По стародавнему обычаю рождение царского сына было объявлено «государскою всемирною радостью». Уже мчатся многочисленные вестники от царя, провозглашая повсюду, по всем городам и селам, государеву радость. Со своей стороны и духовная власть также спешит разослать богомольные грамоты в монастыри, городские соборы, посадские и сельские церкви с наказом, чтобы для всемирной радости пели молебны со звоном.

Засуетились бояре в заботах о дарах для новорожденного дитяти, кто с радостью, а больше со страхом — не зря дано царю Ивану прозвище Грозный. Он, даже когда шутит, страшен. Хорошо, если просто напоит бояр да велит писцам записывать их пьяные бредни, а наутро зачитает для всеобщего посмешища. Иногда его зловещие шутки идут поистине от дьявола. Велел, сказывают, своего лекаря, иноземца Бромлея, живьем зажарить на вертеле. А другого слугу, сбежавшего от него в монастырь, приказал посадить на бочку с порохом и поджечь: дескать, стремился побыстрей к богу, так мы поможем!

Трясущейся рукой крестится боярин, оглядываясь, не подслушал ли кто его крамольные мысли. Господи, помилуй! А как решить, что послать в дар новорожденному? И так земля оскудела от орды опричников. Села выжжены, поля не засеяны... и сам царевич-то может ли быть царевичем? Брак с седьмой по счету женой Марией Нагой, даже свершенный по церковному обряду, не может быть законным. Но кто из церковников осмелится спорить с Иваном после того, как новгородского архиепископа Леонида повелел одеть в медвежью шкуру и натравить собак? «Лихое время», — бормочет боярин и вытаскивает из сундучка последнюю казну. Охоч, сказывают, царь до драгоценных камней. Подарить его сыну рубин, который очищает кровь, или алмаз, удерживающий человека от ярости и сластолюбия? А может, бирюзу, предсказывающую смерть? Господи, помилуй...

...В черном монашеском одеянии, с высоким клобуком на бритой голове, стремительно вошел царь Иван в мыльню, где после сотворения молитвы и наречения младенца ждали его духовник, молодая царица с новорожденным и многочисленные няньки.

С душевным трепетом взглянула царица Мария на своего господина — высокого, широкоплечего, почти тучного, с густой рыже-седой бородой. Пронзительный взгляд его больших глаз живо перебегал с одного лица на другое.

«О чем он думает?» — пытается угадать мысли царя Мария и вдруг в испуге вспоминает, как царь поступил всего несколько месяцев назад со своим старшим сыном, наследником Иваном. После смерти его стал тих и благостен, не снимает монашеского одеяния, в раскаянье решил посмертно «простить» всех опальных бояр — «изменников», казненных по его приказу. За души четырех тысяч убиенных опричниками день и ночь молятся монахи в монастырях. Но кто знает, не вспыхнет ли вновь в нем безудержная ярость и против ее сына?

— Наречен царевич Дмитрием, — бормочет, кланяясь, духовник.

«Дмитрий?» — вздрагивает царь. Ведь так звали его первенца, рожденного любимейшей женой Настасьей... Не уберегли младенца. Когда везли его, шестимесячного, с богомолья из Кириллова монастыря, сходни, что вели на царский струг, опрокинулись, и нянька с младенцем на руках упала в воду. Когда достали его, он был мертв. Нелепая случайность. Только случайность ли? Уж не боярские ли то были козни? Ведь они отравили его Анастасию!

Чувствует царь, как мутный гнев обволакивает ему душу. Никогда не верил и не верит он боярам. И тем, кто уцелел от опричников и близко сейчас стоит к его трону, — Шуйским да Мстиславским. Не зря сослал молодого Ваську Шуйского. Ведь только ждут его смерти, чтобы посадить на трон вместо слабоумного Федора. Не верит и низкородным Нагим да Годуновым, что приблизились благодаря доносам и казням.

Душно. Страшно. И эта «пошлая девица» — королева английская Елизавета тянет с ответом. Держит несколько месяцев у себя его посланца Писемского, не показывает свою сродственницу Марию Гастингс, на которой царь хочет жениться. Если удастся задуманное, уедет он с семейством и казной в Англию. Косит глазом Иван на молодую царицу. Ждет ее тогда развод, монастырь, несладкая участь уготовлена и новорожденному...

А если брак с англичанкой не удастся? Участь младшего сына царя тоже будет нелегка. Редко кто из удельных князей на Руси помирал собственной смертью.

— Повелеваю, — хрипло сказал Иван, — царевичу Дмитрию дать в удел град Углич со всем уездом и доходами…

 

ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

Андрей вырулил свою «ласточку» с Мытищинской автозаправочной станции на просторное полотно Ярославского шоссе, Игорь взглянул на часы.

— Сколько? — спросил Андрей.

— Без пяти шесть, — ответил Игорь.

— В одиннадцать будем, — уверенно заметил сидевший сзади Борис.

— Ой, не говори «гоп», — пробормотал Максим Иванович, с трудом устраиваясь между ним и Ларисой.

— Вам тесно? — участливо осведомилась она и двинулась еще больше к левой стенке «Запорожца», хотя и так занимала ничтожно мало места.

— Не в тесноте дело, — проворчал Максим Иванович, — просто в дальней дороге надо разместиться поудобнее, чтобы ни руки, ни ноги не затекли.

Он обнял правой рукой плечи Бориса и облегченно вытянул вперед ноги.

— По-моему, хорошо! — сказал он с удовольствием. — Ларочка, придвигайся поплотнее ко мне, не жмись, а то устанешь, двести сорок верст не шутка.

— Двести сорок или двести восемьдесят? — переспросил Андрей. — Как поедем? Игорь взглянул на разложенный у него на коленях атлас автомобильных дорог. Уже было достаточно светло, чтобы различить карту.

— Через Калязин вроде прямее, даже на глазок видно...

— Что значит «на глазок», — загорячилась Лариса, — когда я с циркулем считала — на сорок два километра короче!

— Но с другой стороны, — возразил Игорь, — на Ростов идет автотрасса, как указано в атласе, общегосударственного значения, а на Калязин и далее — республиканского, то есть, видимо, не столь просторная и удобная. По-моему, это имеет существенное значение, особенно если учесть возраст нашей «ласточки»!

Тут вскипел Андрей, не терпевший выпадов против своей машины.

— Если хочешь знать, — прокричал он, так резко нажав на педаль газа, что голова Игоря откинулась назад, — «Запорожец» по проходимости любой другой машине сто очков вперед даст! Даже «Ниве».

— Ну уж не загибай! — солидно заметил Борис. — С «Нивой» тягаться трудно.

Между ними начался горячий спор, густо пересыпаемый терминами «карбюратор», «тромблер», «мост», «мультипликатор» и т. д. Остальные не вмешивались.

«Заболели» машиной Андрей и Борис где-то еще в марте. Родители Андрея являлись счастливыми обладателями старенького «Запорожца». Лет десять эта трудолюбивая букашка работала исправно, а потом сломалась, да так, что ни одна мастерская не бралась за ее ремонт. Умельцы-частники, в свою очередь, брались, но заламывали такие суммы, что было ясно — дешевле купить новую машину. Поэтому отец Андрея загнал ее в гараж, накрыл тентом и махнул рукой. Было это года три назад.

И вдруг в марте, когда Андрею исполнилось восемнадцать лет и в милицейской школе ему выдали автомобильные права, родители торжественно заявили, что машина теперь переходит к нему.

— «Ласточка» теперь моя! — гордо прокричал он, вбегая к Игорю, чтобы поделиться новостью.

— Какая ласточка? — удивился тот.

— Ну «Запорожец»! Родители подарили!

— А почему тогда «ласточка»? — продолжал настаивать Игорь.

— Фу, бестолковый. Так назвали!

— Но все же почему?

— Почему-почему. Шутка, понимаешь? Есть автомашина «Чайка», слышал небось?

— Ну?

— А эта классом пониже, вот и назвали «ласточкой». Понял? Пошли в гараж, сейчас туда Борька придет и Лариса.

— Зачем?

— Чинить будем!

— Так ты же сам говорил, что ни одна мастерская не берется.

— Ерунда! — отмахнулся самонадеянно Андрей. — Ты последнюю выставку самоделок по телевизору видел? Ребята из ничего собирают и ездят, между прочим...

Игорь пожал плечами, однако надел куртку и послушно пошел за Андреем. У гаража их действительно ждали Борис Воскобойников и Лариса. Андрей с гордым видом владельца извлек из кармана огромный ключ, не без труда отомкнул проржавевший амбарный замок. Дверь с визгом отворилась.

— Прошу! — Андрей сделал приглашающий жест.

В гараже было холодно. Но Андрея и Бориса, который, похоже, проникся не меньшим энтузиазмом, чем новый хозяин, это не смутило. Они сорвали тент с машины, надели какие-то промасленные халаты и с ключами в руках заползли под машину.

Игорь с Ларисой осторожно присели на край пропыленного дивана, изучая ботинки Андрея и Бориса, торчащие из-под машины. Доносились какие-то сдавленные междометия, когда кто-нибудь из них стукался об острую деталь. На несколько минут возня прекратилась — умельцы отдыхали. Послышался голос Андрея:

— Борь, я все понимаю, а вот зачем эта штуковина?

— Я тоже на нее давно смотрю, — ответил Борис философски-раздумчиво. — Действительно, и зачем эта штуковина?

— Ну-ка, посвети сюда, на каталог, сейчас узнаем, — сказал Андрей.

Игорь с Ларисой переглянулись.

— Слушай, в «Алмазе» новый фильм крутят, — сказал Игорь.

Глаза Ларисы загорелись:

— Ой, хорошо бы? А эти не обидятся?

Он хмыкнул:

— Ты думаешь, они заметят?

Они снова уставились на ботинки. Под машиной начинался жаркий спор. Пожалуй, не заметят, — согласилась Лариса.

И они побежали в кино. Через два часа, когда они вернулись, картина не изменилась. Правда, в банке с бензином мокли какие-то черного цвета детали. Показалось чумазое лицо Бориса. Он бросил в банку еще одну гайку и приготовился нырнуть снова под машину, откуда слышалось кряхтение Андрея.

— Борь, постой! — окликнул его Игорь. — Вы там еще надолго?

— Не-а, — тряхнул головой Борис. — Думаю, недели за две справимся.

Игорь подмигнул Ларисе, и они удалились...

Через два месяца под окнами квартиры Игоря Шапошникова раздался могучий рокот самосвала, потом послышался сиплый автомобильный гудок. Он выглянул в окно и не поверил глазам — страшное рычание исходило от маленького «Запорожца». За рулем сидел Андрей, а рядом — Борис, счастливо улыбающиеся.

Игорь выскочил на улицу.

— Само ездит? — спросил он недоверчиво и пнул зачем-то «ласточку» в колесо.

— Осторожнее! — прокричали друзья. — Мы тут еще не все закрепили. Мотор проверяем, слышишь, как все цилиндры работают?

— А почему так громко? — робко полюбопытствовал Игорь.

Его дилетантский вопрос своей наивностью восхитил умельцев.

— «Так громко»! — передразнил его Борис. — Ты что, не видишь? У нас же глушитель отвалился!

— Насовсем?

Умельцы хохотали до слез.

— Ах ты, архивная крыса! — наконец произнес Андрей. — Приварим, конечно. Будет работать бесшумно, как «мерседес». Правда, Боря?

Борис кивнул и вдруг насторожился:

— Третий стучит!

Андрей тоже прислушался:

— Нет, четвертый!

— Третий!

— Четвертый!

Оба, не сговариваясь, выскочили из машины и бросились назад, где обычно находится багажник. Нырнув туда головами, они снова горячо заспорили.

Прервав спор, Андрей уставился на Игоря ясными, незамутненными чувством ревности глазами.

— Слушай, что я хотел спросить. Ты Ларису давно не видел? Она не в отъезде?

Игорь слегка покраснел. Дело в том, что природа не любит пустоты. И поскольку два месяца Андрей в основном либо учился в милицейской школе, либо лежал под машиной, отношения Игоря с Ларисой улучшались каждым днем. Она и раньше была неравнодушна к его стихам, а уж теперь... Созданный им цикл «Весенние мотивы» она считала по уровню где-то близким раннему Есенину. Игорь ежедневно занимался с ней историей, и это благосклонно воспринималось ее родителями.

— Вчера видел, — ответил Игорь воинственно, — и сегодня, кстати, увижу!

— Да?! — просиял Андрей. — Так передавай ей привет, скоро можно будет кататься на «ласточке».

И машина с грохотом умчалась вдаль.

В это время вернулся из долгой, полуторамесячной, командировки в Среднюю Азию Максим Иванович и вновь собрал ребят исторического кружка под свои знамена. По-летнему загоревший, он два часа без передышки изливал на них впечатления от Самарканда и Хорезма. Затем Максим Иванович поинтересовался, как они тут жили. Одобрительно выслушав рассказ Ларисы о том, как Игорь помогал ей готовиться к новому штурму института, он перевел испытующий взор на Андрея и Бориса, от которых, несмотря на все их старания, попахивало бензином и машинным маслом.

Андрей начал увлеченно говорить о достоинствах «ласточки», непрестанно подталкивая локтем сидящего рядом Бориса. Максим Иванович сокрушенно вздохнул:

— Увы мне! Я вижу, дыхание века техники угасило в вас робкие светильники знания истории!

— Ну, вовсе и не угасило! — запальчиво отвечал Андрей. — Наоборот, машина нам поможет в новых поисках.

— Я не ослышался? — иронически поднял бровь Максим Иванович. — Кажется, вместо «Запорожца» вам удалось наконец осуществить долгожданную мечту всех фантастов, а именно собрать машину времени?

Игорь с Ларисой прыснули, Андрей побагровел и вновь ткнул локтем Бориса. Тот не растерялся:

— Максим Иванович! Такое могучее транспортное средство, как «ласточка», мигом доставит нас в любую точку. Мы теперь не зависим ни от капризов погоды, ни от железной дороги. Скажем, придет снова какое-нибудь таинственное письмо, мы фьюить — и на месте!

Максим Иванович сбычил голову:

— Так, говорите, в любую точку? Без поломок?

— Гарантируем! — заверили умельцы.

— Значит, договорились. Пятнадцатого мая, в пять тридцать утра, сбор здесь, у моего дома, и в путь!

— Куда? Максим Иванович, расскажите! Есть какая-нибудь таинственная записка?

Ребята возбужденно повскакивали с мест, чуть не сбив входившую с подносом Казимиру Францевну, приготовившую зеленый чай.

— Записка? — усмехнулся Максим Иванович. — Конечно, была и записка. Точнее, грамота, извещавшая царя Федора Ивановича об убиении царевича Дмитрия Ивановича. Правда, написана она каких-то четыреста лет назад...

— Значит, едем в Углич? — первым догадался Игорь.

— Точно! — похвалил его Максим Иванович за сообразительность.

— А что там загадочного? — удивилась Лариса. — Еще в школе учили — «и мальчики кровавые в глазах».

— Любое убийство всегда загадка! — не сказал, а произнес Борис.

Со знанием дела вступил Игорь:

— Действительно, до последнего времени самые авторитетные историки считали, что царевич был убит, но сейчас вновь появилась версия, что Дмитрий погиб, потому что в припадке сам покололся ножом. Так что вновь возникает вопрос: убили царевича или нет?

Вот почему друзья оказались в такую рань на Ярославском шоссе.

— «Тарасовка», «Ивантеевка», «Пушкино», — читал Игорь вслух пролетающие мимо указатели.

— Ой, смотрите, слева какой теремок! — воскликнула Лариса.

— Ресторан «Сказка», — ответил Андрей, успевший прочитать название.

Вел он машину хорошо, ровно, без толчков, будто заправский шофер. Вот и въезд в Загорск, с горки видны золотые купола Троице-Сергиевой лавры. Андрей притормозил около грузовика, резво выскочил из машины, о чем-то потолковал с водителем, возвратился и включил зажигание.

— Что он сказал? — поинтересовался Игорь.

— После четвертого светофора — налево, — пояснил Андрей, — там прямая дорога на Калязин.

При выезде из Загорска у поста ГАИ он вновь остановил машину. Солидной походкой пересек шоссе, поздоровался за руку с капитаном. Оба задумчиво посмотрели вдаль. Затем снова пожали друг другу руки, и Андрей неторопливо направился к машине.

— Ну что, правильно едем? — спросила Лариса.

— Говорит, что через Калязин ближе. И намного, — ответил Андрей почему-то со вздохом.

— Вот видите, я правильно подсчитала! — воскликнула Лариса. — Гожусь я в Пржевальские?

— Годишься, годишься, — пробормотал Андрей, плавно трогая машину и подозрительно поглядывая на небо.

— Думаешь, дождь собирается? — спросил Игорь.

— Только этого нам не хватало! — крикнул сзади Борис.

Проснулся задремавший было Максим Иванович.

— Поглядите, какие места, какие краски! — восторженно воскликнул он. — Лес фиолетово-свинцовый, поля синевато-коричневые. Прямо-таки живопись Глазунова! Отсюда начинается исконная северная Русь, которую побаивались и татары. Потомки тверских и ростово-суздальских князей постоянно претендовали на главенство в Российском государстве, угрожали потомкам Ивана Калиты на московском престоле. Пожалуй, только Иван Грозный окончательно уничтожил это соперничество. Ведь не случайно главный удар придуманной им опричнины был направлен именно сюда. Ростово-суздальские князья были лишены своих родовых поместий, получив взамен земли недавно завоеванного Казанского царства...

Ровная лента шоссе. Максим Иванович продолжал:

— Представьте, четыреста лет назад по этой дороге мчались всадники на взмыленных конях. Они везли горестную весть в Москву о гибели Дмитрия...

— По асфальту? — фыркнул Андрей.

— Ах, Андрей, Андрей, — вздохнул Максим Иванович, — для историка у тебя слишком конкретное мышление...

— Сыщику абстрактное мышление будет только мешать, — не сдавался Андрей.

— Ну не скажи, — вмешался Борис, — у твоего любимого Мегрэ, например, по-моему, было явно развито поэтическое воображение...

— Конечно, асфальта не было, — добавил Игорь, — но дорога на Углич пролегала всегда здесь, ведь так?

— Вряд ли, — упрямо мотнул головой Андрей. — Взгляни на карту — прямая линия от Углича на Москву проходят значительно правее. Я думаю, что предки, имея лишь гужевой транспорт, предпочитали более короткий путь.

— И все-таки Игорь прав, — вмешался Максим Иванович. — Дело в том, что дорога и раньше пролегала от одного населенного пункта к другому. Тот же Калязин, Нерль да и вот эти деревушки, что мы проезжаем, были практически на том же месте, что и сейчас. Ехать по дремучему лесу было опасно; везде орудовали шайки разбойников. Кроме того, по деревням были расположены подставы лошадей. Иначе как бы гонцы сумели преодолеть расстояние почти в триста верст за сутки?

Неожиданно машина резко сбавила скорость.

— Напророчили! — сердито бросил Андрей.

— Что такое? — вскинулся Максим Иванович.

— Асфальт кончился.

— Может, ремонтируют? — предположила Лариса.

— Знаков никаких не было, — мрачно ответил бравый водитель. — Игорь, погляди на карте.

— Дорога везде изображена одинаково, — ответил тот, разглядывая атлас. — Правда, есть одно обстоятельство...

— Какое?

— Здесь граница Московской и Калининской областей.

— Ну и что?

— А то, что для калининцев центр — Калинин, а это окраина. Вероятно, заасфальтировать руки не дошли.

На спидометре стрелка прыгала между двадцатью и тридцатью километрами. Они обогнали стайку ребят на велосипедах, видно спешащих в школу. Андрей притормозил и крикнул им:

— Такая дорога все время будет до Калязнна?

— Нет! — ответил один из пацанов. — От Нерли асфальт идет.

Действительно, через десяток километров им пришлось объехать мощные асфальтовые катки, а за ними тянулась лента еще совсем черного асфальта. Несколько раз дорога пересекала причудливо изгибающуюся реку Нерль.

— Вот где, наверное, рыбалка! — вздохнул Игорь, глядя на песчаные плесы.

Вопреки опасениям Андрея, когда они подъехали к Калязину, небо стало ярко-голубым. В сам город они не въехали — указатель «на Углич» показывал, что им пора сворачивать вправо. Выехали на длинный мост, переброшенный по краю Угличского водохранилища.

— Ой, ребята, взгляните, какая красота! — закричала Лариса. . \

Все высыпали из машины. Действительно, зрелище было изумительное! На фоне просторной водной глади высилась белоснежная колокольня.

— Наверное, вокруг дома были, — предположил Андрей, — когда плотину сделали, их затопило, а колокольня осталась.

Игорь извлек фотоаппарат и сфотографировал. Потом стали пить из термоса кофе. Настроение у всех было праздничное. Улыбались, перекидывались шутками.

— А что, машина — это вещь! — сказал Игорь. — На теплоходе сколько бы тащились!

— Который час? — спросил Андрей, не скрывая самодовольства.

— Половина десятого, — ответил Игорь.

— Вон указатель: «До Углича 63 км». Шестьдесят километров для нашей «ласточки» — это меньше часа. Так что будем даже раньше одиннадцати. Ну, по машинам! — скомандовал Андрей. — До Углича не будем разнеживаться.

«Запорожец» бойко проскочил мост, свернул вправо, проследовал вдоль какой-то узкоколейки. Свернули влево, проехали метров сто... и асфальт исчез вновь. Причем теперь под колесами была не грейдерная дорога, которая шла перед Калязином, а брусчатка. Машину начало трясти, как вибратор, а стрелка на спидометре вновь вернулась к двадцати.

— Какой лес красивый! — заметила Лариса. — Чистый, как парк! А вон березки...

Тут машину резко подбросило, и Лариса коротким междометием «ой» оборвала фразу. Игорь стал вслух производить несложные арифметические действия:

— Шестьдесят делим на двадцать. Получается три часа. Значит, приедем не в одиннадцать, как мечтали, а только в половине первого!

Все уныло молчали. Местами дорога улучшалась, и тут же начинало улучшаться настроение экипажа. Спидометр подскакивал порой к цифре 40. Потом тряска снова усиливалась.

— Сорок километров проехали. «Семендяево»! — вслух прочитала указатель Лариса. — Значит, осталось двадцать три...

Подъезд к селу был основательно разбит тракторами. Видно, здесь была расположена центральная усадьба совхоза и размешался весь автопарк.

Андрей нахмурился и что-то пробормотал.

— Что ты сказал? — переспросил Игорь,

— Короче — это не значит быстрее! — зло ответил Андрей.

Даже не оглядываясь, Игорь почувствовал, как вспыхнула Лариса, — камешек был явно в ее огород. Но ответить она не решилась. Андрей остановил машину и вышел. За ним Игорь.

— Вот это да!

Оказывается, всю дорогу перекрыла лужа размером чуть ли не с водохранилище. Андрей оглянулся по сторонам, нашел суковатую палку длиной метра в полтора и, осторожно подойдя к краю лужи, начал ее промеривать. Местами палка уходила в воду почти целиком.

— По-моему, «ласточка», при всем моем к ней уважении, пока еще не подводная лодка! — съязвил Игорь.

Андрей бросил на него ревнивый взгляд и решительно пошел обратно к машине.

— Проскочим!

— Я не сяду! В моряки не записывался! — бросил Игорь.

Начали волноваться остальные пассажиры.

— Может, нам тоже выйти? — робко спросил Максим Иванович.

— Сидите, — свирепо ответил Андрей. — Тяжелая, она лучше пройдет.

Он резко взял с места и буквально ворвался в лужу. Сзади летели водяные струи, как от глиссера. Машина проскочила, юля задом, почти до конца лужи, Игорь уже приготовился поднять в приветствии руки, но вдруг она неожиданно начала сползать вправо и встала боком к дороге. Мотор заглох, Андрей и остальные выскочили из машины в какие-то доли секунды. Глядя на их лица и испачканные брюки, Игорь засмеялся.

Андрей зло повернулся к нему, и тот покорно, без промедления начал разуваться и засучивать до колеи джинсы. Борис проделал то же самое. Максим Иванович предпринял было попытку последовать их примеру, но натолкнулся на дружный отпор ребят. Втроем, поеживаясь, они вошли осторожно в воду и провалились чуть ли не по колени. Теперь уже терять было нечего! Ухватив за низ «ласточку», они вынесли ее задние колеса на сухое место. Потом то же самое проделали и с передней частью машины. Андрей с Борисом озабоченно полезли в мотор, что-то там протерли, и Андрей вновь сел в машину. После нескольких судорожных чиханий она завелась. Теперь, двигаясь, пожалуй, уж очень осторожно, они достигли границы новой лужи. Перспектива была мрачной — их ждала лужа еще больших размеров, а дальше поблескивали «блюдца» еще и еще!

Сзади послышалось тарахтение мощного мотора. В их сторону, бойко переваливаясь с боку на бок, двигался трактор. Он спокойно прошел лужу прямо посредине и остановился около «Запорожца». Из высокой кабины выскочил голубоглазый парень в телогрейке и с веселым любопытством уставился на ребят.

— Как вы сюда добрались?

— Молча, — угрюмо ответил Андрей.

— До Углича далеко, молодой человек? — вежливо осведомился Максим Иванович.

Парень аж взвился от восторга.

— До Углича! Всего ничего! Четыре километра до шоссейки. Однако вам не проехать. Даже трактора застревают. Тут можно только летом проскочить! — охотно пояснил парень.

— И что же нам делать?

— Разворачивайтесь! — сообщил тракторист. — Чудо, что вы сюда доползли. За деревней увидите съезд. По краю поля если проскочите, то попадете на дорогу. По ней до шоссейки пятнадцать кэмэ.

Разворачиваться пришлось тем же способом — машину несли чуть ли не на руках. Возвратились к тому месту, которое тракторист назвал съездом. Это была полоса грязи шириной метров в сто.

— Ну, была не была! — сказал Андрей и один остался в машине. «Ласточка» с ревом устремилась вперед, ее кидало из одной колеи в другую, но вот она уже вынеслась на сухое место.

— Гляди, проскочил! — с искренним изумлением воскликнул Борис.

— Лезьте! — скомандовал Андрей. Все вернулись в машину. На первой скорости она поползла по краю засеянного поля к деревне. У первого же дома затормозили, потому что улица тут была похожа на натуру для съемки боевого сражения: каждая колея представляла собой окоп в полный человеческий рост. Сидящий на скамеечке у дома старик их успокоил:

— Раз уже до нас добрались, дальше проедете! Как же у вас тут молодежь гуляет? — вздохнула Лариса.

— Какая молодежь?

— Гармонист и девушки? — сказала Лариса, неуверенно вспоминая известную песню.

— Все в городе!

— В Угличе? — спросила Лариса.

— Да нет, подале. Углич — вот он, поле проедете, потом лесом, и будет шоссейка. А зачем вам в его?

— Музей хотим посмотреть, — ответил Борис.

— Какой музей?

— Как какой? — удивился Борис. — Ну, где царевича Дмитрия убили.

— Так из-за этого вы в такую даль поперли?

Максим Иванович строго посмотрел на местного жителя:

— А вы что, ни разу там не были?

— А зачем? — И тот затянулся сигаретой.

Лариса спросила:

— Значит, отечественная история вас не волнует?

— Чего?

Андрей махнул рукой. И они отправились дальше.

— Не понимаю, — сказал Максим Иванович, — такого равнодушия просто не понимаю. Помню, был в Болгарии. Так в Тырнове каждый мальчишка рассказывал мне о старой столице...

— Не расстраивайтесь, — весело сказал Борис. — Что, этот старик отвечает за весь народ? Нетипичное явление!

— Ты думаешь? — с надеждой спросил Максим Иванович.

 

ЭКСКУРСИЯ

К Угличу подъехали около двух часов. Андрей остановился у колонки, чтобы помыть машину, превратившуюся за время пути из светло-желтой в темно-коричневую с черными потеками. Борис стал ему помогать, поливал из резинового ведра. Остальные сами более или менее почистились, чтобы выглядеть «в центре удельного княжества» цивилизованными. Через полчаса двинулись дальше.

На круглой центральной площади, к которой примыкал местный кремль, стояли экскурсионные автобусы. Андрей поставил машину рядом с ними, все вышли, озираясь вокруг и потирая отсиженные бока. Площадь была пустынной. Жизнь кипела лишь у торговых рядов, расположенных с противоположной стороны площади.

Не торопясь москвичи направились к музею. Кремль опоясывал ров, через который был переброшен каменный мост. Справа от него виднелся залив, сплошь забитый моторными лодками и катерами. За заливчиком виднелась пристань, где стояло несколько больших теплоходов.

Они прибавили шаг и у входа в кремль догнали группу экскурсантов. Вместе с ними миновали мостик, ворота. Остановились у здания, весело, затейливо изукрашенного.

— Отсюда я начну свой рассказ, — сказала экскурсовод. — Во второй половине пятнадцатого столетия Угличем владел князь Андрей Васильевич, известный в истории под именем Большой. Он ни в чем не хотел уступать своему старшему брату, великому князю московскому Ивану Третьему, поэтому задумал построить у себя в Угличе теремной дворец, который бы не уступал княжескому дворцу в Московском Кремле.

