Отец показывает мне свой новый мотель. Он уже объяснил, что это место нельзя называть мотелем, но я все равно называю. Отец говорит, что это будет гостиница, работающая по принципу таймшера – многовладельческой собственности. Пока мы с ним и матерью идем по тусклому коридору (некоторые лампочки перегорели), отец перечисляет последние усовершенствования.

– У нас новое патио с видом на океан, – говорит он. – Должен был прийти ландшафтный дизайнер, но он собрался содрать с нас три шкуры, так что я все спроектировал сам.

Большинство построек еще не отремонтировали. Когда отец взял кредит, чтобы выкупить это место, здесь царила разруха. Теперь, по словам матери, все выглядит куда лучше. Первым делом они перекрасили стены и заменили крышу. В каждом номере будет своя кухонька. Пока занято всего несколько номеров. Двери еще есть не везде. Все вокруг прикрыто брезентом, чтобы не попала краска, а на земле лежат сломанные кондиционеры. Задрипанный ковролин отстает от пола и загибается по краям. В некоторых стенах – дыры размером с кулак, следы присутствия молодежи, проводившей тут весенние каникулы. Отец планирует постелить новое покрытие и не пускать сюда студентов.

– Или в крайнем случае буду брать с них большой залог, – говорит он. – Сотни три. И найму охрану на пару недель. Но вообще мне хотелось бы устроить место пошикарнее. И нахрен эту молодежь.

Возглавляет реставрацию Бадди. Отец нашел его на шоссе – там, где по утрам выстраиваются поденщики. Бадди, небольшой краснолицый мужичок, получает за свои труды пять долларов в час.

– Здесь, во Флориде, ставки куда ниже, – поясняет отец.

Мама поражается тому, какой Бадди сильный при своем росте. Вчера она видела, как он волок цементные блоки к свалке.

– Словно маленький Геркулес! – говорит она.

Мы миновали холл и подошли к лестнице. Взявшись за алюминиевые перила, я едва не вырвал их из стены. Во всех домах Флориды такие стены.

– Чем это пахнет? – спросил я.

Отец, сгорбившись, лез по ступеням вверх и ничего мне не ответил.

– Вы вообще проверили землю, прежде чем покупать? – спросил я. – Может, тут токсические отходы захоронены.

– Да это Флорида, – ответила мать. – Тут везде так пахнет.

От вершины лестницы зеленая ковровая дорожка ведет нас в очередной полутемный коридор. Отец шагает впереди, мать толкает меня, и я вижу наконец, о чем она говорила раньше: он хромает из-за больной спины. Она умоляет его сходить ко врачу, но он не поддается. Иногда спина отказывает, и он проводит день в ванне (ванне номера 308, где временно живут родители).

Мы проходим мимо тележки, загруженной моющими средствами, тряпками и швабрами. В дверях стоит горничная – крупная негритянка в голубых джинсах и халате. Отец проходит мимо нее молча. Мама бодро здоровается, и горничная кивает в ответ.

Посреди коридора – маленький балкончик.

– Полюбуйтесь! – говорит отец, когда мы выходим.

Сначала мне кажется, что он имеет в виду океан – я вижу его впервые, он шумит и бурлит. Но тут я вспоминаю, что отец никогда не интересовался природой. Он имеет в виду патио. Красная плитка, синий бассейн, белые кресла и две пальмы. Похоже на настоящий курорт. Сейчас тут пусто, но я могу представить, как это видит отец – шум, толпа, жизнь кипит.

Внизу появляется Бадди с банкой краски.

– Эй, Бадди, – окликает его отец. – То дерево так и стоит все бурое. Ты его проверял?

– Да, приходил тут один мужик.

– Нельзя, чтоб оно умерло.

– Его только что проверили.

Мы смотрим на дерево.

– Высокие пальмы стоили дороже, – поясняет отец. – Это другой вид.

– Мне они нравятся, – говорю я.

– Королевские? Нравятся? Ну, как дела пойдут на лад, купим еще.

Некоторое время мы молчим, разглядывая патио и потемневший океан.

– Вот все доделаем и заработаем миллион! – восклицает мать.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – говорит отец.

