Сызмальства отличался Ванька Осипов, подлых людишек сын, остротой ума, смелостью да проворством. Когда исполнилось ему тринадцать, взяли Ваньку из родного села Иванова Ростовского уезда в стольный город Москву, на двор господина его, богатого гостя Петра Дмитриевича Филатьева.

Особого рвения в служении хозяину Иван не проявлял, зато был крепко нечист на руку. Не ленился он вставать рано поутру, гораздо ранее других, чтоб отнести в охотный ряд разную живность — гусей, уток и прочих кур, которых крал иногда у соседей, а если не удавалось, то и у своего господина. Не брезговал он также оловянными плошками и медной посудой.

Полученные деньги тратил на сласти и разные безделушки для завоевания любезности девиц, до которых был крайне охоч, а позже стал сбывать ворованное в кабаках, расположенных в Китайгороде в великом множестве. Напившись, нередко вступал в драки, а то вообще не ночевал дома, за что наутро получал лютую порку по приказу Филатьева. Однако от наказания становился еще более дерзким и неистощимым на разные воровские проделки.

Однажды в фортине — у Варварского крестца, где над дверьми висела доска с гербом — двуглавым орлом — и красовалась надпись: «В сем доме питейная продажа», познакомился Ванька с бывалым человеком, отставным матросом Петром Романовым, по прозвищу Камчатка. Фортина, как и любое другое питейное заведение, была устроена очень просто: стойка и лавка, а под полом — ледник для хранения винных запасов.

За меркой вина, с опаской поглядывая на хозяина, поведал Камчатка хриплым шепотом о вольной жизни, о своем знакомстве с лихими людьми, живущими весело и разгульно. Вино и рассказ нового знакомца жарко ударили Ивану в голову, и запросил он горячо свести его с этими людьми. На что Камчатка, сурово покачав головой, ответил, что в братство сие с пустыми руками не берут. Тогда и рассказал холоп о заветном сундучке хозяина, что стоит в каморе всегда запертый на большой замок, и о том, что давно подобрал ключ от того замка, ожидая случая.

Еще выпив по мерке, друзья решили, что случай как раз пришел, и договорились встретиться этой же ночью у ворот двора Филатьева.

...Темная ночь опустилась на подворье Филатьева. Затихли песни и смешки в девичьей половине людской. Не слышно позвякивания цепи со двора, — это угомонился медведь, прикованный к столбу на потеху хозяину. Чутко прислушиваясь, поднял свою лохматую голову Иван: вроде все спят. Скользнул к двери, ведущей в господский дом. У входа в спальню затаился, различая могучий храп хозяина и заливистый — хозяйки. Прокрался к заветному сундучку, на миг напрягся, нажимая железкой на поддавшееся ушко замка, бесшумно открыл крышку. Вот он, пухлый кошель. Недолго раздумывая, захватил и праздничные камзол и кафтан господина и, так же крадучись, выскользнул из дома, отодвинув доску забора, на улицу. Здесь напялил на себя господскую одежду и важно подплыл к воротам, от которых тотчас испуганно метнулась тень.

— Камчатка, это я! — шепотом позвал Иван.

— Фу ты, черт, испужал, — облегченно сказал Камчатка, приблизившись. — Думал, какой важный господин...

Иван рассмеялся, патом спросил:

— Грамоте разумеешь?

— Обучен!

— На тебе уголек, пиши на воротах.

— Что писать-то?

Иван с гордостью ответил:

— Пиши так: «Пей воду, как гусь, ешь хлеб, как свинья, а работай у тебя черт, а не я!»

— Складно придумал, — усмехнулся Камчатка и начал старательно выводить буквы на заборе.

— «...Черт, а не я!» Готово.

— Тогда бежим!

— Ишь торопыга. Аль не знаешь, что на каждом крестце рогатки стоят? Враз задержат. Надо умом поразмыслить, как стражу перехитрить. Стражники ночью только полицию да попов пропускают. Таков указ.

— Попов, говоришь? — задумался Ванька. — Тут у нас есть один по соседству...

— Тогда пошли поскорее.

Осторожно, чтоб не скрипели доски мостовой, прокрались к забору поповского дома. Ванька, недолго думая, перемахнул через забор и открыл калитку Камчатке. Скрип калитки услышал церковный сторож и окликнул их:

— Эй, что за люди?

— Ваши прихожане, — ответил Камчатка, приближаясь к сторожу. — Пришли к священнику для духовной потребы.

— А зачем через забор, ежели к священнику?

— Нужда крайняя заставила. В ворота стучались, так ты спишь крепко.

— Не спал я, — ответил сторож, вглядываясь в лица. — Что-то я таких прихожан раньше не видывал здесь...

Он повернулся, чтобы позвать на помощь, и в тот же миг получил удар дубинкой по голове. Очнувшись на земле, увидел Камчатку, приставившего нож к его горлу.

— Будешь кричать — убью до смерти!

Ванька тем временем уже проник через окно в дом и вскоре вернулся с поповской рясой и полукафтаньем. Пригрозив еще раз сторожу ножом, быстро растворились в темноте.

— Кто идет? — раздался оклик из караульной будки.

Свет костра высветил Ваньку в поповской рясе и Камчатку, одетого дьячком.

— Священник! — важно отозвался Ванька. — Идем умирающего исповедовать.

Караульный, перекрестившись, поднял рогатку, пропуская священных особ. Так миновали еще несколько караульных будок, пока не почувствовали прохладу Москвы-реки.

— Каменный мост! — облегченно сказал Камчатка. — Тут нас никакая власть не достанет.

Спустившись под мост, увидели в ночной черноте бледные отблески огня.

— Сюда, — протянул руку Ивану Камчатка. — Здесь все свои.

В сарае, сколоченном из досок, вокруг костра в вольготных позах расположились люди. Многие одеты в богатые, но драные и грязные кафтаны, за поясами — ножи и кистени.

«Разбойники», — догадался Ванька, и зубы его лязгнули от страха.

— С чем пожаловали, родимые? — насмешливо спросил один из хозяев, видно атаман.

— Хотим с вами быть, — ответил Камчатка.

— Ты у нас не впервой, — сказал атаман, — а выкуп за новенького где?

Иван протянул дрожащей рукой заранее приготовленный двугривенный.

— Это дело, — одобрил атаман и, выхватив монету у Ивана, бросил ее одному из лежавших у костра. — Ноздря, дуй за водкой.

Через несколько минут четверть с вином уже заходила по кругу. Последнему дали хлебнуть Ваньке. Тот, чтобы не отстать от других, сделал добрый глоток.

Атаман одобрительно хлопнул его по плечу:

— Вижу, брат, что ты нашего сукна епанча! Что ж, поживи здесь с нами. У нас всего довольно — наготы, босоты навешаны шесты, а голоду и холоду полные анбары стоят! Мы, живучи здесь, покои внаем отдаем, а проходящим по сему мосту ночью тихую милостыню раздаем.

Ватага захохотала, приветствуя остроумие своего атамана. Ванька понял, что, говоря о милостыне, тот намекает на разбой.

Атаман продолжал:

— По правде тебе сказать, так у нас здесь только пыль и копоть, а иногда и нечего лопать!

Разбойники начали собираться на дело, с ними пошел и Камчатка, а Ивану велели отдыхать, указав на сено в углу.

...Он проснулся от первых солнечных лучей. Никого в сарае еще не было: видно, члены шайки задержались в городе. Ванька вскочил, отряхнул сено с господского кафтана, горделиво прошелся, ощупывая в кармане тяжелый кошель. «Эх, пройтись бы в таком виде по Красной площади, показаться бы девчатам, каков он, Ванька, вольный сокол!» И, забыв про запрет атамана, Ванька заспешил в город.

Красная площадь обрушилась на него веселым ярмарочным гомоном, разноцветным морем товаров. Вот идет Ванька вдоль рядов — иконного, седельного, нательного, суконного, лапотного, кружевного, серебряного, скобяного, свечного, замочного, фонарного... Остро пахнет пряностями и гнилью от рядов со съестным — селедного, лукового, чеснокового, семянного, орешного, рыбного, масляного. А меж рядами идет торговля как попало — на ларях, рундуках, в коробах, на скамьях и ящиках. Толкается разный народ вокруг — от почтенных купчих, приценивающихся к жемчугу и золоту, до бродяг в грязном тряпье, среди которых Ванька углядел кое-кого из знакомой ватаги. Толпятся люди и у харчевен да шалашей, где можно вкусно и недорого поесть.

Остановился было Ванька у очага, где жарили рыбу, но, сглотнув слюну, решил потерпеть, сходить для начала в сагайдачный ряд, присмотреть кинжал поострее.

Не хоронился Ванька, а зря: приметил его дворовый человек Филатьева Семен, первый доносчик и палач, который не раз нещадно драл Ваньку. Брать один беглого не решился, шепнул оказавшемуся поблизости полицейскому десятнику.

И охнуть не успел Ванька, как навалились на него сзади караульные, заломили руки, повязали и потащили на суд к хозяину.

Вышел Филатьев на крыльцо, не скрывая радостного глумления, уставился на Ваньку:

— А что, Ваня, кафтан мой тебе не велик?

Иван, потупившись, молчал.

— Снять с него одежу и обыскать! — рявкнул Филатьев.

Караульные прислужливо кинулись исполнять, оставив на Ваньке одни порты. В кармане кафтана нашелся и кошель.

— Не успел, значит, потратить, а, Ваня? — прищурился хозяин. — Значит, «пьешь, как гусь, ешь, как свинья»? Ну что же, теперь попостишься у меня. Посадить его на цепь с медведем вместе и ничего не давать — ни пить, ни есть! А мы пока подумаем, как его получше наказать, чтоб на всю жизнь охоту бегать отбить.

Приковали к Ванькиным ногам цепь, а второй конец — к столбу. Подошел медведь, обнюхал, но не тронул — раньше Ванька часто ему гостинца подкидывал.

— Если кто ему воды или хлеба даст, запорю! — еще раз зычно крикнул Филатьев и, довольно похохатывая, дескать бог шельму метит, ушел в дом. Разошлись и дворовые по своим делам. Лежит Ванька скованный, голову печет, а укрыться негде. От жажды пересохло в горле, помутнело в голове...

...Очнулся он, когда нетерпеливо заурчал, звеня цепью, косолапый. Это дворовая девка, которую Ванька не раз безделушками одаривал, принесла медведю жбан с пойлом. Ванька хотел окликнуть ее, но из горла раздался лишь какой-то сип. Нюрка сама догадалась, вроде ненароком подвинула ему бадейку с водой, а сама начала возню с медведем, загораживая Ваньку от хозяйских окон. Когда он наконец утолил жажду, сунула ему тайком хлеб:

— Сейчас не ешь, потерпи до темна, а то увидит господин ненароком. Правда, ему сейчас не до тебя. Тут давеча, пока ты по кабакам шлялся, зашел к нам во двор ландмилиции солдат и чего-то надерзил хозяину. Тот этого не любит, сам знаешь. Велел поучить солдата маленько. Да переусердствовал Семен, что тебя брал. Ударил солдата палкой по голове — тот и помер. Бросили его в колодец, что на огородах, а теперь не знают, что и делать...

...Двое суток продержал Филатьев Ваньку на цепи. Наконец велел привести его для «душевного» разговора. Предвкушая развлечение, пригласил Филатьев к этому моменту в гости друга своего, важного господина, полковника Ивана Ивановича Пашкова.

— Быть тебе сегодня, Ваня, битым, как никогда. Благодари бога, если выживешь. Уж Семен постарается — видишь, какие кошки для тебя приготовил, от первого же удара кожа сойдет, одно мясо останется. Однако для начала скажи: отчего эту дерзость совершил — мало того, что удрал, так на мое добро руку поднял?

Понял Ванька, что терять ему нечего, потому ответил, нахально посмеиваясь:

— Я для того тебя немножко попугал, а покравши, бежал, чтоб ты долее моего не спал!

Филатьев побагровел, выпучил глаза и, хватая ртом воздух, лишь только махнул Семену. Но в этот момент Иван вдруг властно сказал:

— Назад, холоп! Имею сказать «слово и дело» государево.

Филатьев недоуменно тряхнул головой, а Ванька снова громко произнес:

— Слово и дело!

Страшными были эти слова, особенно при Бироне, в царствование императрицы Анны Иоанновны. Если любой человек, пусть даже вор или разбойник, произносил «слово и дело», нужно было немедленно переправлять его в Тайную канцелярию. Малейшее препятствие тому грозило страшною карою, вплоть до смертной казня.

Поэтому, когда Филатьев бросил повелительный взгляд на Семена, желая приказать заткнуть глотку строптивому холопу, поднялся с кресла гость, полковник Иван Иванович Пашков, и молвил:

— Не шути с огнем, Петр Дмитриевич! Вдруг кто донесет случаем. Холоп наверняка напраслину возводит, но за это ему сторицей воздастся. Однако вызывай караульных, пусть тащат в Тайную канцелярию. Там у нас есть свои люди, разберутся.

Неосторожный намек этот намотал Ванька на ус. Без всякого промедления взяли его караульные и с обнаженными шпагами провели по всей Москве в село Преображенское, где располагалась Тайная канцелярия. На вопрос секретаря, по которому пункту он может доказать «слово и дело» государево, Ванька предерзко ответил:

— Я ни пунктов, ни фунтов, ни весу, ни походу не знаю, а о деле объявлю главному сего места члену, а не вам...

Напрасно взбешенный секретарь лупил нещадно Ваньку линейкой по щекам и голове, тот упрямо молчал. Наконец секретарь утомился, велел заковать Ваньку в кандалы и бросить в тюрьму, а сам рапортовал о случившемся в тот же день главному московскому градоначальнику Семену Андреевичу Салтыкову.

Наутро его сиятельство прибыл в канцелярию, велел привести в застенок, где производили пытки, Ваньку, чтобы лично его допросить.

— Ну ты, подлый раб, пошто меня обеспокоил, почему дело моему секретарю не изложил? Если шутки шутить изволил, так пеняй на себя...

Ванька бросился графу в ноги:

— Милостивый государь! Может, мое дело и небольшое, однако, по моему разумению, немаленькое. Я ничего вашему сиятельству донести не имею, как только что господин мой, Петр Дмитриевич Филатьев, — смертоубивец!

— Вот как? — заинтересовался Салтыков. — Небось только и делов, что холопа насмерть запорол. Велика ли беда. Эй, палач...

— Никак нет, — заспешил Ванька. — Убил он в своем доме ландмилиции солдата.

— Доказать можешь? — враз насторожился граф. — Убийство солдата — преступление государственное.

— Могу. Тело по его приказу в рогожный куль завернули и тайно бросили в сухой колодец, куда бросают разный сор.

— Ну а почему секретарю о нем не объявил?

— Боялся, ваше сиятельство. Секретарь — он моему господину приятель. Я часто его видел у Филатьева в гостях. Думал, как бы он по дружбе к Филатьеву моего бы объявления не уничтожил...

— Снять кандалы! — приказал Салтыков. — С пристойным караулом ближе к ночи, чтоб людей напрасно не пугать, поведешь к хозяину. Коли правду сказал, получишь от меня вольную.

По наступлении темноты Ванька с караульными подъехал к дому Филатьева. Поставив посты вокруг всего двора, чтобы никто не смог убежать, начальник караула властно застучал в ворота. На стук вышел подлый прислужник Семен. Ванька бросился вперед и яростно схватил его за грудки:

— Теперь ты мне за все ответишь. Вяжите его, это он по приказу хозяина солдата убил.

— Показывай, где колодец! — прикрикнул на него капитан.

Ванька уверенно зашагал в темноте, обходя постройки:

— Вот тут.

Караульные полезли в колодец и вскоре на веревке подняли рогожный куль, от которого страшно смердило.

Когда мешок разрезали, при свете факела увидели солдатскую форму.

— Взять Филатьева! — загремел приказ, и ухмыляющийся Ванька наблюдал, как тычками гнали в повозку его бывшего хозяина.

А наутро Ваньку вызвал к себе Салтыков, подробно выведывал, откуда Ванька узнал про убийство, и точно ли, что убит солдат по приказу Филатьева. Ванька твердо стоял на своем.

Граф сдержал свое слово: за правый донос Ванька учинен был вольным и дан был ему от Тайной канцелярии для свободного житья абшит — паспорт.

Так начались похождения вора и разбойника, а затем московского сыщика Ивана Осипова, по прозванию Ванька Каин.

 

НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА

— Лейтенант Красовскнй слушает! Нет, ничего срочного, Иван Семенович. Хорошо, яду.

Андрей порывисто встал, вытащил из ящика письменного стола чистый блокнот и шариковую ручку, одернул пиджак и нетерпеливо шагнул к двери. «Неужели наконец самостоятельное задание?»

Вот уже полтора месяца работает он в отделе уголовного розыска районного управления милиции, но пока лишь на подхвате. Его начальник, майор Иван Семенович Дутиков, не спешит загружать молодого специалиста, советует больше присматриваться к работе старших товарищей, которые изредка дают Андрею какие-то малозначительные поручения типа проверить, действительно ли работает такой-то гражданин, или ненавязчиво понаблюдать, кто постоянно крутится у дверей винного отдела магазина. Не довелось пока Андрею участвовать ни в погонях, ни тем более в перестрелках. Выданный ему пистолет лежит нетронутым там, куда он положил его в первый день работы, — на верхней полке старинного сейфа.

Иван Семенович, слегка привстав, поздоровался с Андреем за руку, указал ему на стул и снова плюхнулся в кресло, с наслаждением подставляя лицо и грудь тугой воздушной струе, идущей от маленького вентилятора.

— Жарко, а? — проговорил расслабленно Иван Семенович. — А на улице вообще пекло. Асфальт плавится. Давненько такой жары матушка Москва не видывала…

Андрей вежливо поддакнул, но начал хмуриться, решив, что Дутиков вызвал его просто для очередной «ознакомительной» беседы. Такие беседы, во время которых начальник осторожненько прощупывал, на что годен новичок, проходили уже не раз.

Действительно, Иван Семенович, достав платок и похлопывая себя по могучей шее, вдруг спросил:

— Давеча ты говорил, что вроде историей увлекаешься?

— Увлекаюсь, — с вызовом ответил Андрей. — Что же тут плохого?

— Наоборот, очень хорошо, — серьезно, без усмешки сказал Дутиков. — Хочу потому показать тебе одну вещь.

Он извлек из кармана рубашки коробочку из-под часов и протянул Андрею:

— Можешь определить, что это такое?

Красовский раскрыл коробочку и осторожно развернул папиросную бумагу.

— Монета.

— Об этом и я догадался, — хмыкнул Иван Семенович. — А какая?

— Рубль. Петровский, — не принял юмора Андрей, вертя перед глазами позеленевший от времени кружок. — По-моему, поздней чеканки. Лупа есть?

Дутиков с готовностью извлек из ящика стола лупу и протянул ее молодому специалисту.

— Угадал! — обрадованно сказал Андрей, положив монету на стол и тщательно осматривая рисунок через лупу. — Петр изображен с лавровым венком. Это в честь победы над Швецией. Вот и дата — тысяча семьсот двадцать третий год. Так, посмотрим, что изображено на реверсе...

— Где? — переспросил Иван Семенович.

— Реверс — это оборотная сторона монеты, — тоном знатока пояснил Андрей. — Здесь, видите, крестом расположены четыре буквы «П», и над каждой — корона. Так что спутать невозможно — точно петровский рубль поздней чеканки.

— Значит, рубль? — переспросил Дутиков.

— Рубль! — кивнул Андрей.

— Серебряный?

— Точно! — снова кивнул Андрей и вопросительно взглянул на начальника — Я вижу, вас сбила с толку зелень на монете? Решили, что это медь?

— Если бы меня, — как-то загадочно бросил Иван Семенович. — Кстати, я и сам думал, что серебро от времени только чернеет.

— Бывает, что и зеленеет, если очень долго подвергается воздействию влаги. Видно, что хранилась монета небрежно, в каком-то очень сыром месте. А рубль, если бы его изготовили из меди, знаете какой бы был? Ведь в петровские времена десять рублей серебром были эквивалентны пуду меди. Кстати, во времена Екатерины Второй была попытка в Сестрорецке, если не ошибаюсь, освоить выпуск медных рублей для обмена на бумажные ассигнации, но по техническим причинам она не удалась. Так что не сомневайтесь, Иван Семенович, рубль серебряный.

— Ну что ж, спасибо, — улыбнулся Дутиков. — Молодец, все правильно изложил. То же самое мне и Петр Маркович сказал...

— Какой Петр Маркович? — вскинул голову Андрей. — Значит, вы меня просто проверяли?

— Скорее, не тебя, а Петра Марковича...

— А кто это — Петр Маркович?

— Старичок один, пенсионер. Он нумизматикой увлекается...

— И чтобы нумизмат не смог серебро от меди отличить с одного взгляда? Это он вам, извините, Иван Семенович, лапшу на уши вешает.

— Что за жаргон, Андрей! — поморщился Дутиков. — Просто он одно предположение высказал, в котором я с твоей, помощью утвердился...

— И какую же он версию выдвинул? — загорелся Андрей.

— Ну, вот уж сразу версия появилась, — ухмыльнулся Дутиков. — Что ты так спешишь? Ладно, не обижайся, я все понимаю. Так, чтобы тебе было понятнее, расскажу по порядку, тем более что распутать версию Петра Марковича я хочу поручить тебе. Надеюсь, не возражаешь?

Дутиков попытался скрыть улыбку, увидев, с какой готовностью Андрей распахнул свой блокнот и приготовился записывать.

— Итак, Петр Маркович — пенсионер, коллекционер-любитель. Он мой давний помощник по всяким нумизматическим делам.

— Вроде как тайный агент? — выразил догадку Андрей.

Дутиков сурово сдвинул брови и перешел на официальное «вы»:

— Послушайте, Андрей Борисович, я склонен думать, что увлечение историей оказало вам дурную услугу. Откуда у вас эти термины периода сыскной полиции?

— Да я пошутил, — попытался оправдаться Kpacoвский.

— Хороши себе шуточки, — проворчал Иван Семенович, — и чему вас только в школе учили? Конечно, мы, работники советской милиции, в своих розысках опираемся на сотни добровольных помощников в самых различных слоях населения. Это и дружинники, и работники жэков, и инженеры, и ученые, и пенсионеры, конечно. Повторяю, сотни помощников. И чем талантливее сыщик, тем больше он опирается в своей работе на окружающих. Все это естественно. Советские люди общественно активны и не приемлют преступного элемента около себя. Только надо уметь использовать это. Почему я и призываю всех своих подчиненных как можно больше общаться с людьми, быть с ними откровенными, всегда вежливыми и терпеливыми, особенно с пенсионерами...

Андрей невольно улыбнулся.

— Нечего улыбаться, Андрей Борисович. Вот вам поручили понаблюдать за магазином, как вы выполнили это поручение? Стояли столбом на виду битых два часа да еще пытались чего-то записывать. Каждому ясно, что это за наблюдатель появился. Кого вы таким способом выявите?

— Вы что, подглядывали? — вспыхнул Андрей.

— Нет, наблюдать за вами (слово «наблюдать» Дутиков произнес с нажимом) у меня времени нет, да и не было такой необходимости. Просто один из «завсегдатаев» при случае сказал, дескать, что это у вас, Иван Семенович, смена какая-то желторотая пошла...

— Вы с этими алкашами якшаетесь? — возмутился Андрей.

— Вот видишь, не разобравшись, уже ярлыки клеишь, — спокойно парировал Иван Семенович, продолжая нежиться под струей воздуха, несущей относительную прохладу. — Нет ничего опаснее в нашей работе, чем предвзятость. Среди этих, как ты их называешь, «алкашей» тоже разные люди бывают. Есть, кто опустился окончательно, — тех лечить надо, а есть и те, него можно и нужно вернуть к нормальному образу жизни, проявив обычное человеческое участие. Понятно?

Красовский потупил взгляд:

— Извините, Иван Семенович.

— Хорошо, что понял, — подобрел Дутиков. — И хорошо, кстати, что сомнения свои про себя не держишь.

— Так нас Максим Иванович приучил, — улыбнулся Андрей. — Чтобы обязательно находили повод для спора...

— Это учитель твой?

— Да, руководитель нашего исторического кружка, теперь, точнее, уже клуба.

— Хороший, видать, воспитатель, — кивнул Иван Семенович.

— Да, мы все его очень любим, — просто сказал Андрей.

— Ну-ну, — буркнул Дутиков, не очень, видать, любящий изъяснений в нежных чувствах. — Кстати, о воспитателях и воспитании. Я догадываюсь, откуда у тебя да и вообще у твоего поколения такое превратное представление о работниках уголовного розыска.

— Почему превратное? — обиделся Андрей. — Что я, зря четыре года в школе милиции учился?

— Нет, не зря. Знания тобой получены весьма фундаментальные. Но это все в теории, так сказать. А каким ты себе представляешь инспектора угро на практике?

Красовский улыбнулся, неопределенно пожав плечами.

— Я тебе скажу каким, — продолжил невозмутимо Дутиков. — Этаким суперменом, героем-одиночкой, который один на один борется с таким же «суперменом» — злодеем.

— Вы преувеличиваете, Иван Семенович, — не согласился Андрей.

— Это не я. Андрей Борисович, — сокрушенно покачал головой майор. — Не я, а некоторые писатели, так сказать, мастера остросюжетного жанра. Почитаешь иной детектив — и волосы дыбом! Где это происходит? Неужели у нас? Похоже, что берут из какого-нибудь переводного романа сюжет, переименовывают только Жана на Ивана и выпускают на свет божий. Лишь бы позанимательнее было. Что, не так?

— Есть, конечно, и такие, но ведь не все. — вновь не согласился Андрей.

Все, не все, — проворчал 'Иван Семенович. — По-моему, мы далековато от нашего Петра Марковича отдалились. Впрочем, времени у тебя еще предостаточно. Встретишься с ним в четырнадцать часов.

— Где? — встрепенулся Андрей.

Дутиков рассмеялся.

— Сразу — где, а зачем — тебе это не интересно? Эх ты, торопыга. Ну ладно, начнем с того, что «где». У магазина «Филателист» на Садовой. Знаешь?

— Бывал, — кивнул Андрей. — У меня друг марки раньше собирал.

— Ну, тогда, наверное, знаешь, что там обычно не только филателисты, но и нумизматы бывают.

— Видел, — снова кивнул Андрей.

— Вот там встретишь и Петра Марковича. Невысокий полненький старичок. Седые волосы только на затылке, стоят торчком вроде нимба. Узнаешь?

— Постараюсь.

— Не узнаешь, так он сам тебя найдет. Я ему тебя тоже «нарисовал».

Андрей слегка поежился под насмешливым взглядом Дутикова, представляя, насколько беспощаден тот в своих емких характеристиках.

Наверняка сказал нечто подобное: «Рост — метр девяносто, густые и прямые черные волосы, глаза карие, чуть раскосые, нос римский, шея мощная, выдает борца, неулыбчив».

Иван Семенович тем временем продолжал:

— Мы с Петром Марковичем давние приятели. Ты, кстати, с «делом нумизматов» знаком?

— Еще бы! — с гордостью ответил Андрей. — На лекциях по криминалистике проходили.

— Вот видишь, проходили, — с некоторой грустью, впрочем, не без снобизма, как показалось Андрею, заметил майор, встав из-за стола и подойдя к окну. — А я в нем непосредственно участвовал. Был тогда чуть постарше тебя.

Заложив руки за спину, он уставился на что-то невидимое за окном. Андрей глядел на его располневшую фигуру, которую уже не скрывал форменный пиджак, густые, но совсем седые волосы и никак не мог себе представить этого глубокого, по его убеждению, старика своим ровесником.

— Да, да, чуть постарше тебя, — словно угадывая мысли Андрея, повторил Дутиков. — Сложное было дело. Трудно было иногда понять, где кончается коллекционер, а где начинается стяжатель, спекулирующий золотыми монетами, а то и валютой. Нам тогда очень помог разобраться в хитростях коллекционирования Петр Маркович. Он, кстати, и сейчас помогает. Вот ты думаешь, задача уголовного розыска только преступников за руку хватать? Мы не в меньшей степени должны и профилактикой заниматься. Побеседуешь своевременно с каким-нибудь особо ретивым коллекционером — глядишь, человек понял, не стремится, наплевав на закон, заполучить какую-то особо редкую монету.

— Раритет, — поддакнул Андрей.

— В о-во, раритет, — покосившись на него, передразнил майор. Он вернулся к столу, сел и снова направил на себя вентилятор. — Так вот, заметил Петр Маркович вчера одного подростка. Паренек, видать, интеллигентный, в очках, и у магазина впервые. Петр Маркович к нему: дескать, что желаете обменять, молодой человек? Молодой человек протягивает ему вот эту монету и говорит, что желает ее обменять на серебряный полтинник тысяча девятьсот двадцать четвертого года выпуска. Что подумал Петр Маркович?

Что парень не знает, что в руках у него серебряная монета, — быстро, как на уроке, ответил Андрей.

— Правильно. И что еще подумал Петр Маркович?

— Что монета эта не его, — так же увлеченно и быстро проговорил Андрей.

— Соображаешь, — удовлетворенно хмыкнул Дутиков. — Вот Петр Маркович и попросил у паренька эту монету на денек и обещал сегодня дать ответ, найдет ли он необходимый полтинник. Потом пришел сюда и попросил приглядеться к пареньку, о чем я соответственно и прошу тебя, ясно? Ведь можно предположить, что эту монету он...

— Стащил у кого-то, — радостно докончил Андрей. — Иначе бы он знал, что этот рубль серебряный.

— Пожалуй, — согласился Иван Семенович. — Впрочем, сначала надо это аккуратно проверить, чтобы ненароком не оскорбить парня. Ведь незаслуженная обида может оставить шрам на всю жизнь. Разве мало бывает обид из-за поспешных выводов некоторых ретивых следователей? А если он просто нашел эту монету?

— Серебряный рубль в Петровскую эпоху на дороге не мог валяться, — скептически заметил Андрей. — За него лошадь можно было купить. А уж в наше время такая редкость тем более валяться не будет.

— Могут быть всякие случайности, поэтому будь поделикатнее, — сказал Дутиков. — Проще всего было паренька сюда пригласить Но, повторяю, не хочу его оскорбить подозрением. И с другой стороны, можно и спугнуть официальным допросом. Вдруг за его спиной действует...

— Банда! — восхищенно высказал догадку Андрей.

— Стоп! — неожиданно командным голосом произнес Дутиков, хлопнув огромной ладонью по столу, так что подпрыгнул вентилятор. — А ну, верни коробочку!

— П-почему? — испуганно спросил Андрей.

— Тебя куда понесло? Какая банда? Ты, может, и пистолет возьмешь на встречу?

Андрей покраснел, поскольку, если честно, такая мыслишка у него шевельнулась.

— Разве я не могу версию выдвинуть? — пролепетал он. — Вот и вы сами же сказали...

— Что я сказал? — нахмурил брови Дутиков.

— Что за его спиной действует...

— Вечно ты не дослушаешь и торопишься с выводами, — уже остывая, назидательно сказал Дутиков. — Я имел в виду этот самый полтинник тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Зачем он ему, как думаешь?

— Может, для коллекции? — предположил Андрей.

— Вряд ли, — не согласился Иван Семенович. — Явно, что парень — новичок.

— Так все когда-нибудь начинали, — философски заметил Андрей.

Дутиков усмехнулся:

— Это ты прав. Но почему именно полтинник, и именно этого года?

— Просто начал коллекцию собирать с советских монет. Это же легче для дебютанта.

— Не исключено, — вдруг согласился Иван Семенович, но тут же, хитро прищурившись, заметил: — Однако может возникнуть другая версия... — И, увидев вновь вспыхнувший огонек азарта в глазах Андрея, нарочито испуганно добавил: — Я говорю — может быть. Не есть, а может быть, уяснил разницу?

— Так какая же? — нетерпеливо спросил Андрей.

— За полтинником этим может очень интересная ниточка потянуться. Серебро, которое в них содержится, очень умельцами ценится. Сейчас в моде ювелирные изделия из серебра, соображаешь? Так вот, умельцы, имея такой полтинничек да набор полудрагоценных камней, топаза или бирюзы, такие гарнитурчики делают, что если не красивее, то, во всяком случае, оригинальнее, чем в магазине. А модницы как раз обожают не стандартное, а нечто индивидуальное, поэтому за ценой не стоят...

Лицо Дутикова при этих словах помрачнело, а Андрей поинтересовался:

— Откуда вы так хорошо знаете?

— Жена недавно через знакомую кольцо, серьги и кулон приобрела, сколько заплатила — страшно сказать. И еще хвастается, что сделано, мол, все из одного полтинника.

— Так вы предполагаете, что пацан ищет для какого-то умельца?

— Вот именно.

— Что ж тут незаконного? Народные промыслы у нас поощряются.

— Правильно. Однако ты же указ о нетрудовых доходах знаешь. Этот умелец наверняка никаких налогов не платит. Дамочки его не выдадут, ведь заказы он выполняет только через хороших знакомых, а вот с сырьем туговато. Сам «светиться» среди нумизматов не захотел, вот и подослал мальца. Как версия?

— Я думаю, что это действительно так! — твердо сказал Андрей.

— Уверенность будет тогда, когда мы с этим умельцем познакомимся, — назидательно поднял палец Дутиков, — а пока при выяснении ты должен проявить максимум осторожности и деликатности. Сможешь?

— Постараюсь, — сказал Андрей, поднимаясь.

— Ну вот это уже глас инспектора, — улыбнулся Дутиков. — Кстати, пойдешь на встречу, пиджак в галстучек оставь здесь. Оно и гигиеничнее в такую жару, и естественнее. Ну-ну, не красней. И самое главное — о каждом своем шаге сообщай мне по телефону. Никакой самодеятельности, предупреждаю вполне серьезно!

...Петр Маркович оказался точно таким, каким описал его Дутиков, — маленьким, толстеньким, в яркой рубашке навыпуск и парусиновых брюках салатного цвета. Он тоже, видать, узнал Андрея по описанию майора и резво подскочил к нему, будто резиновый мяч:

— Почему опаздываете?

Андрей молча показал ему на циферблат ручных часов — без двух минут два.

— Но я же просил не в два, а к двум, — тут же вывернулся старичок. — Есть же разница. А если бы мальчик пришел раньше, что бы он про меня подумал? Он бы подумал, что Петр Маркович нечестный человек! А в результате? В результате, как минимум, потерял бы веру в человечество.

— В школе математику преподавали? — усмехнулся Андрей.

Нимб над головой Петра Марковича удивленно дрогнул.

— Нет, логику. А как вы догадались? Наверное, Иван Семенович что-нибудь говорил?

— Нет, сам вычислил, — не без гордости сказал Андрей. — По манере спрашивать и самому же отвечать. У нас так математик уроки вел.

— Ишь ты, Пинкертон! — восхищенно покрутил головой Петр Маркович. — Вы, кстати, сразу поняли, что рубль серебряный?

— Конечно! — рассмеялся Андрей. — Петр Маркович, вы мне лучше скажите, как специалист, сколько такой рубль может стоить?

— Вы, наверное, хотите спросить, за сколько его приобретет коллекционер? Так?

— Вот именно.

— Ну что ж. Рубль довольно редкий. Думаю, что, если перевести на сегодняшний номинал, рублей сорок — пятьдесят.

— Значит, сто полтинников? — прикинул Андрей.

— Ну не совсем так. Полтинник тысяча девятьсот двадцать четвертого года, хоть и принимается в кассах магазинов как обыкновенный, ценится подороже. Дело в том, что он изготовлен из отличного серебра, хорошо поддающегося обработке. Поэтому весьма ценится ювелирами.

Андрей вспомнил рассказ Дутикова об умельцах и понимающе закивал.

— Но все равно вы правы — обмен отнюдь не равноценный. А вот и счастливый обладатель монеты!

— Здравствуйте, Петр Маркович! — воскликнул подошедший к ним худощавый парнишка в джинсовом костюме, в очках и добавил нетерпеливо: — Нашли мне полтинник?

— Вот этот молодой человек выразил желание, с ним и договаривайся, а то мне некогда, я пошел! — скороговоркой выпалил Петр Маркович и начал удаляться.

— А монета моя где? — крикнул подросток вслед колыхнувшемуся нимбу.

— У него! — уже издали послышался голос Петра Марковича.

— У меня, у меня! — подтвердил Андрей, пристально вглядываясь в лицо паренька.

Он быстро составил мнение о нем. Одет аккуратно, но небогато, держится подчеркнуто независимо, чем-то, скорее своей напористостью и прямотой, он напоминал Андрею его друга Бориса в школьные годы. Смотрел подросток на собеседника холодно-пытливо, будто перед ним не человек, а сломанный будильник, и интересно посмотреть, что у него там внутри.

Так будем меняться? — упрямо спросил подросток.

— Давай для начала познакомимся, — предложил, продолжая пытливо вглядываться, Андрей.

— Василий, — без улыбки сказал паренек и сунул Андрею сухую, крепкую руку, густо залепленную пластырем.

Андрей начал кое о чем догадываться, но, вспомнив наставления начальства, с выводами не спешил.

— А меня Андреем Борисовичем зовут, — начал он было степенно, однако, уловив во взгляде нового знакомца насмешливую искорку, поспешно закончил: — Впрочем, можно — просто Андреем, не возражаю.

— Так что, мало одной монеты? — нетерпеливо прервал его Василий. — Она ведь редкая. Написано: «Петр Великий». Я прочитал.

— Ну молодец, — с иронией похвалил его Андрей. — Поговорить бы надо.

— Мало одной? — снова с нетерпением спросил паренек.

— А есть еще? — вкрадчиво поинтересовался Андрей.

— Нет, только одна. И та, если честно, случайно у меня оказалась, младший братишка с улицы принес...

— Давай все же поговорим, — снова с настойчивостью предложил Андрей, показывая на соседний скверик, который углядел заранее.

— Раз надо, пойдем. Только я спешу, меня один человек очень ждет...

Андрей вновь насторожился: неужели проницательный майор был, как всегда, прав?

Они уселись на свободной скамейке, и Василий выжидательно уставился на Андрея:

— Ну? Будем меняться?

— Скажи мне, Василий, прямо и откровенно: зачем тебе полтинник?

— Как зачем? Какой же вы нумизмат, если не знаете? — Василий снова посмотрел на Андрея так, будто тот сломанный будильник — Там же чистое серебро. Или неправда? Нам так учитель физики сказал

— Так тебе серебро нужно... — начал Андрей.

— Для опытов. Мы хотим с другом сделать гальванический элемент. Он меня сейчас как раз ждет...

Все сразу встало на свои места Андрей откинулся на спинку скамейки, глядя на Василия с явным снисхождением. Паренек уловил насмешку и вспыхнул:

— А ну, отдавайте мою монету!

— Я тебе, конечно, Василий, могу отдать монету, но сначала скажи: у тебя по физике пятерка, а по истории, конечно, трояк?

Глаза Василия округлились, и он уважительно сказал:

— А как вы догадались?

— Ах, Василий, Василий, это нетрудно вычислить. Кстати, знаешь, как твое имя с греческого переводится?

— Как?

— Царственный.

— Ух ты! — восхитился паренек. — Царственный. Надо будет матери сказать. А то, чуть что, ругаться: «Васька, опять картошку не почистил».

— Учил бы историю, то знал бы, что василевсами, точнее, базилевсами царей называли. Например, Александр Македонский базилевсом был. Знаешь такого?

— Проходили, — хмуро бросил Василий.

— Вот так, учат их, учат! — сокрушенно вздохнул Андрей.

— А вы что, тоже учитель? — с подозрением спросил Василий.

— Нет, Вася, я не учитель, — отрицательно помотал головой Андрей и, вдруг наклонившись к подростку, шепотом сказал: — Я сыщик.

— Ой! Опер! — Глаза Василия радостно вспыхнули, но тут же погасли.

— Хочешь, удостоверение покажу?

— Хочу.

Андрей с гордостью извлек красное удостоверение, которое предъявлять пока не представлялось повода.

— Ух ты! «С правом ношения оружия». И пистолет есть?

— Есть.

— Дадите пострелять?

— Вася! — укоризненно покачал головой Андрей.

— Ах, ну да. Служебная тайна.

— Вот именно. Так что давай вернемся к монете.

— Монета как монета, — вяло протянул Василий, — медная.

— Много тебе, Вася, трояка за историю! — весело воскликнул Андрей.

— Почему?

— А потому, Вася, что хотел ты из-за плохого знания истории поменять серебро на серебро.

— Как? — встрепенулся Василий. — Монета зеленая, — значит, медная.

— А ты подписи внимательно на монете читал? Вот это что написано?

— Рубль. Ну и что, разве рубль медный не бывает?

— Васенька, вы учили в школе стихи:

Науки юношей питают,

Отраду старым подают,

В счастливой жизни украшают,

В несчастный случай берегут...

— Ну? — насупился Василий.

— Кто написал — не помнишь?

— Ломоносов, кажется.

— Точно, Васенька, Ломоносов. Хотя он наверняка, когда писал, тебя не имел в виду.

— Кончай смеяться! — отмахнулся подросток. — При чем тут Ломоносов и рубль?

— А то, Васенька, — назидательным тоном продолжал Андрей, — что за эту оду, посвященную Елизавете, императрица отвалила великому поэту две тысячи рублей, а в шутку ему выплатили их медными монетами. Это составило ни много ни мало три тысячи двести килограммов.

— Ого, — воскликнул Василий, — три тонны! Это же только на самосвале увезешь!

— Вот-вот, Михайло Васильевич и вез гонорар на нескольких подводах. А раз ты силен в арифметике, скажи: сколько должен был весить медный рубль?

Василий быстро прикинул в уме и ахнул:

— Килограмм шестьсот граммов! Не может быть!

— Вот так-то, Базилевс! — хмыкнул Андрей. — Тоже мне финансовый гений — хотел на полтинник сменять рубль из чистого серебра, да еще такой редкий. Ты мне лучше вот что скажи: тебе его действительно браг принес? Говори правду, и только правду!

