. Вспомнил он и об иностранных легионерах, которые прислали ему письмо с предложением своих услуг, когда он во главе ополчения шёл на Москву. Один из этих ландскнехтов, шотландец Яков Шоу, теперь прибыл к Пожарскому и подтвердил, что готов набрать иностранных солдат для службы царю, лишь бы им хорошо заплатили.

Пожарский дал ему такие полномочия, строго предупредив, чтоб в число наёмников не попал Маржере. Впрочем, к этому времени Жак уже сам понял, что воинское ремесло ему больше не под силу, и превратился в мелкого торговца мехами. Однако он вовсе не оставил своего старого занятия — политической разведки.

В Европе вскоре разразилась война, получившая впоследствии название Тридцатилетней, и услуги Маржере были по-прежнему необходимы. Курсируя по городам и поместьям Польши и Германии, французский агент ловко выуживал важные сведения и аккуратно слал донесения в Швецию Жану де Ла-Бланку, который тут же переправлял их во Францию самому кардиналу Ришелье.

Жак де Маржере скончался уже в двадцатые годы, так и не обзаведясь семьёй и не дождавшись обещанного поместья.

Якову Шоу удалось нанять лишь с десяток наёмников с обещанием выплаты жалованья в будущем. Отсутствие средств вынудили думу и Земский собор пойти на крайнюю меру, выведенную когда-то Годуновым: вновь открыть кабаки по всему государству, доход от которых должен был идти в казну. Вновь пьянство на Руси стало в чести, однако доход был не велик: у людей просто не было денег. Козьме Минину был поручен сбор «пятины» — пятой части от всех доходов купцов и промышленников. Однако таких богачей, как Строгановы, заплатившие сразу пятьдесят тысяч рублей, было очень мало. Кроме того, прежнее правительство оставило после себя дурное наследство в виде своих чиновников — взяточников и казнокрадов. Посланные на места для сбора налогов, они в первую очередь стремились обогатиться сами, отбирая последнее у обнищавшего вконец населения. Крестьяне и посадские люди в отчаянии бросали насиженные места и уходили в леса, пополняя и без того многочисленные разбойничьи шайки. Войско лишь одного из них, атамана Баловня, составляло более трёх тысяч человек.

В такой отчаянной ситуации оставалось только вести искусную дипломатическую игру, чтобы добиться мира с соседями любой ценой. Однако поначалу ни Сигизмунд, ни Густав-Адольф не желали и слышать о мире. Однако Пожарский, который как человек, имевший уже изрядный опыт, был советником государя в дипломатии, надежды не терял. Ему удалось привлечь к переговорам посредников — по просьбе Пожарского к Сигизмунду направил своих послов римский император, а в переговорах со шведским королём дал согласие проявить содействие английский король Яков.

Усиление влияния Пожарского на молодого государя вызвало недовольство боярской верхушки — Мстиславского, Шереметевых, Долгорукого и особенно временщиков Салтыковых. Они искали случай, как бы осадить «выскочку».

И такой случай представился в конце 1613 года, когда Михаил под давлением матери пожаловал Борису Салтыкову, уже исполнявшему обязанности кравчего, чин боярина. Государь, понимавший, что такое возвышение может вызвать недовольство остальных придворных, по подсказке тех же Салтыковых решил поручить представление нового боярина Дмитрию Михайловичу Пожарскому, как человеку безупречной репутации и всеми уважаемому.

Большего оскорбления для князя нельзя было придумать: он, главный воевода ополчения, должен был оповестить о боярстве племянника своего самого лютого врага, изменника Михайлы Глебовича Салтыкова, кстати получившего в своё время боярскую шапку от Бориса Годунова за арест Романовых! Наотрез отказавшись от такого унижения, Пожарский сказался больным и уехал домой, в свой терем на Лубянке. Михаил, поняв, что совершил промашку, не настаивал, сделал вид, что поверил в болезнь Пожарского, тем более что тот периодически страдал от чёрной немочи.

Однако вечером в опочивальню царя буквально ворвались Салтыковы в сопровождении Мстиславского, Одоевского и Головина. Они потребовали выдачи «обидчика» с головою. Малодушный Михаил дал согласие. На двор к Пожарскому с этой горькой вестью был послан его бывший помощник в ополчении дворянин Перфилий Секирин. Князь выслушал его молча, ничем не выражая своих чувств. Затем приказал слугам принести его нарядные боярские одеяния: зелёный объяренный кафтан с золотыми ворворками, обшитый по борту и на рукавах золотым шнуром, и боярскую шубу из малинового травчатого бархата. Облачившись, сел в нарядные сани с медвежьим пологом и в сопровождении вооружённых дружинников отправился в позорный путь. У ворот дома Салтыковых он, согласно обычаю, оставил сани и пешком, сняв горлатную боярскую шапку, прошёл через весь двор и опустился на колени у высокого крыльца. Сверху на него поглядывали злорадно хихикающие Салтыковы. За их спинами торчали головы дворовых, тоже ехидно улыбавшихся.