Отношения между братьями постоянно были напряженными. Несмотря на обещание служить старшему брату, Андрей Большой не раз пытался затеять смуту, подбивал на восстание то новгородцев, то псковичей, то вступал в тайные отношения с панами литовскими. Все это ускорило трагическую развязку. В мае тысяча четыреста девяносто первого года Иван Третий, узнав, что на союзника его, крымского хана Менгли-Гирея, идут татары с востока, выслал свои полки к нему на помощь; велел и брату послать своих воевод, на что имел полное право по договорным грамотам, однако Андрей не послушался.

В сентябре Андрей Большой приехал в Москву и был встречен вечером старшим братом очень почетно и ласково. На другой день к нему прибыл посол с приглашением на обед к великому князю.

Иван принял его в комнате, а сам вышел, приказав Андрею подождать, а его боярам идти в столовую гридню. Как только бояре вошли туда, они немедленно были схвачены и разведены по разным местам. В комнату-западню к Андрею вошел князь Семен Ряполовский в сопровождении бояр и, обливаясь слезами, если верить летописцу, промолвил: «Государь князь Андрей Васильевич! Пойман ты богом да государем великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, братом твоим старшим».

Андрей встал и якобы ответил так: «Волен бог да государь, брат мой старший, князь великий Иван Васильевич; а суд мне с ним перед богом, что берет меня невинно».

Его свели на казенный двор и поставили стражу из многих князей и бояр. Видно, что Иван опасался восстания. Он послал в Углич схватить сыновей Андрея — Ивана и Дмитрия, которых посадили в железах в Переяславле. Умер Андрей в заточении спустя три года, в некоторых летописях указывалось, что он был удавлен. Многие годы просидели в оковах и его сыновья. Дмитрий был выпущен на свободу лишь пятьдесят лет спустя. Вот как расправился Иван с угличскими князьями! — закончила свой рассказ экскурсовод. — И много лет здесь правили потом наместники князя московского.

Экскурсовод провела гостей по палатам, сначала внизу, где экспонировались образцы древнего оружия, изделия ремесленников, предметы быта. Затем по деревянной широкой лестнице они поднялись в верхние палаты.

— По преданию, на этой лестнице и был зарезан царевич Дмитрий! — торжественно произнесла экскурсовод.

— Так лестница же новая! — сказал Борис, недоверчиво поглаживая перила.

— Ну конечно, лестница была восстановлена значительно позднее, — смутилась экскурсовод, — но вид у нее был точно такой же...

Они вошли в просторный зал, уставленный по стенам стеклянными витринами с серебряной и позолоченной, украшенной красивым орнаментом посудой и образцами великолепных тканей — парчи, атласа и прочими.

— Хочу обратить ваше внимание на эту палату. Сейчас здесь находится выставка русского прикладного искусства шестнадцатого века. Когда-то это была палата царевича Дмитрия. Спустя почти сто лет после гибели Андрея Большого, а именно в тысяча пятьсот восемьдесят четвертом году, сюда прибыл новый удельный князь Дмитрий Иванович, сын Ивана Грозного, со своей матерью и ее братьями Нагими. С ними приехали более двухсот дворян и многочисленная дворня. Жизнь двора недолго была привольной. Борис Годунов прислал своего соглядатая — дьяка Данилу Битяговского — в качестве наместника. Он стал ограничивать доходы царицы и ее сына, ввел новые налоги, все это вызывало его постоянные ссоры с Нагими. Последний скандал разразился утром пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года в приказной избе, куда явился дядя царевича, Михаил Нагой, с требованием денег для двора. А в двенадцать часов уже царевича Дмитрия не стало. Впрочем, подробно я расскажу об этом в церкви Дмитрия «на крови», — прервала свой рассказ экскурсовод. — Пройдемте туда, товарищи.

Туристы спустились по деревянному крыльцу и подошли к храму. Относительно небольшой, он радовал соразмерностью всех частей. Они обошли его вокруг.

— Этот белый столбик перед храмом, — сказала экскурсовод, поправляя очки, — обозначает, что здесь, по преданию, был убит царевич Дмитрий. На этом месте была воздвигнута часовенка, затем небольшая деревянная церковь, куда дважды приезжал на богомолье царь Алексей Михайлович. По его повелению в тысяча шестьсот девяносто втором году и был построен храм.

Экскурсанты поднялись по крутой лестнице в церковь, миновали трапезную и вошли в так называемый «летний храм», где располагались царские ворота. Противоположную стену занимала огромная фреска, рассказывающая об угличском деле. Вот зловещие убийцы с ножами встречают на крыльце царевича Дмитрия. Далее посадские люди каменьями побивают убийцу. А вот уже мчатся гонцы в Москву с горестным известием...

— Как же так? — удивился Борис. — Вы нам только что показывали столбик, где убит царевич, а, если верить фреске, его убили прямо на крыльце. Не стыкуется!

— Церковь расписывалась примерно двести лет спустя, — будто оправдываясь, сказала экскурсовод. — Детали происходившего обрастали новыми, более эффектными подробностями. Вы знаете, что историки до сих пор спорят о том, что же произошло на самом деле. — Экскурсовод вполоборота встала к фреске: — «...Сначала хотели отравить Дмитрия: давали ему яд в пище и питье, но понапрасну. Тогда Борис призвал родственников своих, Годуновых, людей близких, окольничего Клешнина и других, и объявил им, что отравой действовать нельзя, надо употребить другие средства. Один из Годуновых, Григорий Васильевич, не хотел дать согласия на злое дело, и его больше не призывали на совет и чуждались.

Другие советники Борисовы выбрали двух людей, по их мнению, способных на дело, — Владимира Загряжского и Никифора Чепчугова, но эти отреклись, Борис был в большом горе, что дело не удается; его утешил Клешнин.

„Не печалься, — говорил он ему, — у меня много родных и друзей, желание твое будет исполнено”.

И точно, Клешнин отыскал человека, который взялся исполнить дело, то был дьяк Михайла Битяговский. С Битяговским отправили в Углич сына его Данилу, племянника Никиту Качалова, сына мамки Дмитриевой, Осипа Волохова: этим людям поручено было заведовать всем в городе.

Царица Мария заметила враждебные замыслы Битяговского с товарищами и стала беречь царевича, никуда от себя из хором не отпускала.

Но 15 мая в полдень она почему-то осталась в хоромах, и мамка Волохова, бывшая в заговоре, повела ребенка на двор, куда сошла за ними кормилица, напрасно уговаривавшая мамку не водить ребенка.

На крыльце уже дожидались убийцы. Осип Волохов, взявши Дмитрия за руку, сказал: „Это у тебя, государь, новое ожерельице?”

Ребенок поднял голову и отвечал: „Нет, старое”.

В эту минуту сверкнул нож, но убийца кольнул только в шею и убежал; Дмитрий упал, кормилица пала на него, чтоб защитить, и начала кричать; тогда Данила Битяговский с Качаловым, избивши ее до полусмерти, отняли у нее ребенка и зарезали.

Тут выбежала мать и начала кричать. На дворе не было никого, все родственники ее разошлись по домам; но соборный пономарь, видевший с колокольни убийство, заперся и начал бить в колокол; народ сбежался во двор и, узнавши о преступлении, умертвил старого Битяговского и троих убийц; всего погибло 12 человек.

Тело Дмитрия положили в гроб и вынесли в соборную церковь Преображения, а к царю послали гонца с вестью об убийстве брата. Гонца привели к Борису; тот велел взять у него грамоту, а сам написал другую, что Дмитрий сам зарезался по небрежению Нагих, и велел эту грамоту подать царю; Федор долго плакал.

Для сыска про дело и для погребения Дмитрия были посланы в Углич князь Василий Иванович Шуйский, окольничий Андрей Клешнин, дьяк Елизар Вылузгин и крутицкий митрополит Геласий. Посланные осмотрели тело, погребли его и стала расспрашивать угличан, как по небрежению Нагих закололся царевич.

Угличане отвечали, что царевич был убит Битяговскими с товарищами по приказанию Бориса Годунова и его советников. Но, приехавши в Москву, Шуйский с товарищами сказали царю, что Дмитрий закололся сам. Нагих привезли в Москву и пытали крепко; у пытки был сам Г оду нов с боярами и Клешниным; но с пыток Нагие говорили, что царевич убит.

Царицу Марию постригли в монахини и заточили в Выксинский Никольский монастырь на Белоозеро; Нагих всех разослали по городам, по тюрьмам; угличан — одних казнили смертию, иным резали языки, рассылали по тюрьмам, много людей свели в Сибирь и населили ими город Пелым, и с того времени Углич запустел.

У мятежного же колокола вырвали медный дерзкий язык, коим тот колокол призывал народ к мятежу. А затем поставили колокол на телегу, надели на него позорный рогожный балахон и повезли под крепкой стражей в Сибирь, в ссылку».

Вот он, этот колокол, — показала экскурсовод. — Он вернулся сюда из ссылки спустя триста лет.

Колокол был закреплен на деревянной раме. Экскурсовод потянула за веревку, привязанную к его языку, и храм наполнился удивительно густым, мелодичным, тревожным звуком.

— Я думаю, что загадка кроется именно в колоколе, — негромко сказал, наклонясь к ребятам, Максим Иванович.

— Почему вы так думаете? — встрепенулись те.

— Тс-с. — Он приложил руку к губам. — Не перебивайте нашего гида.

Экскурсовод перешла к следующему экспонату. Это были крытые деревянные носилки, чем-то напоминающие кибитку в миниатюре.

— На этих носилках, — объяснила она, — гроб с останками царевича Дмитрия был перенесен на руках в Москву. Это произошло в тысяча шестьсот шестом году, когда на царство венчался Василий Шуйский и царевич Дмитрий был объявлен святым...

...Москвичи попрощались с экскурсоводом и пошли к выходу.

На улице ребята наперебой начали высказывать свои соображения.

— Легенда не выдерживает никакой критики! — запальчиво заявил Борис.

— Почему ты так думаешь? — с любопытством спросил Максим Иванович.

— Ну посудите сами! Оттащить кричащую няньку от ребенка, избить ее, как было сказано, до полусмерти, потом снова пустить в ход ножи — это ведь за несколько секунд не сделаешь. Ты, криминалист, скажи!

Андрей хмыкнул и неопределенно покачал головой:

— Не надо спешить с выводами! Мы мало знаем.

— Тут действительно, видать, правда густо смешана с вымыслом! — вступил в разговор Игорь. — Наиболее достоверны, на мой взгляд, протоколы допросов, которые проводили в Угличе. Нам в институте на лекции говорили, что это так называемое «судное дело» является наиболее ранним источником о происшедшем событии. А летописи уже писались позднее. Правильно, Максим Иванович?

— Совершенно верно, — подтвердил учитель. — Но в какой степени достоверно само «судное дело»?

— А я все-таки верю поэту! — с пафосом сказала Лариса. — «И мальчики кровавые в глазах!»

— А ты знаешь, — поддразнил ее Борис, — что однажды поэтическая интуиция Пушкина уже подвела!

— Не может быть! — возмущенно ответила Лариса.

— А вот так и подвела! Вспомни Моцарта и Сальери!

— Ну и что! — загорелась она. — Ведь установлено, что в теле Моцарта был мышьяк!

— И тем не менее Сальери не травил Моцарта и вообще был высокопорядочным человеком. Сейчас в Австрии его имя восстановлено и его произведения вновь исполняются на театральных подмостках» — спокойно ответил Борис.

— Да? — растерянно переспросила Лариса и тут же схватила Бориса за руку: — Ой, смотрите — киоск с сувенирами. Идемте что-нибудь купим на память.

 

ПОГОНЯ

Пока они рассматривали сувениры и открытки, мимо них по мосту из музея быстро прошагал молодой человек, державший в правой руке черный круглый пенал, в котором обычно студенты носят чертежи. Никто не обратил на него внимания, пока неожиданно не выкатилась толпа возбужденная, кричащая:

— Держите! Он украл картину! Грабитель!

Молодой человек побежал, но куда? Прямо? Там люди. Вправо? Там машины. Вдруг из-за угла со страшным тарахтением выехал грузовик. Молодой человек сориентировался, в несколько прыжков догнал автомобиль, перекинул пенал, а потом, ухватившись за борт, вскочил в кузов. Машина удалялась очень быстро.

Медлить было нельзя, Андрей бегом бросился к своей машине. За ним Игорь. Андрей нажал на газ что было силы. Маленькие деревянные домики остались позади, однако грузовика не было видно.

— Может, свернул? — предположил Игорь, оглядываясь по сторонам.

— Да вроде некуда! — бросил в ответ Андрей, продолжая жать на газ.

Но вот за поворотом мелькнул грузовик. Они начали быстро его настигать. Андрей обошел его, показав рукой, что просит остановиться. Грузовик замедлил ход. Андрей с Игорем, ничего еще не объясняя водителю, заглянули в кузов, но там уже никого не была

Справа рос кустарник.

— Он там!

Ребята бросились бегом.

— Стой! — крикнул Андрей, заметив спину убегающего парня.

Тот отбросил резко в сторону пенал и припустил еще быстрее. Андрей тоже прибавил в скорости и почти догнал его. Услышав дыхание за спиной, тот резко обернулся и, выхватив из кармана нож, выкинул вперед руку с ножом. Андрей резко ударил правой ему под локоть и левой — в челюсть. Нож отлетел далеко в сторону, а парень повалился как подкошенный.

— Вяжи ему руки! — крикнул Андрей подбежавшему Игорю. — Чем-чем! Ремень сними с него и закрути сзади, пока не очухался.

Андрей подобрал нож, оказавшийся обычным кухонным, потом они вместе приподняли парня и заставили его идти вперед. Андрей похлопал на всякий случай по карманам его куртки и обнаружил нечто любопытное — миниатюрный передатчик явно не нашего производства. Подходя к шоссе, подобрали черный пенал. Около машины стоял растерянный водитель грузовика.

— Что же это, братцы? Неужели шпиона поймали?

— Шпион не шпион, а грабитель точно! — сказал Андрей, впихивая парня на заднее сиденье. — Игорь, садись рядом, будешь придерживать, чтобы не буянил.

— А как же я? — взволновался водитель грузовика. — Меня же на ферме ждут.

— Поезжайте, — великодушно разрешил Андрей. — Номер ваш мы зафиксировали, когда понадобитесь как свидетель, вызовем.

Тронулись, уже не торопясь, в обратный путь. Парень начал извергать всякие словеса.

— Замолчи, — сказал Андрей спокойно. — Иначе кляп воткнем.

Парень умолк, навстречу им проскочил элегантный «мерседес».

— Ишь куда иностранцы заскакивают! — заметил Игорь.

— Да нет, номер частный, московский, — возразил Андрей.

Неожиданно «мерседес» развернулся и легко догнал «ласточку». Какое-то время машины шли параллельно. Пассажиров «Запорожца» пристально рассматривали из «мерседеса». Потом машина обошла их и стала тормозить перед самым носом. Андрей посмотрел в зеркало на сидящего сзади парня и уловил злорадную ухмылку. «Все ясно — сообщники!» — мелькнуло в голове. Он сделал попытку прорваться, но каждый раз почти наталкивался на зад «мерседеса». Наконец, загнанный в тупик, он затормозил, но зажигание не выключил. Из «мерседеса» выскочили трое парней, один из них держал в руках тяжелый гаечный ключ.

Андрей выждал, пока парни подошли вплотную, и когда один взялся за ручку, то газанул что было силы. Все разлетелись в разные стороны, а «Запорожец» устремился вперед. Но... вскоре они вновь настигли наших путешественников. Водитель изменил тактику: догнав «Запорожец», он стал не обгонять, а бить в бок так, чтобы они упали в кювет. Удар! Андрей еле оправился, вывернулся. Еще удар! Чудом ему удалось сохранить равновесие. Сейчас последует еще один удар, и они полетят кувырком...

Но тут пронзительно завизжали тормоза идущей рядом машины, и Андрей увидел: из-за поворота шел милицейский «Жигуленок» с синей мигалкой наверху. «Мерседес» с визгом подался назад, развернулся и стал уходить. Андрей затормозил машину и вылез. Остановилась и милицейская машина.

— Курсант школы милиции Красовский! — представился Андрей коренастому капитану. — Разрешите доложить — преступник задержан!

Капитан внимательно поглядел на сразу заскучавшего пассажира, спросил:

— А что это за «мерседес» здесь крутился?

— Сообщники! Пытались нас опрокинуть в кювет.

Номер запомнили?

— Конечно!

— Ну, далеко не уйдут.

Он передал по рации на посты ГАИ данные «мерседеса», затем задержанного пересадили в милицейскую машину, и они повернули в Углич. Около часа заняло оформление протокола. Когда Андрей с Игорем вышли из отделения, на стрелках часов уже было восемь вечера.

Около машины стояли Максим Иванович, Лариса и Борис.

— Как вы тут без нас, не скучали? — шутливо спросил Андрей.

— Что же вы нас не подождали? — обиженно сказал Борис.

— Когда было! Разве в такой ситуации можно медлить? — ответил Андрей. Из отделения милиции выскочил молодой милиционер.

— Сержант Свитко! — отрапортовал он. — Вы будете ночевать в Угличе?

— Конечно! — ответил Максим Иванович за старшего. — Куда же ехать на ночь глядя?

— Тогда есть предложение — препроводить вас в гостиницу.

— Спасибо, обойдемся! — хлопнул сержанта по плечу Андрей. — У нас есть палатка!

Усевшись в свою родную «ласточку», они выехали за город и остановились на высоком берегу Волги. Ребята быстро взялись за дело: Андрей с Борисом ставили палатку, Игорь пытался разжечь костер. Ветки, однако, были сырыми, и вместо пламени стелился белый едкий дым. Лариса и Максим Иванович резали бутерброды.

— Плесни бензинчику, сразу разгорится! — посоветовал Андрей, видя, как Игорь никак не может разжечь сырые ветки.

Игорь взял стеклянную банку из-под рисовой каши с маслом, которую уже переложили в котелок, и с помощью резинового шланга нацедил бензин из бака. Потом присел за бугорок и оттуда выплеснул целиком всю банку на костер. Эффект превзошел все ожидания: последовал взрыв, и пламя выплеснулось на полнеба!

Борис с Андреем от неожиданности шлепнулись на землю вместе с палаткой.

— Сдурел? — заорал Андрей, тут же вскакивая.

— Так ты же сам посоветовал!

— Осторожненько надо было и чуть-чуть. Так недолго и машину сжечь!

Это что за фейерверк? — спросил Максим Иванович, поднявшийся от реки с ведром воды.

— Инициатива Андрея, помноженная на смекалку Игоря. — насмешливо прокомментировала Лариса.

— Шутки шутками, а костер-то горит, — радостно удивился Игорь.

— С вашими фокусами мы до утра палатку не поставим, — проворчал Борис.

Ужин у костра под светлым даже ночью небом проходил весело, с шутками, обсуждением происшедшего.

Лариса смотрела на Андрея и думала: «Вот так, наверное, когда-то сидел перед костром юный славянский витязь, готовящийся к своей первой битве». За два прошедших месяца они почти не виделись, зато каждый вечер к ней приходил Игорь. Ей приятна была его влюбленность. Вот и сейчас он сел так, чтобы наблюдать за Ларисой. Краем глаза она видела, что он хмурится, ловя ее пристальный взгляд в сторону Андрея.

Она продолжала смотреть на Андрея, называя про себя «чурбан бесчувственный!». «Чурбан» неожиданно почувствовал ее взгляд и беспокойно обернулся.

— Что смотришь, испачкался? Где?

Он провел перемазанной в саже рукой по лицу и действительно оставил черные полосы. Лариса рассмеялась.

— Где? Тут?

Он еще раз провел по лицу и испачкался еще больше. Лариса достала из брюк платок:

— Давай вытру. Повернись к огню, а то плохо видно.

Игорь тем временем перевел разговор на другое:

— Максим Иванович! А почему вы говорили в храме, что загадка таится именно в колоколе?

Максим Иванович сидел несколько поодаль, на бревнышке, задумчиво опершись подбородком на руку. Отблески пламени делали его лицо старым-старым. «Ему бы бороду — типичный Нестор-летописец получится. „Еще одно, последнее сказанье"», — подумала Лариса.

— Не кажется ли вам, что то, что произошло па заднем дворе Угличского кремля пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года, крутится именно вокруг колокола и колокольни? Кто ударил в колокол? По чьему приказу? Что он видел или не видел?

— Так в легенде сказано, что пономарь...

— В том-то и дело, что нет! На допросе он показал, что сам прибежал на звон колокола.

— Кто же звонил?

— Якобы сторож. Но сторожа никто не допрашивал. Видимо, Шуйский сознательно не стал его допрашивать...

— Максим Иванович! — взмолился Борис, казалось до этого дремавший. — Давайте расскажите по порядку. Я же почти ничего про это не знаю. Историки уж сколько лет ищут истину...

 

ШУЙСКИЙ ПРОТИВ ШУЙСКОГО

— Существуют три версии того, что произошло в Угличе в тот день около четырехсот лет назад, — начал Максим Иванович, оглядев свою немногочисленную аудиторию и убедившись, что все внимательно слушают. — И все три версии связаны с именем Шуйского, «лукавого царедворца», как назвал его Пушкин. Помните его разговор с Воротынским в трагедии «Борис Годунов»? Получается очень любопытный психологический портрет этого князя, состоявшего в прямом родстве с правящей династией — «Рюриковым домом», в связи с чем иностранные свидетели называли его «принцем крови». Вспомните, Воротынский спрашивает у Шуйского: «Ужасное злодейство! Полно, точно ль царевича сгубил Борис?» На что «лукавый царедворец» отвечает, — Максим Иванович привстал, поднял воротник плащ-палатки, как высокий воротник боярской шубы, и продекламировал голосом трагика из дореволюционного театра:

…А кто же?

Кто подкупал напрасно Чепчугова?

Кто подослал обоих Битяговских

С Качаловым? Я в Углич послан был

Исследовать на месте это дело:

Наехал я на свежие следы;

Весь город был свидетель злодеянья;

Все граждане согласно показали;

И, возвратись, я мог единым слоном

Изобличить сокрытого злодея.

И дальше Пушкин великолепно рисует его характер, — продолжил Максим Иванович. — На вопрос Воротынского: «Зачем же ты его не уничтожил?» — Шуйский отвечает:

…А что мне было делать?

Все объявить Феодору?

Но царь на все глядел очами Годунова.

Всему внимал ушами Годунова;

Пускай его б уверил я во всем;

Борис тотчас его бы разуверил,

А там меня ж сослали б в заточенье,

Да в добрый час, как дядю моего,

В глухой тюрьме тихонько б задавили.

Не хвастаюсь, а в случае, конечно,

Никая казнь меня не устрашит.

Я сам не трус, но также не глупец

И в петлю лезть не соглашуся даром.

— Не трус, но и не глупец! — задумчиво повторил Игорь. — А действительно, здорово!

— Шуйский был очень значительной фигурой на политическом небосклоне России почти полвека, — продолжил Максим Иванович, — и не только в силу знатности, позволявшей ему претендовать на престол, но, главным образом, благодаря недюжинному уму, хитрости и беспринципности. Его опасался еще царь Иван. Вспомните тысяча пятьсот восемьдесят первый год. Грозный в припадке ярости избивает сына-наследника Ивана посохом, казалось бы, по ничтожному поводу. Войдя в одну из жарко натопленных палат, царь застает беременную жену царевича в одной рубахе. По понятиям того времени это было верхом неприличия, необходимо как минимум носить три платья. Будучи ярым ревнителем нравственности, хотя отнюдь не подавал в этом пример сам, царь набросился на нее с бранью, а возможно, что и слегка «поучил» еще посохом.

На крики выбежал царевич Иван и попытался защитить супругу. Грозный впал в ярость, поскольку стычки происходили не раз и внутреннее сопротивление сына, умело подогреваемое боярами, постоянно росло. Царь нанес несколько ударов по голове царевичу. Эти удары, а также крайняя вспыльчивость царевича привели его к нервному потрясению, затем горячке, и через две недели наследника не стало.

Горе и раскаяние отца не поддаются описанию, именно в это время Грозный велел поминать по всем монастырям им уничтоженных людей. Благодаря этому поминальнику мы теперь точно знаем цифру казненных по его указу — четыре тысячи человек. Но убивался царь не очень долго — надо было решать вопрос с престолонаследником. У него остался только одни сын — Федор, слабоумный и глубоко религиозный, преданно любящий свою жену Ирину, сестру Бориса Годунова.

Иван, естественно, боялся, что при воцарении слабоумного и слабовольного Федора боярская партия вновь поднимет голову. Как заранее лишить ее лидера? Царь Иван пускается на хитрость: собрав бояр, он говорит им о том, что сын его Федор ввиду слабости здоровья не способен руководить государством, поэтому он, царь, просит бояр назвать имя достойного преемника. Боярам, хорошо знавшим коварный характер Ивана, было нетрудно угадать, что царь хитрит. Поэтому они начали дружно заверять государя в своей неизменной преданности царскому дому и восхвалять наследника.

Царь не уступал, бояре — тоже. Тогда, рассердившись, Иван сам назвал имя наиболее вероятного претендента на престол — двадцатилетнего Василия Шуйского, выделявшегося не только своей родовитостью, но и недюжинным умом и энергией. А назвав, тут же подверг «принца крови» опале, сослав его в одну из отдаленных деревень.

Через год царь умирает, и Василий Шуйский вновь оказывается в ближайшем окружении трона. Его дядя, герой псковской обороны, спасшей Россию от вражеского нашествия и полного разгрома в конце Ливонской войны, Иван Петрович Шуйский, вместе с удельным князем Иваном Мстиславским и боярами Никитой Романовым-Юрьевым и Богданом Бельским вошел в состав регентского совета, назначенного Иваном Грозным при будущем царе Федоре Ивановиче. В течение последующих четырех лет Шуйские по существу диктовали свою волю слабоумному царю. Однако оставшемуся как бы в тени Борису Годунову удается постепенно уничтожить боярскую коалицию. Сначала, воспользовавшись болезнью Никиты Романова, Годунов становится его преемником в совете, затем, распустив слух, что Мстиславский будто бы хотел заманить его в дом и убить во время пира, Борис добивается его отставки и добровольного пострижения в Кириллов монастырь. Наступает черед Шуйских, причем в тот момент, когда их влияние, казалось бы, велико, как никогда: кроме Ивана Петровича Шуйского, члена регентского совета, в Боярской думе заседают Андрей, Василий и Дмитрий Иванович Шуйские, а также боярин Василий Федорович Скопин-Шуйский. Шуйские попытались поднять восстание в Москве, но Годунову удалось нанести ответный удар, обвинив Шуйских в сговоре с Нагими с целью передачи власти царевичу Дмитрию. В ноябре тысяча пятьсот восемьдесят девятого года князь Иван Петрович Шуйский под усиленным конвоем был отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь, насильственно пострижен в монахи, а затем отравлен угарным газом. Младшие Шуйские, разосланные вначале по своим деревням, также подверглись гонениям. Их взяли под стражу и отправили в тюрьму. Андрея заточили в Буйгороде, Василия — в Галиче, двух братьев оставили в селе Шуе. Еще в июне того же года стало известно, что князь Андрей умерщвлен в тюрьме. А Василий? Василий вскоре неожиданно снова оказывается при дворе.

— Невольно напрашивается вопрос, — Максим Иванович внимательно обвел взглядом притихших ребят, — какой ценой князь Василий Шуйский вернул себе доверие правителя Бориса Годунова?

— Прощения попросил? — вырвалось у Ларисы.

Все засмеялись, а Игорь, которому, видно, хотелось поддержать Ларису, покачал головой:

— Вряд ли это помогло бы. Помнишь пословицу — «Москва слезам не верит»? Подозрительного Бориса слезами пронять было невозможно. Слишком много он их повидал...

— Значит, — вырвалось у Андрея, — значит, предательство?

— Несомненно, — согласился Максим Иванович, — только ценой предательства Шуйский мог вернуться ко двору. Кто знает, не ускорил ли он кончину своего брата Андрея?

— Во всяком случае, Шуйский был у Годунова, — сказал Андрей, — как теперь говорят следователи, «на крючке». Именно поэтому выбор Годунова пал на Шуйского, когда потребовалось направить правительственную комиссию в Углич.

— Видимо, так, — согласился Максим Иванович. — Подбор остальных членов комиссии тоже не был случаен. Дьяк Андрей Клешнин был, по преданию, одним из организаторов убийства. Относительно же митрополита Геласия... Даже если сей духовный пастырь и не был горячим сторонником правителя, боялся он его смертельно, поскольку в памяти всех была свежа расправа Бориса с митрополитом Дионисием и архиепископом Варлаамом Пушкиным, заточенными по его приказу в новгородские монастыри за попытку развести царя Федора с супругой Ириной по причине ее бездетности.

Столь достойных членов комиссии меньше всего интересовала истинная причина гибели царевича, главной их задачей было снискать благоволение Годунова. Поэтому так рьяно они взялись за разработку версии, будто Дмитрий, играя в ножичек, покололся сам. Эта версия полностью снимала все подозрения с Бориса.

— А вы, Максим Иванович, вы являетесь сторонником версии, что Дмитрий убит? — спросил разочарованно Игорь.

Максим Иванович засмеялся!

