До недавнего времени отец Михаил считал себя счастливым человеком. Положим, он хоть и не митрофорный, но все-таки протоиерей, и имеет немало церковных наград: и камилавку, и набедренник, и палицу, а уж об архиерейских грамотах и говорить не приходится… даже Патриаршие грамоты есть, и не одна… А что митра? Как говорится, не в митре счастье… Опять же, он не рядовой священник, а настоятель храма. Конечно, жаль, что он служит не в городе, а в деревне Ершовке. Так ведь от нее до областного центра, города Двинска, автобусом за два часа доехать можно, а на автомобиле – и того быстрее. Да и жить в деревне намного спокойнее, чем в городе – и воздух там чище, и лес рядом, и река. А отец Михаил и порыбачить любит, и по грибки сходить не прочь. Вдобавок, в Ершовке у него свой дом, не то, чтобы большой, но все-таки куда просторней, чем эти тесные каменные клетушки в городских многоэтажках. Чем не житье? Вот только сыновья отца Михаила в деревне жить не захотели, оба в Двинск подались. Первым старший, Сергей, уехал на врача учиться, да так там и остался. А за ним и младшенький, Васенька, отцов любимец, туда же перебрался. И теперь служит в городской полиции… это сейчас милиция так называется. А недавно нашел он себе в городе девушку… Ириной ее зовут. Славная девушка, скромная, работящая, хозяйственная… из такой бы хорошая матушка вышла. Вот только Васенька, как и его старший брат, и слышать не хочет о том, чтобы по отцовской стезе пойти и священником стать. Так что не быть его Ирине матушкой… да это еще полбеды, а беда в том, что у молодых в городе своего жилья нет. Купить бы им квартиру – большую, трех… а лучше сразу четырехкомнатную, чтобы всем места хватило: и Васеньке, и Ирине, и их будущим деткам. Да только на что ее купить, если до недавних пор отец Михаил был искренне убежден, что не в деньгах счастье? И потому благам материальным предпочитал сокровища духовные, на небе собираемые (Мф. 6, 20). Оттого и не догадался на всякий случай еще и деньжонок подкопить, как все умные люди делают… Как говорится, Бог-то Бог, да и сам не будь плох… Вот и оплошал… по его вине сейчас Васенька вынужден в городе квартиру втридорога снимать. И, похоже, еще долго не обзавестись ему своим жильем. Ведь у отца Михаила хоть и есть приход, да невелик к него доход: не один год понадобится, чтобы на квартиру накопить… Как же тогда ему помочь Васеньке? Где денег раздобыть?
* * *
И вот однажды, когда отец Михаил предавался мучительным, но бесплодным раздумьям на сей счет, в его доме раздался телефонный звонок:
В церкви. 1939 г. Худ. Николай Богданов-Бельский
– Привет, Миша! Узнаешь? Это я, отец Гермоген… Ну, то есть, Гриша Рудаков… мы еще с тобой вместе в семинарии учились, помнишь?.. Слушай, брат. Беда тут у меня стряслась. Представляешь, меня новый Владыка под запрет отправил. Сколько лет я в Церкви прослужил, и вот на-ка! Ума не приложу, что теперь делать…
Отец Михаил уже хотел сказать: «терпи, смиряйся, молись» и закончить разговор. В самом деле, что еще тут можно посоветовать? Только это… Однако с его губ вдруг сорвались совсем другие слова:
– Успокойся, Гриша, успокойся. Знаешь, что: а приезжай-ка ты ко мне в Ершовку. Помолимся вместе. За грибками сходим… я тут такие места знаю: рыжиков видимоневидимо! Сижков половим. А там, глядишь… все образуется. Господь милостив… Ну, приезжай. Жду.
По правде сказать, едва отец Михаил повесил трубку, как уже принялся сожалеть о сказанном. В самом деле, зачем ему вздумалось приглашать к себе отца Гермогена? Мало ли что они когда-то вместе учились в семинарии? Но как впоследствии разошлись их пути! Его покойный епископ Двинский и Наволоцкий Иринарх направил служить в Ершовку, в Троицкий храм… так он всю жизнь там и прослужил… Зато Григория, из карьерных соображений принявшего на последнем курсе семинарии монашеский постриг с именем Гермогена, Владыка Иринарх оставил при себе, в Преображенском соборе. Что поделать, если этот архиерей, будучи сам строгим аскетом, всегда привечал и приближал к себе тех, кто, подобно ему, избирал многотрудный и многоскорбный путь иночества? Немного позднее преемник епископа Иринарха, Владыка Нифонт, возвел иеромонаха Гермогена в сан игумена, а затем и архимандрита, и назначил настоятелем Успенской церкви, которая, после Преображенского кафедрального собора, считалась самым лучшим и доходным храмом Двинска. И что же? В ту пору отец Гермоген ни разу не удосужился пригласить бывшего товарища к себе в гости. Да что там! Сколько лет даже ни разу с Пасхой или Рождеством его не поздравил… А чего бы ему стоило это сделать? Вон, их однокашник, протодьякон Иоанн, хотя живет и служит в другой епархии, но никогда не забывает поздравлять отца Михаила с праздниками. Мало того – каждый год приезжает к нему в Ершовку на именины. Он не забыл их семинарскую дружбу. А вот отец Гермоген вспомнил о ней лишь после того, как угодил под запрет! Что ж, кто кому надобен, тот тому и памятен… Впрочем, отец Михаил не держит на него зла. Опять же – слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Пусть приезжает. Какой ему от этого убыток? Никакого… Зато теперь будет с кем побеседовать и вспомнить молодые годы. Эх, и веселое же было времечко… одно слово, юность! Так что, пожалуй, правильно он сделал, зазвав к себе отца Гермогена. Хоть немного развеется… а то совсем покой потерял, думая, где бы взять денег на квартиру для Васеньки…
* * *
Через два дня после этого разговора архимандрит Гермоген пожаловал в Ершовку. Отец Михаил радушно встретил старого семинарского товарища. Даже прослезился, увидев перед собой вместо щуплого чернокудрого юноши, каким он помнил Гришу Рудакова, маститого, убеленного сединой старца. После чего оба священника уселись в зальце за скромной трапезой и принялись, как говорится, «беседовать за жизнь».