Василий вдруг взглянул на Андрея со страхом, до него наконец дошло, зачем с ним беседует инспектор уголовного розыска. Неожиданно он всхлипнул:

— Значит, надо было сдать государству?

— Конечно! Это же не твой рубль?

Обильные слезы потекли из-под очков Василия

— Значит, вы меня арестуете?

— Чудак! — усмехнулся Андрей. — Как же я тебя могу арестовать, когда тебя друг ждет для совместного проведения опытов!

— Шутишь? — еще раз шмыгнув носом, спросил Василий.

— Конечно! — согласился Андрей. — Ты лучше вспомни, при каких обстоятельствах этот злосчастный рубль появился в вашей семье. Брат его не мог — того... Скажем, у соседа позаимствовать? Кстати, сколько ему лет?

— Витальке? Шесть.

— Да, значит, насчет соседа вопрос отпадает. Откуда он этот рубль взял?

— Нашел.

— Где?

— Да рядом с домом. Там какую-то траншею копают. Вот он на куче вырытой земли и увидел, как он сказал, кругляшок. Принес домой, мне показал. Я протер, смотрю — рубль петровский. Дай, думаю...

— Погоди, погоди, не тараторь, — наморщил лоб в напряжении Андрей. — Значит, говоришь, в куче земли... Из траншеи... — Он неожиданно вскочил и дернул Василия за руку.

— Что же мы сидим! Бежать надо! Ведь там наверняка еще находки могут быть. Где ты живешь?

— В Большом Черкасском.

— Там же вроде одни учреждения?

— Нет, во дворе четыре жилых дома. Знаете, такой коммунальной постройки. В одной квартире двадцать семей.

— Бежим! Как быстрее добраться?

— Тут пешком всего двадцать минут.

— Ни минуты терять нельзя. Будем ловить такси.

— А что случилось? Виталька мой не убежит.

— При чем тут Виталька? — досадливо бросил Андрей и замахал рукой: — Эй, такси!

...У траншеи возились двое мужчин неопределенного возраста в оранжевых безрукавках. Андрей оглядел кучу выкинутой земли, подумал, что просеять ее можно часа за два, потом заглянул в траншею, где по дну проходила труба, завернутая в цементную шубу.

Рабочие, видно, привыкли к зевакам, поэтому не обратили никакого внимания на Андрея, подошедшего с Василием и шестилетним Виталькой.

— Она сверху лежала? — тихонько спросил Андрей у Витальки.

— He-а, вот здесь сбоку.

— Ясно.

Один мужчина крикнул второму, отбрасывая совковую лопату:

— Подай мне лом! Тут в стенке какие-то камни. Лопата не идет.

Андрей, вспомнив свои археологические навыки, вступил в разговор:

— Можно, я попробую?

Второй мужчина, докуривавший сигарету, сидя на краю траншеи, улыбнулся, показывая желтые зубы:

— По делу соскучился? Давай пробуй. Федюня, вылезай, не мешай человеку развернуться на трудовом фронте.

Федюня, как будто этого и ждал, легко подтянулся на руках и уселся рядом с напарником, а Андрей, подобрав рядом лежавшую штыковую лопату, проверил пальцем, достаточно ли она заточена, и спрыгнул вниз Легкими движениями он зачистил боковые стенки траншеи так, что они стали будто полированными.

— Ловко! — восхитился Федюня, затянувшись сигаретой и расположившись на краю в позе пирующего римлянина. — Наверное, стройотрядовец? Студент?

— Скорее — археолог, — ответил Андрей и, присев на корточки, стал внимательно рассматривать срез.

Правая сторона для историка была неинтересна, поскольку представляла собой однородную бурую массу, получившуюся из-за многократных перекопок в течение, по крайней мере, столетия. Внизу уже шел пласт чистой глины — так называемый материковый слой, когда в этом месте еще не было культурных поселений.

Затем также тщательно Андрей осмотрел левую сторону траншеи. Здесь неожиданно его ожидала находка — в конце раскопа приблизительно метровый кусок траншеи шел слоями. Каким-то чудом при многочисленных перекопках для закладывания коммуникаций его обошли стороной. Андрей еще раз, уже как можно тщательнее, зачистил это место.

— Как пирог «наполеон», — сказал сверху Василий, внимательно наблюдавший за действиями инспектора.

— По этому «пирогу» историк может очень многое узнать, — наставительно сказал Андрей, снова усаживаясь на корточки. — Если интересно, прыгай сюда.

Василий не стал ждать вторичного приглашения и в ту же секунду очутился рядом с Андреем, тоже присев на корточки.

— Вот этот верхний слой, видишь, он самый большой, сантиметров семьдесят, — это культурный слой двадцатого столетия. Чего тут только нет. — Он легонько ковырнул пальцем: — Видишь? И куски асфальта, и битое стекло, ржавые гвозди. А глубже, смотри, идет сплошная желтая полоса, песок. Видимо, в девятнадцатом веке тут пустырь какой-то был: остатков пребывания человека нет. А за этим слоем — новый, тоже культурный. Правда, он какого-то пепельного цвета. Наверное, золы много. Видимо, след пожарища. Не исключено, что это следы знаменитого пожара в Москве в тысяча восемьсот двенадцатом году.

— Здорово! — восхитился Василий. — Вот уж не думал, что по земле, как по книге, можно читать!

— Еще бы! — откликнулся Андрей. — Не случайно говорят, что археологи несут исторические открытия на кончиках своих лопат. Вот в этом слое наверняка и находилась твоя монетка.

— Наверное, тогда пожар начался — хозяин выскочил, а рубль дома забыл! — загорелся Василий.

— Не исключено, — согласился Андрей.

Вдруг лицо его напряглось: на самом дне траншеи он нащупал пальцами что-то твердое. Видимо, это был тот самый камень, на который наткнулся Федюня. Андрей опустился на колени и, орудуя лопатой, как ножом, начал аккуратно расчищать камень, порой даже сдувая землю.

— Что там? Я не вижу, — нетерпеливо спросил Василий, пытаясь заглянуть за широкую спину инспектора.

— Кладка, кирпичная кладка! — откликнулся тот, не разгибаясь. — Так! Похоже, что это угол здания или фундамента, во всяком случае.

— Фундамент! — разочарованно протянул Василий. — Всего и дел-то! Зачем он нужен?

— Фундамент может рассказать археологу во много раз больше, чем твоя монетка, — ответил Андрей, уже поднимаясь с колен. — Какое здесь было здание, кто построил, почему оно погибло. Смекаешь?

Василий вежливо кивнул головой, хотя по его лицу было видно, что он разочарован. В другое время Андреи непременно прочитал бы ему соответствующую лекцию о задачах археологии, но медлить было нельзя.

— Товарищи! — громко сказал Андрей, обращаясь к. рабочим. — Вам придется временно приостановить здесь работы.

— Еще один начальник на наши головы. Ты вообще кто такой? — возмутился старший.

— Инспектор уголовного розыска Красовский.

— Ну, тогда другое дело, — ответил старший, увидев в руках Андрея красную книжечку. — Неужели труп нашли?

Андрей рассмеялся:

— Вот так слухи рождаются. Не скажите кому-нибудь такое. Здесь через пять кинут толпа будет.

— Эх, Степаныч, не понимаешь, что такое тайна следствия! — вступил в разговор Федюня. — Тут надо молчать железно, иначе всю шайку спугнешь.

Андрей улыбнулся, вспомнив суровые наставления Дутикова.

— Товарищи! Честное слово, тут дело идет об истории. Просто вы наткнулись на остатки здания, построенного лет двести назад. Ясно? Надо, чтобы его осмотрели археологи. А потом вам разрешат дальше копать. Просто объявляю перерыв на день или два, смотря по обстоятельствам.

— Это ты нашему начальству скажи, — ответил Степаныч, — а то нам из-за тебя еще прогул поставят.

— Скажу незамедлительно, — согласился Андрей. — Где расположена ваша контора?

— Вон в том красном доме, — показал Степаныч. — Пошли, Федюня, перекусим пока. Работа не волк!

— Пока я хожу, ты побудь здесь, — строго сказал Андрей Василию. — Я заодно там позвоню начальству, пусть археологов подсылают. Никого не пускай!

— Есть, товарищ лейтенант! — радостно ответил Василий, довольный ответственным поручением.

— ...Иван Семенович! Это я, Красовский! Докладываю с места происшествия! — кричал в трубку Андрей, кося одним глазом на молодую техника-смотрителя, которая всем своим видом выражала крайнее недовольство его самоуправством.

— Вот как! Не успел начать действовать, как уже место происшествия нашел! — услышал он саркастический голос Дутикова. — Ты с пареньком, владельцем монеты, познакомился?

— Да! Он меня и привел на место находки этой монеты Предполагаю, что здесь клад!

— Какой склад?

— Не склад, Иван Семенович, а клад!

— Час от часу не легче! Ну, Красовский! То у тебя банда, а теперь клад.

— Ничего удивительного. Тут двое рабочих копали траншею, чтоб трубу заменить. Вот монету и откопали!

— Одна монета еще не клад, Андрей Борисович! Зачем раньше времени скоропалительные выводы делать? — тут же дал отповедь Красовскому его начальник. — Вы что, и рабочим объявили, что нашли клад? Представляю, какой ажиотаж подняли!

— Ну что вы, Иван Семенович! Это я только с вами своими соображениями делюсь. Я рабочим сказал, что они наткнулись на фундамент здания восемнадцатого столетия и что необходимо вызвать археологов.

— Это другое дело! — смягчился голос в трубке. — Разумно поступил. А как археологов думаешь вызывать?

— Н-не знаю, — растерялся Андрей. — Я думал, вы...

— Я ни разу с подобными вещами не сталкивался в своей практике. Раз уж ты начал, доводи до конца. Знаешь, наверное, что инициатива наказуема! — рассмеялся Дутиков.

— Надо, пожалуй, с Максимом Ивановичем посоветоваться...

— Это руководитель вашего исторического клуба? Правильно!

— Он ведь работает в историческом журнале и сам иногда участвует в раскопках.

— Действуй. Хотя постой. Скажи адресок.

— Большой Черкасский переулок.

— Хорошо. Если будет время, загляну, посмотрю, какой ты клад нашел.

...Максим Иванович все понял с полуслова.

— Большой Черкасский? Вот что, Андрей. На твое счастье, рядом, на Новой площади, находится Музей истории и реконструкции Москвы. Там есть опытнейший археолог Александр Григорьевич, великолепный знаток старой Москвы. Иди быстренько туда, а я ему позвоню. Сам подъеду через часок. Ну, удачи тебе!

..Александр Григорьевич, седовласый старик, сутулость которого изобличала кабинетного работника, слушал Андрея со всевозрастающим интересом, потом развернул карту старой Москвы.

— Покажите, где обнаружили фундамент. Так, ясно. Между Ильинкой — так раньше называлась улица Куйбышева — и Никольской — это та, что теперь называется Двадцатипятилетия Октября. Да, в этом районе, что заселяли издавна, могут быть самые неожиданные находки. Что же, идемте на место. Там будет виднее.

— А кто же копать будет? — удивился Андрей.

Александр Григорьевич улыбнулся:

— В нашем музее археологов раз, два — и обчелся. Потом, Максим Иванович мне сказал, что вы с ним неоднократно бывали в экспедициях.

— Бывал...

— Ну вот, нас уже двое. Максим Иванович подойдет — уже будет трое. Я думаю, что и этот юный рудознатец не откажется помочь?

— Василий? — улыбнулся Андрей. — Я думаю, что с удовольствием. Еще дружков приведет.

— Лопаты, надеюсь, там есть? — спросил Александр Григорьевич, укладывая карту в ящик стола. — Сейчас я только фотокамеру и кисточки захвачу. Да, надо еще будет металлическую сетку найти с мелкой ячеей, чтобы землю просеивать.

— Я думаю, техник-смотритель поможет, — сказал Андрей, вспомнив симпатичную девушку.

...Добровольных помощников оказалось предостаточно. Вернулись двое землекопов с обеда, Василий привел веснушчатого друга Митю. Александр Григорьевич и Андрей начали аккуратно расширять раскоп, а остальные тем временем просеивали вырытую землю.

— Смотрите внимательнее: еще монеты должны быть, — периодически напоминал им Андрей.

Но, увы, среди пробок, кусочков стекла, жести и прочего мусора, к разочарованию «сеятелей», так ни одной монеты больше не оказалось.

— Отсутствие результата есть тоже результат! — утешил их Андрей, уже углубившийся более чем на метр.

— Не спеши, Андрей, копай внимательнее, — сделал ему замечание подошедший Максим Иванович. Он с юношеской живостью спрыгнул вниз и присоединился к копавшим.

Наконец они освободили от земли всю кладку. Она составляла прямой угол, разорванный у основания.

— В этом месте, видать, до нас еще копали.

— Ну и какие выводы можно сделать, Александр Григорьевич? — спросил Максим Иванович.

— Вывод совершенно однозначный, — твердо сказал археолог. — Это остатки русской печи, точнее, ее основание. Находилась она в зажиточном доме, скорее всего купца.

— Почему вы так думаете? — не удержался Андрей.

— Печь была облицована красивыми зелеными изразцами. Вот видите, мне удалось найти несколько осколков изразцов. Судя по ним, а также по кирпичам, время кладки, а значит, и всего строения — первая половина восемнадцатого столетия...

— А откуда же монета тут взялась? — не удержался от вопроса Степаныч.

К этому моменту вокруг раскопа собрались все «археологи». Подошел и Дутиков, степенно со всеми поздоровался и внимательно поглядел вниз, на кирпичную кладку.

— Андрей Борисович мне говорил, что дом, наверное, сгорел во время пожара тысяча восемьсот двенадцатого года, — вступил в разговор Василий. — Наверное, хозяева, когда убегали, рубль обронили.

— Не исключено, — кивнул головой Александр Григорьевич. — Впрочем, не будем торопиться. Давайте-ка аккуратненько разберем кладку по кирпичику.

Он вставил лопату в шов кладки и начал осторожными усилиями ее раскачивать.

— Во раньше какой раствор был, не поддается! — восхитился Федюня.

— На века клали, — согласился Степаныч.

Однако кирпич все же поддался. Александр Григорьевич осторожно руками освободил его от растворной рамки, поднял и ахнул:

— Здесь что-то есть!

Максим Иванович и Андрей тут же нагнулись, стараясь рассмотреть что-то в образовавшейся нише.

— Остатки доски, по-моему, — поспешил сделать вывод остроглазый Андрей. — Правда, сверху какие-то металлические переплетения.

Максим Иванович и Александр Григорьевич понимающе переглянулись.

— По-моему, вот этот кирпич надо еще снять, чтобы не повредить, — сказал Максим Иванович.

— Товарищи, прошу найти срочно коробку! — неожиданно тонким голосом, выдающим волнение, крикнул Александр Григорьевич.

— Какую? — спросил Василий.

— Желательно из-под обуви.

— У меня есть, сейчас принесу, — торопливо сказала техник-смотритель и, зардевшись, пояснила: — Я сегодня сапоги купила.

— Только поскорее, пожалуйста! — бесцеремонно поторопил ее, до того столь сдержанный, археолог. Видно, находка и впрямь была необычной.

— Так что же это? — озадаченно спросил Андрей.

— Неужели не понял? — улыбнулся Максим Иванович. — Ларец. Деревянный, но обитый для крепости железными пластинами.

— Значит, действительно клад! — завопил в восторге Андрей, подняв вверх руки. — Вот видите, Иван Семенович, а вы мне не поверили!

— Осторожнее выражай восторги, — сухо оборвал его Александр Григорьевич. — Дерево такое хрупкое, что от сотрясения воздуха может в труху превратиться. — Он начал осторожно освобождать расположенный рядом кирпич. Когда он вынул его, крышка ларца стала видна полностью.

— А вот рядом — железный ключ! — увидел Андрей.

— Осторожнее. Не трогай. Сейчас я промажу поверхность клеящим раствором, чтоб сохранять все в целости и сохранности. Давайте теперь освободим стенки, чтобы достать весь ларец. — Александр Григорьевич начал ножом расчищать швы и выбирать землю вокруг находки, затем с помощью кисточки обильно смочил стенки ларца. — Ну что же, давайте извлекать, благословись, — сказал он, проделав все необходимые операции. — Андрей, у тебя рука твердая, заводи лопату под днище ларца. Да бери поглубже, прямо со слоем земли. Потом в лаборатории очистим.

Стараясь не дышать, Андрей вывел лопату из раскола. С боков его подстраховывали археологи, пока он не уложил ларец в картонную коробку, оказавшуюся почти в размер.

— Как угадали! — сказал Александр Григорьевич — Спасибо вам, девушка, за действенную помощь науке.

— А что там внутри? Может, откроем? — не выдержал Василий.

— Ни в коем случае! — ужаснулся Александр Григорьевич. — Только в лаборатории.

— А как же мы узнаем, что нашли? — запечалился веснушчатый друг Василия.

— Мне на обработку понадобится дня два, — прикинул археолог. — Сегодня вторник, так что жду вас всех в пятницу в нашем институте.

— Александр Григорьевич, если позволите, я приведу всех членов КЛИО. Клады все-таки не каждый лень находят... — сказал Максим Иванович.

— Клио? — недоуменно поднял брови Александр Григорьевич. — Ведь Клио — муза истории

— Мы так свой клуб исторический назвали, — поспешил пояснить Андрей. — Это Игорь Шапошников, староста клуба, придумал. Аббревиатура КЛИО расшифровывается как Клуб любителей истории отечества. Правда, здорово?

— Звучное название. И точное. Молодцы! — похвалил Александр Григорьевич и лукаво подмигнул Максиму Ивановичу. — Что ж, жду в гости весь ваш КЛИО.

— А мы? Мы же первые монету нашли! — услышали они голос Василия, губы которого даже задрожали от обиды.

— А вы разве не в КЛИО? — удивился Александр Григорьевич.

— Нет, мы и не знали...

— Примем, если, конечно, есть желание, — сказал Андрей, обнимая Васю за узкие плечи и слегка встряхивая его для бодрости духа. — Как, Максим Иванович?

— В каком классе? — спросил тот.

— В восьмой перешли, — дружно ответили мальчики.

— В принципе мы принимаем старшеклассников, начиная с девятого класса, — сказал Максим Иванович, но, увидев вытянувшиеся лица ребят, с улыбкой добавил: — Однако, учитывая ваши заслуги в поисках клада, примем, так сказать, с кандидатским стажем, идет?

— А мне, старику, можно будет зайти полюбопытствовать? — не выдержал Дутиков.

— Конечно, товарищ майор! — шутливо поклонился археолог, не выпуская из рук коробку. — Ждем в пятницу к семнадцати часам.

В отделение Дутиков и Красовский возвращались вместе, обсуждая, что может находиться в ларце. У входа в свой кабинет Дутиков остановился и, улыбнувшись, крепко пожал Андрею руку:

— Поздравляю с завершением первого задания!

 

МОСКОВСКИЕ НАХОДКИ

В пятницу вечером в зале Музея истории и реконструкции Москвы собрались говорливые члены КЛИО. Теперь их было не четверо, как когда-то, а значительно больше — наверное, за тридцать. Сколько точно — знал только неизменный староста клуба Игорь Шапошников. Он сейчас покрикивал на самых неугомонных, призывая рассаживаться вокруг длинного стола, но тщетно: всех, естественно, привлекали большие стенды под стеклом, стоящие у окна, где были разложены находки клада. В конце концов Игорь не выдержал сам, любовь к истории победила административное рвение, и он, расталкивая подчиненных, пробился к возвышавшемуся над всеми Красовскому. Рядом с ним, конечно, была и Лариса.

Впрочем, почему «конечно»? За минувших два года немало воды утекло, изменились, видимо, и сами друзья. Ведь казалось, все шло к свадьбе Ларисы и Андрея. Однако когда настойчивость Ларисы победила и она поступила все же в свой Институт иностранных языков, то тут же заявила Андрею, что ни о каком замужестве и слышать не хочет до окончания вуза. Это, видимо, поубавило пыл Андрея, и они стали встречаться все реже и реже: то у Ларисы коллоквиум, то у Андрея выезд на зональные соревнования по самбо. А у Игоря своих дел по горло: перешел на пятый курс и занят дипломной работой, посвященной анализу вновь обнаруженных исторических источников по Смутному времени. Стремясь как можно быстрее стать похожим на «ученого мужа», он отрастил длинные волосы и даже отпустил бороду. Однако, к его огорчению, она никак не хотела превращаться в окладистую и скорее напоминала козлиную, что являлось постоянным поводом для острот друзей. Впрочем, они встречались теперь в основном лишь на заседаниях клуба. С ними не было Бориса, который уже два года как служил на флоте. В его отсутствие вдруг обнаружилось, какую цементирующую роль играл он в отношениях между четверкой друзей. Некому было по вечерам тормошить Игоря, отрывая его от книг, некому было пригласить Ларису в Политехнический музей на выступления известного поэта, чтобы потом поспорить с ней до хрипоты, некому было помочь Андрею в ремонте «Запорожца», который вскоре после отъезда Бориса сломался, кажется, навсегда.

Об этом подумалось Игорю, когда он взглянул на стоявших рядышком, как бывало прежде, Ларису и Андрея. Сердце его при виде этой пары, увы, тоже не сжалось ревниво, как прежде. Дело в том, что все больше мысли его обращались к некоей светловолосой сокурснице по имени...

Ход его размышлений прервал Василий, пришедший на этот раз в школьном пиджаке и галстуке, видимо, чтобы выглядеть посолиднее. Он решительно растолкал ребят, которые были и повыше, и покрепче его, и с восторгом крикнул, обращаясь к Красовскому:

— Андрей! Ничего себе кладик мы нашли, а? Подумать только, все началось с какой-то зеленой монетки!

— А, Вася! Действительно, если бы ты не перепутал серебро с медью, — добродушно подтрунил Андрей, — вряд ли этот клад был бы обнаружен.

Он обнял подростка за плечи, гася в нем вспыхнувшую обиду, и подвел к стенду.

— Ну, эти рубли, я думаю, ты уже не перепутаешь?

— Конечно, отчистили, вот сразу и видно, что серебряные, — парировал Василий, потом оглянулся с любопытством: — А где товарищ майор? Он ведь тоже обещал прийти?

— Будет попозже: на совещание в главк вызвали, — ответил Андрей.

— Смотри, какие монеты интересные.

— А это тоже петровский рубль? Рисунок совсем не такой! — воскликнул паренек.

— Правильно. Скоро ты совсем нумизматом станешь, — подтвердил Андрей. — Этот рубль первый, выпущенный Петром в тысяча семьсот четвертом году. До этого своих рублевых монет в России не было. Видишь, здесь Петр совсем молодой, почти мальчик. И лаврового венка нет. Полтавская битва еще не состоялась...

— А Петербург уже был! — в тон ему сказал Игорь.

— Да, выход к морю Россия завоевала, или, как сказал сам Петр, «окно в Европу» было проделано. Для торговли нужны были деньги, равноценные тем, что имели хождение на европейском рынке. Вот и появился этот рубль. Можешь прочитать, что на нем написано?

— «Царь Петр Алексеевич всея России повелитель», — по слогам прочитал Василий. — А рядом что за монета?

— Такой же рубль, только лежит обратной стороной — реверсом. Видишь — двуглавый орел?

— А, поэтому пошла игра «орел или решка»? — догадался Василий.

— Точно. И надпись здесь любопытная.

— «Монета добрая цена рубль», — прочитал Василий. — Что значит «добрая»? Как будто может быть злая?

Андрей рассмеялся:

— Нет, в смысле доброкачественная. Я ж тебе говорил, что рубль был подготовлен впервые и чтобы в народе к нему отнеслись с доверием, сделали об этом надпись. А вот серебряная полтина Петра — и рисунок, и надпись, как на рубле. А рядом, гляди, рубли вроде того, что ты нашел, узнаешь?

— Да, на голове Петра лавровый венок! А на этих женщина какая-то изображена...

— Гляди внимательнее. Тут две женщины. Одна — императрица Анна Иоанновна, племянница Петра, дочь его старшего брата.

— Видать, злая баба была, — заметил Василий. — Вон профиль какой хищный!

— Устами младенца глаголет истина, — хихикнул Игорь, но осекся под укоризненным взглядом Андрея.

Однако Василий не заметил насмешки, увлеченный разглядыванием монет.

— А эта вроде посимпатичнее! — заметил он, показывая на следующую монету.

— Императрица Елизавета Петровна, дочь Петра, — сказал Андрей.

— Сразу видно, что щеголиха! — не выдержала Лариса. — Поглядите, три монеты, и на всех одета по-разному. Помнится, она издала указ, что на бал нельзя было прийти во второй раз в том же платье!

— Пойдем ко второму стенду, — предложил Андрей.

— Постой, — задержал его Василий и добавил по-хозяйски: — Я здесь еще не все осмотрел.

— Обстоятельность — непременная черта историка. Хвалю, — серьезно сказал Игорь, хотя в его глазах и блеснули чертики.

Андрей покосился на друга, но в этот момент Василий дернул его за рукав:

— Андрей, а это что за мелочь? Тоже монеты? Почему они не круглые, а продолговатые и такие маленькие?

— Потому что «вши», — фыркнул Игорь.

— Вши? Какие вши? — недоверчиво взглянул на него Василий. — Смеешься? Андрей, чего он издевается?

— Нет, все правильно, не обижайся, Васенька! — услышали они голос сзади.

Обернувшись, они увидели, что к ним незаметно подошли Максим Иванович и Александр Григорьевич.

— Даже не просто «вши», а «старые вши», — продолжал Максим Иванович. — Так царь Петр презрительно называл монеты, которые до него почти двести лет безраздельно властвовали на российском внутреннем рынке.

— Да, серебряная копейка была в ту пору основной денежной единицей, — поддакнул Александр Григорьевич.

— Так это копейки, — разочарованно протянул Василий. — А почему они все какие-то скособоченные?

— Потому что технология их изготовления была примитивная, еще дедовская, — пояснил Александр Григорьевич. — Брался серебряный слиток, расплавлялся до тягучего состояния и через отверстие протаскивался так, что превращался в проволоку диаметром пять-шесть миллиметров. Эту проволоку рубили на равные кусочки, потом эти кусочки с помощью наковальни и металлического стержня, гладкого с одного конца, превращали в бляшки, а уж эти бляшки попадали к чеканщикам. Это была самая ответственная и тонкая работа. В маленькой наковальне, в специальном углублении, помешался нижний чекан с зеркальным изображением всадника с копьем...

— Георгий Победоносец — символ Московского царства, — не преминул заметить Шапошников.

— Да, на этот чекан клали заготовку, сверху чеканщик накладывал еще один чекан, который так и назывался — «вершинник», в отличие от нижнего, называвшегося «исподником». На верхнем были нанесены имя и титул правителя государства. Удар молотком — и копейка готова.

— Сколько их здесь! — задумчиво произнес Василий. — Наверно, не меньше ста?

— Триста одиннадцать, — ответил Александр Григорьевич. — Это и странно...

— Что странно? — встрепенулся Андрей, предвкушая очередную загадку.

— Странное сочетание — рубли и копейки, — объяснил ему Максим Иванович. — Если человек накапливал свое добро по копейкам, откуда вдруг столько рублей? И наоборот, если у него такое состояние, зачем в клад хоронить копейки? Ведь общая стоимость клада огромна. Вы у соседнего стенда были?

— Нет еще, — мотнул головой Красовский. — К нему и пробиться трудно, там все наши кружковцы толпятся.

— Неудивительно, — рассмеялся Александр Григорьевич. — Ведь на нем наиболее ценная часть клада...

Красовский решительно шагнул вперед:

— А ну, орлы, пропустите. И вообще пора рассаживаться. Игорь, ты что-то плохо командуешь...

Тут его голос осекся, и он даже присвистнул от неожиданности.

— Андрей, что там? — рванулся к нему Василий.

— Золото... Гляди — рубль, а это полтина. А это елизаветинские пяти-и десятирублевики. Действительно, богатство. А самое главное — монеты очень редкие. Ведь их изготавливали в небольшом количестве, только для внешнего рынка. У обыкновенного купца ведь таких монет не могло быть, так, Максим Иванович?

— Так-так, — кивнул Максим Иванович и добавил: — Ты лучше посмотри, что на третьем стенде лежит.

Нетерпеливый Василий, обгоняя Красовского, устремился к третьему стенду.

— Ой, какой кинжал красивый! — воскликнул он. — И ножны, и рукоятка — позолоченные, с какими-то зелеными камушками.

— Это изумруды, — пояснил подошедший Александр Григорьевич. — Изделие восточного мастера.

— А это что за круглая коробочка? — спросил Василий.

— Табакерка для нюхательного табака, — сказал Александр Григорьевич. — Сделана из чистого золота с бриллиантами. А это пряжка, наверное от кафтана какого-то вельможи, тоже вся в драгоценных каменьях.

— Колец сколько! — удивилась протиснувшаяся к ним Лариса.

— Здесь тоже есть странности, — заметил Александр Григорьевич. — Видите, это простые, даже примитивные кольца, а есть перстни очень тонкой, высокохудожественной работы.

— Нам не слышно, говорите громче! — раздались голоса оттесненных назад ребят.

Максим Иванович вопросительно взглянул на хозяина:

— Может, начнем заседание клуба?

— Да, да, конечно, — согласился Александр Григорьевич.

— Товарищи, прошу всех за стол! — снова повысил голос староста. — Надо, чтобы все было по порядку.

Шумно обсуждая увиденное, члены клуба поспешили занять места. Слово взял Максим Иванович:

— Товарищи, наш хозяин, Александр Григорьевич, является крупнейшим специалистом по московским кладам, даже написал об этом книгу. Давайте попросим его рассказать нам не только об обнаруженном на днях, но и вообще о наиболее интересных находках.

Члены клуба бурно захлопали, выражая горячую заинтересованность. Александр Григорьевич поднялся н, улыбнувшись, взял указку:

— Не только расскажу, но и покажу кое-что. В нашем распоряжении есть кое-какие любопытные слайды. — Подождав, когда стихнет шумок нетерпеливого ожидания, он продолжил в той же шутливой манере: — Дорогие мои юные коллеги! Не могу передать того радостного волнения, которое я испытываю, глядя на ваши молодые лица с горящими от энтузиазма глазами. Мне очень приятно, что на смену нам, старикам, грядет такая смена. Хочу выразить сердечную благодарность моему другу и вашему руководителю Максиму Ивановичу за то благородное дело, которое он делает столько лет. Несмотря на его занятость собственными научными изысканиями, он не жалеет времени, чтобы привить вам любовь к отечественной истории. Рад, что он доверил мне внести посильный вклад в это благородное дело. Я не хочу вам читать лекцию, тем более что народ вы подготовленный и историю, как я догадываюсь, знаете неплохо. Пусть эта встреча превратится в диалог с вами о поисках и находках на московской земле. Я прошу вас, если что-то окажется непонятным, сразу же прерывать меня вопросом. Хуже, если из деликатности вы промолчите и уйдете отсюда, чего-то не уяснив. Договорились? — Александр Григорьевич подошел с указкой к большой карте Москвы. — Итак, клады. Начну с цифры. На территории Москвы и Московской области к настоящему времени зафиксировано около четырехсот кладов. Это огромная цифра. Ни одна область европейской части РСФСР не знает такого обилия монетных находок, как Московская. На территории Вологодской области, например, исследователи насчитали только около пятидесяти кладов монет, приблизительно столько же — в в Смоленской, Новгородской, Псковской областях.

О чем это говорит? Прежде всего о том, что именно здесь, на территории будущей Московской области, складывалась основа Русского государства, развивались экономические, политические и культурные связи, определившие его дальнейший рост. Клады красноречиво рассказывают о всех значительных событиях, происходивших на московской земле, — о бойкой торговле вятичей, наших предков, с дальними странами, о страшном времени ордынского владения Русью, о возникновении Московского княжества, создании централизованного Русского государства, опричнине и польско-шведской интервенции, Медном бунте и многом, многом другом. — Александр Григорьевич обвел взглядом притихших членов клуба и улыбнулся: — Наверное, такое вступление вам кажется излишне прозаичным? Ведь с детства в душе каждого из нас таится романтичное представление о кладах, хранящих несметные сокровища. Достаточно вспомнить Али-Бабу и сорок разбойников — «Сезам, откройся!» Я уж не говорю об «Острове сокровищ» — «Пиастры, пиастры!»

Все дружно рассмеялись, а археолог продолжал:

— Это романтичное представление о кладах прочно присутствует и в нашей фольклористике. Те из вас, кому посчастливилось бывать в археологических экспедициях, конечно, помнят, как при расколках очередного городища обязательно появляется старожил из ближнего села и рассказывает о спрятанной в холме лодке из чистого золота, которая выплывает раз в год, обычно под ночь Ивана Купалы. Слышали, конечно, про лодку?

— Слышали! — подал голос Шапошников.

— Пожалуй, наиболее характерен в этом отношении рассказ такого старожила из глухой деревеньки, записанный еще в девятнадцатом веке ученым-нумизматом Сахаровым. Я вам прочитаю для интереса небольшую выдержку: «...Зарыт тот клад в змеиной пещере в трех котлах: в одном золото, в другом серебро, в третьем каменья самоцветные блестят весенним днем. Заперт клад двенадцатью железными дверями, ключи брошены в океан-море. По стенам пещеры развешаны разбойничьи топоры да бердыши — сами секут, сами рубят. Сторожат клады злые бесы — не пропускают ни конного, ни пешего. Заросла пещера зеленой муравой, полем чистым. Много было охотников взять богатства — много было голов положено за этот клад, а до заветной головы все еще не достигались. Достал один мужик серебряные рубли — и что же вышло? Жил богато, но недолго: рубли обратились в черепки, семья вся извелась, и старик наложил на себя руки...» Конец этого предания традиционен — «не дался клад».

Рассказы о кладах обычно связывали с легендарными разбойниками — Кудеяром, Саргой, Варварой Железный Лоб, а иногда и с реальными историческими личностями, народными героями — Степаном Разиным, Ермаком, Емельяном Пугачевым, которые якобы зарывали клады для бедных и гонимых сильными.

Издавна на Руси было развито кладоискательство, еще тогда, когда и слово «клад» не было известно. До семнадцатого века скрытые ценности назывались «поклажа» или «сокровище». Из поколения в поколение передавались не только устные поверья и легенды, но и особые документы, служившие указателями и руководством при отыскании кладов. Сокровища искали по «записям», составленным в форме завещания на чье-нибудь имя, с детальным перечислением зарытых вещей, с подробным указанием места. Порой такие записи сопровождались планами и чертежами.

Отысканием кладов занимались не только простые крестьяне, но порой и особы самые высокопоставленные. Например, ярой кладоискательницей была сестра Петра Первого, царевна Екатерина Алексеевна. Она хотела подвести «научную» основу под свои поиски, пытаясь определить местонахождение кладов по «планетным тетрадям», не раз в соответствии со своими расчетами посылала приближенных разрывать в полночь могилы на московских кладбищах, иногда и сама принимала непосредственное участие в безуспешных поисках сокровищ. Да и вообще, как показывает многовековая практика, — заключил Александр Григорьевич, — специальные поиски кладов оказываются безуспешными.

— Но ведь находят сейчас золото пиратов в Карибском море! — не согласился кто-то из слушателей.

— Правильно, но ведь это не специально схороненные клады, а потонувшие корабли, место гибели которых, как правило, известно давно и довольно точно! — парировал Александр Григорьевич. — Нет, находки кладов — это дело случая. Одна из самых, пожалуй, курьезных находок была та, о которой докладывал в тысяча восемьсот тридцать третьем году министру внутренних дел московский генерал-губернатор: «Прошлого апреля двенадцатого числа при проезде секретаря Волоколамского земского суда Секавина в городе Волоколамске на дрожках по дороге к собору... пристяжной лошадью выбит был копытом из земли кувшин со старинною разного сорта серебряною монетою».

— Вот уж действительно прямое опровержение поговорки «На дороге не валяется»! — вставил Максим Иванович.

— Да, находят клады в самых разных местах: и на чердаке, и в подвале, и в печке, и в стене, но больше всего находок в земле! — продолжал рассказывать Александр Григорьевич. — И среди «счастливчиков» люди самых разных возрастов и профессий — и школьники, и студенты, и трактористы, и строители. Кстати, есть определенная закономерность в том, что больше всего находят клады именно строители при сносе старых зданий и строительстве новых.

— Александр Григорьевич, вы, наверное, из скромности не назвали людей, которые чаще остальных, даже строителей, находят клады, — снова не выдержал Максим Иванович. — Как вы понимаете, я имею в виду археологов.

— Да, когда я говорил о роли случая в поисках кладов, я, конечно, не имел в виду археологов, — согласился Александр Григорьевич. — Конечно, мы, зная тот или иной богатый культурный слой, можем предположить и находку клада. Так, кстати, и было, когда начиналось строительство гостиницы «Россия». Дело в том, что будущая строительная площадка размещалась в районе Зарядья, места, где издавна, еще при первых московских князьях, селились придворные, богатые купцы, зажиточные ремесленники. Естественно, что мы ожидали здесь много находок, поэтому еще до начала строительства детально, с помощью раскопок, исследовали площадь в две тысячи триста квадратных метров. И конечно, совсем не случайно при устройстве северного пандуса современной гостиницы «Россия» в шестьдесят седьмом году близ церкви Георгия была сделана сенсационная находка: на глубине около семи метров в глиняном кувшине оказался уникальный клад серебряных слитков.

Члены клуба оживленно заговорили, обсуждая сообщение.

— Впрочем, об этом кладе я скажу подробнее попозже, — повысил голос Александр Григорьевич и постучал указкой, призывая к тишине. — Прежде чем перейти к рассказу о конкретных, наиболее интересных кладах, хотел бы привлечь ваше внимание, как будущих историков, еще к одному, очень важному обстоятельству. Для нас, историков, ценность клада определяется отнюдь не стоимостным выражением находок. Иногда клад медных монет для нас значительно интереснее, чем колье с многочисленными бриллиантами.

Снова все зашумели.

— Да, да, как это ни парадоксально, но факт, — вновь повысил голос Александр Г ригорьевич. — Однако при этом непременно должно быть соблюдено одно важнейшее условие — клад должен поступить на стол историка целиком. Одна или несколько, пусть даже самых редких, монет мало что дадут исследователю. А когда перед глазами весь набор монет, можно прийти к очень интересным выводам, открывающим завесу над самыми таинственными страницами прошлого. К сожалению, иногда собиратели коллекций, нумизматы, оказывали дурную услугу историкам, отобрав из клада только несколько редких монет, а остальное отправляя на переплавку или в продажу. Многие бесценные находки погибали, попав в руки людей несведущих или просто стяжателей. — Александр Григорьевич взглянул на карточки, разложенные перед ним, взял одну из них в руки, поднес к глазам: — Вот характерный случай. В тысяча восемьсот шестьдесят первом году крестьянин села Баскач Каширского уезда нашел клад серебряных украшений и монет. Недолго думая, снес находку кабатчику, который перепродал его ювелирам. И только часть наиболее редких монет попала в руки нумизматов. Если бы весь клад сразу оказался у историков, можно было бы точно выяснить, когда и почему был зарыт этот клад, кто являлся его владельцем, может быть, выяснить что-то новое о торговых взаимоотношениях славянских племен с другими государствами.

— И ничего этому кабатчику не было? — выкрикнул кто-то возмущенно.

— Представьте себе — нет! — вздохнул Александр Григорьевич. — Раз он купил этот клад, монеты стали его личной собственностью, поэтому он мог с ними делать все, что хотел: хоть переплавить в слитки. Только при Советской власти был принят закон, по которому любые найденные ценности являются государственным имуществом и присвоение их карается уголовным кодексом. В этой связи припоминается один сравнительно недавний случай: в Мытищах, здесь, под Москвой, один рабочий, ломая старый дом, обнаружил в руинах сумку, в которой находилось семьдесят золотых монет. Недолго думая, он занялся «реализацией» клада и попался уже на продаже третьей монеты. Хотя при задержании он ссылался на незнание закона, это не избавило его от судебного наказания. К счастью, народ у нас сознательный, любящий и знающий историю, поэтому такие случаи бывают крайне редко...

Василий, сидевший рядом с Красовским, густо покраснел: ему казалось, что сейчас Александр Григорьевич расскажет и о том, как он пытался распорядиться своей находкой. Но археолог снова подошел к карте.

— Конечно, я не могу вам сегодня подробно описать все четыреста кладов Москвы и Подмосковья. Тех, кто этим особо заинтересуется, адресую к специальной литературе. Я расскажу о наиболее ярких, на мой взгляд.

Самым древнейшим кладом монет на территория Москвы, — Александр Григорьевич сделал многозначительную паузу и затем продолжил, — является клад, который был найден на том месте, где ныне расположен бассейн «Москва». Здесь в тысяча восемьсот тридцать седьмом году было начато строительство храма Христа Спасителя, посвященного победе России над наполеоновской армией в тысяча восемьсот двенадцатом году. Храм сооружался огромный, поэтому и фундамент закладывался очень глубокий. Так вот, на глубине в пять метров и был найден клад восточных монет — дирхемов. Дирхем (искаженное греческое слово «драхма») — это тонкая серебряная монета диаметром два — два с половиной сантиметра. На ней не было портрета правителя, поскольку мусульманская религия запрещала изображать людей и животных, а только подпись с благочестивым изречением, именем халифа, указывались также место и время чеканки. Две из них, лучшей сохранности, получили четкое определение: это оказались тахиридский дирхем с именем владетеля Мухаммеда и халифа Мустаин-Биллаха из города Мерв — восемьсот шестьдесят второго года и аббасидский — халифа Мутаэз-Биллаха из города Двина — восемьсот шестьдесят шестого года. Монеты, таким образом, были чеканены на территории Туркмении и Армении, находившихся тогда под властью Арабского халифата.

О чем говорила эта находка? О том, что Русь имела торговые связи со странами Арабского халифата. Эти связи были достаточно тесными, о чем свидетельствует тот факт, что всего на территории Москвы и Подмосковья было найдено пятнадцать кладов, в которых находились арабские дирхемы.