— Не делайте поспешных выводов, мой юный коллега. Отнюдь! Просто я говорю о том, что меньше всего в данной ситуации я поверил бы Шуйскому. Однако вполне могло случиться так, что объективная истина вполне подходила для членов комиссии. Очень даже может быть, что Дмитрия никто не убивал, что Годунову, как думают многие историки, убийство царевича в тот момент не только не нужно было, но и могло существенно покачнуть его и без того достаточно зыбкое положение.

Так или иначе, мы знаем, что первое свидетельство Шуйского, возглавлявшего правительственную комиссию по делу в Угличе, было однозначным — царевич покололся сам, а все, что утверждают Нагие, — напраслина.

Прошло семь лет. После смерти Федора на престол избирается Борис Годунов. И по-прежнему самое высокое положение в Боярской думе занимает Василий Шуйский.

Неспокойным было царствование Бориса. Уже на следующий день после кончины Федора Ивановича по Москве поползли неясные слухи, будто бы царевич Дмитрий жив и что в Угличе был зарезан другой младенец. Борису было ясно, что слухи распространялись боярами, пытающимися помешать его избранию на престол. Им были приняты самые жестокие меры по пресечению этих слухов. Однако через три года образ чудом спасшегося царевича стал приобретать реальные очертания. Из Польши стали поступать подлинные грамоты от новоявленного Дмитрия Угличского, обвинявшего Бориса в незаконном присвоении престола. Проведенное следствие показало, что под личиной самозванца кроется не кто иной, как беглый монах Григорий, носивший до пострижения имя Юрия Богданова сына Отрепьева. Хотя доказательства были, казалось бы, бесспорны, царь Борис смутился, он вновь и вновь допытывался у Шуйского, затем даже вызвал в Москву Марфу, в миру Марию Нагую, чтоб спросить, доподлинно ли, что в Угличе похоронен царевич Дмитрий, а не какой-то другой младенец.

Чтобы развеять слухи, князь Василий Иванович Шуйский торжественно с Лобного места свидетельствовал перед московским народом, что истинный царевич умер и погребен им, Шуйским. Однако все напрасно: стоило самозванцу перейти границу, как тысячи людей, в том числе и бояре, становятся под его знамена. Доверяя Шуйскому, Борис посылает его на подмогу предводителю царского войска раненому князю Мстиславскому. Впрочем, хитрый царедворец в ратном деле не преуспел и вскоре вернулся в Москву. В апреле от апоплексического удара царь Борис скончался. Трон без особой борьбы перешел к его малолетнему сыну Федору. Князь Шуйский почувствовал, что, кажется, его момент настал, и решился на новый тактический ход.

Первого июня под Москвой появились посланцы Лжедмитрия Наум Плещеев и Гаврила Пушкин с грамотой на имя бояр Мстиславского, Василия и Дмитрия Шуйских и других, окольничих и граждан московских. В ней самозванец, вновь рассказав о своем чудесном спасении, обещал награды всем в случае его признания. Народ взволновался, стрельцы, испугавшись, не сопротивлялись, бояре доложили патриарху Иову о мятеже, тот заклинал их выйти к народу и образумить его.

И вновь на Лобном месте стоит боярин Василий Шуйский. Народ просит его объявить правду, точно ли он похоронил царевича Дмитрия в Угличе? Шуйский без колебаний отвечает, что царевич спасся от убийц, а вместо него убит и похоронен попов сын.

Шуйского поддержал бывший член регентского совета, назначенного Грозным, Богдан Бельский, только что возвратившийся из ссылки. Он всенародно поклялся, что сам спас сына Грозного,и его слова явились решающими — народ ворвался в Кремль, ворота которого оказались незапертыми, схватили царя Федора с матерью и сестрой и вывели их в прежний боярский дом Годунова.

Но самозванец, зная о том, что Бельский — брат царицы Ирины Годуновой, особо не доверяет ему. В Москву прибывает его посланец, князь Василий Голицын, по его приказу был схвачен патриарх Иов и отправлен в Старицкий монастырь, затем сам Голицын в сопровождении стрельцов врывается в дом Годуновых, умертвляет мать и сына, объявив народу, что они отравились. Царевна Ксения осталась в живых. Тело царя Бориса выкопали в Архангельском соборе, положили в простой гроб и вместе с женой и сыном погребли в бедном Варсонофьевском монастыре на Сретенке. Позднее, уже при Романовых, Годуновы были перезахоронены в Троице-Сергиевом монастыре. Таковы были последствия второго свидетельства Шуйского о событиях в Угличе. А что, было и третье его свидетельство? — спросил Борис заинтересованно.

— Конечно, — ответил Максим Иванович. — Уже через несколько дней после того, как он клятвенно заверил народ, что вместо царевича был убит другой, Шуйский начал повторять свое прежнее свидетельство. Увидев, что Лжедмитрий в Кремле находится лишь с небольшой горсткой поляков, ловкий интриган решил воспользоваться этим и через верных людей стал разглашать в народе, что новый царь — самозванец. Двадцать третьего июня по доносу Петра Басманова, который вначале отличился в битве с самозванцем, а затем перешел на его сторону и стремился сделать столь же блистательную карьеру, как и отец его при Грозном, Шуйский был схвачен и по решению нового царя отдан на суд собору, где кроме духовенства и членов Думы были и простые люди. Собор приговорил Шуйского к казни. Двадцать пятого июня князь был выведен на плаху, ему прочитали приговор, он простился с народом, объявив, что умирает за правду, за веру и народ христианский, как вдруг прискакал гонец с объявлением помилования. На царя, видимо, повлияли бояре, и особенно родственники Василия Шуйского, так как вскоре его племяннику, впоследствии знаменитому полководцу Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, предстояло выполнить важнейшую миссию для окончательного утверждения Лжедмитрия на престоле. Получивший незнаемое до того на Руси звание «великого мечника», двадцатилетний Скопин-Шуйский был послан за матерью угличского царевича Марфою и привез ее в Москву восемнадцатого июля. Царь встретил ее в селе Тайнинском, имел с ней свидание наедине в шатре, раскинутом близ большой дороги.

Говорят, Марфа очень искусно представляла нежную мать. Народ плакал, видя, как почтительный сын шел пешком подле ее кареты. Тридцатого июля Лжедмитрий венчался на царство по известному обряду. А что же князь Василий Шуйский? Прощенный, он вновь приблизился к царю и даже выпросил у него разрешения жениться на молоденькой княжне Буйносовой-Ростовской. Одновременно он не прекращал плести паутину заговора против доверчивого царя. К нему примыкают князья Голицын и Куракин. Шуйскому удалось привлечь на свою сторону восемнадцатитысячный отряд псковцев и новгородцев, стоявший под Москвой и готовящийся к походу в Крым. По Москве поползли зловещие слухи, что, мол, царь и царица еретики. Лжедмитрия не раз предупреждал Петр Басманов, что затевается мятеж, но тот только отмахивался.

В ночь с шестнадцатого на семнадцатое мая в Москву вошел отряд, привлеченный на сторону заговорщиков, и, заняв все двенадцать ворот, никого не пускал ни в Кремль, ни из Кремля. Шуйский, не дожидаясь, пока народ соберется на площади, в сопровождении одних приближенных въехал в Кремль через Спасские ворота, держа в одной руке крест, в другой — меч. Подъехав к Успенскому собору, он сошел с лошади, приложился к образу Владимирской богородицы и сказал окружающим; «Во имя божие идите на злого еретика».

Толпа бросилась ко дворцу, после короткой схватки был убит Басманов, а затем Лжедмитрий. Обнаженные трупы вытащили на Красную площадь, где они лежали в течение трех дней. Лжедмитрий на столе — в маске, с дудкою и волынкою, Басманов — на скамье у его ног.

Девятнадцатого мая на Красной площади вновь собралась толпа, которая выкрикнула царем Василия Ивановича Шуйского. Первого июня тысяча шестьсот шестого года он венчался на царство — по свидетельству современников, маленький старик, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, очень умный и очень скупой, любивший только тех, кто шептал ему доносы, и сильно веривший в чародейство.

Однако не успел он венчаться на царство, как уже поползли слухи о воскрешении Дмитрия. Известный авантюрист, князь Григорий Петрович Шаховской, во время смуты во дворце утащил государственную печать самозванца. В городах появились «подметные» письма, скрепленные этой печатью. В них говорилось, что Дмитрий жив и снова собирает войско, чтобы покарать изменников.

Как разоблачить нового самозванца? И Шуйский выдвигает третью версию случившегося в Угличе. Забыв начисто о том, что пятнадцать лет назад он торжественно объявил царю Федору о самоубийстве царевича в припадке падучей болезни, новый царь теперь во всех грамотах заявляет, что царевича зарезали по указу Годунова. Его поддержали отцы церкви, изобразив Дмитрия неповинно убиенным мучеником. С большим торжеством гроб с мощами царевича был перенесен из Углича в Москву. Шуйский даже решился сам нести через всю Москву до Архангельского собора носилки с гробом.

Чтобы окончательно отвести прежнюю версию о том, что царевич случайно покололся ножиком во время игры в тычку, Шуйский, если верить летописи, торжественно заявил народу следующее: «Сказывают, что коли он, царевич, играл, тешился орехами и ел, и в ту пору его убили и орехи кровью налились, и того для тые орехи ему в горсти положили и тые орехи целы!»

Действительно, когда мощи Дмитрия выставили в церкви для всеобщего обозрения, в гробу лежали орешки. Нашлись даже свидетели, успевшие разглядеть кровь...

— Ну уж с орешками — явный перебор! — не выдержал Андрей. — За такой срок они должны были превратиться в прах! Вот что значит не знать криминалистики!

— Откуда же им знать, — насмешливо откликнулся Игорь. — Просто Шуйский действовал тем же методом, что за пятнадцать лет до него — Нагие. Те ножи, измазанные в куриной крови, на тела убитых бросили, а Шуйский — орешки. Дескать, лишние вещественные доказательства не помешают. Ну, какие еще подробности убийства стали известны, Максим Иванович?

— Первые подробности появились в житии нового святого — царевича Дмитрия, — ответил учитель. — Сначала просто сообщалось, что на Дмитрия напали злочестивые юноши, один извлек нож и перерезал ему горло. Позже появился тот рассказ, о котором поведала нам экскурсовод в музее. Причем летописцы не жалели красок: «Как ехидна злая, вскочил на лестницу дьяк Мишка Битяговский, ухватил царевича сквозь лестницы за ноги, сын Мишки схватил за честную его главу, Качалов перерезал горло».

— Та-ак, — задумчиво протянул Борис. — Что же получается, люди добрые? Выходит, и на этот раз Шуйский врал?

— Несомненно, — согласился Максим Иванович.

— Значит, врал, выдвигая все три версии? — уточнил он.

— Несомненно, — снова с улыбкой подтвердил учитель.

— Максим Иванович! — Возбужденный Андрей вскочил даже на ноги. — Но ведь четвертого варианта не может быть!

— Как так?

Ребята с интересом уставились на юного следователя.

— Давайте рассуждать логически! — уже успокоившись, продолжил Андрей.

— Давай, — согласился Игорь.

— Может быть только два положения — либо Дмитрий погиб пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года в Угличе, либо остался жив. Так?

— Так, — подтвердил кто-то из ребят.

— Ну вот. А если Дмитрий погиб, то возможны опять-таки только два варианта — либо он зарезался сам, либо его убили. Правильно? Вот и получается три версии, причем каждая из них поочередно выдвигалась Шуйским. А вы говорите, Максим Иванович, что он все время врал!

Учитель усмехнулся:

— Ну, если говорить точнее, Шуйский каждый раз говорил то, что ему выгодно, а не то, что было на самом деле. Другое дело, что одно из показаний Шуйского должно действительно совпасть с объективной истиной. Только вот вопрос, какое именно?

— Получается, Шуйский против Шуйского, — хмыкнул Борис. — Но пословица говорит — победителей не судят. А ведь Шуйский добился-таки своего — стал царем, а, Максим Иванович?

Он повернулся к нему в поисках поддержки. Максим Иванович покачал головой:

— Он был плохим царем. Боря. Еще одно доказательство того, что критиковать легче, чем делать. Его четырехлетнее правление было поистине бесславным. Вскоре новый Лжедмитрий, вошедший в историю как «тушинский вор», осадил Москву, началась польская интервенция. Судьба, казалось, улыбнулась Шуйскому в самом конце царствования — его племянник Скопин-Шуйский с помощью новгородцев и шведов под командованием Делагарди освободил север России от интервентов и с триумфом вошел в Москву. Однако его неожиданная скоропостижная смерть унесла последние надежды престарелого царя. Вскоре он был свергнут заговорщиками и насильно пострижен в монахи.

— Ну а все-таки, Максим Иванович! — не унималась Лариса. — Что думают сегодня ученые по этому вопросу?

— Ученые, Ларочка, и сейчас, и в прошлом думали об этом очень по-разному, — ответил учитель. — Мы о вами подробно разберемся в спорах историков, длящихся почти двести лет, когда вернемся в Москву. А сейчас ныряй в машину, а мы с ребятами — в палатку. Завтра дальняя дорога. Надеюсь, на этот раз поедем через Ростов?

Но и забравшись в палатку, ребята никак не могли угомониться, гадая, что же произошло на этой земле четыреста лет назад. Лариса из машины прислушивалась к голосам вспыльчивого Андрея, рассудительного Бориса, тихого Игоря. Потом незаметно под мерный плеск воды она уснула...

 

КАК НАГУЛИВАЮТ АППЕТИТ

Утром, собрав палатку, они подъехали к отделению милиции. Здесь уже ждали:

— Красовский, Шапошников! Проходите. Инспектор уголовного розыска специально из Москвы приехал.

Герои дня, заважничав, прошли и даже не поглядели на оставшихся в машине. Борис тихо скрипнул зубами: «Ладно, все вам припомню!» Он на ребят вчера здорово обиделся. Когда тот парень с картиной пробегал по площади, Борис стоял у сувенирного киоска, разглядывал шариковую деревянную ручку с затейливой росписью, размышляя, взять или не взять на память. Представил себе, как он сидит за письменным столом и творит нечто вечное. Решил — надо брать! На парня он, по московской привычке, и внимания не обратил — мало ли кто куда бежит: может, спешит человек на троллейбус или в кино!

Обернулся Борис, лишь когда взревел мотор «ласточки», поскольку этот звук мог определить среди сотни других — как-никак, его руками двигатель был собран. Он рванулся было за ней, размахивая руками, но Андрей, лихо развернувшись, нажал на полный газ.

Из-за этого поимка преступника, встреча с бандой из «мерседеса», едва не кончившаяся трагически, прошли без его участия. А ведь ему очень было бы полезно поближе познакомиться с этими типами, выявить психологические мотивы, толкнувшие их на преступление. Какой можно было детектив написать! Или хотя бы очерк!

Вот так всегда — что-то становится на пути его к творчеству. Честно говоря, он с зимы не брался за ручку. Ремонт машины с Андреем отнимал все время. Хотя об этом он не жалел, тем более что собирался за лето права получить, в армии пригодятся. Ведь через месяц уже выпускные экзамены, потом после короткого отдыха на станцию техобслуживания до ноября. А там — ту-ту-ту! Труба зовет!

Его размышления прервал Максим Иванович:

— Вернутся они, наверное, не скоро!

Тут Бориса осенила идея:

— А что мы, собственно, сидим? Пойдемте снова в музей!

— Но ведь там нам уже все рассказали! — возразила Лариса.

— А мы не будем экскурсоводов слушать, просто походим. Давайте, а?

Максим Иванович с легким кряхтением вылез из машины — видно, спанье на полу палатки было для него не слишком удобным. Выкарабкалась, потягиваясь, Лариса.

— Ты-то чего? — улыбнулся Борис. — Вроде спала на мягком.

— Да, сам бы попробовал, — протянула она, — спать, свернувшись калачиком.

Втроем они не торопясь отправились в кремль. Светило яркое утреннее солнце, трава и листва были нежно-зеленые, вдалеке голубела Волга. Сверкала веселыми яркими красками тронная палата княжеского дворца.

Борис внимательно осмотрел еще раз крыльцо, потом не поленился сосчитать, сколько шагов от него до того белого столбика, где, по преданию, погиб Дмитрий.

— Ты чего меришь? — спросила Лариса.

— Вспоминаю вчерашний рассказ и пытаюсь представить, что же было на самом деле.

Максим Иванович поглядел на него прищурившись:

— Это, пожалуй, тебе, а не Андрею надо было идти в сыщики.

Потом он взглянул на часы и предложил:

— Давайте полюбуемся еще на одно чудо русской архитектуры.

— Какое чудо? — спросила Лариса.

— Церковь, которую в народе так и назвали — «Дивная».

Уже издали церковь восхищала строгими изящными пропорциями.

— Когда она построена? — спросил Борис. — При царевиче Дмитрии?

— Нет, позднее, в тысяча шестьсот двадцать восьмом году, — ответил Максим Иванович. — Город ведь очень пострадал во время польской интервенции. Угличане проявили стойкость и мужество в борьбе с захватчиками. Поляки долгое время вели безуспешную осаду города и. когда ворвались в него, сожгли и разрушили все, что могли.

— О, вон и Андрей! — увидела глазастая Лариса.

Действительно, по аллее, едва не сталкиваясь со встречными, торопливо шагал Андрей.

— Прохлаждаетесь! — крикнул он издалека. — Давно ехать пора, а мы не знаем, где вас искать. Игорь к магазинам кинулся, а я — сюда. Есть все-таки у меня чутье!

— А мы не хотели вам мешать, — сказал Борис невинным голосом. — Вы народ занятой, не то что мы — туристы.

— Ах, так это твоя затея! — Андрей погрозил кулаком.

— Зато мы чудесно прогулялись и теперь готовы в дорогу! — заметил Максим Иванович.

— Да, и, между прочим, осмотрели «Дивную» церковь, — поддразнил друга Борис.

Андрей продолжать спор не стал. Игорь, стоявший у машины, выглядел еще более разозленным.

— Что мы, мальчишки, за вами бегать!

— Боялись, что нас украдут бандиты? — лукаво спросила Лариса.

Игорь мгновенно растаял.

— Ну, бандиты — не бандиты, — помялся он, а потом выпалил: — Мы такое узнали!..

— Максим Иванович! Как вы думаете, надворные постройки находились в той стороне, где теперь стоит церковь, или с противоположной? — делая вид, что не заметил реплики Игоря, спросил Борис.

Максим Иванович все понял и, только улыбнувшись, ответил:

— Точно сказать нельзя. Плана, к сожалению, не сохранилось, а археологические раскопки не велись. Но я лично думаю, что все-таки с противоположной...

Игорь открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Андрей его перебил.

— Ладно, по машинам! Дорога длинная!

Какое-то время ехали молча, все делали вид, что разглядывают мелькавшие по сторонам живописные виды.

Первым не выдержал Максим Иванович. Борис давно заметил, что он, несмотря на возраст, самый любопытный из них. Наверное, поэтому и выбрал профессию историка-исследователя.

— Так, говорите, поймали остальных? — спросил Максим Иванович.

— Поймали, — словно нехотя процедил Игорь, на большее его не хватило, и он затараторил: — У Ростова задержали. И у них такая же рация, как и у нашего. Понимаете? А он отпирается. Кричит, что это Андрей ему подсунул. И вообще, что он подает на него в суд за применение физического воздействия. Раз, дескать, Андрей самбист, то это приравнивается к применению холодного оружия. Во гусь!

— Я ничего не понял, — сказал Максим Иванович. — Не тарахти!

— Ну и пожалуйста, — обиделся Игорь.

— Андрей, давай-ка ты, и по порядку, — потребовал Максим Иванович.

Андрей самодовольно усмехнулся, поудобнее устроился на сиденье и, чуть сбавив скорость, начал рассказывать:

— Значит, пришли мы в отделение...

— А без «значит» нельзя? — перебила Лариса.

Теперь вспыхнул Андрей:

— Я так не могу! Максим Иванович, скажите вы ей!

— Ладно-ладно, утихомирьтесь, — сказал Максим Иванович. — Продолжай, Андрюша, пожалуйста!

— Нас привели в комнату начальника отделения, там находился следователь из Москвы. В штатском. Правда, я тут же узнал, что он капитан по званию. Только вошли в кабинет, я вытянулся и отрапортовал по всей форме: «Курсант школы милиции Красовский».

Ну, ему ничего другого не оставалось, как тоже представиться: «Инспектор МУРа капитан Шерстнев».

— Ух, чувствуется, мужик! — не вытерпел, вставил словечко Игорь. — «Спасибо, — говорит, — хлопцы, очень вы нам помогли выйти на след. Дело в том, — говорит, — что за последние полгода было несколько дерзких похищений икон из церквей. Мы никак не могли напасть на след, преступники очень осторожны. Правда, один раз они чуть не попались — идет по шоссе наша патрульная машина, и вдруг слышим по рации: «Дьяк, рви когти. Кто-то едет. Ждем ровно минуту, не успеешь — уйдем без тебя!» Патрульные догадались повернуть к церкви, а там никого уже нет. Осмотрели церковь и видят — с колокольни нейлоновая веревка спускается. К счастью, тогда преступники не успели ничего взять. А теперь задержали вы этого типа, а у него в кармане — рация коротковолновая. И у тех, что в «мерседесе» уйти пытались, — вторая рация». Улавливаете связь?

— Эту связь еще надо доказать, — вмешался Андрей. — Привели к нам вчерашнего знакомого, мы подробно следователю рассказали, как было дело, а парень этот только нагло усмехается: «Про рацию ничего не знаю, мне ее подсунули, ни с кем в сговоре не был. А картину взял из-за любви к красоте. Хотел ее дома над кроваткой повесить!»

— Ну а вообще какой он? — спросил Борис. — Этот тип, как вы его называете. Производит впечатление закоренелого преступника?

— Ты знаешь, пожалуй, нет! — вместо Андрея ответил Игорь. — Парень как парень. Постарше нас года на два. Подстрижен и одет нормально. Никаких наколочек на руках нет. Такого на улице встретишь и не обернешься...

— Сказал, что рабочим сцены в театре работает. Дескать, пошел не из-за заработка, а потому что искусство любит. Это он, значит, под свою кражу, так сказать, психологическую базу подводит. Но глаза мутные какие-то. Я помню, как он на меня вчера с ножом пошел. Думаю, что не пугал — сумел бы, пырнул, точно! Это ведь чувствуется, когда понарошке, а когда — всерьез!

— Понять бы, как такие фрукты получаются, — сказал Борис.

— Вопрос и в самом деле очень непростой, — раздумчиво заметил Максим Иванович. — Каковы причины, в самом деле? Все живут приблизительно в равном достатке, учатся по одинаковым программам, прочие равные условия, а вот один — нормальный человек, а другой рядом вдруг оказывается преступником.

— Максим Иванович, уж не являетесь ли вы последователем теории Ломброзо о преступной наследственности? — спросил Андрей.

— Наследственность, конечно, есть, — парировал Максим Иванович. — Передаются по наследству физические и умственные качества, но толкает на преступный путь определенная, конкретная обстановка — окружение в семье или на улице, а иногда и на работе. Тебе-то как будущему следователю пора бы это знать!

— Да я пошутил, Максим Иванович, — попробовал оправдаться Андрей.

К счастью для него, асфальт кончился, началась снова шоссейка, вызвавшая у всех единодушное негодование.

— А на атласе никаких пометок нет! — возмущенно прокомментировал Игорь. — Ведь здесь же автобусы ходят.

— Да, в следующий раз в Углич я лично отправлюсь только на теплоходе, — заявила Лариса.

— Может, это небольшой кусочек? — с надеждой спросил Борис.

— Около тридцати километров, — уверенно заявил Андрей.

— Откуда ты знаешь?

— В милиции навел справки. Но эта шоссейка не чета той, что от Калязина. Прорвемся.

На «прорыв» ушло почти полтора часа. Всех слегка укачало, поэтому говорили мало. Но вот наконец выкатились на Ярославское шоссе. Все сразу повеселели.

— Может, споем что-нибудь? — прокашлявшись, сказал Максим Иванович. — А то сидим как сычи.

— «Из-за острова на стрежень»! — заорал Борис что было мочи.

Все рассмеялись. Потом Лариса приятным голоском запела:

— «Все стало вокруг голубым и зеленым...»

Ребята с учителем, как умели, подтягивали. Вдали показались главы соборов Ростова Великого. Андрей, не оборачиваясь назад, спросил:

— Максим Иванович, как?

— Нет, нет, Андрюша. Хорошенького помаленьку. Искусством, как и сладким, можно объесться. На минуточку у Борисоглебского монастыря остановимся и дальше.

«Минуточка» продлилась почти два часа. Максим Иванович без устали рассказывал ребятам о соборе Бориса и Глеба, построенном в 1524 году замечательным русским зодчим Борисовым, им же созданной церковью Благовещения. Ребята обошли могучие крепостные стены с башнями, побывали в кельях, забрались на звонницу, откуда открывался великолепный вид на гору. Потом, передохнув у озера Неро и еще раз полюбовавшись видами, двинули дальше. В Переяславле не выдержали, свернули вправо, к берегу Плещеева озера, чтобы взглянуть на ботик Петра. Еще час езды, и они подъехали к Загорску.

— Ура! Колечко замкнулось! — прокомментировал Игорь.

— И сколько же километров в этом колечке? — спросил Максим Иванович.

Андрей посмотрел на спидометр, что-то прикинул в уме и сказал:

— Пятьсот с гаком.

— Ого! Как до Ленинграда или до Киева! — заметила Лариса.

Был уже вечер, когда основательно запыленная «ласточка» остановилась у подъезда дома на старом Арбате, где жил Максим Иванович. Все высыпали из машины.

— Ну что, будем прощаться? — сказал Андрей полуутвердительно, хотя чувствовал, что расставаться никому не хочется.

— Ни в коем случае! — категорически заявил Максим Иванович и вдруг поднял лицо вверх, смешно повел носом: — Вы чувствуете?

Все тоже начали крутить носами.

— Ну-ну! — нетерпеливо подгонял ребят Максим Иванович. — Где ваше чутье, разведчики прошлого!

— Кажется, пахнет жареным, — сказал Андрей несвойственным ему нерешительным тоном.

— Браво, Мегрэ! — просиял Максим Иванович. — Попал в самую точку — няня жарит мои любимые пирожки — с зеленым луком и яйцами. Вперед, на штурм!

Второй раз повторять было не надо — все дружно бросились к подъезду. Еще бы! Все вдруг почувствовали зверский аппетит.

 

ЧТО ГОВОРЯТ ИСТОРИКИ

Няня, кажется, превзошла саму себя. Таких пирожков даже Максим Иванович не едал, а уж что говорить о ребятах! Сделав большой глоток сладкого чая, Борис сказал:

— Максим Иванович! А вы ведь обещали рассказать о дискуссии историков по поводу угличского дела.

Учитель был рад, что поездка зацепила ребят за живое, однако ответил:

— Ну, разговор об этой дискуссии долгий, а вы, я думаю, утомились...

Все ребята дружно замотали головами.

— Ну смотрите, тогда держитесь!

Максим Иванович подошел к книжным стеллажам, отбирая нужные книги — Татищев, Карамзин, Соловьев. Покровский...

— Итак, что же говорят историки? — Он сделал многозначительную паузу и обвел глазами своих учеников. — Первое описание гибели Дмитрия мы встречаем, как я уже говорил, в церковных трудах, описывающих житие нового святого. Далее я бы выделил «Сказание Авраамия Палицына». Это одно из наиболее известных и красочных исторических повествований о событиях Смутного времени, охватывающее период от смерти Ивана Грозного до воцарения новой династии Романовых. Автор сказания — келарь Троице-Сергиева монастыря с тысяча шестьсот восьмого по девятнадцатый год Авраамий Палицын. Этот человек знал о многих событиях Смутного времени не понаслышке. В миру его звали Аверкием Ивановичем Палицыным. В тысяча пятьсот восемьдесят восьмом году, еще в царствование Федора Ивановича, он подвергся опале, как приближенный к князьям Шуйским. Имение его было отобрано в казну, сам он сослан и пострижен в монахи. В тысяча шестисотом году Годунов снял опалу с Палицына, как и с многих других, но он по-прежнему оставался в удалении. И только с воцарением Шуйского Авраамий получает важное назначение: он становится келарем Троице-Сергиева монастыря, первого монастыря в государстве. По отзывам современников, Авраамий Палицын был человеком очень ловким, деловым, уклончивым, начитанным, по тогдашним понятиям достаточно красноречивым. Близость его к Шуйскому дает основание думать, что он был хорошо осведомлен об угличском деле. Вот что Палицын написал в своем «Сказании»: «Великого убо царя Федора брата Дмитрия Ивановича, не единаматерьня, отделиша всех началнейших велмож росийских советом на Углечь, да в своем пронстранствии с материю си пребывает. Сему царевичу Димитрею естеством возрастающу, и братке царьство и величество слышащу, и от ближних си смущаему за еже не вкупе пребывания з братом, и часто в детьских глумлениях глаголет и действует нелепо о ближнейших брата си, паче оке о сем Борисе. А врази суше и ласкатели, великим бедам замышленицы, в десятерицу лжи составляюще, с сими подходят велмож, пача же сего Бориса, и от многия смуты ко греху низводят, его оке, краснейшего юношу, отсылают, нехотяща, в вечный покой...»

— Это уже новая трактовка! — воскликнул Борис. — Получается, что Дмитрий пал жертвой клеветы, и мой тезка не хотел, но был вынужден дать команду прирезать царевича.