– Представляешь себе, брат, – горько вздохнул отец Гермоген, предварительно пропустив пару стопок «беленькой». – Неделю назад вызывает меня к себе новый Владыка…
* * *
Мог ли архимандрит Гермоген, отправляясь на аудиенцию к епископу Антонию, преемнику недавно переведенного на юг России Владыки Нифонта, ожидать, чем закончится для него эта встреча с архиереем? Тем более, что молодой епископ встретил отца архимандрита весьма любезно. Однако затем спросил его:
– Объясните мне, уважаемый отец Гермоген, на что Вами были потрачены церковные деньги?
– Какие деньги? – на широком румяном лице отца архимандрита было написано искреннейшее изумление.
Вместо ответа епископ положил перед ним копию банковского счета. Из оной бумаги явствовало, что в недавнее время с приходского счета была снята некая, весьма крупная, сумма церковных денег. Внизу стояла подпись получателя.
– Это Ваша подпись, отче? – поинтересовался архиерей, пристально глядя на отца Гермогена.
– Моя, – ответил тот.
– И на что же были потрачены эти деньги?
– Ну… на разное, – замялся отец архимандрит.
– А на что конкретно? – настаивал епископ. – На что Вы их потратили?
– На приходские нужды, – нашелся отец Гермоген. – Тут ведь праздники были. Сами понимаете, Владыко, расходы…
– Хорошо же Вы праздновали… – горько усмехнулся архиерей. – Три миллиона как никуда… Отче… еще раз настоятельно рекомендую Вам пояснить: куда делись деньги, снятые Вами с приходского счета?
Вместо ответа отец Гермоген сдавленно вскрикнул: «ох, сердце, сердце…» и схватился рукой за левую половину груди. Казалось, еще миг – и он упадет со стула… Епископ побледнел, однако не потерял самообладания и нажал кнопку звонка на своем столе. В следующий миг ворвавшийся в приемную архиерейский келейник подхватил за плечи грузного отца архимандрита, который, похоже, был уже без сознания… И вдруг…
– А ну, не трожь! – рявкнул мнимый умирающий, вскакивая со стула и отшвыривая в сторону оторопевшего келейника. – Р-руки прочь!
…Через два дня курьер из епархиального управления принес отцу Гермогену на дом указ епископа о отчислении его за штат без права служения. Иначе говоря – под запрет…
* * *
…– Нет, ты представляешь себе, брат?! – бурно негодовал теперь уже заштатный архимандрит. – Меня… и вот так… вышвырнуть! Да я же столько лет в Церкви служу… между прочим, еще с тех пор, когда на веру гонения были! Можно сказать, я жизнь за Церковь положил! Так что не этому молокососу с меня отчета требовать! Да он еще под стол пешком ходил, когда я уже стоял у Престола! Молод еще меня судить…
– Отче! – не без ехидства полюбопытствовал отец Михаил. – А все-таки скажи: куда ты три миллиона-то дел?
– Потратил, – честно признался архимандрит. – Ну, понимаешь, хотел на старости лет куда-нибудь поюжнее перебраться, косточки больные погреть. А в монастырь уходить… не тянет меня туда, и все тут! Как там, бывало, покойный протодьякон отец Никодим (помнишь такого? эх, и голосище же у него был, прямо иерихонская труба!) шутил, что, мол, монастырь – это квас, да капуста, да семнадцатая кафизма… Не по мне такая жизнь! Неужели я не заслужил чего-нибудь получше? А что до денег… я же настоятель. Разве я не имею права хоть малую толику от них себе взять? В Писании как сказано: «не заграждай рта у вола молотящего»! Да и Сам Спаситель говорил, что «трудящийся достоин пропитания» (Мф. 10, 10). Да вот, похоже, нашлись доброхоты – донесли Владыке… Да как они могли? Пастыря своего предали, иуды! Это же Хамов грех – отца своего духовного предавать! Накажет их Господь за это!
