Кабину тряхнуло, и без того тусклый свет моргнул и притух, что-то заскрежетало – и лифт остановился.
– Сука, – с чувством констатировал Кирилл. – С-сука!
Следующий эпитет сопровождался ударом по кнопкам: первое сотрясло воздух, второе – кабину.
Третье слово Кирилл процедил сквозь зубы, постепенно смиряясь с ситуацией.
Лифт в их многоэтажке на окраине города был старым, дребезжащим, постоянно запаздывающим с открыванием дверей, в нем периодически чем-то воняло – то ли старой пластмассой, то ли дохлыми крысами, – но на памяти Кирилла, то есть последние лет пять, он не застревал ни разу. Но да, иногда надо с чего-то начинать. Или с кого-то, да.
– Сука, – мрачно сообщил Кирилл лифту и снова пнул дверь в надежде, что кто-нибудь его услышит. Надежда, прямо скажем, была весьма зыбкой: летний полдень четверга – далеко не то время, когда площадки и лестницы в спальном районе кишат людьми. Кто-то на работе, кто-то в отпуске за границей, кто-то на трудовой повинности на даче, кто-то во дворе, магазинах – да где угодно. И до того момента, когда соседи начнут массово возвращаться домой и живо интересоваться лифтом, еще долгих шесть часов…
– Эй! – крикнул Кирилл в щель между дверями, чуть ли не вжавшись в нее губами. – Эй! Я тут! Помогите!
«Помогите», конечно, было несколько преждевременно – до «помогите» ему надо было бы сидеть тут около суток, – но в голову не приходило ничего более емкого. Но не важно, все равно, судя по тому, какая тишина стояла снаружи (только где-то внизу, в шахте, ухало невнятное эхо), его никто не слышал.
Кирилл мрачно повернулся к панели с кнопками. Там, где должна была находиться красная кнопка связи с диспетчером, горбилась горка плавленой пластмассы. Третий год как. Кто именно сжег ее, жители подъезда не знали, да и не собирались выяснять. Равно как и менять. Понадеялись на то, что не понадобится, да. На всякий случай Кирилл потыкал пальцем в комок пластмассы. Разумеется, без толку.
На счастье, он не страдал клаустрофобией, поэтому перспектива просидеть пару часов в кабине лифта его всего лишь не радовала. Кроме того – Кирилл критически осмотрел пол – на улице сегодня сухо, так что, если ожидание затянется, он не побрезгует и присесть. И не только присесть, но и свободно вытянуть ноги и даже прилечь: лифт был совмещен с грузовым и давал определенную свободу действий.
В карманах не было ничего, кроме ключей и флешки, даже телефон он оставил дома – делов-то, всего лишь заскочить в маленькую полиграфическую конурку в соседнем дворе – в руках же реферат по культурологии, как назло в мягкой папке.
Ни разжать двери, ни постучать по стенам толком, м-да.
Кирилл еще раз, больше для проформы, попинал двери и стал медленно постигать бытовой дзен. Ничего другого ему не оставалось.
* * *
– Египетская религия, – мрачно бубнил под нос Кирилл спустя полтора часа, как мог удобно устроившись в углу кабины и штудируя реферат, – являет собой хрестоматийный пример комплекса верований, характерного для аграрной цивилизации…
В дверь осторожно поскребли.
– …коей и являлся Древний Египет, – Кирилл поднял голову, прислушиваясь.
По пластику – или из чего там сделаны эти двери? – снова чем-то зашкрябали. Слава всем египетским богам, электрик!
– Эй! – крикнул Кирилл, вскакивая на ноги и бросаясь к двери. – Я тут! Давайте! Я тут!
Ему не ответили.
Скрежетание прекратилось.
– Эй! – заорал Кирилл, с огорчением понимая, что ошибся. – Эй! Я тут! Я застрял! Позовите кого-нибудь!
Тишина. Ни сопения, ни кряхтенья, ни дыхания – ни единого звука, которые издают пусть даже и молчащие люди. Можно было подумать, что снаружи никого нет.
Но скрежет, который возобновился через минуту, свидетельствовал об обратном.
– Эй! Я тут! – снова крикнул Кирилл и попытался со своей стороны помочь разжать двери. Тугие пружины не поддавались, да и сам он не был в достаточной мере спортивен – так что пару минут только пыхтел, неуклюже цеплялся за обитые резиной края и вглядывался в щель между дверями, надеясь, что помогает увеличить ее хоть на пару сантиметров.