Все найденные клады расположены по берегам рек, в местах, где некогда были поселения вятичей. Вятичи, как и другие славянские племена, продавали восточным купцам дорогие меха, мед, ткани, свинец, олово, рабов (челядь), дорогое оружие высокого качества. «Клинки и мечи у них таковы, — говорилось в арабском сочинении „Пределы мира", — что можно согнуть их вдвое, но как только отводится рука, они принимают прежнюю форму».

— Вот так здорово! — не удержался кто-то. — Мы всегда считали, что самым лучшим был дамасский булат!

— Как видите, сначала арабы покупали булат у нас, — прокомментировал Максим Иванович, — Не исключено, что дамасские мастера обучались своему искусству у славянских кузнецов.

— В свою очередь вятичи, — продолжил Александр Григорьевич, — кроме серебра покупали у восточных купцов драгоценные камни. Об атом свидетельствуют украшения, найденные в кладах. Например, перстень с изумрудом, который у арабов назывался «зюмурруд». Кстати, и другие драгоценные камни называются похоже: алмаз — по-арабски «алмас», топаз — «тубас», яшма — «яшме». Видимо, славян познакомили с этими камнями арабы.

— Однако более поздние клады показывают ухудшение торговых отношений с Востоком, — снова подал реплику Максим Иванович.

— Да, в кладах, относящихся к одиннадцатому веку, мы уже видим западные монеты. Например, в кладе, найденном под Звенигородом, содержится около тысячи германских и английских монет, — согласился археолог.

— Кстати, это нашло отражение и в летописи. Вятичи платили одно время дань хазарам «по шелягу от рала», то есть по шиллингу от сохи, — добавил Максим Иванович.

— Такая «переориентация» становится ясной, когда обращаемся к восточным источникам, — пояснил Александр Григорьевич. — Дело в том, что в десятом веке на Арабском Востоке начался серебряный кризис, вызванный истощением рудников. В этих государствах начали заменять серебряные монеты золотыми и медными, однако на Руси по-прежнему единственным средством обращения оставалось серебро, поэтому славяне стали активнее торговать с западными странами.

— А когда наши деньги появились? — спросил нетерпеливо Василий.

— Не лезь поперек батьки в пекло! — шутливо одернул его Игорь.

— Да, не будем спешить, — улыбнулся археолог. — О московских деньгах говорить еще рано, но первый клад, так сказать, московского производства был найден... где, как вы думаете?

— В Москве! — выпалил Василий, вызвав дружный смех.

— А точнее? — с усмешкой спросил Александр Григорьевич. — Ну-ну, смелее.

— В Кремле, конечно! — твердо сказал Шапошников.

— А почему «конечно»?

— Потому что Москва как город начиналась на кремлевском холме. Что, не так?

— Абсолютно верно, — кивнул Александр Григорьевич. — Первый московский клад был найден на территории Кремля. Сейчас вы увидите вещи, которые оказались в этом кладе. Попрошу кого-нибудь погасить верхний свет. — Александр Григорьевич подошел к столику, где стоял проектор, и, вставив слайд, включил изображение. Ребята увидели на белом экране большой серебряный витой обруч с плоскими концами. — Это так называемая шейная гривна — традиционное женское украшение. Сделана она, как показала экспертиза современных ювелиров, из серебра очень высокой пробы и свидетельствует о знатности и богатстве ее владелицы. А вот это — височные кольца. — Александр Григорьевич сменил слайд, и ребята увидели два изящных лапчатых украшения с кольцами. — Они сделаны также из серебра, на каждом из них, если внимательно присмотреться, по семь лопастей. Семилопастные височные кольца — это традиционный племенной убор вятичей. Такие кольца и гривны входили в подвенечный наряд вятичанок, в этом наряде их обычно и хоронили

— Так это найдено в захоронении? — спросил кто-то из ребят.

— В том-то и дело, что нет. Эти украшения находились в тонкой бронзовой чаше, которая хорошо известна по письменным источникам двенадцатого века, где упоминаются крупного размера «чаши велики». Из таких чаш обычно на пирах разливалось вино. Таким образом, налицо клад, относящийся к тому моменту, когда Москва была впервые упомянута в летописи. Помните, конечно, приглашение Юрия Долгорукого, зафиксированное в Ипатьевской летописи: «Приди ко мне, брате, в Москов».

Встреча Долгорукого со своим союзником, черниговским князем Святославом, состоялась, по свидетельству летописца, в пятницу, четвертого апреля тысяча сто сорок седьмого года, что и стало датой условного, «летописного» рождения Москвы. В Тверской летописи несколько позже, под пятьдесят шестым годом, имеется такая запись: «Заложи князь Юрий Володимерович, град Москву на устиниже Неглинки, выше реки Аузы».

Так вот, именно в этом месте и найдены были украшения, — заканчивал рассказ о находке Александр Григорьевич. — Их обнаружили строители в тысяча восемьсот сорок четвертом году, когда рыли фундамент под Большой Кремлевский дворец. Можно с уверенностью утверждать, что первая москвичка была из племени вятичей. А клад этих украшений числится в реестре московских кладов под номером один!

На экране появилось новое изображение. Следующий клад, под номером «два», был также найден в Кремле, но уже археологами. Он является свидетелем страшных событий, происшедших в Москве суровой зимой тысяча двести тридцать восьмого года. Лаврентьевская летопись горестно сообщала: «А татарове поидоша к Москве и взяла Москву и воеводу Филиппа Нянко убиша, а князя Володимера взята руками сына Юрьева... А люди избиша от старец и до младенец...»

Археологам от этого периода осталась лишь мощная прослойка угля и золы. И тем ценнее обнаруженные нами находки. Вот эти височные кольца, которые вы видите на экране, были найдены в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году при реставрационных работах внутри Успенского собора — главного храма Кремля, построенного Аристотелем Фиорованти на месте предшествовавших ему зданий.

Обратите внимание на отличие этих колец от колец вятичей. — Александр Григорьевич спроецировал новый слайд, где одно кольцо было дано крупным планом так, что можно было хорошо увидеть детали.

— Нет лопастей, а вместо них бусинки на проволоке, — заметил Красовский.

— Точно, — похвалил его Александр Григорьевич, — эти височные кольца так и называются — трехбусинными, по числу бусинок на каждом, они характерны для женщин Южной Руси. Особенно много их встречается при раскопках в Киеве. Рядом с этими кольцами был обнаружен обрывок ткани от головного убора. Можно смело предположить, что женщина, киевлянка по рождению, возможно жена княжеского дружинника, скрывавшаяся в храме с другими женщинами и детьми во время осады города ордой, спрятала свои украшения вместе с головной повязкой под плиткой пола. Характерно, что там же был найден железный ромбовидный наконечник стрелы, подобный многим находкам на древнерусских городищах, погибших во время татаро-монгольского нашествия... — Александр Григорьевич попросил включить верхний свет и вернулся к столу. — Тяжелыми, крайне тяжелыми были для Руси последствия ордынского ига. Об этом красноречиво говорит и отсутствие кладов. Не случайно археологи назвали двенадцатый-тринадцатый века безмонетным периодом. В самом деле, прервались торговые связи с Западом, все города и села завоеватели обложили непосильным налогом. Но Москва сумела подняться из пепла, чтобы стать центром нового русского государства.

Постепенно оживляется торговля. Причем идет она из Москвы сразу в двух направлениях — южном и западном. Богатые купцы так и делятся на две группы — сурожане и суконники. Сурожане вели торговлю с южными государствами через Сурож и Кафу. Туда из Московии направлялись меха, кожи, воск, мед, а привозили ткани, оружие, вино, драгоценности. Суконники торговали в основном с Фландрией и Англией, откуда привозилось сукно. Известно, по письменным источникам, что в торговле с Западом были очень употребительны рубли и полтины, но как они выглядят?

На этот вопрос ответил клад, о котором я уже упоминал, найденный у северного пандуса гостиницы «Россия». Здесь, по улице Варварке (нынешняя Степана Разина), проходила северная граница Зарядья, ставшего в четырнадцатом столетии самым аристократическим районом города. Здесь и жил богатый гость — суконник, закопавший клад после какой-то особо удачной сделки.

Рабочие, обнаружившие горшок, сначала решили, что он набит обуглившимися головешками. Однако почему они такие тяжелые? Кто-то догадался потереть одну из головешек, и все неожиданно увидели яркий блеск чистого серебра. Клад отнесли в Исторический музей, благо он рядом. Какова же была радость историков, когда, отмыв слитки дистиллированной водой, на них обнаружили клеймо. На брусках длиной в тринадцать сантиметров было обозначено «рубль», а на слитках вдвое короче — «полтина». Всего в горшке находился шестьдесят один слиток, что составляло сумму тридцать один рубль с полтиною. Это практически годовой доход богатого купца.

Ну а когда все же появились первые московские монеты? — спросите вы. — Александр Григорьевич лукаво взглянул на Василия, который нетерпеливо ерзал на стуле, поправляя сползающие на нос очки. — Об этом нам тоже поведали клады...

 

КЛАД ВАНЬКИ КАИНА!

Неожиданно археологу пришлось прервать свой рассказ, поскольку в зал, предварительно громко постучав, вошел майор Дутиков. За его широкой спиной маячили еще несколько человек в милицейской форме

— Прошу извинить за опоздание и за незваных гостей, — смущенно улыбаясь, произнес Иван Семенович. — Я не удержался и на совещании рассказал о необыкновенной находке. Вот товарищи тоже очень заинтересовались. Не прогоните?

— Что вы, что вы! Рады таким уважаемым гостям! — приветливо ответил Александр Григорьевич. — Располагайтесь.

— Жалко, что с самого начала не слышали ваш рассказ о кладе! — заметил Дутиков, усаживаясь рядом с Красовскнм.

— До нашего клада мы еще не добрались, Иван Семенович! — весело сказал Андрей. — Александр Григорьевич рассказывает историю московского кладоискательства.

— Как интересно! — воскликнул Дутиков. — Жаль, что пропустили.

— Я вам потом расскажу, — успокоил его Красовский.

— Так продолжим? — спросил Александр Григорьевич. — На чем мы остановились?

— На первых русских монетах! — нетерпеливо воскликнул Василий.

— Итак, когда же появились русские деньги? — продолжил рассказ Александр Григорьевич. — Чеканку собственной монеты Москва начинает после победоносной Куликовской битвы в тысяча триста восьмидесятом году. Первые монеты Дмитрия Донского по внешнему виду похожи на золотоордынские монеты. Это было закономерно: русским денежникам пришлось перенимать опыт у своих соседей да и для русской торговли удобнее было иметь деньги, понятные татарам. Кстати, и само название монеты — «деньга» — восточного происхождения — от арабского слова «даник».

Однако уже на первых монетах появляется многозначительная надпись — «печать великого князя Дмитрия», а также изображения людей и животных, что противоречило заветам ислама. Таким образом, первая русская монета — факт не только экономического, но и огромного политического значения. Вслед за великим княжеством Московским начали чеканку собственной монеты его уделы — княжества Серпуховское, Дмитровское, Можайское, Галичское, Верейское, Угличское. На несколько десятилетий позднее появились монеты великого княжества Тверского с уделами, а еще позднее — в Новгороде Великом и Пскове. На них изображались самые разные сюжеты: князь «на столе», то есть на троне, воин, охотник, богатырь, фантастические и вполне реальные животные, сцены из сказок. Один денежник даже изобразил самого себя. Надписи указывали имя князя или место чеканки. Даты не помещались нигде. Новая монета и рубль вступили друг с другом в удобное соотношение: двести московских денег по весу составили серебряный слиток — рубль. Так сложилась московская денежная система с двухсотденежным рублем во главе.

Все, что я вам рассказываю, историки узнали, исследуя клады, относящиеся к этой эпохе, — Александр Григорьевич взял указку и снова подошел к карте Московской области. — Причем клады эти были расположены вдоль торговых путей. Вот, в частности, одни из таких кладов, с монетами Дмитрия Донского и его сына Василия, был обнаружен в районе Теплого Стана, первой остановки на пути из Москвы в Орду. Здесь жили ордынцы, числяки и делюи — тяглые московские люди, которые должны были обслуживать послов Золотой орды, направлявшихся в Москву или из Москвы. Видимо, здесь во время остановки московский купец продал часть своего товара, а деньги припрятал, чтобы не рисковать.

Через село Городище Коломенского района, где также найден клад монет этого времени, лежал торговый путь в далекий Крым, где центрами черноморской торговли в четырнадцатом веке были Сурож (предшественник современного Судака) и Кафа (нынешняя Феодосия) — генуэзская колония. На юг вела и Болвановская дорога, где в тысяча девятьсот сорок восьмом году у платформы Текстильщики была обнаружена черная лощеная кубышка, хранившая более двух тысяч серебряных монет Ивана Третьего и Василия Третьего. Найдены клады и у древних дорог, ведущих в западном направлении. В частности, у деревни Львово Волоколамского района в конце прошлого столетия обнаружили клад, содержавший тысячу триста серебряных монет Тверского княжества.

О чем рассказывают эти клады? — Александр Григорьевич перевел взгляд с карты на слушателей. — О том, что торговые пути были тяжелы и полны опасностей: они проходили по глухим лесам, бурным, глубоким рекам, пустынным степям. Купца с его казной подстерегали мороз и жара, бури и вьюги, дикие звери и разбойничьи набеги. Не раз ходили купцы одной и той же дорогой, и каждый участок ее был для них знаком. Неудивительно поэтому, что купец зачастую зарывал часть денег, чтобы в пути не потерять всего капитала

Однако мы с вами удалились от Москвы, — шутливо заметил Александр Григорьевич, возвращаясь к столу. — А между тем к этому же времени относится клад и коренного москвича, но уже не купца, а посадского человека. Клад найден на Мясницкой улице, нынешней улице Кирова, где в четырнадцатом веке располагались отдельные слободки, сады, огороды. Вероятно, хозяин клада и торговал на рынке овощами со своего огорода. Торговля была мелкой, не оптовой, поэтому он и клал в кубышку не серебро, а медные монеты, так называемые пулы. Пулы — это деньги самых низших слоев городского населения. На них покупались и продавались съестные припасы, причем самые дешевые и в небольших количествах. Мера хлеба, то есть пуд, продавалась тогда в Москве за четыре — шесть денег, утка или курица стоили четверть деньги. Сколько же должна была стоить на городском торге связка лука или чеснока? Мера репы? Мера клюквы? Калач? Тут-то и шли в ход пулы как самые мелкие разменные монеты, которые и оказались в кладе огородника.

Теперь мы с вами перешагнем через столетие, чтобы попасть во времена Ивана Грозного, — продолжал археолог. — Я вам расскажу о так называемых «ипатьевских находках». Должен вам заметить, что улицы и переулки, входящие в Китай-город, сохранили свою планировку с четырнадцатого столетия, что подтверждается старыми картами. Остатки стены Китай-города вы можете видеть у «Метрополя». Само слово «китай» произошло от слова «кита» — так называлась плетеная изгородь, первоначально крепившая земляной вал. Так вот, если посмотреть древние планы Москвы, то мы увидим сегодняшние улицы, идущие от Кремля, — Разина и Куйбышева, ранее называвшиеся Варварка и Ильинская. У самой стены они соединялись Ипатьевской улицей, называемой сейчас переулком. Здесь когда-то находились усадьбы знатных людей, и поэтому переулок столь богат археологическими находками.

В прошлом столетии именно здесь был найден богатый клад оружия. В него входили пять шлемов-шишаков и пять кольчуг, одиннадцать боевых граненых ножей, широкая охотничья рогатина, богато орнаментированная серебряная чаша. Удалось установить, что клад был захоронен до тысяча пятьсот сорок седьмого года, благодаря находившимся здесь же необычным, по сравнению с прежними, серебряным монетам. На одной стороне изображен всадник либо с копьем, либо с саблей. За монетой с саблей осталось прежнее название — деньга или московка. Денежная реформа была проведена матерью Ивана Грозного, Еленой Глинской, в тысяча пятьсот тридцать пятом году с целью государственной монополизации денежного дела.

Так вот, в найденном кладе хранились серебряные копейки, где Иван именовался великим князем, то есть они были изготовлены до его коронования в тысяча пятьсот сорок седьмом году, — продолжил свое увлеченное повествование археолог. — Там же, в Ипатьевском переулке, метростроевцы, углубляя коллектор, обнаружили еще один клад, хранившийся в бочонке. Среди находок оказались железные боевой топор и кавалерийский топорок, длинные засапожные ножи, шлемы-шишаки, стремена с широкой пластинчатой подножкой. Особый интерес представляла ручная кованая пищаль — мушкет с гладким граневым стволом.

Прошу внимания на экран. — Александр Григорьевич вновь включил проектор. — Пожалуй, эта пищаль древнейшая из найденных. На стволе имеется дата — тысяча пятьсот пятьдесят пятый год, — сделанная арабскими цифрами. Первоначально историки предположили, что оружие изготовлено иностранцем, однако затем победило мнение, что делал пищаль русский мастер, вероятно москвич. Дело в том, что русский фитильный замок отличался от западного: курок с фитилем двигался у него от казны к дулу, а в западном замке было обратное движение — от дула к казне. Деревянный приклад у пищали не сохранился, вероятно был сломан в битве, поскольку следы повреждений имеются и на стволе.

Вместе с оружием в бочонке оказались и хозяйственные предметы, среди которых выделяется латунный литой рукомой — водолей. Он подвешивался на веревке, и вода лилась из пасти дракона. Видите? — спросил Александр Григорьевич, меняя слайд. — Две головы драконов служат носиками, а с боков напаяны скульптурные человеческие головы в высоких шапках. У рукомоя нашлось четыре «собрата» в крупнейших музеях мира: Эрмитаже, Музее декоративного искусства в Париже, Метрополитен-музее в Нью-Йорке, Музее Шнютчен в Кельне. Считается, что все эти вещи нидерландского происхождения: точно такие рукомойники изображены у голландских художников Яна ван Эйка, де Бодра, Артсена и датируются пятнадцатым — началом шестнадцатого века. Нидерландский водолей — великолепное произведение искусства. Совершенно очевидно, что он принадлежал знатному лицу.

И наконец, могу добавить еще об одной эиячительной находке все в том же Ипатьевском переулке, свидетелем которой был ваш покорный слуга. — Александр Григорьевич эффектно склонил седую голову.

— Расскажите, Александр Григорьевич, расскажите! — зашумели ребята.

— Ну, если вам не скучно...

— Что вы, что вы, продолжайте.

— Ну хорошо. — Археолог сделал небольшую паузу, перебирая карточки, затем продолжил: — Это случилось в тысяча девятьсот семидесятом году при строительстве нового дома все в том же Ипатьевском переулке. Наш музей, зная о богатстве культурного слоя в этом месте, взял земляные работы под постоянное наблюдение. Наши старания не оказались напрасными. Почти сразу же был найден широкий сосуд красной меди типа таза, в котором оказалось более трех тысяч монет весом свыше семидесяти килограммов серебра!

— Ого! — не удержался кто-то от восторженного восклицания. — Так много!

— Да, это самый крупный из найденных кладов, — подтвердил Александр Григорьевич не без гордости. — Но самое удивительное не это. Все монеты без исключения были испанского производства. Песо и мелкие песеты были чеканены в Мадриде и Толедо, Барселоне, Севилье, Гренаде, носили имена Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского, при которых Испания объединилась, последующих королей — Филиппов Второго, Третьего, Четвертого. Однако большая часть монет была изготовлена в американских колониях — Мексике, Боливии, Колумбии.

Вы, наверное, задаете себе вопросы, — обратился рассказчик к слушателям, — почему попало в Москву такое огромное количество именно испанских монет?

Вспомним историю географических открытий. Ведь в это время в Испанию буквально хлынул поток золота и серебра, найденный хищными конкистадорами. А из Испании драгоценные металлы перекочевывали в другие, экономически более развитые страны Европы. В Москву же эти монеты попали не как денежные знаки, а как высококачественное сырье, предназначенное для изготовления московских копеек. Ведь до Петра Первого, когда были найдены залежи серебра и меди и открыты рудники на Урале, все сырье привозилось из-за границы, причем не только в форме слитков, но и полновесных серебряных монет — талеров. Испанские песо по количеству серебра соответствовали талерам.

Спросите, наверное, кто мог быть владельцем такого большого клада? — Александр Григорьевич обвел глазами слушателей. — Это мог быть богатый купец, который оптом приобрел большую порцию серебра с тем, чтобы выгодно сбыть ее государевой казне для Монетного двора. Вместе с тем, учитывая, что рядом с Ипатьевской улицей находился Посольский приказ, можно также предположить, что владельцем клада был либо какой-то иноземец, либо кто-то из дьяков приказа, который, как говорят теперь, «злоупотребил служебным положением» и ввязался в валютные махинации.

О том, что именно испанское серебро пользовалось спросом на российском рынке, свидетельствует еще один клад испанских монет, найденный через два года после первого. Произошло это на берегу реки Москвы близ Коломенского при земляных работах на строительстве комплекса новых зданий Института автомобильного транспорта, где работал строительный отряд студентов-энергетиков. В траншее теплотрассы один из студентов заметил камешек округлый и плоский, напоминавший монету. Камешек потерли обломком кирпича, и он засверкал серебристым блеском. А вскоре увлеченные поисками студенты стали находить монету за монетой. Вызванные на место нумизматы Исторического музея организовали расчистку в зоне находок, буквально просеяли каждый комок земли и были достойно вознаграждены находкой клада из тысячи двухсот испанских монет, по времени и облику чрезвычайно близких кладу из Ипатьевского переулка. Вместе с монетами было обнаружено и вместилище клада — большой медный сосуд, основательно деформированный.

— Наверное, и владелец был тот же самый? — предположил Дутиков.

— Это так и не удалось установить, — пожал плечами археолог. — Дело в том, что монеты были найдены в слое строительного мусора, вместе с кирпичной крошкой, известковым раствором, обломками белого камня. Видимо, раньше где-то в центре города при рытье котлована или фундамента клад был зачерпнут ковшом экскаватора и погружен в самосвал вместе с остальным древним грунтом. Высыпали его в пойме реки у Коломенского. Не исключено, что первоначальное расположение клада было где-то в створе улиц Варварки и Ильинской. Кстати, на последней были найдены еще в начале нашего столетия два кувшина с двадцатью двумя тысячами серебряных копеек времен Михаила Федоровича и Алексея Михайловича Романовых, весом, более восьми килограммов.

И пожалуй, товарищи, есть определенная закономерность в том, что клад, который демонстрируется сегодня, найден тоже в этом районе! — заключил Александр Григорьевич.

Ребята зашумели:

— А вы говорили, что клады случайно находят!

— Не отрицаю. Но место клада тем не менее можно вычислить, — улыбнулся археолог.

Подняла руку Лариса:

— Александр Григорьевич! А в Кремле больше не было значительных находок?

Археолог улыбнулся:

— Женских украшений больше не находили. Но необычные находки были. Скажем, один клад нашли в печи, вроде как ваш.

— Расскажите, расскажите! — попросили ребята.

— Хорошо! — согласился археолог, мельком взглянув на часы. — Хотя, мне кажется, несколько злоупотребляю вашим вниманием...

— Так интересно же! — горячо выпалил Василий.

— Ну, если интересно, расскажу еще немного... — кивнул Александр Григорьевич. — Итак, в Кремле январским днем тысяча девятьсот шестьдесят девятого года под бутовым фундаментом старинной колонны Кремлевского театра были найдены монеты, спрятанные в красный печной изразец. Старинные изразцы имели вид прямоугольной коробки без верхней крышки. Почему владелец клада выбрал столь необычный способ хранения? Об этом рассказывают монеты, спрятанные в изразце. Их относительно немного — на сумму чуть более двенадцати рублей. Однако для историков они оказались очень ценными, потому что давали возможность датировать клад с редкой точностью — не позднее тысяча шестьсот шестого года, времени правления Василия Шуйского. В это время к Москве подступили войска повстанцев во главе с вождем крестьянской войны Иваном Болотниковым. Владелец клада, видимо один из приближенных Шуйского, узнав, что войско Болотникова соединилось с войском Истомы Пашкова, в крайней панике спрятал свои сбережения, ожидая штурма. Однако, как вы, наверное, помните, дворянин Пашков вскоре изменил восставшим, и осада была снята. Но владелец клада, видимо, погиб к этому времени...

— Почему вы так думаете? — снова спросила Лариса.

Александр Григорьевич пожал плечами:

— А что еще можно предположить? И вообще, товарищи, вы отдаете себе отчет в том, что клад, наряду со своей функцией быть иллюстрацией к той или иной странице истории, помимо всего прочего, является свидетельством личной трагедии его владельца? Ведь клад зарывался в надежде когда-то извлечь его на свет божий, не так ли? И в большинстве случаев, если хозяин оставался жив или хотя бы успевал рассказать о захоронении клада своим наследникам или друзьям, клад, конечно, доставали из укромного места. И если мы с вами находим клад, то это свидетельствует в первую очередь о том, что владелец клада трагически погиб. Так было и с приближенным Шуйского, так было, например, и с тем участником Медного бунта, чей клад был обнаружен на Сретенке...

— Участник Медного бунта? — заинтересованно переспросил Шапошников. — Почему не знаю? Про сам Медный бунт много читал...

— Причины его, конечно, помните? — не без желания проэкзаменовать юного коллегу спросил Александр Григорьевич, не зная, что Игорь является «спецом» по семнадцатому веку.

— Конечно, помню, — не моргнув глазом, ответил Шапошников. — Суть, если коротко, в двух словах, в том, что царь Алексей Михайлович решил заменить серебряные копейки на медные. Дело-то, естественно, новое, непривычное, вдобавок царь при этом сшельмовал: медные копейки, которые были во много раз дешевле, были пущены по номиналу серебряных. Причем расплачивался Алексей Михайлович медными деньгами, а в казну с помощью налогов стремился брать только серебряные. Это, естественно, здорово подорвало имущественное положение, в первую очередь трудящихся — крестьян, ремесленников. В конце концов и вспыхнул этот бунт, который остался в истории как Медный. Было это, если не ошибаюсь, в июне тысяча шестьсот шестьдесят второго года.

Александр Григорьевич кивнул в знак подтверждения.

— Бунт был подавлен, но царь Алексей Михайлович вынужден был вернуться к чеканке серебряной монеты. Только уже Петру первому удалось окончательно ввести в обиход медные деньги, прячем обмен проводился более справедливо, в строгом соответствии стоимости серебра и меди, — заключил свой рассказ Игорь Шапошников.

— Хорошо изложил! Действительно коротко! — улыбнулся Максим Иванович, довольный ответом ученика.

— Краткость — сестра таланта, правильно, Игорек? — подначил друга Андрей, хлопнув его по плечу.

— Иди ты, — тряхнул плечом тот, не воспринимая шутки. — Александр Григорьевич, так что случилось с участником бунта со Сретенки?

— Владелец клада, житель ремесленной Сретенской слободы — кафтанник, дегтярь или седельник, — вероятно, слышал, как по соседству, с крыльца церкви Феодосии на Лубянке, прозвучало «воровское письмо», призывавшее к бунту. К ночи он вернулся на свое подворье и закопал все свои сбережения — серебряные монеты, отчеканенные еще при Михаиле Федоровиче. А утром с другими посадскими людьми вступил в бой со стрельцами, где и погиб. А может, был зверски казнен после подавления бунта... Ну вот, пожалуй, и все о наиболее интересных московских кладах...

— Как все? — не согласился Андрей. — А клады восемнадцатого-девятнадцатого веков, разве они менее интересны?

— С середины восемнадцатого столетия число кладов уменьшается ненамного, но они становятся значительно мельче, — сказал Александр Григорьевич. — Надеюсь, вы догадываетесь почему?

— Банки! — не задумываясь, выпалил Игорь, видать, вошедший в роль первого ученика.

— Совершенно верно, — подтвердил Александр Григорьевич. — С созданием банков в тысяча семьсот пятьдесят четвертом году для дворян и купцов отпала необходимость хранения денег в кубышках. А крестьяне, ввиду усиления крепостной зависимости, стали значительно беднее. Поэтому и клады их в основном состоят из медных монет, и для историков они малоинтересны. Впрочем, один клад в Москве, относящийся ко времени царствования Екатерины Второй, напоминает историю в духе Стивенсона...

— Это на территории бывшей Даниловской мануфактуры? — блеснул глазами Максим Иванович.

— Вот именно, — кивнул Александр Григорьевич. — При раскопке одного из земляных бугров, расположенных на территории фабрики, были найдены тридцать четыре медные копейки времени Екатерины Второй. Но самое главное — рядом находились человеческий череп и кости, железные ножные кандалы, медные пуговицы.

— Ой как страшно! — воскликнула Лариса. — Что же это могло быть?

— Трудно сказать. Возможно, убили бежавшего из тюрьмы заключенного и, не обыскав его, тут же похоронили.

— Ну а в двадцатом веке, наверное, тем более никаких интересных кладов не было? — спросил со вздохом Василий.

— Вот тут вы ошибаетесь, молодой человек, — улыбнулся археолог. — Были находки, причем в стоимостном выражении гораздо более дорогие, чем древние.

— Как же это? — удивился Василий.

— А очень просто: после октябрьской революции из Москвы бежало немало капиталистов. Однако многие из них верили, что революция — это ненадолго, и закапывали часть своих сокровищ.

— Даже сокровищ? — скептически заметил Василий. — Это как в «Двенадцати стульях»?

— Именно, — серьезно кивнул головой археолог. — За примерами далеко ходить не надо. Уже в наши дни, в августе семьдесят второго года, на Марксистской улице, на месте снесенного дома, школьники заметили торчавшую из земли бутылку коричневого стекла с притертой пробкой. Внутри бутылки оказалось тринадцать драгоценных предметов: кольца с многочисленными бриллиантами, брошь, серьги, кольца из золота и пластины, усыпанные драгоценными камнями.

— Это же, наверное, миллионное состояние! — воскликнул Красовский.

— Не знаю, не интересовался, — сухо ответил Александр Григорьевич. — С точки зрения историка наиболее ценная вещь в этом кладе — брошь с рубинами и алмазами, изготовленная в восемнадцатом веке.

— Не иначе, какой-нибудь князь или граф припрятал, — уточнил Василий.

— Может быть. Могу еще курьезный случай рассказать, — улыбнулся археолог. — В жилом доме на Тверском бульваре, принадлежавшем до революции банкиру, при замене полов обнаружили три слитка. Долго никто не догадывался, что они золотые. Мужчины с их помощью распрямляли гвозди, а женщины, когда кипятили белье, прижимали крышки кастрюль. И только через несколько месяцев случайно было обнаружено, что это червонное золото, причем каждый слиток был по два с половиной килограмма. Жильцы сдали их государству, получив приличное вознаграждение. Ну и кстати, завершая свой рассказ о такого рода находках, хочу сказать, что сюжетная завязка прославленных «Двенадцати стульев» отнюдь не фантастична. Совсем недавно, правда, не в Москве, а в городе Лодейное Поле Ленинградской области, при ремонте старинного стула столяры обнаружили газету, в которую была завернута крупная сумма денег в иностранной валюте. Газета была от четырнадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года.

— Гениальное предвидение? — хмыкнул Красовский. — А Валентин Катаев в своей повести «Алмазный мой венец» освещает эти события несколько по-иному: он «уступил» придуманный им сюжет Ильфу и Петрову за золотой портсигар.

— Ну что ж, это лишний раз подчеркивает, что писатели ничего не придумывают, а черпают сюжеты из жизни, — назидательно ответил Шапошников. — Александр Григорьевич, от имени всех членов КЛИО разрешите поблагодарить за очень интересный рассказ!

Члены клуба бурно захлопали, Александр Григорьевич в ответ шутливо-нарочито раскланялся.

— Александр Григорьевич! — не унимался Шапошников. — А почему вы никак не прокомментировали последнюю находку, то, что лежит на этих стендах?

— Мы тут посоветовались с Максимом Ивановичем и решили, что не следует сковывать вашу пытливую мысль...

— Как это? — не понял Игорь.

— Ну что здесь непонятного? — вступил в разговор Максим Иванович. — Вы теперь знакомы с историей кладов. Попробуйте теперь сами установить, кто был владельцем клада. Ну, кто смелый?

Красовский поднял руку:

— Можно, я? Тем более что был, так сказать, у истоков этой находки.

— От скромности не умрешь, — хмыкнул Шапошников. — Впрочем, давай. Если запутаешься, поможем.

— Давай, Андрей! — поддержал и Дутиков.

Красовский прошел к стендам.

— Можно с полным основанием утверждать, что клад был захоронен не раньше тысяча семьсот сорок пятого года, потому что именно этим годом датируется самый поздний рубль Елизаветы Петровны. Владелец клада был человеком состоятельным и солидным. Об этом говорит место захоронения — печь с зелеными изразцами. Такая печь не могла быть в простой избе посадского человека. Что, разве не так?

— Нет, почему, — заметил Максим Иванович — рассуждаешь логично. Но...

— Что «но»? — вдруг насторожился самолюбивый Андрей.

— В составе самого клада тебя ничего не смущает?

— Вы имеете в виду сочетание копеек с рублями и даже золотыми монетами?

— Вот именно. Я уж не говорю об алмазной табакерке и восточном кинжале.

— Конечно, такое сочетание носит странный, я бы сказал, случайный характер, — раздумчиво сказал Красовский.

— Становится теплее, — улыбнулся Александр Григорьевич.

— Скажем так: владелец клада не был скупым рыцарем, который копил богатства всю свою жизнь, — продолжал размышлять вслух Красовский. — Более того, создается впечатление, что монеты и вещи, находившиеся в шкатулке, принадлежали разным лицам. Скажем, копейки копил ремесленник или зажиточный крестьянин. Рубли могли принадлежать купцу, а табакерка — какому-то знатному вельможе. А раз так, то попали они в шкатулку нечестным способом.

— По пословице «От трудов праведных не наживешь палат каменных», — добавил в порядке поддержки Александр Григорьевич.

— Значит, можем утверждать, что это клад разбойника или крупного вора, «домушника», — осмелел Красовский.

— Интересная версия! — загорелся Дутиков. — Есть возражения?

— Есть, — сказал Игорь. — Андрей сам говорил, что такая печь могла находиться только в состоятельном доме. А ведь разбойники, насколько я знаю, не имели собственных «палат каменных», да еще в центре Москвы. Если бы нашли этот клад в глухом лесу или на заброшенной старой мельнице, было бы ясно, что клад закопал атаман разбойничьей шайки. А тут получается, что разбойник-то был, так сказать, легальный.

— Легальный, может быть, и легальный, — заметила Лариса, — однако он, несомненно, боялся разоблачения и ареста. Иначе зачем прятал так тщательно клад?

— Причем не только тщательно, но и второпях, — сказал Красовский.

— Почему ты так думаешь? — заинтересованно спросил Дутиков, который явно увлекся детективным сюжетом.

— А вы помните, с чего начались наши поиски? С монеты, которую нашел Василий, точнее, его младший братишка. Она, видимо, выпала из шкатулки, когда хозяин замуровывал ее в основание печи. Дело было наверняка ночью, вот хозяин и не увидел монету. Она попала в следующий слой кирпича, а потом, со временем, грунтовые воды вымыли ее на поверхность. Похоже?

— Логично, — согласился Дутиков.

— Ну что, будем подводить итоги? — сказал Максим Иванович. — Итак, клад принадлежал разбойнику, который занимал легальное положение в обществе и тем не менее боялся разоблачения. Дело в том, что именно в Москве и именно в середине восемнадцатого века жил такой человек. Крупный преступник, он в тысяча семьсот сорок первом году вдруг пошел служить в полицию. С его помощью были арестованы несколько сот представителей преступного мира в Москве. Однако и сам он через несколько лет был арестован и сослан на каторжные работы. За что и почему — до сих пор остается загадкой, которую я и предлагаю разгадать членам КЛИО. Годится?

— Годится! Годится! — закричали члены клуба.

В разноголосицу влился звонкий голос Василия:

— Максим Иванович! А как звали этого разбойника, а потом сыщика? Кого искать-то будем?

Максим Иванович хитро прищурился:

— А я думал, что вы догадались. Уж Красовский точно знает, как звали первого московского сыщика. Знаешь, Андрей?

— Конечно, — с достоинством ответил тот и, взглянув на Василия, не без торжества в голосе объявил: — Его звали Ванькой Каином!

 

ПЕРВЫЕ СВЕДЕНИЯ

— «Дорогой Максим Иванович! Дорогие Лариса, Игорь и Андрей! Привет вам шлет матрос первой статьи Краснознаменного Балтийского флота! Соскучился я по вас, братцы! Но ничего: через год встретимся. А пока сообщаю, что служба идет нормально. На прошедших учениях катер, где ваш покорный слуга несет службу в качестве электрика, занял первое место на стрельбах, поразив учебную цель. Когда вернулись в Кронштадт, меня ждало ваше письмо с сообщением о находке клада Ваньки Каина. Представляю, с каким интересом члены КЛИО разыскивают сведения об этой легендарной фигуре „века осьмнадцатого”...

Действительно, в судьбе этого безусловно незаурядного человека много загадочного. Почему, в частности, он вдруг, уже будучи прославленным и удачливым разбойником, пошел на службу в полицию, почему спустя восемь лет, находясь, казалось бы, в зените почета (дважды Правительствующий Сенат принимал указы, касающиеся лично Каина, случай, как говорится, беспрецедентный), был тем не менее арестован, почему последующие семь лет шло следствие, которое никак не могло доказать вину Каина, и почему все оке затем он был сослан на каторгу?

Что это была за личность? В народе остались песни, где образ Ваньки Каина героизируется, он ставился рядом со Степаном Разиным. В Москве до недавнего времени была гора, называемая москвичами Каиновой в память о широких народных гулянью, которые устраивал Ванька Каин подобно московскому генерал-губернатору.

Кстати, по поводу разбойников отвлекусь. Помните, когда мы расследовали дело провокатора Зинаиды, читая „Правду" за 1912 год, мы часто находили заметки о стычках на Кавказе полиции и солдат с разбойниками Зелим-хана? Так вот, на катере со мной служит наводчиком парень из Чечено-Ингушетии. Когда я вспомнил о заметках из „Правды" и рассказал ему о его земляке — Зелим-хане и его шайке, Махмуд вдруг страшно обиделся. Оказывается, Зелим-хан — национальный герой чеченцев, о нем есть роман и даже фильм, правда снятый давно — в двадцатые годы. Он был стихийным революционером, вождем обездоленных горцев-крестьян, храбро сражался с царскими чиновниками и местными богатеями. Видимо, выражением сочувствия к его борьбе явились столь частые публикации в „Правде”. Вместе с тем из цензурных соображений он и его товарищи назывались не иначе как разбойники.

Впрочем, как я понимаю, разбойник разбойнику рознь. Сколько имен благородных разбойников, помогавших страждущим и боровшихся за социальную справедливость, мы знаем из легенд и народных преданий, потом перекочевавших на страницы книг, — Робин Гуд и Роб Рой Вальтера Скотта, Дубровский Пушкина. Вот я и думаю, а не принадлежал ли к числу благородных разбойников и Ванька Каин? Даже находясь на службе в полиции, не помогал ли людям, оказавшимся в беде? Это я вам подкидываю, как вы догадываетесь, еще одно направление в вашем исследовании деяний Каина.

Теперь хочу вам дать одну путеводную нить Ариадны. Хоть я скромный моряк, однако тоже кое-какими возможностями располагаю, поскольку начальство ко мне благоволит, как к редактору стенной газеты, и довольно регулярно отпускает меня в увольнительную в город Ленинград. Свободное время я трачу отнюдь не на фланирование по Невскому в поисках очаровательных глаз (все равно у Ларисы они лучше всех!), а на чтение неизвестных мне книг в читальном зале библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, куда проник исключительно благодаря своему обаянию и настойчивости...»

— Я думаю, что все-таки, скорее, второе, — не удержался от комментария Андрей, которого кольнуло упоминание о глазах Ларисы.

— Может, помолчишь пока? — одернула его Лариса. — Ведь интересно же, какую нить нам предлагает Борис. Читай, Игорек, пожалуйста, дальше.

Как в старые добрые времена, они собрались в квартире Максима Ивановича, где гостеприимная Казимира Францевна по обычаю потчевала их жареными пирожками.

Теперь заседания КЛИО, учитывая многочисленность клуба, проходили в их бывшей школе. Но сегодня Максим Иванович, решивший не оглашать письма Бориса на общем заседании клуба, учитывая его несколько личный характер, пригласил «первокружковцев», как и раньше, к себе домой.

Игорь, которому, как более опытному в расшифровке заковыристых почерков, было поручено чтение письма Бориса, послушно продолжил:

— «Вы знаете мой интерес к биографиям писателей, как известных, так и не очень. Знает о нем и девушка, которая работает в библиографическом отделе „Салтыковки”.

Так вот, в мой последний визит она приготовила мне сюрприз: книгу нашего известного литературоведа Виктора Шкловского «Матвей Комаров — житель города Москвы». Она была издана в Ленинграде еще в 1929 году. И каково было мое изумление, когда на первой же странице я наткнулся на упоминание о Ваньке Каине! Надо же быть такому совпадению: только получил ваше письмо с сообщением о находке клада с предположением, что он принадлежал Ваньке Каину, и на тебе — книга, о нем рассказывающая. Точнее, не о нем, а о писателе, который создал произведение, ему посвященное!

Да, да, именно Матвей Комаров явился автором книги. которая называлась очень интересно, в излюбленном, несколько жеманном стиле романистов восемнадцатого столетия: „Обстоятельныя и верныя истории двух мошенников: первого российского славного вора, разбойника и бывшаго московского сыщика Ваньки Каина, со всеми его сысками, розысками, сумазбродною свадьбою, забавными разными его песнями, и портретом его, второго французского мошенника Картуша и его сотоваршцей”.

Итак, кто такой Матвей Комаров и что его связывало с Ванькой Каином? Начну по порядку, используя выписки, которые сделал из книги Виктора Шкловского. Начну прямо с цитаты:

«Бывают стихотворения, от которых знаешь только кусочек. Они ходовые, но тем не менее содержание их загадочно. Для меня совершенно загадочно некрасовское пятистишие... (не могу не сказать, что и для меня тоже! — Б. В.). Вот этот отрывок:

...Придет ли времечко.