Пять лет назад отец уже заработал миллион. Ему тогда только исполнилось шестьдесят. Проработав всю жизнь в ипотечном банке, он решил работать на себя. Купил кондоминиум в Форт-Лодердейле, перепродал его и неплохо заработал. Потом он повторил то же самое в Майами. К тому моменту у него уже было достаточно денег, чтобы уйти на покой, но вместо этого он купил новый кадиллак и пятидесятифутовый катер. Потом купил самолет с двумя моторами и научился им управлять, а затем стал летать по стране, скупая недвижимость, – в Калифорнию, на Багамы, над океаном. Он был сам себе хозяин, и его характер заметно улучшился. Потом все переменилось. Прогорел лыжный курорт в Северной Каролине, одно из его приобретений. Оказалось, что партнер присвоил сто тысяч долларов. Отец потащил его в суд, что также стоило денег. Тем временем одна ссудо-сберегательная компания подала на отца иск за то, что проданные им ипотеки не были погашены. Счета от юристов продолжали копиться. Миллион быстро иссяк. Отец строил различные схемы, чтобы удержать его в руках. Он купил компанию, производившую сборные дома. Это что-то вроде домов на колесах, объяснял он, только посолиднее. Такие дома изготавливались заранее, их можно было собрать где угодно, и после этого они выглядели совсем как настоящие. В текущей экономической ситуации люди нуждались в дешевом жилье. Сборные дома разлетались как горячие пирожки.

Отец отвел меня посмотреть первый. Это было два года назад, на Рождество, когда у родителей еще был кондоминиум. Мы только-только закончили разворачивать подарки, и тут отец сказал, что хочет мне кое-что показать. Вскоре мы уже катились по шоссе. Покинув знакомую мне Флориду – пляжи, небоскребы и развитые районы, мы оказались в местности победнее. С деревьев свисал испанский мох, кругом стояли некрашеные деревянные дома. Поездка заняла около двух часов. Наконец мы увидели вдали луковицу водонапорной башни с надписью «Окала». Мы въехали в город, проследовали мимо ряда аккуратных домиков и покатились дальше.

– Я думал, это в Окале, – сказал я.

– Чуть дальше, – ответил отец.

Мы вновь попали в сельскую местность, углубились в нее и через пятнадцать миль выехали на грунтовую дорогу. Она привела нас на вытоптанный голый пустырь. В дальнем конце в грязи стоял сборный дом.

Он и в самом деле не выглядел не так, как передвижной, – не длинный и узкий, а прямоугольный и довольно широкий. Состоял он из трех-четырех частей, которые скрутили вместе и накрыли вполне традиционно выглядящей крышей.

Мы выбрались из машины и двинулись по кирпичной дорожке, чтобы разглядеть дом поближе. Муниципалитет только начал прокладывать сюда канализацию, и земля перед домом – сад, как назвал ее отец, – была перекопана. Из грязи торчали три чахлых кустарника. Отец осмотрел их и махнул рукой в сторону поля:

– Здесь все будет покрыто травой, – сказал он.

Входная дверь располагалась в полутора футах над землей. Крыльцо еще не построили, но планировали. Отец открыл дверь, и мы забрались внутрь. Когда я закрыл за собой дверь за собой, стена заколыхалась, словно театральная декорация. Я постучал по ней, чтобы понять, что это за материал, и раздался гулкий жестяной звук. Повернувшись, я увидел отца – он стоял посреди гостиной, ухмыляясь, и тыкал пальцем куда-то в воздух:

– Этого добра тут довольно, – сказал он. – Храмовый потолок называется. Без обшивки. Десять футов. Есть где развернуться.

Несмотря на тяжелые времена, дом так и не купили, и отец, списав его как убыток, перешел к другим проектам. Вскоре я начал получать от него письма о создании предприятий – в них говорилось, что я стал вице-президентом корпорации «Барон Девелопмент», или «Атлантик Гласс», или мини-склада «Фиделити». Отец уверял, что когда-нибудь у меня появится куча денег. Единственным, что появилось в моей жизни после этого, был человек с протезом. Как-то утром у меня зазвенел домофон. Я впустил посетителя и услышал, как он карабкается по лестнице. Сверху я видел светлую щетину на лысой голове и слышал его тяжелое дыхание. Я принял его за курьера. Преодолев лестницу, он спросил, не я ли вице-президент «Дьюк Девелопмент». Это вполне вероятно, сказал я. Он вручил мне повестку.