– Накажет… – подтвердил отец Михаил, глядя на разошедшегося архимандрита. – Эх, Гриша, Гриша… Сам ты себя наказал…
Отец Гермоген поник головой…
* * *
На следующее утро спозаранку оба священника отправились в Троицкий храм. К изумлению отца Михаила, возле церкви он увидел с полдесятка легковых автомобилей с номерами города Двинска. Что за чудеса? Разве в областном центре мало храмов? С какой это стати его жителям вдруг вздумалось ни свет, ни заря отправиться на Литургию в отдаленную деревенскую церковь?
– Это ко мне духовные чада из Двинска приехали, – объяснил архимандрит Гермоген, заметив изумление на лице отца Михаила. – Остались, бедные, как овцы зверохищные, без руководства и пасения… Отче, если благословишь, я их сам исповедую…
Отец Михаил не ответил. Ведь он хорошо помнил, что отец Гермоген отправлен за штат без права служения. Впрочем, разве этот запрет распространяется на совершение Таинства Исповеди? Увы, умудренный житейским и духовным опытом протоиерей хорошо знал ответ на этот вопрос… Он должен отказать отцу Гермогену. А может, всетаки благословить его один-единственный раз исповедать своих духовно осиротевших чад? В конце концов, Владыка Антоний об этом не узнает… Или же перестраховаться и поступить по принципу «береженого Бог бережет»? Мало ли что…
Однако войдя в храм и окинув взглядом толпившихся в нем людей, большинство из которых было ему незнакомо, отец Михаил понял: он просто-напросто не сможет исповедовать их в одиночку…
– Так ты говоришь, это все твои духовные чада? – спросил он отца Гермогена.
– Мои, – охотно подтвердил архимандрит.
– Что ж, тогда иди, облачайся. Сам их и исповедуешь.
* * *
…Брезгливо перебрав облачения отца Михаила, но так и не остановив свой выбор ни на одном из них, архимандрит Гермоген повернулся к настоятелю:
– Прости, брат, но все это не по мне. Впрочем, я с собой из Двинска на всякий случай требный набор прихватил. Благослови мне надеть свое облачение.
– Ладно, надевай свое! – буркнул отец Михаил, до крайности возмущенный тем, с каким пренебрежением отец Гермоген отнесся к его облачениям. Да, они и впрямь уже поношенные, но вполне добротные. В них можно служить еще не один год… Опять же, сколько великих угодников Божиих давнего и недавнего прошлого носило самые простые и убогие ризы. Он даже слышал когда-то поговорку: прежде были ризы простые, да попы золотые… Так что зря отец Гермоген гнушается его облачениями…
Однако, увидев епитрахиль и поручи отца архимандрита, настоятель от изумления потерял дар речи. По царственному пурпурному бархату золотой и серебряной нитью были искусно вышиты поясные изображения святых Двинской епархии. Епитрахиль украшало множество блестящих пуговиц тончайшей работы. Такие же пуговицы имелись и на поручах.
– Это облачение мне духовные дочери из Покровского монастыря подарили, – пояснил отец Гермоген. – Сами вышивали. А пуговицы – серебро с позолотой, греческая скань.
Отец Михаил подавленно молчал. Каким же убогим и жалким теперь казалось ему собственное облачение!
* * *
Разумеется, появление в Троицком храме отца Гермогена сразу привлекло внимание тамошних прихожан.
– А это кто такой? – шепотом вопрошали они свечницу Ольгу. – Вроде, мы его тут раньше не видали… Уж не Владыка ли к нам приехал?
– Это архимандрит, – благоговейным шепотом поясняла Ольга. – А зовут его отец Гермоген.
– А кто такой архи…ма…дрит? – спросила худощавая подслеповатая бабка Глафира, первая сплетница в Ершовке.
– Ну, это такой батюшка, – замялась свечница. Потому что, по правде сказать, она и сама весьма смутно представляла, кто такой архимандрит. – Он монах… самый главный.
– Мона-ах… – глубокомысленно повторила Глафира. – Гла-авный… А он из какого монастыря?
– Он из Двинска приехал, – сухо ответила Ольга и повернувшись лицом к алтарю, принялась истово креститься и кланяться, давая старухе понять, что разговор окончен.
