О священномученике Парфении (Брянских) и мученице Антонине Брянских
Тот вечер для меня начался как обычно – едва усевшись за парту после целого дня работы на ледяном ветру, я, разомлев от тепла и усталости, провалилась в сон. Кажется, мне приснилась кружка настоящего горячего чая с ячменной лепешкой, которые нам давали здесь, в школе. Но тут Пашка толкнула меня локтем в щеку, я проснулась и…
Пашкой звали мою подружку. Мы познакомились в первый же день, как я пришла на лесозавод. Благодаря ей я достаточно быстро научилась справляться с работой. А вечером она отвела меня к себе в барак, напоила чаем с сухарями, подлив туда «для сугреву» водки, и начала расспрашивать – кто я, и откуда, и кто были мои родители, и почему надумала податься в город. Помню, тогда я даже разревелась. Да и было от чего! Ведь до этого никому из чужих людей не было до меня дела… Правда, потом я замечала, что другие рабочие отчего-то сторонятся Пашки. Да и меня тоже. Но тогда мне думалось – они просто завидуют ей. И мне, за то, что это у меня, а не у них есть такая замечательная подруга!
Я проработала на заводе год. Там меня приняли в комсомол. А потом вместе с Пашкой послали учиться в вечернюю школу для рабочих – поскольку, как нам сказали, каждый комсомолец должен, по завету великого Ленина, «учиться, учиться и учиться». Но я не понимала, на что нам эта учеба? Ведь мы очень даже хорошо работаем и без нее. И куда лучше было бы вместо этого сходить в кино. Или даже просто отоспаться… Однако Пашка нашла способ помочь нашей беде, заняв для нас обеих удобное местечко на заднем ряду. Там можно было незаметно перешептываться, грызть семечки, ковырять краску на парте, а иногда даже вздремнуть. После этого я в очередной раз убедилась, насколько мне повезло с подругой!
***
Но тогда я впервые рассердилась на Пашку – и угораздило же ее разбудить меня! Я открыла глаза и увидела стоящую у доски незнакомую женщину. Она назвалась Антониной Арсеньевной и сказала, что будет вести у нас немецкий язык. На вид она была лет сорока. Круглолицая, в синем шерстяном платье с белым воротником. С волосами, расчесанными на прямой пробор. И, пока я жива, буду помнить ее именно такой.
Однако тогда, едва увидев новую учительницу, я сразу же ее невзлюбила. Потому что она была не такая, как мы, рабочие. Она держалась и говорила иначе. Таких людей, как она, у нас называли «бывшими» и считали врагами. А врага можно только ненавидеть.
***
Действительно, спустя несколько дней моя неприязнь к новой учительнице перешла в самую настоящую ненависть. Потому что она сразу же дала понять – отныне нам придется не просто присутствовать на занятиях, а именно учиться, причем учиться всерьез. Может, кто и смог бы это стерпеть, но не мы с Пашкой. К счастью, она и тут быстро придумала, как помочь нашему горю:
– Ничего, Катька! – усмехнулась она, хлопнув меня по плечу. – Отольются кошке мышкины слезки… А я вот все думаю – и чего это она на нас так взъелась? И сдается мне, потому это, что она враг народа. Вот что, Катька, попробуй-ка ты разузнать, кто она такая и откуда к нам заявилась. Тут-то мы ее на чистую воду и выведем…
На другой же вечер, после занятий, дождавшись, когда учительница отправится домой, я, по Пашкиному совету, незаметно последовала за ней. Она шла быстро, так что вскоре мы оказались возле одного из домов на Петроградском проспекте. Войдя во двор и осторожно прикрыв за собой калитку, она постучала в дверь. Ей отворил какой-то бородатый человек в темной рубахе и круглых очках. На рабочего он явно не походил. А вот на врага народа, какими я их представляла, даже очень.
Поскольку собаки во дворе не было, я осмелела и, подождав, когда на улице окончательно стемнеет, подкралась к дому. Увы, его окна находились слишком высоко от земли… Тогда я нашла возле сарая полено потолще и, балансируя на нем, прильнула к одному из освещенных окон, неплотно прикрытому ситцевой занавеской. И снова увидела бородатого незнакомца. Только теперь вместо темной рубахи на нем была длинная черная одежда. Он стоял спиной к окну, не замечая меня…
И тут я почувствовала чей-то пристальный взгляд и резко обернулась. Что было потом – не помню.
***
Первым, что я увидела, когда очнулась, были глаза. Большие серые глаза, лучащиеся добротой и участием. И лицо, простое женское лицо, тоже очень доброе. Это была учительница Антонина Арсеньевна, прикладывавшая к моей голове полотенце, смоченное холодной водой. Поодаль, позвякивая ложечкой, размешивал что-то в стакане человек в черной одежде. Тут я вспомнила, что такая одежда называется рясой. Значит, он был священником.