Дальше началась какая-то юридическая неразбериха. Через некоторое время я уже перестал следить за этим делом. Тем временем брат сообщил, что родители живут на свои сбережения, папину пенсию и кредиты. Наконец отец нашел эту развалюху на побережье, «Пальма Бэй Резорт», и убедил очередной банк выдать ему ссуду. Он собирался все отремонтировать, пользуясь своим опытом, а когда пойдут постояльцы, выплатить кредит.

Когда мы осмотрели патио, отец захотел показать мне апартаменты, сделанные как образец.

– Неплохо вышло, – говорит он. – Пока что всем очень нравится.

Мы снова проходим по темному коридору, спускаемся по лестнице и идем по коридору первого этажа. У отца есть универсальный ключ, и он открывает номер 103. Освещение в коридоре не работает, и мы пробираемся в спальню через темную гостиную. Когда отец зажигает свет, меня охватывает странное ощущение, словно я тут уже был. И вдруг я понимаю – это прежняя спальня родителей. Они перевезли сюда мебель из старого дома: китайские комоды и подходящее к ним изголовье кровати, покрывало с павлином, золотые лампы. Раньше эти предметы заполняли куда более просторное помещение, а теперь вынуждены тесниться в этой комнатке.

– Это же ваши вещи, – замечаю я.

– Хорошо встало, а? – спрашивает отец.

– А у вас какое покрывало?

– У нас в комнате две односпальные кровати, – говорит мать. – Это бы не подошло. У нас обычные покрывала, как в других комнатах. Отельные. Все нормально.

– Посмотри гостиную, – предлагает отец.

Я следую за ним. Поискав, он находит-таки работающий выключатель. В этой комнате стоит новая мебель, которая уже ни о чем мне не напоминает. На стене висит картина, изображающая пляж и принесенные морем коряги.

– Как тебе картина? Мы с полсотни таких купили. Пять баксов за штуку, и все разные. Одни с морскими звездами, другие с ракушками. Морская тема. Это масло, с подписью. – Он подходит к стене, снимает очки и читает: – Цезарь Амаролло! Да это ж лучше, чем Пикассо. – Он поворачивается ко мне и счастливо улыбается.

Я приехал на пару недель. Не буду говорить, почему. Отец отдал мне номер 207 – с видом на океан. Он называет номера апартаментами, потому что в бытность этого места мотелем они назывались номерами. В моих апартаментах есть небольшая кухонька. И балкон. С него я наблюдаю поток машин, едущих по пляжу. Отец говорит, что это единственное место во Флориде, где разрешено автомобильное движение на пляже.

Мотель сверкает на солнце. Кто-то чем-то стучит. Пару дней назад отец начал предлагать всем, кто остановится тут на ночь, бесплатный солнцезащитный крем. Об этом сообщает реклама у входа, но пока что никто не воспользовался предложением. Сейчас здесь всего несколько семей – в основном пожилые пары. Одна из женщин передвигается в электрической инвалидной коляске. По утрам она выезжает к бассейну и сидит там, а потом к ней присоединяется муж – бледный мужчина с халате и фланелевой рубашке.

– Мы больше не загораем, – говорит она. – После определенного возраста перестаешь загорать. Взгляните только на Курта. Мы здесь уже неделю, но это весь его загар.

Иногда Джуди – она работает в офисе – выходит позагорать в обед. Она живет в комнате на третьем этаже – это входит в зарплату. Она из Огайо и заплетает волосы в высокую косу, словно пятиклашка.

По ночам мать, лежа в своей гостиничной кровати, видит вещие сны. Ей приснилась прохудившаяся крыша за пару дней до того, как она протекла на самом деле. Ей приснилось, что тощая горничная уволится, и на следующий день тощая горничная действительно уволилась. Ей приснилось, что кто-то нырнул в пустой бассейн и сломал шею (вместо этого сломался фильтр, и из бассейна пришлось слить воду, но онамать сказала, что это тоже считается). Все это она рассказывает, сидя у бассейна. Я купаюсь, она болтает ногами в воде. Моя мать не умеет плавать. Последний раз я видел ее в купальнике, когда мне было пять. Она из тех женщин, что легко обгорают и покрываются веснушками, и сейчас вышла на бой с солнцем, защищаясь соломенной шляпой, исключительно ради того, чтобы поведать мне об этом странном феномене – вещих снах. Мне кажется, будто она пришла забрать меня после уроков. Во рту у меня привкус хлорки. Но потом я опускаю взгляд, вижу волосы у себя на груди (гротескно черные на фоне белой кожи) и вспоминаю, что я уже вырос.

