– А где печенье?! Люсенька, ты взяла печенье? Я специально с вечера целый кулек на столе оставила!
Несмотря на пристегнутый ремень безопасности, Ираида Павловна повернулась в кресле едва ли не на сто восемьдесят градусов. Женщиной она была не крупной, в свой без двух лет юбилейный полтинник сохранившей практически девичью фигурку, поэтому трюк этот дался ей без особого труда. Люся, глядя на метания матери, страдальчески закатила густо подведенные фиолетовыми тенями глаза и уставшим механическим тоном ответила:
– Да, мама. Я взяла это долбаное печенье, – и в доказательство демонстративно потрясла перед остреньким носом Ираиды Павловны кульком, набитым коричневыми лепешками «овсянок».
– Мама, а Люся ругается! – хихикнув в кулачок, поспешил заложить сестру шестилетний Коленька.
– Не выражайся при ребенке, – не отрываясь от дороги, одернул дочь Михаил Матвеевич. Ночью по всей области прошел сильнейший ливень, и глава семейства вел машину предельно аккуратно.
– А конфеты?! Конфеты-то где?! – заполошно причитала Ираида Павловна.
– Не мельтеши, мать. В бардачке твои конфеты. Я их туда еще утром положил, знал, что ты забудешь.
Михаил Матвеевич даже в этом бедламе умудрялся оставаться невозмутимым, спокойным и собранным. Обхватив широкими грубыми ладонями руль, плотно обмотанный синей изолентой, он уверенно вел старенькую «Волгу» по разбитой, точно после бомбежки, загородной дороге. С виду машина была ведро ведром, но хозяина своего, водителя-механика с тридцатилетним стажем, слушалась беспрекословно. Зеленый рыдван гладенько вписывался даже в самый малый зазор, образовывающийся в плотном потоке автомобилей таких же, как семейство Лехтинен, «умников», решивших «выехать пораньше, пока на трассе никого нет». На этом семейном празднике жизни Юрка Кашин чувствовал себя пятым лишним. Поездка длилась всего каких-то двадцать минут, а он уже готов выпрыгнуть на полном ходу на встречную полосу, только бы не слышать противного визгливого голоса мамы-Лехтинен и придурковатого смеха мелкого Кольки. С того самого момента, как, поддавшись Люсиным уговорам, Юрка позволил затащить себя в пахнущий хвойным дезодорантом и крепкими сигаретами салон, его не покидало ощущение, что он кочует с бродячим цирком.
– Господи, а термос-то мы забыли!
– В рюкзаке у меня твой долбаный термос.
– Не выражайся при ребенке!
– Мама, я хочу писяяяять!
– Мишенька, давайте остановимся, Коленьке пописать надо!
Михаил Матвеевич глухо ругнулся под нос, но все же остановил «Волгу» у обочины и, едва лишь супруга с сыном, спустившись по насыпи, скрылись в густом кустарнике, тоже покинул салон. Не обращая на сердитый крик дочери ни малейшего внимания, отец семейства принялся прямо с дороги отливать на выбеленный солнцем щебень. Ничуть не смущаясь проносящихся мимо машин, Лехтинен-старший активно вращал бедрами и даже напевал какой-то спортивный марш. Кажется, «Трус не играет в хоккей», но стопроцентно Юрка уверен не был. Закрытое окно вкупе с сомнительными вокальными данными Михаила Матвеевича искажали мелодию до неузнаваемости. К тому же отнести себя к знатокам советской спортивной песни Юра не мог при всем желании, так как родился спустя три года после развала Союза.
В который раз уже Юрка мысленно ругал себя за то, что послушался Люсю и согласился сопровождать ее придурочное семейство. На словах все выглядело и впрямь неплохо: на пятнадцать минут съездить на кладбище, помянуть бабулю Лехтинен, а потом Михаил Матвеевич забросил бы их прямо к турбазе, где уже с утра жарят шашлыки и пьют пиво однокурсники. И не придется полчаса тащиться от автобусной остановки с набитым доверху рюкзаком. Но, как водится, гладко было на бумаге. Теперь же приходилось стоически терпеть визгливую Ираиду Павловну, беспрестанно жующего козявки Коленьку да тяжело наваливающуюся дневную духоту, от которой уже плохо спасали даже открытые окна.
Кладбище оказалось не просто старым, а по-настоящему древним. Начавшее свое существование несколько веков назад совсем крохотным погостом, за минувшие с той поры столетия оно разрослось и вытянулось, со свойственной смерти ненасытностью поглощая километры и километры холмов, оврагов, полян и густого елового леса. Точно некая мастерица вплела в местный ландшафт многочисленные кресты, создавая свой, непонятный непосвященному взгляду, узор. Причем сделала это столь искусно, что Юрка далеко не сразу осознал, что за окнами уже некоторое время мелькают не только широколапые ели, но и старые деревянные кресты, многие из которых имели сверху дополнительные перекладины «домиком», делающие их похожими на гигантские кормушки для птиц.