   — Ну, что, князюшка, добился своего? — заорал Борис Салтыков. — Не захотел меня уважить, так теперь постой на коленях. Царь-государь выдал тебя с головой. А то уж больно возгордился! Проси прощения, а не то ведь я кнутом могу тебя оходить!

Первый раз князь поднял голову и окинул Бориса взглядом, полным такой жгучей ненависти и презрения, что тот испуганно попятился:

   — Ладно, чёрт с тобой. Ступай восвояси. Зла больше на тебя не держу. Запомни на будущее — забижать меня царь не даст!

   — Запомню, — ответил князь, не опуская тяжкого взгляда.

Затем он легко поднялся и, не оборачиваясь, направился к воротам. Дворовые было начали улюлюкать, но столько достоинства и отваги было в фигуре Пожарского, что все они поневоле притихли.

...Несколько дней Дмитрий Михайлович провёл, не вставая, в своей спальне, отказываясь от обеда и не желая ни с кем разговаривать. К нему приехал Козьма Минин. Сел рядом с другом на просторной лавке и, положив руку на могучее плечо, произнёс:

   — Не кручинься, Дмитрий Михайлович!

От этих простых слов накопившаяся обида выплеснулась наружу. Не сдерживая злых слёз, Дмитрий Михайлович с прерывистым вздохом сказал:

   — Уеду в Мугреево! Там дел для меня хватит. А может, в свой Спасо-Ефимьевский монастырь уйду, схиму приму.

Минин понимающе глядел на князя.

   — Что говорить, обида великая. Уж будь моя воля, я бы этим Салтыковым... — помахал он огромным кулачищем.

   — Да разве дело в этих молокососах?! — вздохнул князь.

   — А на государя зла не держи. Сам знаешь, слабоволен он. И поэтому уезжать тебе никак нельзя отсюда: опять всё вкривь может пойти. Ты не об обиде своей думай, нечего душеньку свою растравливать. Думай о государстве нашем Российском, как его спасти и народ на ноги поставить. Твоя светлая голова умна, людям нужна, да и сабля твоя скоро пригодится.

...Ещё большему унижению подвергся другой герой ополчения — архимандрит Дионисий. Государь подумал возродить печатанье священных книг в Москве и поручил подготовить к печати церковный Требник Дионисию, хорошо знавшему книжное учение, грамматику и риторику. Рассматривая напечатанный прежде Требник, Дионисий нашёл в нём много ошибок, оказавшихся в старых рукописных экземплярах из-за невежества писцов. Исправления, внесённые Дионисием, вызвали возмущение некоторых монахов монастыря, и, тайно наущаемые келарем Палицыным, мечтавшим занять место настоятеля, они послали донос в Москву. Главным духовным сановником в это время был Крутицкий митрополит Иона, малограмотный и грубый человек. Он завидовал славе троицкого настоятеля и потому взял сторону столь же невежественных монахов и обвинил Дионисия в еретичестве. Поддержала Иону и мать царя, инокиня Марфа. Дионисия поставили на правёж на патриаршем дворе, всячески глумились над ним, плевали и кидались камнями, а затем засадили в Новоспасский монастырь на покаяние.

В Астрахани тем временем вспыхнуло восстание дворян против Заруцкого. Он вынужден был бежать вместе с Мариной и её сыном на Яик. Однако окружавшие его казаки предали некогда любимого атамана, и летом 1614 года он был доставлен в Москву. Расправа была короткою: Ивана Мартыновича посадили на кол, трёхлетнего «царевича» Ивана повесили рядом с предателем Фёдором Андроновым. Марину заточили в темницу, где она вскоре скончалась. Ходили слухи, что её уморили голодом. Но скорее сердце гордой полячки не выдержало боли отчаянья от краха её безумных надежд.

Об опальном Пожарском вспомнили в думе, когда нависла новая смертельная опасность: под Смоленском объявилась многотысячная банда Лисовского. Перепуганные бояре вынуждены были вспомнить о Пожарском.