Сегодня ремонтные работы ведутся в дальнем конце здания. Я видел, как Бадди скрылся в комнате с гаечным ключом в руках. Мы остались вдвоем, и мать говорит, что все это от того, что она лишилась корней.

– Мне бы это все не снилось, будь у меня нормальный дом. Я же не какая-то там цыганка. Просто мы постоянно перезжаем с места на место. Сначала был тот мотель в Хилтон-Хед. Потом Веро. Потом звукозаписывающая студия, в которой не было окон, – я там чуть не померла. А теперь это. Все мои вещи на складе. Они мне тоже снятся. Мои диваны, мои тарелочки, все наши старые фотографии. Почти каждую ночь снятся.

– И что с ними происходит во сне?

– Ничего. Просто за ними никто не приходит.

Когда дела пойдут на лад, родители планируют несколько медицинских процедур. Мама уже некоторое время хочет сделать подтяжку. Когда у них водились деньги, она даже сходила к пластическому хирургу, который сфотографировал ее лицо и составил схему. Оказалось, что это не просто подтягивание обвисшей кожи, – надо было укрепить некоторые кости. Нёбо у матери с годами опустилось. Прикус стал неровным. Чтобы восстановить череп, на который потом натянут кожу, требовалась стоматологическая операция. Первую из процедур уже назначили, как вдруг отец выяснил, что его партнер мошенничает. В последующей суматохе затею пришлось отложить.

Отец тоже откладывает две операции. Первая – операция на межпозвоночных хрящах, которая избавила бы его от боли в пояснице. Вторая – операция на простате, чтобы убрать закупорку уретры и усилить поток мочи. Во втором случае задержка связана не только с финансовыми факторами.

– Тебе туда засовывают щуп, и это жутко больно, – признается отец. – К тому же может начаться недержание.

Вместо этого он бегает в туалет по пятнадцать-двадцать раз в день, и ни один из этих визитов не приносит ему полного удовлетворения. В перерывах между вещими снами мать слушает, как отец встает и ходит туда-сюда.

– У твоего отца уже не такой бурный поток, – говорит она мне. – Когда с кем-то живешь, замечаешь такие вещи.

А мне нужна новая пара обуви. Практичной обуви. Подходящей для тропиков. Я, как дурак, приехал сюда в черных брогах, один из них – с дырявой подошвой. Мне нужны шлепанцы. Каждый вечер я объезжаю бары на отцовском кадиллаке (яхты и самолета уже нет, но у нас еще остался желтый кадиллак «Флорида» с обивкой из белого винила). По пути я вижу сувенирные магазины, окна которых забиты футболками, ракушками, панамами, разрисованными кокосами. Каждый вечер я думаю, что надо бы остановиться и купить шлепанцы, но пока так этого и не сделал.

Как-то утром я спускаюсь и вижу, что в офисе царит хаос. Секретарша Джуди сидит за своим столом и жует кончик косички.

– Твой отец уволил Бадди, – сообщает она, но не успевает изложить подробности – в комнату входит гость и начинает жаловаться на протечку.

– Прямо над кроватью! – говорит он. – Я не собираюсь платить за номер с протечкой над кроватью! Нам пришлось спать на полу! Я приходил сюда, чтобы поменять номер, но тут никого не было!

В этот момент в офис входит отец, а вместе с ним – древесный хирург.

– Вы же говорили, что это выносливая пальма!

– Так и есть.

– Что же тогда случилось?

– Земля плохая.

– Вы не говорили, что надо поменять землю! – восклицает отец.

– Дело не только в земле, – говорит хирург. – Деревья как люди. Они болеют. Почему – неизвестно. Может, ей воды не хватало.

– Мы ее поливали! – Отец уже кричит. – Каждый, сука, день! А теперь, значит, она померла?

Постоялец с протечкой пытается объяснить отцу, что случилось, но на середине рассказа отец перебивает его.

– Джуди, заплати этому мудаку! – говорит он и тычет пальцем в древесного хирурга, после чего снова поворачивается к постояльцу. Дослушав до конца, отец предлагает вернуть деньги и провести у нас еще одну ночь бесплатно.

Десять минут спустя, сидя в машине, я выслушиваю эту несуразную историю целиком. Отец уволил Бадди за пьянство на работе.