Когда мужик не Блюхера

И не Милорда глупого —

Белинского и Гоголя

С базаре понесет.

Я долго думал, прежде чем сообразил, что „Блюхер" — это генерал Блюхер (дело идет о его портрете), победитель Наполеона при Ватерлоо. Что же касается «Милорда глупого», то это, очевидно. Георг, английский милорд. Таскают его с базара уже больше ста лет. А для того чтобы не таскали, нужно, конечно, прежде всего узнать, что это за товар и чем его можно заменить.

„Приключения Милорда Георга” написаны Комаровым, московским писателем.

В Русском биографическом словаре (СПб., 1906, т. 8) на с. 96 написано: „Комаров Матвей, писатель XVIII века, обстоятельства жизни его неизвестны".

Далее Шкловский задается вопросом, что, может быть, этот человек заслуженно забыт? Однако почему тогда знаменитый русский критик Виссарион Белинский написал о нем такие слова:

„Когда-нибудь мы, позапасшись фактами, познакомим публику с Матвеем Комаровым и его сочинениями поподробнее, а теперь о нем самом скажем только, что это предостолюбезнейший в мире человек”.

Известно также, что в конце прошлого столетия Комаровым занимался Лев Николаевич Толстой, называя Матвея самым знаменитым русским писателем и специально изучая его книги! Вы представляете себе — „самый знаменитый русский писатель”, а мы о нем и слышать не слыхивали! Неудивительно, что дальше я с еще большим вниманием стал читать книгу Шкловского, который, кстати, не в пример многим современным литературоведам, пишет очень просто, живо и занимательно. Ей-богу, читается как детектив!»

— Вряд ли Шкловский порадовался бы такому сравнению! — улыбнулся Максим Иванович.

— Разве сравнение с детективом унижает? — тут же заспорил Андрей. — Есть же вещи, обладающие высокими литературными достоинствами! Например...

— Потом поспорим, — сказал учитель. — А сейчас послушаем дальше о Бориных изысканиях.

— «Естественно, что меня в первую очередь заинтересовала сама биография Комарова. Поскольку действительно никаких подробностей о его жизни раньше не публиковалось, Шкловскому пришлось потратить немало усилий, чтобы выудить все возможное из книг, написанных самим Матвеем Комаровым.

Установлено, что Матвей Комаров был крепостным, принадлежавшим знатной семье Щербачевых. Когда дочка главы семьи, Анна Логиновна, выходила замуж, Матвей достался ей в качестве приданого, будучи еще совсем мальчиком. Мужем его хозяйки стал Никита Васильевич Зотов, внук воспитателя Петра I, Никиты Моисеевича Зотова, который во время самодержавия ученика получил почетное звание — генерал-президент его личной канцелярии, а на царственных пирах носил шутливый титул князя-папы.

После ранней смерти Зотова Анна Логиновна вышла замуж вторично, за Эйхлера, лакея и флейтиста, приближенного князя Ивана Долгорукого, фаворита Петра II. Эйхлер при восшествии на престол Анны Иоанновны поспешил предать своего патрона и сообщил какие-то важные сведения Бирону, в результате чего стал личным секретарем императрицы. Однако из-за участия в интригах был бит кнутом и отправлен в Сибирь, откуда его вызволила воцарившаяся вскоре Елизавета Петровна. При ней Эйхлер стал статским советником, а затем ушел в отставку.

Таким образом, Матвей Комаров в качестве доверенного слуги был свидетелем многих важных событий, происходивших при дворе. Хотя его никто не учил, Комаров получил изрядное образование, как он сам пишет, „упражняясь в чтении книг, сперва церковных, а потом и светских”. Созданные им произведения показывают, что он был хорошо знаком как с античной, так и с современной ему западной литературой.

Начал писать Матвей, еще будучи крепостным Анны Логиновны Эйхлер. Первую свою книгу он написал о Ваньке Каине. Она была издана в 1779 году и с интересом встречена читателем, потому и переиздавалась много раз. Через три года вышла „Повесть о приключении английского милорда Георга и Бранденбургской маркграфине Фридерике-Луизе". выдержавшая впоследствии. по самым скромным подсчетам, 30 изданий, хотя, как справедливо замечает Шкловский, „эти издания никто не считал, и на самом деле их, конечно, было гораздо больше”. Последнее издание „Милорда” вышло уже после революции, в 1918 годи.

В 1785 году умерла владелица Комарова и он получил долгожданную вольную. Однако на свободе, во всяком случае первое время, писатель очень нуждался, о чем красноречиво свидетельствует данное им объявление в „Московских ведомостях”:

„У бывшего покойной генеральши Анны Логиновны Эйхлеровой домоправителя Матвея Комарова продаются собственного его издания книжки: 1) собрание писем, писанных от китайского императора к российскому государю, в бум. пер. 20 к. 2) описание старинных царских свадеб с примечаниями, в котором году который царь воцарился, сколько лет царствовал, на скольких женат был супругах, много ли имел детей и какие при котором государе происходили знатнейшие дела, в переп. 25 к. и без переплета 20 к., да самого малого роста собачка, которая меньше 4 вершков; он же, Комаров, желает приняться в благородный господский дом во услужение или хотя и к знаменитому купцу для исправления письменных дел или другой какой должности. Найти его можно в 6 часов близ Никитских ворот в Кисловке, в доме дьякона Никитского монастыря, или спросить в благородном клубе у дворецкого Василия Алексеева”.

Интересно, что в объявлении не названы его книги о Ваньке Каине и английском милорде, которые уже успешно разошлись. Характерно объявление о собачке, видимо подаренной писателю генеральшей за то, что он за ней хорошо ухаживал. На маленьких собачек тогда была большая мода и стоили они, видимо, весьма дорого.

Из объявления также видно, что основная сфера знакомств Комарова — крупное лакейство.

Позднее дела писателя поправились, поскольку книги стали выходить издание за изданием, так как постепенно расширялся круг читателей. В предисловии к „Ваньке Каину” говорится о том, что читали люди не только благородного, но и среднего и низкого сословия, а особенно купечество. Не случайно сам Комаров пишет: „Пришло мне на мысль, не могу ли я слабым моим пером оказать простолюдинам хотя малейшую услугу”. И добавляет, что для этого писал свои повести „простым русским слогом, не употребляя никакого риторического красноречия, чтобы чтением оных всякого звания люди могли пользоваться ”.

Таким образом, можно смело сказать, что Матвей Комаров был человеком демократических взглядов, а также, судя по его произведениям, в том числе и о Ваньке Каине, — антиклерикалом. Позднее им было написано еще несколько произведений, однако далеко не все они дожили до сегодняшнего дня. По преданию, Матвей Комаров был убит в Москве в 1812 году французами, уже будучи глубоким стариком.

Такова биография этого замечательного русского человека-самородка, ставшего незаурядным писателем. Однако ему суждено было остаться в безвестности. Спрашивается почему? Основная причина в том, что его произведения относятся к ряду так называемой лубочной литературы, значение которой совершенно недооценивается историками литературы.

Вот что пишет на этот счет сам Виктор Шкловский:

..Неверная и архаическая мысль об исключительно дворянском придворном характере литературы XVIII века все еще портит работы исследователей. (Эта тенденция сохранилась, судя по нашим школьным учебникам! — Б. В.).

Привычка начинать историю с Петра Первого заставила и в области литературы искать событие, современное петровским реформам, чтобы с этого начинать отсчет.

Такой точкой отсчета был выбран историками литературы А. Кантемир, несмотря на то что его сатиры не стали социальным фактом, так как не были обнародованы. Напечатание произведений А. Кантемира произошло в 1762 году, когда они уже были вещами музейными.

...А. Кантемир выбран в родоначальники русской литературы еще и потому, что он занимает собой ее придворную струю, которой преимущественно и занимались.

Между тем уже Кантемир боялся, что его стихи будут «в один сверток свиты иль с Бовой иль „Ершом”», т. е. Кантемир появился не на пустом месте, а боролся уже с определенной литературной, в данном случае лубочной, традицией.

Тредиаковский, так плохо понятый нашими историками литературы, в борьбе за рифмованный стих ссылается на лубочную литературу ”.

И наконец, В. Шкловский справедливо отмечает, что „самая тематика раннего Пушкина, Пушкина эпохи ,.Руслана и Людмилы”, представляет собою композицию тематики лубочной”. Далее он прослеживает влияние лубочной литературы на Вельтмана и Гоголя.

Любопытен и список книг, приводимый Шкловским, тех, что „читал русский человек того времени и времени много более позднего”, которые, конечно же, заслуживают интереса и сейчас. В том числе он называет переводные произведения, например „славнейшей английской писательницы г-жи Радклифф и прочих новейших сочинителей с ужаснейшими заглавиями, например: „Гробницы”, „Мертвецы”, „Пещеры смерти”, „Подземелья”, „Разбойники”, „Колокола аббатов”, „Таинства башен” и т. п. Наряду с ними широкое распространение получили и романы российских писателей, как-то: „Непостоянная фортуна, или Похождения Мирамонда”, „Бессчастный Флоридор”, „Несчастный Никанор, или Приключения российского дворянина Н.„”, „Элегия, или Следствие безрассудной любви”, „Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества”, „Похождения Совестьдрала”, „Российская Памела”, „Русский Жиль-Бляз” и пр ”.

Не правда ли, ароматные названия? Это то, что мы бы сейчас назвали „массовой культурой”. Конечно, с точки зрения художественной они, видимо, ниже всякой критики, но как литературные памятники, по-моему, имеют право на существование. Такова позиция и В. Шкловского, хотя он и не скрывает иронии по поводу этих произведений. Вот его выводы:

„Основной линией в литературе XVIII века была не линия или были не линии, обозначенные фамилиями Кантемира, Державина, и не линия, обозначенная фамилией Карамзина.

Не канонизированной, но наиболее сильной по своей тиражности и наиболее важной по количеству литературного изобретательства была группировка Новикова, Чулкова, Попова, Левшина и соседствующая с ней группировка людей типа Матвея Комарова, Филиппова, Захарова и других.

...В исторической судьбе русской литературы широкая, но еще не лубочная, а, так сказать, долубочная литература создала предпосылки для возможности существования бытового романа, и именно отсюда идет линия, победившая потом в XIX веке.

Эта победа, и, главное, канонизация форм этого низкого жанра, была вызвана поднятием третьего сословия в России. Одновременно, и это произошло, вероятно, около 20-х годов девятнадцатого века, третье сословие дифференцировалось, часть его вылилась в буржуазию и, создав себе собственный издательский и книготорговый аппарат, начала зрелую пору русской литературы. Лишенная большей части своих сил, ушедших в литературу более высокую, бывшая литература широкого потребления распалась, и группа, оставшаяся на старых позициях, обслуживающая младшую часть третьего сословия, получила название лубочной”.

Заканчивает В. Шкловский поистине замечательно:

„Для Матвея же Комарова я настаиваю на памятнике.

Пускай вспоминают нечаянно”.

От души присоединяюсь к этим светлым словам и искренне жалею, что общественность не прислушалась к мнению нашего великого литературоведа. Но, может, нам стоит поднять вопрос о памятнике Матвею Комарову, жителю города Москвы и автору книги о Ваньке Каине? С нетерпением жду вашего мнения.

В дополнение к письму посылаю вам мои выписки из главы книги В. Шкловского, посвященной роману о Ваньке Каине. В ней есть любопытные соображения о причинах краха карьеры „славного” сыщика. Думаю, что вам эти записи пригодятся при обсуждении в клубе. В связи с этим хочу дать еще одну информацию к размышлению. В. Шкловский, ссылаясь на письмо печально известного Фаддея Булгарина, сообщает, что в тридцатых годах ХIХ столетия роман Комарова о Ваньке Каине был вдруг запрещен царской цензурой. Поскольку Ф. Булгарин сам был агентом Бенкендорфа, думаю, что его слова заслуживают доверия. Чем это можно объяснить? Может, гонения на роман подкрепляют мою версию о Ваньке Каине как „благородном разбойнике”?

С приветом — всегда ваш Борис Воскобойников».

— А записи действительно приложены? — спросила Лариса.

— Да, Борис постарался. Но, я думаю, напрасно, — безапелляционно сказал Игорь. — Я уже заказал книгу Шкловского в «Ленинке». Так что будем комментировать по первоисточнику, тем более что у Бориса почерк — сами знаете какой.

Красовский рассмеялся:

— Я вспомнил его любимую отговорку, когда его ругали за безобразный почерк: «Дюма-отец говаривал, что только у безнадежных идиотов всегда красивый почерк!»

Рассмеялись и все остальные Шапошников обратился к учителю:

— Максим Иванович! Так каким образом начнем следствие по делу первого русского сыщика?

— Давайте на очередном заседании клуба послушаем твой доклад по книге Шкловского, а затем определим конкретные темы докладов, предложил Максим Иванович. — Не возражаете? Хотя должен сразу объяснить кое-что. Матвей Комаров, как и многие писатели, его современники, стремился приукрасить своего героя. Многие леденящие душу описания «подвигов» Каина придуманы, видимо, самим Комаровым или заимствованы из переводной литературы и, естественно, к реальному Ваньке Каину никакого отношения не имеют. Впрочем, о чем говорить раньше времени? Я думаю, что вы и сами разберетесь...

 

ЗАГАДКИ ВАНЬКИ КАИНА

Очередное занятие КЛИО состоялось уже только первого сентября в пионерской комнате школы. Среди членов клуба царило оживление, связанное с началом учебы и встречей после долгих каникул. Те, кто не попал в Музей истории и реконструкции Москвы, поскольку не был в то время в Москве, с жадным любопытством рассматривали фотографии находок, которые Максим Иванович заказал для публикации в журнале, а заодно и для клуба. Прибыли и абитуриенты — Вася со своим другом Митей. Видать, друзей задела за живое находка и они всерьез решили заняться изучением истории. Игорь, как староста, официально представил их членам клуба. История с серебряной монетой, которую Василий принял за медную, была принята с веселым смехом.

Наконец слово взял Максим Иванович:

— Нам предстоит еще наметить план наших будущих исследований на этот учебный год, но, по-моему, я выражу общее мнение, если скажу, что начнем мы с попытки разгадать многочисленные загадки, связанные с Ванькой Каином. Хочу предоставить слово для научного сообщения Игорю Шапошникову, который, как я вижу, держит в руках книгу Шкловского «Матвей Комаров — житель города Москвы» и хочет нас порадовать первыми крупицами знаний о Ваньке Каине, почерпнутых из этой замечательной книжки.

Игорь солидно огладил свою бородку и степенно заговорил: ,

— Для начала я хочу привести факты из жизни Ваньки Каина, которые Виктор Шкловский дает не как литературовед, а как историк. Вот они:

«Реальная история Ваньки Каина заключается в том, что крепостной человек сперва занимался мелкими кражами, а после того когда попался в них, освободился, заявив на своего господина „слово и дело” и обвинив его в убийстве солдата, причем обвинение свое Ванька Каин сумел доказать.

За донос Ванька Каин получил вольность, снова занялся мошенничеством, несколько раз попадался, наконец, перешел на службу полиции. Здесь Каин работал одновременно и как полицейский, и как грабитель.

К этому времени относится указ Сената Сыскному приказу, где между прочим было написано, что „ежели в том приказе кто из содержащихся колодников или впредь пойманных злодеев будет на него, Каина, что показывать, того, кроме важных дел, не принимать и им, Каином, потому не следовать”.

Сверх того Сенат выдал Каину следующую инструкцию:

„Доносителю Каину для беспрепятственного в поиске и в поимке им воров и разбойников и других тому подобных злодеев дать из Правительствующего Сената с прочетом указ, в котором написал, что ежели где в Москве случай допустит ему, Каину, помянутых злодеев ловить и в той их поимке будет требовать от кого вспоможения, то в таком случае всякого чина и достоинства людям, яко верноподданным ее императорского величества, в поимке тех злодеев чинить всякое вспоможение, дабы оные злодеи через такой его сыск вовсе могли быть искоренены и все подданные ее императорскому величеству по искоренении таковых злодеев с покоем без всякой опасности и разорения впредь остаться могли; и ежели кто при поимке таких злодеев ему, доносителю Каину, по требованию его вспоможения не учинит и чрез такие злодеи упущены и по умножению их воровства повод подается и сыщется про то допряма, таковые, яко преступники, жестоко истязаны будут по указам без всякого упущения; о том же в Военную коллегию, в Главную полицейместерскую канцелярию и в Сыскной приказ подтвердить, и чтоб по командам в поимке таких злодеев помянутому доносителю Каину всякое вспоможение чинено было, напротив же того и ему. Каину, в поимке под видом таковых злодеев никому посторонним обид не чинить и напрасно не клеветать над таким же истязанием, а Военной коллегии учинить о том по сему ее императорского величества указу”» — Шапошников оторвался от текста, не удержавшись от комментария: — Вы можете себе представить весь масштаб деятельности этого, казалось бы, ничтожного с точки зрения правительства, или, как тогда говорили, «подлого», человека, бывшего крепостного, если по нему принимается специальный указ Сената!

Это, кстати, подтверждает и Шкловский, который пишет: «Ванька Каин был грозою Москвы. Пожары, которыми он устрашал город, заставляли жителей выселяться в Питер, При аресте Ваньки Каина была попытка освободить его со стороны рабочих суконной фабрики. В то же время в деле Ваньки Каина были замешаны очень крупные люди».

По мнению Шкловского, сорвался Каин, вероятно, на деле хлыстов, в частности на деле Андрюшки Лжехриста, который был связан с купцом Григорием Сапожниковым.

Вот как описана со слов Ваньки Каина обстановка ареста: «...Взял я лежащую на улице пьяную женщину, которая при взятье мною под караул сказала за собой важное дело, а как пришла в трезвое состояние, то сказала о себе, что она купеческая жена, зовут ее Феодосьей Яковлевной и знает несколько раскольников, которые сбираются на богомерзкое сборище, о чем написала своеручную записку и, запечатав, отдала мне, которую я, взяв от нее, в тот же день к советскому Казаринову принес. И как оную записку ему подал, то он, распечатав, усмотрел, что в ней было написано, приказал взять меня под караул; только я взять себя не дал, от чего мои пошевелились в его покоях так, что и в окнах стекол мало осталось. Напоследок стал он говорить со мной посмирнее, и спрашивал, кто ту записку писал. Коему я сказал, что я писать не умею, а кто писал, тот в доме у меня остался; и более оный советник не медля, взяв меня с собой, поехал к генералу Левашову, и, поговоря с ним, послали меня домой. И в то же время ночью прислали ко мне полковника Ушакова, Тайной канцелярии секретаря и двух офицеров и с ними 120 человек команды, которые у ворот моих стали стучаться, а у меня на одной неделе четверга четыре, а деревенской месяц с неделей десять. От чего пришед в ужас, принужден я был свою команду потревожить, которой при мне было 45 человек солдат и при них сержант, да черного народу хорошего сукна 30. И так ворота отпер, то полковник и секретарь взошли ко мне, секретарь, взяв ту женщину во особлевую каморку, подил ей на ухо, и, посадя с собою в берлин, поехали на Покровку, где взяли купца Григорья Сапожникова, отослали в Стукалов монастырь, где, поговоря с ним против шерсти, в ту же ночь по показанию той бабы домах в 20 поставлены были караулы, а на другой день взяли в Таганке купца Якова Фролова и сына его малолетнего, которого я взял к себе в дом, а прочих отправили в тот же монастырь...»

Однако вскоре был схвачен и сам Ванька Каин, — продолжал увлеченно излагать Игорь, — видимо, как неугодный свидетель, знающий слишком много. Под следствием он находился... почти семь лет. Это объясняется тем, что Ванька Каин сумел подкупить несколько комиссий, которые его судили. Последняя комиссия была организована специально для него. Цитирую опять Шкловского: «В 1753 году, в июле месяце, Сенат, имея в виду, что о воре Каине особая комиссия была учреждена исключительно потому, что были заподозрены члены, секретари и приказные служители Сыскного приказа и что в это время весь личный состав приказа переменился, предписал закрыть комиссию и дело о воре Каине передать для окончательного и скорейшего решения в Сыскной приказ». Однако Иван Каин подкупил и новый состав Сыскного приказа, и дело затянулось еще на два года. Лишь в тысяча семьсот пятьдесят пятом году он был осужден на каторжные работы и отправлен в Рогервик, крепость при Балтийском порте. Какими источниками мы обладаем сегодня, чтобы подробнее узнать о жизни и преступлениях Ваньки Каина? — обвел глазами присутствующих Игорь. — Шкловский называет несколько. Первым, самым ранним изданием явилась книга, которая называлась «О Ваньке Каине, славном воре и мошеннике, краткая повесть; печатана в 1775 г., с портретом Каина». Рассказ в ней ведется от первого лица, и, видимо, написана если не самим Ванькой Каином, то с его слов. Начинается повесть так:

«Я, Иван Осипов, по прозванию Каин, родился во время царствования государя императора Петра Великого в 1714 году от подлых родителей, обитающих в столичном Российской империи городе Москве. Служил я в том же городе у гостя Петра Дмитриевича г. Филатьева, и что до услуг моих принадлежало, то с усердием должность мою отправлял, токмо вместо награждения и милостей несносные от него побои получал».

Вся книга пестрит обилием шуток и прибауток, причем автор широко использует воровской жаргон того времени.

Чего, например, стоит такая фраза: «триока калачи, ела стримык, сверлюк, страктирила». Может, кто-нибудь попробует перевести? Андрей, ты у нас специалист по уголовным делам, может, переведешь?

Слушатели развеселились, глядя, как Андрей, обычно столь самоуверенный, смущенно пожал плечами

— Да, догадаться мудрено, — усмехнулся Игорь — Не буду томить душу, это означает — «ключи в калаче для отпирания замка». По-своему разбойники называли и деньги, я думаю, это должно быть любопытно нашим нумизматам: рубль — бирс, полтина — двор, полполтины — секана или секис, гривна — жирмаха. Или вот, в порядке иллюстрации, отрывок из повести, в котором Ванька Каин рассказывает о своем пребывании в Тайной канцелярии, куда доставили его после того, как он сказал «слово и дело»: «По приезде секретарь меня спрашивал, по которому пункту я за собою сказывал: кому я говорил, что ни пунктов, ни фунтов, ни походу, ни весу не знаю, а о деле моем тому скажу, кто на том стуле сидит, на котором собачки вырезаны». Это Ванька имеет в виду судейское кресло, — пояснил Игорь. — «За что тот секретарь бил меня той дощечкой, которую на бумагу кладут». То есть линейкой, — добавил Игорь от себя.

Как видите, автор — явно малограмотный человек, однако, безусловно, находчивый и острый на язык, то есть именно такой, каким рисуется нам Ванька Каин, — сделал вывод Игорь. — Так что авторство его я считаю несомненным, хотя и не исключено, что кто-то записывал с его слов. Тем более в одном эпизоде, когда Казаринов пытается его арестовать, Ванька сам признается: «Коему я сказал, что я писать не умею...» Тем не менее это ценный источник, которому вполне можно доверять...

— Но ведь Ванька мог сам, мягко говоря, приукрашать свои подвиги! — бросил реплику Андрей.

— Скорее, это не сам Каин приукрашал, — улыбнулся Максим Иванович, — а тот писатель, который писал от его имени, стараясь создать «душещипательную» книгу.

— Конечно, рассказ Каина необходимо перепроверить и по другим источникам, — согласился Игорь и тут же рассердился: — Прошу меня не перебивать, обсудим все после моего сообщения. Итак, перейдем ко второму изданию истории Ваньки Каина. Оно по тексту практически не отличалось от первого, но называлось уже гораздо более пышно, видимо с целью привлечения внимания читающей публики: «Жизнь и похождения российского Картуша, именуемого Каином, известного мошенника и того ремесла людей сыщика за раскаяние в злодействе получившего от казны свободу, но за обращение в прежний промысел сосланного вечно на каторжную работу, прежде в Рогервик, а потом в Сибирь, писанная им самим при Балтийском порте 1764 году». Санкт-Петербург, 1777 года, с. 80. Нет цензурного разрешения. Без портрета В. Каина.

— Вот видишь — «писанная им самим»! — не удержалась от реплики Лариса. — Значит, Каин умел писать.

— Это мог дать издатель в порядке рекламы! — не согласился Андрей.

— А кто такой Картуш? — заинтересовался Василий. — Это не тот, что был в фильме про Анжелику?

— Тот самый, — улыбнулся Игорь. — Молодец, Вася! Видать, фильмы приключенческие любишь?

— Кто ж их не любит... — засмущался Василий.

— Да, вопрос по существу, — уже серьезно продолжил Шапошников. — Действительно, какое отношение Картуш имел к нашему Ваньке? Дело в том, что незадолго до этого внимание широкой публики было привлечено к книге, переведенной с немецкого языка Матвеем Нееловым и изданной в Петербурге в тысяча семьсот семьдесят первом году, которая называлась «Подлинное описание жизни французского мошенника Картуша и его сотоварищей, собранная из производимых над ним процессных пунктов и других вероятных уведомление»». Издание было снабжено портретом Картуша. Книга представляла собой образец документальной прозы — с подробным изложением событий, точными фамилиями, точными числами и точным указанием преступлений. Она предназначалась любителям уголовной сенсации. В ней рассказывается, например, как после смерти Картуша живодер, получивший «мертвый его труп, показывал его простому народу. Невероятно какое множество к нему собиралось, чтобы Картушев труп видеть, а живодер сбирал с каждого смотрителя по штиверу под тем предлогом, чтобы сему несчастному, который в рассуждение чистосердечного своего признания оказавшего при конце своей жизни, и который он заслужил, мог велеть делать гроб. Потом он продал его лекарям в Сент-Коме, которые желали на анатомическом своем амфитеатре его разобрать по суставам; да и они много от того собрали, представя его смотрителям. Многие живописцы, приходя туда не без денег же, получали дозволение его списывать».

Книга о Картуше сделана в стиле судебного отчета и, конечно же, проигрывает яркому и сочному повествованию о Ваньке Каине, — заметил Игорь, — но книгоиздатель в угоду читательскому вкусу преобразил историю Ваньки Каина в «похождения российского Картуша...» К сожалению, вынужден был следовать этой традиции и Матвей Комаров, приступивший к написанию романа о Ваньке Каине. Он старался доказать, что наш русский разбойник ни в чем не уступает разбойнику заграничному. Во вступлении к книге, увидевшей свет в тысяча семьсот семьдесят девятом году, Матвей Комаров писал:

«Благосклонные читатели.

Предлагая вам Каинову историю, за долг почитаю объявить и причину, побудившую меня к сему сочинению.

Многим, думаю я, известно есть, что чтение книг, просвещающее разум человеческий, вошло у нас в хорошее употребление и миновалось уже то помраченное тьмою невежества время, в которое предавали анафеме тех, кои читывали Аристотелевы и другие некоторые книги. ибо иные любезные наши граждане, не бояся за сие пустого древнего анафемического грому, не только благородные, но среднего и низкого степени люди, а особливо купечество, весьма охотно в чтении всякого рода книг упражняются...»

— Ну и стиль! Умереть со смеху можно! — фыркнул, не сдержавшись, кто-то из слушателей.

— Товарищи! Попрошу вас быть посерьезнее! — сказал Максим Иванович. — Что поделаешь, именно таким «высоким штилем» если не говаривали, то, во всяком случае, писали наши предки. Но вы обратите внимание на содержание слов Матвея Комарова. Намек на Аристотеля и на пресловутые «анафемические громы» явно свидетельствует о свободомыслии писателя, антицерковной направленности его письма. Прошу прощения, Игорь, за вмешательство. Продолжай, пожалуйста.

— Далее Комаров ведет спор с теми, кто считал невозможным создавать прозу на русском материале и, как я уже говорил, конкурирует своим Каином с французским героем»

«...С которыми я имея нередкое обхождение, слыхал, как некоторые из них молодые люди, читая переведенную с немецкого языка книжку о французском мошеннике Картуше, удивлялись мошенническим его делом, говоря при том. будто у нас в России как подобных ему мошенников, так и других приключений, достойных любопытного примечания, не бывало.

Что несправедливо сие мнение, о том разумным и знающим дела своего отечества людям довольно известно, а прочим в доказательство можно сказать следующее.

Когда Россия по географическому исчислению одна обширностию своею превосходит все европейские государства, вместе совокупленные, то нельзя статься, чтобы в такой пространной империи не было таких же и приключений, какие в других государствах малейших против ея частицах случаются, ибо натура всех людей равным образом на свет производит, как россиян, так французов, немцев и прочих; и потому во всяком народе добродетельных и порочных людей сыщется довольно».

— Говоря современным языком, Комаров выступает не только против сословной, но и расовой дискриминации! — подал реплику Красовский.

Шапошников осуждающе посмотрел на него, дескать, опять перебиваешь, но решил не останавливаться и продолжил дальше:

— «Бывали и в нашем отечестве в натуре чудные явления, и в обществе великие дела, и многие достойные примечанию перемены; бывали и есть разумные градоначальники, великие герои, неустрашимые полководцы, случались со многими людьми такие приключения, которые достойны б были занять место в историях; бывали и есть великие мошенники, воры и разбойники…»

Далее следуют очень любопытные рассуждения Комарова о необходимости исторической документальной прозы, — сделал отступление Игорь, — которые, по-моему, звучат очень актуально: «... Но только мало у нас прилежных писателей, а если бы мы столько имели истории писателей, сколько ныне стихотворцев и комедии сочинителей, и некоторые бы люди вели журнал своей жизни, то б без всякого сумнения со временем показалось на свете немалое количество достойных любопытного чтения книг, и потомки б наши с большим удовольствием читали в оных о делах своих предков, нежели деяния иностранных народов».

Далее Комаров рассказывает о том, как он писал свой роман о Каине и какими источниками пользовался, — продолжал Шапошников. — Вот что он, в частности, пишет:

«Сего то ради я еще в 1773 году принял было намерение сделать описание дел известного мошенника Каина, о которых я сам от него слышал...»

— Так значит, Комаров был лично знаком с Каином! — воскликнул Василий.

— Как видишь! — не скрывая торжества открытия, кивнул Игорь. — Точнее, как слышишь. Итак, «будучи в 1755 году для некоторого дела в Сыскном приказе, в котором он во время бывшей о нем комиссии содержался, и рассказывал все свое похождение бывшему тогда в том же приказе дворянину Федору Фомичу Левшину».

Здесь Комаров делает необходимую сноску. Вот она: «Каин по благодеянию секретарскому содержался в Сыскном приказе не так, как прочие колодники, никуда из острога не выпускаются, но и имел только одни на ногах кандалы, имел вольность ходить по двору и часто прихаживал в передние Сыскного приказа горницы и тут с подьячими и с бывшими иногда дворянами вольно разговаривал, а отчего к нему такая была секретарская благосклонность, о том можно увидеть в сей книге».

— Комаров, наверное, намекает на подкуп членов комиссии, — предположил Андрей.

— Не знаю, — невозмутимо ответил Игорь. — Я ведь цитирую по Шкловскому, а самого романа пока не видел. Читаю дальше: «Но как ни остра была человеческая память, то через осьмнадцать лет всего порядочно никак упомнить не можно; и для того хотел я сие предприятие оставить, но в 1774 году нечаянно попался мне маленький список о делах сего мошенника, который хотя писан таким слогом, как обыкновенно подлые люди рассказывают сказки или какие ни есть свои похождения, при том оке от переписчиков учинены великие ошибки, потому что одна материя с другою так смешаны, что едва разобрать можно, однако ж по содержанию оного надобно думать, что оригинал того списка писан или самим Каином, или другим кем по его объявлению: сверх же того, по некоторым обстоятельствам имел я случай говорить с такими людьми, которые его довольно знали, а некоторые имели с ним знакомство и о многих его делах имели сведения. И так я, не хотя уподобиться ленивому евангельскому рабу, скрывавшему данной талан в землю, соображая означенной список с моей памятью, сочинил сие описание».

Здесь вновь следует любопытная сноска, — сказал Игорь, — которая свидетельствует о том, что Комаров придавал большое значение историческим документам: «Если бы можно было видеть все производимые Каиновых в московской полиции, в Тайной канцелярии и в Сыскном приказе следствия, чтоб сия история могла быть еще порядочнее и обстоятельнее...»

— То, что не удалось тогда Комарову, должно удаться нынешнему студенту Историко-архивного института, — подал реплику Максим Иванович. Конечно, Максим Иванович, я уже думал над этим, — согласился Шапошников. — Ведь наверняка фонды Сыскного приказа, полиции и Тайной канцелярии находятся в Центральном архиве древних актов. И поскольку я все равно там сижу, работая над дипломной работой по Смутному времени, думаю, что мне не составит особого труда ознакомиться со следственными материалами по делу Ваньки Каина. Это тем более необходимо, что, как показывает анализ, проделанный Виктором Шкловским, Матвей Комаров, готовя свой документальный роман, действительно в основном шел за повестью самого Ваньки Каина, как, кстати, и сам об этом говорит в своем предисловии. Совпадает последовательность изложения отдельных эпизодов, совпадают и выражения. Однако есть и существенные отличия, которые говорят о том, что у Комарова были и свои источники.

— Я думаю, что каждый из членов клуба, кто будет готовить рефераты, проведет свой сравнительный анализ, — заметил Максим Иванович.

— Игорь, теперь можно вопрос? — подняла руку Лариса.

— Конечно, теперь давай! — кивнул Игорь.

— В заголовке повести упоминаются «забавные разные песни» Ваньки Каина. Что это за песни? Им самим сочиненные?

— Нет, Шкловский доказывает, что это песни народного происхождения, которые любил петь Каин. При этом он ссылается на мнение видного историка литературы прошлого столетия Сиповского, автора «Очерков из истории русского романа»: «Песни эти впервые изданы М. Комаровым под названием „Любимых Каиновых”. Мы убеждены, что это указание Комарова заслуживает полного доверия, стоит припомнить только, как добросовестно отнесся он в своем „сочинении” к Ваньке: собирал списки его автобиографии, сверял тексты, выбирал лучшие: как собирал устные рассказы о нем... Кроме того, он знал лично Каина, его слушал. Из архивных дел видно, что Ванька много пел, сидя в тюрьме, Все это, вместе взятое, заставляет думать, что Комаров не наобум приписал Каину песни, а, действительно, выбрал те, которые пелись им с особенной охотой».

— И много любимых Каиновых песен дает Комаров? — продолжала допытываться Лариса.

— Сорок семь! — ответил Игорь. — Причем интересно, что две из них содержат упоминание имени Ваньки Каина.

— Значит, Ваня сам про себя пел?

— Вряд ли! — не поддержал шутки Шапошников. — Думаю, что Комаров их включил дополнительно, как свидетельство популярности своего героя. Если хотите, я процитирую их по книге Шкловского...

— Лучше спой! — выкрикнул какой-то насмешник из заднего ряда.

— Да ну вас, — обиделся Игорь. — Не хотите — не надо.

— Хотим, хотим! — раздались голоса. — Не обращай внимания на выпады.

— Ну ладно! — смилостивился Шапошников и начал читать заунывным голосом, в подражание современным поэтам:

Ах, ташным та мне, доброму молодцу, ташнехонько.

Что грустным та мне, доброму молодцу, грустнехонько.

Мне да ни пять та ни есть, доброму молодцу, не хочется,

Мне сахарная сладкая ества, братцы, на ум не идет.

Мне Московское сильное царство, братцы, с ума не идет;

Побывал бы я, добрый молодец, в каменной Москве,

Только лих та на нас, добрых молодцев, новой сыщичек,

Он по имени по прозванию Иван Каинов,

Он не даст нам, добрым молодцам, появится,

И он спрашивает пашпортов вено печатных,

А у нас, братцы, пашпорты своеручные;

Своеручные пашпорты вс по фальшивые.

Ну как, понравилось? — спросил Игорь.

— Дай слова переписать! — не захотел уняться насмешник, но на него зашикали.

Игорь, решив, что нужно быть выше всяких злопыхателей, сказал:

— Интересно, что содержание песни совпадает со следующим местом романа: «По прошествии каждой зимы весною, при вскрытии рек, когда прилаживали в Москву из низовых городов с хлебом и прочим струги, то Каин выезжал от Москвы за несколько верст оные останавливать и пересматривать у бурлаков пашпорты, в числе которых много нахаживало бурлаков беглых с воровскими пашпортами, только никогда почти их не приводил. куда надлежит, но, взяв с них и хозяина подарки, оставлял на тех стругах. Сие то подало причину к сочинению о Каине нижеобъяеленной под но (sic) песни».

— А вторая про Ваньку какая? — спросил заинтересованно Василий.

— Сейчас прочитаю. Замечу кстати, что это единственная песня, где указывается мотив. Вероятно, это объясняется тем, что она не была известна. Поэтому было напечатано так:

Бес проклятой дело нам затеял,

Мысль картежну в сердца наши всеял,

Ту распространяйте, руки простирайте,

С радостным плеском кричите: рест... —

это такой термин карточной игры, — пояснил Игорь, — значит «остаток» или «остался».

— Остался в дураках! — под общий смех высказал догадку Василий.

— Очень может быть, — усмехнулся Игорь и продолжил:

Дверь в трактирах Бахус отворяет,

Полны чаши пуншем наливает:

Там дается радость, льется в уста сладость.

Дайте нам карты — здесь олухи есть.

Сенька Разин, Сенной и Гаврюшка,

Ванька Каин и антихрист Андрюшка...

— Это тот самый Андрей — Лжехристос? — нетерпеливо спросил кто-то.

— По-видимому, — кивнул Игорь и закончил песню:

Хоть дела их славны и коль ни срамны.

Прах против наших картежных дел.

— Вот такая лихая песня, — резюмировал Шапошников. — Шкловский предположил почему-то, что она интеллигентского происхождения.

— Тогда, по-моему, интеллигенции еще не было, — фыркнул Красовский.

— Он не то имел в виду, — загорячился Игорь.

— То — не то, — поддразнил Андрей.

Максим Иванович, прекращая начинающуюся перепалку друзей, постучал карандашом по столу.

— Давайте обсудим наши дальнейшие планы, — сказал он. — Думаю, что выражу общее мнение членов КЛИО, если предложу провести новое расследование дела Ваньки Каина. Нет других мнений?

— Нет, нет!

— Хорошо. Предлагайте докладчиков. Кто нас введет в обстановку того времени, даст характеристику этой эпохи?

Лариса подняла руку:

— Можно мне заняться этим?

Максим Иванович улыбнулся:

— Век женского царствования. Конечно, Лариса, тебе и карты в руки.

— Жизнь Ваньки Каина разбивается на три этапа, — продолжал он. — Его воровская жизнь до перехода в полицию, второй этап — Ванька Каин — сыщик, и третий этап — его арест, следствие и каторга. Итак, кто возьмет первый этап?

Учитель взглянул на Василия. По лицу подростка было видно, что ему очень хочется взяться за доклад, но он робеет...

— Василий, возьмешься? Ведь ты у нас пока кандидат! — сказал Максим Иванович.

Василий благодарно улыбнулся:

— А можно, мы вдвоем, с Митей?

— Конечно, можно. Вдвоем веселей, да и проверять друг друга будете. Ну, по теме «Каин — сыщик», я думаю, Андрей возьмется, как профессионал?

— С удовольствием. Тем более что хочу проверить версию Воскобойникова о благородном разбойнике, — с готовностью согласился Красовский.

— Третий этап, связанный со следствием, прошу оставить за мной, — быстро, чтобы его не опередили, сказал староста, — тем более, что потребуются солидные источники...

— Нет возражений, — согласился Максим Иванович. — Но при условии, что каждый себе в помощь подберет команду из членов клуба, идет?

— Кто со мной? — тут же спросил Красовский и удовлетворенно улыбнулся, увидев лес рук.

— Постойте, — раздался голос Василия, — а где мы эти книжки возьмем?

— Какие?

— Ну, Матвея Комарова и самого Ваньки Каина. Они ведь редкие, а в «Леннику» нас не пустят.

— Вопрос серьезный, — согласился Максим Иванович. — Придется подключиться мне. Сейчас в этой библиотеке существует новая форма обслуживания — можно по предварительному заказу получить ксерокопию книги или ее нужной части, что я и сделаю. А потом установим очередь...

 

«ВЕК ОСЬМНАДЦАТЫЙ»

— Как сообщал Ванька Каин в своем сочинении, родился он в царствование Петра Великого, а был сослан на каторгу, где, видимо, и погиб, когда на престоле находилась дочка Петра — Елизавета, — так начала свое сообщение Лариса на следующем заседании КЛИО. — Таким образом, моя задача — рассказать об обстановке, быте, нравах и обычаях, царивших на Руси в двадцатых — пятидесятых годах восемнадцатого столетия. Характеризуя политический строй этого века, историки называют его веком личного фаворитизма, веком «случайных», «припадочных» людей. По смерти Петра Великого в тысяча семьсот двадцать пятом году не осталось завещания, которым по его установлению должна была передаваться верховная власть. Воспользовавшись этим, гвардия во главе с Меншиковым возвела на престол вдову Петра Екатерину. Реальную власть должен был осуществлять созданный при императрице верховный тайный совет, однако фактически всем управлял фаворит, князь Меншиков. Сама Екатерина сделала попытку как-то ограничить его власть, введя в совет мужа своей дочери, Анны Петровны, герцога голштинского Карла Фридриха. Однако помогло это мало. Когда, процарствовав два года, императрица умерла, Меншиков составил от ее имени завещание, подписанное ее дочерью Елизаветой, по которому наследником объявлялся ее брат, двенадцати летний Петр с его потомством, а в случае его смерти без потомства последовательно цесаревны Анна, Елизавета и сестра Петра великая княгиня Наталья с их потомками. Себя Меншиков обеспечил в завещании Екатерины обязательством Петра жениться на его дочери Марии.

— Что, однако, ему не помогло! — заметил Игорь, который вел заседание. — Помните картину Сурикова «Меншиков в Березове»?