Двадцать девятого июня 1615 года он выступил из Москвы, имея небольшой, менее тысячи человек, отряд, состоящий из служилых дворян, стрельцов и нескольких иностранных солдат. Прибыв в Боровск, он разослал по всей округе сборщиков с наказом приводить всех имеющихся служилых людей. В Белёве к его отряду примкнули казаки из войска Баловня, которого правительство хитростью заманило в Москву и казнило. Казаки хорошо знали порядочность и боевое искусство Пожарского ещё по ополчению, поэтому охотно влились в его войско. Пристали к князю уже под Волховом две тысячи татар.

Лисовский, хорошо помнивший урок, преподанный ему Пожарским ранее, узнав о его приближении, метнулся из Карачева к Орлу, где настиг его Пожарский.

Бой продолжался несколько часов, атаки русских следовали одна за другой. Были захвачены пленные, знамёна, литавры. Однако под вечер Лисовскому удалось найти слабое место в расположении войска Пожарского: не выдержала контратаки «лисовчиков» татарская конница, ударившаяся в бега. Три дня, не вступая в бой, стояли друг против друга войска Пожарского и Лисовского. Зная, что под знамёнами поляков воюет немало иностранных солдат, князь тайно направил в лагерь Лисовского для переговоров бывшего с ним шотландца Якова Шоу. Тот быстро нашёл общий язык с шотландцами и англичанами, и те стали переходить в лагерь Пожарского.

Лисовский, хоть и потрёпанный, вернулся в Литву, чтобы следующей весной вновь начать разбойничать в северских землях. Но, видно, пророчество Иринарха продолжало действовать: во время одной из атак Лисовский неловко упал с лошади и больше уже не встал. Однако его бандиты — «лисовчики» ещё много лет наводили ужас на всю Европу.

Тем временем дипломатическая игра, предпринятая по совету Пожарского, стала приносить первые плоды. В Москве вновь появился давний знакомец князя купец Джон Мерик, посвящённый королём Яковом в рыцари за деликатные услуги в области шпионажа. Именно его Яков назначил посредником в переговорах между шведами и русскими. Помощь эту англичане оказывали небезвозмездно: за это они требовали беспрепятственного проезда для английских купцов по русским рекам в Персию и Китай. Государь дал такое обещание, торопя англичанина скорее взяться за заключение мира со Швецией.

Переговоры эти начались зимой 1616 года в селе Дедерине. С русской стороны в них участвовали окольничий, князь Даниил Мезецкий и дворянин Алексей Зюзин, со шведской — Яков де Ла-Гарди и Генрих Горн. К этому времени шведский король Густав-Адольф, предприняв неудачную попытку захватить Псков, потерял одного из своих лучших полководцев Эверта Горна и вынужден был отступить. Неудачной оказалась и другая его попытка — склонить новгородцев войти в состав Шведского королевства.

Узнав, к своему удивлению, что новгородцы не желают добровольно стать подданными его короны, Густав-Адольф решился ограничиться завоёванными прибалтийскими землями, отрезающими Россию от моря.

Переговоры шли поначалу трудно, во взаимных упрёках. Русские с гневом отвергли предложение избрать на царство королевича Филиппа, а также заявили, что скорее лишатся жизни чем уступят хоть горсть земли. Шведы дважды пытались уехать с переговоров, но Джону Мерику удалось их отговорить. Наконец русские согласились уступить Корелу, а за остальные земли предложили выплатить выкуп в сумме ста тысяч рублей. Шведов это не устроило, но тем не менее решено было заключить перемирие с 22 февраля по 31 мая 1616 года. Переговоры возобновились лишь в конце года в селе Столбове, опять при посредничестве Мерика. Новгородцы умоляли русских послов договориться поскорее, ибо уже не было сил переносить оккупацию шведов, жестоко издевавшихся над жителями, требуя, чтобы те приняли шведское подданство. В конце концов русское правительство пошло на новые уступки. 27 февраля 1617 года был подписан договор о вечном мире, по которому шведы возвращали завоёванные города — Новгород, Порхов, Старую Руссу, Ладогу, Гдов и Сумерскую волость, а Россия уступала Швеции всё Прибалтийское побережье — Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корелу с уездами, таким образом оказавшись отрезанной от Балтийского моря. Кроме того, царь обязался выплатить Густаву-Адольфу двадцать тысяч рублей. Шведы оставили Новгород 14 марта 1617 года. Долгожданный мир со Швецией был достигнут, но русские не спешили выполнить обещание, данное англичанам. После долгого обсуждения с торговыми людьми бояре сообщили Мерику, что по Волге ездить в Персию опасно, а в Китай вообще нельзя попасть, поскольку река Обь почти весь год скована льдом.