Постепенно в пейзаж стали влезать гранитные и мраморные надгробия, более современные и потому привычные. Кладбище поделилось на участки, обнесенные символическими заборами из широких решеток и проржавевших цепей. Каждый покойник огородил свое последнее пристанище, стараясь даже после смерти урвать пару-тройку квадратных метров личной площади. Машина ехала уже несколько минут, а вереница крестов и памятников все тянулась и тянулась. Практически возле каждой могилы сидели люди – родственники и друзья, приехавшие помянуть близкого человека. Уже совсем скоро Кашину стало казаться, что жители всех окрестных городов и сел, и даже, быть может, соседних областей вдруг одновременно решили отметить родительский день, собравшись на этом, самом огромном в мире, погосте. Потому что в их родном провинциальном городишке просто не могло быть такого количества народа.
– Жуть, правда?
Голос у Люси был мягким и неестественно тихим, но Юрка все равно подпрыгнул. Придавленный мрачным величием старинного кладбища, Кашин начисто забыл, что едет в машине не один. Тут же стало понятно, что уже некоторое время единственным звуком, нарушающим тишину автомобильного салона, было гудение двигателя да шелест шин по влажному асфальту. Заткнулся даже неугомонный Коленька.
– Каждый раз, когда сюда приезжаем, у меня просто мурашки по коже!
И хотя в машине стояла вязкая духота, Люся зябко обняла себя за плечи. Неожиданно для себя Юра понял, о чем она говорит. Не веря в разную чертовщину и мистику, считая призраков и зомби бабкиными сказками, он вдруг проникся Люсиным состоянием. Еле сдержался, чтобы не стряхнуть «мурашек», уже забравшихся под футболку и активно ползущих по позвоночнику, прямо к короткостриженому затылку. Так получилось, что к своим восемнадцати Кашин никогда не сталкивался со смертью и относился к ней с иронией. Однако сейчас шутить ему не хотелось абсолютно.
Между тем зеленая «Волга», свернув с основной дороги на разбитую грунтовку, принялась петлять между пологими холмами, поросшими елками, крестами и памятниками. Несмотря на то что народу здесь было поменьше, эта часть кладбища выглядела более «обжитой». Почти перестали попадаться сколоченные из бруса замшелые кресты, оградки блестели свежей краской, а насыпи могильных холмов радовали глаз геометрической правильностью. Прилипнув к стеклу носом, Юра с болезненным любопытством разглядывал гнетущую панораму, выхватывая из нее какие-то особенно колоритные моменты. Вот пожилая женщина в черном платке, перетягивающем седые кудри, аккуратно пристраивает искусственный венок возле угловатой плиты из белого мрамора. А вот целая компания молодых людей спортивного телосложения, сидя за столиком возле странного, напоминающего сюрреалистический цветок памятника, разливает водку по пластиковым стаканам. А это…
Парализованный цепким иррациональным страхом, Юра застыл. Могильщик смотрел прямо на него. Тощий, жилистый детина баскетбольного роста, закинув лопату на плечо, устало вытирал лоб свободной рукой. Юноша готов был поклясться, что он не просто провожает взглядом проезжающую мимо «Волгу», а пристально следит за ним, Кашиным. К счастью, машина вскорости перевалила за холм, оставив жутковатого могильщика позади. Юрка, внезапно сообразив, что все это время сидел, не дыша, облегченно выпустил воздух из легких.
– Ну куда ты поехал-то! – всплеснула руками Ираида Павловна. – Здесь налево нужно было!
– Окстись, мать. На первой развилке направо, а потом уже налево все время.
Не сбавляя скорости, Михаил Матвеевич уверенно свернул на правую отворотку, рыжеющую по краям влажно блестящей глиной.
– Да как направо же?! Семь лет сюда ездим, а ты все не запомнишь! Налево, направо, направо, а затем опять лево!
– Цыц, говорю. Вот будешь за рулем, и езжай куда хочешь. Тока сперва права получи, – тоном спокойным, но в то же время не оставляющим возможности для пререканий, обрубил глава семейства. – «Налево-направо-направо» – это в позапрошлом году было, – туманно и как-то невпопад закончил он.
Спорить с мужем Ираида Павловна не стала. Возмущенно-презрительно хмыкнув, она отвернулась к окну, демонстрируя непоколебимость своего мнения. Дальше Лехтинен-старший вел машину в полном молчании. Юрка, хотя его и тяготила тишина, нарушить ее не решился. Так, меся глиняную трассу резиновой обувкой, «Волга» проезжала поворот за поворотом. Стали попадаться встречные машины – отдавшие родителям долг семьи торопились вернуться домой. К жизни.