– Вот оно что! – понимающе произнесла Глафира. – Мона-ах. Из Двинска. Вот оно как…
Вслед за тем она отошла в сторонку и принялась заговорщически шушукаться с соседками. В считанные минуты по храму пронеслась молва, что из Двинска к ним приехал самый главный тамошний монах… В итоге, когда отец Михаил вышел из алтаря, намереваясь исповедать своих духовных чад, к нему на исповедь подошли лишь две-три старухи, у которых, судя по всему, просто не было сил выстоять длинную очередь, выстроившуюся к аналою, за которым стоял отец Гермоген…
* * *
…Отец Михаил всегда считал себя уравновешенным человеком. Однако сейчас, наблюдая с левого клироса, как архимандрит Гермоген исповедует его прихожан, он был вне себя от ярости. И угораздило же его пригласить к себе в гости этого проворовавшегося архимандрита! Пожалел, называется, старого приятеля! А его прихожане! С какой легкостью они переметнулись от своего пастыря к чужаку, которого увидели первый раз в жизни! Вот уж воистину: не делай добра, не получишь зла! Что ж, впредь ему будет наука…
В этот миг взгляд отца Михаила случайно упал на тарелочку для пожертвований, стоявшую на аналое отца Гермогена по соседству с Крестом и Евангелием. Она была полна денег. Причем не мелочи, которую обычно жертвовали ему, а весьма крупных купюр. Вид этих денег изменил ход мыслей настоятеля. В самом деле, нет худа без добра. Если уж он пригласил к себе отца Гермогена, то отчего бы не использовать его появление в Ершовке с выгодой для храма? Коль скоро ему и дальше станут жертвовать такие крупные суммы, то со временем в Троицкой церкви можно будет сделать капитальный ремонт. Ведь с момента ее постройки она еще ни разу не ремонтировалась. А между прочим, ей уже почти двести лет… Вдобавок, неплохо было бы прикупить кое-что из церковной утвари. Старые разномастные и расхлябанные подсвечники уже никуда не годятся. А в придачу к ним стоило бы приобрести новые паникадило и канунник. Заодно же – и бак для святой воды. Такой, какой он видел в соборе в последний свой приезд в Двинск: большой, из нержавеющей стали, отполированной до зеркального блеска, с золоченым крестом на крышке и церковнославянской надписью на боку: «Святая вода». По сравнению с этим заводским баком их вечно протекающий цинковый бачок, сработанный во оны времена местным народным умельцем, смотрится сущим убожеством. Но прежде всего нужно заменить облачения. Ведь, как-никак, он протоиерей, настоятель. И потому должен выглядеть соответственно своему сану. Как говорится, встречают-привечают не по уму – по одежке…
Только не напрасно ли он размечтался? Вряд ли духовные чада отца Гермогена смогут приезжать сюда слишком часто. И жертвовать так же щедро, как сегодня. Хотя, право слово, об этом стоит пожалеть…
* * *
Однако отец Михаил ошибся. На другое утро он узрел возле Троицкой церкви уже целый автопарк. Причем среди легковушек с городскими номерами стоял даже вместительный «Икарус»… Как видно, в Ершовку слеталось все больше духовных чад отца Гермогена. Оставалось лишь решить, как можно это использовать с выгодой для Троицкого храма.
Конечно, отец Михаил помнил – архимандрит Гермоген находится под запретом. И все-таки (исключительно ради благого дела заботы о храме) он положился «на русский авось». Обошлось же все после вчерашней Литургии… А раз обошлось, так и еще раз обойдется. Бог не выдаст, свинья не съест.
Решение пришло быстро и было простым до гениальности и гениальным до простоты.
– Вот что, брат, – заявил отец Михаил архимандриту Гермогену. – Сегодня проповедь читаешь ты. Скажи им что-нибудь такое… мол, рука дающего не оскудеет, а рука берущего да не отсохнет. Ты ведь у нас по этой части мастак.
Архимандрит Гермоген поднял глаза на своего семинарского товарища, пристально вгляделся в его лицо и понимающе усмехнулся…
* * *
Отец Гермоген издавна слыл выдающимся проповедником. Он стяжал эту славу еще с тех времен, когда, будучи совсем юным иеромонахом, произнес свою первую проповедь, умилившую епископа Иоанникия. После чего престарелый архипастырь, прослезившись, нарек его «нашим юным златоустом». С тех самых пор за велеречивым священноиноком и укрепилось прозвание «златоуст», чем он несказанно гордился.
Проповедь в селе. 1861 г. Худ. Василий Перов
В некотором роде отец Гермоген и впрямь был златоустом. Проповеди он говорил пространно и витиевато, порой исторгая у своих слушателей, а наипаче слушательниц, слезы умиления. Правда, те, кто с замиранием сердца внимал красноглаголивому витии, ловя каждое его слово и слагая его в сокровищнице своего сердца, аки многоценный бисер, потом не могли вспомнить, о чем именно он вещал. Однако смиренно объясняли это собственными невежеством и греховностью, не дающими им постичь тех высоких духовных истин, о коих глаголет отец Гермоген. После чего начинали еще громче и усерднее восхвалять его красноречие.
Но на сей раз златоустый архимандрит превзошел сам себя. Он заливался соловьем, вещая о том, как Господь прославляет тех, кто ради Него отрекается от скоропреходящих земных благ. Точнее сказать, жертвует их Святой Матери-Церкви. А в качестве примера привел историю некоей христолюбицы недавних времен, которая предпочла не связывать себя узами супружества, отвращающего от любви ко Господу и вечного спасения, а всю жизнь пребывала в девстве и целомудрии. И свою зарплату без остатка жертвовала на святые храмы и обители, где проводила каждый отпуск, с утра до ночи трудясь во славу Божию на самых тяжелых послушаниях. Особенно же много жертвовала она некоему прозорливому старцу (тут отец Гермоген сделал эффектную паузу, явно намекая на то, что этим старцем был он сам), своему духовному отцу, которому была предана безраздельно, «как железо кузнецу».