Пожарский не принимал непосредственного участия в этих переговорах. Новый Земский собор, избранный в 1616 году, бил челом князю как человеку, которому более всего доверяла вся земля, возглавить сбор «пятины», ибо только он мог установить порядок и прекратить казнокрадство. Помощниками его стали дьяк земского ополчения Семён Головин и трое монахов.

Его верного соратника Козьмы Минина в это время не было в Москве, он выполнял важное государственное поручение в Казани, где злоупотребления местных властей при сборе налогов были столь чудовищны, что там восстали татары и черемисы. Козьма Минин, как всегда, был скор и решителен, ему удалось быстро навести порядок, и он уже было отправился в Москву, как по дороге вдруг тяжко заболел и умер. Его прах покоится в каменной гробнице Спасо-Преображенского собора в Нижнем Новгороде. Сын Козьмы Захаровича Нефёд, служивший во дворце стряпчим с платьем, ненадолго пережил родителя. Дом Мининых в Нижнем Новгороде был взят в государскую казну.

А между тем надвигалась новая гроза. Двадцатидвухлетний королевич Владислав, решив теперь самостоятельно захватить царский престол, вторгся в пределы России. Его войска вели старые недруги русских — гетман Ходкевич и полковник Гонсевский. Узнав о приближении польского войска, московские воеводы, которые уже три года безуспешно толклись под Смоленском, поспешно отступили. Ходкевич беспрепятственно дошёл до Вязьмы.

К войску Ходкевича примкнула и банда Лисовского. Они двинулись в юго-западном направлении, в сторону Калуги. Перепуганные калужане отрядили в Москву выборных от всех чинов просить, чтобы государь послал им на защиту города не кого иного, как знаменитого полководца князя Пожарского. Калужанам, видевшим за годы Смутного времени многих полководцев, было хорошо ведомо, кто есть кто. Пожарский не чинился, хорошо зная, как быстро умеют передвигаться «лисовчики». Хотя он чувствовал себя неважно, уже на следующий день, 18 октября 1617 года воевода скакал к Калуге в сопровождении своей собственной дружины из двадцати всадников и двух сотен московских стрельцов.

Несмотря на малочисленность своего отряда, князь рассчитывал на успех: он хорошо знал калужан и верил, что все горожане встанут на защиту родного города. Кроме того, в обозе отряда Пожарского находился кошель с пятью тысячами рублей. Уже с дороги Дмитрий Михайлович послал гонца к казакам, стоявшим за Угрой. Незадолго до того от них приезжал в Москву есаул Иван Сапожок с просьбой дать им для командования доброго воеводу. Казаки хорошо знали Пожарского по прежним сражениям, поэтому, когда гонец передал им послание князя, где тот пообещал платить казакам так же, как служилым дворянам, — по пять рублей каждому, они немедленно снялись с табора и сотня за сотней стали прибывать в Калугу. Значительное подспорье в тысячу стрельцов и казаков прислали южные пограничные крепости. Всё это помогло Пожарскому в считанные дни укрепить Калугу для отражения врага. В свою очередь гетман Ходкевич послал в помощь «лисовчикам» тяжеловооружённую конницу под командованием Опалинского.

Пожарский встретил неприятеля в поле, перед городом. Он приказал беспрепятственно пропустить поляков за надолбы, а затем ударил сразу с трёх сторон. Неся большие потери, гусары бросились наутёк.

Успешные действия воеводы, сковавшие польскую конницу под Калугой, дали возможность Москве собрать большое войско против основных польских сил, зимовавших в Вязьме. Русским войском командовал старый «приятель» Пожарского Борис Лыков. Он занял позиции в Можайске, ожидая летнего наступления Ходкевича. Хитроумный гетман, узнав от разведчиков расположение главных русских сил, предложил Владиславу начать поход на Москву в обход, через Калугу, но спесивый королевич пожелал идти напрямик. Конница Опалинского была отозвана в основной лагерь, угроза для Калуги миновала. В этот момент Пожарского вновь сразил очередной приступ чёрной немочи.

Тем временем поляки двинулись в поход. Ходкевич вплотную подошёл к Можайску и начал методичный артиллерийский обстрел города. Войско Лыкова стало нести большие потери. Кроме того, возникла угроза голода из-за невозможности подвезти продовольствие.