И тут внизу, на уровне щиколоток, в нее просунулась рука.
Точнее, пока лишь пальцы; но и их вида хватило, чтобы Кирилл совершенно по-женски взвизгнул, со всего размаху приложился по ним ботинком – а потом отскочил в дальний угол лифта, так что кабина заходила ходуном.
Пальцы недовольно – Кирилл прямо-таки ощутил, что они были НЕДОВОЛЬНЫ, – сжались, зашевелились, сгибаясь в совершенно неожиданные стороны, и замерли, растопырившись, поводя фалангами туда-сюда, словно на их подушечках были глаза.
Их было шесть – гибких, ненормально длинных. Уже сейчас Кириллу было видно пять фаланг, обтянутых бледной, лоснящейся, словно от жира, кожей. Они шевелились, как лапки отожравшегося паука-альбиноса, подгребая к себе воздух, – словно обладали не только глазами, но и ноздрями.
Видимо, Кирилл все-таки хорошо приложил их ботинком, так как хозяин пальцев – или же сами пальцы? – пока не решался продвигаться дальше. Кирилл осторожно, превозмогая отвращение, сделал шаг к ним.
Остановился. Пальцы тоже замерли, повернувшись в его сторону. Кирилл со свистом втянул воздух и снова пнул их. Еще раз. Еще. Еще!
Пальцы сжались и уползли наружу. Двери сомкнулись, оставив лишь небольшую щель.
Кирилл, не переводя дух, снова бросился к приборной панели и стал колотить по кнопкам.
– Эй! – истошно вопил он. – Эй!
Дом молчал. Молчал так, как никогда до этого – словно был полностью, от первого этажа до последнего, абсолютно пуст.
– Пожар! – осенило Кирилла. – Горим! Пожар! А-а-а!
Тишина.
Никого.
Кирилл ударил в стену, потом разбежался и пнул со всего размаху – лифт заходил ходуном, и тросы угрожающе заскрипели. Парень завыл и стал скрести пластик, словно надеялся процарапать дыру к свободе, пусть даже та оказалась бы шахтой. Главное – вырваться отсюда, из этой ловушки, из которой его пытается вытащить… кто? Ее хозяин?
Едва уловимое движение за спиной заставило его оглянуться – и отскочить, невзирая на очередное раскачивание кабины.
Все в таком же молчании пальцы снова начали протискиваться в дверь. Только на этот раз они делали это медленнее… но и настойчивее. Во всяком случае, через минуту показалась и ладонь – точнее то, что у существа за дверью считалось ладонью.
Кирилл, судорожно сглотнув слюну и чувствуя, как от ужаса немеет лицо, снова занес ногу и пнул ладонь.
Та приняла удар и вцепилась в ботинок. Кирилл взвыл: ему показалось, что нечеловеческая сила сейчас сомнет ему стопу и переломает кости. Рука дернула его ногу на себя, и Кирилл не удержался, со всего размаху шлепнулся на пол, снова взвыв – на этот раз от боли в отбитом напрочь копчике и ушибленном затылке. Рука еще раз дернула его ногу, выкручивая и выворачивая стопу. Подвывая, Кирилл стал бить по ней второй ногой, то и дело промахиваясь, попадая то по лифту, то по своей же ноге. Рука не отпускала. Тогда он уперся в нее рантом ботинка и стал отскребать, сталкивать пальцы с себя. Пустить в ход собственные руки он не решался – что-то подсказывало ему, что если жуткая ладонь вцепится в них, то сражение будет в тот же момент проиграно.
Наконец рант удачно уперся в то, что у нормальных людей является большим пальцем. Кирилл напрягся, вытянулся в струнку, резко вывернул пойманную ногу, прижимая руку к дверям, дернул вторую, словно стесывая руку вниз, – и, только отлетев к противоположной стене, понял, что ему наконец-то удалось освободиться.
Рука, изрядно помятая, потоптанная, с содранной кожей, с сочащейся из ранок мутноватой жидкостью – по кабине разнесся отчетливый запах сероводорода, – медленно шевелила пальцами, словно пытаясь понять их наличие и число.