— Да, такое усиление любимца Петра обеспокоило дворянскую верхушку, — подхватила реплику Лариса. — Произошел дворцовый переворот, чему свидетельство картина великого художника, а фаворитами стали князья Долгорукие, которые также мечтали породниться с императором. Княжна Долгорукая была официально объявлена невестой Петра Второго, но он неожиданно скончался от оспы в пятнадцатилетием возрасте. Завещание Екатерины Первой было отвергнуто, и большинство членов тайного верховного совета высказались за кандидатуру Анны, дочери царя Ивана Пятого, герцогини курляндской, предполагая, что при ней удастся ограничить самодержавную власть. Однако, вступив на престол, Анна Иоанновна при первой же возможности порвала бумагу с условиями, ограничивающими ее власть. Период ее царствования известен под названием «бироновщины», по имени ее фаворита, самодура и крайнего реакционера.

После смерти Анны Иоанновны престол перешел к ее малолетнему двоюродному внуку Ивану Антоновичу при регентстве Бирона. Но дворянская гвардия свергла ненавистного фаворита, назначив сначала регентшей Анну Леопольдовну, мать Ивана Шестого, а вскоре, в тысяча семьсот сорок первом году, свершила новый дворцовый переворот, посадив на престол дочь Петра Первого — Елизавету, которая самовластно правила страной двадцать лет.

— Прямо скажем, наследники у Петра Великого оказались неважные, — подал голос Максим Иванович. — Многие из его государственных преобразований постарались забыть.

— Можно, я скажу по этому поводу? — подняла руку одна из девчушек, входящих в «команду» Ларисы. — У меня вот есть некоторые выписки из «Курса русской истории» Ключевского: « Государственное хозяйство России в этот период велось так же неряшливо и беспорядочно, как велось тогда крепостное хозяйство в больших помещичьих вотчинах. Источники казенного дохода были крайне истощены, платежные силы народа изнемогли: в 1732 г. по смете ожидалось дохода 2½ млн. руб., а собрано было всего лишь 187 тыс. Правительство не знало, сколько у него денег и где их найти. Елизавета забирала лично для себя все казенные доходы. При Елизавете граф Петр Шувалов предложил увеличить продажную цену соли и вина при казенных соляной и винной монополиях и прибег к порче монет. Поэтому кабацкие сборы давали казне 30 проц. всех доходов. Огромный рост кабацкого дохода не нуждается в комментариях».

— Соответственно строился и расходный бюджет, — поддержала подругу Лариса. — Огромны были расходы на двор — они составляли десятую часть всех расходов, армия поглощала половину, а расходы на просвещение не превышали полутора процентов расходного бюджета. Понятно, что при таких «порядках» злоупотребление служебным положением было всеобщим. Вот некоторые выписки из тогдашних судебных дел: «В 1727 году были повешены комиссары новгородской провинции Арцыбашев и Баринов за расхищение казны, взятки и лишние сборы с населения. Воевода Ярославской провинции Вельяминов-Зернов, держа в заключении местных купцов, вымучивал у них в свою пользу по 600 р. с каждого. Смоленский вице-губернатор Козловский дошел до убийства, чтобы скрыть свои кражи и взятки...» Этот список можно продолжать до бесконечности, — закончила Лариса. — Вообще русская дворянская жизнь представляла собой странную, беспорядочную смесь старины с новой культурой. Это сказывалось и в бытовых мелочах. Вот что, например, писал иностранец Манштейн, служивший в то время в России: «...часто при богатейшем кафтане парик бывал прегадко вычесан, прекрасную штофную материю неискусный портной портил дурным покроем или если туалет был безукоризнен, то экипаж был из рук вон плох; господин в богатом костюме ехал в дрянной карете, которую тащили одры. Тот же вкус господствовал в убранстве и чистоте русских домов: с одной стороны, обилие золота и серебра, с другой — страшная нечистоплотность. Женские наряды соответствовали мужским: на один изящный женский туалет встречаешь десять безобразно одетых женщин».

— Ну, Лариса села на своего конька! — иронически заметил Андрей.

— А что, она не права разве? — горячо вступилась за докладчицу девушка с черным бантом в волосах. — Обычаи, нравы и умение одеваться всегда свидетельствуют и об уровне культуры. А «культура» дворянства представляла собой чудовищную смесь увлечения французской болтовней и варварским отношением к людям, стоящим ниже тебя. Хотя бы взять шутов, которые были обязательно не только при дворе, но и у каждого богатого вельможи. Собственно, как родилась идея строительства «ледяного дома», помните?

— Расскажи, расскажи! — зашумели слушатели.

— У Анны Иоанновны был шут из князей Голицыных, прозванный Квасником. На потеху императрицы, которая в то время серьезно болела, решили женить пятидесятилетнего Квасника на придворной калмычке Бужениновой. Придумали для новобрачных выстроить ледяной дом, что легко было сделать при страшных морозах, которыми отличалась зима тысяча семьсот сорокового года. Дом был построен между Зимним дворцом и Адмиралтейством и (привожу свидетельство современника) «гораздо великолепнее казался, нежели когда бы он из самого лучшего мрамора был построен, для того, казался, сделан был будто из одного куска и для ледяной прозрачности и синего его цвету на гораздо дражайший камень, нежели на мрамор, походил». Народ потешали пальбою из ледяных пушек, стоявших у дома, ледяными дельфинами, которые ночью выбрасывали изо рта огонь из зажженной нефти, «смешными картинами», которые были поставлены за ледяными стеклами дома, освещенного внутри по ночам множеством свечей, ледяными птицами на ледяных деревьях с ледяными ветками и листьями, ледяным слоном в натуральную величину с сидевшим на нем ледяным персиянином, слон этот днем извергал воду, а ночью — горящую нефть.

— Вот, наверное, красота была! — воскликнул кто-то. — Представляю, в какую копеечку это все обошлось!

— Но этой роскоши еще показалось мало, — вступила в разговор Лариса. — Чтобы потешить императрицу, мучившуюся от прежних излишеств подагрой и почечными коликами, придумали устроить живую этнографическую выставку, выписали по паре инородцев, подвластных России, которые должны были участвовать в шутовской свадьбе, плясать и петь по-своему и за свадебным столом есть свои национальные блюда.

— А рядом с этим «увеселением» соседствует гнуснейшее унижение человеческого достоинства, которому подвергся «отец русской поэзии» Василий Тредиаковский, — заметил Максим Иванович. — Знаете эту историю?

— Это вы имеете в виду избиение Тредиаковского, о чем он подал рапорт-жалобу в Академию наук? Могу рассказать... — обрадованно сказал Шапошников.

— Не надо! — сверкнула глазами Лариса. — Вот будет твой черед...

— У меня есть этот материал! — сказала девушка с бантом.

— Давай, Светлана, излагай! — кивнула «капитан».

— Устройством праздника распоряжался кабинет-министр Артемий Петрович Волынский. — стала рассказывать Светлана. — Стихотворное приветствие новобрачным решено было поручить написать Тредиаковскому. За ним был послан кадет Криницын, который насмерть перепугал поэта, сообщив, что его вызывают к императрице. Когда же оказалось, что ехать надо в ледяной дом, где шла подготовка к маскараду, Тредиаковский обругал кадета за «дезинформацию». Тот по приезде пожаловался Волынскому, и князь недолго раздумывая, привожу слова Тредиаковского, «начал меня бить перед всеми столь немилостиво по обеим щекам и притом всячески бранил, что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил...». На следующий день Тредиаковский отправился пожаловаться Бирону, но в его приемной снова столкнулся с Волынским, который велел схватить поэта, а затем, опять цитирую: «велел с меня снять шпагу с великою яростию и всего оборвать и положить и бил палкою по голой спине столь жестоко и немилостиво, что, как мне сказывали уже после, дано мне с 70 ударов...»

— И никто за него не заступился? — воскликнул Василий.

— Никто и не подумал вмешиваться, — ответила Лариса, — это было естественным, что сильный издевается над слабым.

— Однако вскоре сам Волынский предстал перед судом: за взяточничество и воровство ему отрубили руку и голову, — не преминул заметить Шапошников.

— Это только подтверждало общее правило. Ведь основная «вина» Волынского была в том, что он посмел вступить в конфликт со всесильным Бироном, — не растерялась Лариса.

— Суть дела была не только в личном конфликте высокородного князя с фаворитом, — вмешался Максим Иванович. — Императрица и ее приближенные всячески пытались скрыть истинную причину расправы над человеком, занимавшим одну из самых высоких государственных должностей: незадолго до этого Волынский был назначен кабинет-министром. Человек энергичный и деятельный, он объединил вокруг себя вельмож русского происхождения и открыто выступил против засилья иностранцев при дворе, в частности против Остермана, а затем и против самого Бирона. Подготовленную им записку «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел» Волынский передал императрице. Та, однако, холодно встретила его советы. Бирон, почувствовав смертельную угрозу своему могуществу, сфабриковал дело, обвиняя Волынского во взятках. Под пытками тот признался и был казнен. Прошу прощения, Лариса, что увел разговор несколько в сторону. Конечно, Волынский, несмотря на прогрессивность суждений, был человеком своего времени. Он так беспощадно расправился с Тредиаковским только за то, что тот когда-то написал в его адрес шутливую песенку.

— А интересно, как Академия наук среагировала на жалобу поэта? — спросил Василий.

— Никак, — покачала головой Лариса. — Тем более что академиками тоже были в основном иностранцы, большей частью немцы, с презрением относившиеся к русским. Они и историю России пытались переиначить по-своему. Например, некий Байер первым стал доказывать, что Русью управляли варяги — Рюрик с братьями. Во времена Елизаветы попытку создать российскую историю сделал немец Шлёцер...

— Вы знаете, что написал Ломоносов, разбирая ошибочные концепции Шлёцера? — вновь перебил ее Макеям Иванович. — «...Каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина».

— Вот припечатал! — восхитился Василий.

— По-моему, мы несколько отдалились от темы доклада, — укоризненно заметил председательствующий.

— Это все относится к быту и нравам. — не согласилась Лариса. — Или вот вам еще пример, описанный в «Истории России» Сергея Михайловича Соловьева: «В 1732 году правительство объявило, что, несмотря на прежние указы, многие люди и извозчики ездят в санях резво и верховые их люди перед ними необыкновенно скачут и на других наезжают, бьют плетьми и лошадьми топчут; за такую езду указ грозил жестоким наказанием или даже смертною казнью. Угроза не помогла, и в 1737 году новый указ с жалобою, что прежний не исполняется, и с угрозою, что за скорую езду лакеев будут бить нещадно кошками, а с господ брать денежный штраф. Но в конце того же года какие-то люди парой в санях с дышлом наскакали на фельдмаршала Миниха, ехавшего также в санях, и самого его чуть не зашибли, а стоявшего на запятках адъютанта так ударили, что едва остался жив, вследствие этого новый указ — скоро и с дышлами в санях не ездить. И этот указ оказался недействительным: в ноябре 1738 года от скорой езды задавили ребенка до смерти; новое запрещение, и теперь уже придумали другое средство, кроме угроз: на больших улицах велено обывателям учредить денные караулы, которые должны были ловить и приводить в полицию тех, кто помчится на бегунах или в санях с дышлами...»

— Многие «господа» в пьяном виде разъезжали, — мрачно буркнул Красовский. — А уж пьяному указ не указ.

— Да, пьянство было очень распространено в привилегированном обществе, — подтвердила Лариса, — и оно не считалось пороком. Более того, в определенных случаях требовалось быть непременно пьяным. Сохранилось любопытное письмо главнокомандующего Москвы Семена Салтыкова, адресованное Бирону: «Прошедшего апреля 28, в день коронования ея и. в-ства, торжествовали в доме ея и. в-ства обретающиеся здесь в Москве архиереи, и господа министры, и генералитет, и дамы, и статские чины, и лейб-гвардии полков штаб и обер-офицеры, также и других полков штаб-офицеры, обедали и все веселились довольно и очень были шумны, так что иных насилу на руках снесли, а иных развезли, однако все по благости божией благополучно; токмо в то число Федор Чекин был неспокоен. Как еще сидели за столом и не очень были шумны, то он, Чекин, многова не пил, и которые офицеры подносили, пришли ко мне и сказали, что он, Чекин, не пьет...»

— «Бездельник, кто с нами не пьет!» — насмешливо пропел Андрей, но Игорь сердито цыкнул на него.

— «И я стал ему говорить, — продолжила Лариса, — ведаешь ли, что ты в доме ея и. в-ства, а не хочешь пить и сказываешь, будто вино худо, ведь ты это зашел не в вотчинную коллегию и не на каток, и оное я ему сказал для того, что он, Чекин, беспрестанно живет возле вотчинной коллегии и кабака, что подле вотчинной коллегии, который называется каток; и он стал со мною в спор говорить и хотел браниться, только я с ним браниться и в спор говорить не хотел в доме ея и. в-ства и в такой торжественный день; токмо я против него умолчал и так сделал, что будто ничего не слыхал; а потом Григорий Петрович Чернышев через стол начал с ним говорить, что он не пьет и выбирает вино: ведаешь ты, что дом ея и. в-ства, и он, Чекин, к нему придирался, однако ж Григорий Петрович от того умолчал и не хотел с ним браниться и показал, что будто ничего не слыхал: да герольдмейстер Квашнин-Самарин объявил мне, что в то ж число, как из стола в зале в наугольной встали и пили на коленках...»

— Это значит, уже ноги не держали, наверное! — рассмеялся Василий.

Наверное, — кивнула Лариса и продолжила; — «…как стал пить Квашнин-Самарин, то пришед к нему оный Чекин и толкнул его» Квашнина-Самарина, больно, от чего он упал и парик с головы сронил и стал ему, Чекину, говорить: для чего ты так толкаешь, этак генерал-поручики не делают...» Ну и так далее.

— Да, если уж генерал-поручики так веселились, что уже от обыкновенных поручиков ожидать! — бросил реплику Красовский.

— Верно. Офицерские чины в армии, а особенно в полиции погрязли в невежестве, пьянстве, разврате, — брезгливо бросила Лариса.

— Можно, я добавлю? — снова подняла руку Светлана.

— Давай разоблачай! — усмехнулся Шапошников.

— Не я буду разоблачать, а Антиох Кантемир, — сказала Светлана. — Вот Шкловский, как мне показалось, не очень лестно о нем отозвался.

— Почему нелестно? — поднял брови Максим Иванович. — Он просто полемизировал с теми буржуазными учеными, которые считали Кантемира родоначальником русской литературы.

— Во всяком случае, я хочу сказать, что Кантемир был выдающимся сатириком и в своих произведениях, хоть был и сам князем по происхождению, очень смело обличал нравы своего времени:

Каменной душою

Бьешь холопа до крови, что махнул рукою

Вместо правой левою: зверям лишь прилично

Жадность крови, плоть в слуге твоем однолична.

Кантемир во времена Петра получил блестящее образование в Лондоне, его ждало большое будущее, однако Петр умер, и он остался не у дел, поэтому с горечью писал о «бесстыдном нахальничестве», о том, что люди способные, знающие, трудолюбивые, но скромные, добросовестные и занятые, следовательно, не имеющие времени бегать ко всем и всюду трубить о себе, остаются в тени, забытые, не имеют достойного для их способностей и знаний поприща, а выходят наверх люди, способные выставляться, громко говорить сами о себе, мозолить глаза других своим присутствием всюду и таким образом приобретать известность. Человек действительно способный и знающий работает где-нибудь в углу — кто его знает, кто его помнит? Да если и вспомнят и спросят о чем-нибудь, то чудак ответит: «Не знаю, надобно подумать, справиться», а это скучно; тогда как нахал всегда тут и все знает, ответ на все готов:

Другой, кому боги благосклонны

Дали медное лицо, дабы все законны

Стыда чувство презирать, не рдясь, не бледнея,

У всяких стучит дверей, пред всяким и шея

И спина гнется его...

— «Медное лицо»! Какое образное выражение! — задумчиво произнес Игорь, считавший себя непризнанным поэтом.

— Что ж, вполне современная сатира! — прищурился Максим Иванович. — Такие небось и в вашей школе встречаются, как?

— Встречаются! — охотно подтвердила Светлана. — Так я еще о Кантемире, можно? Очень он мне понравился.

— Валяй, — благодушно разрешил Шапошников, сам любящий выкапывать полузабытых поэтов.

— В своей пятой сатире Кантемир рисует отвратительную картину пьянства, широко распространенного в русском обществе:

Прибыл я в город ваш в день некой знаменитой,

Пришел к воротам, нашел, что спит как убитой

Мужик с ружьем, который, как потом проведал,

Поставлен был вход стеречь; еще не обедал

Было народ и солнце полкруга небесна

Не пробегло, а почти уж улица тесна

Была от лежащих тел. При взгляде я первом

Чаял, что мор у вас был, да не пахнет стервом.

И вижу, что прочие тех не отбегают,

Там я люди, и с них самых ины подымают

Руки или головы тяжки и румяны,

И слабость ног лишь не даст встать, — словом, все пьяны.

Пьяны те, как лежат, прочи не потрезвее.

Не обильнее умом, ногами сильнее.

Безрассудно часть бежит, и иуды, не знает;

В сластолюбивых танцах часть гнусну грязь топтает

И мимоидущих грязнит, скользя, упадая.

Сами мерзки; другия, весь стыд забывая.

Телу полну власть дают пред стыдливым полом.

И прочее, — торопливо закончила чтение Светлана.

— Что и говорить, картина мерзопакостная, — с отвращением сказал Красовский.

— Причем Кантемир хорошо понимал опасность, которая грозит ему за разоблачение пьянства, — сказала Лариса, — Ведь этот порок поддерживался правительством, поскольку он приносил огромный доход. Поэтому Кантемир и писал:

Вов Кондрат с товарищи, сказывают, дышит

Гневом и стряпчих собрав, чслобитну пишет,

Имея скоро меня уж на суд позвати.

Что, хуля Клитесов нрав, тшуся умаляти

Пьяниц добрых и с ними кружальны доходы.

— Как говорится, комментарии излишни! — сказал Андрей.

— Хороший поэт. И мысли какие, и образы, — раздумчиво произнес Игорь. — Если бы кто-нибудь из современных поэтов взялся бы пересказать его современным языком... А что улыбаетесь? Ведь Шекспира, например, пересказывают.

— Вот ты и перескажи! — предложил Красовский. — Историк, вдобавок поэт-любитель.

— Это талант какой надо иметь, — не принял шутки Игорь. — Нет, не справиться мне...

— По-моему, теперь сам председатель заседания от повестки дня ушел, не кажется вам? — шутливо поддел Игоря Максим Иванович. — Лариса, прошу вас, продолжайте.

— Пороки правящей верхушки не могли не сказаться на всем состоянии общества, — вновь взяла слово Лариса. — Несовершенство государственного управления экономикой неизбежно вело к нищете, голоду, массовым эпидемиям.

Число нищих год от года увеличивалось, несмотря на императорские указы о создании богаделен. Современная медицина была не способна бороться с массовыми заболеваниями, рождались самые нелепые слухи.

Когда в тысяча семьсот тридцать седьмом году в Москве свирепствовала горячка с пятнами, народ искал причину болезни в том, что ночью на спящих людей привели слона из Персии. Правительство искало другие причины, оно объявило, что болезни могут умножаться от привоза на продажу дурного мяса. В том же году Синод получил указ ее величества, что несмотреньем священников могилы копают мелкие и земли над ними не утаптывают, от чего тяжелый дух чрез рыхлую землю проходит. Наконец, в именном указе тысяча семьсот тридцать девятого года содержится жалоба императрицы на полицию, которая «ни мало не смотрит, что по пустырям и глухим местам мертвечина валяется и множество непотребных собак в городе бегают и бесятся, 16 сентября одна бешеная собака вбежала в летний дворец и жестоко изъела двоих дворцовых служителей и младенца».

Антисанитария, беспорядок вели к еще одному страшному бедствию — пожарам, — продолжала Лариса. — В Москве в тысяча семьсот тридцать шестом году во время пожара, начавшегося на Арбате, сгорело восемьсот семнадцать дворов. Еще более страшный пожар случился через год. Недалеко от Каменного моста, в доме Милославского, жена повара зажгла в своем чулане восковую свечку перед образом, а сама пошла в кухню готовить обед. Свеча отпала от образа и зажгла чулан, а увидать и погасить было некому, все люди были на богослужении в церкви. При страшном вихре пламя начало разбрасываться во все стороны. Выгорел Кремль, Китай-город и Белый город, Басманные улицы, Немецкая и Лефортовская слободы. Государственного убытка было нанесено более четырехсот тысяч рублей, а по заявлениям частных лиц — на один миллион двести тысяч рублей. Но пожары возникали не только по случайности, были и сознательные поджоги крепостными, которые мстили за издевательство своим господам. Так, была схвачена дворовая девка князя Долгорукого Марфа Герасимова с тряпицей и горелым охлопком, которым она поджигала дом своего господина на Тверской, под пытками она повинилась, в наказание ее сожгли живую.

— Стихийный протест против насилия крепостного права вел и к огромному росту преступности, — заметил Максим Иванович.

— Да, я как раз хотела об этом сказать, — кивнула головой Лариса. — Основной контингент преступников составляли беглые. Дело в том, что бегство было единственным средством избавиться от крепостной зависимости. Бегали много и от рекрутства, которое было ненавистно русскому народу. Беглые объединялись в разбойничьи шайки, которые нападали на помещиков и купцов. В тысяча семьсот тридцать втором году до сведения императрицы дошло, что в городах Московской губернии происходят немалые разбои; в Дмитровском уезде воровские люди разбили дом стольника Татищева, для их поимки было велено послать военные отряды. Через два года в Москву к графу Салтыкову был послан именной указ об искоренении многих разбойничьих компаний около Москвы, из которых были присланы три письма фельдмаршалу Брюсу с требованием денег и великими угрозами в случае неисполнения. В тысяча семьсот тридцать шестом году девять разбойников днем ворвались в келью игумена московского Сретенского монастыря, били его, ранили в голову ножом, забрали деньги и вещи. В тысяча семьсот сороковом году в самой петербургской крепости воры убили часового и украли несколько сот казенных денег.

Особенно много преступников собиралось в больших городах, и в частности в Москве. Москва с окружавшими ее слободами, населенными тяглецами, людьми обедневшими, давала безопасный приют всем беглым и беспаспортным. Днем бродили «гулящие» люди по Красной площади, в охотном ряду, на Крестцах, в рядах, по торговым баням. Ночью они объединялись в шайки; темные, неосвещенные улицы и переулки с деревянными полусгнившими мостовыми, грязные пустыри, разрушенные и покинутые после пожаров дворы облегчали дерзкие разбойные нападения и давали возможность легко скрыться.

Преступники вербовали себе помощников из числа московских мальчишек. Настоящим рассадником преступности стала, например, гарнизонная школа у Варварских ворот.

Присмотр «педагогов» был плохой, а рядом соблазны — торговые ряды на Красной площади и окружающих улицах. Мальчишки вместо ученья убегали на площадь и тут знакомились с другими мальчишками, пособниками взрослых мошенников. Среди них были свои учителя, обучавшие, как воровать из карманов, они показывали ученикам, с какой ловкостью это надо делать: вынимали у прохожего из кармана табакерку, нюхали табак и клали табакерку назад в карман прохожему, а тот шел, ничего не замечая. Усвоив урок, мальчишки пробивались во всякой толпе и, пользуясь теснотою, вынимали вещи и деньги из карманов и тут же за пряники и орехи сбывали краденое бабам. Особенно благоприятны были для них крестные ходы. Думаю, чго именно в этой обстановке, будучи еще мальчишкой, стал на преступный путь и Ванька Каин, — закончила свой доклад Лариса.

— Итак, на следующем занятии о конкретных «подвигах» Ваньки Каина расскажут нам Василий, Андрей и Игорь, — заключил Максим Иванович. — Надеюсь, нам удастся раскрыть загадки, связанные с этим «славным разбойником», как назвал его Матвей Комаров.

 

КАИН ПОМОГ

А как, кстати, дела с кладом Ваньки Каина? — спросил неожиданно Дутиков, когда они вместе с Красовским тряслись в милицейском «уазике», возвращаясь в отделение после расследования квартирной кражи.

«Почему „кстати”?» — чуть не спросил Андрей, но сообразил, что сработала ассоциативная связь — хозяйка квартиры жаловалась, что воры кроме телевизора и магнитофона похитили кольца и какую-то необыкновенную брошь. Видимо, Иван Семенович размышлял о том, что грабители наверняка знали об этих ценностях, значит, была наводка. Ну а похищенная брошь, видимо, невольно напомнила о найденном кладе. Последнее время и начальник отдела, и его юный подчиненный виделись редко и только по делам, которых вдруг навалилось поверх головы, поэтому и поговорить толком не удавалось на такие отвлеченные темы, как Ванька Каин и его сокровища.

— Клад, как положено, в музее, Иван Семенович! — отозвался Андрей. — А по Ваньке Каину мы ведем следствие.

— Следствие? Так его завершили, если не ошибаюсь, лет двести назад?

— Решили провести вновь.

— Человека с того света трудновато допрашивать, — хмыкнул Дутиков.

— А он свои показания оставил в виде мемуаров, — в тон ему ответил Красовский. — Читаем вновь, пытаемся кое-что установить...

— Что именно?

— Ну, мне, например, поручено проверить, был ли он благородным разбойником или обыкновенным авантюристом.

— Не верю я что-то в благородных разбойников, — поморщился Дутиков. — Сколько лет проработал, сколько их около моего стола во время допросов пересидело — страсть, а ни одного благородного не встретил. Если человек встал на преступный путь, он уже подонок. И какие бы картинные позы ни принимал, все равно нутро гнилое…

— А Дубровский? А Робин Гуд? — возразил Андрей.

— Это, Андрей Борисович, литература. В жизни, как правило, все проще и страшней бывает. Ты сегодняшнюю ориентировку читал?

— Труп неизвестного мужчины?

— Да, только он недолго неизвестным был. Опознали. Рецидивист, месяца три как из заключения. А зарезал его товарищ по камере. Причины вполне «благородные» — зарезал человека за маму.

— Как это — «за маму»?

— Пришло известие этому убийце, что мать умирает. Он, значит, собрал деньги, какие были у всех сокамерников, и отдал этому самому товарищу, поскольку того освободили, чтобы, значит, старушку похорони честь по чести.

— Сначала угробил мать своим поведением, а потом решил похоронить как следует, — саркастически промолвил Красовский.

— Вот именно. Преступники — они же народ сентиментальный. Любят про материнские слезы песни чувствительные петь...

— Ну и что дальше? Как я догадываюсь, «кореш» поручение не выполнил?

— Не выполнил, — подтвердил Дутиков. — Когда приехал, старушку уже соседи похоронили. Тот с горя или с радости деньги пропил. А через три месяца любвеобильный сынок заявился. Ну и другу перо в бок. За то, что мамашину память не почтил, памятник ей не поставил. Благородно?

— Кошмар... — сокрушенно сказал Андрей. — Опять посадили, конечно?

— На полную катушку, — подтвердил Дутиков и добавил: — Но это так, к слову. Просто, чтобы ты понял, почему я в благородство этих подонков не верю. И думаю, что насчет Ваньки Каина ты меня не убедишь.

— Да я и сам не убежден, — хмуро ответил Андрей. — Хотя некоторые из его «подвигов» можно расценивать как благородные.

— Например?

— Ну, например, еще в бытность Каина вольным разбойником, послал его атаман вместе с напарником подготовить квартиру для всей банды в одном селе. По выходе из Москвы догнали странную троицу — два мужика вели женщину, голова которой была закутана в белую простыню. Ваньку, который был, несомненно, дамским угодником, разобрало любопытства. На его вопрос, что это за женщина, провожатые ответили, что это повивальная бабка, ведут ее к роженице. Ванька не поверил и начал стаскивать покрывало с головы женщины, один из провожатых бросился на него с ножом,

Ванька ударил его кистенем по голове, второй убежал в лес. В это время подоспел напарник, друг Каина, по прозвищу Камчатка. Они связали мужика и стали расспрашивать женщину, кто она и откуда. Женщина сообщила, что она крепостная господина Лихарева, а эти двое сманили ее со двора, а куда ведут — неизвестно. Каин решил, что они вели ее в лес, чтобы убить, и, сжалившись, отвел ее вместе со связанным мужиком обратно к Лефортовской слободе и там отдал караульным. Как, благородно?

— Во всяком случае, бескорыстно, — признал Дутиков. — Хотя...

— Что «хотя»?

— Ты же сам говорил, что Каин был дамским угодником...

— Ну и что?

— Женщина ему не понравилась, вот он и сдал ее караульным. А если бы была хорошенькая, думаешь, он так бы легко с ней расстался?

— А может, она и была хорошенькая! — загорячился Андрей. — Вот Ванька из рыцарских чувств ее и спас...

— Что-то не очень верится. А какие еще благородные поступки назовешь?

— Позднее, когда уже Ванька был сыщиком, он избавил сына одного монастырского крестьянина от рекрутчины. Управитель монастыря держал этого парня под караулом. Каин, взяв несколько человек из своей команды...

— Так у него своя банда была? — иронически спросил Дутиков.

— Тогда не «банда» — «шайка» называлась, — усмехнулся Красовский. — Впрочем, Каин скромно называет своих сотоварищей командой. Так вот, взяв с собою несколько человек, он нагрянул в дом этого управителя и потребовал освобождения рекрута. Хозяин не согласился, тогда Каин, рассвирепев, велел вывести его во двор и поставить на колени, а сам, схватив стоявшую тут же бочку с дегтем, вылил ему на голову, «от чего он сделался подобно арапу».

— Хороша шуточка! Так и дышит благородством, — ядовито заметил Дутиков.

— Да, Каин и его помощники смеялись до слез, а Ванька и речь торжественную произнес: «Я и прежде в такие старцы постригал, кто нечестно со мной поступал, дурак твой архимандрит, давно пора тебе чернецом быть!» Затем забрал рекрута и был таков!

— Этот «подвиг» он совершенно бескорыстно совершил, конечно? — с иронией спросил Дутиков.

— Заканчивает эту историю Каин словами: «отвел к отцу его, от которого и получил с великою благодарностью обещанное число денег». Сколько именно — Вани скромно не указывает. Впрочем, эта история очень напоминает русскую сказку, так что возможно, что она просто заимствована из фольклора, — улыбнулся Андрей. — Могу еще одну историю рассказать, как он даже помог несчастным влюбленным.

Зашел Ваня однажды в кабак, где был завсегдатаем, и встретил знакомого — писаря санкт-петербургского полка Советова, а с ним очень приятную молодую особу в монашеском одеянии — старицу из Страстного монастыря. Сидели влюбленные в кабаке и пили виноградное вино, заодно и Ваню угостили. Ваня поднял рюмку за здоровье молодых со следующим напутствием: «Видно, что ты, госпожа монахиня, пошла по пути матери, я думаю, что в тебе путь будет, только живите и начатые ваши дела отправляйте поосторожнее!»

Через несколько дней Советову удалось похитить эту «черничку» из монастыря, он увез ее в село Черкизово, где знакомый поп их тут же обвенчал. «Но судьба, обвыкшая играть счастьем человеческим и превращать наши намерения по своему произволению, позавидовав их счастию, разрушила любовный их союз неожидаемым случаем!»

— Это откуда такой высокий «штиль»? — удивленно воззрился на Андрея Дутиков. — Сам придумал?

— Нет, Матвея Комарова цитирую. Он каждое приключение Каина сопровождает философскими сентенциями. Вот я некоторые и выучил для тренировки памяти, — ответил Красовский.

— Так что за «неожидаемый случай» им судьба преподнесла?

— Бывшая «черничка», уже одетая, правда, в светское платье, отправилась за покупками в село Преображенское и столкнулась лицом к лицу со старыми знакомыми, монахами Страстного монастыря. Те схватили ее и отвели в духовную консисторию, где она вынуждена была признаться, что вышла замуж.

За нарушение духовных законов ее вновь облачили в черную рясу и отправили на покаяние в Вознесенский монастырь, а писаря Советова вызвали для объяснения в консисторию. Советов не так испугался этого вызова, как за свою жену, и бросился за помощью к Каину.

— И тот помог?

— Помог, причем показал себя незаурядным актером. Он надел припрятанный на всякий случай офицерский кафтан и превратился в драгунского капитана. Переодел в солдатское обмундирование своих друзей — телохранителей и для пущей достоверности привлек настоящего гвардейского сержанта Наговицына, который в его доме в тот момент играл в карты. Дело было в воскресенье, и у ворот монастыря теснились кареты господ, приехавших на богослужение. Каин послал вперед сержанта, который разогнал кареты, объявив, что сейчас подъедет к обедне граф Петр Иванович Шувалов. Следом появился Каин. Расставив на всякий случай караулы, он прошел прямо в келью к игуменье и заявил, что он из Тайной канцелярии приехал, чтобы взять на допрос ту самую черницу, которую, кстати, звали очень нежно — Серафима. Игуменья, перепугавшись, немедленно выдала Серафиму, Иван за руку вывел ее из монастыря, усадил в сани и, воскликнув: «Полетел коршун за море!», ударил по лошадям и тотчас отвез молодую жену к любящему супругу.

— Тоже бескорыстно?

— Не совсем. Любящий и потому не торгующийся Советов отвалил спасителю колоссальную по тем временам сумму — сто рублей, что дало повод Каину ответить шуткой: «Если бы мне за всякую старицу по сто рублей давали, то бы я их всех из Вознесенского монастыря перетаскал!»

— Однако шутки с церковью были плохи, — заметил Дутиков. — Могли ведь объявить еретиком и тогда — на костер! Как он не боялся?

— Был уверен в своей безнаказанности. Ее охранял специальный указ Правительствующего Сената.

— Значит, в прямом смысле «вор в законе», — усмехнулся Дутиков. — Ну, еще какие «благородные деяния» вспомнились? Были случаи, чтобы он бедным помогал?

Красовский задумался, потом не без колебания ответил:

— В его рассказе упоминается, что он однажды поделился своим гонораром.

— Вор поделился? Что-то не верится!

— Дело было так: во время гулянья на троицын день у Москворецких ворот, где на Живом мосту девушки и молодые женщины пели, плясали и бросали в воду венки, встретился Каину в крайней печали купец Григорий Колосов, у которого в людской суете неизвестные карманники вытащили пачку опротестованных векселей... на двадцать тысяч рублей! Для мошенников они никакого интереса не представляли, а для Колосова это была потеря целого состояния. Поэтому купец, видимо хорошо знавший, какую роль играет Каин в уголовном мире, просил его отыскать векселя, обещая крупное вознаграждение. Для Каина это не составляло особого труда, поскольку векселя «увели» его же подчиненные. Но чтобы на них не пало подозрение, Ванька, любивший дешевые эффекты, устроил небольшой спектакль. Ночью он пробрался в дом купца и спрятал векселя на чердаке, за старой картиной. На следующий день он вроде бы невзначай встретился с Колосовым на улице и на его мольбы найти бумаги заявил, что они находятся в его доме. Колосов сначала отказывался верить, потом пригласил Каина в гости. Сидя за столом, Ванька подозвал хозяйского сынишку и шепотом попросил его слазить на чердак и пошарить за картиной. Через несколько минут мальчик вернулся и вручил отцу объемистый сверток. Обезумевший от радости купец никак не мог понять, как векселя вновь очутились в его доме, и не знал, как отблагодарить спасителя. На вопрос, сколько ему дать денег, Каин скромно ответил: «Хоть я в попах не бывал, но обыкновения их знаю, они бывают довольны, тем, что им дадут».

Тогда жена купца принесла объемистый мешок, в котором находилось двести рублей серебром, и попросила его взять, сколько он считает необходимым. Тут-то Каин и проявил склонность к благотворительности. Он неожиданно спросил, сколько в доме имеется слуг. Недоумевающая хозяйка ответила, что шестнадцать. Тогда Каин отсчитал из мешка шестнадцать рублей и велел раздать их слугам, а остальные сто восемьдесят четыре рубля забрал себе...

Красовский, ожидая реакции собеседника, повернулся к Дутикову, но тот сидел в какой-то напряженной позе, глядя прямо перед собой.

— Иван Семенович, — обидчиво сказал Андрей, — так вы меня не слушаете?

— Чердак, говоришь, — произнес замедленно Дутиков и вдруг закричал, обращаясь к водителю: — Юра, поворачивай назад, чуть не прозевали!

— Что такое, что случилось? — стал допытываться Андрей. — Зачем возвращаться? Мы всю квартиру осмотрели, теперь пусть эксперты работают.

— Не всё мы, Андрюша, осмотрели, не всё! — радостно воскликнул Дутиков — Спасибо, Ванька Каин надоумил! Чердак, понимаешь, чердак?

— Ничего не понимаю, — признался Андрей.

— Пока мы ехали, я все ломал голову, как грабители вещи из дома вынесли. Ведь в квартире они побывали днем, на улице было полно народу, несколько бабушек у крыльца сидело, и никто не видел людей, выходивших с вещами. А ведь вещи громоздкие — один цветной телевизор чего стоит! А книги? Прямо какие-то невидимки…

— Но собака след не взяла, — возразил Андрей, догадавшийся о версии шефа.

Правильно, не взяла, — весело согласился Дутиков. — И я еще удивился — преступники очень тщательно опрыскали дезодорантом не только квартиру, но и лестничную клетку, а также лифт. Понимаешь? Лифт!

— Значит, вы полагаете...

— Уверен, что все громоздкие ворованные вещи спрятали на чердаке, а сами через другой подъезд вышли. Несколько дней переждут, а потом, когда поиски затихнут, спокойно придут за вещами...

— Хитро! — покачал головой Андрей.

Они подъехали к конторе, находившейся в соседнем доме, пригласили понятых следовать за ними. Машину, чтобы не привлекать внимания, оставили у конторы.

— Смекаешь почему? — спросил Дутиков Красовского, когда они в ранних осенних сумерках осторожно приблизились к дому.

— Думаете, что кто-то остался на чердаке сторожить? — высказал догадку Андрей.

— Нет, конечно! — досадливо махнул рукой Дутиков и, вплотную приблизившись к юному следователю, сказал ему вполголоса: — Не исключено, что квартиру «брал» или был наводчиком кто-либо из соседей. Пусть преступники думают, что мы покинули дом окончательно и что их хитрость удалась. Смекаешь? А мы организуем здесь засаду.

Они поднялось наверх через самый крайний подъезд, по пожарной лестнице проникли на чердак, включили сильные фонари. Дом был старый, довоенной постройки, поэтому на чердаке торчали кирпичные остовы печных труб. Дутиков неожиданно начал принюхиваться.

— Что такое? — спросил Андрей, уловив его смешное подергивание носом.

— А то, что мы на верном пути! — весело ответил тот. — Запах того же дезодоранта, что и в квартире. Чуешь?

Андрей тоже принюхался и, неожиданно резко нагнувшись под трубой, обернутой асбестом, нырнул за очередной кирпичный остов.

— Здесь, Иван Семенович! — услышал Дутиков его сдавленный, но торжествующий возглас.

Дутиков шагнул следом, яркий луч фонаря высветил кучу вещей, аккуратно завернутых в скатерть.

— Товарищи! Попрошу подойти поближе, будем составлять акт, — уже будничным голосом сказал Дутиков. — Красовский, возвращайтесь незаметно в квартиру потерпевших и пригласите хозяев сюда для опознания вещей. Заодно позвоните в отделение, чтоб дежурный пост здесь установили.

Только часа через полтора, проделав все необходимое, они вновь возвращались в «уазике» в родное отделение.

Дутиков не скрывал веселого возбуждения.

— Ну спасибо твоему Ваньке Каину, удружил! — сказал он Красовскому. — Конечно, героя благородного из него не получилось, но мошенник он, надо отдать ему должное, незаурядный!

Андрей вскинул руку и посмотрел на часы.

— Что смотришь? — заметил его движение Дутиков. — Могу не глядя на часы сказать: время — восемнадцать тридцать. Точно?

— Точно! — восхитился Андрей. — Как это у вас получается?

— Не знаю, — искренне ответил Дутиков. — Но чувствую время постоянно. Могу в любой момент сказать с точностью плюс-минус десять минут. Это, кстати, очень помогает в розыскной работе.

— Вот мне бы научиться! — восхищенно сказал Андрей.

— А что ты на часы смотрел? Спешишь куда-нибудь?

— Да, сегодня у нас очередное заседание клуба.

— Дела Ваньки Каина обсуждать будете?

— Будем, Иван Семенович, поехали вместе! — неожиданно предложил Андрей.

— Вообще-то я вышел из ученического возраста, — рассмеялся Дутиков. — Но, с другой стороны, интересно послушать и даже полезно...

— Думаете, пригодится в нашей практике? — не без лукавства заметил Андрей.

— Чудак человек! Почему бы и нет! — ответил Дутиков, не обидевшись на иронию. — В Москве, думаешь, зря музей криминалистики существует? Вообще запомни, что, как сказал один древний философ, в жизни нет ничего нового, а есть только хорошо забытое старое.

— Так решайтесь, Иван Семенович! Тем более что я сегодня один из докладчиков.

— Придется ехать, — полушутливо согласился Дутиков. — Надо же знать, на что твой подчиненный способен. Давай все-таки заскочим на минутку в отделение, отчитаемся, а потом Юра нас подбросит...

 

С КИСТЕНЕМ И КИНЖАЛОМ

«Минутка» продлилась немногим более часа, и Дутиков с Красовским попали на заседание КЛИО, когда Василий уже начал свой доклад. Они вошли на цыпочках в пионерскую комнату, помахали издали Максиму Ивановичу и сели у горки с горнами и барабанами.