Забегая вперед, скажу, что на самом деле в доме на Петроградской жили трое. И человек в рясе был не просто священником, а епископом. Или, как иначе говорили, архиереем. Монашеское имя его было Парфений. Антонина Арсеньевна приходилась ему младшей сестрой. Между прочим, оба они были очень образованными людьми. Антонина Арсеньевна училась в Киевской женской гимназии, а потом четыре года – в Москве, на историко-философском факультете тамошних высших женских курсов. А ее брат в свое время окончил Киевскую духовную академию, получив ученую степень кандидата богословия. После чего еще около года проучился за границей, в Берлинском университете. Тем не менее они держались очень просто и скромно, не гордясь своими знаниями. Вместе с ними жила очень приветливая старушка, их мать. Звали ее Анной Васильевной. Как потом оказалось, она была вдовой купца.
Человек в рясе был не просто священником, а епископом. Или, как иначе говорили, архиереем. Монашеское имя его было Парфений
Купчиха, епископ и его сестра… Таких, как они, нас учили ненавидеть как врагов советской власти. Как наших врагов. Да, между нами и ими действительно была бездна. И в тот день я сама убедилась в этом.
***
Я рано научилась ненавидеть. С тех пор, как, осиротев, жила у чужих людей, скорее не как приемыш, а как прислуга, которую мог обидеть и обижал любой. Прежде всего потому, что я не могла ответить тем же. А люди особенно любят причинять зло именно беззащитным. Впрочем, в городе, куда я в конце концов сбежала, было не лучше – в нашем бараке не проходило и дня без перебранки и перепалки. Что же до радостей – их было немного. И сводились они, по большей части, к выпивке или покупке какой-нибудь обновки, которая, даже будучи припрятанной от чужих завистливых глаз, однажды все-таки бесследно пропадала. Неудивительно, что я привыкла видеть врагов во всех людях. Кроме разве что Пашки. И поступать с ними соответственно, если они были слабее меня. Так, как в свое время поступали со мной.
Оказалось, на свете есть совсем другие люди – которые на ненависть отвечают любовью, а на зло – добром
И вдруг оказалось, что на свете есть совсем другие люди. Которые относятся по-доброму не только друг ко другу, но и к чужим. Более того – даже к врагам. Которые на ненависть отвечают любовью, а на зло – добром. Причем не потому, что слабы, а по какой-то совсем другой, непонятной мне причине.
Я провела в их доме почти весь следующий день. Благо, он был выходным. Они отпустили меня, лишь убедившись, что со мной все в порядке. За это время мы успели познакомиться. Немного. Но с этого дня для меня словно началась новая жизнь. Не только потому, что с тех пор я уже не могла считать их врагами. Просто после встречи с ними мне захотелось жить иначе. Точнее говоря, лишь узнав их, я начала по-настоящему жить.
***
Разумеется, о случившемся я не рассказала никому. Даже Пашке. Хотя, возможно, она все-таки стала что-то подозревать. Ведь грызть семечки и дремать на задней парте ей теперь приходилось в одиночку… Не скрою, на первых порах учеба давалась мне очень нелегко. Но чем дальше, тем больше хотелось узнавать новое. Я не ожидала, что это окажется настолько интересно. Вскоре я начала читать книги. А ведь еще совсем недавно считала их всего лишь бумагой для растопки и самокруток… Разумеется, сначала я без разбора проглатывала все, что попадалось под руку. От инструкции к швейной машинке до взятого в красном уголке журнала «Безбожник». Как раз за чтением этого самого журнала и застала меня однажды проходившая во время перемены по школьному коридору Антонина Арсеньевна. После чего посоветовала записаться в библиотеку при заводском клубе. И для начала взять там «Капитанскую дочку» А. С. Пушкина. Позже, опять-таки по ее совету, я прочла Гоголя, Чехова, Ивана Кольцова и даже кое-какие, чудом сохранившиеся в заводской библиотеке, произведения запрещенного тогда Достоевского… А казалось бы, что ей было за дело до какой-то там рабочей девчонки? Но без нее я бы никогда не узнала, что на свете есть такие замечательные книги. Книги, которые показывали не то, насколько зол и низок бывает человек, а прежде всего то лучшее, что все-таки таится в нем.
***
Еще раз повторю – этой женщине я обязана всем. Не только тем, что благодаря ей стала, как говорится, образованным человеком и уже который десяток лет преподаю в школе литературу. Именно она привела меня к вере. Но об этом потом. Пока же расскажу то, что знаю о ней. Сама Антонина Арсеньевна никогда не говорила о себе. И наше общение ограничивалось лишь краткими разговорами в школьном коридоре во время перемен. Поэтому многое из того, о чем пойдет речь дальше, стало мне известно только совсем недавно.
Я уже упоминала о том, что ее брат был епископом. У нас в Архангельске он отбывал ссылку. В те годы тут можно было встретить немало таких ссыльных священнослужителей. Почти все они очень бедствовали. Ведь тот, кто осмеливался помочь им, сам рисковал не только свободой, но и жизнью. А она по доброй воле приехала сюда именно для того, чтобы помогать брату. Как до этого, в начале 30-х годов, так же добровольно последовала за ним во вторую его ссылку – в Казахстан.