После второго «налево» дорога выгнулась турецкой саблей, заставив Михаила Матвеевича сбросить скорость до пешеходной. На узком пути встречные машины едва могли разминуться, проходя впритирку друг к другу. Наконец грунтовка перестала вилять и ровной прямой линией побежала вперед, к невысокому холму, на котором… Юра вздрогнул и тряхнул головой, стараясь отогнать наваждение, но нет, зрение его не обманывало. У подножия холма, за который переваливала дорога, маячила длинная фигура могильщика. Того самого. Только лопата теперь не покоилась у него на плече, а была небрежно воткнута в насыпь свежевырытой земли…
– А, чтоб тебя, – с досадой ругнулся Михаил Матвеевич. – Такого кругаля дали…
И Кашина отпустило. Стало понятно, что нет здесь никакой мистики, просто неверно выбранный маршрут вернул их к исходной точке. Мама-Лехтинен не произнесла ни слова, но ее торжествующе вздернутые брови оказались куда как красноречивее. Поравнявшись с могильщиком, Михаил Матвеевич прижал машину к обочине, едва не зацепив крылом кованную оградку ближней могилы, и отстегнул ремень безопасности. Не глядя на супругу, бросил:
– Сейчас у местных аборигенов дорогу спросим…
Поспешно, словно боясь справедливых упреков жены, отец семейства выскочил наружу. Однако Ираида Павловна решила проявить великодушие, ограничилась довольной улыбкой в ссутулившуюся спину мужа.
Переждав, пока мимо проползет похожая на гигантского жука, заляпанная грязью «бэха», Михаил Матвеевич перебежал дорогу. За руку, как со старым знакомым, поздоровался с могильщиком. Достав из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет, угостил аборигена и угостился сам. Следующие несколько минут прошли за активным обсуждением дальнейшего пути. Долговязый землекоп активно загибал руки, видимо изображая нужные повороты, да настойчиво тыкал тлеющей сигаретой в сторону ближайшего холма. Михаил Матвеевич кивал, соглашаясь. Его собеседник сплевывал под ноги, лениво скребя живот ногтями прямо через грязную майку-алкоголичку. К тому моменту, когда высмоленные почти до фильтра «бычки» полетели на землю, Юрка уже весь извелся. Вопреки всему, рациональное объяснение их возвращения не до конца развеяло ореол жути, исходящий от тощаги-могильщика. Находиться с ним рядом было пыткой не меньшей, чем слушать нытье уставшего от дороги Коленьки. Все чудилось Юрке, что нет-нет да ощупает его липкий, изучающий взгляд. Каждый раз он пытался встретиться с землекопом глазами, и каждый раз неудачно. Верзила смотрел на дорогу, на Михаила Матвеевича, за горизонт, просто себе под ноги. Куда угодно, только не на Кашина. Однако ощущение слежки не проходило. Наконец Лехтинен-старший горячо потряс мосластую руку могильщика и быстро вернулся к машине. Плюхнувшись на сиденье, с места в карьер тронул машину вперед. Даже пристегиваться не стал.
– Ну? – нетерпеливо спросила Ираида Павловна.
Михаил Матвеевич ответил жене торжествующим взглядом.
– Баранки гну! Лопухнулся я, что уж там… но и ты, мать, тоже…
В последовавшей за этим мешанине многочисленных «направо» и «налево» Кашин заблудился окончательно и бесповоротно. А Люськины родители увлеченно обсуждали дорогу, точно действительно были здесь впервые.
– Столько лет сюда мотаемся, а они все дорогу запомнить не могут, – шепнула Люся. – Теперь до самой могилы собачиться будут. Не обращай внимания…
Ее горячее дыхание странным образом разлилось по Юркиному телу, сделав его податливым и мягким, как подтаявший на солнце пластилин.
– Кладбище само по себе здоровенное, да еще и растет постоянно. Тут каждый год какие-то новые дороги появляются. Я сама, если честно, без предков бы нипочем бабушкину могилу не нашла. Извини, что все так затянулось…
Мягкие губы как бы невзначай коснулись Юркиного уха, и юноша поплыл окончательно. Кашин уже давно смирился с тем, что, находясь рядом с этой девчонкой, полностью теряет волю к сопротивлению. Люсина ладошка украдкой принялась поглаживать его бедро, а у Юрки не было сил, чтобы даже просто попросить ее перестать. Иногда ему казалось, что он ловит в зеркале заднего вида отражение укоризненно поджатых губ Ираиды Павловны… но это было так несущественно, пока к нему льнула мягкая, горячая, пахнущая цветами Люся!
Резко хлопнувшая дверь мгновенно привела Юру в чувство. Он удивленно похлопал глазами, удивляясь, что машина уже давно остановилась, а Михаил Матвеевич даже успел выбраться наружу. На улицу не спеша вылезла и мама-Лехтинен, тут же принялась кудахтать над радостно бесящимся Коленькой. Люська, паскудница, с невинным видом ковырялась в рюкзаке, будто бы это не она только что ласкала Юрку чуть ли не на глазах у родителей. Жеманно стрельнув глазками, девушка подтолкнула Кашина к выходу и следом за ним сама покинула машину.
– Люсенька, термос не забудьте! – крикнула удаляющаяся вслед за мужем Ираида Павловна.
– Да возьму я твой долбаный термос, – под нос буркнула Люся, навьючивая рюкзак на Юрку. – Мертвого достанет, истеричка старая… Пошли, – бросила она уже Кашину. – Под ноги смотри, тут спуск крутой. И глаза береги, все этими долбаными елками заросло.