Вся надежда теперь связывалась, как и раньше, с именем князя Дмитрия Пожарского. К этому времени он достиг Боровска и укрепился у стен Пафнутьева монастыря, контролируя Можайскую дорогу. Сюда к нему пришло подкрепление, посланное из Москвы, — отряд из шестисот семидесяти московских, костромских и ярославских дворян под командованием Григория Волконского, астраханские стрельцы и татарские всадники, которых привёл мурза Кармаш.

Теперь воевода мог приступить к выполнению главной задачи — выводу войска Лыкова из осаждённого Можайска. В эти августовские ночи свирепствовали грозы. Воспользовавшись кромешной тьмой и проливным дождём, загнавшим поляков в шалаши, Пожарский направил к Можайску свои конные сотни, которые вывели войско Лыкова из города, оставив в нём лишь осадный гарнизон под командованием воеводы Фёдора Волынского, 6 августа Лыков благополучно достиг Боровска и оттуда пошёл к Москве. Пожарский двинулся следом, прикрывая от поляков отступавшую армию.

Когда опасность миновала, Пожарский получил приказ срочно двигаться к Серпухову, чтобы остановить надвигавшуюся с юга армию запорожских казаков Петра Сагайдачного. Но здесь его вновь настиг очередной приступ болезни. В бессознательном состоянии он был отправлен в Москву. Оставшийся за Пожарского Григорий Волконский не сумел помешать переправиться казакам через Оку и поспешно отступил к Коломне, открыв Сагайдачному дорогу на Москву.

Отсутствие Пожарского привело к расколу в его войске: казаки повздорили с дворянами и, ссылаясь на голод, отправились для «кормления» под Владимир. Здесь они расположились в вотчине Мстиславского, грабя всех в округе. Исключение было сделано лишь для владений Пожарского, которого казаки уважали и любили. В Москву доносили: «В Вязниках у казаков в кругу приговорено, чтоб им боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского в вотчины в сёла и в деревни не въезжати и крестьян не жечь и не ломать и не грабить». Крестьяне князя безбоязненно могли ездить в казацкий табор для продажи хлеба и других припасов. Москва послала к казакам гонцов, уговаривая их вернуться на царёву службу, но казаки отвечали, что будут служить только у Пожарского.

Тем временем отход армии Лыкова вызвал в Москве смятение. Вдобавок ночью над столицей повисла кроваво-красная комета. «Быть Москве взятой от королевича!» — кричали юродивые на папертях. В Кремль ворвалась толпа служилых дворян. Их предводители — нижегородцы Жездринский, ярославец Тургенев, смолянин Тухачевский обвинили бояр в измене. Лишь появление государя помешало кровавой расправе.

Бояре отдали приказ вывести полки из Замоскворечья в поле, напротив лагеря Ходкевича, к которому с юга шли на соединение казаки Сагайдачного. Однако, простояв день, русские воины, так и не получив приказа о наступлении, ушли за стены столицы.

В этот день царь Михаил пригласил к себе на обед Дмитрия Михайловича Пожарского, едва оправившегося после болезни. Чувствуя свою вину за прошлую обиду, Михаил был крайне любезен. В знак особой милости он подарил князю позолоченный кубок и соболью шубу, а дьяк, вручавший награды, перечислил все боевые заслуги воеводы. Князь пообещал, что, пока его рука удерживает саблю, полякам Москвы не видать.

Он занял со своим войском западную часть стен Белого города, ожидая, что именно отсюда Ходкевич предпримет штурм. Его предположения подтвердили два французских сапёра, перебежавшие из польского стана.

После полуночи 30 сентября 1618 года польская пехота двинулась к Земляному валу. Взорвав деревянные ворота, они проникли внутрь города и подошли к Арбатским и Тверским воротам Белого города. Пожарский приказал открыть Арбатские ворота и во главе своих всадников помчался на польскую пехоту. Не выдержав яростной атаки, те ударились в бега. К утру Земляной город был очищен от врага.

Понеся большие потери, Ходкевич отступил от столицы в сторону Троицкого монастыря. Но и там его встретили огнём орудий. Несолоно хлебавши гетман увёл войско на свою старую стоянку в Рогачево. Казаки Сагайдачного отступили к Калуге, но город захватить им не удалось, вдобавок часть казаков во главе с полковником Жданом Коншиным перешла в стан русской армии.