Нередко единственным источником их существования были те деньги, что ей удавалось заработать. На ней же лежали и все заботы по дому. Мало того – оказывается, в их квартире существовал домовый храм, где совершал богослужения епископ Парфений. Впрочем, он служил не только в нем, но и в домах своих прихожан, как в самом Архангельске, так и в его пригородах. И в том, что эти богослужения, а также встречи епископа Парфения с городскими и ссыльными священнослужителями достаточно долгое время оставались тайной, тоже была заслуга его сестры – Антонины Арсеньевны. Невозможно было бы найти лучшую и более верную помощницу и сподвижницу, чем она.
А ведь в те времена верующие люди были гонимы. Их можно было безнаказанно оскорблять, выгонять с работы. Мало того. На моей памяти – история о том, как один человек убил отца только за то, что тот крестил его сынишку, своего внука. И получил за это всего лишь год условно, как активный борец с «религиозными предрассудками»… Неудивительно, что, страшась за свою судьбу, многие люди тогда отрекались от своих родных. А вот Антонина Арсеньевна, напротив, ради них отреклась и от личного счастья, и от соблазна купить себе спокойную и безбедную жизнь ценой предательства. И осталась верной своему брату до конца. До мученического конца…
***
Последний раз я встретилась с ней в начале ноября. Как обычно, на перемене в коридоре школы. Похоже, на этот раз она поджидала меня. Но зачем?
Вместо ответа она протянула мне что-то, завернутое в бумагу.
– Скоро ваши именины, Катя. Да, я знаю, что вы не верите в Бога… Но все равно хочу сделать вам подарок. На память о нас…
Я не могла понять, почему она вдруг решила что-то подарить мне. И почему она говорила так, словно навсегда прощалась со мной. По дороге домой, в трамвае, я развернула бумагу. Под ней оказалась старая книга с кожаным корешком, в переплете, оклеенном зеленой бумагой с мраморными разводами. На титульном листе значилось: «Сочинения Н. А. Некрасова». В одном месте между страницами виднелся засушенный цветок василька. Поэтому я сразу же прочла напечатанное там стихотворение:
Его послал бог Гнева и Печали Рабам земли напомнить о Христе
До этого я не задумывалась над тем, почему мы живем ненавистью, а Антонина Арсеньевна – любовью. Но уже успела убедиться, насколько убога и безрадостна жизнь того, кто видит вокруг только врагов. Потому что, как сказал кто-то в старину, душа человека по природе – христианка и стремится не ко злу, а к добру. И лишь теперь мне открылось – она поступает так потому, что верует в Бога.
С этого и начался мой путь к православной вере. Так что я вправе говорить, что к ней меня привела именно Антонина Арсеньевна.
…Придя в барак, я спрятала подаренную книгу под подушку. Но на другой день, вернувшись со смены, обнаружила, что она пропала. Впрочем, соседки сказали, что перед самым моим приходом к нам зачем-то наведывалась Пашка. И я побежала к ней, в соседний барак. Она сидела на корточках перед печкой-буржуйкой, листая книгу. Ту самую, подаренную мне Антониной Арсеньевной. С криком я бросилась к Пашке. Она вскочила. Еще никогда не приходилось мне видеть свою подругу такой – с горящими глазами, с лицом, перекошенным яростью:
– А-а, явилась-таки, – злобно прошипела она. – А я-то все думаю, что это ты такое все почитываешь! А вон что! Нате-ка – «Кому на Руси жить хорошо»! Значит, выходит, что хорошо жить только царям, попам да барам! А нам, рабочим, при дорогом товарище Сталине, выходит, плохо живется, да? Ну так вот тебе за это! Будешь знать, как читать вражеские книжки!
С этими словами она ударила меня по лицу. А потом швырнула книгу в печь. И со всей силы захлопнула дверцу…
***
На следующий день урок немецкого языка не состоялся. Потому что вести его было некому. Антонина Арсеньевна исчезла. Поговаривали, что ее арестовали.
Епископ Парфений (Брянских) был расстрелян 22 ноября 1937 года
Лишь спустя полвека, когда были реабилитированы те, кто пострадал за веру, стало известно, что все попытки следователя заставить ее дать «откровенные показания» и признать себя виновной в «контрреволюционной деятельности» оказались напрасными. Она наотрез отрицала свою «вину» и не выдала никого. Спустя 4 дня после ее ареста, 22 ноября 1937 года, был расстрелян епископ Парфений. А ее расстреляли 9 января 1938 года, в один из тех дней после Рождества, когда православные люди празднуют святки… В ту пору ей было 48 лет. Верная сестра и сподвижница епископа Парфения разделила с ним и страдания, и мученическую смерть. И ту славу, что дает Христос любящим Его. В 2007 году, спустя три года после канонизации священномученика Парфения, была причислена к лику святых и его сестра – мученица Антонина Брянских. Одна из тех многих, известных и безвестных, кто во времена ненависти и безверия делами, жизнью и смертью своей свидетельствовал «рабам земли» о Христе.