Сказала и тут же ловко шмыгнула между скрещенных лап двух здоровенных елей, в просветах за которыми смутно угадывалась соштопанная из лоскутов-могил открытая поляна. Кашин забросил рюкзак на плечи и, стараясь следовать обоим советам одновременно, двинулся следом. Острая хвоя приятно кольнула ладони, когда он развел ветки в стороны, выбираясь на глиняный спуск, на котором угадывалась протоптанная посетителями кладбища тропинка. Юркая Люся оказалась уже в самом низу. Привычно лавируя между деревьями, пеньками и могилами, она стремительно догоняла неторопливо бредущих родителей.
Кашин нагнал семейство уже возле самой бабушкиной могилы. Невысокий, по пояс, металлический заборчик со стилизованными набалдашниками на угловых прутьях отсекал квадратный участок, выложенный богатой черной плиткой. Солнечные лучи покрытие не отражало, а словно впитывало, отчего казалось, что и сама могила, и небольшой столик с лавочками парят над бездонной черной ямой. Это выглядело настолько натуралистично, что Юрка, уже перенесший ногу через символический порожек, замешкался, не решаясь опустить ее. Но папаша Лехтинен абсолютно спокойно подправлял пластиковые лилии, а Ираида Павловна буднично вытаскивала из сумки кульки и контейнеры с едой, и никто из них не проваливался в эту смолянистую черноту.
– Юрочка, доставайте термос, – позвала Кашина мама-Лехтинен. – Будем бабушку поминать.
Послушно выполнив указания Ираиды Павловны, юноша присел на край скамейки, впервые посмотрев на надгробие. С обрамленной металлическими завитушками фотографии на Юру подозрительно глядела пожилая женщина. Строгое сухощавое лицо, старательно зачесанные седые волосы, узкие сморщенные губы и под стать им – хищный, островатый нос.
– Знакомься, – заметив его взгляд, сказала Люся, – это Нойта Тойвовна, бабка наша.
– Не бабка, а бааа-ааабушка! – назидательно протянул Коленька, засунувший в нос указательный палец чуть ли не по третью фалангу.
– Душевная была женщина! – развязывая пакетики с печеньем и конфетами, сказала Ираида Павловна. – Вот верите – нет, Юрочка, хоть говорят, что свекровь с невесткой, как собака с кошкой, а мы с ней даже не ругались ни разу. Мишенька, скажи?
Михаил Матвеевич, занятый распечатыванием бутылки водки, ограничился коротким кивком. Наконец терзаемая перочинным ножиком пробка поддалась, и глава семейства плеснул кристально прозрачной жидкости в два пластиковых стакана. Немного поразмыслив, налил на полпальца водки еще в два и поставил их рядом с Люсей и Юрой.
– Давайте-ка помянем старушку.
– Не чокаясь! – упреждая, шепнула Люся Кашину.
– Земля пухом… – пробормотала Ираида Павловна.
– Земля пухом… – поддержал ее Михаил Матвеевич, выливая свою порцию на землю рядом с надгробием.
Ираида Павловна привычно закусила водку загодя развернутой карамелькой. Воспользовавшись тем, что внимание родителей отвлечено, Люся быстро опустошила свой стакан. Закашлялась для натуральности, хотя Юрка точно знал – от таких доз Люся даже не морщится. Маленький Коленька увлеченно булькал чаем, размачивая овсяное печенье прямо в крышке от термоса. Кашин еще секунду помешкал – водку он не любил, предпочитая ей светлое пиво, – но, не желая обижать семейство, решил поддержать традицию.
– Земля пухом…
Запрокинув голову, Юрка попытался протолкнуть водку прямо в пищевод, минуя вкусовые рецепторы. Да так и замер, нелепо оттопырив локоть, прижав к губам безвкусный прозрачный пластик. Почти не чувствуя, как по внутренностям разливается обжигающее тепло.
Над ними кружил ворон. Угольно-черный, ширококрылый, без видимых усилий подстраиваясь под потоки ветра, он бесшумно нарезал воздух геометрически правильными кругами четко над могилой бабушки-Лехтинен. Но вовсе не это заставило Кашина застыть в позе пионера-горниста. А то, что, опускаясь все ниже и ниже, птица увеличивалась в размерах. Становилась не просто большой, а какой-то непозволительно громадной.
Тряхнув головой, Кашин наконец-то сбросил оцепенение. Недоверчиво вгляделся в смятый в ладони стаканчик и осторожно, как если бы тот был начинен чем-то взрывоопасным, положил его на краешек стола. В освободившуюся руку тут же улегся бутерброд с колбасой, заботливо подсунутый Ираидой Павловной.
– Закусывайте, Юрочка, закусывайте. На такой жаре, если не закусывать, развезет моментально.