— Я думаю, такая трактовка объясняется довольно просто. — вступил в разговор Игорь. — Ведь сказание написано уже после воцарения Романовых, а Годунов, хоть и из худородных, все равно помазанник божий. Вот Авраамий его и выгораживает: дескать, обстоятельства заставили.

— Вероятно, так, — согласился Максим Иванович. — Зато выдающийся историк следующего столетия, Василий Никитич Татищев, автор «Истории Российской с древнейших времен», рисует Годунова истинным злодеем. К сожалению, четвертая часть истории, где описывались события царствования Федора Ивановича, не была закончена Татищевым и увидела свет лишь в середине девятнадцатого столетия, позднее «Истории...», написанной Карамзиным. Однако доподлинно известно, что Карамзин знакомился с незаконченной работой Татищева в оригинале и, в общем-то, повторяет его точку зрения на угличские события. Я вам просто зачитаю несколько отрывков из рукописи Татищева. Думаю что это любопытно. Вот как он начинает описания начала царствования Федора: «7092 (1584). Зимою видена была комета. Того же года марта 19 числа преставился царь Иван Васильевич, Пред смертию бо, постригшись в иноческий чин, завеща большему сыну своему Федору быть царем всея Руссии, а меньшему Дмитрию с матерью царицею Мариею Федоровною во владение город Углич и другие городы с принадлежащностьми; и приказал иметь смотрение и правление болярам князю Ивану Петровичу Шуйскому, князю Ивану Федоровичу Мстиславскому и Никите Романовичу Юрьеву, он же Романов. И того ж дня царю Федору Ивановичу целовали крест. Борис же Годунов, видя Нагих, бывших при государе в силе, взвел на них измену с своими советники и той же ночи их и других, кои были в милости царя Ивана Васильевича, переловя, разослал в разные города по тюрьмам, а имения их обрал и роздал в раздачу. Вскоре по преставлении государя отпустили царевича Дмитрия на Углич с матерью его царицею Мариею Федоровною и братьев ея Федора, Михаила и прочих, и мамку его Марью с сыном Данилою Волохову, да Никиту Качалова. Мая 1 короновался царь Федор Иванович, к которому созваны были лучшие люди со всех городов...»

— Действительно, если верить Татищеву, Борис начал интриговать с первого же дня воцарения Федора! — воскликнул Игорь.

— А вот как описывается борьба Годунова с боярами, когда он после смерти Никиты Романова становится правителем: «Бояре, видя Годунова лукавые и злые поступки, что определенным от царя Ивана боярам власть всю отнял и сам все без совета делал, князь Иван Федорович Мстиславский, с ним Шуйские, Воротынские, Головины, Колычевы, к ним же пристали гости, многое шляхство и купчество, стали государю явно доносить, что Годунова поступки во вред и к разорению государства. Годунов же, совокуплялся с другими боляры, дьяками и стрельцов деньгами к себе обретя, Мстиславского поймав, тайно сослав в Кириллов монастырь и там его постриг, а потом и других многих порознь разослал по разным городам, в темницы. В кого роем ему тогда многие, льстя, не токмо молчали, но и погибели оных, забыв вред отечества и свою должность, радовались. Другие оке зря такие насилия и неправды, хотя сердечно соболезновали, но видя оных льстящих Годунову множество и силу онаго и свое безсилие, не смели о том и говорить. И тем как оные, так и сии всех самих себя п все государство в крайнее разорение привели...»

— «Крайнее разорение»? — переспросил Игорь. — Но позвольте, я читал, что Годунов, напротив, проявил себя талантливым государственным деятелем.

— Татищев, видимо, оказался в плену собственной версии, — предположил Борис. — Раз уж Годунов злодей, так, значит, все у него плохо!

— Мы никак до Углича не дойдем, — нетерпеливо прервала разговор Лариса. — Что он про убийство пишет?

— Извольте, сударыня, — сказал Максим Иванович столь любезным голосом, что Лариса покраснела.

— Извините, Максим Иванович.

— Ничего, ничего, мы действительно несколько отвлеклись. Так разрешите, процитирую этот отрывочек: «7099 (1591). Мая 15 числа по научению Бориса Годунова убит на Угличе царевич Дмитрий Иванович от Качалова, Битяговского и Волохова. В том же совете с Годуновым был и Битяговского, науча, отправил Андрей Клешнин. Годунов, получа сию ведомость, закрывая свое воровство, с великою печалию донес государю и советывал о том разыскивать. Для которого послал князя Василия Ивановича Шуйского да с ним сообщника своему воровству, окольничего Андрея Клешнина. Оные же приехав на Угличе, Шуйской, не убояся страшного суда божия и забыв свое государю в верности крестное целование, угождая Годунову, не токмо сущее воровство закрыл, но сверх того много верных царевичевых перепытали и казнили безвинно. Возвратяся оке в Москву, донести государю, якобы царевич, быв болен, сам себя зарезал небрежением матери его и ся родственников Нагих. По которому брата ея Михаила и других Нагих, в Москву взяв, жестоко пытали и, образ все имение, разослали в ссылки. Мать же царевичеву царицу Марию, постригши, нарекли Марфою и сослали в Пусто-озеро, а город Углич за то, что убили убийцев царевичевых, велели разорить. А остовшим убийцам, мамке и убитых наследником, яко верным слугам, даны деревни. Годунов, видя, что весь народ стал про убиение царевича на него говорить, и хотя в оных словах некоторые враны, пытаны и кажнены, однако ж он, опасаясь бунта, в июне велел Москву в разных местах зажечь, и едва не вся выгорела, от которого многие люди вконец разорились. Годунов же, хотя к себе народ склонить, многим давал из казны на строение деньги».

— А вы знаете, это звучит убедительно! — воскликнул Андрей, рассеянно трогая пальцем свои щеголеватые черные усики, которые он отпустил сравнительно недавно и к которым, видно, еще не привык.

— Что именно? — осведомился Максим Иванович.

— То, что Г одунов, организуя убийство, преследовал двоякую цель: с одной стороны, убрать претендента на престол, а с другой — скомпрометировать Нагих, которые составляли сильную оппозиционную партию. Вы же сами нам рассказывали вчера, что за два года до этого Годунов расправился с Шуйскими под тем предлогом, что они вступили в союз с Нагими против него. Нагих он тогда не тронул: наверное, мешал царевич. А тут решил проблему одним махом. Нет, это серьезное предположение, гораздо серьезнее того, что мы слышали в храме. Есть, во всяком случае, мотивация преступления...

— Ишь ты — «мотивация», — поддразнила его Лариса. — Слова какие мудреные знаешь...

— Так что я за Татищева, — решительно заявил Андрей.

— Тогда скорей не за Татищева, а за Карамзина, написавшего «Историю государства Российского», в которой он использовал материал Татищева. Этот фундаментальный труд был встречен с восторгом всей читающей Россией.

— Ну и как Карамзин излагает сии события? — спросил Борис.

— Я думаю, цитировать его не имеет смысла, поскольку все мы с детства знакомы с гениальным пересказом этой версии Пушкиным в его драме «Борис Годунов». Великий поэт был в числе тех, кто безоговорочно принял факты, изложенные Карамзиным.

— А были и такие, кто оспаривал? — удивился Борис.

— Да, и очень многие. Среди тех, кто выступил оппонентами Карамзина, можно назвать Краевского, Погодина, печальной памяти известного Фаддея Булгарина. Интересно, что в числе не принявших версию об убийстве Дмитрия Годуновым был и Белинский.

— Белинский? — насторожился Борис.

— Да, да, именно Белинский! — вступил в разговор Игорь. — В цикле статей «Сочинения Александра Пушкина» есть статья десятая, которая называется «Борис Годунов».

— Странно, — наморщила лоб Лариса. — Я помню, мы проходили в школе статьи Белинского о Пушкине, но этой я и не помню.

— Ну, это неудивительно, — усмехнулся Игорь. — Данную статью просто не включают в школьную программу.

— Почему?

— Потому что в ней, при всей его любви к великому поэту, Белинский критикует Пушкина. Школьники это могут неправильно понять.

— Зачем же так прямолинейно? — упрекнул его Максим Иванович. — Дело не только в этом, а в том, что Белинский излагает в этой статье свои ошибочные, идеалистические взгляды на русскую историю. Школьникам в них трудно разобраться. Но то, что касается его рассуждений относительно убийства Дмитрия, представляет несомненный интерес. Собственно, и Пушкина Белинский критикует в основном за то, что тот, как он говорит, «рабски во всем последовал Карамзину, и из его драмы вышло что-то похожее на мелодраму, а Годунов его вышел мелодраматическим злодеем, которого мучит совесть и который в своем злодействе нашел себе кару».

— Белинский всегда был полемиком и порой в полемическом задоре несколько уклонялся от истины, — иронически заметил Игорь. — Сегодня каждому школьнику понятно, главная заслуга Пушкина, как автора «Бориса Годунова», — в оценке роли народа в исторических событиях Смутного времени. Вы же помните финал — «народ безмолвствует». Страшный приговор!

— По-моему, мы отвлекаемся от главной темы, — недовольно заметил Борис. — Для нас сейчас интересно, за что Белинский критиковал Карамзина как историка. Правильно я говорю, Максим Иванович?

— Это действительно интересно, — подтвердил учитель. — Дело в том, что мы привыкли считать Белинского только литературным критиком, а в этой статье он предстает перед нами историком, обладающим великолепной эрудицией. Вы только послушайте: Отдавая полную справедливость огромным заслугам Карамзина, в то же время можно и даже должно беспристрастными глазами видеть меру, объем и границы его заслуг... Важнейший его труд, без сомнения, есть „История государства Российского”, которая читается и перечитывается до сих пор, когда уже все другие его сочинения пользуются только почетной памятью, как произведения, имевшие большую цену в свое время. И действительно, до тех пор, пока русская история не будет изложена совершенно с другой точки зрения и с тем уменьем, которое дается только талантом, — до тех пор история Карамзина поневоле будет единственною в своем роде. Но уже и теперь ее недостатки видны для всех, может быть, еще больше, нежели ее достоинства. В недостатках фактических нельзя винить Карамзина, приступившего к своему великому труду в такое время, когда историческая критика в России едва начиналась и Карамзин должен был, пиша историю, еще заниматься историческою разработкою материалов. Гораздо важнее недостатки его истории, происшедшие из его способа смотреть на вещи... У Карамзина ни в чем нет середины: у него нет людей, а есть только или герои добродетели, или злодеи».

— Вот видите, — возбужденно воскликнул Игорь, — Белинский предвидел, что история должна рассматриваться с другой точки зрения, то есть классовой! Это гениальное предвидение!

— Что не мешало ему оставаться на идеалистических позициях, — заметил Максим Иванович. — Впрочем, его трудно винить в этом — он всего лишь сын своего времени. Но ты меня не отвлекай. Вот что конкретно Белинский пишет об угличской истории: «Прежде всего заметим, что Карамзин сделал великую ошибку, позволив себе до того увлечься голосом современников Годунова, что в убиении царевича увидел неопровержимо и несомненно доказанное участие Бориса... Смерть царевича Дмитрия — дело темное и неразрешимое для потомства. Не утверждаем за достоверное, но думаем, что с большею основательностью можно считать Годунова невинным в преступлении, нежели виновным. Одно уже то сильно говорит в пользу этого мнения, что Годунов — человек умный и хитрый, администратор искусный и дипломат тонкий — едва ли бы совершил свое преступление так неловко, нелепо, нагло, как свойственно было бы совершить его какому-нибудь удалому пройдохе вроде Дмитрия Самозванца, который увлекался только минутными движениями своих страстей и хотел пользоваться настоящим, не думая о будущем. Годунов имел все средства совершить свое преступление тайно, ловко, не навлекая на себя явных подозрений. Он мог воспитать царевича так, чтобы сделать его неспособным к правлению и довести до монашеской рясы; мог даже искусно оспаривать законность его права на наследство, так как царевич был плодом седьмого брака Ивана Грозного».

— Ерунда! — фыркнул Андрей. — Так бы Нагие ему и позволили!

— Не мешай! — сердито прикрикнул на него Игорь.

— А вот послушайте теперь гипотезу Белинского, — продолжил учитель невозмутимо: — «Самое вероятное предположение об этом темном событии нашей истории должно, кажется, состоять в том, что нашлись люди, которые слишком хорошо поняли, как важна была для Годунова смерть младенца, заграждавшего ему доступ к престолу, и которые, не сговариваясь с ним и не открывая ему своего умысла, думали этим страшным преступлением оказать ему великую и давно ожидаемую услугу».

— Это что же, Белинский на Клешнина и Битяговского намекает? — хмыкнул Борис. — Сам же Белинский говорит, что Годунов умный и ловкий царедворец, а тут получается, что он не знал, что за его спиной творится. Ну а потом события показали, что убийство Дмитрия не только не оказало услугу Борису, а наоборот — в глазах народа он навечно остался детоубийцей!

— Молодец! — с изрядной иронией похвалил Максим Иванович. — Белинский, кстати, об этом же и говорит: «Если же Годунов внутренне, втайне доволен был их услугою, нельзя не согласиться, что на этот раз он был очень близорук и недальновиден. Радоваться этому преступлению значило для него — радоваться тому, что у его врагов было наконец страшное против него оружие, которым они при случае хорошо могли воспользоваться. Нет, еще раз: скорее можно предположить (как нм странно подобное предположение), что царевич погиб от руки врагов Годунова, которые, свалив на него это преступление, как только для него одного выгодное, могли рассчитывать на верную его погибель».

— Любопытно, — пробормотал Игорь. — Если следовать логике Белинского, убить Дмитрия могли Нагие, родственники царевича.

— Конечно, это парадоксально, — откликнулся Андрей, — но логика здесь есть. Максим Иванович, можно я еще раз взгляну?

Андрей взял со стола томик Белинского и вернулся к своему креслу в углу. Максим Иванович тем временем извлек следующую книгу — шестой том «Истории России с древнейших времен» Соловьева.

— Если во времена Карамзина, — сказал он, — историческая критика в России, как правильно отметил Белинский, едва начиналась, то крупнейший дореволюционный русский историк Сергей Михайлович Соловьев располагал огромным количеством документальных источников. Однако и он придерживался мнения Карамзина, что царевич Дмитрий был убит по приказу Годунова, причем очень аргументированно разбивает доводы противников этой версии. Вот послушайте: «…Существуют в нашей исторической литературе следующие возражения: прежде всего предлагают вопрос: нужна ли была Годунову смерть царевича и видно ли было из прежних его деяний намерение погубить несчастного сироту? Говорят: „Дмитрий родился от седьмого брака Иванова и по тогдашним понятиям едва ли имел право на престол, по крайней мере, неоспоримое". На это мы должны заметить, что Дмитрий назывался царевичем, все государство признавало его таким, начиная от царя — брата; имя его поминалось в церкви на ектениях, он имел удел, двор: его выставляли не только законным наследником, но даже соперником старшего брата, наконец само удаление его из Москвы показывает, как он казался опасен.

...Далее возражают: „Борис не велел молиться о Дмитрии и поминать его имени на литургии, мысля тем объявить царевича незаконнорожденным: зачем было прибегать Борису к этой лишней мере, если он задумал убийство, — мере, которая ясно обнаруживала неприязнь его к Дмитрию, навлекала на него неудовольствие о настоящем времени и оправдывала будущее сильное подозрение в предполагаемом убийство?'' Отвечаем: этот поступок свидетельствует только, что Годунов с товарищами шли постепенно в своих мерах против Дмитрия, и испытанная недостаточность одной меры заставляла прибегать к другой, сильнейшей.

...Также легко отвечать и на следующее возражение: „не слишком ли рано, говорят, в 1591 году думать было Борису о престоле, когда Федору было еще только 34 года, когда он мог иметь еще детей, что и действительно случилось, когда он мог вступить в новый брак, после естественной смерти супруги?" Но зачем же предполагать, что Годунов думал о престоле? Он с товарищами считал крайне опасным дождаться, пока царевич возрастет и захочет привести в исполнение те угрозы, которые, по словам доносчиков, уже привыкал произносить детский язык его. Федор мог иметь детей, мог пережить жену и жениться в другой раз, но возможнее было, что он не будет иметь детей, и что хворый муж не переживет здоровой жены».

— Здорово сказано! — восхитился Борис. — Ну а как он оценивал «судное дело» как источник?

— Нашел в нем массу противоречий, — ответил Максим Иванович. — Вот, например, его слова: «...разве можно летописное сказание уличать в неверности на основании следственного дела, которое заключает в себе такие ясные черты недобросовестности?»

— Припечатал так припечатал! — прокомментировал Борис.

— Авторитет Соловьева как историка был настолько велик, что долгое время версия об убиении Дмитрия по приказу Годунова оставалась незыблемой, — продолжил учитель, не давая разгореться дискуссии. — Однако новый, двадцатый век внес новый накал страстей в затянувшуюся полемику. Не только Соловьев, но и многие другие историки сомневались в достоверности «судного дела», а некоторые прямо говорили о том, что оно было фальсифицировано позднее, по указанию Годунова. Основания для таких предположений имелись: даже при беглом осмотре бросались в глаза следы его поспешной обработки. Кто-то разрезал и переклеил листы «обыска» (следственного дела), придав им неверный порядок. Куда-то исчезло начало.

Доказать подлинность следственного дела взялся известный историк Клейн, проведший скрупулезную работу по восстановлению первоначального порядка расположения листов.

Ученый знал, что дела в архивах приказов шестнадцатого-семнадцатого веков хранились в свитках. При Петре Первом архивы перенесли на более удобную, тетрадную форму ведения дел. Именно тогда угличское дело, как и все остальные архивные документы, было разрезано на отдельные листы и сшито в тетрадь. При брошюровке этой тетради кто-то перепутал листы.

— Как же ему спустя столько лет удалось восстановить последовательность текста? — заинтересовался Андрей.

— Клейн проявил себя в этом исследовании недюжинным криминалистом, — ответил Максим Иванович, — Найти правильное решение ему помогли... пятна.

— Пятна крови? — воскликнул Андрей.

— Тебе сразу преступление мерещится! — фыркнул Игорь. — «Мальчики кровавые в глазах».

— Должен тебя разочаровать — пятна ржавого цвета, но получились они от воздействия обыкновенной сырости. Ученый предположил, что пятна эти появились еще в то время, когда дело имело форму свитка.

— Ну и что же? — неторопливо спросил Андрей.

Максим Иванович усмехнулся, взял в руки лежавшую на столе «Литературную газету» и свернул ее трубочкой.

— Гляди. Допустим, мы капнем водой на этот свиток. Что получится?

— A-а, понял, — промямлил Андрей. — На поверхности пятно будет больше, а к центру меньше.

— Совершенно точно! — подтвердил Максим Иванович. — Так же рассудил и Клейн. Он расположил листы по размерам пятен и получил связный текст. Начала действительно не было. Видимо, самый верхний слой размок настолько, что текст совершенно не читался, и архивный служитель выбросил его.

В тысяча девятьсот тринадцатом году Клейн издал «Угличское следственное дело о смерти царевича Дмитрия» в том виде, какое оно имело в период создания. Клейну удалось опровергнуть мнение, что угличские материалы являются беловиком, составленным в Москве канцелярией Годунова. Палеографическое (палео — древний, графо — пишу) исследование рукописи обнаружило шесть основных почерков писцов. Кроме того, в тексте имеются более двадцати подписей свидетелей. Дело в том, что в подавляющем большинстве показания свидетелей угличан отличались завидной краткостью, и подьячие, записав их, тут же предлагали грамотным свидетелям приложить руку, что те и делали на обороте своей «речи». Все эти подписи строго индивидуализированы и отражают разную степень грамотности, довольно точно соответствовавшую их общественному положению и роду занятий.

Доказав подлинность угличского дела, Клейн вновь выдвинул гипотезу о нечаянном самоубийстве царевича. Через несколько лет, уже после свершения Октябрьской революции, первый советский историк-марксист Покровский также высказался в пользу этой версии. Обратите внимание на стиль, впечатление такое, что он пишет не о событиях шестнадцатого столетия, а о почти современных: «Располагая громадными личными средствами — и огромной категорией личных приверженцев, стало быть, примирив с собою, хотя бы отчасти, начинавшую поднимать голову буржуазию (это в XVI веке!), имея вполне на своей стороне мелкий вассалитет, всю вооруженную силу государства, Борис стоял так прочно, что большего, казалось бы, ему нечего было желать. Царь Федор был еще не стар и мог иметь детей: год спустя у него родилась дочь, царевна Федосья, умершая в 1594 году. При детях этих, родных племянниках Годунова, его положение регента оставалось бы, по всей вероятности, столь же прочным, как при их отце. Было бы чрезвычайно странно, если бы в таком положении человек стал себя „усиливать" при помощи преступлений, крайне неловко совершенных и как будто нарочно придуманных, чтобы скомпрометировать репутацию Бориса Федоровича».

— Узнаю аргументацию незабвенного Виссариона! — воскликнул Борис.

— А дальше будет еще более похоже, — заметил Максим Иванович и продолжал чтение: — «Между тем подавляющее большинство историков принимает как достоверный рассказ о том, что именно в эти годы с ведома, если не по прямому приказу Годунова был убит младший сын Грозного, царевич Дмитрий — убит в тех видах, чтобы „расчистить Борису путь к престолу". Если бы нужна была специальная иллюстрация младенческого состояния у нас весьма важной дисциплины, именуемой „исторической критикой", и давления на нашу историческую науку обстоятельств и интересов, ничего общего ни с какой наукой не имеющих, лучшей, нежели „дело об убийстве Дмитрия-царевича", придумать было бы нельзя».

— А где же доказательства? — спросил Борис. — По-моему, пока не очень убедительно.

— Никогда не спеши с выводами! — возразил Максим Иванович. — Дальше Покровский приводит аргументы: «Первое категорическое утверждение, что Борис — убийца Дмитрия, мы находим в источнике, самого поверхностного анализа которого достаточно, чтобы не верить именно этим его показаниям. В 1606 году, сев на престол посредством государственного переворота, через труп названного Дмитрия, царь Василий Иванович Шуйский нашел необходимым дать юридическое и историческое оправдание своему поведению: доказать, что цареубийство было актом „необходимой самообороны”, а что права на московский престол Шуйским принадлежали издавна, а они только, исключительно по скромности, до времени их не предъявляли. С этой целью по городам рассылался целый сборник документов, в фальсифицированности которых никто, кажется, никогда не сомневался, и распространялся небольшой, в литературном отношении весьма удачно написанный исторический трактат, составляющий как бы „историческое введение" к этим документам...»

— Легкое перо! — не удержался Борис. — Вот как историки должны писать. А то — «поелику», «ежели», «сим»...

— Не мешай! — прикрикнул на него Игорь, слушавший очень внимательно.

— «...Введение должно было утвердить читателя в той мысли, что занять место по праву убитого еретика было некому, кроме князя Василия Ивановича Шуйского, „изначала прародителей своих боящегося бога и держащего в сердце своем к богу великую веру и к человекам нелицемерную правду”».

— Это о Шуйском? Прелестно! — не выдержала теперь Лариса.

Учитель продолжал:

— «Если же все эти качества не доставили благочестивому князю престола раньше, то виновато в этом было гонение „от раба некоего, зовомого Бориса Годунова”, который „уподобился древней змии иже прежде в рай прелсти Еву и прадеда нашего Адама и лиши их пищи райская наслаждатися”. Когда среди подобного текста вы читаете далее, что именно Борис подослал убийцу к царевичу Дмитрию, элементарная историческая добросовестность заставляет вас отнестись к рассказу с крайней степенью недоверия. ...Чем дальше от события 1591 года, тем больше подробностей о нем мы находим в литературе. Всем хорошо знакомый по учебникам детальный рассказ об убийстве, приводимый Соловьевым, читается в так называемом „Новом Летописце” — компилятивной истории Смутного времени, окончательная редакция которой не старше 1630 года. Сорок лет спустя после события знали о нем больше, чем мог собрать заинтересованный и пристрастный автор через пятнадцать лет! Такое, хорошо знакомое всякому историческому исследователю, явление может иметь лишь одно объяснение: мы имеем пред собою типичный случай возникновения легенды. Народное воображение дополнило то, чего не хватало истории, постепенно, деталь за деталью, расцвечивая сухую схему первоначально без всяких доказательств брошенного обвинения.

...Для всякого „независимого и самостоятельного" русского историка XIX века, казалось бы, ввиду всех этих фактов обязательно отнестись с полным отрицанием к выдумке, пущенной в оборот памфлетом Шуйских — даже в том случае, если бы мы не имели современных событию документов, утверждающих противное. А такой документ есть: сохранилось подлинное дело об убийстве Дмитрия — акт „обыска” (по-теперешнему, „дознания”), произведенного по горячим следам в Угличе членами Боярской думы, — и в этом деле рядом свидетельских показаний, в том числе дядей царевича Нагих, устанавливается, что он погиб жертвою несчастного случая: накололся на нож, играя в „тычку»«. Следствие, правда, производил тот самый благочестивый князь Василий Иванович Шуйский, с публицистической деятельностью которого читатель познакомился выше: для очень большого скептика, можно согласиться, это дает основание подозревать и акт следствия. Но Шуйский на следствии был не один, во-первых, а затем, уж если заподозревать официальные документы, к которым имел касательство Василий Иванович, то какого же доверия заслуживает его неофициальная публицистика?»

— Не согласен! — вдруг громко заявил из своего угла Андрей.

— С чем ты не согласен? — вежливо осведомился Максим Иванович.

— Конечно. Шуйский был нечестным человеком. Но зачем передергивать факты? Версия об убийстве Дмитрия возникла не в тысяча шестьсот шестом году, а в тысяча пятьсот девяносто первом — то есть одновременно, если не раньше, с версией о самоубийстве.

— Давайте поспорим потом, а я сейчас хочу закончить! — ответил Максим Иванович. — Не возражаете?

— Конечно, конечно, Максим Иванович, — поддержали все.

— Ну и отлично. Тем более что остались уже только современники. Итак, где-то с середины пятидесятых годов нашего столетия в исторической науке снова стала все отчетливее звучать мысль о причастности Годунова к убийству царевича. Эта точка зрения была высказана в таких фундаментальных многотомных трудах, как «Очерки истории СССР» и «История СССР», учеными Смирновым и Корецким, которые разделили взгляд Соловьева на обстоятельство смерти царевича Дмитрия. Но значит ли это, что дискуссия закончилась? — Учитель поглядел на ребят. Несмотря на утомительный день и затянувшуюся лекцию, они слушали очень внимательно. — Нет, нет и нет! Ленинградский профессор Руслан Скрынников, автор целого ряда ярких, интересных работ о Смутном времени, вновь вернулся к мысли, что смерть Дмитрия была случайной и что угличское следствие отразило истинное положение дел. Он пишет в книге «Борис Годунов»: «Существует мнение, что Годунов направил в Углич преданных людей, которые заботились не о выяснении истины, а о том, чтобы заглушить молву о насильственной смерти угличского князя. Такое мнение не учитывает ряда важных обстоятельств. Следствием в Угличе руководил князь Шуйский, едва ли не самый умный и изворотливый противник Бориса. Один его брат, как мы помним, был убит повелением Годунова, другой погиб в монастыре. Сам Василий Шуйский провел несколько лет в ссылке, из которой вернулся незадолго до событий в Угличе. Инициатива назначения Шуйского принадлежала скорее всего Боярской думе. Исследователей смущало то, что Шуйский несколько раз менял свои показания. Сначала он клялся, будто смерть Дмитрия была случайной, затем стал говорить о его убийстве. Подобные изменения в показаниях заслуживали бы внимания, если бы Шуйский выступал свидетелем обвинения. Между тем Шуйский был следователем, притом он вел следствие не единолично. Церковное руководство направило для надзора за его деятельностью митрополита Геласия. В состав комиссии Шуйского входили также окольничий Клешнин и думный дьяк Вылузгин. Клешнин поддерживал дружбу с Годуновым, но, кроме того, он был зятем „героя” угличской истории Григория Нагого. Вылузгин руководил Поместным приказом и среди приказных чиновников занимал одно из первых мест. В Угличе он имел в своем распоряжении штат подьячих. На них и лежала вся практическая организация следствия. Члены комиссии придерживались различной политической ориентации. Каждый из них зорко следил за действиями „товарища” и готов был использовать любую его оплошность».

— Что, убедительно? — начал наступать на товарищей Игорь. — Камня на камне от вашего Соловьева не оставляет.

— Меня он не убедил, — мрачно возразил Борис.

— Почему? — удивился Игорь.

— Когда в перспективе следователям угрожала плаха за оплошность, думаю, что ориентация должна была быть одна — выгородить Бориса.

— А Боярская дума? — возразил живо Игорь. — Как вы считаете, Максим Иванович?

— Я могу ответить словами известного современного историка Александра Александровича Зимина, который в заключение своей одной из последних работ «Смерть царевича Дмитрия и Борис Годунов», подводя итоги всей дискуссии, сказал: «Как видно, сохранившиеся источники не позволяют однозначно установить, что же произошло на „заднем дворе” углицкого двора 15 мая 1591 года».

— Как жаль, Максим Иванович, значит, нам бесполезно заниматься этим делом? — упавшим голосом спросила Лариса.