Когда же она преставилась, то ее не в чем и не на что было похоронить, ибо эта раба Господня отличалась столь редкостным нестяжанием, что жила в полнейшей нищете. Однако прозорливый старец, ее духовный отец, в видении узрел, как Ангелы, ликуя, возносят ее душу в райские обители. А ад рыдает, ибо благочестивая дева беспрепятственно миновала воздушные мытарства и удостоилась Царствия Небесного. Правда, не столько благодаря своей нестяжательности, сколько по молитвам своего духоносного аввы…
– Возлюбленные о Господе братья и сестры! – воскликнул отец Гермоген, обращаясь к утирающим глаза, всхлипывающим, жадно внимающим ему прихожанам и прихожанкам. – Да уподобимся и мы сей достославной и премудрой деве, дабы и нас по преставлении нашем Господь Сердцеведец принял в Свои пренебесные обители. Отречемся от тленного богатства, дабы сподобиться богатства нетленного. Ибо, чем больше лишений и страданий примем мы на этом свете, тем большей славы сподобит нас Господь в жизни будущего века. Аминь.
Неудивительно, что после Литургии все кружки для пожертвований, стоявшие в Троицком храме, оказались доверху набиты купюрами. А когда отец Михаил выходил из храма, то на крыльце его остановила прихожанка из Ершовки, бабка Лукия:
– Батюшко, погоди-ко, – прошамкала она и вытащила из-за пазухи дочерна засаленный шнурок, на котором тускло поблескивал алюминиевый крестик с примотанным к нему крохотным тряпичным узелком.
Кое-как развязав ветхую тряпицу, Лукия извлекла оттуда сложенную вчетверо сторублевку и протянула отцу Михаилу:
– Вот, батюшко, возьми-ко на церкву. Ужо я до пенсии как-нибудь проживу…
Первой мыслью отца Михаила было вернуть старухе эти деньги. Ведь он прекрасно знал, сколь мизерную пенсию получает Лукия, всю жизнь проработавшая в местном колхозе. Мало того – что всю эту пенсию у нее отнимает сын-пьяница. Так что сейчас она отдавала последнее, подобно Евангельской вдове, от скудости своей пожертвовавшей Богу все имение свое (Лк. 21, 4)…
– Возьми, батюшко, – повторила старуха, дрожащей рукой протягивая священнику сторублевку.
Отец Михаил подумал… взял купюру и сунул ее в карман своего подрясника.
* * *
Проходили дни, недели, месяцы. И в Троицком храме становилось все больше и больше новых прихожан. Впрочем, их скорее следовало бы назвать «приезжанами», поскольку все они приезжали в Ершовку из Двинска. Большинство среди них составляли одинокие бездетные жены и девы далеко не первой молодости, благоговейно величавшие архимандрита Гермогена своим старцем, «отченькой», и даже аввой, и упоминавшие о нем в своих разговорах куда чаще, чем о Господе… Все они считали за честь, подобно женам-мироносицам, служить ему своим имением (Лк. 8, 3) и верили, что в этом – залог их спасения. Некоторые из этих мироносиц даже переселились в Ершовку, купив здесь дома на деньги, вырученные от продажи, по благословению отца Гермогена, своих городских квартир. Постепенно они образовали нечто вроде женской общины, которую между собой называли не иначе, как «СвятоТроицким монастырем». Вскоре они уже вытеснили из храма прежних уборщиц и певчих, и даже всеми силами противившуюся вторжению чужачек свечницу Ольгу. Однако в конце концов ей пришлось уступить насиженное место за свечным ящиком духовной дочери отца Гермогена Ираиде, чья преданность своему авве была столь велика, что ради счастья постоянно находиться при нем и внимать его мудрым поучениям она оставила мужа и двух маленьких детей.
Правда, после всех этих перемен жители Ершовки отчего-то перестали ходить в Троицкую церковь. Некоторые, наиболее набожные, в выходные уезжали молиться в Двинск. А кое-кто и вовсе, как говорится, забыл дорогу к храму. Впрочем, отец Михаил не обращал на это внимания. В самом деле, стоит ли жалеть об ушедших? Разве много было проку от этой нищей деревенщины? Приезжие горожане куда богаче и щедрее. Так что он не прогадал, пригласив к себе отца Гермогена. Точнее сказать – даже выгадал.
* * *
Миновало лето, а за ним и осень уже приблизилась к концу. Накануне Михайлова дня, когда отец настоятель праздновал свои именины, к нему в гости, как обычно, приехал из соседней епархии его старый семинарский товарищ, протодьякон Иоанн.
Провинциальный храм в Подмосковье. Соврем. фото
– Здравствуй, здравствуй, дружище! – раскатистым басом приветствовал он отца Михаила, заключая его в свои могучие объятия. – Ну, как поживаешь? А я тебе подарок привез. Ты, помнится, всегда любил читать святых отцов…
Отец Михаил холодно принял от протодьякона пухлый томик, пробежал глазами надпись на обложке: «Творения Святителя Иоанна Златоуста», и, не говоря ни слова, положил книгу на комод. Отец Иоанн нахмурился, но промолчал. Потому что за плечами у него были долгие годы службы в соборе, убедившие его в справедливости поговорки: не всякую правду сказывай…
– Кстати, Ваня, тут ко мне летом отец Гермоген приехал, – поделился новостью отец Михаил. – И теперь живет у меня. Видишь ли, Владыка его под запрет отправил… ну, да ладно… нет худа без добра. Смотри-ка, что он мне сегодня подарил. Росный ладан. Греческий. Пахнет-то как! Не то, что наш… дешевка. А вот еще – погляди. Наперсный крест. Серебро с перламутровой инкрустацией… дорогая вещь. Тоже греческий… разве наши так сделают? Как раз под мое новое облачение… вот, взгляни, какая красота… золотое шитье, ручная работа… монашки из Покровского монастыря вышивали. Ну как, нравится? Эх, разве я прежде мог себе такое позволить? Спасибо отцу Гермогену – надоумил, как нужно жить. Да что с тобой, брат? Нездоровится, что ли?