Машинально сунув бутерброд в рот, Юра откусил кусок, чтобы занять себя хоть чем-нибудь. Практически не чувствуя вкуса сырокопченой колбасы, прожевал, слушая, как сверху, все ближе и ближе, доносится хлопанье крыльев, громкое, как работающие лопасти вертолета. Поднятый ветер зашуршал лежащими на столе пакетиками. Кашин и сам спиной чувствовал, как давят на него плотные потоки нагретого солнцем воздуха. Воздуха, гонимого огромными сильными крыльями. Семейство Лехтинен между тем вело себя как ни в чем не бывало. Будто бы не трепетала от яростных порывов просторная футболка Михаила Матвеевича. Будто Люся не откидывала лезущие в лицо волосы раздраженным жестом. Ираида Павловна манерно отщипывала зубками кусочки сыра от бутерброда. Коленька с усердием размазывал остатки размоченной «овсянки» по кружке. Никому не было дела до гигантской птицы, опускающейся прямо к ним. Один лишь Юра стоял, вцепившись побелевшими пальцами в столешницу, стараясь не думать о том, что поднявшийся ветер уж больно сильно прижимает к земле высокую изумрудную траву, растущую вдоль кладбищенских дорожек.
– Эй, ты в порядке? – будто через вату, донесся до него голос Люси.
Юра с удивлением посмотрел на девушку и наконец-то проглотил жидкую кашицу, бывшую некогда куском колбасы и хлеба. Он уже собрался заорать, что нет, все совсем не в порядке… но в этот миг прямо у него за спиной раздалось громкое, требовательное карканье. Сверхъестественным усилием оторвав от столешницы вспотевшие ладони, Кашин обернулся. Он поворачивался медленно-медленно, целую вечность, чувствуя напряжение каждой задействованной в этом привычном процессе мышцы. Так поворачиваются роботы в фантастических фильмах – механически выверенно и правильно. И когда дуга в сто восемьдесят градусов завершилась, на ее конце Юрка обнаружил черные глаза, блестящие, точно ониксовые бусинки.
Сжав ограду мощными когтистыми лапами, ворон сидел, слегка наклонившись вперед, с любопытством разглядывая Кашина. Их глаза находились на одном уровне, и Юрка понял, насколько тот огромен. А семейство Лехтинен по-прежнему отказывалось что-либо замечать.
– Мам, плесни Юрке чаю, он чего-то бледный совсем.
– Юрочка, вы в порядке? Юрочка?!
Ворон спрыгнул с оградки. Выпятив широченную грудь, он, покачивая головой в такт шагам, подошел к Кашину. Находясь на земле, птица не стала ниже, напротив – горделиво выпрямившийся ворон оказался выше юноши на добрый десяток сантиметров.
– Па, ну я же говорила, что он водку не пьет! Вот на фига ты вечно все по-своему делаешь?
– Юрочка?! Юра?! Юра?!
Глядя в немигающие глаза, похожие на драгоценности в обрамлении черного боа, Кашин видел в них пустоту. Вернее, не просто пустоту, а Пустоту с большой буквы. Бесконечность, которую никогда не смогут заполнить даже миллиарды лет мудрого созидания.
– Да я что, специально, что ли? Я ж не думал, что так плохо все!
– Да ты вообще никогда не думаешь!
– Юрочка, вы присядьте!
Ворон склонил тяжелую голову набок, но странным образом движение это казалось не птичьим, а почти человеческим. Чувствуя, как подгибаются колени, Юра попытался отмахнуться от птицы рукой. Но вместо того, чтобы испуганно отскочить в сторону, ворон каркнул прямо в побледневшее Юркино лицо, обдав волной тухлых запахов, а затем с размаху ударил его прямо в лоб громадным, похожим на черную торпеду клювом…
Мир болтало из стороны в сторону. Какое-то обезумевшее божество затолкало реальность в блендер и включило максимальную скорость в надежде сотворить из нее нечто единородное. Невозможно было определить, где верх, а где низ, где право, а где лево. Мир подбрасывало, точно телегу на ухабах, и вместе с ним взлетал и падал, больно ударяясь о стенки черепной коробки, Юркин мозг.
– Папа, хорош уже! Не дрова везешь, в самом деле!
– Да я нарочно, что ли? Не дорога, а дерьмо какое-то!
– Мам, а папа ругается!
– А чего вы хотели? Вечно тянете кота за яйца! Оставили бы там, сразу бы выпустила… А теперь водить будет, пока…
Кашин через силу приподнял стотонные веки. Перед глазами тут же замаячили размытые амебоподобные кляксы, активно жестикулирующие псевдоподиями и ругающиеся на разные голоса. Поняв, что он все еще находится в передвижном цирке имени Лехтинен, Юрка застонал.
– Тихо там! – голосом Ираиды Павловны заговорила оранжевая клякса, плывущая немного впереди. – Кажется, очнулся…
– Юрчик? Хороший мой, ты как?
Заслонив обзор, над Кашиным склонилось бледно-розовое пятно, из которого постепенно начали проступать зеленые точечки Люсиных глаз. Пятно выпустило тонкий жгутик ложноножки и осторожно потянулось им к юноше. Зрение все еще не сфокусировалось, но осязание не подвело: Юра почувствовал, как на лоб ему улеглась теплая ладошка Люси, ощутил мягкие подушечки ее пальцев, металл тонкого золотого колечка. Кашин разлепил спекшиеся губы, но лишь промычал нечто нечленораздельное.