– Знал бы ты, как он пил! – говорит отец. Этим утром он застал Бадди лежащим на полу комнаты 106 под кондиционером. – Предполагалось, что он его чинит. Я все утро ходил туда-сюда и каждый раз видел, как Бадди лежит под кондиционером. Ни хрена себе, думаю. Но тут явился этот дебил, якобы специалист по деревьям, и я забыл про Бадди. Мы пошли смотреть на пальму, этот мне что-то втирает про климат, я ему говорю, что позвоню в питомник. Мы идем обратно в офис. Проходим номер 106. И я замечаю, что Бадди все еще лежит!

Подойдя поближе, отец увидел, что Бадди уютно устроился на полу – глаза закрыты, во рту – шланг кондиционера. Видимо, в охладительной жидкости содержался спирт. Бадди требовалось только отсоединить шланг и отхлебнуть. В последний раз он переборщил и отключился.

– Все было понятно, – сказал отец. – Последнюю неделю он только и делал, что возился с кондиционерами.

Вызвав скорую помощь (Бадди увезли, так и не добудившись), отец позвонил в питомник. Там отказались возвращать деньги или менять пальму. Кроме того, всю ночь шел дождь, а никто не сообщил ему о протечках. Крыша над его ванной тоже дала течь. Новая крыша, которая обошлась в кругленькую сумму, была неправильно установлена. Теперь ее следовало как минимум заново обмазать варом.

– Мне нужно, чтобы туда кто-то залез и промазал стыки. Протекают именно стыки. Может, я так пару баксов сэкономлю.

Пока отец говорит, мы едем по трассе А1А. Уже около десяти утра, и местные бродяги вышли на обочины в поисках подработки. Их сразу можно узнать по густому загару. Отец проезжает мимо нескольких – почему он отверг их, мне непонятно. Потом он видит белого мужчину слегка за тридцать в зеленых штанах и футболке из Диснейленда, который поедает сырую цветную капусту, и останавливает кадиллак рядом с ним. Он нажимает на кнопку, и стекло у пассажирского сиденья ползет вниз. Мужчина моргает, пытаясь разглядеть, кто скрывается в прохладной темноте автомобиля.

По ночам, когда родители засыпают, я езжу в город. В отличие от многих мест, где они жили прежде, в Дайтона-Бич царит довольно пролетарская атмосфера. Здесь меньше стариков, больше байкеров. В баре, куда я хожу, есть настоящая живая акула. В ней три фута, и она плавает в аквариуме над горой бутылок. Ей как раз хватает места, чтобы развернуться и проплыть в обратном направлении. Не знаю уж, как на нее действует освещение. На танцовщицах – бикини, некоторые из них сверкают, словно рыбья чешуя. Девушки перемещаются по залу, словно русалки, а акула бьется головой о стекло.

Я был здесь уже три раза и знаю, что девочки считают меня студентом художественной школы, что демонстрировать грудь им запрещает закон штата и что они приклеивают на соски наклейки. Я уже выяснил, что за клей они используют («Элмере»), как снимают наклейки (теплой водой) и что думают о такой работе их молодые люди (им нравятся деньги). За десять долларов девушка возьмет вас за руку, проведет мимо столов, за которыми в основном сидят одинокие мужчины, в дальний, более темный конец заведения. Потом усадит на банкетку и начнет тереться о вас на протяжении двух песен. Иногда она будет брать вас за руки и спрашивать:

– Ты что, не умеешь танцевать?

– Я танцую, – ответите вы, хотя и сидите, не двигаясь.

В три часа ночи я ехал домой и слушал по радио кантри, чтобы напомнить себе, что нахожусь далеко от дома. Обычно к этому моменту я уже напивался, но ехать было недалеко, максимум милю – неспешный путь вдоль прибрежных домов, больших и маленьких отелей, тематических мотелей для автомобилистов. Один из них называется «Стоянка викингов». Чтобы попасть в него, надо проехать под дракка-ром, служащим в качестве навеса для автостоянки.