— А у меня есть предложение! — вдруг весело сказал Андрей. — И подсказал мне его не кто иной, как сам Белинский. Вот послушайте, что он пишет: «Из наших слов, впрочем, отнюдь не следует, чтоб мы прямо и решительно оправдывали Годунова от всякого участия в этом преступлении. Нет, мы в криминально-историческом процессе Годунова видим совершенную недостаточность доказательств за и против Годунова. Суд истории должен быть осторожен и беспристрастен, как суд присяжных по уголовным делам». Ну как, поняли?

— Ничего не поняли! — честно признался Борис.

— Эх, ты! Вундеркинд! — засмеялся Андрей. — Суд!

— Что «суд»?

— Я предлагаю провести суд над Борисом Годуновым по всем правилам. Понял? Я, чур, буду обвинителем! Как, Максим Иванович?

— Занятно, — осторожно заметил тот. — Тем более что прецедент был.

— Какой еще прецедент? — уязвленно поинтересовался Андрей.

— В двадцатые годы модно было устраивать общественные суды. Над Евгением Онегиным устраивали.

— Что же, тогда я буду защитником! — заявил Игорь. — Я на стороне профессора Скрынникова.

— Идет, — сказал весело Максим Иванович. — Даю согласие быть судьей.

— А я кто? — спросила Лариса, включаясь в игру.

— А вы с Борькой, — ответил Андрей, — «господа присяжные заседатели». Будешь протокол вести, идет?

 

НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ — БОРИС ГОДУНОВ

Первое заседание «суда» состоялось через две неделя на даче Максима Ивановича в Малаховке.

Все это время ребята, заинтересовавшись загадкой гибели царевича Дмитрия, усердно читали предложенные Максимом Ивановичем исторические книги о Борисе Годунове, об угличском деле, о Смутном времени. Однако к единодушному мнению так и не пришли. Вот и сейчас, несмотря на тихое солнечное утро, располагающее к благодушию, они, сидя на открытой веранде, ожесточенно продолжали спорить.

— Прошу, товарищи, по местам! — наконец строго сказал Максим Иванович, занимая место в центре стола. — Слушается дело Годунова Бориса Федоровича по обвинению его в убийстве малолетнего Дмитрия Ивановича Рюриковича. Я думаю, что первое наше заседание мы должны посвятить вопросу выяснения личности обвиняемого. Мы имеем замечательный по силе психологический портрет Годунова, нарисованный гениальным поэтом. Помните, конечно:

Достиг я высшей власти;

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет моей душе. Не так ли

Мы смолоду влюбляемся и алчем

Утех любви, но только утолим

Сердечный глад мгновенным обладанием,

Уж, охладев, скучаем и томимся?..

Напрасно мне кудесники сулят

Дни долгие, дни власти безмятежной —

На власть, ни жизнь меня не веселят;

Предчувствую небесный гром и горе.

Мне счастья нет. Я думал свой народ

В довольствии, во славе успокоить.

Щедротами любовь его снискать —

Но отложил пустое попечение:

Живая власть для черни ненавистна,

Они любить умеют только мертвых.

Безумны мы, когда народный плеск

Иль ярый вопль тревожит сердце наше!

Вот посылал на нашу землю глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им искал работы —

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Пожарный огнь их домы истребил,

Я выстроил нм новые жилища.

Они ж меня пожаром упрекали!

Вот черни суд: ищи ж ее любви.

В семье моей я мнил найти отраду,

Я дочь мою мнил осчастливить браком —

Как буря, смерть уносит жениха...

И тут молва лукаво нарекает

Виновником дочернего вдовства

Меня, меня, несчастного отца!..

Кто ни умрет, я всех убийца тайный:

Я ускорил Феодора кончину,

Я отравил свою сестру царицу,

Монахиню смиренную... все я!

Ах! чувствую: ничто не может нас

Среди мирских печалей успокоить;

Ничто, ничто... едина разве совесть.

Так, здравая, она восторжествует

Над злобою, над темной клеветою.

Но если в ней единое пятно,

Единое, случайно завелося.

Тогда — беда! как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрек,

И все тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах...

И рад бежать, да некуда, ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Максим Иванович прочел монолог Годунова с истинным вдохновением, и ребята не жалели своих ладоней; Он несколько театрально раскланялся, потом стал снова сух и официален:

— Наше сегодняшнее заседание должно выяснить, насколько этот портрет соответствовал реальным фактам биографии подсудимого. Иначе говоря, мы должны будем ответить на два вопроса. Первый: мог или не мог Годунов стать детоубийцей? И второй: являлось ли такое убийство для него необходимым? Слово предоставляется обвинителю. Защитник и присяжные заседателя, будьте внимательны!

Андрей поднялся, подошел к импровизированной трибуне, сооруженной из двух стульев, поставленных друг на друга, положил перед собой пухлую клеенчатую тетрадь и, солидно откашлявшись в кулак, начал:

— Товарищ судья! Товарищи заседатели! С позволения сказать, товарищ защитник!

— Обвинитель, не ерничайте, — строго заметил судья под смешок присутствующих.

— Чтобы понять, как формировалась личность Годунова, мы должны в первую очередь обратиться к его биографии, — уже серьезно продолжил Андрей. — Вы помните, Шуйский у Пушкина говорит об обвиняемом так: «вчерашний раб, татарин, зять Малюты...». Из трех эпитетов верен только третий. Ни татарами, ни рабами предки Годунова не были. Легенда о том, что родоначальником этого рода был татарский мурза (князь) Чет, родилась в Ипатьевском монастыре, где находилась усыпальница Годуновых. На самом деле и отец, и дядя Бориса совместно владели небольшой вотчиной в Костроме и относились к числу «худородных» дворян. Борис, родившийся в тысяча пятьсот пятьдесят втором году, и его младшая сестра Ирина рано остались сиротами и воспитывались у дяди, Дмитрия Годунова. Благодаря опричнине, открывшей двери царского дворца мелкопоместным дворянам. Дмитрий Годунов неожиданно сделал головокружительную карьеру, заняв должность главы Постельного приказа. Постельный приказ занимался царским бытом, ему подчинялись десятки мастерских, изготовлявших предметы царского гардероба. Одновременно постельничий заботился о повседневной безопасности первой семьи государства. Ему подчинялась дворцовая охрана. С вечера он лично обходил внутренние дворцовые караулы, после чего укладывался с царем «в одном покою вместе». Дмитрий Годунов находился в дружеских отношениях с Малютой Скуратовым. Эти отношения были закреплены браком между племянником Годунова Борисом с дочерью Малюты. Едва достигнув совершеннолетия, Борис получил первый придворный чин — стряпчего. В его обязанности согласно росписи придворных чинов входило следующее: «Как государь разбирается и убирается, повинны (стряпчие) с постельничими платейцо у государя принимать и подавать».

— Ничего не скажешь, крайне сложная обязанность — «платейцо» подавать! — фыркнула Лариса. — Только для развития государственного ума.

Андрей, однако, невозмутимо продолжал:

— Формирование характера юноши шло на фоне непрерывных пыток и казней, дворцовых интриг, разгульных царских пиров и монашеских бдений. Угодливость, хитрость, изворотливость, умение держать язык за зубами — только такие качества могли обеспечить успех на службе царю, который рубил головы направо и налево. Когда практически все вожди опричнины были уничтожены, Годуновы по-прежнему оставались у трона. Их положение еще больше укрепилось, когда им удалось сосватать Ирину Годунову за младшего сына царя — Федора. Грозный настолько им доверял, что на время своих походов оставлял Федора на попечение Годуновых. В конце концов царь возвел Дмитрия и Бориса Годуновых в боярское достоинство.

Их шансы неизмеримо выросли, когда скоропостижно скончался старший сын Грозного. Однако именно это обстоятельство в дальнейшем послужило основой конфликта между царем и Борисом Годуновым.

— Это что за парадокс? — удивился Игорь.

— Дело в том, что Ирина, жена Федора, была бездетной, — начал пояснять Андрей. — Пока был жив старший сын, это вполне устраивало царя. Но когда Федор остался единственным наследником, Грозный заволновался и решил развести младшего сына. Федор, успевший привязаться к Ирине, воспротивился. Противился всеми силами этому и Борис Годунов, что вызвало гнев Грозного. Но, памятуя о трагической гибели старшего сына, он не решился на крутые меры.

Не питая иллюзий насчет способности Федора к управлению государством, Грозный поступил так, как поступали московские князья, оставляя трон малолетним наследникам, — он вверил сына и его семью попечению думных людей, имена которых назвал в своем завещании. Это были князья Иван Мстиславский и Иван Шуйский, дядя Федора, боярин Никита Романов-Юрьев и от «худородных» только Богдан Бельский. Ни Годунов, ни Афанасий Нагой, в последние годы также приблизившийся к царю, в совет не вошли. Причина была ясной — Грозный опасался, что Борис Годунов будет препятствовать разводу Федора с бесплодной Ириной, а Нагой постарается посадить на трон своего внучатого племянника, царевича Дмитрия.

Казалось, надежды Годунова стать первым человеком в государстве рухнули. Но именно в это время он и начал проявлять свой характер... — Андрей многозначительно обвел взглядом присутствующих. — Через несколько дней Богдан Бельский попытался с помощью верных стрельцов свершить дворцовый переворот, чтобы отстранить от руководства знатных Мстиславских и Шуйского и вернуть порядки опричнины. За спиной Бельского, безусловно, маячила фигура Годунова. Но заговор не удался — московский люд, ненавидевший опричников, окружил Кремль, потребовал выдачи Бельского. Царь вынужден был отправить его в ссылку. Народ требовал удаления из столицы и Годунова. Борису пришлось срочно отмежевываться от свояка. Смещение Бельского пошло Борису на пользу. Тридцать первого мая, в день коронации Федора, он получил чин конюшего, один из главнейших постов при дворе. Невольно напрашивается мысль: а не спровоцировал ли Годунов выступление свояка, поспешив затем предать его?

Поднял руку Борис:

— Товарищ председатель, можно добавить? Обвинитель показывает, что это был первый случай устранения Годуновым соперника. На самом деле он с помощью интриг убирал соперников еще при жизни Грозного. Мы знаем факт, когда Иван посадил на кол своего любимчика Бориса Тулупова, а его поместье за некое «бесчестье» получил Борис Годунов, явившийся, видимо, автором доноса.

Максим Иванович согласно кивнул головой:

— Дополнение принимается.

Тут не выдержал Игорь:

— Защита протестует. Ради объективности следует отметить, что Годунов, как только Грозный умер, поспешил избавиться от неправедно нажитого имения. С благословения нового царя он передал тулуповскую вотчину в монастырь.

— Это только подтверждает, что совесть Годунова была нечиста! — парировал Борис.

— Прошу больше не прерывать обвинителя! — строго сказал Максим Иванович. — Когда он выскажется, каждый может взять слово.

— В день коронации Федора произошел незначительный эпизод, произведший, однако, колоссальное впечатление на современников, — продолжил Андрей. — Во время долгой и утомительной церемонии венчания Федор, хилый и слабый от рождения, устав, неожиданно снял с себя и передал Мстиславскому шапку Мономаха, а Борису Годунову — тяжелое золотое яблоко, олицетворявшее державу. Не тогда ли в голову Годунова, бывшего человеком крайне суеверным, запала мысль о возможности со временем сменить на престоле Федора? Во всяком случае, в средствах для достижения этой цели он не стеснялся.

Наш председатель суда задал вопрос, — обернулся Андрей к Максиму Ивановичу, — мог или не мог Борис Годунов в силу своих моральных качеств пойти на преступление, приказать убить царевича Дмитрия? Весь его путь к престолу безоговорочно подтверждает, что мог.

Приведу конкретные факты. После отставки Бельского Годунов заключает союз с двумя самыми значительными лицами из окружения царя — с боярином Никитой Романовым, являвшимся регентом, и главным дьяком Думы Андреем Щелкаловым. Романову, тяжело заболевшему, он дал страшную клятву «соблюсти» его семью и почитать за братьев его детей, а безродного дьяка Щелкалова Борис публично называл своим отцом.

С помощью Щелкалова Годунову удается расправиться с Петром Головиным, который, опираясь на Мстиславского и Шуйского, вел себя с царским шурином дерзко и неуважительно. Годунов обвинил Головина, возглавлявшего Казенный приказ, в столь крупных хищениях, что боярский суд вынужден был приговорить его к смертной казни. Казнь в последний момент отменили, Головина сослали в тюрьму, в Казанский край, где он вскоре был тайно умерщвлен любимцем Годунова Иваном Воейковым.

Вскоре Годунов расправляется с главой Боярской думы Иваном Мстиславским. Распустив слух, будто тот собирался убить его на пиру у себя дома, Борис добивается заточения князя в Кирилловом монастыре.

Затем следует расправа над духовными лицами, попытавшимися развести царя с бесплодной царицей. Митрополит Дионисий и архиепископ Варлаам Пушкин были заточены в монастыри. В конце восьмидесятых годов настал черед Шуйских — князь Иван по приказу Годунова был задушен угарным газом, а князя Андрея умертвили в тюрьме. В это же время под арестом находились Афанасий Нагой и сын его Петр. У ливонской королевы Марии Старицкой, родственницы Марии Нагой, были конфискованы владения, она с малолетней дочерью была удалена в монастырь. Ограничили в правах и царицу Марию Нагую, подчинив угличское удельное княжество московской администрации. У бывшего царя Симеона Бекбулатовича был отнят титул великого князя Тверского и удел.

После гибели царевича Дмитрия Борис расправился, забыв о прежних клятвах, и со своими ближайшими сподвижниками. В тысяча пятьсот девяносто четвертом году был снят со всех постов думный дьяк Андрей Щелкалов. Свидетель его отставки дьяк Иван Тимофеев писал, что Борис «угрыз» Щелкалова зубами «аки зверь» и тот скончался в «бесчестном житии». Позднее, уже став царем, Годунов расправился и с Романовыми. Обвинив их в колдовстве и покушении на жизнь царя, Годунов отдал приказ Федора Романова постричь в монахи и заточить в монастырь, а троих младших братьев отправил в ссылку, где они вскоре умерли.

Список кровавых злодеяний и клятвопреступлений Годунова, — резюмировал Андрей, — можно было бы продолжить, но я думаю, что и так неоспоримо, что он мог без колебаний отдать приказ об убиении царевича Дмитрия.

Чтоб окончательно убедить вас в этом, прошу взглянуть на его портрет того времени, — добавил Андрей, показывая репродукцию из книги. — Вот видите: большие, продолговатой формы глаза смотрят недобро, массивный нос хищно заострен книзу, припухшие губы под щеголеватыми усиками плотно сжаты, как у человека недоверчивого, подбородок небольшой, но твердо очерченный, говорит о волевом, но неустойчивом характере, царская одежда ему явно велика, будто с чужого плеча. Хотел этого художник или нет, но он показал нам настоящего злодея!

— Есть ли возражения у защиты? — спросил Максим Иванович. — Пожалуйста.

Игорь вскочил с места:

— Речь обвинителя носит явно субъективный характер. Даже на портрете злодея увидел. А вот посмотри на его другой портрет, — он показал еще одну репродукцию из той же книги о Борисе Годунове, — здесь он благообразен, глаза излучают теплоту, лицо окрашено легкой отеческой улыбкой. Что, съел?

— Попрошу без личных выпадов, — решительно погасил его эмоциональный накал Максим Иванович. — И вообще, перед тем как дать слово защите, объявляю перерыв. Поостыньте немного!

Все вышли в сад. Борис с Андреем стали играть в настольный теннис, а Игорь сел в сторонке и отвернулся.

— Ты что, обиделся? — спросила его Лариса.

Он посмотрел в ее сторону, но промолчал.

— Разве так можно? — продолжала увещевать его Лариса. — Ведь еще древние говорили, что истина рождается в споре.

Борис расхохотался.

— Ты чего, не согласен?

— Ларочка! Живу на свете восемнадцать лет, но ни разу не наблюдал, чтобы истина рождалась в споре. Синяки — да! Плохие отношения — сколько угодно. Но чтобы истина...

Увлекшись, он прозевал подачу Андрея. Достав улетевший в траву целлулоидный шарик, продолжал:

— Как правило, спорящие всегда остаются при своем мнении.

— Так, значит, наше заседание бесполезно? —спросил его с лукавинкой Максим Иванович.

— Нет, почему же! — ответил Борис. — Я думаю, что мы найдем истину. Но искать ее надо не с помощью амбиций, а с помощью доказательств.

Это был камушек в огород Игоря. Во всяком случае, тот покраснел и запальчиво кинул:

— Андрей, по-моему, тоже достаточно субъективен. Может, только более сдержан, так это уже черта характера!

Андрей с превосходством взглянул на соперника:

— Быть тебе сегодня битым, Игорек!

Тот даже вскочил:

— Почему?

— «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!»

Игорь состроил холодное лицо и ледяным голосом

заявил:

— К барьеру! Нас рассудит история!

Все засмеялись, и Игорь в том числе. В чувстве юмора ему не откажешь. Максим Иванович сказал:

— Действительно, перемена кончилась. Прошу обратно на веранду! Итак, предоставляю слово защите! — объявил он, когда все снова уселись на веранде.

 

МУДРЫЙ ПРАВИТЕЛЬ

— Начну с сухих исторических фактов, — официальным тоном произнес Игорь. — Так вот, по свидетельству многих современников, Борис Годунов вовсе не был злодеем из какой-нибудь шекспировской трагедии, а совсем напротив — весьма гуманным правителем, сочувствующим бедствиям народа.

— Слушайте, слушайте! — иронически воскликнул Андрей.

— Обвинитель, помолчите. Вас же не прерывали! — строго заметил Максим Иванович.

— Дословно приведу одно высказывание о Годунове, — невозмутимо продолжал Игорь. — «Он цвел благолепием, видом и умом всех людей превзошел; муж чудный и сладкоречивый, много устроил он в Русском государстве достохвальных вещей, ненавидел мздоимство, старался искоренять разбои, воровство, корчемство, но не мог искоренить; был он светлодушен и милостив и лицелюб; но в военном деле неискусен. Цвел он, как финик, листвием добродетели, если бы терн завистной злобы не помрачал цвета его добродетели, то мог бы древним царям уподобиться. От клеветников извести на невинных в ярости суетно принимал и поэтому навел на себя негодование чиноначальников всей Русской земли; отсюда много ненастных зол на него восстали, и доброцветарную царево его красоту внезапно низложили...»

— Подхалимы, — фыркнул Андрей.

— Ничего подобного, — живо возразил Игорь. — Я привел высказывание англичанина Флетчера, от Годунова не зависящего. А вспомните, как человеколюбиво вел себя Борис во время страшного трехлетнего голода в тысяча шестьсот первом — третьем годах! Аграрная катастрофа в целом ряде областей Европы, в том числе и в России, явилась следствием самого резкого похолодания, какое было за последнее тысячелетие. Если обычно урожайные и неурожайные годы чередуются, что позволяло крестьянам компенсировать потери из следующего урожая, то два подряд неурожайных года вели к голоду. На этот же раз случилось подряд три неурожайных года. Исчерпав все запасы продовольствия, голодающие принялись за кошек и собак, ели траву, липовую кору. Только в Москве, по подсчетам современников, погибло сто двадцать тысяч человек, а в целом царство Московское вымерло на треть. Годунов уже в первый неурожайный год начал предпринимать энергичные меры для предотвращения голода. С целью борьбы со спекуляцией он ввел в городах твердые цены па хлеб, вдвое ниже по сравнению с рыночными. Скупщиков хлеба приказано было бить кнутом, а за возобновление спекуляций сажать в тюрьму. Когда морозы погубили ив корню урожай тысяча шестьсот второго года и голод приобрел характер всеобщего бедствия, Борис велел раздавать нуждающимся деньги. Так, в Смоленск было отправлено двадцать тысяч рублей, еще больше раздавалось денег в Москве, что, правда, привело к еще худшим последствиям. Весь голодный люд хлынул в столицу, в результате деньги начали катастрофически обесцениваться. Казенная копейка уже не могла пропитать семью и даже одного человека. Тогда Борис провел розыск хлебных запасов по всему государству и приказал продавать народу зерно из царских житниц. Но, к сожалению, запасы кончились очень быстро, поскольку ни монастыри, ни бояре не поддержали гуманного царя, не пожелав расстаться со своими хлебными запасами.

— А почему ты считаешь, что Годуновым руководило именно человеколюбие? — ехидно осведомился у Игоря Борис.

— И ты, друг! — не сдержал тот своего негодования. — Ты ведь вроде симпатизировал своему тезке?

— Я и сейчас не отрицаю, что считаю Годунова умным и проницательным человеком, умелым правителем, — сказал Борис. — Думаю, что именно в силу этих качеств, а вовсе не из человеколюбия, он и пытался организовать помощь голодающим. Ведь разорение крестьян. мелкопоместного дворянства — это ослабление мощи всего государства. Так что не о людях он заботился, а о государстве в целом!

— Точно Борис сказал, — поддержал его Андрей. — А все эти раздачи милостыни нищим, богомолье — сплошная показуха.

Игорь посмотрел на Максима Ивановича в поисках защиты. Но похоже, что и он не собирался его выгораживать. Прищурив левый глаз, он с хитрым видом спросил:

— А не задумывался ли наш уважаемый защитник, почему так охотно людская молва приписывала Борису Годунову любое преступление, действительно совершенное или даже выдуманное?

— Потому что бояре пытались всячески очернить Годунова! — уверенно ответил Игорь.

Максим Иванович покачал головой.

— Вы не согласны? — удивился Игорь.

— Я не о том спрашиваю. Клеветали и на других правителей. Но народ не всегда верил, причем с такой охотой.

Молодой историк пожал плечами:

— Не знаю. А вы что думаете сами, Максим Иванович?

— Я предполагаю, что в исторической памяти народа Борис Годунов остался как злодей не потому, что он расправлялся с соперниками. Это делали все «благородные» цари да князья и до него, и после. Самое главное, за что он был проклят в памяти «бедных людишек», то есть абсолютного народного большинства, — это отмена Юрьева дня, приведшая к полному закрепощению крестьян. Хотя эти действия производились именем царя Федора Ивановича, все отлично понимали, что инициатива исходит от Бориса Годунова, который искал популярности и поддержки у широких слоев среднего дворянства. Если человек, не дрогнув, мог лишить свободы миллионы людей, то чего уж говорить о каких-то частностях? Злодей, он и есть злодей! — Максим Иванович говорил таким тоном, что ребята не могли понять, шутит он или говорит всерьез.

— Хорошо, — насупился Игорь, — раз вы все на меня навалились, допускаю, что Годунов, как дитя своего века, мог, подобно другим, расправляться со своими соперниками не совсем по-джентльменски, мог приказать убрать царевича Дмитрия. Но возникает другой вопрос, о котором сказал Максим Иванович в начале заседания: а зачем Годунову нужно было убирать Дмитрия? Ведь для этого нужна хоть какая-то причина. Если мы внимательно посмотрим, то убедимся, что необходимости в убийстве царевича не было.

— Факты, давай факты! — перебил его Андрей.

— Пожалуйста, не буду голословным, — согласился Игорь. — К тысяча пятьсот девяносто первому году Борис Годунов достиг полного могущества. Последних соперников — Шуйских он разослал по тюрьмам, а частично и умертвил еще в тысяча пятьсот восемьдесят девятом году. Богатство Годунова становится поистине сказочным. Он добивается таких доходов, каких не имел ни один удельный князь. Согласно сведениям, опубликованным англичанином Горсеем в тысяча пятьсот восемьдесят девятом году, Годуновы получали сто семьдесят пять тысяч рублей ежегодно и могли выставить в поле сто тысяч вооруженных воинов. Он присвоил себе множество пышных титулов. Кроме конюшего он носил звание «царского слуги» — высшего титула в Российском государстве. Королева Елизавета в своих письмах называла его «пресветлым княже и любимым кузеном», братья австрийского императора адресовали письма «наивысшему тайному думному всея Руские земли, навышнему моршалку тому светлейшему». В такой ситуации малолетний угличский князь никак не мешал могущественному правителю, напротив, его убийство могло повредить репутации Бориса, что и случилось на самом деле. Я категорически утверждаю, что у Годунова не могло и не должно было быть намерений убить Дмитрия! Я кончил!

Игорь сел на свое место, с торжеством оглядывая оппонентов. Действительно, такое не опровергнешь!

— Есть ли что сказать обвинителю? — бесстрастно задал вопрос Максим Иванович, видимо убежденный его доводами.

— Представьте себе, что есть! — с вызовом ответил Андрей. — Защитник взял тысяча пятьсот девяносто первый год, так сказать, в статике, в отрыве от тех событий, что происходили ранее. Поэтому у него и получилось все так гладко и убедительно. На самом деле Борис Годунов находился в постоянном тревожном напряжении, даже когда достиг расцвета своего могущества. Вспомните, что с момента воцарения Федора все усилия Годунова шли по двум направлениям — с одной стороны, сохранить положение главного лица в государстве, а с другой стороны — не дать рухнуть трону. Эта вторая сторона — сохранение династии Федора — иногда ускользает от внимания историков. И ведь Годунов делал все возможное, однако все его предприятия проваливались.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Игорь настороженно. — Какие-то туманные намеки...

— Пожалуйста, — с готовностью отозвался Андрей. — Годунов хорошо знал болезненное состояние царя и отлично понимал, что с его смертью в случае, если он не оставит наследника, трон перейдет к Дмитрию. Царица Ирина часто, но неудачно была беременна. Что делает Годунов в такой ситуации?

Андрей сделал эффектную паузу.

— Интересно! — сказала Лариса.

— Его поступок показывает нам, что Годунов был человек умный и без предрассудков, — продолжил Андрей. — Через своего агента, англичанина Джерома Горсея, он обратился к королеве Елизавете с просьбой прислать доктора и опытную акушерку. Просьба была выполнена, однако «дохторица» сделала вынужденную остановку в Вологде, поскольку весть о ее приезде получила преждевременную огласку. Обращение к «иноверцам» и «еретикам» привело в неистовство бояр и едва не погубило Бориса. Он сделал вид, что впервые слышит об английской акушерке, и также выразил возмущение. «Дохторица» год прожила в Вологде и вынуждена была вернуться в Англию.

Постигшая неудача не останавливает Годунова. Он начинает вести тайные переговоры с австрийским двором, предложив обсудить вопрос возможности брака царицы Ирины с одним из австрийских принцев в случае смерти Федора. Переговоры, однако, вскоре расстроились из-за польского посла, узнавшего о них и поспешившего донести Федору. Скандал разразился ужасный, говорят, что обычно кроткий царь на этот раз в ярости бил своего шурина посохом. Однако позднее, в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом году, расправившись с боярами, Годунов вновь начинает вести переговоры с австрийцами. Он заинтересовывает их сообщением, что якобы в завещании Ивана Грозного есть распоряжение относительно Габсбургов. Из Вены прибывает посол Варкоч, чтобы выяснить, соответствует ли это действительности. После упорной разведки Варкоч узнает, что Годунов уничтожил завещание, а дьяк Савва Фролов, которому царь диктовал свое завещание, скоропостижно скончался. Почему Годунов пошел на это страшное по тем временам преступление? Причина только одна — в завещании говорилось, что в случае смерти Федора престол переходит к Дмитрию.

Угличский принц тем временем подрастает. Годунову докладывают о его детских забавах. Он лепит снежные фигуры и называет их именами ближних бояр. Затем своей сабелькой лихо рубит им головы, приговаривая: «Это Мстиславский, это Годунов». А что будет, когда царевич подрастет?

По всем церквам рассылается царский указ, запрещающий упоминать на богослужениях имя Дмитрия на том основании, что зачат он в седьмом браке и является незаконнорожденным. Но Годунов отлично понимает эфемерность такого шага — ведь в Дмитрии течет царская кровь и, если Федор умрет, он будет первым претендентом на престол.

Годунов предпринимает еще одну отчаянную попытку. В переписке литовского канцлера Сапеги имеется рассказ шляхтича, который нес пограничную службу и беседовал через границу с русской стражей. Московиты сообщили знакомому литвину следующее: «Царица Ирина родила дочку. Но Годуновы, будучи недовольны, тайком взяли новорожденного сына у жены стрельца и положили на место дочери. Один из сторонников Годуновых, знавший об этом, выдал их как младшему князю Дмитрию, так и другим боярам. Потом это сообщили самому государю. За эти провинности своей жены государь приказал постричь ее в монахини. Боясь, что и с ними поступят так же, Годуновы, вероятно, как говорит стража, покололи самого государя». Вскоре появляются новые захватывающие подробности. В своем письме литовский подканцлер Барановский сообщал польскому послу в Риме, что, когда царь Федор уехал из Москвы на богомолье в монастырь, царица забеременела от кого-то другого, за что Федор хотел ее постричь в монахини. Брат царицы Борис Годунов из-за сестры поспорил с Федором. В споре царь ударял шурина посохом, и тот несколько раз пырнул его ножом. Здоровье царя плохое. Некоторые утверждают, будто великая княгиня хотела отравить мужа, опасаясь, что ее постригут в черницы.

— Это же сплетни бояр, — возмутился Игорь, — Им не удалось свалить Бориса, так они пустили в ход клевету.