– Прости, отче, – ответил отец Иоанн, отводя взгляд. – Просто… я немного устал с дороги.
Впрочем, наутро протодьякон, похоже, уже оправился от усталости. И сослужил отцу Михаилу во время праздничной Литургии. А под конец службы возгласил ему многолетие так громко, что в церковных окнах жалобно задребезжали стекла. Что до архимандрита Гермогена, то, по благословению отца Михаила, в тот день он произнес пространную проповедь на свою излюбленную тему: «не собирайте себе сокровищ на земле…» (Мф. 6, 19). По мере того, как он говорил, старый протодьякон все сильнее хмурился… но опять не сказал ни слова.
После Литургии состоялась праздничная трапеза, куда были приглашены лишь особо важные гости, все из духовных чад отца Гермогена. Разумеется, на самом почетном месте восседал именинник, а справа от него – отец архимандрит. Место слева досталось высокопоставленному сотруднику областной администрации и его супруге, с недавних пор зачастившим в Троицкий храм и осыпавшим обеих батюшек своими благодеяниями. Отцу Иоанну отвели место в конце стола. Однако, похоже, на протодьякона снова накатила вчерашняя усталость, потому что, чем оживленнее и развязнее становилась застольная беседа, тем больше он хмурился и временами исподлобья поглядывал на отца Гермогена. Возможно, потому, что тот, перепив лишнего, пустился рассказывать церковные анекдоты на свою излюбленную тематику: про глупых прихожан и находчивых батюшек, которые ловко и умело стригли своих «словесных овец». А отец Михаил, развалившись на стуле, со снисходительной улыбкой внимал его болтовне…
После трапезы, дождавшись ухода гостей, протодьякон наконец-то нарушил молчание:
– Слушай, брат, – сказал он отцу Михаилу. – Зачем вы так делаете?
– Кто «вы»? – недоуменно воззрился на него отец Михаил.
– Ты с отцом Гермогеном, – пояснил протодьякон. – Так нельзя делать…
– Ты это о чем? – удивился отец Михаил. – Что мы такого делаем?
– Зачем он людям это внушает? Ну, чтобы последнее вам отдавали… А сам потом смеется над ними… А ты ему это позволяешь.
– А-а, вот ты о чем… – небрежно бросил отец Михаил. – И что ж в том плохого, что народ нам деньги жертвует?
– Он же их Богу жертвует, а не вам, – не унимался протодьякон.
– А не все ли равно, кому? – пожал плечами отец Михаил. – Испокон веков священнодействующие питаются от святилища, и служащие жертвеннику берут долю от жертвенника. Как пастухи кормятся от стада. Помнишь, как Апостол Павел писал: «если мы посеяли у вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» (1 Кор. 9, 11). Господь нас к нищете не призвал. Опять же, правду говорят: хоть деньги и склока, а без них плохо. Я ведь прежде еле концы с концами сводил. Не знал, чем за электричество заплатить, на что для храма дров купить, в старых ризах служил. Да спасибо отцу Гермогену! Научил, как нужно жить. Вот и зажили!
– Ладно, он всегда о себе да о своей выгоде думал, – промолвил отец Иоанн. – Но ты-то, ты-то был другим! Только, как погляжу, теперь и над тобой деньги власть взяли!
– Просто поумнел я… – усмехнулся протоиерей. – Понял, что без денег не проживешь. Куда не сунься – везде они нужны. Например, на ремонт храма. Опять же, вдруг Владыка сюда вздумает приехать. Его же встречать-угощать надо. Это ж какие расходы! Сам понимаешь…
– Да я слышал, что Владыка у вас молодой… запросы у него скромные, – усомнился отец Иоанн.
– Ну-ну, – скептически хмыкнул отец Михаил. – Да я за тридцать лет в Церкви насмотрелся Владык. У каждой пташки – свои замашки. Сегодня один, завтра – другой. А всем угодить надо. Опять же – стар я стал. Сколько лет еще у Престола простою? А, как за штат почислят, что тогда? К детям переселяться, в город? Нужен я им… у них своя жизнь. Кто обо мне позаботится, кроме меня самого? Как говорится, на Бога надейся…
– А еще иначе говорят, – заметил отец Иоанн. – На деньги совести не купишь, а свою погубишь. Смотри, брат, как бы тебе, не на Бога, а на деньги надеясь, не оплошать… Помнишь, чем кончил тот ученик Христов, что носил при себе денежный ящик, да еще и имел обычай руку в него запускать?