Кирилл размахнулся и стукнул ее папкой с рефератом. Потом еще и еще. Как муху! Как поганую! Навозную! Мерзкую! Вонючую! Муху! С каждым ударом он выплевывал эти слова в воздух, словно пытаясь напугать руку.
Что-то из этого возымело действие – во всяком случае, рука еще немного подергалась, а потом уползла обратно, за двери.
* * *
То ли механизм, сдерживающий дверь, был слишком тугим, то ли у существа снаружи была лишь одна рука, но сейчас кабину снова ощупывала-осматривала-обнюхивала та же самая уже изрядно помятая конечность. При этом она то и дело отщипывала куски резиновой обивки дверей – видимо, чтобы увеличить проем. Щель действительно расширялась – пусть и на сантиметр-полтора, но достаточно для того, чтобы через нее просунулось уже предплечье, мускулистое и крепкое.
Кирилл смотрел на все это и методично сворачивал выдранные из реферата листы в плотный кулек. Когда-то давным-давно – ему казалось, что все происходило с ним давным-давно в какой-то иной жизни – он читал о чем-то подобном. Теперь настал момент проверить знания на практике. Точнее, нет, не проверить. Использовать.
Он не ощущал своего лица, ноги существовали у него лишь где-то на уровне колен – во всяком случае, именно там дергалась какая-то жилка, – а все остальное тело охватило мертвенное, свинцовое оцепенение ужаса. Работал лишь мозг – четко, прямолинейно, не вдаваясь в подробности и не отвлекаясь на рефлексии. Кирилл вертел кулек и меланхолично прикидывал, что же это такое – там, за дверями.
Совершенно однозначно, что это не человек. Было бы у него меньше, чем пять пальцев, можно было бы списать на какого-нибудь окончательно рехнувшегося от белочки алкаша. Но вот шесть…
Где-то год назад на собрании жильцов поднимался вопрос по поводу мусора под лестницей, там, где первый этаж плавно переходил в подвал. Кто-то начал стаскивать туда тумбочки, старые стулья, листы фанеры, какие-то тряпки, железки – в общем, рухлядь, которой самое место было на помойке. Сначала наиболее ответственные жильцы выкидывали этот хлам куда следовало, но уже через пару дней подлестница снова забивалась каким-то мусором. В конце концов терпение лопнуло и у наиболее ответственных, и они махнули рукой.
Так неужели то был не просто хлам? Неужели что-то вило там, у них под лестницей, свое гнездо? И теперь вышло оттуда?
Кирилл мрачно сплюнул сквозь зубы и проверил острие кулька. Шансов совсем мало, но хоть какие-то.
Он резко швырнул оставшиеся листы в противоположный угол. Рука дернулась, растопырилась и напряглась.
Кирилл бесшумно метнулся к ней.
– Сука! – Голос сорвался на фальцет. И одновременно с этим воплем узкий кулек вонзился в ладонь, проткнув ее насквозь.
Сероводородом запахло еще сильнее. Кирилл торжествующе завопил: байки из Интернета по поводу того, что можно убить листом бумаги, оказались правдивыми. Рука задергалась и рванула обратно, наружу, но кулек был слишком плотным и растопыркой застрял в дверях.
– Ха! – уже нечленораздельно орал Кирилл, охваченный каким-то первобытным восторгом удачливого охотника. – Ха, сука, ха!
Он развернулся и кулаками выбил дробь по панели с кнопками.
Рука дергалась, извивалась, пыталась протиснуться назад – но качественная бумага стойко держала удар, да и, судя по тому, как потряхивало руку, Кирилл умудрился попасть по каким-то важным сухожилиям, или что там у нее было. Но все это происходило в полнейшей, гробовой тишине. Кирилл уже понял, что звуков дома ему не услышать, – но не ожидал, что даже сейчас существо будет немо. Или же оно пребывало в ином, чем люди, звуковом диапазоне.
Рука еще пару раз мелко дернулась, а потом резко протолкнулась вперед, заставив Кирилла шарахнуться в дальний угол.
И тут кабина лифта дрогнула и медленно поехала наверх.
Не успев сообразить зачем, Кирилл подскочил и вцепился в руку. Ее кожа была холодной и склизкой. Кирилла передернуло от отвращения, но он сильнее сжал руку – так, что его ногти прорвали бледную кожу. Сероводород еще сильнее ударил в нос – хотя казалось, что сильнее уже не бывает.