— Возможно, — не стал спорить Андрей. — Во всяком случае, о спокойствии при дворе и о всемогуществе Годунова говорить было рано. Не случайно тот же Варкоч писал в Вену в тысяча пятьсот восемьдесят девятом году: «Случись что с великим князем, против Бориса снова поднимут голову его противники... а если он и тогда захочет строить из себя господина, то вряд ли ему это удастся». Хорошо это понимал и Борис. И вот в начале тысяча пятьсот девяностого года в Углич направляется быстро делающий карьеру дьяк Битяговский с сыном и племянником, которым предстоит сыграть зловещую роль...

— Почему же, если верить твоей логике, Дмитрий убит именно в следующем году, а не ранее? — воскликнул Игорь.

— Раньше у Бориса были связаны руки Шуйскими, — парировал Андрей, — а вот позже... Если бы Дмитрий не погиб в девяносто первом году, та же участь ждала бы его позднее.

— Это интересно! — воскликнул Максим Иванович. — Нельзя ли поподробнее?

— Пожалуйста! — не смутился Андрей. — Мы знаем, что через год после смерти Дмитрия у Федора все же родилась дочь Феодосия. Но обычаи были таковы, что женщина не имела права править самостоятельно. Поэтому Годунов начал хлопотать, чтобы выдать ее замуж за одного из австрийских принцев. Но опять его планы не состоялись — Феодосия умерла в двухлетнем возрасте. Если бы тогда был жив Дмитрий, шансы бы его вновь возросли и Годунову пришлось бы его убрать...

— Если бы да кабы, — иронически протянул Игорь. — История — наука точная: либо было, либо нет!

— Да, Годунову просто фатально не везло с его планами связать русский престол с каким-нибудь из королевских домов Европы, — заметил Максим Иванович. — Позднее, чтобы укрепиться на престоле, он решил дочь свою Ксению выдать замуж за датского принца. Тот уже приехал в Москву, а йотом неожиданно взял и умер! Простите, это уже я нарушил порядок заседания. Так, уважаемый обвинитель, ваше резюме?

— Я настаиваю на том, что Годунов должен был уничтожить Дмитрия. В подкрепление приведу высказывание профессора Скрынникова, столь любимого нашим защитником: «Удельные князья были крамольниками по самому своему положению. Московская история почти не знала случаев их ненасильственной смерти, особенно при смене лиц на троне». Так что у Бориса просто не было другого выхода.

— Значит, ты утверждаешь, что царевич был убит по приказу Бориса? — спросил Игорь с расстановкой.

— А вот этого я как раз и не утверждаю, — поспешно отозвался он. — Это должен решить наш уважаемый суд!

И Андрей церемонно раскланялся.

— Хитрец! — рассмеялся Максим Иванович. — Значит, снимаешь с себя ответственность?

— Ну почему же! — смутился Андрей. — Я готов бороться за свою версию.

— Да, кстати, — заметил Максим Иванович. — Мы должны определиться, кто из вас будет отстаивать одну из имеющихся трех версий. Как я понимаю, Андрей будет доказывать, что царевич был убит, а Игорь...

— Что Дмитрий «покололся ножом сам и оттого и умер», — подхватил Игорь.

— Ну а мне остается третья, самая зыбкая версия, — усмехнулся Борис, — о том, что «царевич спасся от убийц».

 

НА РАСКОПКАХ

Следующее заседание суда Максим Иванович предложил провести через две недели. Но двух недель оказалось мало, чтобы прочесть хотя бы нужные работы. К тому же у Игоря и Андрея началась сессия, Борис сдавал государственные экзамены в своем училище, Лариса уволилась из проводниц и вплотную приступила сначала к подготовке, а затем к сдаче экзаменов все в тот же Институт иностранных языков. Когда Игорь сдал экзамены, Максим Иванович предложил ему поехать с ним на археологические раскопки в Рязань. Звал он и Андрея, но тот, оказывается, еще в Угличе уговорил московского следователя взять его на период следствии в качестве стажера.

Учитывая, что Игорь уже однажды побывал в экспедиции после девятого класса, Максим Иванович назначил его старшим. С ними в крытом грузовичке, везшем немудреный скарб экспедиции — палатки, кастрюли, ведра, лопаты, ножи, кисточки и прочую мелочь, ехали еще двое студентов из архитектурного института — два Володи, один черноволосый, второй рыжий. Им предстояло делать планы раскопок. Полевых рабочих решено было нанять на месте, из числа школьников.

Максим Иванович ехал в кабине грузовичка, а Игорь с Володями — в кузове. Уютно откинувшись на сложенной палатке, Игорь рассказывал жадно внимавшим новичкам:

— Копать будем прямо в Рязанском кремле. Максим разрешение от горисполкома получил. Думаю, что найдем кое-что интересное. Там культурный слой знаете какой?

— Какой? — робко спросил один из Володей.

— Метра три! Значит, на такую глубину и раскоп будет. Ясно? Это еще что! А вот, помнится, в Старой Рязани мы копали, вот там слой — восемь метров.

— В Старой Рязани? Где это?

— Так вы ничего не знаете? Ведь Рязань — это вовсе не Рязань!

— Как это — не Рязань?

— А очень просто. Это был раньше Переяславль Рязанский. А Рязань находилась в другом месте. Во время нашествия Батыя ее сожгли дотла из-за сопротивления рязанцев. Поэтому Рязань была перенесена в Переяславль. Понимаете?

Володи согласно кивнули головами, хотя и поняли довольно смутно.

— Ну ладно, — милостиво сказал им Игорь, — на месте разберетесь. Давайте споем лучше!

Грузовичок въехал в ворота кремля, миновал собор и остановился у палат, где размещался краеведческий музей. Директор, вышедший встречать гостей, радушно расцеловался с Максимом Ивановичем, крепко пожал руки молодым людям и предложил располагаться в одной из пустующих административных комнат.

— Нет, нет! — упрямо замотал головой Максим Иванович. — Мы будем жить в палатках, рядом с раскопками.

За хозяйственными постройками простирался большой фруктовый сад. Здесь, прямо под яблонями, поставили две палатки. В одной разместились Максим Иванович и Игорь, во второй — два Володи. Пока ребята ставили и оборудовали палатки внутри, Максим Иванович и директор музея обошли территорию сада с древним планом в руках. Наконец Максим Иванович остановился на просторной поляне и сказал:

Начнем здесь.

Игорь с ребятами с помощью бечевки и колышков разметили квадрат размером десять на десять метров.

— Завтра приступим! — возбужденно потирая руки, заметил Максим Иванович и, повернувшись к директору, спросил: — А школьники будут?

— Да, я договорился с нашей подшефной школой, выделили десяток ребят, самых крепких и успевающих по истории.

— Ну-ну! — довольно кивнул Максим Иванович. — С ними Игорь займется, проинструктирует, как и что. А где мы питаться будем?

— Здесь есть столовая недалеко, — ответил директор. — Обедать можно там. Ну а завтраки и ужины...

— Сварганим сами! — решительно заявил Игорь. — Мы же с собой газовую плитку на две конфорки захватили. И баллончики есть!

На следующее утро в девять ноль-ноль перед раскопом стояла шеренга дюжих девятиклассников с лопатами в руках. Перед ними, заложив руки за спину, расхаживал Игорь, произнося инструктивную речь. Невдалеке на пригорочке сидел на раскладном кресле Максим Иванович и, кусая травинку, улыбался, потому что Игорь говорил явно с интонациями своего учителя.

— Помните, что археология — наука, требующая аккуратности и терпения. Будете копать осторожно. Спешки быть не должно. Показываю.

Он взял лопату и плавно погрузил ее на всю глубину в землю.

— Видите? Чтобы никаких усилий! Как только почувствуете малейшее препятствие, движение лопаты остановить, осторожно снять ножом землю и кричать мне. Я приду посмотрю! Только после моего разрешения можно копать дальше. Наш раскоп разбит на десять прямоугольников размером два на пять метров, так что у каждого есть свой персональный участок. К соседям прошу не залезать. Да, самое главное: когда снимете землю на штык по всему квадрату, поверхность надо зачистить и показать мне и Максиму Ивановичу. После нашей команды начнете снимать следующий слой. Всем ясно? Приступайте. Еще раз прошу — не спешите!

Ребята начали работу. Игорь, придирчиво глядя, постоял у каждого, затем подошел к Максиму Ивановичу:

— Как я? Доходчиво объяснил?

— Молодец! — похвалил его учитель. — Технику копания надо преподать в первую очередь. Однако...

— Что однако? — вспыхнул самолюбивый Игорь.

— А то, что одной техники мало, — ворчливо заметил Максим Иванович. — Ребята должны знать, зачем они ведут раскопки и что надо искать. Иначе...

— Что иначе?

Максим Иванович не успел ответить, потому что одновременно с двух участков раздались крики:

— Игорь! Игорь!

Игорь метнулся к раскопу:

— Что за шум?

— У меня лопата во что-то воткнулась! — с гордостью первооткрывателя сказал один из мальчишек.

— И у меня дальше не идет! — радостно заявил второй.

Игорь все понял и украдкой взглянул на Максима Ивановича. Тот откровенно хохотал, вытирая уголки глаз белоснежным платочком.

— Работайте ножами, — сухо бросил Игорь, стараясь не обращать внимания на восторженные глаза ребят, которые побросали работу и сгрудились около счастливцев.

Через несколько минут начали хохотать все: один из ребят извлек из земли проржавевшую консервную байку, а у второго лопата запуталась в диванной пружине

— Тихо! Продолжайте работать! — пытался утихомирить подчиненных Игорь. — Ничего смешного не вижу. Просто верхний слой — слой двадцатого столетия, и соответственно предметы материальной культуры относятся к тому же столетию.

— Погоди, Игорь, не кипятись! — сказал Максим Иванович. — Ребятки, идите сюда поближе, рассаживайтесь. Я вам тоже несколько слов хочу сказать. Ну, для начала вам вопрос: что вы думаете здесь разыскать?

— Золотую лодку! — под общий смех заявил один из ребят. — Чего ржете? Мне отец рассказывал, что рязанцы, когда поляки наступали, закопали в кремле лодку с золотом!

— Какие еще поляки? — заметил второй, — Не от поляков прятали, а от татар! И не лодку, а ладью!

Максим Иванович утихомирил спорщиков взмахом руки:

— Должен сразу вас разочаровать, дорогие ребятки, лодки с золотом мы с вами здесь не найдем. Ищем мы с вами нечто иное...

— А что же? — искренне удивился один из спорщиков.

— Цель нашей экспедиции — узнать точно, когда возник здесь город. Ведь тот кремль, который мы сейчас видим, построен лишь в семнадцатом веке. До этого он был деревянным. Вам, конечно, говорили в школе, что ваш город до тысяча семьсот семьдесят восьмого года назывался Переяславлем Рязанским, то есть «город, перенявший славу Рязани». Действительно, старая Рязань, находившаяся около районного центра Спасска, погибла в тысяча двести тридцать седьмом году, а через столетие столицей Рязанского княжества стал Переяславль. Однако когда он возник? Первое упоминание о нем относится к тысяча девяносто шестому году...

— Ого, старше Москвы! — воскликнул кто-то из юных рязанцев.

— Возможно, — кивнул головой Максим Иванович. — Однако точную дату возникновения можем назвать только мы, археологи. Теперь понятно?

— А почему именно здесь решили копать? — спросил один из мальчишек.

— Когда мы выбирали место для раскопа, — объяснил Максим Иванович, — то исходили из того, что кремль, вероятнее всего, строился не на пустом месте, а там, где было древнее городище.

Шел день за днем. Если сначала археологам попалось еще несколько «памятников культуры» нынешнего столетия типа прогнивших сапог и ботинок, то далее пошел ровный пласт черной земли, в котором не было ничего.

— Неужели материк? — озадаченно воскликнул Игорь, сев на корточки и пересыпая землю из одной руки в другую.

— Какой материк? — тут же спросил тот мальчишка, что искал вначале лодку с золотом.

— Материк — это почва, которая идет ниже культурного слоя, — пояснил Игорь. — То есть та основа, которая была здесь до прихода людей...

Максим Иванович, присевший рядом на корточки, тоже внимательно пощупал почву и твердо сказал:

— Идем дальше. Вероятно, несколько столетий здесь никто не жил, но, может быть, поглубже что-нибудь найдем.

Прошли еще несколько слоев. Раскоп углубился больше чем на метр. Школьники начали терять интерес к раскопкам, уже почти машинально вонзая лопаты на штык и далеко отбрасывая землю. Неожиданно Игорь увидел в очередной летящей куче какой-то предмет.

— Стой! — закричал он страшным голосом и кинулся к атому предмету.

Тут же подбежал и Максим Иванович. Игорь осторожно извлек из земли обугленный кусок дерева.

— Это кто раскопал? — грозно спросил Максим Иванович.

— Ну я, — пожал плечами один из подростков. — Подумаешь, головешка какая-то...

— Головешка? — Максим Иванович повысил голос от возмущения. — Как ты не понимаешь — это же остаток стены какого-то здания! Всем выйти из раскопа. Игорь, бери ножи и кисточки и за мной!

Они опустились на колени возле того места, где был обнаружен кусок дерева, и начали тщательно и очень осторожно зачищать пласт. И, о чудо, как на проявленной фотопластинке, четко обнаружился ярко выделяющийся черный след горелой земли, показывающий угол здания.

— Жилая постройка! — твердо сказал Максим Иванович.

— Почему вы так решили? — поинтересовался Игорь.

— А видишь, вот здесь остатки печи. Если бы был просто сарай, амбар, то печи бы не было. Судя по размеру, не рядовая изба, а скорей терем.

— Но здесь только угол! — растерянно заметил Игорь. — Остальное уходит куда-то туда, за границу раскопа.

— Да, придется раскоп переориентировать, — согласился Максим Иванович. — Только пусть сначала наши художники снимут план находки.

Потом они заново разметили квадрат, копать в котором было доверено пяти самым старательным ребятам, остальным поручили просеивать всю отбрасываемую землю. Когда раскопали дом по всему периметру, посыпались находки. В основном это были кусочки керамики.

— Подумаешь, разбитые горшки! — фыркнул кто-то из мальчишек, глядя, с каким интересом Максим Иванович и Игорь исследуют каждый кусочек.

— Что ты понимаешь! — в сердцах заметил Игорь, протирая тряпочкой очередную находку. — Ведь эти горшки как книга, они позволяют археологу точно назвать время постройки здания. Правильно, Максим Иванович?

— Совершенно верно! — согласился учитель. — Если другие предметы были более долговечны и могли переходить из поколения в поколение, то горшки бились часто, а поскольку гончарное искусство все время развивалось, то именно черепки позволяют довольно точно датировать находки.

— Ну и к какому времени относится этот дом? — продолжал интересоваться школьник.

— Могу сказать точно, — ответил Максим Иванович, выпрямляясь и стряхивая прилипшую землю с колеи. — Конец шестнадцатого — начало семнадцатого столетия.

— Смутное время! — воскликнул Игорь. — Надо же, какое совпадение!

— Какое? — не отставал настырный любитель старины.

— Мы в кружке у Максима Ивановича, — ответил Игорь, — изучаем сейчас тайну гибели царевича Дмитрия, предшествовавшей началу Смутного времени. И тут, пожалуйста...

Он уже не мог усидеть, сам взял лопату и залез в раскоп. Начал он копать в том месте, где, по их расчетам, был вход в избу. Ему сопутствовала удача — среди горелых остатков он обнаружил одну рядом с другой семнадцать круглых разноцветных бусин! После того как их протерли и положили рядышком, ожерелье ослепительно заиграло на солнце.

— Ух ты, красотища какая! — воскликнул рыжий Володя. — Дайте я попробую зарисовать.

Быстро делая набросок акварельными красками на толстом картоне, он приговаривал:

— Представляю, как это ожерелье украшало его хозяйку, этакую боярыню в кокошнике.

— Боярыню? — переспросил Игорь.

— Ну, если не боярыню, то дворянку наверняка, — подтвердил Максим Иванович. — Ведь такое ожерелье было очень дорого. Посмотри, например, на эту бусину — она сделана из венецианского стекла. И кто знает, может, ожерелье принадлежало жене или дочери самого Прокопия Ляпунова.

— Да, я ведь читал, — вспомнил Игорь, — рязанские дворяне братья Ляпуновы были значительными фигурами в период Смутного времени!

— Они были возмутителями спокойствия еще во время жизни Бориса Годунова, — усмехнулся Максим Иванович.

— Ой, Максим Иванович, расскажите, — зашумели юные рязанцы, захотевшие узнать историю своих земляков.

— Ну что ж, объявим перерыв, и расскажу, — согласился руководитель экспедиции.

Когда все расселись на травке у края раскопа, поглядывая вниз, на останки терема, Максим Иванович начал:

— Первое упоминание о братьях Ляпуновых мы встречаем в исторических документах тысяча пятьсот восемьдесят четвертого года. Сын Грозного Федор еще не успел короноваться, как один из членов регентского совета, Богдан Бельский, попытался узурпировать власть. Игорь, ты помнишь, мы обсуждали это на заседании кружка, было предположение, что Бельский был в сговоре с Годуновым. Во всяком случае, москвичи, ворвавшиеся в Кремль и требовавшие выдачи Бельского, требовали и Годунова. В числе московской «черни» оказались и рязанские дворяне Ляпуновы, которые были после этого сосланы правительством обратно в Рязань. В тысяча пятьсот девяносто пятом году один из братьев, Захар, был по царскому указу бит батогами здесь, в Переяславле, за местнический спор с дворянином Кикиным. Я думаю, что столь суровое наказание объясняется злопамятностью Годунова. Позднее Захара Ляпунова еще раз били кнутом за сношения с казаками, которым он продавал вино и оружие.

В тысяча шестьсот шестом году, когда после убийства Лжедмитрия Первого царем стал Шуйский, братья Прокопий и Захар Ляпуновы возглавили борьбу дворян против правительства Шуйского, присоединившись к крестьянскому восстанию под руководством Петра Болотникова. Когда Ляпуновы поняли, что Болотников борется против бояр и дворян, они перекинулись на сторону Шуйского, за что получили чины думных дворян. Однако недолго братья сохраняют верность престарелому царю — в тысяча шестьсот десятом году они встают во главе заговора против Шуйского, и именно Захар Ляпунов насильно постриг старого интригана в монахи.

— Да, круг замкнулся! — философски заметил Игорь.

— Что ты имел в виду? — спросил черный Володя.

— Да то, что представитель Рязани замкнул последнее звено в угличском деле! — ответил Игорь. — Именно от руки рязанца старый интриган понес заслуженное наказание.

— Однако другой брат, Прокопий Ляпунов, оставил более значительный след в истории, — заметил Максим Иванович. — По описаниям современников, это был красивый, мужественный человек, обладавший недюжинным воинским талантом. Именно он спустя полгода, в январе одиннадцатого года, возглавил первое ополчение против польских интервентов и в союзе с казаками подошел вплотную к стенам Москвы. Но опять классовая вражда привела его к разрыву с казаками. Он начинает переговоры с боярами, засевшими в Кремле. Тогда казаки хитростью заманили Ляпунова в свой стан и зарубили его саблями.

— И вы думаете, перед нами терем Ляпунова? — воскликнул один из мальчишек.

— Вполне может быть, — улыбнулся Максим Иванович.

— А почему же он сгорел?

— У Ляпуновых было много недругов. Поджечь могли и казаки, и польские интервенты...

 

ВЕРСИЯ ПЕРВАЯ: «ПОКОЛОЛСЯ НОЖОМ САМ И ОТТОГО И УМЕР»

На следующее утро Максим Иванович отправился на местный почтамт, чтобы позвонить в Москву, в редакцию своего журнала.

— Должны гранки моей статьи прийти, — объяснил он Игорю, оставляя его за командира. — Попрошу, чтобы выслали сюда.

Вернулся он часа через два, таинственно улыбаясь.

— Завтра у нас суббота. Объявляю выходной день. А ребятам скажи, пусть приходят завтра вечером, устроим праздничный костер.

Наутро Игорь, побрившись и надев свежую рубашку, уныло слонялся без дела возле раскопа. Он слегка сердился на Максима Ивановича за внеурочный выходной. Казалось бы, дошли до самого интересного, зачем же сбиваться с ритма? Максим Иванович словно не замечал недовольства ученика, пил кофе, потом сел за свои записи.

Неожиданно раздался знакомый автомобильный гудок. Игорь не поверил своим глазам: прямо по саду, петляя между деревьями, пробиралась их «ласточка»! Он подлетел к машине, а оттуда выскочили улыбающиеся Лариса, Андрей и Борис.

— Поздравь меня! — крикнула Лариса. — Я поступила.

— Молодец, поздравляю!

— А разве тебе Максим Иванович ничего не сказал? — удивился Андрей. — Мы же с ним вчера по телефону говорили.

Игорь укоризненно обернулся на подходящего к ним Максима Ивановича. Тот улыбался.

— Я же обещал тебе сюрприз!

Потом они осмотрели раскоп, сделали вояж по Рязани, искупались в Оке, а к вечеру разожгли костер, на который пришли юные рязанцы.

Когда все были в сборе, Максим Иванович, лукаво глянув на своих кружковцев, сказал:

— А не продолжить ли нам заседание суда над Годуновым? Я думаю, и нашим художникам, и юным археологам тоже будет интересно. Как, Игорь? Ты у нас ведь первый докладчик?

— Я давно готов, — сказал Игорь.

— Думаю, что и остальные тоже! — в тон ему ответил Андрей.

Игорь бросил на него ревнивый взгляд, потом, глядя в пламя костра, начал:

— Итак, представим себе, что мы находимся в угличском дворце пятнадцатого мая тысяча пятьсот девяносто первого года. Царица вместе с сыном и придворными отстояла обедню в церкви Спаса; вернувшись во дворец, села обедать вместе с братом Андреем. Время было около двенадцати часов. Царевича мать отпустила погулять на задний двор дворца. Его сопровождали мамка Василиса Волохова, кормилица Арина Тучкова, постельница Марья Колобова и четыре мальчика, обычные его товарищи по играм — Петрушка Колобов, Баженка Тучков Ивашка Красенский и Гришка Козловский.

Царевич в это время едва оправился от очередного приступа болезни, которую в то время называли «черным недугом», «падучей», «немочью падучей». Сегодня, судя по описаниям припадков и их периодичности, мы можем с уверенностью констатировать, что царевич страдал эпилепсией.

Игорь бросил торжествующий взгляд на Андрея и добавил:

— Предвидя возражения нашего криминалиста, я сделал выписку из популярной медицинской энциклопедии. Разрешите, зачитаю несколько строчек: «Наиболее типичен большой судорожный припадок — падение с внезапной потерей сознания и томическими (тело напрягается, вытягивается), а затем клоническими (многократное сокращение) судорогами всего тела.

При томической судороге руки и ноги сводит, голова и торс изгибаются, челюсти сильно сжимаются. Вследствие сокращения всей дыхательной мускулатуры дыхание приостанавливается, появляется синюшность, особенно лица, которое становится иссиня-черным (отсюда народное название этой болезни „черная немочь”). Одновременно с возникновением судорог больной теряет сознание и падает. Через 20 — 30 секунд непрерывное судорожное сокращение всей мускулатуры тела сменяется ее ритмическими подергиваниями (клонические судороги)».

По показаниям свидетелей, — продолжил Игорь, — «и прежде тово... на нем была же та болезнь по месяцам беспрестанно». Сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины. «Перед великим днем», рассказывала Василиса Волохова, царевич в припадке «объел руки Ондрееве дочке Нагова, едва у него... отняли». Об этом же случае говорил и Андрей Нагой: Дмитрий «ныне в великое говение у дочери его руки переел», а прежде «руки едал» и у него, и у жильцов, и у постельниц: царевича «как станут держать, и он в те поры ест в нецывенье, за что попадетца». Это подтверждала впоследствии и вдова Битяговского: «многажды бывало, что ево станет бити тот недуг, и станут его держати Ондрей Нагой, и кормилица, и боярони, и он... им руки кусал или за что ухватит зубом, то отъест».

— Последний приступ эпилепсии у царевича длился несколько дней, — рассказывал дальше Игорь, — Он начался во вторник, на третий день царевичу «маленко стало полехче», и мать взяла его к обедне, потом отпустила на двор погулять. В субботу Дмитрий во второй раз вышел на прогулку, и тут у него внезапно возобновился приступ.

Только царица села обедать, — продолжал Игорь, — как вбежал, запыхавшись, в зал Петрушка Колобов и прокричал: «Тешился деи царевич с нами на дворе в тычку ножом, и пришла деи на него немочь падучая... да в ту пору, как ево било, покололся ножом сам и оттого и умер».

В ужасе царица сбежала вниз и увидела бездыханное тело сына. В отчаянье она принялась бить поленом мамку Волохову, обвиняя в убийстве царевича ее сына Осипа Волохова.

По царицыному приказу ударили в колокол. Возбужденные горожане сбежались на площадь перед дворцом. Прискакали сначала со своего подворья, где они обедали, братья Михаил и Григорий Нагие, причем, по показаниям очевидцев, изрядно пьяные, а затем главный дьяк Углича — Михаил Битяговский. Быстро поняв, в чем дело, он подъехал к колокольне и потребовал, чтобы больше не звонили, не возбуждали народ. Но было уже поздно. Разъяренная толпа растерзала его племянника Никиту Качалова, вступившегося было за сына Волоховой.

Вполне понятно поведение Качалова: он незадолго до этого события женился на дочке Волоховой. В страхе Осип Волохов убежал и спрятался на подворье Битяговского.

Битяговский еще по старой привычке попытался командовать, утихомиривая толпу, а затем начал уговаривать Нагого, «чтобы он, Михайла, унял шум».

Это окончательно привело в ярость царицу и ее братьев, видевших в Битяговском заклятого врага. Ведь с момента приезда дьяка в Углич царица потеряла право распоряжаться доходами удельного княжества. Выплачиваемые дьяком деньги на содержание двора казались ей чересчур незначительными. Споры между семьей царевича и дьяком были постоянными. Еще в это утро пятнадцатого мая Михаил Нагой от имени царицы крупно поскандалил с дьяком, отказавшись дать своих людей в распоряжение Годунова.

Избитая царицей и Андреем Нагим в кровь и брошенная на площади Василиса Волохова видела, как царица указала на Битяговских и крикнула: «Душегубцы царевича!» Толпа дворни и посадских под руководством Михаила Нагого бросилась на дьяка. Его в тот момент отбили родственники и холопы. Спасаясь, дьяк со своими сторонниками заперся в дьячей избе. Это окончательно погубило их.

Не встретив сопротивления, люди Нагого высекли секирами дверь, вломились в избу и расправились со всеми, кто там укрывался. Затем они кинулись грабить подворье Битяговских, схватили жену дьяка с младшими детьми и случайно обнаруженного там же Осипа Волохова и приволокли их ко дворцу. Расправу над ними приостановил приезд церковных служителей, услышавших набат. Израненный Осип Волохов скрылся в церкви. Его мать в отчаянье заклинала царицу пощадить сына. Но напрасно — стоило церковным старцам покинуть церковь, как Мария Нагая отдала его на растерзание толпе. Всего в результате самосуда погибло пятнадцать человек. Их трупы были брошены в ров у крепостной стены...

— Ну а все-таки кто же ударил в колокол? — насмешливо перебил защитника обвинитель.

Игорь бросил на соперника уничтожающий взгляд, вспыхнул было, но потом сдержался и с достоинством спросил:

— Можно продолжать?

— Конечно, конечно! — ответил Максим Иванович, погрозив нарушителю пальцем.

— В Москву к царю и в Ярославль, где в ссылке находился Афанасий Нагой, помчались конные гонцы. На следующий день Афанасий Нагой попытался поднять восстание, но приставы, бдительно следившие за ним, не дали ему возможности возбудить народ. Из Москвы для успокоения угличан был немедленно послан вооруженный отряд во главе с приставом Темиром Залецким, прибывшим на место вечером восемнадцатого мая.

А следом уже ехала следственная комиссия во главе с Шуйским.

Предвосхищая вопросы обвинителя о подробностях следствия, — сказал Игорь, выразительно поглядев на Андрея, — хочу привести факт, красноречиво свидетельствующий о том, что Нагие уничтожили безвинных людей.

Глубокой ночью, последовавшей после убийства, Нагие собрались на совет. Решено было создать ложные улики, чтобы направить следствие по нужному им пути. Михаил Нагой велел приказчику Ракову «позаимствовать» у посадских людей несколько ножей. Григорий Нагой «пожертвовал» свой страшный нагайский нож. На подворье у Битяговских нашли железную палицу. Все это оружие было обильно полито кровью зарезанной курицы и брошено на трупы, лежавшие во рву.

— Явно переборщили! — не удержался от восклицания Борис. — Ведь ранка на шее царевича, по свидетельству современников, была очень незначительной!

— Я думаю, что все это было сделано с другой целью! — многозначительно произнес Андрей.

— Интересно, с какой? — живо повернулся к нему Максим Иванович. — Скажи!

— Нет уж, спасибо! — ответил Андрей, не забывший обиды. — Вот придет мой черед, тогда держитесь!

— Возможно, подлог и не раскрылся бы, если бы не предательство Русина Ракова, — продолжал Игорь. — Он сумел пробраться мимо застав, расставленных по дорогам Нагими, и сделал свой донос Шуйскому, еще когда комиссия не достигла Углича. Вполне естественно, что комиссия, заподозрив неладное, первым делом устроила допрос Михаилу Нагому, как инициатору убийства ни в чем не повинных людей и создания подложных улик. Ему задали четыре вопроса: как приключилась смерть царевича, какая у него была болезнь, зачем он, Нагой, велел убить известных людей и положить на них оружие и, наконец, зачем приводил приказчика Ракова к крестному целованию?