– Ты что, меня осуждаешь? – вспылил отец Михаил. – Да кто ты такой, чтобы меня осуждать? Лучше на себя посмотри. Много ли ты своей честностью добился? Всю жизнь в дьяконах ходишь. А был бы половчее – глядишь, давно бы не только иереем – протоиереем стал.
– Нет, брат, я тебя не осуждаю, – вздохнул протодьякон. – А все-таки… отвечать-то тебе придется… Подумай об этом.
Отец Михаил не ответил.
* * *
На другой день, сославшись на неотложные дела, отец Иоанн уехал восвояси. Расставание бывших друзей вышло прохладным: словно после вчерашнего разговора между ними разверзлась глубокая, непреодолимая пропасть… Впрочем, разве это и впрямь было не так?
Проводив протодьякона, отец Михаил прошелся по опустевшему дому. И вдруг увидел на комоде подарок отца Иоанна: сборник творений Святителя Иоанна Златоуста. Из книги торчала закладка. Из любопытства отец Михаил раскрыл томик и пробежал глазами заложенную страницу:
«…душа священника должна со всех сторон блистать красотою, дабы она могла и радовать, и просвещать души взирающих на него… Священник должен со всех сторон оградить себя, как бы каким адамантовым оружием, тщательною бдительностью и постоянным бодрствованием над своею жизнью, наблюдая, чтобы кто-нибудь не нашел открытого и небрегаемого места и не нанес ему смертельного удара… Священник должен иметь душу чище самих лучей солнечных, чтобы никогда не оставлял его без Себя Дух Святый, и чтобы он мог сказать: «живу же не ктому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20).
– Иные времена, – вздохнул отец Михаил, закрыл книгу и сунул ее на самый верх книжной полки, подняв при этом легкое облачко пыли.
* * *
Вскоре жизнь отца Михаила вошла в прежнюю колею. Он по-прежнему служил в Троицком храме. Однако совершение Таинства исповеди и чтение проповедей целиком возложил на отца Гермогена. Возможно, если бы тот не находился под запретом, отец Михаил поручил бы ему совершать все Богослужения, полностью устранившись от этой обязанности, становившейся все более тягостной для него. Ибо теперь ему не было дела ни до чего, кроме денег. А поток пожертвований становился все шире и обильней, словно река в пору половодья. Поначалу отец Михаил оставлял десятую часть из этих средств на нужды храма, так что смог приобрести новые облачения. Но затем он стал забирать себе все деньги без остатка. Ведь не зря говорится: дает Бог много, а хочется еще больше. Вслед за тем отец Михаил перестроил свой одноэтажный дом в двухэтажный, окружив его на всякий случай высоким забором, так что его прежде уютное жилье стало смахивать на неприступную крепость. Разумеется, он не забыл и о Васеньке, купив ему в Двинске четырехкомнатную квартиру. После этого можно было наконец-то подумать и о ремонте Троицкого храма.
Однако когда приглашенный из города архитектор показал отцу Михаилу составленную им смету на ремонт, настоятель, едва взглянув на цифры, с негодованием вернул ему бумаги:
– Что? Так дорого? Да откуда нам взять такие деньги? Ну да ладно. Двести лет храм без ремонта стоял, и еще столько же простоит!
По вечерам отец Михаил вместе с архимандритом Гермогеном усаживались в зальце, смакуя французский коньячок, презентованный кем-то из духовных чад, и вели задушевные беседы, перемежая воспоминания о былом забавными историями из жизни батюшек, матушек и даже Владык, и строя радужные планы на будущее.
– А что, брат, нельзя ли рядом с твоей дачкой в Крыму и мне фазендочку прикупить? – интересовался захмелевший отец Михаил. – Были бы мы с тобой соседями. В гости бы друг к другу ходили: потрындеть о том, о сем, винца попить. Там в Крыму вина хорошие… А то что тут мне на Севере делать? Что я тут хорошего видел? Тридцать лет на одном месте прослужил… между прочим, еще с тех пор, когда на веру гонения были. Можно сказать, жизнь за Церковь положил. А мне до сих пор митру не дали… А разве я ее не заслужил?
– Ладно! Будет тебе и фазендочка, и митра будет, – утешал его архимандрит. Ужо завтра решим, как это дело провернуть. А пока пойдем-ка, брат, по кельям, на боковую. Как говорится, утро вечера мудренее.
* * *
На другой день после этого разговора отец Михаил, как обычно, вычитывал утреннее правило. За долгие годы жизни в Церкви он выучил эти молитвы наизусть и повторял их машинально, не особо вникая в смысл церковнославянских слов и фраз. Однако сейчас, когда отец Михаил читал: «внезапно Судия придет, и коегождо деяния обнажатся…», священнику вдруг стало не по себе, будто от некоего тревожного предчувствия, что вскоре ему предстоит держать ответ за свои дела перед этим грозным и беспристрастным Судией. «Внезапно Судия приидет…» – что он скажет Ему в свое оправдание?
Впрочем, в следующий миг отец Михаил уже овладел собой. В самом деле, чего он испугался? Наверняка это всего лишь искушение. Точнее сказать, бесовское страхование, на которое не стоит обращать внимания. Что до Господа Мздовоздаятеля, то, рано или поздно, встреча с Ним ожидает каждого человека. Но он успеет загодя подготовиться к ней. Судия не застанет его врасплох.