— ...Таким образом, Иван, Семенов сын, получил паспорт и вышел из Преображенской тюрьмы вольным человеком, — продолжал тем временем Василий. — Он мог идти теперь на все четыре стороны и выбирать любую специальность. Выбрал же Ваня одну-единственную дорогу — в кабак, где его ожидали новые «друзья», в том числе и Камчатка. Они сообщили, что ночью собираются идти грабить дом придворного доктора, живущего подле Лефортовского дворца. Иван горячо попросил, чтобы они взяли его с собой и, так сказать, испытали его в деле, на что те согласились. Ночью они проникли в сад доктора и затаились в беседке, поскольку не знали плана дома, где что находится. Их заметил сторож и стал спрашивать, что за люди. «Мы люди господские, — ответил один из мошенников, — сюда нас привела необходимая нужда, — пожалуйста, войди к нам, мы тебе расскажем наше приключение». Доверчивый сторож вошел в беседку, его тут же связали по рукам и ногам и, пригрозив ножом, потребовали, чтобы он рассказал, как лучше попасть в покои доктора.

Перепуганный сторож показал, в какое окно лучше лезть.

Подошел момент испытания Ваньки Каина. Он осторожно с помощью ножа вынул одно оконное стекло, отодвинул задвижку и, распахнув оконную раму, уселся на подоконнике, разулся и босиком вошел в горницу, где на постели в глубоком сне разметались доктор и его жена. Иван заботливо укрыл их одеялом, которое сбилось в ноги, и отправился в следующие комнаты. Когда он оказался в детской, проснулась дворовая девка, испуганно спросила, зачем он пришел. «Молчи! — ответил ей Каин шепотом. — Мы купцы, пришли в ваш дом свои пропащие вещи искать», — и, приставив нож к груди, добавил: «Будешь сопротивляться, жизни лишу». В этот момент следом в комнату вошли остальные грабители, связали девку и уложили ее на кровать между доктором и докторшей.

Тут Матвей Комаров сделал примечание. Вот оно: «Некоторые говорят, будто Каин сего доктора с женою зарезал, только в имеющихся у меня списках ни в одном о том не написано».

— Ну а как ты сам думаешь? — спросил Максим Иванович.

— Конечно, не верится, чтобы доктор и жена не проснулись, когда к ним эту связанную девку положили, — ответил Василий. — Так что не исключено, что они были в этот момент уже мертвы. Но думаю, что это сделал не Ванька, а кто-то из матерых уголовников, которые забрались в дом за ним следом. Видимо, доктор проснулся, попытался поднять тревогу и... был зарезан, а следом и жена. Поэтому Каин ничего об этом и не сообщает, а, наоборот, когда он уже перешел в сыщики, он заявил, что никогда никого не убивал.

— Извини, пожалуйста, Вася, что я тебя перебил, — сказал Максим Иванович. — Продолжай.

— Разбойники, осмелев, стали ходить по всем комнатам, забирая ценные вещи, в том числе наткнулись на «уборный» — это значит нарядный — столик, наверное с серебряной посудой, которую взяли всю. Затем вылезли обратно через то же окно, побежали к реке Яузе и на плоту переправились на другой берег; чтобы уйти от погони, перерезали канат, на котором ходил плот, и бросились к Данилову монастырю, где у дворника этого монастыря имели пристанище. Там и спрятали украденные вещи.

Успех окрылил Каина, но, видимо, доля, которую он получил как новичок, показалась ему мала. Поэтому следующее «дело» он организовал сам, подобрав себе четырех молодцев, которые прозывались Жаров, Кружинин, Митлин и Камынин. На этот раз было решено ограбить дворцового портного мастера, проживавшего в той же Немецкой слободе. Каин учел промахи предыдущего ограбления и подготовился как следует. Увидев, что у портного бывает много господ и их слуг, которые приходят за выполненными заказами, Каин послал Жарова к портному под видом слуги с тем, чтобы тот, улучив момент, спрятался где-нибудь в доме. Тот так и сделал. Когда портной удалился с очередным заказчиком, Жаров пробрался в горницу и спрятался под кроватью, где и пролежал до ночи. Когда все в доме уснули, он открыл двери товарищам, поджидавшим его знака в саду. Зная, что и где лежит, грабители забрали деньги и пожитки, видимо материю и готовые костюмы, на общую сумму в три тысячи рублей и удалились. Однако, хотя операция была проделана ловко, когда они уже выбрались со двора, их заметил слуга портного и бросился догонять. Подпустив его поближе, мошенники схватили его и пригрозили утопить, слуга, перепугавшись, стал божиться, что будет молчать. Однако оставлять свидетеля было опасно, поэтому по приказу Каина его связали, опустили в лодку, отправив ее по течению. Сами же бросились к Спас-Новому монастырю, где Каин приискал место для убежища.

А через несколько дней еще более дерзкое ограбление, осуществить которое Каину помог случай. На Красной площади, где он толкался по обыкновению, Иван встретил ту самую девицу, которая спасла его, когда он был прикован к медведю. Узнал он от нее много интересного: во-первых, Филатьев отделался легким испугом, видимо дал за убийство солдата крупную взятку, во-вторых, хозяин хранит свои основные ценности отнюдь не в сундуке в спальне, а в специально отведенных для этого кладовых палатах, окна которых выходят в сад, граничащий с садом соседа, графа Татищева. На вопрос девицы, не хочет ли он попытать своего счастья и заглянуть в эти палаты, Каин, усмехнувшись, ответил, что подумает об этом со своими товарищами.

Выждав какое-то время, Иван отправился на разведку. Для этого купил живую курицу и пустил ее в огород Татищева, потом постучал в ворота и попросил дворника пустить его в огород, чтобы поискать залетевшую туда курицу. Ничего не заподозривший дворник пустил Ваню в огород, и тот, бегая за квохчущей наседкой, внимательно высматривал, какие запоры и решетки стоят на окнах кладовых Филатьева. Затем он вернулся к своим товарищам, которые ждали его у Ильинских ворот. Договорились произвести ограбление следующей ночью. Взяв необходимые орудия, проникли на огород Татищева, отбили железный запор, затем бревном выломали решетку и забрались в кладовку. Девица не обманула: сундуки были набиты деньгами и серебряной посудой. В одном из сундуков Иван обнаружил маленькую шкатулку, обитую бархатом, в которой оказались золотые и бриллиантовые вещи. Эту шкатулку он утаил от своих товарищей.

Наконец, изрядно загруженные серебром и другими ценными вещами, они выбрались из кладовки, миновали огород, вышли на улицу. Здесь им послышался какой-то подозрительный шум. Решив, что за ними погоня, бросились бежать вдоль стены Китай-города, пока, окончательно не выбившись из сил, не остановились напротив дома графа Чернышева. Иван хорошо понимал, какая опасность им грозит, если их схватят с поличным. Поэтому велел все украденное закопать в грязь прямо на улице.

— Можно представить себе санитарное состояние улицы, — рассмеялся Красовский, — если в грязи можно было целый клад спрятать!

— Не мешай, Андрей! — сделал ему замечание Максим Иванович.

— С пустыми руками грабители спокойно перебрались за Москву-реку и вышли к заднему двору дома генерала Шубина. Каин решительно постучал и, когда откликнулся караульный, сказал ему, что возле ворот лежит то ли пьяный, то ли мертвый человек. Когда караульный вышел за ворота, разбойники навалились на него, завернули тулуп на голову и связали так, что караульный ни двигаться, ни кричать не мог. Проникнув во двор, они вывели из конюшни лошадей, запрягли их в господский экипаж, называемый «берлин», и отправились к фабрике Милютина, где жила знакомая им женщина. Прихватя ее, отправились дальше, к Чистым прудам. Здесь, остановив экипаж у какого-то купеческого дома, Иван с одним товарищем проник на чердак дома и, сняв развешанное там господское платье, вернулся к коляске и заставил переодеться фабричную женщину, превратив ее в барыню.

— У Ванюши твоего, видать, хобби было — по чердакам лазить! — толкнув Андрея локтем в бок, шепотом сказал Дутиков.

— Усадив ее на подобающее госпоже место, отправились вновь к дому графа Чернышева, — бойко излагал Василий. — Остановившись у того места, где было спрятано награбленное, сняли с экипажа колесо, якобы его ремонтируя, а «барыне» Каин велел выйти из экипажа, прогуливаться вдоль дома и при появлении любопытных ругать «нерадивых слуг». «Барыня» до того вошла в роль, что стала бить их по щекам.

— Целый спектакль Каин организовал, — снова шепнул Дутиков Андрею. — Он, видать, не только талантливый актер был, но и незаурядный режиссер.

— Начинало светать, надо было спешить, — продолжал Василий. — Ведь экипаж генерала Шубина мог узнать кто-либо из полицейских. Наконец все добро было загружено в коляску, колесо поставлено на место, и они помчались к монастырю. У денежного двора их застал рассвет, здесь они оставили экипаж с лошадьми, а сами, захватив «барыню» с пожитками, пробрались к монастырю, в свою квартиру, где предались веселью.

Лариса подняла руку:

— Извини, Василий! Но у меня сейчас мелькнуло соображение, можно, я поделюсь, а то забуду?

— Девичья память! — иронично заметил Красовский, но тут же прикусил язык, поскольку соображение было и впрямь интересное.

— Я подумала вот что: содержимое шкатулочки, обитой бархатом, совпадает с ценными вещами, которые мы нашли в кладе. Не является ли это доказательством, что этот клад действительно принадлежал Ваньке Каину?

Василий отрицательно замотал головой:

— Дело в том, что история со шкатулкой имеет продолжение. Вот как рассказывает об этом сам Ванька Каин: по прошествии немалого времени после ограбления он снова встретил в городе ту девицу, которая его «навела» на сокровища Филатьева. Она рассказала Каину, что хозяин заподозрил ее в участии в краже и отдал в полицию, где ее допрашивали с пристрастием. Однако девица оказалась стойкой и под пытками ничего не сказала. Филатьев уверился и ее невиновности и, видимо испытывая угрызения совести, дал ей вольную, и она вышла замуж за лейб-гвардии конного полка рейтара Нелидова.

Каин в знак благодарности пригласил эту женщину в питейный погреб, оттуда они зашли к Каину на квартиру, где он и вручил ей в качестве подарка ту самую пресловутую шкатулку «с золотом и бриллиантами».

— Так значит, это не те драгоценности... — разочарованно протянула Лариса.

— История на этом еще не закончилась, — улыбнулся Василий, который был рад, что ему удалось заинтриговать старших товарищей. — Женщина попросила Каина проводить ее домой. Надо думать, что муж, пришедший домой, был неприятно удивлен, застав незнакомого мужчину, вдобавок нетрезвого. На вопрос, кто он такой, Каин отвечал: «Я не вор и не тать, только на ту же стать, однако не извольте сумневаться, я имею данной мне из Тайной канцелярии абшит». И предъявил паспорт. Когда Нелидов подуспокоился, Ваня попросил разрешения переночевать у них. Хоть гость, по собственному признанию, был очень пьян, но по воровской привычке проснулся очень рано, в первом часу после полуночи. Видимо желая отблагодарить гостеприимных хозяев, он, недолго думая, залез во двор к соседу-шорнику, пробрался в горницу, вытащил из баула триста сорок рублей и быстро скрылся. Нелидов заметил его возвращение и начал допытывать, куда ходил Каин. «Молчи, господин рейтар, знай про себя, — ответил Иван и, вынув, из кармана украденные у шорника деньги, вручил их хозяйке с присловьем: — Вот тебе луковка попова, облуплена готова, знай-почитай, а умру — поминай!» Когда наступил день, Каин взял у рейтара свой абшит, у хозяйки небольшое количество денег на дорогу, поблагодарил за хороший ночлег и вернулся на свою квартиру.

— Можно, я прокомментирую этот эпизод? — неожиданно встал Андрей. — Я, когда еще читал эту историю, засомневался в полноте описываемой картины. Чувствуется, что Каин кое-что не договаривает.

— Что именно, любопытно? — воинственно сверкнул линзами очков Василий.

— Во-первых, откуда он знал, что сосед у Нелидова — богатый шорник и где хранит деньги?

— Сам рейтар мог рассказать, а скорее — его жена, которая уже раз была наводчицей, — предположил кто-то из ребят.

— Я тоже так думаю, — согласился Андрей, — и больше того, уверен, что это было сделано по сговору с хозяевами. И тогда возникает второй вопрос: зачем эта кража понадобилась? Ведь Каин ничего просто так, «из любви к искусству», не делал. А он только что, если ему верить, подарил хозяйке шкатулку с драгоценностями не на одну тысячу рублей. Зачем же еще рисковать, причем нарушая главную воровскую заповедь — не воровать, так сказать, по месту жительства? Ведь шорник вполне мог заподозрить рейтара!

— Действительно, с точки зрения логики этот поступок необъясним! — произнес Максим Иванович. — А уж в чем, в чем, но в сметливости Каину никак не откажешь! Что же, по-твоему, произошло в самом деле?

— Думаю, что Каин не подарил драгоценности, а лишь передал для хранения. Вероятно, драгун, узнав об этом, сначала отказался хранить их у себя. Слишком велик риск. Мы знаем, что после этой кражи на ноги была поднята вся полиция! Если бы нашли эту шкатулку? Видимо, Нелидов согласился, когда Каин обещал хорошо заплатить. Дело не терпело промедления, ведь Ванька хорошо понимал, что может быть арестован в любую минуту, а быть схваченным с поличным — это обречь себя на каторгу. Поэтому он и решился на кражу у соседа, чтобы заплатить хозяевам за риск. Позднее, видимо, когда он стал сыщиком и обзавелся домом, Каин забрал драгоценности и замуровал их вместе с другим награбленным добром в основании печи. Как, логично?

— Значит, ты, как и Лариса, считаешь, что часть вещей из клада принадлежала какому-то купцу Филатьеву? — сказал Максим Иванович. — Что же, как члены клуба принимаем это предположение за рабочую гипотезу?

— Принимаем, принимаем, — единодушно поддержали члены клуба.

— Василий, продолжай, пожалуйста, — кивнул Максим Иванович. — Дальше речь пойдет, если не ошибаюсь, о «гастролях» Каина вне Москвы.

— Да, полиция, взбудораженная сразу тремя крупными кражами, стала ходить из дома в дом, хватая всех подозрительных. Каин хорошо понимал, что ему грозит, если попадется даже не он сам, а кто-либо из компаньонов. Поэтому он уговорил Камчатку и еще пятерых «коллег» удалиться от Москвы на некоторое время. Отправилась ватага пешком по Владимирской дороге, держа путь к Макарьевскому монастырю, стоявшему на левом берегу Волги, в четырехстах пятидесяти верстах от Москвы и шестидесяти верстах — от Нижнего Новгорода. Место назначения было выбрано не случайно: Каин с товарищами знали, что у стен монастыря после петрова дня собиралась «превеликая» ярмарка, куда съезжались на целый месяц купцы не только из ближних российских городов, но из Сибири, с персидских, турецких и польских границ. Шли сторожко, опасаясь воевод с вооруженными отрядами, которые отлавливали беглых людей.

Где-то под городом Вязниковом разбойникам попался мужик на телеге. Был он «сыр», то есть пьян, и вместо ответа на их вопрос, где живет их города воевода, начал бранить путников. Каин велел стащить мужика с воза, привязать вожжами к дуге, а воз с соломой поджечь. Испуганная лошадь понесла, не разбирая дороги, пока воз не опрокинулся, тогда лошадь прибежала в деревню, притащив за собой бездыханное тело. Неизвестно, остался он жив или нет. Жестокий век был!

Наконец ватага прибыла на ярмарку. Мошенники не торопясь обошли все ряды, смекая, где что плохо лежит. Внимание их привлекли богатые армянские купцы. Каин долго толкался возле их амбара с товарами, высматривая, где они хранят деньги. Вечером был разработан план нападения, а наутро шайка приступила к его осуществлению. Дождавшись, когда один из купцов отправился на рынок покупать мясо, Каин послал за ним следом одного из подручных, велев в подходящий момент, когда рядом будут солдаты, закричать «караул», указывая на купца. Хитрость сработала, и сопротивляющегося купца отвели на гауптвахту. Тогда следующий подручный бросился ко второму купцу и сообщил, что его напарник арестован. Купец, заперев амбар, бросился на выручку.

Пока армянские купцы выясняли отношения с караульными на гауптвахте, Каин с товарищами сбили замок с амбара, извлекли две кисы и три мешка с деньгами и невдалеке от амбара закопали в песок, так как боялись быть схваченными.

— Классический пример применения отвлекающего маневра, — пробормотал Дутиков. — Хоть сейчас вставляй в учебники криминалистики.

— Каин тем временем купил тут же на рынке доски, из которых сделал шалаш на том месте, где были зарыты деньги, и открыл торговлю недорогой мелочью — тесемками, кожаными кошельками, ленточками. Сидя в шалаше, он только посмеивался, глядя, как суетятся купцы и стража в поисках похищенных денег. Когда спустилась ночь, грабители извлекли деньги и беспрепятственно покинули ярмарку.

Награбленное позволяло шайке вести безбедное существование в течение достаточно длительного времени, но их охватил охотничий азарт. Наутро, шатаясь по ярмарке, Каин увидел, как в колокольном ряду купцы, заключив сделку, отсчитывали серебряные деньги. Дождавшись удобной минуты, когда купцы отошли и встали, поодаль, переговариваясь, Каин заскочил в лавку, схватил кулек, причем впопыхах перепутал и вместо кулька с деньгами взял тот, в котором находились серебряные оклады, и ударился бежать. Его заметила баба, торговавшая по соседству пряниками, подняла крик, и Каина незамедлительно схватили. Купцы, притащив его в свою контору, нацепили ему на шею тяжелую колоду и начали сечь металлической проволокой. Каин, чувствуя, что могут забить до смерти, закричал: «Слово и дето!» Купцы, подчиняясь магическому смыслу этих слов, немедленно доставили его в канцелярию сыскной команды, которую возглавлял полковник Редкин, незадолго до этого посланный лично императрицей с воинской частью для поимки воров и беглых, которых развелось на Волге великое множество.

В канцелярии у Каина отобрали паспорт и препроводили его в тюрьму для дальнейшего следствия. Верный Ванькин товарищ Камчатка, узнавший о его аресте, накупил калачей и на следующее утро появился у тюрьмы, где под видом подаяния милостыни начал раздавать колодникам по калачу. Когда очередь дошла до Каина, Камчатка сунул ему два калача, шепнув на воровском диалекте, что в них ключи и деньги. Тот, припрятав ключи, деньги отдал драгуну и попросил купить вина. Когда драгун возвратился с покупкой, Каин как следует угостил его, выпив и сам изрядную чарку для храбрости. Потом попросился в нужник, где мгновенно отомкнул цепи и, подняв доску, бежал. Драгун, которому надоело ждать, заглянул в нужник и увидел только колоду, недавно так прочно закрепленную на Каиновой шее.

По тревоге тотчас была поднята караульная команда, но догнать Каина не удалось: помешал кулачный бой на главной улице, собравший толпу зрителей. Тем временем Ванька выбежал из стен монастыря и, увидев в степи табун лошадей, направился туда.

Рядом с табуном стояла кибитка владельца лошадей, какого-то татарского князька. Заглянув в кибитку, Каин обнаружил, что хозяин спит, а в подголовье у него находится сундучок, несомненно с деньгами. Каин тут же придумал новую затею: подкравшись к спящему, он привязал к его ноге веревку, а другой конец закрепил на шее стоявшего рядом с кибиткой жеребца, затем что было силы ударил его колом по крупу. Горячий конь помчался сломя голову в поле, таща за собой хозяина, а Ванька нырнул в кибитку и извлек оттуда деньги, с которыми и вернулся к своим товарищам.

Было ясно, что необходимо немедленно покинуть ярмарку, — ведь Каина искали повсюду. Члены шайки перебрались на другую сторону Волги, в село Лысково, где переоделись в укромном месте, но тут их встретила опасность — из дома в дом ходили шестеро драгунов, задерживая каждого, кто не имел документов. Пришлось ватаге рассыпаться кто куда. Каин через постоялый двор вернулся обратно к пристани и снова переправился через Волгу. Но куда идти? На пути попалась баня, он нырнул туда. Со двора послышался шум, Иван выглянул и обомлел: драгуны. Он быстро скрутил свое платье, бросил его под полок, в одних подштанниках выскочил на улицу и, обратившись к офицеру драгун, заявил, что злоумышленники похитили его одежду и заодно паспорт. Офицер велел выдать Каину солдатский плащ и отправил его в канцелярию сыскных дел, где тот уже побывал накануне. На этот раз его допрашивал сам полковник Редкин. Однако Каин, не растерявшись, смело заявил, что он московский купец, приехал на ярмарку с товарами, пошел в баню и оказался ограбленным. Видимо, он действительно обладал незаурядными актерскими способностями, если, будучи практически в голом виде, сумел сыграть купца так убедительно, что полковник, несомненно очень опытный следователь, поверил ему. Редкин вызвал подьячего я попросил его снять письменный допрос. Когда они вышли из кабинета полковника. Каин шепнул подьячему: «Будет тебе от меня мучки фунта три с походом, то есть кафтан с камзолом!»

Подьячий понял иносказательное обещание взятки и выразил готовность помочь «купцу». Тут неожиданно Каин нос к носу столкнулся с тем драгуном, от которого убежал накануне. Каин быстро отвернулся, но... драгун равнодушно прошел мимо. Ему и в голову не могло прийти, что колодник мог снова вернуться, да еще добровольно. Тем временем подьячий, оформив протокол допроса, получил у полковника разрешение пройти с «потерпевшим» по ярмарке в поисках свидетелей. Каин надеялся встретить своих товарищей в питейном заведении. Так и случилось. Друзья, которых Каин представил как коллег — московских купцов, переодели его в новое, тут же купленное платье, а подьячему вручили десять рублей, что окончательно уверило его в правоте Каина, о чем он и поспешил и устно, и письменно донести полковнику. И полковник Редкин, гроза бандитов, лично выдал Каину паспорт сроком на два года.

Вновь оказавшись на легальном положении, Каин купил лошадей, кибитки и отправился со своими товарищами в Нижний Новгород, где также проводилась ярмарка. Оставив их в пригороде, у горы Соколка, Иван отправился на разведку. Видимо, его поведение в торговых рядах показалось подозрительным солдатам сыскной команды, они схватили его и, несмотря на то что он показывал свой паспорт, подписанный самим Редкиным, потащили, как вора, в контору. Каин понимал, что новое разбирательство может пройти не так гладко, как первое, поэтому решил бежать. Проходя мимо высокого забора, приметил кадку с водой, вырвался из рук солдат, вскочил на кадку, с нее — на забор, перебежал двор, снова перемахнул через забор в сад, а из сада задворками вернулся к товарищам, с которыми, не мешкая, взял курс на Москву. Здесь, продав лошадей, отправились в слободу Нижние Садовники, где решили переночевать в пустой, заброшенной избе. Наутро проснулись от крика торговца вареным мясом, который шел по улице, рекламируя свой товар. Каин окликнул его и, высунувшись из окна, выбрал лучший кусок говядины и пообещал тотчас выйти и заплатить. Однако мужик ждал напрасно, потому что Каин с ватагой ушли через заднюю дверь. Потеряв терпение, продавец вошел в избу и, увидев, что она необитаема, бросился бежать в полной уверенности, что спознался с нечистой силой.

После долгих розысков воры нашли себе пристанище в доме суконщика Алексея Нагибина, отсюда они и пошли на новое дело — в Греческий монастырь, где, обманом забравшись в одну из келий, утащили деньги, платье и пару маленьких пистолетов. Эти пистолеты, которые понравились Каину, чуть не стали причиной его гибели. Наутро, когда разбойники спали, баба, бывшая в услужении у суконщика, тихонько взяла эти пистолеты и понесла на Красную площадь, чтобы продать. И надо же было так случиться, что баба нарвалась на грека — хозяина этих пистолетов, который и отправил ее в полицию. В полиции она повинилась, что взяла эти пистолеты у людей, живущих в доме хозяина. Полиция нагрянула к суконщику и арестовала оказавшихся дома Каина и Жарова вместе с вещами, украденными в монастыре. При первом допросе оба отпирались от предъявленных вещей. Тогда было решено провести допрос с пристрастием. Каина начали сечь кошками, а Жарова, чтобы он не слышал показаний пытаемого, вывели на крыльцо, откуда тому удалось бежать.

Верный друг Камчатка подослал к Каину старуху, чтобы договориться об организации побега, но в этот момент его снова повели на допрос к самому полицеймейстеру. Каин твердо стоял на своем, уверяя что ничего не знает.

Видя, что Каина стерегут крепко, Камчатка решил организовать побег бабы, виновницы его ареста. Камчатка подкупил вахмистра, уговорив его отпустить эту бабу под караулом в баню. Когда ее под охраной одного солдата привели в баню, она, заранее предупрежденная обо всем, разделась, намочила голову и тут же, надев другое платье и покрыв голову фатой, вышла из бани мимо ничего не заподозрившего солдата. Когда исчезла единственная свидетельница, Каина, проявившего твердость на допросах, вынуждены были отпустить, тем более что за него поручился тот самый рейтар Нелидов, жене которого Ванька подарил драгоценности.

— Или передал на хранение, — ревниво добавил Красовский.

— Может быть и так, — согласился Василий. — Но «подвиги» Каина на этом не кончились. Понимая, что теперь он будет все время находиться на подозрении у полиции, Иван вместе с неразлучным Камчаткой вновь решил покинуть Москву. Подобрав компанию из четырех беглых с «романтичными» кличками — Столоп, Кувай, Легат и Жулза, они купили лошадей и отправились в город Кашин, где, остановившись на ямской станции, представились старосте московскими купцами. Здесь они жили с полгода спокойно, проедая награбленное, а потом вновь двинулись к Макарьевскому монастырю, по ходу совершая мелкие кражи.

В знакомом для них кабаке, стоявшем на отшибе у берега Волги и называемом потому «песошным», они встретились с атаманом Михайлой Зарей, в шайке которого насчитывалось семьдесят человек. Он согласился взять москвичей в состав своей шайки, а приглянувшегося ему Камчатку назначил есаулом. Купив наутро на ярмарке ружья, порох и прочее разбойничье снаряжение, разбойники отправились «разбивать» винокуренный завод.

Не доезжая до места, встали на привал, а Заря послал на разведку огневщика (так назывался у разбойников человек, носивший трут, огниво и кремни для ружей). Хозяин завода, которому огневшик показался подозрительным, велел схватить его и привязать к столбу. Не дождавшись разведчика, атаман послал вперед есаула Камчатку, повелев ему дать сигнал, если тот заметит что-то неблагополучное, а сам с отрядом двинулся следом. Камчатка, подойдя к заводу, увидел привязанного к столбу огневщика и начал стыдить заводских людей за такое обращение с его товарищем. Хозяин велел схватить и его, в этот момент Камчатка засвистел изо всех сил. По сигналу разбойники бросились в атаку, захватили сначала солодовый амбар, где заперли рабочих завода, потом и господский дом, хотя хозяин и поднял отчаянную пальбу. Обезоружив и заперев в чулан хозяина, а также его гостя, оказавшегося грузинским князем, разбойники погрузили на несколько телег все добро, имевшееся в доме, а также запасы вина и съестных припасов, и отправились в Керженский лес, где пили и гуляли месяц, а затем не торопясь возвратились в Москву, поселившись в Переяславской и Рогожской слободах, где безбедно провели зиму.

На следующий год шайка повторила свой вояж по Владимирской дороге. На этот раз они ограбили помещичий дом в селе Работках, принадлежавшем генералу Шубину, тому самому, у которого в свое время Каин увел лошадей. Однако здесь им едва удалось уйти от погони, поскольку рядом с селом была ярмарка и за ними вдогонку кинулись солдаты. Пришлось даже бросить часть награбленного в лодках и уходить лесом в село Избылицы, где у них заранее было оборудовано пристанище. Здесь они узнали, что по всей Владимирской дороге установлены солдатские посты для их поимки, поэтому, не задерживаясь, скрытно ушли к городу Мурому. Убедившись, что и здесь находятся солдаты, пошли дальше, к городу Гороховцу, и пристали у села Языкова, где жили в течение трех месяцев тихо и мирно. Наконец, решив, что их больше не ищут, снова взялись за разбой. Они захватили судно армянского купца, заставив его под пытками сказать, где он хранит деньги, и с награбленным поспешно удалились, поскольку на «хвост» им села погоня.

Меняя уставших лошадей на свежих, захватываемых по ходу в татарских деревнях, они вновь ушли от погони и смогли остановиться на недельную стоянку у монастыря Боголюбово под городом Владимиром. Здесь атаман разделил между разбойниками всю добычу, захваченную у генерала Шубина и армянского купца, и отправил Каина с Камчаткой в Москву для приискания квартир. По дороге в столицу два друга, обсудив положение дел, вдруг решили «завязать».

— Василий, ну что за блатной жаргон! — укоризненно произнес Максим Иванович.

— Ну и пожалуйста, — обиделся докладчик. — Могу изложить языком Матвея Комарова, высоким «штилем». — И он, взяв свои выписки, начал нараспев читать: « Едучи дорогою, пришел Каин в раскаяние, размышляя сам с собою, что хотя ему по сие время счастье во всех воровских делах много способствовало, но, может статься, когда ни есть оставя его, предаст достойному жребию (ибо нет на свете ничего непоколебимого и твердого, нет постоянного, а только одни превратности и суеты его составляют), притом же приходило ему на мысль и то, что многие славные разбойники, как-то: Стенька Разин, Сенной, и Гаврюшка и другие, сколько бы ни имели успехов в воровских делах, но наконец прекратили жизнь свою по достоинству своих дел позорною смертию, и так для сих резонов рассудил он воровской свой промысел оставить, а жить, пока может, имеющимися у него деньгами и объявил сие намерение с изъяснением объявленных резонов Камчатке, который и сам на то согласился».

— Кончай свое изъяснение «объявленных резонов»! — взмолился кто-то из присутствующих. — Давай пересказывай своим языком.

— Вот видите, Комаров ставит в один ряд Ваньку Каина и Степана Разина, — заметил Андрей.

— Скорее, это дань литературной традиции, — вступил в разговор Максим Иванович. — Желание облагородить, романтизировать своего героя. В жизни Каин был преступником и негодяем, во всем искал лишь личную выгоду. Конечно, никак нельзя сравнивать Каина и Степана Разина, вождя крестьянской войны, боровшегося за освобождение крестьян, человека благородного, навсегда оставшегося в памяти народной. Впрочем, Василий, прошу тебя — продолжай!

— Да я уже почти закончил, — ответил Василий. — Решив начать честную жизнь, друзья, оказавшись в Москве, разъехались. Камчатка вернулся на парусную фабрику, а Каин поселился у знакомого ямщика в Рогожской слободе. Правда, Ванька хоть и воздерживался от воровских дел, но, как говорит Комаров, «предался разным дебошам, познался со многими непотребными женщинами, встрял в разные картежные игры и зерни, от чего в короткое время неправедное его имение гораздо стало умаляться, а прибытку без воровского промыслу получить ему было неоткуда, потому что он никакому мастерству, кроме мошенничества, обучен не был, а черную работу работать не имел привычки; и для того к поправлению своего состояния выдумал он новый способ, чрез который в короткое время сделался сверх своего чаяния пресчастливейшим человеком». Какой способ нашел Каин — вы догадываетесь.

— Стал сыщиком! — выкрикнул кто-то.

— Точно! — ответил Василий. — Но о том, как Ванька Каин начал работать сыщиком, расскажет Андрей, как мы и договаривались.

 

СЫЩИК КАИН

— Давай, Андрей, не посрами чести Краснознаменной милиции! — шутливо толкнул в бок Красовского Дутиков.

— Есть не посрамить! — так же шутливо ответил Андрей и, взяв свою папочку, направился к столу, к председательскому месту, которое занимал Максим Иванович.

— Для того чтобы понять, почему Каин вдруг стал «пресчастливейшим человеком», — начал он, — необходимо знать, что из себя в ту пору представляли московские правоохранительные органы. До тысяча семьсот тридцатого года судными и розыскными делами занимались Московские губернская и полицеймейстерская канцелярии, которые вели судопроизводство крайне медленно и беспорядочно, не говоря уже о злоупотреблениях. Достаточно сказать, что к этому времени в производстве находилось более двадцати тысяч дел! В тысяча семьсот тридцатом году императорским указом в помощь был создан Сыскной приказ, «в котором быть татиным, разбойным и убийственным делам и которые воры и разбойники пойманы будут в Москве и приведены в Полицейместерскую канцелярию, тех, записав, того же времени отсылать в Сыскной приказ, а в той канцелярии никакими розысками не быть».

Однако с созданием приказа дела лучше не пошли. С увеличением числа подьячих, которые выполняли роль следователей, лишь возросли волокита и взяточничество. Причем ни Губернская канцелярия, ни полиция своих дел, несмотря на указ, не передали, поскольку они «кормились» ими. Обворованные или ограбленные часто не получали своих вещей, даже если вор был пойман с поличным. Обыкновенно в таких случаях подьячий с полицейским офицером выбирали себе из поличного то, что им нравилось, а остальное делилось между секретарем и асессорами, а вора за взятку отпускали на поруки. Поэтому с мошенниками обычно расправлялись сами ограбленные: били их, и нередко — до смерти. Полицейских старались не допускать к обыскам и также часто избивали.

Сыскной приказ помещался в Китай-городе, под горою, возле церкви Василия Блаженного, там, где прежде был Разбойный приказ. При здании имелось несколько острогов для колодников, а пыточные инструменты, цепи, кандалы, мастерские топоры (палач тогда назывался заплечных дел мастером) достались приказу по наследству от бывшего Преображенского приказа. О масштабе деятельности приказа можно судить по цифрам: в тысяча семьсот тридцать первом году, например, подверглись пыткам тысяча сто пятьдесят один человек, казнено сорок семь человек, сослано в Сибирь — пятьдесят четыре, в Тару — сто один, в Охотск — пятьдесят пять человек, умерло пятьдесят восемь, освобождено тысяча двести шестьдесят человек, отослано в разные команды двести тринадцать человек, бежало семь человек.

Существовавшие в приказе порядки, точнее, беспорядки дело- и судопроизводства, возможность подвергать пытке за всякий оговор и по любому маловажному проступку создали этому учреждению страшную славу в народе.

И именно сюда пришел Каин двадцать седьмого декабря тысяча семьсот сорок первого года, чтобы предложить свои услуги. Он утром встал у крыльца и, дождавшись приезда князя Крапоткина, первоприсутствовавшего в Сыскном приказе, подал ему заранее подготовленную записку с просьбой принять и выслушать. Князь сунул записку в карман и тут же забыл о ней, решив, что имеет дело с обычным челобитчиком. Напрасно Иван простоял целый день на крыльце, ожидая приглашения.

Вечером, когда кончилось присутствие и чиновники стали разъезжаться по домам, Каин узнал у людей князя Крапоткина, где тот живет, и через несколько дней явился к нему домой. Встретивший его адъютант князя, все выслушав, велел выставить его со двора. Огорченный Ванька зашел в кабак, выпил хорошую мерку вина для храбрости и снова пошел к князю. В сенях он наткнулся на того же адъютанта, который начал кричать на Ваньку сильнее прежнего. Однако тот, на этот раз не растерявшись, заявил, что он вовсе не челобитчик, а пришел к князю донести о важном деле. Адъютант доложил о настойчивом посетителе князю, который велел немедленно пригласить Каина.

«Ваше сиятельство, — сказал Каин, — я тот человек, что третьего дня подал вам у приказа записку. А короче, вашему сиятельству осмеливаюсь доложить, что я вор и разбойник, приношу в том истинное признание, и еще знаю много воров и разбойников не только в Москве, но и в других городах, и если прежнее мое преступление милостиво будет прощено и дастся мне хорошая команда, то я множество оных могу переловить».

Князь приказал поднести Каину рюмку водки, надеть на него солдатский плащ и отослать за караулом в Сыскной приказ с таким приказанием, чтоб в будущую ночь послать с ним для поимки по указанию его воров и разбойников пристойную команду.

Секретари и подьячие приказа встретили Ваньку Каина радушно. Его предложение было как нельзя кстати. За десять лет существования Сыскной приказ постоянно заботился о приобретении выгодного для себя влияния над мошенниками и ворами, но сделать этого не удавалось потому, что многое находилось в руках полиции: она ловила воров и мошенников, она захватывала поличное, она отыскивала украденное имущество. Сыскному приказу доставалась «голь» или закоренелые преступники, которые не боялись ни пытки, ни Сибири. За год до прихода Каина приказ даже жаловался Сенату, что полиция не ограничивается поимкой воров, но производит сама следствие, возвращает нередко поличное и пойманных освобождает. Жалоба не дала никаких результатов. Каково же было торжество чиновников Сыскного приказа при появлении Ваньки Каина: у них будет свой сыщик, — значит, будет и изрядный доход.

Подьячие помогли Каину составить челобитную на высочайшее имя, в которой говорилось:

«В начале как всемогущему богу, так и вашему императорскому величеству повинную я сим о себе доношением приношу, что я забыл страх божий и смертный час и впал в немалое прегрешение. Будучи на Москве и в прочих городах во многих прошедших годах, мошенничествовал денно и нощно; будучи в церквах и в разных местах, у господ и у приказных людей, у купцов и всякого звания у людей из карманов деньги, платки всякие, кошельки, часы, ножи и прочее вынимал.

А ныне я от оных непорядочных своих поступков, запомятов страх божий и смертный час, и уничтожил, и желаю запретить ныне и впредь как мне, так и товарищам моим, которые со мною в тех погрешениях обще были, а кто именно товарищи и какого звания и чина люди, того я не знаю, а именно их объявляю при сем в реестре.

По сему моему всемирному пред богом и вашим императорским величеством покаянию от того прегрешения престал, а товарищи мои, которых имена значат ниже сего в реестре, не только что мошенничают и из карманов деньги и прочее вынимают, но уже я уведомлял, что и вяще воруют и ездят по улицам и по разным местам, всяких чинов людей грабят и платье и прочее снимают, которых я желаю нынче искоренить, дабы в Москве оные мои товарищи вышеписаных продерзостей не чинили, а я — какого чина человек и товарищи мои и где и за нем в подушном окладе не писаны, о том всяк покажет о себе сам.

И дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие мое дополнение в Сыскном приказе принять, а для сыску и поимки означенных моих товарищей по реестру дать конвой сколько надлежит, дабы оные мои товарищи впредь как господам офицерам и приказным и купцам, так и всякого чина людям продерзостей и грабежа не чинили, а паче всего опасен я, чтоб от оных моих товарищей не учинилось смертоубийства, и в том бы мне от того паче noнастрадать».

— Классический стиль крючкотворов осьмнадцатого столетия, — усмехнулся Максим Иванович. — Не сразу и до смысла доберешься через эти «паче», «оных» и «дабы». Кстати, Андрей, ведь текст челобитной Каина не приводится ни в его автобиографии, ни в романе Матвея Комарова. Откуда он у тебя?

— Игорь удружил. Так оказать, подкинул с барского стола, — весело ответил Красовский. — Он ведь добрался до фондов Сыскного приказа, вот и снял копию этого документа. Кстати, он обещал нас познакомить с рядом любопытных материалов, а сам опаздывает.

— Он не опаздывает, — ответил Макеям Иванович. — У него сегодня предварительная защита диплома на кафедре.

— О, тогда молчу. Причина сверхуважительная, — сказал Андрей. — Только добавлю несколько сухих цифр к красочному рассказу нашего Василия о приключениях Каина. На допросе он показал, что для мошенничества бывал на Макарьевской ярмарке четыре раза, в Троице-Сергиевой лавре — пять раз, в Дмитрове — два раза и по одному разу — в Кашине, Устюжнне, Гороховце, Вязниках, Нижнем Новгороде и Владимире. Ворованные вещи продавал в городах и по дорогам. Вместе с тем он твердо заявил, что «на разбоях нигде не бывал и убийств не чинивал». В упомянутом выше реестре Иван Каин назвал тридцать два имени бывших товарищей, в том числе и своего друга Петра Камчатку.

С наступлением ночи Ивану Каину дали четырнадцать солдат и подьячего Петра Донского. Начались массовые аресты. Каин вел солдат уверенно по знакомым адресам, зная, что в эту пору многие разбойники приезжают в Москву для покупки оружия и боеприпасов. Вот список арестованных в эту ночь, который сообщает Матвей Комаров:

«1) близ Москворецких ворот, в Заряды, в доме у протопопа, взяли вора Якова Зуева с товарищи двадцать человек.

2) в Зарядье же, в доме ружейного мастера, поймали воров Николая Пиву с товарищи пятнадцать человек.

3) близ порохового цейхгауза, в доме Дьякова, воров и мошенников сорок пять человек.

4) За Москвою рекою в Татарских банях беглых солдат шестнадцать человек и при них несколько ружей и пороху, которые по приводе в Сыскной приказ винились, что они имели намерение разбивать живущего в Сыромятниках крепостной конторы надсмотрщика Аврама Худякова.

5) На Москве-реке, против устья реки Яузы, взяли на стругу беглых бурлаков с фальшивыми паспортами семь человек.

Таким образом, в одну ночь по указанию Каинову поймано сто три человека, притом же взяты были и хозяева их, у которых они имели пристанище, человек до двадцати, которые все приведены были в Сыскной приказ».

О столь крупном «улове» наутро было сообщено в Правительствующий Сенат, туда же был представлен и сам «герой торжества». Иван Каин был прощен, более того, был издан специальный указ Сената, с которым нас познакомил Шкловский, определивший бывшего разбойника «московским сыщиком». Ему в помощь была выделена воинская команда из сорока пяти солдат во главе с сержантом.

Каин тут же снял себе дом в Зарядье близ Мытного двора, приобрел бильярд, организовал игру в карты и зернь на широкую ногу. Это привлекло многих московских мошенников, которые стали агентами Каина. Иногда в доме его обреталось до тридцати человек. Шатаясь по злачным местам, они узнавали о всех подозрительных людях и доносили «хозяину». Причем сами агенты и не думали порывать с воровством, таскали из карманов прохожих кошельки, часы, табакерки и прочие вещи, которые приносили Каину. Тот лучшее забирал себе, а остальное отдавал агентам, а иногда украденные вещи, за вознаграждение, разумеется, возвращал владельцам.

Аресты тем временем продолжались. Один из агентов Каина сообщил, что на Мещанской улице делают «воровские» деньги. Каин тут же со своими солдатами нагрянул на Мещанскую улицу, схватил Екима Холщевникова «с товарищи пятнадцать человек» и с фальшивыми деньгами и инструментом сдал их в Сыскной приказ.