– Все хорошо, маленький мой, все хорошо! – Бледно-розовое пятно уже почти окончательно приняло формы Люсиного лица. – Ты не шевелись, сейчас все пройдет.
– Что со мной случилось? – через силу прохрипел Юра.
– Это солнечный удар, Юрочка, – ответила Люся. – Очень неприятная штука! Голова будет болеть – немилосердно! Еще и температура повысится… Вернее, уже повысилась. Очень, очень неприятная штука!
С каждым словом, произнесенным этим необоснованно жизнерадостным голосом, Юре стремительно становилось хуже. К головокружению и потерянности в пространстве прибавились тошнота, боль в мышцах и внутренний жар. Кашин попытался приподняться, чтобы поудобнее устроить ноющее тело на сиденье, но лишь беспомощно заерзал на месте. Он ощущал себя гусеницей. Под мышки ему тут же заползли Люсины руки, с неожиданной силой вздернувшие его вверх, будто вырывая из трясины.
– Во-от так, мой маленький! Так удобно?
Кивнув, Юра поспешно высунул голову в раскрытое окно. Блевать в салоне не хотелось, но переносить эту жуткую смесь пота, духов, хвойного дезодоранта и страха он уже просто не мог. В этот же момент «Волгу» сильно подбросило на ухабе, и Юрка ощутимо треснулся затылком о верхнюю раму.
– Папа, ну пипец! – тут же заголосила Люся.
– Мишенька, правда, веди аккуратнее.
– Не нравится, ведите сами! – огрызнулся отец семейства, в досаде хлопнув ладонями по рулю. – Не папа хреновый – дорога хреновая!
Странным образом от удара в затылок картинка прояснилась. Размытые пятна наконец-то приняли устойчивые формы, перестали прыгать перед глазами. Теперь Кашин смог рассмотреть, где они едут. Судя по замшелым крестам и неухоженным могилам, по бурелому и разросшимся мрачным елям, они вновь въехали на территорию старого кладбища. Значит, совсем скоро приедут домой. Да, скорее бы домой. На турбазу Юрке уже не хотелось.
Не до конца опущенное стекло давило в подбородок, но удерживать голову сил не было. Ветер немного остужал кожу на лице, приводя в чувство, отрезвляя, выдувая через уши плавающую в мозгу муть. Когда «Волга» набирала скорость – например съезжая с горки, – картинка смазывалась, превращаясь в мельтешение черных полос и солнечных просветов между ними.
Именно по просветам, становящимся все уже и тоньше, Юра понял, что на улице вечереет. Пересилив себя, он вновь нырнул в мешанину запахов душного салона.
– А сколько сейчас времени? – с трудом сфокусировавшись на Люсе, спросил он.
– Много.
Не дождавшись, пока Люся созреет для нормального ответа, Юра попытался достать мобильный телефон, чтобы посмотреть самостоятельно, но ослабевшие пальцы не совладали с карманами узких джинсов. Машина катилась по грунтовой дороге, то падая вниз на манер «русских горок», то по-черепашьи вползая наверх. Под пальцами Михаила Матвеевича скрипела намотанная на руль изолента. Посвистывал летящий навстречу «Волге» ветер. Дребезжала подвеска. За окном проносились кривые деревья и заваливающиеся кресты.
Наконец Ираида Павловна повернулась, нацелившись в Кашина острым носом.
– Понимаете, Юрочка, мы немного… э-э-э… заблудились. Да, заблудились.
– Да, похоже, где-то не там свернули, – поддержал супругу Михаил Матвеевич.
Глупо поморгав, Юра сказал первое, что пришло в голову:
– Ну так поверните обратно.
Раздраженно фыркнула Люся. Маленький Коля гнусно хихикнул. Тяжело вздохнул Лехтинен-старший.
– Понимаешь, Юрка, какое дело, – начал он, – я уже поворачивал.
– Поворачивали?
– Ага. Часа три назад. Когда понял, что заблудились, – сразу повернул.
Удивленный Юра, ища поддержки, перевел взгляд на Люсю, но та отвернулась к окну, демонстративно не обращая внимания на Кашина.
– А сколько я уже… – Во рту внезапно стало вязко, точно он разом съел килограмм черноплодной рябины. – Сколько я без сознания?
Долгое время ему никто не отвечал. Затем Колька, старательно загибавший перемазанные козявками пальцы, радостно воскликнул:
– Восемь!
– Чего восемь? – глупо переспросил Кашин.
– Восемь часов, Юрочка. Вы восемь часов не приходили в себя, – подсказала мама-Лехтинен. – Мы уж думали – все…
– А ты бы и рада была? – со злостью крикнула Люся.
– А ну замолчи немедленно! – В голосе Михаила Матвеевича прорезалось-таки раздражение. – Как язык-то повернулся? На мать!