Эта мысль успокоила отца Михаила. Мог ли он знать, что вскоре в Ершовку, и впрямь внезапно, явится сам епископ Двинский и Наволоцкий Антоний?
* * *
Вообще-то, этот визит архиерея не был запланирован заранее. Епископ завернул в Ершовку мимоходом, по дороге из столицы, куда ездил вместе со своим секретарем и товарищем по духовной академии, отцом Виктором. Ну а поскольку лето в тот год выдалось на редкость ясное и погожее, они совершали путешествие из Двинска в Москву и обратно не на самолете и не на поезде, а на машине. Благо, оба были отменными, и, по молодости лет, даже довольно лихими, водителями.
– Кстати, Владыко, тут недалеко есть деревня Ершовка, – как бы невзначай произнес отец Виктор, когда впереди замаячила очередная дорожная развилка. – И в тамошнем храме служит протоиерей Михаил. Тридцать лет на одном приходе. Где сейчас сыщешь таких пастырей? А, между прочим, все еще не митрофорный…
– Неужели? – заинтересовался епископ. – Тридцать лет на одном приходе служит? И до сих пор не митрофорный? Как же я об этом не знал?
Надо сказать, что Владыка не знал и кое-чего еще. А именно, что его секретарь отнюдь не случайно завел разговор об отце Михаиле. За несколько дней до их отъезда в Москву отца Виктора посетил архимандрит Гермоген, приехавший в Двинск с неким поручением от некоего заинтересованного духовного лица. Причем визитер заявился отнюдь не в епархиальное управление, а на квартиру к отцу секретарю. И по ходу беседы как бы между делом посетовал на то, что один из старейших священнослужителей епархии, а именно протоиерей Михаил из деревни Ершовки, незаслуженно обойден владычным вниманием и до сих пор не награжден митрой.
– Ты бы, отче, походатайствовал… – произнес он, вручая секретарю запечатанный конвертик. – Ему по всем срокам давно митра положена.
– А что ты о нем так радеешь? – поинтересовался секретарь.
– Да, понимаешь, однокашник он мне, – ответил отец Гермоген. – Вместе в семинарии учились. Опять же – в Михайлов день исполнилось тридцать лет со дня его рукоположения. А от вас его только открыткой поздравили… маловато. Ты бы посодействовал…
Секретарь обещал посодействовать. И честно сдержал слово, заведя речь об отце Михаиле в самое благоприятное время для подобного разговора.
Тем временем дорожная развилка уже осталась позади.
– Вот что, отец Виктор! – вдруг произнес архиерей. – Поворачивай назад. Я хочу видеть этого отца Михаила. Тридцать лет на одном приходе… А я и не знал! И все еще не митрофорный…
* * *
Однако вскоре Владыке Антонию пришлось увидеть и услышать куда более любопытные вещи. Сперва они с отцом Виктором долго искали место, где можно было бы припарковать машину, потому что луг вокруг Троицкой церкви был сплошь заставлен автомобилями и автобусами. Попытка епископа войти в храм тоже оказалась безуспешной: церковь была битком набита народом. К счастью, архиерей заметил с южной стороны храма открытую дверь…
– Глянь-ка, Вась, еще попы прикатили! – вдруг послышалось за его спиной. Владыка Антоний обернулся и увидел испитого мужичонку, явно из местных, который пялился на него с глумливой ухмылкой. Рядом стоял его собеседник, который, судя по всему, являлся и его собутыльником. – Мало нам тех двоих? Раньше наша церковь как церковь была. А теперь что? Не то церковь, не то секта. Слышь, из города сюда к этому монаху бабы едут… что у них там, своих церквей нет, что ли? А местных всех разогнали. И такие деньжищи им везут – вон, какую домину наш поп себе на них отгрохал! А, посмотрика, как крест на церкви покосился! Того и гляди упадет…
Епископ нахмурился и решительно зашагал к открытой двери. Секретарь, почуяв недоброе, последовал за ним.
…Сквозь открытую дверь был хорошо виден амвон Троицкого храма. На нем в полном облачении, со сверкающей митрой на голове, стоял архимандрит Гермоген и, закатив глаза к церковному потолку, вдохновенно вещал:
– Возлюбленные о Господе братья и сестры! Святая Церковь, как чадолюбивая Матерь, учит нас не прилепляться душой к тленному богатству, но взыскать богатства вечнующего, нетленного… Уподобимся христолюбице недавних времен, раздавшей все имение свое святым храмам и обителям, наипаче же – некоему прозорливому старцу, своему духовному отцу…
Епископ резко обернулся к отцу Виктору. Глаза его метали молнии.
– До сих пор не митрофорный, говоришь? – гневно произнес он, в упор глядя на побледневшего секретаря. – Что ж! Будет ему митра…
Сразу же по возвращении в Двинск епископ Антоний издал указ о почислении протоиерея Михаила за штат без права служения «за непослушание и игнорирование распоряжений священноначалия».
«Два сапога – пара, да оба в воду упали…»