Во дворцовой Гжельской волости, находившейся в сорока верстах от Москвы, шайка разбойников ограбила старосту. Каин был вызван в дворцовую канцелярию, где получил приказ в кратчайший срок поймать тех разбойников. Через несколько дней Каин, проезжая мимо Яузских ворот, увидел лежащего на улице пьяного человека, велел доставить его к нему в дом. При обыске у пьяного обнаружили фальшивые паспорта. Каин принялся его допрашивать, обещая, если тот скажет правду, отпустить его на волю, и в конце концов вырвал у него признание, что он из числа тех разбойников, что грабили гжельского старосту, и что их пристанище находится у Покровского монастыря. Каин немедленно поднял в ружье всю свою команду и напал на шайку врасплох, захватив сорок девять человек во главе с атаманами Казамаевым и Медведевым, а также всю их богатую добычу. Не забыв себе оставить добрую часть награбленного, Каин «не обидел» и чиновников Сыскного приказа.

Разбойники, попав в пыточные камеры, винились во многих грабежах и убийствах, особенно один из них, некий Савелий Вьюшкин, который даже не смог вспомнить, сколько человек он убил. Интересно, что того человека, который выдал шайку, Каин в Сыскной приказ не сдал, мотивируя тем, что тот знает еще много мест, где скрываются разбойники. А через несколько дней ему удалось бежать. Не исключено, как я думаю, что Каин сдержал свое слово и отпустил его на волю.

— Хочется тебе верить все же в благородство Каина! — заметил Максим Иванович. — Впрочем, пока спорить не будем, продолжай, пожалуйста.

— Список своих дел по поимке разбойников Каин сообщает сухим протокольным языком, резко отличающимся по стилю от остального повествования. Для примера процитирую:

«Вскоре после того переловил еще разбойников двадцать семь человек, при которых был атаман Бахтей; и по розыскам признались они в разбивании Колюскаго монастыря и в других немалых разбоях и смертных убийствах.

Переловил в селе Покровском разбойников же тридцать пять человек, которые разбивали Кашинского помещика Милитина.

Взял живущего подле Васильевского саду фабричного Андрея Скоробогатого с товарищи, всего семнадцать человек, которые делали фальшивые деньги, и еще по указанию оного Скоробогатого сыскал в Тверской ямской слободе вора с такими же воровскими деньгами, и притом найден у него серебряной с образов оклад, а по приводе в Сыскной приказ означенной вор повинился, что он открыл в городе Старицах церковь.

Поймал воров Алексея Журку с товарищи четырнадцать человек, которые признались в покраже денег и пожитков у секретаря Чубарова и в других многих воровствах.

Сыскал семнадцать человек воров, которые покрали Сибирский приказ и по розыскам винились еще во многих воровствах, за что из них пять человек казнены смертию.

Переловил воров девять человек, покравших на Троицком подворье, что подле старого каменного мосту, из церкви с образов оклады, ризы и прочую церковную утварь.

Поймал пять человек воров, укравших в Девичьем монастыре, из кладовой палаты немалое число денег, а подвела их к тому воровству онаго монастыря старица, которая тогда ж с теми ворами из монастыря бежала и пропала безвестно.

Взял в ямской Драгомиловской слободе тридцать семь человек разбойников, а атаманом при них был Алексей Лукьянов, которые по приводе в Сыскной приказ винились во многих воровствах, разбоях и смертных убийствах.

Поймал за Москвою-рекою, на Ордынской улице, вора прозванием Лебедев с товарищи шесть человек которые обокрали майора Оловяникова, а по допросе признались и в других воровствах.

Сыскал вора Замчалку с тремя его товарищами, украли они у компанейщика Демидова денег пять тысяч Рублев.

Поймал вора с золотым позументом, который по приводе в Сыскной приказ винился, что он бежал из санкт-петербургской полиции и покрал у купца Милютина из лавки несколько денег и товаров, и по оговору его сыскано еще таких же воров шесть человек, которые признались во многих воровствах, разбоях и в побегах из под караулов.

Переловил осьмнадцать человек воров, у которых главной был начальник прозываемой Пива, обокрали они компанейщика Бабушкина.

В разные времена сыскал и переловил мошенников сорок человек, которые еще оговорили таких же добрых людей, каковы и сами, более ста человек, и все оные были сысканы».

— Да, масштабы деятельности Каина впечатляют, — покачал головой Максим Иванович. — И это, как я понимаю, еще далеко не полный список?

— Целиком разделяю вашу точку зрения! — подтвердил Андрей. — Но хотелось бы отойти от протокола и рассказать о некоторых, наиболее ярких эпизодах, характеризующих «славного московского сыщика». Вы помните, в длинном названии романа Матвея Комарова о Ваньке Каине есть упоминание о его «сумасбродной свадьбе». Свадьба действительно необычная. Сам Матвей Комаров предваряет рассказ о ней следующим рассуждением: «Любовная страсть не в одних благородных сердцах обитает, но и подлые люди также нередко ею заражены бывают... Но как бы то ни было, только женитьба Каинова есть образцовая; я, живучи на свете более сорока лет, не только подобной сей свадьбы не видывал, но и не слыхал да думаю, что и вы, почтенный читатель, примера сему сыскать не можете. Хотя сие бракосочетание было и не великолепное, однако достойно некоторого примечания...»

— Ладно, заинтриговал! — подала реплику Лариса. — Давай излагай про «образцовую» свадьбу.

— Через два года после того, как Каин стал сыщиком и вполне зарекомендовал себя в новом звании, он решил жениться. Еще когда Иван вел преступный образ жизни, довелось ему снимать квартиру по соседству с отставным сержантом, имевшим дочь, которая была, по выражению Комарова, «хотя и не чрезвычайная красавица, однако имела немалую в себе приятность». Каин, будучи по натуре ловеласом, начал ухаживать за девушкой, преподносил ей различные подарки, но «как ни старался мошеннической Купидон напрягать слабый свой лук с тупыми стрелами против постоянного сердца сержантской дочери, но все его старание осталось тщетно». Короче, девушка, знавшая, чем занимается ухажер, дала ему от ворот поворот. И вот теперь Каин решил к ней посвататься. Пришел он одетый по последней немецкой моде, с завитыми волосами и даже присыпанными пудрой. Был он и достаточно богат, чтобы построить собственный дом. Однако гордая красавица, видимо не очень поверившая в его исправление, снова наотрез отказала Каину.

Взбешенный Каин решил действовать привычным для него методом — оговором. Он подучил арестованного незадолго до этого Андрея Скоробогатого дать показания, что эта сержантская дочь якобы была причастна к шайке фальшивомонетчиков. Секретарь приказа, который вел дело, немедленно арестовал девицу и, поскольку, естественно, она отказалась признать свою вину, велел допросить ее под плетьми, после чего без сознания на рогожке ее отнесли и бросили в камеру.

На следующий день Каин подослал к девице знакомую женщину, которая передала его условие: если она согласится выйти за него замуж, то через две недели будет выпущена на волю. Гордая девушка просила передать, чтобы он и мыслей об этом не имел. Каин, совсем разозлившись, убедил Скоробогатого еще больше оговорить девушку.

Теперь ее ждали настоящие пытки, которые мало кто выдерживал.

Узнав о том, что ее ожидает, девушка вынуждена была сдаться. Она вызвала на свидание Каина и сообщила ему, что соглашается против воли своего сердца выйти за него замуж. Обрадованный жених бросился к секретарям, ведшим дело и бывшим к нему благосклонными. Причину их хорошего отношения к сыщику Комаров комментирует так: «Секретарями тогда били Днский, Бгмов (легко расшифровываются как Донской и Богомолов — такие действительно в приказе были), и благосклонность их к Каину происходила от того (как о том сам Каин сказывал), что когда он был сыщиком и приваживал в Сыскной приказ воров с покраденными пожитками, то означенные секретари обще с подьячими по ночам в Секретарской палате из тех пожитков лучшие вещи выбирали и делили между собою, а остальное оставляли истцам; когда же чего тем людям, у которых те пожитки покрадены, недоставало, то правили с тех, у кого те воры имели пристанище, потому что оныя секретари, когда Каин содержался, и делали ему всякую благосклонность, боялись, чтобы он их не оговорил».

Каину легко было убедить секретарей, что девица, зная о фальшивомонетчиках, не доносила о них не по злому умыслу, а по простоте и глупости, как не знавшая закон. Секретари недолго медлили и через два дня подготовили определение выдать ее под расписку, предварительно выдрав кнутом, что и было сделано по настоянию Каина без всякого милосердия, который изрек при этом «мудрую» пословицу: «Сколоченная посуда два века живет».

— Ну и подонок! — возмущенно воскликнула Лариса. — А еще вели речь о каком-то его благородстве. И не просто подонок, а еще и садист вдобавок!

— Что ты хочешь, это же был человек, привыкший давать волю своим страстям! — сказал Красовский. — Причем вдобавок этот человек был болезненно самолюбив. Я, кстати, думаю, что по этой причине он и из шайки ушел. Ведь там он был на второстепенных ролях, даже друг его обошел, стал есаулом. Не по этой ли причине, желая отомстить, он и встал на путь предательства, причем даже Камчатку не пощадил, который столько раз его спасал!

— Значит, что-то вроде комплекса неполноценности, так считаешь? — задумчиво заметил Максим Иванович. — Что ж, может быть. Сколько случаев мы знаем по истории, когда болезненное самолюбие и честолюбие толкали талантливых людей на чудовищные преступления.

— Да, тем более что Каин, добившись своего и угодив жажду мщения, вновь стал «благородным». Он заботливо отвез будущую подругу жизни к знакомой знахарке, которая специализировалась на лечении израненных спин уголовников. Как только девушка поправилась, Каин объявил о немедленной свадьбе и под руку с невестой и в сопровождении всей своей многочисленной команды отправился в ближайшую церковь. Однако священник категорически отказался приступить к обряду венчания, поскольку у Каина не было грамоты из Соборной палаты, разрешающей брак и удостоверяющей, что соступающие в брак никакого между собою противного закону родства не имеют». Каин начал настаивать, и тогда священник покинул церковь. Ивану было стыдно при таком стечении народа уходить ни с чем, поэтому он приказал солдатам выйти на улицу и привести какого-нибудь пьяного попа («а у нас в таковых недостатка нет», — иронически замечает при этом Комаров). Действительно, на Варварке солдаты тут же встретили хмельного попа, распевающего во всю глотку песню. Взяв его под руки, они попа привели в церковь. Каин припугнул попа, что отведет его в духовную консисторию за непристойное поведение, если тот немедленно не обвенчает их. Поп согласился и, то ли с перепугу, то ли из-за хмеля, провел молодых вокруг аналоя вместо положенных трех восемь раз. Потом Иван привел священника к себе в дом и, как следует подпоив, вручил ему рубль. Но Каин не был бы Каином, если не придумал какой-нибудь шутки. Он связал руки попу сзади, на шею повесил две бутылки с вином, за пазуху положил живую курицу, а сзади велел написать объявление: «Ежели из оных бутылок вино выпьет, то и развязан будет». Через какое-то время этот поп неожиданно встретился с Каином на улице и с перепугу, подхватив рясу, бросился бежать со всех ног — «думая, что я всякий день венчаться буду», — иронически замечает Каин.

На этом шутки его не кончились. На следующий день после венчания Каин выслал на улицу солдат, что останавливали купцов и заводили их во двор. Когда собрали человек сорок, Каин велел новобрачной вынести тарелку с горохом и попотчевать гостей. Перепуганные купцы учтиво брали по нескольку зерен, а взамен клали рубли и полтины. На этом свадебная церемония кончилась, но Каин не успокоился. На масленицу для увеселения любезной супруги он приказал соорудить позади мытного двора снеговую гору, украся ее елками, можжевельником, статуями и красными сукнами. Горка привлекла для катания множество народа, чем не преминули воспользоваться Каиновы мошенники для очистки карманов граждан. В последний день масленицы Каин показал комедию собственного сочинения и режиссуры — о суде царя Соломона. Юмор заключался в том, что у нареченного царя один фабричный должен был украсть из кармана деньги. Затем вора прогнали сквозь строй, как обычно наказывали солдат, только вместо палок каждому дали метлу. Раздев фабричного донага, надели ему на голову мужицкую шапку, на шею — белый галстук, на руки — большие крестьянские рукавицы, к спине привязали медвежонка и прогнали его сквозь строй шесть раз. Вдоль строя ездил верхом подручный. Каина по прозвищу Волк и понуждал бить вора беспощаднее. Войдя в раж, веселящийся народ иссек бедного малого до крови, за что Каин дал ему рубль денег да новую шубу, «чем он был весьма доволен».

— Да, содержательная комедия, ничего не скажешь! — не удержался от реплики Василий. — Прямотаки со смеху помереть можно!

— Жестокий век, жестокие нравы! — вздохнул Максим Иванович. — Впрочем, возможно, что это литературная выдумка. Какими еще приключениями Каина нас порадуешь?

— Каин, протокольно перечисляя свои деяния во славу Сыскного приказа, не стесняется описывать свои подвиги в качестве вора, которые он совершал, так сказать, параллельно. Вот, например, его подручный Алексей Шинкарка выведал, что у Москворецких ворот стоит струг купца Клепикова, где хранится изрядная сумма денег. Недолго думая, Каин взял четырех самых удалых своих товарищей и, подъехав к стругу, стал интересоваться, нет ли на нем продажной пшеницы. Убедившись, что сторож на струге находится в одиночестве, велел связать его и, обнаружив в чулане тысячу семьсот рублей, благополучно вернулся на свою квартиру.

Не раз он вступал и в открытое столкновение с властями. Из Санкт-Петербурга бежали два преступника, ограбившие компанейщика Замятина. Один из них был задержан в корчемной конторе, а второй обратился к Каину за помощью, пообещав заплатить триста рублей. Иван этим же вечером приехал со своими солдатами в корчемную контору, схватил находящегося там спящего подьячего, велел его раздеть и высечь плетьми, приговаривая, что он в должности своей неисправен. Затем забрал заключенного вместе с охранявшим его солдатом, привез на Царицын луг в кузницу; снявши с заключенного кандалы, сковал ими солдата и отпустил его обратно в контору, а беглого замятинского человека вернул его товарищу, за что и получил тут же триста рублей.

Таможенники, осматривая пришедшие возы со свежей рыбой, обнаружили бочонок с вином. Хозяин возов, понимая, что его ждет суровое наказание за нарушение государственной монополии, попросил помощи Каина, обещав хороший подарок. Тот послал четырех молодцов — Волка, Барана, Монаха и Тулью — с приказом отбить бочонок по дороге. Они дождались, когда таможенники повели обоз по замерзшей Москве-реке, выскочили навстречу, крича, что украли их лошадь. Затем, воспользовавшись замешательством, связали таможенных солдат и сложили в сани, где находилась бочка с вином, а сами выпрягли из саней лошадь и ушли вместе с рыбным обозом, за что Каин получил хорошее вознаграждение.

Не остался без награды Каин и когда отбил задержанные на заставе беспошлинные товары, принадлежавшие кружевного ряда купцу.

Но помогал он только тем, кто не скупился на вознаграждение. Если оплата, на его взгляд, была недостаточной, Каин сдавал таких в родной Сыскной приказ. Так, обратился к нему купец Бабкин, сообщивший, что у него украдено четыре тысячи семьсот рублей, и пообещавший, что за отыскание воров заплатит пятьдесят рублей. Каин, возмущенный таким несоответствием суммы пропажи и вознаграждения, действительно быстро отыскал вора (им оказался плотник, делавший в чулане купца двери), но привез этого вора с деньгами в Сыскной приказ, откуда, как Каин сообщает с иронией, «Бабкин получил оные не за пятьдесят рублей».

— Создается впечатление по твоему рассказу, — заметил Максим Иванович, — что Каину действительно сходила с рук любая дерзость.

— Да, пока не случилась та история, когда Каин задержал женщину, принадлежавшую к секте Лжехриста Андрюшки. Видимо, действительно, как думает Матвей Комаров, а за ним и Виктор Шкловский, Каин невзначай задел очень влиятельных людей, что и послужило истинной причиной его ареста. Вот что написал Комаров об этой истории: «Когда бы любопытным писателям можно было видеть и прочесть все производимое о том дело, чтоб, конечно, могли сочинить о сем происшествии изрядную историю, которая хотя в другом мошенническом роде, но гораздо б превосходила Каинову, из которой бы ясно можно было видеть глупое, от изуверства происходящее народное заблуждение и какою лицемерною святостью невежда сей приводил иногда и разумных людей в некоторую вероятность и чрез то учинил таких несчастиевыми, которые несравненно превосходнейший пред ним имели разум... Может быть, и его историю потомки наши с любопытством читать будут».

Комаров ясно дает понять, что писать об Андрюшке в тот момент было несвоевременно. Между тем, как мы знаем, дело Андрюшки с делом Ваньки Каина проходили одновременно, и Андрюшка был сослан в Рогервик даже раньше. Значит, писать о нем было нельзя по каким-то цензурным соображениям.

— Значит, ты тоже считаешь, что причиной «падения» Каина явилось его участие в деле хлыстов? — спросил Максим Иванович.

— Да, видимо, так. Хотя поводом для его ареста, как рассказывает сам Каин, была иная история: «Полицеймейстерской канцелярии подьячий Николай Будаев просил на меня в увозе жены его (как сообщает Комаров, Ванька похитил ее и насильственно обесчестил), почему я призван в полицию был, в которой г. полицеймейстер Татищев приказал отдать под караул. На другой день взял меня перед себя, приказал подать кошек, чего я испужавшись, сказал за собою «слово и дело», почему отослан был в канцелярию, где посмирнее говорят, в которой учиненные мною после своего раскаяния вышеописанные непорядки в бытность сыщиком Александру Ивановичу Шувалову показал, отчего произведена была комиссия, а по окончании оной отправлен в Рогервик, или Балтийский порт, то есть на холодные воды, от Москвы за семь верст с походом, где и ныне нахожусь...»

— Шерше ля фам! — с иронией воскликнула Лариса.

— Ищите женщину, — перевел Андрей. — Это в каком же смысле?

— Погорел Ваня из-за своей непомерной любви к прекрасному полу, — насмешливо заметила Лариса. — Это даже в песнях о нем отражено. Есть одна песня, которая не попала в приложение к роману Матвея Комарова, видимо, была создана позднее. Но она очень любопытна, думаю, что в ее основе лежит реальная история. Хотите, прочту?

— Если про любовь, то давай читай! — усмехнулся Андрей.

Лариса стала читать нараспев;

Как у вас ли в каменной Москве,

Во Кремле во крепком городе.

Что на Краевой славной площади,

Учинилася диковинка:

Полюбилась красна девица

Удалому добру молодцу.

Что Ивану ли Осиповичу,

По прозванию Ванька Каин.

Он ззовал ли добрых молодцов.

Молодцов все голь кабацкую.

Во един круг думу думати.

Как бы взять им красну девицу.

Как придумали ту думушку,

Пригадали думу крепкую.

Наряжали Ваньку Каина

В парчовый кафтан с нашивками,

В черну шляпу с позументами,

Нарекали его барином,

Подходили с ним к колясочке,

В ней девши укрываласн,

Что в рядах уж нагулялася,

Отца мать, тут сидя, дожидалася,

Молодец ей наклоняется,

Дьячим сыном называется.

«Ты душа ли красна девица,

Говорит ей добрый молодец, —

Твои матушка и батюшка

С моим батюшкой родимым

К нам пешком они пожалуют.

Мне велели проводить тебя

К моей матушке во горницу.

Она дома дожидается»,

Красна девица в обман далась,

Повели ее на Мытный двор,

На квартиру к Ваньке Каину,

Там девица обесславилась,

Но уж поздно, хоть вспокаялась,

— Ну как, правдоподобная история? — спросила Лариса, закончив чтение.

— Да, такое вполне мог сотворить Каин, — согласился Андрей. — Это укладывается в его психологический портрет. Хотелось бы узнать, что накопает Игорь в архивах.

— Его отчет на следующем заседании, — сказал Максим Иванович. — Что, довольно на сегодня, будем заканчивать?

Неожиданно поднял руку Митя, друг Василия.

— Ты что, Митя? Хотел что-нибудь добавить?

— Да, Максим Иванович! Ведь к роману о Ваньке Каине Матвей Комаров приложил не только песни, но и историю Картуша. Можно, я ее перескажу?

— Хорошо, Митя. Это действительно интересно. Почему именно с Картушем сравнивали Каина? Ведь, если говорить о значительности преступлений, во Франции в это же время прошли гораздо более нашумевшие процессы об отравительницах, причем одной из них была не кто иная, как фаворитка Людовика Четырнадцатого, госпожа Помпадур. И тем не менее именно Картуш сравнивался с Каином. Почему, можешь сказать?

— Дело в том, что биографии этих преступников весьма схожи, — не теряясь, ответил Митя. — Только Картуш был на двадцать с лишним лет постарше. Родился он в Париже в тысяча шестьсот девяносто третьем году в семье бедного мастерового — бочара. Отцу хотелось, чтобы Картуш добился жизненного успеха, и он отдал его в иезуитскую школу, где обучались дети и богатых. Разница в одежде, отсутствие денег заставляли Картуша чувствовать себя постоянно униженным. Чтобы как-то сравняться с барскими детьми, он рано начал воровать — сначала таскал деньги у торговок, расположившихся в лавках с фруктами у стен школы, затем — книги у товарищей, продавал их за бесценок, пока не решился на более крупную кражу — ста рейхсталеров, принадлежавших наставнику сына маркиза. С сыном Картуш подружился. Узнав, что наставник получил крупную сумму денег на содержание мальчика. Картуш выкрал ключ у приятеля и, дождавшись момента, когда тот вместе с воспитателем ушли в город, пробрался в их комнаты, вскрыл сундучок, но... унести не успел, поскольку хозяева неожиданно вернулись. Картуш свернулся калачиком на шкафу и лежал, не шевелясь, ожидая, когда они снова уйдут. Однако наставник почувствовал себя неважно и лег в постель, и бедному воришке пришлось провести на шкафу целых двое суток. Наконец камердинер вышел из комнаты, Картуш бросился к двери и столкнулся с ним нос к носу. Разразившись слезами, он начал плести такую околесицу, что камердинер и маркиз его пожалели, накормили и даже уговорили школьного служителя не наказывать его за двухдневное отсутствие на уроках. Радостный Картуш вернулся домой с украденными деньгами, наврал в оправдание своего отсутствия что-то отцу, а наутро отправился в Сен-Жермен на ярмарку, чтобы присмотреть себе богатое платье. Однако, когда он возвращался домой, его встретил братишка, сообщивший, что кража открылась и Картуша ждет жестокое наказание.

Тот, недолго думая, бросился бежать из Парижа. Ночевал он в лесу, где случайно встретил цыганский табор. Цыгане его приютили, накормили и спать уложили. Проснувшись утром, Картуш не обнаружил в кармане «своих» ста талеров, начал угрожать цыганам, что пожалуется на них, но старая цыганка, возглавлявшая табор, дала ему понять, что ему же будет хуже, — ведь деньги явно не его и видно, что он сбежал от родителей. Цыганка уговорила его идти вместе с табором и обещала вернуть деньги, когда получит такую же сумму за ворожбу. Так отправился Картуш скитаться по всей Франции. Было ему тогда всего одиннадцать лет.

— Молодой, да ранний, — прокомментировал Красовский.

— За годы общения с цыганами Картуш стал искуснейшим вором, но однажды в Руане членов его шайки схватила полиция. Картушу удалось бежать, и он проник в порт, чтобы наняться матросом на какое-нибудь судно. Здесь он случайно столкнулся со своим родственником, который узнал его только потому, что он очень походил на отца. Родственник отвел его к себе, накормил, одел. Они написали письмо отцу с просьбой простить Картуша, но тот наотрез отказался принять блудного сына. Картуш все же вернулся вместе с родственником в Париж и здесь внезапно тяжело заболел. Отца оповестили об этом, тот пришел и, увидев Картуша умирающим, простил его. Вскоре Картуш поправился, возвратился к отцу и постарался вести жизнь порядочного человека.

Но слишком много соблазнов было в Париже — Картушу хотелось нарядно одеваться и сорить деньгами подобно вельможам двора Людовика Четырнадцатого. Вдобавок он познакомился с женщиной, вокруг которой увивались знатные поклонники, делая ей богатые подарки. Чтобы не отстать от них, Картуш вынужден был сделать «заем» из отцовского сундука. Но денег хватило ненадолго, а второй раз «занимать» Картуш не решился: отец и так заподозрил его в воровстве и не спускал с него глаз. Тогда Картуш вспомнил цыганскую выучку и начал обследовать чужие карманы, причем так удачно, что разбогател достаточно, чтобы хорошо одеваться и одаривать подарками любовницу. Отец напрямик спросил его, на какие средства он живет, Картуш спокойно ответил, что выиграл в карты, и, поскольку он действительно был виртуозным игроком, отец сначала поверил, но потом решил все же обыскать его сундучок и пришел в ужас, увидев богатую коллекцию награбленных часов, фляжек, табакерок и прочих предметов, сделанных из драгоценных металлов.

Поняв, что сын его — вор, бочар отправился в Сен-Лазарскую тюрьму, рассказал все о своем сыне и попросил, чтобы полицейские сурово его наказали. Договорились, что отец сам привезет сына на следующий день. Наутро он пригласил Картуша ехать с ним за большим заказом на изготовление бочек. Картуш согласился, но увидев, что они подъехали к тюрьме, заподозрил неладное. Когда отец пошел сообщить о приезде, он мгновенно скинул с себя кафтан и парик и, преобразившись в бедного пирожника, проскользнул мимо надзирателей. Вернувшись домой, он собрал свой гардероб и пожитки и был таков.

Постоянно переодеваясь и меняя грим на лице, чтобы не был узнанным, Картуш продолжал жить в Париже и заниматься карманными кражами. Однажды когда он промышлял в церкви, то обратил внимание, что на него пристально смотрит какой-то человек, который затем подошел к нему, предложив выйти. Когда они отошли в укромный уголок, человек сказал: «Мой кошелек с деньгами?» — «Он у меня на конце шпаги!» — ответил дерзко Картуш. «Довольно, я просто хотел испытать твою храбрость, — рассмеялся незнакомец я похлопал Картуша по плечу. — Я наблюдал за твоей работой и восхищался ловкостью. Но позволь дать тебе несколько советов».

Он привел Картуша к себе домой, где их встретили старуха и две девицы. Здесь они разделили поровну на всех содержимое украденного Картушем кошелька, а затем незнакомец, который оказался старым опытным вором, объяснил Картушу, что тот, несмотря на ловкость своих рук, неизбежно будет схвачен, если не приобретет помощников, которые нужны, чтобы отвлечь внимание толпы или увести преследователей в другую сторону. Тут же был заключен договор о сотрудничестве, закрепленный «женитьбой» Картуша на младшей из женщин, тогда как старшая была замужем за его компаньоном. Свадьба и церковные ритуалы были заменены хорошей попойкой.

Через какое-то время компаньон Картуша был схвачен за старые грехи и отправлен на галеры, а обе женщины помещены в исправительный дом. Картушу удалось уйти от подозрения, он снял великолепную квартиру в аристократическом квартале, еще раз переменил фамилию, и поскольку одевался прекрасно, то был вхож в благородные дома, где велась карточная игра.

В конце концов Картуша справедливо заподозрили в том, что он нечист на руку, и изгнали его из всех общественных мест. Не имея возможности зарабатывать игрой, Картуш решил купить должность вербовщика. Но доход от продажи рекрутов офицерам был невелик, и тогда Картуш познакомился с начальником парижской полиции господином д'Аргенсоном и предложил ему услуги в качестве платного осведомителя. Он выдал многих своих сотоварищей по карманному ремеслу, в основном тех, на кого имел какой-либо зуб. Тех же, кого в будущем хотел привлечь себе в компаньоны, наоборот, предупреждал о полицейских облавах.

— Значит, Картуш был сыщиком, как Ванька Каин! — воскликнула Алла, подружка Ларисы. — Теперь понятно, почему Каина назвали российским Картушем!

— Не совсем так, — ответил Митя. — Картуш действительно, не имея возможности в этот момент сам заниматься мошенничеством, предложил свои услуги полиции. Но он был, повторяю, секретным осведомителем, а Каин был сыщиком, то есть сам находил и ловил преступников.

— Если искать Каину аналоги, — заметил Максим Иванович, — то скорее не он повторил кого-то, а по его стопам почти через сто лет последовал французский каторжник Видок, ставший, раскаявшись, во главе парижской полиции. Именно его вывел Виктор Гюго в романе «Отверженные» в качестве благородного героя — Жана Вальжана.

— И потом, если Каин был сыщиком почти восемь лет, — продолжил Митя, — то Картуш сотрудничал с полицией очень недолго, всего несколько месяцев, пока сам не пал жертвой вероломства.

— На него кто-то донес? — спросила Лариса.

— Нет, я уже говорил, что одновременно он подрабатывал вербовкой солдат. Вот один унтер-офицер и попросил его продать пять рекрутов, но Картуш, как ни старался, сумел обмануть только четверых простаков. Тогда унтер-офицер попросил Картуша проводить его с завербованными до места расположения войска, а по дороге напоил его и, связав, заявил, что Картуш сам завербовался, за что получил задаток. Облапошенные им рекруты радостно подтвердили это. Так Картуш стал военным. Причем в полку он скоро стал любимцем, благодаря своей ловкости и храбрости быстро продвигался по служебной лестнице. Но война вскоре кончилась, и многие и солдаты и офицеры, в том числе и Картуш, были уволены из армии и остались без средств к существованию. Даже те из них, кто до армии обучался какому-либо ремеслу, считали теперь зазорным честно трудиться, предпочитая либо попрошайничать, либо грабить. Картуш, который еще до службы в армии был вором профессионалом высочайшего класса, а на войне вдобавок научившийся убивать людей без угрызений совести, без труда стал лидером этих людей и решил создать мощную шайку воров и убийц.

Первое собрание, на котором присутствовало более двухсот безработных солдат, состоялось глухой ночью на одном из парижских бульваров. Был принят устав общества, по которому предательство грозило смертью, члены шайки поклялись помогать друг другу, были распределены обязанности каждого, назначены офицеры, предводителем единогласно избрали Картуша, провозгласив его генералом. Картуш незамедлительно взялся за обучение подчиненных умению воровать, взламывать замки, убивать. Вскоре Париж содрогнулся от страшной волны убийств и грабежей. Каждое утро находили на улицах и в Сене трупы горожан, ночи не проходило, чтобы не были ограблены богатый дом или церковь. Господин д'Аргенсон ежедневно ловил по нескольку воров, но их число не уменьшалось, а увеличивалось. Более того, Картуш знал о каждом шаге полиции, имея послушных шпионов. Он завербовал в шайку и молодых женщин, которые заманивали в свои сети простаков и «вручали» их членам шайки. Бандиты постоянно совершенствовали свое ремесло, многие из них при грабеже пользовались масками, чтобы не быть узнанными. Вскоре Париж стал им тесен, и они начали грабить на дорогах проезжие кареты и коляски.

Правительство вынуждено было принять особые меры — увеличилось число караульных на улицах, все подозрительные лица были выдворены из города, оружейникам запрещали продавать оружие без письменного разрешения купеческого старосты. Несколько сообщников Картуша были схвачены, в частности под пытками погиб известнейший разбойник Ла Магдалена, однако полиции никак не удавалось ничего выведать о Картуше кроме того, что он был предводителем шайки. Дело в том, что Картуш предпринимал особые меры предосторожности и без жалости уничтожал сообщников, если начинал их подозревать в излишней болтливости. Так, при ограблении почтовой коляски он сначала велел бывшему с ним офицеру застрелить слугу, которому не доверял, а после ограбления, ускакав в безопасное место, застрелил и офицера, чтобы не делить награбленное. На личном счету Картуша было немало дерзких ограблений. Обладая солидной суммой в четыре тысячи луидоров, он решил ее удвоить и отправился к одному из банкиров, вручил ему эти деньги и попросил взамен вексель на лионский банк. Банкир, покоренный богатым костюмом и изысканными манерами Картуша, не колеблясь выдал вексель и направил письмо в лионский банк с просьбой выдать эти деньги. Картуш немедленно послал в Лион сообщника, скопировав для него полученный вексель, а сам через день явился к банкиру с настоящим векселем и сказал, что ехать, к сожалению, не может, и просит вернуть деньги, при этом готов заплатить проценты за причиненные хлопоты Банкир безропотно вернул четыре тысячи луидоров, а сообщник Картуша получил тем временем по фальшивому векселю в лионском банке такую же сумму.

Не менее дерзким было ограбление богатого игумена, которому Картуш предложил купить роскошную мебель. В назначенный час игумен подъехал к названному особняку, где его встретили лакеи и учтиво попросили подняться наверх. Игумен поднялся на второй этаж, затем — на третий. Наконец, оказавшись на пятом этаже, недоумевающий игумен вошел в пустую комнату, где увидел двоих человек в масках и с кинжалами в руках. Игумен попятился, но сзади оказались еще двое. Они набросились на него, вытащили у него четыре тысячи ливров и, привязав за талию веревку, спустили его из окна пятого этажа так быстро, что игумен переломал руки и ноги.

Паника, поднявшаяся в Париже после этих ограблений, была так велика, что министр военных и иностранных дел Ле Блан вынужден был объявить, что за поимку Картуша будет выплачено вознаграждение в две тысячи ливров.

Награда была очень велика, и многим хотелось получить ее. Поэтому полиции наконец стал известен адрес дома на реке Сене, где обычно ночевал Картуш. Туда был послан воинский отряд, причем делалось все это в страшной тайне, так что ни один из шпионов Картуша ничего не смог ему сообщить. Сам Картуш узнал, что его логовище обнаружено, только тогда, когда, услышав подозрительный шум, выглянул в окно и увидел, что дом окружен солдатами. Решив отбиваться до последнего, Картуш запер двери, завалил их мебелью и начал заряжать пистолеты, которые постоянно носил при себе. Всего их было три пары, причем один шестизарядный.

Картуш открыл пальбу из окна, стрелял он очень метко и многих солдат ранил. Только когда у него кончился порох, караульным удалось взломать дверь и ворваться в дом, причем в азарте они не оставили никого на улице. Этим воспользовался Картуш. Скинув платье, он пролез через трубу на крышу, перескочил на соседскую крышу и так — через пять домов, где спустился на другую улицу.

Хозяин дома, ничего не знавший об осаде, был очень удивлен, увидев голого перемазанного человека. Однако Картуш объяснил ему, что спасается от кредиторов. Хозяин пожалел его и дал свое старое платье. Переодевшись, Картуш не спеша вернулся к своему дому и, став в толпе зевак, интересовался, кого это собираются арестовать.

— Прямо-таки авантюрный роман, — засмеялся Красовский. — Хоть фильм снимай!

— Поэтому Картуш и попал в фильм про Анжелику! — в тон ему ответил Василий.

— Через некоторое время полиции стало известно, — продолжал невозмутимо Митя, — что Картуш скрывался теперь у своей любовницы. Туда полицейские нагрянули глухой ночью. Но, пока они обыскивали передние комнаты, Картуш успел уйти в заднюю, потайную комнату, там спокойно оделся, зарядил пистолеты и спустился вниз, где стояли два пристава, принявшие его за своего. На вопрос, пойман ли Картуш, он невозмутимо ответил, что нет, поскольку находится здесь, и, не дожидаясь, пока караульные опомнятся, выстрелил одновременно из двух пистолетов и, уложив обоих, скрылся в ночи. В другой раз ему удалось скрыться от полиции, поменявшись в последний момент кафтаном со своим приятелем. Полицейские, зная, что Картуш одет в синий кафтан, схватили сообщника, а Картуш в красном кафтане спокойно прошел мимо них. Переодевание стоило приятелю виселицы, но Картуша такие мелочи трогали мало.

Однако кольцо вокруг Картуша сжималось все плотнее, и тогда на совете шайки, где собрались все его ближайшие соратники, было решено, что Картушу необходимо на время скрыться из Парижа. Были специально распущены слухи, будто он теперь служит у герцога лотарингского поваром. Другие утверждали, что он уехал с любовницей в Англию, третьи, что Картуш живет в Голландии.

На самом деле он поселился в городе Бар на Сене под именем Бургуньона, вернувшегося к родным из Америки. Дело в том, что, оказавшись в этом городе, он случайно узнал, что одна вдова ждет не дождется своего сына, убежавшего из дома еще мальчишкой в поисках приключений в Америку. Исподволь выведав все подробности, Картуш явился к вдове как блудный сын. Вдова, родственники и знакомые поверили в это, и Картуш получил «легальную» крышу над головой. Но, прожив полгода честным человеком, Картуш затосковал по прежней жизни. За это время в Париже страхи поутихли, трое ближайших приспешников Картуша были схвачены и казнены. К счастью, даже они не знали, где он скрывается, иначе кто-нибудь из них наверняка проговорился бы под пытками.

В конце концов Картушу надоело прятаться под личиной скромного мещанина, и он вернулся в Париж, где тут же поползли слухи, будто его многочисленная шайка в одну ночь собирается напасть на все богатые дома и даже убить короля. Полиция вновь начала яростные поиски, но Картуш предпринял свои меры предосторожности. Отныне он ни разу не ночевал дважды в одном месте и о его передвижениях знали только самые приближенные, причем Картуш безжалостно расправлялся с теми, кого начинал подозревать в измене. Так, один гвардеец, находившийся в шайке, влюбился в швею и под ее влиянием решил бросить воровство. Картуш узнал об этом и, испугавшись, что гвардеец предаст его, вызвал молодого человека на свидание, где приказал убить его, а чтоб не узнали убитого, голову ему отрубили и все лицо иссекли ножами.

Однако вскоре Картуш был все-таки схвачен. Виновником стал некий дворянин де Шателе, один из его ближайших соратников. Хозяйка, где он снимал комнаты, обратила внимание, что де Шателе не ночует дома именно в те ночи, когда происходят страшные убийства или ограбления, причем однажды, когда он явился утром, хозяйка увидела на его галстуке следы крови. Она поделилась своими подозрениями со знакомым подполковником лейб-гвардии Пакоме, который арестовал де Шателе и под угрозами страшных пыток заставил его выдать адрес очередной явки Картуша. В сопровождении солдат он подошел к одному трактиру в Куртилье и спросил: «Тут ли четыре дамы?» Эти слова были пропуском, и солдаты беспрепятственно поднялись в гостевые комнаты. Три телохранителя Картуша уже одевались и были немедленно схвачены. Чтобы Картуш, находившийся еще в спальне, не открыл стрельбу, офицер крикнул: «Ах, какое несчастье! Картуш опять ушел!» Тот, поверив в обман, завернувшись в простыню, залез под кровать в уверенности, что отсидится в безопасности. Но офицеру это только и надо было: солдаты ворвались в спальню и схватили Картуша, не дав ему возможности взять пистолеты, висевшие на спинке кровати. Так, в одной простыне, его и доставили к министру Ле Блану, отправившему знаменитого преступника в тюрьму. О радостном событии сообщили королю, и вечером весь двор смотрел комедию, посвященную поимке Картуша.

Члены его шайки в панике стали разбегаться из Парижа, но Картуш держался стойко на допросах, все отрицал. В камере он находился в наручниках, причем одна рука была прикована впереди, другая — сзади. Пользуясь металлическими наручниками, Картуш простукал стены и, обнаружив в одном месте пустоту, начал рукой, прикованной за спиной, незаметно проделывать отверстие. Когда оно стало настолько большим, что можно было пролезть, Картуш предложил арестанту, сидевшему с ним в камере, немедленно бежать. Они спустились вниз и оказались в трубе, по которой нечистоты спускались в Сену. Однако в темноте они перепутали направление и, вместо того чтобы выйти к берегу реки, вышли в какой-то сарай, находившийся рядом с тюрьмой. Они начали взламывать замок на двери и, вероятно, скоро бы были на свободе, если бы не бдительность маленькой собачки, услышавшей шум и поднявшей отчаянный лай. На лай прибежала девочка, хозяйка собачки, которая начала кричать. У Картуша, закоренелого убийцы, не хватило духа, чтобы убить девочку и скрыться. В какие-то секунды его замешательства появилась стража, которая вновь схватила Картуша и препроводила в другую камеру, находившуюся в башне Монтгомери, где его приковали к большой цепи, прикрепленной к полу и потолку, так обмотав его, что он уже не мог пошевелиться.

Тем временем начались массовые аресты его сообщников. Однако Картуш на допросах никого не узнавал и отпирался от своего имени, хотя ему и сделали очную ставку с братьями. Даже находясь в таком отчаянном положении, Картуш распевал во все горло непристойные песни, вел учтивые беседы со знатными дамами, которые приходили на него посмотреть, позировал гравировальщикам, изготовлявшим его портреты. Когда Картуш понял, что полностью изобличен, он попытался по кончить с собой: сначала разбить голову об стену, г когда ему сделали дополнительный ошейник, чтобы он не мог шевелить головой, то принял яд, принесенный кем-то из доброхотов. Однако лекарю удалось его спасти с тем, чтобы отдать в руки палачу. Картуш выдержал самые изощренные пытки и не выдал никого и друзей, помня о данной всеми ими клятве спасти его Наступил день казни, Картуша привезли на Гревскую площадь, окруженную конными и пешими караульными Картуш внимательно оглядел толпу в надежде заметить друзей, готовых прийти на выручку, но никого не было, все его боевые соратники струсили и предали предводителя. Картуш пришел в ярость и потребовал, чтобы его отвезли в ратушу для дачи показаний. Он подробнейшим образом рассказал о своих злодеяниях и где искать его сообщников. Когда же все члены шайки были арестованы и предстали перед судом, Картуш им сказал: «Не прогневайтесь на меня господа, когда я скажу судьям, что вы за люди и какие безбожные производили злодейства. Я претерпевал жесточайшую пытку, несмотря ж на то, не хотел, если можно будет, вам изменить, ни о чем не хотел объявлять. Однако ж духовник мой приказал мне именем божьим во всем, что я знаю, признаться. Я оное сделаю, паче ж с большим правом для того, что вы данного мне слова не сдержали, к тому ж и обещания с опасностью своей жизни освободить не исполнили!»