Рука дергалась, извивалась и пыталась вырваться – но Кирилл держал ее.
Она налилась тяжестью – лифт теперь тащил за собой наверх и то существо, которому рука принадлежала, – но Кирилл держал.
Ему вскоре пришлось сесть на пол и упереться ногами, потому что существо было слишком тяжелым, но Кирилл не сдавался.
Лифт скрежетал, визжал – ему тоже было тяжело, и Кирилл бормотал просьбы не сдаваться: вверх, вверх, сука, вверх!
Вдруг что-то хрустнуло, лопнуло снаружи – и Кирилла в очередной раз отбросило назад.
– Сука! – торжествующе выдохнул он и упал на пол рядом с подергивающейся рукой.
* * *
Вонючая жижа уже перестала сочиться из оторванной культи и собралась подсыхающей желейной лужей. Кирилл сидел в углу, аккуратно пересворачивая бережно очищенный от мерзости кулек.
Лифт все еще ехал.
Наверх.
Наверх.
Уже восемь часов – наверх.
«Вверх и наружу, – фраза из книжки, что когда-то читал он племяннику, пришла ему в голову– Вверх и наружу».
По всем подсчетам, уже должен был закончиться не только дом, но и нижние слои атмосферы.
Вверх и наружу.
* * *
Одним из ключей он отделил от кости плоть – или как это называлось у подобного существа? Кость лишь отдаленно напоминала человеческую: пористая, с какими-то выступами. Кирилл содрал ею кусок резиновых окантовок дверей и, орудуя как рычагом, попытался разжать их. Те подались лишь отчасти, поэтому Кирилл оставил кость как распорку. Сантиметров пять – а если налегать на кость, то и все десять. Достаточно для того, чтобы видеть то, что происходит снаружи.
Видеть, закрывать глаза от ужаса – и смотреть снова. Смотреть снова в надежде увидеть такие родные серо-зеленые стены.
Хотя нет, справедливости ради нужно сказать, что серо-зеленые стены изредка попадались и здесь. Только они были уже иными. Где-то оплетенные плющом, завешанные лианами или покрытые инеем. Где-то на них висели освежеванные туши, где-то сочилась гноистая жидкость – лифт по старой привычке ехал достаточно медленно, чтобы Кирилл мог рассмотреть эти миры. Нередко их обитатели замечали его – и кидались на двери, рыча, визжа или храня гробовое молчание. Существ, подобных этим, Кирилл не видел никогда; только если на картинах Босха можно было увидеть слабое подобие этих… просто ЭТИХ.
А лифт все ехал и ехал.
Вверх и наружу.
Гребано вверх и гребано наружу.
* * *
Щетина постепенно отрастала.
Останки существа стали вонять – поэтому он, кривясь от омерзения, протолкнул их в щель.
Туда же он и помочился. Правда, потом, когда стал испытывать жажду, пожалел об этом: на второй день он не побрезговал бы и мочой. Он попытался прогрызть свою кожу, чтобы выпить хоть чуть-чуть крови, но зубы его были слабы, а бумагу он опрометчиво начал жевать, когда стал испытывать первые признаки голода. Даже спасительный кулек был уже измохрачен и не мог ему помочь.
Но к вечеру третьего дня лифт проезжал миры-этажи, где шел дождь, и он успел вытащить наружу сложенные лодочкой ладони. А еще через пару секунд сообразил и сунул под воду оба ботинка. Те оказались не только непромокаемые, но и водоневыпускающие.
Из крепления папки он сделал крючок и привязал его к шнуркам. Через час на крючок попалась странное существо – полупиявка, полумуха. Ему даже показалось, что оно пыталось заговорить с ним, но он был слишком голоден. На вкус существо отдавало тиной, и его слегка пронесло – но голод чуть отступил.
Жизнь, кажется, налаживалась.
И она существовала вверх и наружу.
И он уже точно знал, чего не хочет ни в коем случае.
Пусть голод, пусть жажда, пусть что угодно.
Только пусть лифт не останавливается и не открывает двери.
Пока не доберется до этажа Кирилла – пусть он не останавливается и не открывает двери.
Пусть так и будет – вверх и наружу.
Бесконечно вверх и постоянно наружу.