Королевич не захотел оставаться ещё на одну зимовку в этой негостеприимной стране, тем более что сейм не соглашался более на выделение новых средств для ведения войны. В деревне Деулино, в трёх вёрстах от Троицкого монастыря, начались переговоры. 1 декабря 1618 года было заключено перемирие на четырнадцать с половиной лет. Его условия были крайне невыгодны для России: король получил более тридцати городов на Смоленщине и Черниговщине. Новая граница проходила теперь недалеко от Вязьмы, Ржева и Калуги. Не отказался Владислав и от своих притязаний на русскую корону.

Только через полгода на реке Поляновке произошёл обмен пленными. Получили,наконец свободу отец царя, митрополит Филарет, прославленный смоленский воевода Михаил Борисович Шеин и брат прежнего, уже покойного, государя, — Иван Шуйский. В Можайске Филарета встретил посланный царём Дмитрий Пожарский. Обнажив голову, он подошёл к старцу и прикоснулся губами к его худощавой руке, принимая благословение. Филарет порывисто обнял воеводу за плечи.

— Благодарю тебя, князь, за всё, что ты сделал для России! Слава о твоих подвигах широко пошла. Даже наш заклятый враг, канцлер литовский Лев Иванович Сапега, у которого я в заточении пребывал, называл тебя не иначе как «великий богатырь».

Пожарский смущённо опустил голову, он не любил пышных славословий. Всю дорогу он ехал рядом с санями, рассказывая Филарету о московских новостях. У самой Москвы на речке Пресне их поезд поджидал царь. При виде отца он пал ниц, Филарет вылез из саней и встал на колени, приветствуя государя. Оба плакали, не стесняясь слёз, потом наконец бросились друг другу в объятия. Затем отец вновь сел в сани, а Михаил шёл пешком до самого Кремля.

Через несколько дней гостивший в Москве Иерусалимский патриарх Феофан посвятил Филарета в патриархи. Отныне все грамоты писались так: «Великий государь, Царь и Великий князь Михаил Фёдорович всея Руси и Святейший патриарх и великий государь приказали...» И это не было пустым славословием. Патриарх Филарет действительно стал соправителем сына, ни один царский указ не подписывался без его совета, даже послов они принимали вдвоём. Инокиню Марфу Филарет тотчас отстранил от государственных дел, наказав ей быть постоянно в Вознесенском монастыре.

Разобрался Филарет и с делом Дионисия, призвав на помощь патриарха Феофана, сведущего в греческих книгах. Тот подтвердил правоту Дионисия, который с честью был отпущен в монастырь. Зато келарь Авраамий Палицын был сослан на Соловки, где и умер в 1627 году, оставив после себя «Сказание», где с превеликим усердием описывал собственные несуществующие подвиги.

Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, претендовавший на владение царской волостью, был сослан воеводой в Тобольск.

Вновь были подкреплены царским указом права Дмитрия Михайловича Пожарского на владение вотчинами. К Пожарскому Филарет, а следовательно, Михаил относились с подчёркнутым уважением. В 1619 году он был назначен начальником Ямского приказа, ведал сбором налогов в казну. С 1620 по 1624 год он служил воеводой в Новгороде, где требовалось навести порядок после шведской оккупации. Для приостановления разгула разбойничьих шаек Пожарского назначили начальником Разбойного приказа, а в тридцатые годы он поочерёдно руководил Поместным и Судным приказами.

В 1624 году Михаил женился на дочери князя Владимира Тимофеевича Долгорукого Марии. Дружкой жениха на свадьбе был Дмитрий Пожарский. Брак оказался неудачным — молодая царица неожиданно заболела на следующий день после свадьбы и умерла через три месяца. В 1626 году Михаил женился вновь, на незнатной дворянке Евдокии Лукьяновне Стрешневой, будущей матери царевича Алексея. Боясь новых придворных козней, её ввели во дворец только за три дня до свадьбы, и снова дружкой царя был князь Пожарский.

Во время двойного управления отца и сына на Руси постепенно устанавливалась мирная, спокойная жизнь. Для справедливого определения сбора податей, пошлин и других повинностей была проведена перепись населения, зафиксированная в писцовых книгах. При помощи иностранных специалистов стала развиваться отечественная промышленность, были заведены железоделательные, стекольные, кожевенные и кирпичные заводы. Развивалось фруктовое, цветочное и аптекарское садоводство, во дворцовых садах появилась новинка — заграничные розы. В Немецкой слободе Москвы проживало более тысячи семей иностранных специалистов.