После того он начал называть каждого из сообщников поименно и сообщать, какие преступления кем совершены. Выдал он своих сообщников из числа знатных господ, числом более восьмидесяти, которые, однако, избежали ареста, своевременно покинув Париж, выдал он также и своих троих постоянных любовниц. Напоследок он заявил и о спрятанных им в четырех местах — Сен-Дени, Луцерхе, Шатре и Булонском лесу — награбленных сокровищах.

После данных им признаний Картуш был заживо колесован, сотни его сообщников были казнены, но полностью искоренить шайку не удалось. В ночь перед его казнью собрались оставшиеся в живых у ворот святого Антония и избрали нового предводителя — Сент-Этьена.

— Сколько же всего было людей в шайке Картуша? — спросил кто-то.

— Что-то около восьмисот человек, — ответил Митя. — Целая дивизия, которую Картуш держал в руках. Хочу закончить характеристикой, которую дал ему безымянный рассказчик: «Он одарен был свойствами, которые бы его преизрядным человеком сделать могли. Он имел великий разум, живость, память и хитрость, был рассудителен и бодр. Но лестное воображение о чести, страстная любовь к роскоши и смешное честолюбие его ввели в наибольшее несчастие. В прочем был росту среднего, вышиною около четырех футов с половиною и притом сухощав, голова была не большая, маленькая, а лицо было совсем невзрачно; невзирая ж на то, был он крепок и чрезмерно здоров и имел силу не в пример обыкновенным силам человеческим».

— То же самое можно сказать и о Ваньке Каине, — не преминул заметить Красовский. — Ведь Ванька, безусловно, личность необыкновенная. В других условиях, получив образование, он мог стать великим актером, а может, даже писателем. Но что он мог сделать — сын крепостного? Вот и покатился Ванька по наклонной плоскости, направив все свои незаурядные способности на обман и воровство.

 

НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

Когда Андрей вернулся с работы, дверь ему открыла улыбающаяся мать.

— В кои веки пришел вовремя, — сказала она.

— А что случилось? Опять у кого-нибудь билеты в театр горят и ты взялась выручить, памятуя о необходимости культурного роста собственного сына? — не преминул съехидничать Андрей, вспомнив, как недавно провел тоскливых два часа, томясь с матерью на бездарном спектакле.

Но мать не рассердилась в ответ на ехидную реплику и, дождавшись, пока Андрей снимет шинель, таинственно сказала:

— Тебя ожидает сюрприз!

— Сюрприз? — поднял брови Андрей, не любивший неожиданностей, но тут же он широко улыбнулся, увидев в проеме двери знакомую фигуру. — Борька! Вот это действительно сюрприз! Неужели досрочно демобилизовался?

Они нежно обнялись, а мать, растрогавшись, даже смахнула украдкой слезу, глядя на коренастого широкоплечего матроса. Она давно уже не считала Бориса «бичом божьим», напротив, была уверена, что его очень недостает, чтобы «поправить» Андрея кое в чем.

— В качестве поощрения дали отпуск, — высвобождаясь из медвежьих объятий и одергивая форменку, сказал Борис. — За отличные стрельбы. Вот недельку побуду с вами. Как вы тут без меня? Чувствую, что сидите каждый в своем углу и почти не общаетесь. Разве не так?

— Знаешь нашу московскую суету, — начал смущенно оправдываться Андрей.

— Звони немедленно, — повелительно показал на телефон Борис, — И Игорю, и Ларисе. Место встречи...

— А зачем вам куда-то идти? — обиженно спросила мать Андрея. — Я сейчас самоварчик поставлю.

— Не возражаешь? — спросил Андрей.

— Да господи, конечно, нет. Тем более, Алла Николаевна, я и конфеты ленинградские привез. Звони, звони, не мешкай!

Первым прибежал Игорь и кинулся обниматься, даже не раздевшись.

— Что-то ты, братец, похудел, — сказал укоризненно Борис, пока Игорь протирал запотевшие очки. — Спорт, видать, совсем забросил?

— Так ведь диплом защищаю, ни до чего другого руки не доходят, — стал оправдываться Игорь.

— Ну и как? Много открытий будет в твоем дипломе? — улыбаясь, спросил Борис.

— Открытий, может, и не будет, а новые источники по Смутному времени раскопал, — воинственно тряхнул головой Игорь. — Кстати, помните, как мы судили Бориса Годунова? И признали его виновным в убийстве?

— Ну еще бы, — кивнул Борис. — Виноват мой тезка, ох как виноват!

— Так сейчас среди историков вновь появились сторонники версии, что Дмитрий остался жив.

— Не может быть? — удивился Борис. — Что, появились новые факты?

— Новых фактов не так много, но соответственно переосмысливаются старые, — уклончиво ответил Игорь.

— Старик, не темни, излагай! — набросился на него Борис.

— Соскучился по сплетням семнадцатого столетия? — сыронизировал Андрей, принесший из кухни посуду. — Что-то Лариса задерживается.

— Что ты, девушек не знаешь? — подала голос из кухни мать. — Небось в парикмахерскую заскочила, чтобы Бориса поразить!

— А я и так уже давно Ларисой сражен, — с серьезным видом заметил Борис, и было непонятно, шутит он или нет. — Так давай, Игорек, излагай, с чего это вдруг Дмитрия оживили.

— Ну, не совсем вдруг. Лет двадцать назад был опубликован новый источник — «Пискаревскнй летописец», автором которого был Арсений Эласонский, архиепископ Архангельского собора в Кремле, являвшийся современником тех событий. Так вот, он сообщает, что в тысяча пятьсот девяносто девятом или в тысяча шестисотом году к инокине Марфе…

— То есть Марии Нагой? — нетерпеливо спросил Борис.

— А, не забыл еще, — усмехнулся Игорь. — Да, именно к ней пришли два монаха в разодранных рясах, что-то ей сказали тайное, и она вдруг отдала им самое святое — нательный крест своего сына, который являлся царственным знаком!

— Ну и что? Подумаешь, крест! — пожал плечами Борис.

— Как «ну и что»! — возмущенно всплеснул руками Игорь. — Кому Марфа могла отдать крест? Только сыну, конечно! И в связи с этим и остальные факты начинают играть новыми гранями.

— Какими именно?

— Помнишь воспоминания Флетчера? Он писал, что девятнадцатого мая ночью ворвался к нему Андрей Нагой и попросил лекарство. Смекаешь? Для кого лекарство-то? И учти вдобавок то обстоятельство, что пятнадцатого мая Андрей был в Угличе и что, если плыть стругом от Углича до Ярославля, уйдет как раз не менее трех суток. Затем, кстати, после безуспешной попытки поднять восстание в Ярославле Нагой поплыл вниз по Волге туда, где воеводствовал в то время Бельский.

— Значит, когда Бельский кричал на Красной площади, что укрывал царевича, он не врал? — задумчиво сказал Борис. — Интересно, интересно. Ну а как ты объясняешь всю эту историю с Григорием Отрепьевым? По-твоему, его не было, а был настоящий царевич?

— Только не «по-моему»! — возразил Игорь. — Я же тебе передаю точку зрения некоторых историков.

— Ну хорошо, не будем к формулировкам придираться. Как они это объясняют?

— Есть предположение, что царевич воспитывался в доме Отрепьевых, род которых был всегда близок к Нагим, и звали его для конспирации тоже Григорием, как названого брата.

— Погоди, значит, было два Григория Отрепьева? И именно они приходили к Марфе за царским знаком? Прямо-таки не царевич Дмитрий, а Железная Маска! А куда же потом настоящий Отрепьев подевался?

— Иезуиты его спрятали как заложника. На это вроде бы намекает иезуит Пирлинг, который в начале нашего столетия написал книгу о Смутном времени, используя материалы тайного иезуитского архива.

— «Пасодют» тебя, Игорек, — сказал, входя в комнату, Андрей, слышавший рассказ Шапошникова из кухни. — Как пить дать «пасодют» тебя твои оппоненты на защите диплома, когда ты им начнешь всю эту муть излагать.

— Андрей, что за блатной жаргон! — послышался из кухни голос матери.

— Мама, что ты, шуток не понимаешь? — начал было возмущаться Андрей, но раздался квартирный звонок.

Радостная Лариса расцеловала Бориса в обе щеки. Он взял ее за плечи и критически осмотрел прическу.

— Что смотришь? Лохматая?

— Определяю, почему опоздала. Неужели в парикмахерской теперь так стригут?

— Вовсе я и не в парикмахерской была, — вспыхнула Лариса. — Просто дела были.

— Дела... Какие дела, когда друг на побывку прибыл?

— «На побывку едет молодой моряк»! — пропел Андрей, внося на вытянутых руках самовар.

— Вот мы и снова все вместе, — сказала Лариса, когда все уселись за стол. — Жалко только, что Максим Иванович не с нами. Может, нагрянем сейчас к нему, а? Борь, звони!

— А я уже звонил из дому, как приехал, — улыбаясь сказал Борис. — Ему сегодня срочно какие-то гранки надо читать. А на завтра он пригласил меня на внеочередное заседание КЛИО. Послушаем, говорит, Шапошникова, что он там в архивах Сыскного приказа накопал.

— Завтра? Что же ты молчал? — возмутился Игорь. — Я же староста, должен всех обзвонить...

— Максим Иванович, зная твою занятость, попросил это сделать Василия. А мне поручил вас всех предупредить, догадываясь, что мы непременно увидимся.

— Поручил, поручил, — продолжал ворчать Игорь. — Но у меня ведь никакого доклада нет. Только выписки из документов.

— Максим Иванович и это предвидел, — продолжал улыбаться Борис. — Он просил тебе сказать, чтобы ты не волновался на этот счет, а просто познакомил членов клуба со своими находками. «А само заседание, — сказал Максим Иванович, — проведем в духе свободной дискуссии».

— По-моему, это даже интереснее, — загорелся Андрей. — Поспорим от души. Ты, кстати, Боря, хоть мне в друг, но в такое дело меня втянул...

— Какое же?

— Я пытался реализовать твою идею насчет того, что Каин — благородный разбойник, ну и полностью провалился. Хотя по отношению лично ко мне Каин поступил благородно, — вдруг озорно улыбнулся Андрей.

— Протянул свою благородную разбойничью руку через века? Как сыщик сыщику? — рассмеялся Игорь.

— Представь себе. Получил сегодня за Каина благодарность в приказе.

— Быть не может! Поздравляю! — всплеснула руками мать Андрея. — Расскажи подробно.

— Нечего особенно и рассказывать, — смутился Андрей. — Недавно мы с шефом, майором Дутиковым (ребята с ним знакомы), расследовали квартирную кражу. Когда возвращались, я ему в порядке отвлечения начал о Каине рассказывать, о том, как он по чердакам лазил. И вдруг майору по ассоциации пришла в голову мысль, что воры могли награбленное на чердаке спрятать, поскольку никто не видел людей, выходивших с вещами. Так и оказалось. Нашли вещи на чердаке, а потом и воров через трое суток взяли. Молодые парни. Случайно узнали, что семья из загранкомандировки вернулась и много импортной техники привезли — магнитофон, телевизор, «видик». Вот и польстились.

— Некоторые из-за этой техники с ума сходят, — подтвердил Борис. — У нас в порту вечно около заграничных судов толкутся, всё эту технику спрашивают.

— Так что, как видите, Каин и практическую пользу принес, хоть в понятие «благородного разбойника» и не вписывается, — развел руками Андрей.

— А как он безобразно к женщинам относился, — возмущенно произнесла Лариса. — Одна его свадьба чего стоит!

— Думаю, что завтра вы еще кое-что нового о нем узнаете, — загадочно произнес Игорь.

 

КАКОВ ОН, ВАНЬКА КАИН

— Сейчас я вкратце познакомлю с изложением некоторых бумаг, хранившихся в фонде Сыскного приказа. Они рассказывают о тех же самых событиях, о которых шла речь в романе про Ваньку Каина, и тем не менее отличаются, казалось бы, не очень значительными деталями. Но отличия эти очень красноречивы и дают нам понять истинное значение тех или иных событий, — так, чересчур наукообразно, с точки зрения Красовского, о чем он не преминул шепнуть сидевшему рядом Борису, начал Игорь свое выступление на заседании КЛИО. Видимо уловив иронически взгляд Андрея, Шапошников вдруг сказал: — Впрочем, давайте ближе к делу, точнее, к делам Сыскного приказа. Мы вот с вами гадали, что заставило Каина пойти в сыщики. Раскаяние или желание заработать? Оказывается, ни то, ни другое.

Помните, конечно, первую ночь арестов, проведенных солдатами под руководством Каина? Он называет много имен арестованных, а одно не называет. Это умолчание очень многозначительно.

Оказывается, когда отряд Каина с арестованными уже возвращался в приказ, у самых Москворецких ворот Иван вдруг подвел подьячего и солдат к отверстию в берегу, или, как тогда называли, к «печурке». В этой печурке нашли какого-то человека в лохмотьях, бледного, худого, на плечи был накинут нагольный тулуп. Он сидел на полу, перед ним на скамье лежала бумага, на которой человек что-то писал. Увидев Каина, воскликнул: «Эх, Ванька, грех тебе!» Это оказался беглый солдат Алексей Соловьев, старый товарищ Каина, который вел постоянную запись воровских дел: «В понедельник взято в всесвятской бане в вечеру 7 гривен, штаны васильковые, в кузнецкой бане в четверг — рубаху тафтяную, штаны, камзол китайчатой, на Каменном мосту — 15 алтын...»

Были найдены и списки мошенников, где значились и Каин, и Камчатка. Следовательно, можно сделать вывод, что Соловьев готовил донос, видимо, в полицию. А Каин, узнав об этом, решил опередить события и бросился в Сыскной приказ, который, как вы знаете, находился с полицией в неприязненных отношениях.

Такова цена «исправления» Ваньки Каина. И поэтому он вынужден был в своем списке назвать и друга Камчатку, однако арестовывать его не спешил.

— Значит, не веришь в раскаяние Ваньки? — спросил Борис.

— Факты, как говорится, упрямая вещь, — ответил Игорь. — Кстати, и вся история с его свадьбой в документах Сыскного приказа приобретает несколько иную окраску.

— Значит, он невесту не сажал в тюрьму? — встрепенулась Лариса.

— Напротив. Она была арестована еще по первому доносу Каина тогда же, в декабре тысяча семьсот сорок первого года. И сидела она не три недели, как можно понять из его автобиографии, а долгих два года! Причем Каин неоднократно подсылал сватов, но невеста, кстати, по документам она солдатская вдова Арина Иванова, непреклонно отказывалась. И только когда Каин пригрозил ей пытками, эта мужественная женщина сдалась.

— Ну и зря! — вздохнула Лариса.

— Кстати, именно к этому времени Каин снова стал на путь мошенничества, — продолжал невозмутимо Игорь, — но уже на новом, более высоком качественном уровне.

— Качественный уровень мошенничества? Неплохо! — рассмеялся Андрей. — Надо взять на вооружение.

— Дело в том, что Каин первые два года честно выполнял свои обязанности, как именовали его в документах, доносителя, — начал пояснять Игорь.

— О его честности говорится в этих документах? Ну и ну! — выразил сомнение Борис.

— Да, именно так. Сохранилось его заявление от ноября тысяча семьсот сорок третьего года, где он просил о выдаче денег, мотивируя тем, что «поймал он разбойника Якова Иванова. Яков Иванов дал ему 15 Рублев, чтобы он его выпустил, но он, Каин, не корыстовался, привел его и деньги 15 р. отдал в Сыскном приказе. А теперь он, Каин, для пропитания забрал по разным харчевням всякого харча и хлеба на 12 р. 40 к., а потому и просит Сыскной приказ, чтобы ему дали денег на расплату долгов и вперед на пропитание».

В Сыскном приказе навели справку. Оказалось, что за два года Ванька Каин поймал и представил: мошенников сто девять человек, воров — тридцать семь, становщнков — пятьдесят, покупщиков — шестьдесят, разных беглых солдат сорок два человека. Результат неплохой, но денег все же Ваньке Каину не дали.

Что было делать? В сметливости Ваньке Каину нельзя было отказать. Он понял, что необходимо идти на контакт с подьячими, делиться с ними награбленным. Но для таких контактов необходимо было занимать более солидное положение, иметь свой дом. Поэтому он форсировал дело с женитьбой на Арине Ивановой и купил свой дом в Китай-городе, съехав с наемной квартиры в Зарядье. Дом состоял из двух светлиц с окнами на улицу, с каморкою, а на дворе находились блинная изба (надо понимать — кухня), конюшня и еще одна отдельная изба с особыми чуланами. Именно в эту избу, не видную с улицы, Каин приводил схваченных воров. Здесь у него были свои палачи, которые избивали пойманных, если те не соглашались на выкуп. Самых несговорчивых Каин отводил в Сыскной приказ.

А в парадном доме со светлицами Каин принимал подьячих, ложных свидетелей, агентов, обильно угощал и расплачивался. По вечерам в той избе, что стояла во дворе, шли обычно гулянки и игра в карты и кости по-крупному. Нередко в ходе игры Ванька пускал фальшивые деньги. Интересно, что жена Арина, так долго сопротивлявшаяся, стала надежной помощницей Каина: она принимала вещи у проигравшегося в залог, подпаивала гостей.

— Вот и верь после этого женщинам! — притворно вздохнул Красовский.

— Бытие определяет сознание, — в тон ответил Шалошников, и оба вроде невзначай взглянули на Ларису.

— Ну и не смешно, а очень грустно, — вспыхнула та румянцем, — что такая волевая женщина поддалась соблазну и сама стала на дурной путь!

— Я думаю, что именно в это время Каин и спрятал свой клад, — торжественно объявил Игорь.

— Что, и о кладе есть упоминание? — не сдержал удивления Василий.

— Представь себе, есть! — ответил Игорь. — Хотя косвенное, конечно.

— Как это — «косвенное»?

— Когда Каина арестовали и было принято решение о конфискации его имущества, дело было передано в специальную канцелярию конфискации, в которой была сделана подробная опись владений Каина. Так вот, в этой описи упоминается, что в светлице находилась печь, украшенная зелеными изразцами. Чувствуете?

— Наша печь! — радостно воскликнул Василий. — Значит, точно мы клад Каина нашли! А вообще много у него добра было?

— Порядочно, — сказал Игорь. — Иконы все были в серебряных и позолоченных окладах. В спальне стоял «образ святого Иоанна Милостивого с серебряными гривенками, с убрусом, низанным жемчугом и драгоценными каменьями». На стенах, обитых клеенкой травчатою, висели зеркала в золоченых рамах, печатные картины и портрет Петра Первого. Два дубовых стола были покрыты персидскими коврами. Было полно оловянной и фарфоровой посуды (одних тарелок восемнадцать дюжин), в сундуках хранились золотые и серебряные вещи: стопы, подносы, чайники, часы карманные, серьги и прочее. Имелись большие запасы одежды — у жены «юбки и балахоны тафтяные, объяринные, душегрейки гарнитуровые с городками серебряными и с позументом золотым». Сам Ванька щеголял дома в суконном сюртуке то макового, то зеленого цвета, в туфлях зеленых гризетовых, шитых серебром.

— Ничего не скажешь, дом на широкую ногу был поставлен, — согласился Василий.

— Так и воровал Каин по-крупному! — ответил Игорь — В тысяча семьсот сорок четвертом году он сообщает, что доставил в Сыскной приказ более пятисот человек! А скольких он отпустил, взяв мзду? Наверное, не меньше. И это итоги его деятельности только за три года, а за восемь лет, наверное, цифра должна быть втрое больше. Творил свои беззакония Каин вполне безбоязненно, поскольку был огражден указами Сената.

Помните, мы их читали в книге Шкловского — «а ежели кто при поимке таких злодеев ему, доносителю Каину, по требованию его вспоможения не учинит... таковые, яко преступники, жестоко истязаны будут по указам без всякого упущения».

— Но как же в конце концов его арестовали? Действительно из-за секты? — спросил Василий.

— Нет, категорически нет! — заявил твердо Игорь. — Каин действительно вопреки воле специально созданной Раскольничьей комиссии самовольно арестовывал раскольников, забирал к себе в дом их детей, домогаясь выкупа. Уж слишком это было выгодное дело — ведь в среде раскольников и сектантов встречались очень богатые люди. Раскольничья комиссия жаловалась на самоуправство Каина в Сыскной приказ, но там сидели люди, с которыми он делился, поэтому все бумаги клались под сукно. Один раз, правда. Каин все же попал за вымогательства с раскольников в Тайную канцелярию и был бит кнутом, но потом опять взялся за свое. Поэтому Каин с боем отдавал полиции и ту купеческую вдову, которая рассказала ему о секте хлыстов, понимая, какую мзду он сможет получить с Григория Сапожникова и других именитых купцов.

— Так за что же конкретно был арестован Ванька Каин? — прищурился Красовский. — Что-то ведь послужило поводом?

— Закат Ваньки начался постепенно, — ответил Игорь. — Пожалуй, с пожаров тысяча семьсот сорок восьмого года.

— Значит, мнение о том, что Каин шантажировал население Москвы угрозой пожаров, имело под собой основу? — спросил Борис. — Помнишь, Шкловский об этом упоминает?

— Думаю, что это были всего лишь слухи, распускаемые обывателями, — покачал головой Шапошников. — Каин не поджигал Москву. Но дело в том, что, когда начались массовые пожары, был прислан для наведения порядка большой воинский отряд под командованием генерала Федора Ушакова.

— Это не отец знаменитого адмирала? — полюбопытствовал Митя.

— Думаю, что отец, — сказал Игорь. — Эта команда наводила порядок, не согласовывая свои действия с местными властями.

Однажды Каина, который попытался задержать солдат по обвинению в воровстве, избил шпагой офицер этого отряда. Конечно, такой инцидент не способствовал росту авторитета Каина в глазах местных властей и его друзей мошенников.

Поэтому, когда в июле тысяча семьсот сорок восьмого года военный отряд ушел из Москвы, Каин решился совершить шаг, так сказать, для самоутверждения: он арестовал своего старинного друга Камчатку. Вот биография Камчатки, рассказанная им самим на допросе:

«Петр, Романов сын, прозванием Смирной-3акутин да по мирскому званию Камчатка, 37 лет; отец его, Роман Герасимов Смирной, был Бутырского пехотного полка солдат. Давно умер. А мать его вышла замуж за матроса парусной фабрики Степана Лукьянова, сына Закутина. Мать его умерла давно, а Закутин — в богадельне. Он, Петр, учился на фабрике. Тому назад 20 лет пойман был в мошенничестве, наказан плетьми и определен в солдаты в Ярославский пехотный полк, который был на линии. Из Казани бежал в Москву, жил в землянках близ Лефортовского каналу, в Лефортовской слободе кормился: рыл канал.

Один раз за Воскресенскими воротами близ Неглинной начал бить его незнакомый человек, Камчатка закричал «караул», его отвели в Полицеймейстерекую канцелярию. Здесь он сказался матросом парусной фабрики. Его отослали из полиции в Адмиралтейскую контору, а отсюда — на работу на фабрику. Работал Камчатка всего с год, надоела ему работа, он бежал с фабрики и начал кормиться мошенничеством: крал в торговых банях платья, таскал из карманов деньги, вещи и проч. Потом отправился в Нижний Новгород. Здесь он сошелся с крестьянами Савельем Плохим, Григорьем Степановым Мазиным, с учениками суконной московской фабрики Иваном Кунаевым и Михайкой Денисовым и с Иваном Каином. Последнего он знал и прежде, потому что мошенничали вместе в Москве. В Нижнем пробыли 5 дней; больше воровали все в банях: утром и вечером крали у бурлаков платье и деньги. Потом из Нижнего все вместе пришли на Макарьевскую ярмарку, тут жили 19 дней, занимались тем же, чем и в Нижнем. Возвращаясь в Москву, разделили деньги, пришлось на пай рублей по 10 и более, а платье бросили на дороге в той же ярмарке, чтобы на них не было их тому какой прилики (видимо, улики).

В Москве Петр Камчатка явился опять на фабрику, где и оставался до великого поста тысяча семьсот сорок восьмого года. На третий неделе поста бежал в Калужский уезд на железные заводы Акинфия Демидова, работал недели с две без пачпорта: опять возвратился в Москву, проночевал в ямской Дорогомиловской слободе одну ночь, а потом работал «на бережках», таскал на берег Москвы-реки лес недели две: потом жил за Сретенскими воротами в приходе Вселичастивого Спаса, что в Пушкарях, у коломенского солдата Семена Семенова Ворнопегова; кормился тем, что скупал в лавкой кресты медные и иглы и продавал их по деревням в Московском уезде. Потом жил в Переяславской ямской слободе, в доме Милютинской фабрики ученика Ивана Ланского, и 8 августа пошел было к празднику в Новоспасский монастырь, шел по мосту, на Балчуге встретился ему Иван Каин, взял его и привел в Сыскной приказ».

После допроса, как положено, Петра Камчатку стали допрашивать под пыткой, и он добавил, что прежде Нижнего ходил он с товарищами и Ванькой Каином в Троицкую лавру.

Восемнадцатого декабря тысяча семьсот сорок восьмого года судьба Камчатки была решена: наказан кнутом и сослан в ссылку в Оренбург, на вечную работу.

— Получается, что Камчатка честнее Каина оказался: как пообещали они друг другу «завязать», Камчатка больше и не воровал! — возбужденно воскликнул Василий.

— Получается так, — согласился Шапошников. — Выдача Камчатки в руки правительства очень повредила Каину как в обществе его товарищей мошенников — они потеряли к нему доверие, — так и среди чиновников Сыскного приказа и полиции.

Сыскной приказ начал принимать различные меры против нахальства и дерзкого поведения Ваньки Каина.

В инструкции от одиннадцатого ноября тысяча семьсот сорок восьмого года дежурному офицеру о содержании колодников было сказано: «Обер-офицеру из команды своей никому караульных не давать и самому не отпускать, ни за чем не отсылать никуда над опасением военного суда, а посылать по требованиям от секретарей, по наказам и сыскам, и, сколько потребно, посылать без задержания; такс ж если доноситель Каин будет объявлять, что ему надлежит для поимки сколько солдат, то спрося присутствующих, а не в бытность их дежурного секретаря, и дежурному секретарю спросить тайно доносителя, куда идтить, и в какие домы, и за какими людьми, чтобы в том от него, доносителя, знатным людям каких страхов и бесчинства не нанесено было и сие ли Москвы, а ежели надлежит той посылке быть, того часу потребное число солдат посылать и с ними унтер-офицера или капрала с таким наставлением, чтоб на которых он, доноситель Каин, будет показывать, тех брать и содержать, чтоб их не упустить и приводить прямо в Сыскной приказ, а окроме Сыскного приказу тех колодников по домам никуда не водить и к доносителю Каину в дом не водить же, ибо от оного доносителя многия продерзости явились и что он перво к себе водит — и то оказывается, в чем в Сыскном приказе в том, что ему, доносителю Каину, того не чинить, взята подписка». Как видите, налицо явно желание ограничить самовольство Каина, — сказал Шапошников. — Но, вероятно, полиция никогда бы не решилась на арест Каина, боясь его показаний.

Однако в это время, на беду Ваньки, в Москву из Петербурга приехал генерал-полицеймейстер Татищев, человек решительный и строгий. Именно к нему попала очередная жалоба на бесчинства Каина. Жаловался солдат Коломенского полка Федор Тарасов, сын Зевакин. У него была хорошенькая дочка в возрасте пятнадцати лет, она ходила на вечеринки в дом солдатки Федосьи Савельевой, где и увидел ее Ванька Каин, стал угощать ее лакомствами, а еще более — вином и пивом. Отец, заподозрив неладное, запретил дочери ходить на вечеринки. Тогда Каин подослал к ней свою бывшую любовницу Авдотью Степанову, после переговоров с которой девушка исчезла. Отец долго и безуспешно искал дочь, пока не догадался подослать к жене Каина двух женщин, которые выведали, что Каин уехал в село Павилено с какой-то солдатской дочкой. Тогда Зевакин и подал жалобу на Каина, и Татищев приказал его немедленно арестовать, не обращая внимания на указы Сената.

На допросах Каин держался дерзко, молол всякий вздор, надеясь на связи с полицией, но Татищев приказал посадить Каина «под караул в погреб, кормить очень мало и никого не подпускать». Ванька прибег к своей старой хитрости, закричав «слово и дело», и его тут же отправили в Тайную канцелярию. Там он простодушно признался, что никакого «слова и дела» за ним нет, а закричал он от страха умереть от изнурения в сыром и холодном погребе, в который был посажен Татищевым.

Тайная канцелярия постановила: «За ложное сказывание «слова и дела» Каина бить нещадно плетьми и по учинении наказания для следования и решения в показанных на него из Полицеймейстерской канцелярии воровства отослать опять туда же».

Тринадцатого февраля тысяча семьсот сорок девятого года Каин был возвращен обратно, и Татищев, к которому посыпались доносы на Каина один за другим, приступил к допросам.

Поскольку Ваня панически боялся пыток, то пообещал, «что он о всем покажет самую истину». И действительно, начал подробно рассказывать о своих преступлениях, не жалея ни своих товарищей, ни чиновников Сыскного приказа. Даже повидавший многое Татищев пришел в ужас от исповедей Каина и вынужден был докладывать лично императрице Елизавете Петровне, которая в марте тысяча семьсот сорок девятого года находилась в Москве: «В настоящих полицейских делах учинилась остановка, и потому полиции исследовать эти дела невозможно, и, сверх того, так как Каин обнаружил, что с ним были в сообщничестве секретари и прочие чиновники Сыскного приказа, полиции, Раскольничей комиссии и Сенатской конторы, а потому по невозможности поручить исследование дела Каина Сыскному приказу», он представлял, что «необходимо учредить по этому делу особую комиссию».

Императрица почему-то медлила с приказом о создании особой комиссии, а Каин продолжал сообщать Татищеву каждый день все новые и новые имена. Скажем, член Сыскного приказа Афанасий Сытин любил захаживать к Каину почаевничать, а за чаем невзначай сказать: «Мало ты, Каин, в приказ воров водишь». Каин, поняв намек, идет с Сытиным по торговым рядам, тот выбирает то, что понравится, а Иван платит. Другой член приказа, Непеин, хаживал к Каину играть в карты, причем, естественно, любил играть беспроигрышно. Участвовали в игре в карты и многие другие чиновники приказа.

Рассказывал Каин Татищеву и о своих воровских делах. Были они очень разнообразны: уводил из-под караула арестантов, сбивал с них кандалы и отпускал на волю; нападал на таможню, освобождая «неявленные» товары, ловил на Красной площади солдатских жен, заявляя, что торговать им запрещено, отводил домой и потом за деньги отпускал; держал у себя беглых всякого рода, прикрывал своих друзей, срывавших шапки с прохожих и раздевавших пьяных; держал в трех домах тайные мастерские, где делались ювелирные изделия, и о многом другом.

Ежедневно по его показаниям московской полицией арестовывались и бросались в тюрьмы все новые и новые люди. Летом тысяча семьсот сорок девятого года произошло еще одно важное событие, вновь взбудоражившее весь город: с московской суконной фабрики бежали одновременно более тысячи рабочих, они рассыпались по столичным трущобам, выходя ночью на грабеж богатых домов. Поползли слухи, что это дело рук Ваньки Каина, подбившего рабочий люд на «воровство».

— Это событие можно расценивать как первое восстание рабочих в Москве? — полуутвердительно сказал Борис. — А Ванька Каин был их, так сказать, вдохновителем?

— Борис, ты сбиваешься на позиции вульгарных марксистов, — засмеялся Максим Иванович. — Рабочего класса, как такового, еще не было. Бежали и восставали крепостные люди. В том числе и рабочие суконной фабрики.

— Тем не менее это выступление ускорило решение вопроса о проведении следствия по делу Каина, — сказал Игорь. — Двадцать пятого июня тысяча семьсот сорок девятого года вышел указ императрицы: «для искоренения злодеев полицейскую московскую команду усилить солдатами из полевых полков, а вора Каина с его товарищами из полиции со всем его делом передать в Сыскной приказ...»

— Щуку бросили в реку! — усмехнулся Андрей, но Шапошников, не обращая внимания на реплику, продолжил:

— «...Но определять, судей и приказных служителей бесподозрительных, а подозрительных отрешить, о всем исследовать розыском, и какие его еще, Каиновы, товарищи покажутся, тех сыскивать, и присылаемых из полиции, впредь таких злодеев принимая, расспрашивать и ими разыскивать же, и всякими образы стараться оных до конца искоренять, а кто таким казням подлежать будет, не чиня экзекуции, ея императорскому величеству доносить».

На основании этого указа Сенат распорядился создать особую комиссию, в которую вошли князья Иван Горчаков и Михаил Вадбольский, советник Камер-коллегии Богданов, члены Сыскного приказа, что были вне подозрений, а также четыре канцеляриста и восемь копиистов.

Следствию предстояла долгая работа, ведь нужно было допросить сотни людей, причем по указу Сената дело каждого «исследовалось розыском», то есть с применением пыток. Ежедневно с десяти утра и до полтретьего пополудни члены комиссии сидели и наблюдали, как истязают людей, чтобы вырвать у них признание.

— Кошмар! Это же не люди, а звери! — воскликнул Василий — Сидеть и наблюдать!

— В тысяча семьсот пятьдесят третьем году Сенат, недовольный медлительностью особой комиссии, предписал «дело о воре Каине передать для окончательного и скорейшего решения в Сыскной приказ».

Однако и там, хотя весь личный состав в нем за это время переменился, дело тянулось еще два года...

— Почему же так долго? Действительно, Каин подкупал судей, как подозревает Шкловский? — спросил Борис.

— Наверное, и это имело место. Хотя и сам бюрократический аппарат был очень медлителен, методы следствия являлись несовершенными, — объяснил Игорь. — Наконец в июне тысяча семьсот пятьдесят пятого года состоялось решение: Каин был приговорен к смертной казни — «колесовав, отрубить голову». Этот приговор Сыскного приказа был представлен на рассмотрение в Государственную юстиц-коллегию двадцать второго июля тысяча семьсот пятьдесят пятого года. Юстиц-коллегия утвердила приговор и направила его в Сенат двадцать четвертого января тысяча семьсот пятьдесят шестого года, а двадцать седьмого февраля этого же года Сенат неожиданно смягчил наказание. По его указу Иван Каин и его товарищ Алексей Шинкарка были наказаны кнутом, им вырезали ноздри, а на лбу и щеках выжгли клеймо «ВОР», после чего сослали ев тяжкую работу», то есть на каторгу.

— Ну что ж, по-моему, Игорь Шапошников с помощью розыскных документов ответил на все наши недоуменные вопросы, — сказал Максим Иванович. — Мы теперь можем быть уверенными в том, что клад действительно принадлежал Ивану Каину. Мы лучше теперь представляем себе, что это был за человек — безусловно, способный, может быть, даже талантливый, но лишенный каких-либо нравственных устоев. Теперь понятно, почему он получил прозвище Каин, известного по библии братоубийцы, из зависти погубившего брата Авеля. Нам яснее стали причины, побудившие его прийти на службу в полицию, а затем снова стать грабителем и вором, но уже в гораздо более крупных масштабах. И наконец, теперь точно известно, что послужило причиной его гибели. — Он обвел взглядом притихших ребят: — Так что, будем заканчивать «следствие по делу Ивана Каина»?

Поднял руку Борис Воскобойников:

— Максим Иванович! По-моему, один вопрос остался затемненным...

— А именно?

— Почему царская цензура вдруг запретила роман Матвея Комарова о Ваньке Каине?

— Не понимаю, что тут для тебя неясного? — удивился Красовский. — Ведь такая фигура, как Ванька Каин, возможность его фантастической карьеры — это обличение в адрес царской полиции, а значит, и всего самодержавного строя. Удивительно другое — почему вообще была допущена публикация его автобиографии!

— А роман Комарова с его ядовитыми авторскими комментариями имеет явно антикрепостническую и даже антигосударственную направленность! — горячо добавил Шапошников. — Хоть он и маскируется ссылкой на французского преступника Картуша и подает приключения Каина в стиле авантюрного романа, но ведь внимательный читатель, а читали Комарова в самых широких слоях русского общества, так повторяю, внимательный читатель легко улавливал между строк оценку событий, происходящих в романе. Комаров явно осуждает крепостное право.

Вспомните хотя бы такие слова: «как известно что у нас большая часть подлых людей (то есть крепостных), то и дети возрастают без всякого доброго воспитания...» А вот его слова, явно критикующие строй: « увидим бесчисленное множество примеров, что воры, мошенники, злые лихоимцы, бессовестные откупщики, неправедные судьи, грабители и многие бесчестные люди роскошествуют, благоденствуют и в сластолюбии утопают, а честные, разумныя и добродетельныя люди трудятся, потеют, с трудностями борются, страждут, а редко благополучны бывают».

Каково? Надо было иметь большое гражданское мужество, чтобы так заявить. Естественно, что это было вряд ли по душе царскому правительству. Что, не согласен?

— Согласен, согласен! — поднял руки вверх, как бы сдаваясь, Борис. — Но при всем при том книга выдержала много изданий, а запрещена была лишь во времена Фаддея Булгарина. Как думаете, почему?

— Булгарин, как известно, был агентом охранного отделения, — сказал Шапошников, — Лютый враг Пушкина.

— Все это правильно. Но почему он был так настроен против Ваньки Каина? Не знаете? Тогда расскажу. Помимо тех причин, о которых вы здесь справедливо говорили, была еще одна — чисто литературная. Дело в том, что в тысяча восемьсот двадцать девятом году Булгарин опубликовал авантюрный и удивительно бездарный роман об Иване Выжигине. Причем написал он его в псевдонародном стиле, используя лубочные художественные средства. И читатели уловили сходство с романом Комарова о Ваньке Каине. А Пушкин увидел внутреннее сходство автора, который был доносчиком Бенкендорфа, с «доносителем» Ванькой Каином. Не случайно он называл Фаддея Булгарина Видок Фиглярнн, имея в виду, что Видок повторил «подвиги» Каина. И не случайно Пушкин приветствовал произведения московского лубочного писателя Александра Орлова, убийственно пародировавшего Ивана Выжигина, объявив его сыном... Ваньки Каина. Все это и заставило Булгарина потребовать запрета «крамольной» книги.

— Ну что же, убедительное доказательство! — сказал Максим Иванович. — Действительно, и живой Ванька Каин боролся против самодержавия, пусть и своими, «воровскими» методами, и литературный Иван Каин будил в народе чувство протеста против существующего строя. И в этом непреходящая заслуга талантливого писателя из крепостных — Матвея Комарова, жителя города Москвы.

* * *

Караульный, стоявший у входа в Сыскной приказ, поправив портупею, презрительно взглянул на человека в лакейской ливрее:

— Чего надо?

— Являюсь домоправителем генеральши госпожи Эйхлер. Вызван по делу его благородием Федором Фомичем Левшиным.

— Коль вызван, проходи.

Матвей Комаров прошел во двор, огляделся. Из подвала, откуда доносились отчаянные крики и где, видно, находилась пыточная камера, двое солдат протащили на рогожке орущего, закованного в кандалы человека.

— Кого ищешь, лакейская душа? — услышал он вдруг со спины чей-то дерзкий голос и поспешно повернулся.

Перед ним стоял невысокий человек в ладно сидящем зеленом кафтане, с длинными волосами, носящими следы завивки. Бритое лицо было слегка одутловатым, причина была ясна благодаря резкому винному запаху, исходившему от человека. Серые глаза выражали ум и энергию.

— Левшина ищу, — ответил Комаров, и тут взгляд его опустился ниже, и он увидел легкие кандалы на ногах незнакомца.

— В пыточной он, розыск ведет, — сказал незнакомец и сплюнул. — Крыса секретарская. А ты к нему по какому делу?

— Список пожитков принес, что были покрадены у госпожи моей, генеральши Эйхлер.

— Это не мое дело, — опять сплюнул незнакомец. — Скорее, Шинкарка руку приложил.

— Не знаю, не видел, — пожал плечами Комаров. — Мы в ту пору обитались в поместье князя Хованского, сродственника госпожи.

— «Обитались»! — передразнил незнакомец и захохотал, показывая ровные белые зубы. — Сказать тебе, где я только не «обитался», — от страха ливрею на голову наденешь.

— А кто же ты? Дворянин или сынок купеческий? И почему в кандалах?

— Иван Каин я! — сказал человек и усмехнулся, увидев на лице Комарова испуг. — Али не слыхал?

— Слыхал, — пробормотал Матвей, — про тебя такое сказывают... Самый страшный разбойник в Москве... Я думал, тебя по рукам-ногам сковали, чтоб не убежал. А ты вот свободно ходишь?

— Если деньги платишь, так любой подьячий кумом станет, — оскалил зубы Каин. — А денег у меня пока довольно, хоть и дом мой комиссия по конфискации продала. У жены на черный день припрятано. Так что каждый день и вино пьем, и песни поем, и в карты, и в зернь с караульниками играем. А сержант Подымов к нам даже жен наших пускает!

Комаров осмелел:

— Что же тогда ты тут сидишь, казни дожидаешься?

Каин покачал головой:

— Бежать мне некуда, господин хороший. Свои же товарищи непременно зарежут. За то, что про все свои и их дела без утайки говорил.

— Расскажи мне! — загорелся Комаров. — А я про твое житье-бытье книгу потом составлю.

— Ишь ты! — удивился Каин. — Значит, писать научен? А мне вот не довелось, хоть и в господах походил... Ну что ж, спешить мне некуда. Да и тебе тоже — Левшин с розыска не скоро вернется. Вот давай сядем здесь на завалинке — все про себя расскажу да и песни вдобавок спою.

Они сели рядышком, греясь в лучах майского нежного солнышка. Каин неторопливо начал рассказ:

— Родился я, Иван, Осипов сын, по прозванию Каин, от подлых родителей...