– Да пошла она! Оба идите! Я говорила – надо было сразу оставлять, а вы…
От криков и напряжения в голове Юрки щелкнуло. По лбу побежало что-то горячее и мокрое. Преодолевая слабость, он коснулся лица пальцами, поднеся их к глазам. По подушечкам, глубоко въевшись в отпечатки, точно краска на процедуре дактилоскопии, расплылась кровь. Липкая. Свежая.
– Кровь… – завороженно прошептал Кашин. – Откуда у меня кровь?
Вопли и взаимные обвинения внезапно стихли.
– Из носа, – неуверенно ответила Люся. – Ты когда в обморок грохнулся, у тебя из носа кровь побежала. Давление, наверное.
– Господи, да сколько можно уже врать?! – Перегнувшись через сиденье, Ираида Павловна злобно зашипела на дочь. – Что ж ты за дрянь такая, а? Парню осталось всего ничего, а ты все паинькой прикидываешься! Скажи уже! Ну?
Не дождавшись ответа от внезапно умолкшей Люси, похлопала Юру по колену и доверительно сообщила:
– Это вас Хугинн клюнул, Юрочка. Вы не переживайте, уж, если он кого клюнул, значит, все – конец. Это папа у нас дурак дураком, все думает судьбу обойти. На зеленой своей развалюхе обогнать. Не переживайте. Скоро все закончится.
– Скорее, чем ты думаешь, – Люся прервала мать, кивнув в сторону лобового стекла.
– М-да-а-а… – с тоской в голосе протянул папа-Лехтинен. – Кажись, приехали.
Юркин взгляд потянулся туда же, куда кивнула хмурая Люся. Туда, через опущенные плечи мамы и папы Лехтинен, через заляпанное грязью и глиной лобовое стекло, через бесконечно длинный зеленый капот, под которым устало переводил дух натруженный мотор. Туда, где посреди двух высоких валов рассыпчатой свежей земли стоял он. Тот самый мосластый высокий могильщик, в растянутой майке-алкоголичке, бывшей некогда белой.
– Не выпустила, ведьма старая, – прошептал Михаил Матвеевич.
– Мишенька, нельзя так… это же мама твоя все-таки, – укорила мужа Ираида Павловна.
Тот лишь кивнул, поджав губы, рывком распахнул дверь и выбрался наружу. Точно по команде, могильщик закинул лопату через плечи, свесив руки по обе стороны черенка. Он был похож на тощее пугало, выставленное в поле, чтобы пугать ворон. Вот только вороны его не слишком-то боялись. Гигантская черная туша Хугинна аккуратно спланировала с неба, встав рядом с могильщиком. Долговязый, словно только этого и ждал, поднял правую руку, приложил два пальца к виску, по-приятельски козырнув Кашину.
И ушел.
Просто развернулся и пошел прочь. Рядом с ним, вспарывая глину мощными когтями, вышагивал Хугинн. Сложенные за спиной крылья напоминали полы черного фрака, по прихоти модельера сделанного из вороньих перьев. Фигурки человека и птицы все удалялись и удалялись, пока не стали совсем крохотными. Тогда ворон подпрыгнул вверх, на лету ловко сцапал могильщика лапами за плечи и, взмыв в закатное небо, быстро скрылся за тонким лезвием горизонта. Хотя последнее Кашину вполне могло показаться. Не понимая, где явь, а где последствия солнечного удара, Юра не сразу почувствовал, как чьи-то сильные руки выволокли его безвольное тело из машины.
– За ноги берите, – прохрипел над самым ухом голос Михаила Матвеевича. – Тяжелый мальчишка… Спортсмен, что ли?
– Спортсмен, – пропыхтела Люся откуда-то снизу, после чего ноги Кашина взметнулись вверх, и тело обрело приятную, легкую невесомость. – Нападающий университетской баскетбольной команды.
Дернув ногами, Юра попытался вырваться из крепких рук.
– Ах ты ж сволочь! – ругнулась Люся. – Мам, помоги! Он мне сейчас весь топик перепачкает!
– Мам, а Люся…
– Коля, закрой рот! – неожиданно резко перебила сына Ираида Павловна.
После чего в Юркину ногу вцепилась еще одна пара рук, окончательно лишив его возможности сопротивляться.
– Ну, чего встали, клуши? Поволокли уже… – скомандовал Лехтинен-старший.
Земляные холмы поплыли навстречу Кашину. В затылок Юрке упиралось круглое пузо Михаила Матвеевича. Кашину хотелось попросить их остановиться, не делать того, что бы они там ни задумали… однако, не мог оторвать взгляда от приближающейся разрытой могилы. В том, что это не свежая, а раскопанная старая могила, сомневаться не приходилось.
Земляные валы рассыпались обширно, но все же недостаточно широко, чтобы скрыть оградку с узнаваемыми набалдашниками на угловых прутьях. Тут и там, будто чешуя неведомого монстра, из земли выпирала матово-черная плитка, безжалостно расколотая лезвием лопаты. С каждым шагом, которого он не делал, Кашину все лучше становился виден жадно распахнутый зев глубокой ямы, расположившийся между двумя земляными холмами, как рот между толстых щек. Изголовье вскрытой могилы венчало черное надгробие, с которого в предвкушении скалила длинные желтые зубы фотография Нойты Тойвовны Лехтинен.