Потерявшая значительную часть своих владений на западе, Россия усилила своё влияние на востоке. Кроме служилых, преимущественно казаков, ядро тогдашнего русского населения в Сибири составляли пашенные крестьяне, которые набирались из добровольцев — вольных, гулящих людей. Им давали земли, деньги на подмогу и льготы на несколько лет. Эти пашенные крестьяне обязывались пахать десятую часть в казну, и этот хлеб, называемый десятинным, шёл на прокормление служилых людей.

Патриарх, который ещё в молодости тайком учил латынь и увлекался чтением римских авторов, заботился о развитии российской культуры. Им была учреждена в Чудовом монастыре греко-латинская школа, выпускники которой были призваны исправлять церковно-богослужебные книги. На Никольской улице была вновь выстроена типография.

Истекал срок Деулинского перемирия, и Россия активно готовилась к войне. Двум иностранным офицерам, полковнику Лесли и подполковнику Фандаму, было поручено нанять за границей полк ратных людей разных наций, но только не католиков, с платою вперёд на четыре месяца. Ими же были куплены десять тысяч мушкетов с фитилями, порох, ядра и металлические полосы для ковки сабель.

В апреле 1632 года скончался польский король Сигизмунд. В России решили воспользоваться междуцарствием. Был созван Земский собор, который постановил отомстить полякам за прежние неправды и отнять города, захваченные ими у русских. Князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому вновь был поручен сбор средств для выдачи жалования ратникам.

Начальство над главным войском в тридцать две тысячи человек (всего в русском войске было шестьдесят шесть тысяч ратников и сто пятьдесят восемь орудий) было поручено князьям Черкасскому-Мастрюкову и Борису Лыкову, но из-за взаимных обвинений обоих рассорившихся бояр отставили от воеводства.

Вместо Черкасского царь назначил Михаила Шеина, а на место Лыкова — Пожарского. Однако Дмитрий Михайлович, изнурённый частыми припадками, вынужден был отказаться. Вместо него вторым воеводой назначили его старого сослуживца по ополчению Артемия Измайлова.

Когда герой смоленской обороны Михаил Шеин был приглашён в связи с его назначением к государю, он разразился бурными упрёками в адрес бояр, заявив царю, что «его службы выше всех перед всею его братьею боярами; что его братья бояре, в то время как он служил, многие по запечью сидели, и сыскать их было нельзя».

Царь на эту дерзкую речь старого воеводы ничего не ответил, промолчали и слушавшие Шеина бояре, однако злобу на него затаили.

Поначалу поход складывался удачно для русского войска. В декабре армия Шеина подошла к Смоленску, однако штурм успеха не принёс. Оставалось надеяться, что польский гарнизон, не выдержав голода, сдастся на милость победителей. Осада длилась восемь месяцев, и поляки действительно уже было решились начать переговоры о сдаче, как вдруг под Смоленском появился с двадцатидвухтысячным войском Владислав, избранный к тому времени королём. Ещё до того польским дипломатам удалось натравить на Русь крымских татар. Москва срочно готовилась к обороне. В июле 1633 года татары прорвали оборону русских на Оке, вышли к Серпухову, а затем неожиданно повернули, минуя Каширу, в рязанские земли. Однако угроза нападения на Москву ещё не миновала, и поэтому помощь Шеину новыми силами оказать было невозможно.

А Шеину с Измайловым приходилось туго. Часть войска — дворяне из южных мест — покинула войско, чтобы защитить свои поместья от набега татар. Королевские войска захватили Дорогобуж, где находился обоз русского войска, оставив его без продовольствия. Заняв высоты вокруг расположения русского лагеря, поляки открыли артиллерийскую пальбу, вынудив воинов искать спасения за бревенчатыми стенами выстроенного острожка. Теперь сам Шеин оказался в осаде. Наступила осень, многие болели и умирали от голода и холода. Шеин слал отчаянные письма в Москву с просьбой о помощи. Однако в это время скончался патриарх Филарет, и влияние бояр на царя вновь непомерно возросло. Они решили отомстить обидчику Шеину. Заверяя его о скорой помощи, дума в то же время медлила с приказом идти под Смоленск армии, стоящей в Можайске, придумывая всё новые и новые отговорки. Так, 2 февраля 1634 года они послали в Можайск князя Волконского советоваться, как бы поскорее помочь Шеину. Воеводы ему ответили, что они только того и ждут, готовы идти на помощь не мешкая. В Москве похвалили их за такие мысли и 8 февраля прислали долгожданное указание идти к Смоленску, но... предварительно соединившись с воеводами Ржева и Калуги. Пока шла эта переписка, Шеин вынужден был сдаться. Это случилось 16 февраля. Оставив противнику все пушки и повергнув к ногам победителей свои знамёна, русские были вынуждены, осыпаемые грубыми насмешками, пройти сквозь строй врагов и пешими брести к Можайску. Королевское войско не последовало за ними. Владислав осадил крепость Белую, но так и не сумел её взять. Из Польши пришли тревожные известия о готовящемся вторжении турок. С севера шведы угрожали захватить Пруссию, денег на жалованье войску не осталось, и Владислав запросил мира.