Чтобы оправдаться, Михаил Нагой назвал убитых им людей убийцами, — продолжил Игорь, — а по остальным вопросам отрицал все начисто. Но такая тактика не помогла. Опытные следователи без особого труда нашли непосредственных очевидцев случившегося с царевичем. Это были в первую очередь мамка, кормилица, постельница и мальчики, игравшие с царевичем в тычку. Придавая исключительное значение показаниям мальчиков, Шуйский спросил их: «Хто в те поры за царевичем были?» Будучи старшим, отвечал Петр Колобов: «Были за царевичем в те поры только они четыре человеки, да кормилица, да постельница». Тогда Шуйский переспросил, не были ли за царевичем в те поры Осип Волохов и Данило Битяговский, и получил отрицательный ответ. Мальчики не могли ошибиться, ведь они отлично знали вышеназванных людей. Позднее комиссия нашла еще одного очевидца — приближенного царицы стряпчего Юдина. Во время обеда он стоял в верхних покоях у поставца с посудой и от нечего делать смотрел в окно. Несчастье произошло у него на глазах.

— Ну, это еще надо проверить, — протянул Андрей. — Сомневаюсь, чтобы оттуда было хорошо видно.

— Я проверял, — неожиданно вмешался Борис. — От окна и до столбика, то есть места, где, по преданию, погиб царевич, не будет и сорока метров.

— Типичная ошибка дилетанта, — возразил Андрей. — Ведь царица обедала в своих покоях, а ты мерил от дворца царевича.

Игорь нахмурился.

— Остальные свидетельства носили лишь косвенный характер, — продолжал он. — Кто-то от кого-то чего-то слышал. Поэтому подьячие, уже найдя истину и потеряв интерес к дальнейшему следствию, записывали показания по известному стереотипу, так сказать, только для количества. Это впоследствии, кстати, и заставило некоторых историков заподозрить Шуйского и Годунова в фальсификации дела. Таким образом, защита считает доказанным, что царевич покололся сам и что Борис Годунов не виновен. Я кончил!

Он победоносно взглянул на Андрея и сел. Максим Иванович благосклонно кивнул ему головой и спросил:

— Есть ли вопросы к защите?

Однако убедительные доводы, приведенные Игорем, казалось, нисколько не поколебали Андрея. Подергав себя за левый усик, Андрей невозмутимо повторил вопрос:

— Так кто же ударил в колокол? — Чтобы унять поднявшийся шум, он чуть повысил голос: — Вопрос отнюдь не праздный. Все дело крутится вокруг этого колокола. Если вы внимательно посмотрите дело, то убедитесь в этом. Вот поглядите — Михаил и Григорий Нагие показали, что они прибежали со своего, подворья во дворец, будучи встревожены колокольным звоном, а Василиса Волохова заявила, что Григорий Нагой находился у царевича и бил ее прежде, чем начали звонить у Спаса. Григорий Нагой прибавил, что в колокол начал звонить пономарь, вдовый поп Федот Афанасьев, по прозвищу Огурец. Когда же комиссия начала допрашивать вдового пономари, то тот неожиданно рассказал совсем другое. Якобы он сидел у себя дома, когда у Спаса зазвонил сторож Максим Кузнецов, и он, Огурец, от себя с двора побежал в город и, когда прибежал к церкви к Спасу, встретился ему кормового дворца стряпчий, Суббота Протопопов, и велел ему звонить в колокол у Спаса, да ударил его в шею и заставил силою звонить, говоря, что царица Мария приказывает, и все это он говорил перед Григорием Нагим. Нагой сказал: «Того он не слыхал, что тому попу Федоту велел звонить Суббота Протопопов; а сказывал ему тот же поп Федот, что велел ему звонить Суббота, и что прибегал к нему Михаила Битяговский, и он заперся, на колокольню его не пустил». А Суббота Протопопов, поставленный на очную ставку с попом Федотом, сказал: «Как приехал на двор Михайла Нагой и велел ему, Субботе, звонить в колокола для того, чтобы мир сходился, то он и приказал Огурцу звонить»

Запутанная история, не правда ли? — спросил Андрей. — Нагие сами прибежали на звон, и вдруг они же и приказали звонить. Кому верить? Что должен был сделать любой нормальный следователь? Конечно, вызвал бы на допрос Кузнецова. Но комиссия почему-то не сделала этого. Очень странная забывчивость. Полагаю, что здесь было одно из двух: либо сторож, действительно что-то видевший, в панике скрылся, либо дал такие показания, которые противоречили уже принятой комиссией версии, и эти показания были изъяты.

О том, что следствие велось крайне необъективно, говорят многие другие факты, — с улыбкой превосходства добавил Андрей. — И наш защитник отлично их знает. Имеется путаница в показаниях о том, как вел себя дьяк Битяговский, и о том, чем же покололся царевич — ножом или сваей, то есть остро отточенным гвоздем. Тенденциозность дела видна и из того, что нигде ни разу не упоминается имя Годунова. Явно, что были изъяты все показания, которые бросали бы на него тень.

— Относительно ножей ты хотел что-то сказать, — напомнила внимательно слушавшая Лариса.

— Да, насчет ножей, — спохватился Андрей. — Ты, Игорь, просто ничего не понял. Ножи Нагой подбросил на тела убийц вовсе не для того, чтобы доказать, что они убийцы.

— А для чего же еще? — удивился Игорь.

Андрей покачал головой:

— А еще историк! Тут надо мыслить конкретно, поставить себя на место Нагого, и станет все ясно. Нагой знает о приближении комиссии, так?

— Вероятно, — усмехнулся Игорь.

— Знает, что может быть наказан за самосуд?

— Это же ясно! Не понимаю, куда ты клонишь.

— Так Нагой вовсе не собирался доказывать, что убитые нм люди — убийцы. Понимаешь?

— Не понимаю, — начал сердиться Игорь. — Говори яснее!

— Ну, как же! — загорячился Андрей. — Нагой знал, что они убийцы. И если бы они были живы, они, конечно, признались бы. Но Нагой в горячке, да еще будучи пьян, дал сигнал к их избиению. Что ему теперь оставалось делать? И он решил, посоветовавшись с приближенными, выдать избиение на площади за вооруженный конфликт, понимаешь? Дескать, убийцы набросились на него с оружием в руках, а ему пришлось действовать в порядке самообороны. Теперь дошло? Отсюда и боевая палица с подворья Битяговских. Смешно же предполагать, что на младенца шли с боевой палицей! И я думаю, что это дело сошло бы Нагим с рук, если бы не донос Русина Ракова, сразу выбивший из-под их ног твердую почву. Поэтому Нагому и оставалось только начисто все отрицать.

Все сидели задумавшись. А Максим Иванович просиял:

— Ну молодец, Мегрэ! Такую трактовку не давал ни один из историков. Ай да криминалист!

Андрей добродушно похохатывал. Потом посерьезнел и сказал в заключение:

— Таким образом, граждане заседатели, обвинение решительно отводит доводы защиты, построенные только на материалах следственного дела, и предлагает перейти к следующему по времени показанию Шуйского.

 

ВЕРСИЯ ВТОРАЯ: «ЦАРЕВИЧ СПАССЯ ОТ УБИЙЦ»

— Может, перерыв объявить? — предложил Борис. — Потанцуем. Я с собой кассетник захватил...

Андрей врубил на полную мощность портативный магнитофон. Все повскакали и начали прыгать вокруг костра под оглушительную мелодию. Максим Иванович, сидевший на своем раскладном кресле чуть в стороне, в шутливом ужасе заткнул уши. Борис чуть приглушил звук.

— Максим Иванович, вам не нравится современная музыка?

— Честно?

— Конечно!

— Если честно, терпеть не могу. Нет, я не против джаза в принципе. Люблю и Армстронга, и Эллу Фицджералд, и Мирей Матье. Но у них хоть есть мелодия. А у этих современных, как их, ВИА, извините, кроме шума, ничего не улавливаю. И вообще, Боренька, мне кажется, что ты уклоняешься. Признайся честно — не готов к докладу?

— Я всегда готов! — возмутился Борис.

— Ну а если готов, давай к барьеру! — настаивал Максим Иванович. — Время — десятый час, и отроков скоро надо будет разгонять по домам. Юноши, вы меня слышите? Или — или.

Школьники без протеста начали усаживаться у костра. Максим Иванович ликовал:

— И вновь муза истории Клио победила!

Борис послушно выключил магнитофон и встал около костра, пытаясь вглядеться в лица окружавших ребят.

— Скажу честно, я взялся защищать версию о том, что царевича спасли и подменили другим мальчиком, с большим интересом. Уж очень привлекательна, для меня во всяком случае, загадка характера царя Дмитрия Первого, прозванного позже Лжедмитрием. У Пушкина Лжедмитрий выглядит этаким холодным честолюбцем, для которого даже его пламенная любовь к Марине Мнишек лишь еще одна ступенька в жизненной карьере. А в моем воображении Григорий Отрепьев, он же царевич Дмитрий, предстает веселым полумонахом, полунищим, вроде тех вагантов, что бродили в то время по дорогам Европы, задирая рыцарей, приставая к девушкам и сочиняя разудалые песни про бога и черта. По моему мнению, эти черты привлекали к нему сотни и тысячи вольных казаков из Запорожской Сечи, единодушно вставших под его знамена и не бросивших его, как поляки, когда казалось, что военное счастье отвернулось от царевича.

Итак, представьте себе, — продолжил Борис, — Москву зимним утром тысяча шестьсот второго года. Обычно многолюдная торговая улица Варварка (проходившая мимо нынешней гостиницы «Россия») пустынна. В столице, как и во всей стране, царит голод. По улице бредет, ежась в своей черной рясе, с котомкой за плечами, бродячий монах Варлаам. Выглядит он уныло — никто из обычно гостеприимных москвичей не спешит накормить его или дать подаяние. Неожиданно его окликнул другой чернец, назвавшийся Григорием Отрепьевым. Был Григорий среднего или почти низкого роста, довольно хорошо сложен, лицо имел круглое, весьма некрасивое, волосы рыжеватые, глаза темно-голубые.

Он рассказал Варлааму, что, живя в Чудовом монастыре, сложил похвалу московским чудотворцам, и патриарх, видя такое старание, приблизил его к себе и даже стал брать с собою в царскую Думу.

Однако, заявил Григорий, земная слава его не прельщает, поэтому решил он съехать из Москвы в какой-нибудь дальний монастырь и предложил Варлааму стать его попутчиком.

Относительно славы земной Григорий, конечно, лукавил. Решил бежать он вовсе не из-за скромности, а из-за царского гнева. Сегодня мы точно знаем, что Григорий Отрепьев и Лжедмитрий — одно и то же лицо. Это подтверждается, с одной стороны, «Изветом» Варлаама. написанным после смерти самозванца, а с другой стороны, исповедью Лжедмитрия, обнаруженной недавно в польских архивах. Совпадение всех фактов удивительное.

Итак, мы знаем, что царевичем Дмитрием назвался Юрий Богданов Отрепьев. По-видимому, семья Отрепьевых имела давние связи с Угличем, резиденцией погибшего царевича. Предки Юрия выехали на Русь из Литвы. Отец его, Богдан Отрепьев, дослужился в Москве до чина стрелецкого сотника. Здесь же он и погиб в пьяной драке. Юрий родился в то же время, что и царевич Дмитрий, так что теоретически вполне допустимо, что могла произойти замена царевича. Скажем, из-за какой-то неизвестной болезни мальчика не стало, и вдова согласилась взять на воспитание другого мальчика.

— Возражаю! — воскликнул Андрей. — Ты сам ссылаешься на исповедь Лжедмитрня. А из нее совершенно ясно, что он не знал обстоятельств гибели царевича. А ведь ему в ту пору было восемь лет, и он должен был бы все помнить. По словам Лжедмитрия, его спас некий воспитатель, который, узнав о планах жестокого убийства, подменил царевича мальчиком того же возраста. Несчастный мальчик и был зарезан в постельке царевича. Мать-царица, прибежав в спальню и глядя на убитого, лицо которого стало свинцово-серым, не распознала подлога. А мы с вами отлично знаем, что Дмитрий зарезался или его убили среди бела дня, на заднем дворе. Кроме того, подмена исключена ввиду того, что тело царевича в течение десяти дней находилось в церкви и рядом неотступно были мать и придворные!

— Но есть одно странное обстоятельство, — возразил Борис. — Дело в том, что Отрепьев, судя по его поведению, искренне верил в свое царское происхождение.

— Вероятно, кто-то уверил его в этом, — заметил Игорь.

— Это вполне возможно, — согласился Максим Иванович. — В подростковом возрасте, знаете ли, в голову могут прийти самые странные идеи. Верите, когда мне было четырнадцать лет, я вдруг вбил себе в башку, что являюсь неродным сыном у своих родителей. Сколько по этому поводу было переживаний!.. Впрочем, мы отвлеклись. Извини, Борис.

— Судя по воспоминаниям современников, — продолжил Борис, — первым породил легенду о том, что царевич жив, небезызвестный нам вдовый поп по прозвищу Огурец. Когда якобы его подвесили на дыбу, выясняя, зачем он звонил в колокол, в горячечном бреду Огурец и выкрикнул, что царевича подменили.

Опять не выдержал Андрей:

— Но ведь известно, что в Угличе следственная комиссия пыток не проводила.

Борис покачал головой:

— Не думаю. Просто о них не упоминалось в следственном деле, потому что допрос с применением пытки был самым обычным делом. Я думаю, что не случайно Шуйский заявил позднее, что царевича подменили поповским сыном. Он, видимо, вспомнил показания Огурца.

— И опять-таки противоречие, — высказалась Лариса. — Ведь Отрепьев был сыном стрелецкого сотника, а не поповичем!

— Да, конечно, это не очень вяжется, — вынужден был признать докладчик. — Но все-таки был кто-то, кто уверил Юрия Отрепьева в его царском происхождении. Сначала его воспитывала мать, обучавшая сына Священному писанию. Затем подростка отправили в Москву, где он проходил учебу у дяди, дьяка Семена Ефимьева. Дядя же пристроил его на службу к влиятельному вельможе Михаилу Романову, в котором Борис Годунов видел могущественного соперника. Затем Юрий Отрепьев перешел служить к родственнику Романова, князю Борису Черкасскому. Романовы искали возможности свергнуть Годунова с престола. Одной из таких возможностей было бы появление живого царевича Дмитрия. Видимо, кто-то из Романовых и убедил юношу в том, что он царевич. Сомнения пали на благодатную почву, ведь наверняка Юрий с детства знал легенду о том, что царевич был подменен. Может, это именно он? Жаркое смятение охватило пылкого юношу...

— Полегче, — хмыкнул Андрей.

— Что полегче?

— Мы верим в твое литературное дарование, но все-таки говори попроще.

— Ну, пожалуйста! — обиделся Борис. — Итак, в ноябре тысяча шестисотого года во двор к Романовым нагрянули стрельцы. Разыгралось форменное сражение. Думаю, что Отрепьев сыграл в нем не последнюю роль. Романовы и Черкасские были отправлены в ссылку. Были схвачены и «ближние» слуги. Отрепьеву удалось скрыться. Чтобы уйти от царского гнева, оставался один выход — постричься в монахи. Около года Юрий, став при пострижении Григорием, скрывался по провинциальным монастырям. Через год, когда непосредственная опасность миновала, он возвращается в Москву, в Чудов монастырь. О его необыкновенных способностях говорит тот факт, что за год из простого чернеца он превратился в дьяка, находился в личной свите патриарха Иова. Он почти ежедневно видел царя Бориса Годунова, сумел сыскать и его благоволение.

И вот тут-то снова сказался его нетерпеливый характер! — заявил Борис и оглядел гордо присутствующих. — До царского престола, казалось, было так близко! Григорий Отрепьев начинает говорить монахам, что он царевич. Ростовский митрополит Иона донес об этом сперва патриарху, а когда тот отмахнулся от доноса, оповестил самого царя. Борис велел дьяку Смирнову-Васильеву сослать Отрепьева под крепким присмотром в Кириллов монастырь. К счастью для Григория, вмешался его дядя Семен Ефимьев, уговоривший Смирнова-Васильева повременить. Узнав об огласке, Отрепьев убежал из Чудова монастыря в Галич, оттуда в Муром, в Борисоглебский монастырь, где настоятель дал ему лошадь для возвращения в Москву. Поскольку царь Борис был уверен, что приказ его выполнен, никто Отрепьева не искал и не преследовал. Однако оставаться в Москве было опасно. Он решил уходить на юг и в этот момент и встретил Варлаама. На следующий день они встретились в Иконном ряду, с Григорием был еще один чернец — Мисаил, в миру Михайло Повадин. Наняв подводу, они тронулись в путь, а через несколько дней с помощью какого-то отставного монаха благополучно перебрались через границу и оказались в Киеве, в Печерском монастыре.

Остальное известно достаточно хорошо, — продолжил Борис. — В Печерском монастыре Григорий вновь объявляет о том, что он царевич. Причем, чтобы ему поверили, он разыгрывает небольшой спектакль. Неожиданно Григорий разболелся «до умертвия» и на предсмертной исповеди открылся игумену, что он царевич Дмитрий, «А ходит бутто в искусе, не пострижен, избегиючи, укрываясь от царя Бориса...» Игумен не поверил спектаклю и твердо указал Отрепьеву с товарищами на дверь. Четыре-де вас пришло, сказал он, четверо и подите.

Позднее тот же трюк Отрепьев использовал и в именин Адама Вишневецкого. Неожиданно разболевшись, он открыл священнику свое «царское происхождение». Вряд ли хитрый польский магнат хоть на минуту поверил в это, но решил использовать Лжедмитрия в игре против России.

Авантюрой магната заинтересовались и король, и канцлер Лев Сапега. На службе у канцлера находился некий холоп Петрушка, которому поручили «узнать» царевича. При встрече с самозванцем Петрушка растерялся. Тогда Отрепьев сам «узнал» бывшего слугу и с большой уверенностью стал расспрашивать его. Тут холоп также признал «царевича» по характерным приметам: бородавке около носа и неровной длине рук. Как видно, приметы Отрепьева сообщили холопу заранее те, кто готовил инсценировку.

Через два года после своего бегства из Москвы Григорий Отрепьев в сопровождении тысячи шестисот поляков и более двух тысяч казаков вступает в Россию. Борис Годунов, еще ранее узнавший о появлении Лжедмитрия, начал выяснять, кто был этот новый его враг, и, к удивлению своему, узнал, что то был известный ему уже прежде Григорий Отрепьев, сосланный в Кириллов монастырь. Он велел призвать к себе дьяка Смирнова и спросил: где монах Отрепьев? Смирнов стоял перед ним, как мертвый, и ничего не мог сказать. По приказу царя дьяка вывели на правеж и засекли до смерти.

К польскому и венскому двору помчались царские послы с грамотами, разоблачающими самозванца. Лжедмитрий, в свою очередь, не остался в долгу у Годунова и отправил грамоту, в которой обличал его преступления и призывал к покаянию. Если вначале, как Андрей тут вспоминал, Григорий весьма туманно описывал события, произошедшие в Угличе двадцать лет назад, то в этой грамоте он пишет со знанием дела. Разрешите, я зачитаю кусочек из этой грамоты, касающейся непосредственно Углича.

«Но хотя мы были и малы, помнишь, однако, сколько раз в грамотах своих мы тебе напоминали, чтоб ты подданных наших не губил; помнишь, как мы отправили приверженца твоего Андрея Клешнина, которого прислал к нам в Углич брат наш Федор и который, справив посольство, оказал нам неуважение в надежде на тебя. Это было тебе очень не по нраву, мы были тебе препятствием к достижению престола, и вот, изгубивши вельмож, начал ты острить нож и на нас, подговорив дьяка нашего Михайлу Битяговского и 12 мальчиков с Никитою Качаловым и Осипом Волоховым, чтобы нас убили; ты думал, что заодно с ними был и доктор наш Симеон, но по его старанию мы спасены были от смерти, тобою нам приготовленной. Брату нашему ты сказал, что мы сами зарезались в припадке падучей болезни; ты знаешь, как брат наш горевал об этом; он приказал тело наше в Москву принести, но ты подговорил патриарха, и тот стал утверждать, что не следует тело самоубийцы хоронить вместе с помазанниками божьими...»

Как видите, — резюмировал Борис, — царевич точно назвал имена предполагаемых убийц.

— Ну, это неудивительно, — заспорил Игорь. — Переписка польских иезуитов подтверждает тот факт, что Лжедмитрий поддерживал постоянную связь с боярской оппозицией. Только когда полякам стало доподлинно известно, что приход царевича будет поддержан московскими боярами, они оказали ему полную поддержку. Видимо, кто-то, возможно, что и сам Шуйский; передал самозванцу необходимую информацию.

— Возможно, что и так, — не стал спорить Борис, — но все же дальнейшая логика поступков Отрепьева невольно наводит на мысль о его царском происхождении или, во всяком случае, о том, что сам он в это искрение верил. Ведь если бы Лжедмитрий был лицемером, интриганом, он вел бы себя совершенно иначе. А он? Вернувшись в Москву спустя три года после бегства из нее так называемый Дмитрий Угличский венчается на царство.

Что должен делать человек, нечестно захвативший престол? В первую очередь, по-видимому, постараться добиться расположения бояр, его окружающих! Ведь Григорий Отрепьев отлично знал нравы и обычаи двора! То есть ему следовало прикинуться любителем старицы, показать себя человеком боголюбимым, а с другой стороны — поспешить расправиться пытками и казнями с оппозицией. Однако ничего подобного новый царь не делал.

Вообще по характеру он мне напоминает молодого Петра, — заявил Борис, — энергичный, веселый, способный к аналитическому мышлению. Не проходило дня, чтобы царь не присутствовал в Думе. Иногда, слушая долговременные бесплодные споры думных людей о делах, он смеялся и говорил: «Столько часов вы рассуждаете, и все без толку! Так я вам скажу: дело вот в чем!»

И в минуту, ко всеобщему удивлению, решал такие дела, над которыми бояре столько думали. Он любил и умел поговорить, приводя примеры из истории разных народов, рассказывал случаи и из собственной жизни. Нередко, впрочем всегда ласково, упрекал бояр в невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились, обещал позволить ездить им в чужие земли, чтобы они смогли хоть немного стать образованнее.

— Действительно, поведение самозванца удивительно! — бросила реплику Лариса.

— Он, кстати, был весьма демократичен! — подхватил Борис. — Вот вам пример: сев на трон, Лжедмитрий повелел объявить народу, что два раза в неделю, по средам и субботам, будет сам принимать челобитные. Вместо принятого тогда послеобеденного сна он один, без охраны, обходил свои мастерские, живо интересуясь искусством ремесленников. Поощрял новый царь книгопечатание, показал себя терпимым в вопросах веры.

Еще одна черточка, напоминающая Петра, — он сам испытывал новые пушки, сам учил ратников, не раз в примерных приступах к земляным крепостям лез со всеми прочими на валы, хотя нередко палками его сбивали с ног, давили. Любил Лжедмитрий и потехи со зверями, причем часто и здесь не оставался равнодушным зрителем, а бросался на медведя с одним ножом. Поскольку он вдобавок был и щедрым правителем (заплатил стрельцам деньги, которые задолжал еще Иван Грозный), неудивительно, что московские жители любили его.

— Любили, любили и убили, — съязвил Андрей.

— Ну, допустим, убила его кучка заговорщиков, а москвичи с посадов были в неведенье! — возразил Борис. — Но и погибая, он продолжал говорить о своем царском происхождении, вот что удивительно! Вообще Лжедмитрий держался крайне мужественно: когда заговорщики подступили ко дворцу, он выскочил на крыльцо с палашом и с криком: «Я вам не Годунов!», начал сражаться с нападавшими. Только когда рядом упал смертельно раненный ножом преданный ему Басманов, Лжедмитрий отступил. Сказав Марине, чтобы она спряталась, он выскочил из окна на строительные подмостки, но, не рассчитав прыжка, упал вниз, разбил грудь и вывихнул ногу. Мятежники вновь схватили его и с побоями начали допрашивать: «Кто ты? Кто твой отец? Откуда ты родом?»

Другой на его месте дрогнул бы, а Лжедмитрий гордо отвечал: «Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо мне мать мою или выведите меня на лобное место и дайте объясниться!»

Такая смелость смутила многих мятежников, и, если бы не обман князя Голицына, неизвестно, как повернулось бы дело. Тот заявил, что он был якобы у царицы Марфы, которая сказала, что сын ее убит в Угличе, а это — самозванец. Один из стрельцов выстрелил в Лжедмитрия, остальные дорубили его.

— Так почему же Лжедмитрий все-таки погиб? — спросил Максим Иванович. — Почему народ остался в стороне?

— Я думаю, что главная причина в Марине, — ответил Игорь. — Из-за нее самозванец вынужден был заигрывать с поляками, окружил себя ими. А если бы вокруг него были русские, никакой заговор не удался бы!

Максим Иванович покачал головой:

— Ты рассуждаешь, как Дюма-отец. Тот все объяснял дворцовыми интригами. На самом деле причина значительно глубже. Вспомните — Лжедмитрий пришел к трону на гребне крестьянской войны. В нем беднейшие слои видели избавителя. Однако Лжедмитрию, а точнее, Григорию Отрепьеву были глубоко чужды народные чаянья. Спору нет, был он человек способный, даже образованный, но глубоко эгоистичный, как любой авантюрист. Он и не подумал сделать что-либо для коренного улучшения жизни простых людей. Вот народ от него и отвернулся, чем и воспользовались недовольные бояре.

Так какое резюме выносит наше высокое собрание? — спросил Максим Иванович, обводя всех глазами.

Андрей сумрачно сказал:

— Как ни старался Борис, но, увы, не убедил нас в том, что царевича подменили. Просто Григорий Отрепьев был талантливым авантюристом и погиб, как обычно гибнут авантюристы. Надеюсь, насчет Лжедмитрий Второго никто не будет утверждать, что он тоже был царевичем?

Все молчали.

— Молчание — знак согласия! — констатировал Максим Иванович. — Объявляю заседание закрытым!

 

ВЕРСИЯ ТРЕТЬЯ: «ПРИНЯЛ ЗАКЛАНИЕ НЕПОВИННОЕ ОТ РУК ИЗМЕННИКОВ СВОИХ»

На следующее утро московские гости уехали, Андрей спешил по своим следственным делам, потому очень важничал. После их отъезда в раскопе то и дело вспыхивали споры между школьниками. Они тоже загорелись желанием отгадать, что же случилось в Угличе.

Поскольку в спорах арбитром выступал Игорь, как человек наиболее эрудированный, естественно, что большинство склонялось к мысли, что все-таки Дмитрий закололся сам. Максим Иванович, поглядывая на спорщиков, посмеивался. Он был уверен, что «великолепная десятка» теперь на всю жизнь полюбила музу Клио, покровительствующую, как известно, истории.

Через две недели раскопки неожиданно закончились — глубже найденного сруба действительно пошел материк. Ожидаемых останков городища в этом месте не оказалось.

— Видимо, городище находится или под собором, или под архиерейскими палатами, — после раздумий сделал заключение Максим Иванович.

Экспедиция свернула свою работу, и испытанный грузовичок с немногими находками отбыл в Москву. Из друзей Игорь нашел только Бориса, Андрей с Ларисой по турпутевке отправились в молодежный лагерь, куда-то в горы, на Кавказ. Но и с Борисом удавалось встречаться нечасто, потому что он уже начал работать на автостанции и с непривычки очень уставал.

В общем, все вместе кружковцы собрались только в начале сентября снова на просторной веранде дачи Максима Ивановича. Сначала все говорили наперебой, вспоминая летние приключения, но в конце концов вниманием присутствующих завладел Андрей, накануне побывавший у следователя. Оказывается, следствие по розыску банды, начавшееся после поимки ребятами преступника в Угличе, уже находилось в стадии завершения.

— Представляете, вполне интеллигентные люди, — рассказывал Андрей, возбужденно махая кухонным ножом, — внешне во всяком случае. Когда я их первый раз на допросе увидел, не мог и подумать, что передо мной закоренелые преступники.

— Ты их сам допрашивал? — недоверчиво спросил Борис.

Андрей смутился:

— Да нет. Мне следователь разрешил просто посидеть, но предупредил, чтоб рот не открывал. А то, говорит, испортишь мне допрос. Среди них только один рецидивист был, раньше отсидел за квартирную кражу. Но он вовсе не играл первую скрипку. Главарем и, так сказать, главным идеологом был инженер из конструкторского бюро. Он-то и привлек уголовника, как специалиста по взламыванию замков. Сбытом занимался третий, гид из «Интуриста». Он клиентуру подыскивал среди иностранцев. Ну а наш, которого мы задержали, был наводчиком. Знаете, что интересно? Этот парень должен был лишь разведать, где что висит, определить, какие замки на дверях, где сторож находится, а он схватил картину и бежать. Решил, видите ли, самостоятельное дело открыть, потому что доля у него самая маленькая была. По жадности да глупости и попался. Они его спокойно ждали с другой стороны Углича. И вдруг он по рации сообщил, что уходит от преследования. Они бросились ему на помощь, да мы помешали...