Исчезла благообразная старушка с зализанными седыми волосами. Вместо нее Кашину недобро улыбалась всклокоченная ведьма с бездонными провалами пустых глазниц. И, наконец поняв, что сейчас будет, Юра закричал, что было мочи, изогнулся всем телом, стараясь вырваться, выскользнуть, отбиться. Вскрикнула от боли предательница Люся, когда в плечо ей угодила рифленая подошва кроссовка. Растерянно охнул Михаил Матвеевич, не ожидавший удара затылком. Взволнованно заверещал мерзавец Коленька.
Но было уже поздно.
Семейство Лехтинен, подобно воинам, тараном высаживающим ворота вражеского замка, с разбегу влетело на земляной холм. На секунду Юра завис над ямой. Всего на секунду. И этого времени хватило ему, чтобы увидеть…
…что яма не имеет конца, она тянется вниз, насколько хватает взгляда, и даже солнечные лучи бессильно умирают, так и не достигнув ее дна…
Чтобы почувствовать…
…что под мягким запахом свежей сырой земли прячется гниль и тухлятина, как запах пота прячется под химическими ароматизаторами дезодоранта…
Чтобы услышать…
…как где-то на дне, в самом низу, воет рыщущая во тьме ведьма с вытекшими глазами, воет и визгливо хохочет в радостном ожидании…
Пытаясь остановить неминуемое падение, Кашин широко раскинул руки и ноги, в надежде зацепиться за могильные стены. Но внезапно понял, что расстояние между ними исчисляется десятками, сотнями, тысячами километров, и никак не достать, и никак не удержаться. И будто это понимание обрезало последнюю ниточку, чудом державшую его в воздухе, Юрка рухнул прямо в беспросветную тьму. Навстречу безумному смеху и голодным всхлипам.
Некоторое время семейство Лехтинен переводило дух, старательно не замечая полных ужаса криков, несущихся из-под земли. Упершись ладонями в колени, Михаил Матвеевич шумно дышал, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Его дочь с сожалением разглядывала земляной отпечаток кроссовка на своем белоснежном топике.
– Ох, как же меня это утомляет, – устало прикрыла глаза Ираида Павловна. – Ненавижу родительский день.
– Так надо было дома остаться и не ехать никуда! – внезапно вскинулась Люся. – Чего мы сюда каждый год приезжаем? Скоро ни одного нормального пацана в городе не останется – всех бабке скормим!
– Не бабке, а баа-бушке! – встрял Коленька.
– Ага, не ехать… – Глазки Ираиды Павловны испуганно забегали. – Спасибо, один раз уже попробовали.
– Не спорь с матерью! – пресекая попытки дальнейших споров, отрезал Михаил Матвеевич. – Ты тогда еще младше Коленьки была, совсем ни шиша не помнишь. Нельзя не ездить… нельзя. А и не брать их если, что тогда? Кого бабке оставлять будем? Тебя? Маму? Или, может, Кольку ей сбросим? На кого Хугинн укажет, а?
Не решаясь спорить с отцом, Люся спрятала глаза. И все же, стараясь оставить последнее слово за собой, раздраженно бросила:
– И стоило тогда комедию ломать? Сразу бы его бабке отдали, так уже бы сто раз назад вернуться успели.
– А вдруг бы в этот раз не взяла? – отрешенно пробормотал Михаил Матвеевич. – Нельзя сразу… Не по-божески как-то.
– А держать детей в душной машине на такой жаре – это по-божески? Меня, между прочим, на турбазе заждались уже наверное!
– Да кому ты там нужна, шалава крашеная? – по-взрослому зло съехидничал Коленька.
– Ах ты, ублюдок мелкий!
Люся удивленно округлила глаза и попыталась отвесить младшему брату подзатыльник, но тот проворно перехватил руку, с неожиданной силой отведя ее в сторону. Глядя прямо в глаза девушке в два раза выше и больше его самого, он предостерегающе покачал головой, и Люся, вывернув покрасневшее запястье из стальных пальцев маленького мальчика, поспешно отошла в сторону. Коленька проводил ее тяжелым взглядом, в котором еле видной искоркой мерцала победная ухмылка. Он вперевалочку подбежал к матери, дернул ее за руку и противно загундосил:
– Ма-а-ам, я пися-а-ать хо-чу-у-у!
– Пап, поехали уже… – согласилась Люся, потирая запястье.
– Да, Мишенька, правда, поехали домой, а?
Стоящий на краю могилы Михаил Матвеевич встрепенулся, услыхав свое имя.
– И то верно. Старую проведали, можно и домой. Давайте-ка раньше начнем – раньше закончим… раньше дома будем.
Сбросив гипнотическое оцепенение, навеянное бездонной земляной ямой, он подошел к багажнику «Волги» и вынул оттуда большую лопату с широким лезвием. Следом на свет появились две лопаты поменьше – для женщин. Последним из багажника был извлечен небольшой металлический совок на длинной ручке. Маленький Коленька очень любил чувствовать себя частью большого семейного дела.