Переговоры, проходившие на реке Поляновке, где когда-то произошёл обмен пленными, тянулись до 4 июня. Поляки запрашивали с русских за отказ Владислава от престола сто тысяч рублей. Русские долго упирались, наконец сошлись на двадцати тысячах. Был заключён вечный мир, по которому царь навсегда уступал земли, находившиеся у поляков, а польский король признал Михаила Романова царём и братом.

А бояре тем временем отыгрались на Шеине. Никогда на Руси проигравшим сражение не секли голов. Исключение сделали для Шеина и Измайлова. Боярская судная комиссия во главе с Иваном Шуйским приговорила их к смертной казни. Их вывели за город, на «пожар», где после зачтения дьяком приговора и перечисления их «вин» заслуженным ветеранам войн Смутного времени отсекли головы. Их родственников сослали в Сибирь.

В Москву из Польши были доставлены останки царя Василия Шуйского, умершего ещё в 1612 году. Они нашли успокоение в Архангельском соборе Кремля.

Последние годы своей жизни Пожарский провёл в основном в своём московском дворе. Он выполнил свою клятву, данную при освобождении Москвы, — на свои средства выстроил храм Казанской Божией Матери на Красной площади. Им же была построена ещё одна церковь — Покрова в Медведкове, где было его поместье, возрождён Макарьевский монастырь под Нижним Новгородом. В своём родовом поместье, в деревне Холуи князь развил ремесло богомазов. Владелец большой библиотеки, Дмитрий Михайлович немало ценных книг подарил монастырям. В Соловецкий монастырь он передал три тома Четьих-Миней, когда-то отпечатанных в Александровской слободе по указанию Ивана Грозного. Ещё одна Общая Минея была передана в Троице-Сергиев монастырь. Псалтырь, «Толкование на деяния апостольские», «Об иконном поклонении» перешли в собственность Спасо-Ефимьева монастыря.

В 1635 году Дмитрий Михайлович лишился своей Прасковьюшки, родившей ему троих сыновей и троих дочерей. Её отпевал в домашней церкви на Лубянке новый патриарх Иосиф, сменивший Филарета. Царь выбрал для Пожарского новую невесту, Феодору Андреевну Голицыну. Во втором браке князь не имел детей. Были и ещё утраты: совсем молодыми скончались его средний сын Фёдор и дочь Ксения, бывшая замужем за князем Василием Семёновичем Куракиным. Зато радовали сыновья Пётр и Иван, служившие стольниками. Счастливы в браке были дочери: Настасья — за князем Иваном Петровичем Пронским, а младшая, Елена, — за князем Иваном Фёдоровичем Лыковым.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский скончался 20 апреля 1642 года. На отпевании в домашней церкви присутствовали государь Михаил Фёдорович, переживший Пожарского на три года, и юный царевич Алексей. Тело было захоронено в родовой усыпальнице Спасо-Ефимьева монастыря.

Род Пожарских по мужской линии пресёкся в 1684 году со смертью внука прославленного героя — Юрия Ивановича Пожарского. По женской линии он перешёл в фамилии Репниных, Милославских, Долгоруких, Куракиных, Голицыных посредством браков дочерей, а также внучек князя Анны, Евдокии и Агриппины. Но память об этом выдающемся полководце и замечательном человеке так же, как и о его верном сподвижнике — Козьме Захаровиче Минине, жива и поныне. Нам близки и понятны слова, сказанные о подвиге этих героев их современником, летописцем:

«Бысть же во всей России радость и веселие, яко очисти Господь Бог Московское царство безбожныя Литвы, початком боярина Михаила Васильевича Шуйского-Скопина, а совершением и конечным радением и прилежением боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского и Нижегородца Кузьмы Минина и иных бояр и воевод, стольников и дворян и всяких людей. И за то им зде слава, а от Бога мзда и вечная память, а душам их во оном вице неизреченная светлость, яко пострадали за православную христианскую веру и кровь свою проливали мученически. И на память нынешним родом вовеки аминь».