— Ну и разобрался ты, что их толкнуло на преступление? — насупившись, спросил Борис.

— Представь себе — разобрался, — с некоторым вызовом ответил Андрей.

— Да, кстати, — заметил Максим Иванович, — мы зачем, собственно, собрались? Пора, наверное, высказаться обвинителю.

— Готов к бою, — сказал Андрей, встав и кашлянув в кулак. — Только позвольте сначала лирическое отступление...

Он бросил украдкой взгляд на Ларису, та покраснела. Засмущался неожиданно и Андрей, начав бормотать что-то несуразное: «Видите ли, понимаете ли, вот какое дело...»

Друзья смотрели на него с изумлением. Зато Максим Иванович все мгновенно понял.

— Те-те-те! — сказал он весело. — Кажется, мы сейчас узнаем сенсационную новость, причем относящуюся отнюдь не к шестнадцатому веку!

Лариса покраснела еще гуще, а Игорь и Борис уставились на Андрея с явным непониманием.

— В общем, мы с Ларисой приглашаем вас в гости, — бухнул Андрей.

Максим Иванович протянул несколько иронически:

— Это что, вроде помолвки?

— Да нет, — окончательно смутился Андрей. — Вот вы, Максим Иванович, приглашаете нас в гости, пирогами угощаете. Вот и мы с Ларисой...

Тут вдруг покраснел Игорь и уперся взглядом в пол. Потом, видно, пересилил себя, улыбнулся:

— Глядите, так и до свадьбы дело дойдет.

— Будет и свадьба... — ответил Андрей.

Игорь отрешенно глядел на сосны за окном. Чтобы как-то отвлечь друга, Андрей строго сказал:

— Ну а теперь к делу. Я предлагаю рассмотреть третью, и последнюю, версию, а именно — что царевич был убит. Мы с вами уже довольно хорошо знаем обстоятельства, поэтому я хотел обратить ваше внимание на некоторые несообразности, имеющиеся в «судном деле». Если мы сумеем их объяснить, то, вероятно, сможем и установить, имело ли место преступление или то был несчастный случай.

Во-первых, я предлагаю вернуться к свидетельствам о болезни царевича, — сказал Андрей, взяв в руки «судное дело». — Вот что показали, например, рассыльщики: «И приезже тово... на нем была ж та болезнь по месяцам беспрестанно». — Андрей еще раз повторил: — «По месяцам». Вдумайтесь в это. Если говорить по-современному, значит ежемесячно.

А что показала мамка Волохова? Она говорит: « Перед великим днем царевич в той болезни объел руки Ондрееве дочке Нагова...»

Это же подтвердил и Андрей Нагой. Мы знаем, что «великий день», то есть пасха, был в тысяча пятьсот девяносто первом году в начале апреля. Таким образом, предыдущий припадок случился примерно за месяц. Значит, рассыльщики правы, что припадки случались с царевичем приблизительно раз в месяц.

— Постой, постой, — перебил его Максим Иванович, — значит, ты хочешь сказать...

— Вот именно, — сказал Андрей, взглянув на оппонентов, — я хочу сказать, что пятнадцатого мая с царевичем не могло быть припадка, поскольку он оправился от него только что. Следующего приступа надо было ждать где-то в июне. Но во время приступа к царевичу никого не пускали, и убийцам не удалось бы к нему подобраться. И я полагаю, что заговорщики ждали момента, когда царевича, оправившегося после приступа, наконец выпустят погулять, чтобы потом можно было свалить на недавний припадок. Убедительно?

— Я говорил с врачами, — завозражал Игорь, — мне сказали, что бывает так, что приступы эпилепсии вдруг начинают учащаться. Припадок мог внезапно повториться...

— Только в случае ускорения течения болезни, — парировал Андрей. — А здесь ничего не говорило о том, что состояние Дмитрия вдруг стало ухудшаться. Впрочем, прошу меня не перебивать!

Максим Иванович, улыбнувшись, сделал руками жест судьи на ринге, когда он разводит боксеров по углам.

— Следующая странность в свидетельских показаниях, причем в показаниях, главных в деле, поскольку они исходят якобы от непосредственных свидетелей несчастного случая, а именно от мальчиков, игравших с царевичем. Шуйский их спросил: «Хто в те поры за царевичем были?»

Мальчики ответили: «Были за царевичем в те поры только они, четыре человеки, да кормилица, да постельница».

Естественно напрашивается вопрос: а где же была мамка Волохова? Ведь мы знаем из ее же показаний, что именно она вывела царевича гулять и была с ним неотступно. Значит, мальчики соврали? Не могли же, в самом деле, они не заметить мамку, главное действующее лицо.

— Слона-то я и не приметил! — добродушно рассмеялся Борис.

Андрей погрозил ему пальцем и сказал:

— А если предположить, что мальчики сказали правду?

— Как это? — не понял Игорь. — Конечно, они сказали правду...

— А если они сказали правду, — объявил Андрей, — то, значит, мамки рядом с ними не было. А это очень наводит на размышления. Во всяком случае, я думаю так, что и царевича мальчики увидели уже мертвым...

— Не понимаю, что ты имеешь в виду? — удивился Максим Иванович.

— Мне кажется, что дело происходило так: кормилица и постельница вывели на задний двор сначала мальчиков — «жильцов». Это тем более естественно, что один из них. Петрушка, был сыном постельницы, а второй, Баженко, — сыном кормилицы. Ведь Дмитрий — царевич, а при угличском дворе свято соблюдали царские обычаи, готовя Дмитрия к престолу. Мальчики, вероятно, в ожидании царевича начали игру в тычку. Мамка же Волохова торжественно вывела Дмитрия. Что случилось с царевичем, мальчики не видели. Но зато они увидели мамку, бегущую к ним с криком «царевич зарезался». Она же и послала Петрушку к царице сказать, что царевич зарезался. Событие было настолько ошеломляющим, что мальчики поверили в это. А через какое-то время после красочного рассказа мамки, а может, и под давлением следствия они сами начали верить в то, что сами видели, как царевич покололся. Причем все говорили о случившемся по-разному: кто заявлял, что он покололся еще в падении, кто — что во время катания по земле...

— Домыслы! — фыркнул Игорь.

— Нет, психологически такое могло быть, — задумчиво произнес Максим Иванович. — Представь себе — дети видят лежащее на земле тело царевича, из вены на шее хлещет кровь. Он еще шевелится. Рядом ножик царевича, которым он обычно играл в тычку. Волохова кричит, что он порезался сам. Поднимают крик постельница и кормилица. И у ребят вполне может создаться убеждение, что они «сами» видели момент, когда Дмитрий наткнулся на нож.

— К тому же хочу добавить, — сказал Андрей, — что показания детей дошли до нас в пересказе. Ведь не мог же Петрушка Колобов, который давал показания от имени всех четырех мальчиков, сказать о своей матери в третьем лице: «За царевичем была постельница Самойлова, жена Колобова».

Не правда ли, странно? — задал он риторический вопрос и, не ожидая ответа, вновь повел наступление: — Еще на одном обстоятельстве хотел бы заострить ваше внимание, а именно на поведении царицы. Как только она узнает, что царевич погиб, Мария хватает полено и начинает избивать мамку Волохову, то есть она ни на секунду не усомнилась в том, что мамка была в числе организаторов убийства. Видимо, в этот день царица не хотела выпускать царевича гулять, а мамка это сделала самовольно. Подозревать Boлохову у царицы были основания. Хотя Волохова находилась при дворе еще со времен Ивана Грозного, была у него постельницей и вроде бы доказала свою преданность царствующему дому, зимой случился ряд событий, наводящих на размышления. Вскоре после приезда в Углич дьяка Михаила Битяговского Василиса Волохова выдала свою дочь замуж за племянника Битяговского — Никиту Качалова. С этого времени началась, как теперь говорят, «утечка информации». Вспомните, Борис Годунов зимой получает от Битяговского весть, что царевич настроен крайне воинственно, что он срубает головы снежным фигуркам, говоря, что так расправится с Годуновым. Вряд ли Битяговский, дьяк, присутствует при детских играх. Это ему не по чину. Зато Волохова присутствует при этом непременно, а затем докладывает новоявленному родственнику, разжигая ненависть Годунова.

— Чтобы женщина, к тому же мать, стала убийцей, — покачала головой Лариса, — не верю!

— Вспомним леди Макбет! — бросил реплику Борис. — А тут истинно шекспировские страсти.

— Как же ты мотивируешь причины участия Василисы Волоховой в заговоре? — строго спросил Андрея Максим Иванович.

— Во-первых, жажда наживы, — не колеблясь, ответил тот. — К этому времени угличский двор переживает упадок. А Борис Годунов становится все богаче. Кстати, он после убийства Дмитрия «отблагодарил» мамку, выделив ей поместье. А во-вторых... я думаю, что мамка возненавидела царевича из-за его необычных свойств характера.

— Каких еще необычных свойств? — спросил с любопытством Борис.

— Дело в том, что царевич воспринял худшие черты характера своего отца. Грозный тоже страдал припадками, хотя и не в такой степени. Жестокость и вспыльчивость, присущие ему, приняли у царевича патологические черты благодаря тому, что его баловали и потакали во всем. Мамке, вероятно, ежедневно доставалось от царицы за попытки как-то усмирить царевича. Так что основания для ненависти были!

Теперь о колоколе. Из показаний Огурца мы знаем, что в колокол ударил сторож Максим Кузнецов. Что он делал на колокольне в это неурочное время? Что он увидел? Почему стал звонить? Допроса Кузнецова в следственном деле нет. Вряд ли опытные следователи не привели бы к допросу столь важного свидетеля. Напрашивается вывод, что к началу следствия сторож исчез.

— Как исчез? Куда? — раздались удивленные голоса ребят.

— А так! Либо его убили, либо он скрылся, смертельно чего-то испугавшись. Как вы думаете, что могло напугать Кузнецова?

— Не знаю! — пожал плечами Игорь. — Пытки, наверное.

— Н-нет! — возразил Андрей. — Тут дело значительно серьезнее. И чтобы понять причину, мы должны разобраться в некоторых странностях поведения Григория Нагого.

— Здрасьте! — воскликнул Борис. — Уже и за Нагих взялся. Чем тебе поведение Григория не нравится?

— А тем, что в день убийства он сначала сидит со старшим братом Михаилом, напаивает его, науськивая его на дьяка Битяговского. По первому удару колокола вскакивает на коня и мчится вместе с братом и вооруженной дворней к дворцу. Думаю, что он-то лучше всех знал, что случилось, и удар колокола прозвучал для него сигналом. Именно он тут же перехватывает полено у царицы и начинает бить мамку смертным боем. Когда ее оставляет сознание, он принимается за Никиту Качалова. Потом по его команде бросаются в погоню за Битяговским и убивают его. А затем при его участии вытаскивают из церкви израненного сына Волоховой и приканчивают. Что это — месть за убитого царевича?

— Конечно! — ответил Игорь.

— Но почему же тогда он, единственный из Нагих, на следствии вдруг дает показания, что царевич зарезался сам?

— Одумался, наверное! — неуверенно заметила Лариса.

— Ничего подобного! Григорий Нагой незадолго до этого стал зятем одного из самых приближенных к Годунову дьяков — Андрея Клешнина. Именно Клешнин был одной из главных фигур заговора, если не самой главной. Не случайно Клешнин вместе с Шуйским был послан расследовать угличское дело. Я думаю, что тесть заранее уведомил Григория Нагого о готовящемся убийстве и потребовал, чтобы он уничтожил всех участников заговора.

— Говори, да не заговаривайся, — загорячился Игорь. — Чтобы дядя знал, что собираются убить племянника, и способствовал этому? Ведь рушилась надежда всех Нагих стать близко к престолу!

— Ну, могло ведь быть несколько иначе, — спокойно возразил Андрей.

— А именно?

— Андрей Клешнин мог сказать, что, мол, Битяговский готовит заговор. Что в числе заговорщиков Никита Качалов, Данило Битяговский и Осип Волохов. Но нужно их схватить и уничтожить при попытке убийства. Понимаете? Григорий Нагой, видимо, знал о дне и часе готовящегося преступления. Но Клешнин мог, допустим, сказать, что убийства не будет, просто немного припугнут. А Григорий Нагой, сумевший разоблачить заговор, немедленно будет приближен к Борису Годунову. Могло быть такое?

— Я думаю, что здесь явная натяжка, — угрюмо бросил Игорь.

— Не скажи, — вступил в спор Борис. — Григорию Нагому могло надоесть прозябание в провинциальном Угличе. Воцарение Дмитрия было очень проблематичным. А тесть предложил сделать быструю карьеру. Вполне резонно!

— Имею возражение! — воскликнул Игорь.

— Давай, — согласился Андрей.

— Как обвинитель объяснит то обстоятельство, что Григорий вместе с остальными братьями был подвергнут пытке в Москве, был признан виновным и сослан?

— Вопрос хороший, как говорят студенты, «на засыпку», — миролюбиво ответил Андрей. — И на него ответить действительно трудно, если не учесть последующие события.

— Какие именно?

— А именно поведение царя Бориса, услышавшего о появлении в Польше царевича Дмитрия. Хотя сыскные службы довольно скоро выяснили, что под личиной царевича скрывается монах Григорий Отрепьев, Годунов явно испугался. Испугался настолько, что велел срочно доставить в Москву, в Новодевичий монастырь, мать царевича Марфу. Поздней ночью тайно ее привезли во дворец, где Борис допрашивал ее вместе с женою. Когда Марфа сказала, что не знает, жив ли ее сын или нет, то царица Мария выругала ее и бросилась на нее со свечой, чтобы выжечь глаза. Борис защитил Марфу от ярости жены. Разговор кончился очень неприятными для него словами, что люди, которых уже нет на свете, говорили ей о спасении ее сына, об отвозе его за границу. Не окажутся ли странными сомнения Годунова?

— Так я и сейчас утверждаю, что Годунов не убийца! — с вызовом сказал Игорь.

— Погоди, не спеши. Мы твою версию уже слышали! — сказал Андрей. — Послушайте теперь мое предположение. Я думаю, что Клешнин и другие приближенные Годунова не раз убеждали его в необходимости уничтожить Дмитрия. Видимо, с его согласия был послан Битяговский с этой целью в Углич. Зная характер Бориса, можно предположить, что Битяговскому было поручено убрать царевича как можно незаметнее. И вдруг становится известно, что Битяговский и его ближайшие родственники уничтожены. Убили их злейшие враги Годунова — Нагие. Что должен был подумать хитроумный Борис? А то, что Нагие нанесли упреждающий удар, а царевича заменили другим ребенком. Заверениям Шуйского и Клешнина, что мертвый младенец и есть Дмитрий, он мог и не поверить. Шуйский до этого уже не раз совершал предательства, а Клешнин, став родственником Нагих, мог вполне переметнуться на их сторону. Отсюда и такая суровая расправа с Григорием Нагим. Вероятно, тесть пытался как-то смягчить участь зятя, но это только еще больше возбудило подозрительность Годунова. Логично?

— Логично! — возликовал Борис. — Я же говорил, что царевича подменили.

— Нет, как бы ни хотелось верить в счастливый исход, — покачал Андрей головой, — но царевич был убит. Есть еще одно свидетельство, о котором вы не знаете...

— Какое, интересно? — блеснул очками Максим Иванович.

— Я вас не имел в виду, — смутился Андрей. — Вы, конечно, знаете.

— А может, и не знаю. Излагай! — подбодрил его Максим Иванович.

— Я наткнулся на него случайно. Есть такая книга «Домашний быт русских царей» Ивана Забелина. Она вышла в свет еще до революции. И вот во второй части, на странице семьдесят шестой, я обнаружил следующие строчки. Разрешите, я процитирую: «...О порядке каждодневной жизни царевичей дает краткое свидетельство запись о последнем дне жизни убиенного царевича Дмитрия.

Того дня царевич поутру встал дряхло с постели своей и глава у него, государя царевича, с плеч покатилася. И в четвертом часу дни царевич пошел к обедне и после Моления у старцев Кириллова монастыря образы принял. И после обедни пришел к себе в хоромы и платенцо сменил. А в ту пору с кушаньем взошли и скатерть постлали. И богородичев хлебец священники выняли. А кушал государь царевич одиножды днем, а обычай у него, государя царевича, был таков: по все дни причащался хлебу богородичну. И после того похотел испити, и ему, государю, поднесли испити, и, испив, пошел с кормилицею погуляти, и в седьмой час дни, как будет царевич противу церкви царя Константина, и по повелению изменника злодея Бориса Годунова приспе душегубцы ненавистники царскому корени Микитка Качанов и Сенька Битяговский, кормилицу его палицею ушибли; обмертвев, пала на землю. А ему, государю царевичу, в ту пору, киняся, перерезали горло ножом,...»

— Это, видимо, дворцовая запись, которая велась ежедневно, — задумчиво сказал Максим Иванович. — Но чем объяснить путаность в самом описании убийства?

— Писец, который вел запись, естественно, не был свидетелем убийства, записывал с чужих слов, — ответил Андрей. — В той суматохе разговоры велись самые разноречивые. Вот и перепутал мамку с кормилицей, а Битяговского с Волоховым. Если позволите, я попробую кратко описать, как произошло убийство...

— Неужто по-древнерусски шпрехать будешь? — не удержался от язвительного возгласа Борис.

— Да я без красот, так сказать, конспективно, — засмущался Андрей.

— Ты, главное, почаще употребляй «вельми, батюшка» — и все будет в порядке, — усмехнулся Игорь.

— А что значит «вельми, батюшка»? — заинтересовалась Лариса.

— Это значит, «отец, полный порядок», — невозмутимо ответил Игорь.

Максим Иванович рассмеялся:

— Я бы назвал это авторизованным переводом, «Вельми» переводится как «весьма».

Андрей молчал, уткнувшись в свою тетрадку.

— Ну что же ты? — нетерпеливо спросил Борис.

— Ну вас, издеваться будете!

— Не будем, не будем! — заверили оппоненты.

— Тогда прошу не прерывать, — строго сказал Анд» рей. — «...У самого крыльца дьячей избы осадил Михаил Нагой своего коня, храпнувшего от резкого рывка уздечкой. Помедлил, ожидая, не встретят ли. Но никто не выскочил, не помог грузному боярину сойти с коня. Побагровев от злости, слез сам, одернул желтого атласу терлик со стоячим меховым ожерельем из соболя и, придерживая высокую бобровую шапку, что было силы пнул дверь окованным в серебро загнутым носком чебота.

Дьяк Битяговский привстал с кресла, однако навстречу гостю шага не сделал. Не глядя на него, Нагой прошел в передний угол и плюхнулся на просторную скамью.

„Почто беспокоишь? " — хрипло спросил, сдерживая себя от злобного крика, Нагой.

С этим дьяком надо быть поосторожнее. Еще десять лет назад покойный царь Иван Васильевич, посылая управлять Казанью воеводу Сабурова вместе с князем Булгаковым и этим дьяком Битяговским, строго наказывал, чтоб быть им заодно. Князей и дьяка безродного рядом поставить.

И к новому царю Федору Иоанновичу успел подольститься. Сопровождал его в Ругодивском походе, а теперь вот послан сюда с царской грамотой, повелевающей досматривать за порядком. Пять лет вольготно при царевиче сидели, а теперь, что ни день, рогатки ставит.

„Крымский хан Казы-Гирей в набег на Москву готовится, — ровным голосом, словно не замечая злобных взглядов Нагого, сказал Битяговский. — Велено Угличу дать пятьдесят людей с подводами для посошной службы, хлеб и порох возить". — „Не дадим! — заорал, страшно выкатывая глаза, Михаил Нагой. — Грабеж! Только что ведь дали сорок посошных людишек. От города еще не отошли, подводы ждут. А теперь пятьдесят. Разорить царевича, князя удельного, надумал! И так одежонка вся поистрепалась, кормиться нечем! "

Он вскочил, ухватившись за рукоять сабли, Битяговский невольно отшатнулся. „Не моя то воля", — пробормотал он. „Знаю! — еще больше рассвирепел Нагой. — То Бориска наш род извести хочет, как Шуйских извел. Не дадимся. Пусть помнит — подрастает царевич. Отольются Бориске сиротские слезы!" — „Так и отписать?" — с ядовитой кротостью осведомился Битяговский. „Пиши!” — хрипло вскрикнул Нагой, но поутих: с Годуновым шутки плохи.

Неожиданно раздался малиновый перезвон. Оба перекрестились.

„К обедне пора”, — молвил Битяговский. „И то, — согласился Нагой, — от греха подальше”. — „Так как насчет посошных? " — бросил ему в спину хитроумный дьяк.

Задрав заносчиво бороду и не глядя на него, Нагой ответил: „С царицей и братьями совет будем держать”.

И вышел, оглушительно хлопнув дверью. Тонкие губы Битяговского дрогнули в тихой усмешке. Недолго Нагим гордо ходить по Угличу, ох недолго! Дьявольский его план как никогда близок к осуществлению.

...В соборной церкви Преображения Спасова неторопливо идет обеденная служба. Матушка-царица тревожно поглядывает на бледное личико Дмитрия. Ему еще после приступа неможется, а тут два часа надо выстоять в полном царском облачении, в тяжелой духоте. Наконец священник торжественно провозглашает: „Аминь”, благословляя золотым крестом царственных прихожан.

На свежем воздухе от яркого майского солнышка и голубого неба царевичу становится лучше. Он оживленно крутит головой в поисках своих „жильцов” — товарищей по играм.

„Хочу гулять!” — тянет он капризно. „Нет, нет! — отрицательно качает головой царица и отдает распоряжение мамке Волоховой: — Платьице переоденьте, покормите и пусть полежит в постельке. Слабый еще”.

Царевича отводят в его хоромы, а мать-царица с братом Андреем и священником идут обедать. Расходится и дворня по своим домам. Лишь в поварне да в хлебне жарко горят печи, оттуда несут „сытники" одно блюдо за другим к царицыному столу. Хоть пятница и постный день, но перемен блюд не менее тридцати. На столе и хлебцы всевозможные, и калачи, капуста кислая с сельдями, икра всякая, лососина с чесноком, щуки и лещи паровые, белая рыбица и осетрина сухие, грибы вареные и печеные, караси и раки. Затем несут уху щучью, стерляжью, окуневую, иготичью, к ним подаются пирожки паровые кислые с горошком, оладейки в ореховом масле, пирог большой с маковым соком, пироги с вязигой, с сельдями, с рыжиками, каравай яблочный, каша сладкая арбузы в патоке, кисели красные и белые»

За поставцем с посудой стоит подключник Артем Ларионов. Он наблюдает за столом и руководит действиями „сытников” Моховикова, Меншикова и Буркова. Рядом с ним стоит, переговариваясь шепотом, стряпчий Сергей Юдин. Нет, он вовсе не смотрит, как потом скажет на следствии, от нечего делать в слюдяное окно. Иначе наверняка увидел бы совершаемое убийство, и тогда бы именно он, а не Петрушка Колобов, который прибежал через несколько минут после убийства, первым известил царицу о страшном горе.

….В хоромах царевича тем временем мамка, кормилица и постельница суетятся вокруг Дмитрия, снимают с него алую ферязь, парчовый зипунок, голубого сафьяна чеботы, одевают наряд попроще.

Он тем временем грызет калач и сердито кричит: „Хочу гулять! Хочу в ножичек играть! " — „Матушка-царица ругаться будет! " — вкрадчиво говорит Волохова.

Лицо царевича искажает гримаса.

„Зарублю! — кричит он. — Всех зарублю саблей!"

Мамка напуганно крестится, а потом кивает кормилице: „Что делать — если перечить, еще хуже будет! Выведи ребят на задний двор. А потом мы потихоньку выйдем. Авось матушка-царица не узнает...”

Кормилица согласно кивает. Знает, что после обеда затихает Кремль. Здесь, как и во всех боярских теремах, по стародавнему обычаю после обеда все ложатся спать до вечера. Может, и вправду царица не узнает.

Все меньше и меньше людишек пробегает по двору. Только у ворот дремлют, опершись на бердыши, двое стрельцов. Но тишина обманчива.

Там, за двойными бревенчатыми стенами, неспокойно. На подворье братьев Нагих гремит голос обиженного Михаила. Григорий пытается его успокоить, даже своего духовника, попа Богдана, на двор к Битяговскому послал, чтоб нашел слова примирения. Но почему Григорий все подливает меду в кубок брата и нет-нет да напомнит о сделанных их семье притеснениях, так что Михаил хватается за кинжал? И к чему он так чутко прислушивается?

Явно чего-то ждет и дьяк Битяговский. Рассеянно кивая златоусту, отцу Богдану, он щедро потчует гостя.

На заднем дворе томятся от скуки мальчики-„жильцы". Не дожидаясь царевича, они начинают упражняться в игре ножичком. Но вот на крыльце появляется Дмитрий, бережно поддерживаемый мамкой.

„Потише, батюшка”, — приговаривает она.

Неожиданно у дворцовой пристройки царевич видит двух взрослых парней, хорошо ему знакомых, — Осипа Волохова и Никиту Качалова. В руках одного у них что-то поблескивает. Дмитрий отталкивает мамку и бежит к парням.

„Что это у тебя?” — повелительно спрашивает мальчик.

Парни низко кланяются. Никита отвечает: „Ножичек, государь”. — „Покажи!”

Никита снова кланяется, но не отдает.

„Ну?” — „Давай меняться, государь!”

Дмитрий, недолго думая, вытаскивает свой кинжальчик из ножен и взамен получает нож Качалова, склоняется, внимательно разглядывая его. Рядом с ним склоняется, вроде тоже разглядывая, Осип Волохов. Затем, осторожно оглянувшись, он неожиданно одной рукой зажимает рот царевича, другой запрокидывает его головенку, а Никита ловко бьет в шею царевичевым же кинжалом. Лезвие пронизывает яремную вену, поэтому смерть наступает не сразу.

Дав убийцам скрыться за угол, мамка подхватывает тело царевича и бежит, но не к дворцу, а к заднему двору, туда, где ждут его ребята. Окровавленный, он еще бьется в руках мамки. Она издает истошный вопль: „Царевич сам покололся ножичком! Петрушка, бегом, скажи матушке-царице”. Кормилица хлопочет около царевича, но все напрасно. А в это время слышится бешеный голос Нагого: „Открывайте ворота! Хватайте убийц!” На площадь перед дворцом высыпает дворня, в том числе и убийцы — Никита Качалов и Осип Волохов. Хитрый дьяк Битяговский не спешит со своего подворья, делая вид, что не понимает, что произошло. Сначала он заходит в думную избу, а затем с подкреплением идет на дворцовую площадь. Григорий Нагой велит пономарю снова звонить в колокол, чтобы собрать посадских людей, ненавидящих за притеснения Битяговского. Падает полумертвая Василиса Волохова. Толпа принимается за Качалова. Осип Волохов не выдерживает и в страхе скрывается в доме Битяговских. Но скоро настанет и его черед».

Ну а что было дальше, вы знаете из «судного дела», — сказал Андрей и устало опустился рядом с Ларисой, обняв ее за плечи.

Воцарилось молчание. За окном веранды уже густели осенние сумерки.

Максим Иванович негромко спросил:

— Так виновен Борис Годунов?

— Виновен, — твердо сказал Андрей.

— Виновен, — тихо повторила Лариса.

— Думаю, что да, — согласился Борис.

— Наверное, — помолчав, сказал Игорь.

— В поэме Егора Исаева «Суд памяти», — неожиданно произнес Борис, — есть замечательные строки. Вообще-то поэма о войне, но эти строки, по-моему, относятся к любому преступлению, когда бы оно ни было совершено.

И, глядя в окно, он начал размеренно читать:

Вы думаете, павшие молчат!

Конечно, да — вы скажете.

Неверно!

Они кричат.

Пока еще стучат

Сердца живых

И осязают нервы.

Они кричат не где-нибудь,

А в вас.

За нас кричат.

Особенно ночами.

Когда стоит бессонница у глаз

И прошлое толпится за плечами...

— «И прошлое толпится за плечами», — повторил Максим Иванович. — Хорошо сказано. Это очень верно, когда бы, в какие века ни было совершено преступление, суд памяти человеческой не простит никогда.

В полумраке хорошо было сидеть и просто молчать. Неожиданно щелкнул выключатель, и веранду залил яркий свет лампы. В дверях стояла няня Максима Ивановича Казимира Францевна.

— Что вы, ребятки, приуныли? Максим, на тебя это не похоже! Случилось что?

— Случилось, — вздохнул Максим Иванович. — Вот смотрю на своих орлят — разлетятся скоро.

— Куда? — растерянно спросила Казимира Францевна.

— Борис — в армию, Андрей с Ларисой, того и гляди, поженятся, Игорь — в очередную экспедицию... Всем не до меня.

Неправда, — горячо возразила Лариса, — мы все равно приходить будем! Правда, Андрей?

— Ну-ну, — чуть грустно улыбнулся Максим Иванович.

Неожиданно он что-то вспомнил, и глаза его потеплели.

— Между прочим, у меня вчера делегация была...

— Какая делегация? — ревниво спросил Игорь.

— Самая настоящая. Восьмиклассники из нашей школы. Они откуда-то прослышали о наших поисках и тоже хотят в кружке заниматься. Так что выше головы! Жизнь продолжается. А загадок истории на наш век хватит!