До весенних каникул еще больше месяца. Большинство отелей не заполнены и наполовину. Многие не работают. Мотель рядом с нами еще открыт – он декорирован в полинезийском духе. У бассейна работает бар в травяной хижине. Наш отель выглядит пошикарнее. Дорожка из белого гравия ведет к двум миниатюрным апельсиновым деревьям, стерегущим вход. Отец счел нужным потратиться на его оформление, поскольку это первое, что видят гости. Внутри, в левой части застланного плюшевыми коврами лобби, офис продаж. У Боба Макхью, нашего агента, на стене висит чертеж территории, на котором помечены свободные апартаменты и недели, доступные для таймшера. Сейчас, впрочем, у нас чаще бывают постояльцы, которые хотят остановиться на ночь. Обычно они приезжают на парковку сбоку от здания и общаются с Джуди в офисе.

Пока я был в баре, снова прошел дождь. Добравшись до нашей парковки, я слышу, как с крыши мотеля капает вода. В комнате Джуди горит свет. Я раздумываю, не постучаться ли к ней. Привет, это сынок хозяина! Пока я размышляю, планирую и слушаю стук капель, свет гаснет, а вместе с ним, кажется, весь отцовский отель погружается во тьму. Я тянусь к крыше кадиллака, чтобы его тепло успокоило меня, и пытаюсь представить путь наверх – где начинаются ступеньки, сколько пролетов предстоит преодолеть, сколько дверей надо пройти, прежде чем я окажусь в своей комнате.

– Иди сюда, – говорит отец. – Покажу кое-что.

На нем теннисные шорты, в руке – ракетка для ракетбола. На прошлой неделе Джерри, наш новый рабочий (тот, кого наняли вместо Бадди, как-то утром просто взял и не пришел), наконец-то убрал из ракетбольного зала лишние кровати и шторы. Отец распорядился, чтобы там покрасили пол, и вызвал меня на соревнование. Но зал плохо вентилировался, пол стал влажным и скользким, и после четырех очков игру пришлось прекратить. Отец боялся сломать бедро.

Он заставил Джерри притащить из офиса старый осушитель воздуха, и утром они уже сыграли несколько раз.

– Как пол? – спрашиваю я.

– Скользит немножко. Этот осушитель гроша ломаного не стоит.

То есть дело не в новом, сухом ракетбольном зале. Судя по выражению лица, отец хочет показать мне нечто куда более значительное. Прихрамывая (физическая нагрузка никак не помогла его спине), он ведет меня на третий этаж, а потом мы поднимаемся по еще одной узенькой лесенке, которую я раньше не замечал. Она ведет прямо на крышу. Там стоит еще одно здание – довольно большое, вроде бункера, но со множеством окон.

– Ты же не знал, так? – спрашивает отец. – Это пентхаус. Мы с матерью переедем туда, как только его закончат.

Дверь пентхауса выкрашена в красный цвет, перед ней – коврик с надписью «Добро пожаловать». Он стоит прямо в центре промазанной варом крыши. Отсюда не видны окружающие здания – только небо и океан. Перед домом отец поставил небольшой мангал.

– Можем сегодня поужинать здесь, – говорит он.

Мама моет в пентхаусе окна. На ней точно такие же желтые перчатки, какие они надевала, когда мыла окна в нашем доме в пригороде Детройта. В настоящее время здесь привели в порядок две комнаты. Третью используют как кладовую, и она уставлена лабиринтом стульев и столов. В гостиной за зеленым виниловым креслом стоит телефон. На стене висит один из натюрмортов – ракушки и кораллы.

Солнце садится. Мы ужинаем, сидя на складных стульях.

– Здесь будет хорошо, – произносит мать. – Словно посреди неба.

– Мне нравится, что тут никого не видно, – говорит отец. – Частный вид на океан прямо из своего сада. Дом таких размеров на побережье обошелся бы в целое состояние. Когда мы расплатимся за это место, оно будет нашим. Можем оставить его в семье, передавать из поколения в поколение. Захочется тебе приехать и пожить в собственном пентхаусе во Флориде – пожалуйста.

– Круто, – отвечаю я совершенно искренне. Мне впервые кажется, что этот мотель – хорошая идея. Неожиданная свобода, которую дарит крыша, соленая гниль океана, милая нелепость Америки – все сходится воедино, и я могу вообразить, как буду приводить сюда друзей и женщин.

Когда наконец темнеет, мы идем внутрь. Родители еще здесь не ночуют, но нам не хочется уходить. Мать зажигает свет.

Я подхожу и кладу руки ей на плечи:

– Что тебе сегодня снилось? – спрашиваю я.

Она смотрит мне прямо в глаза. В эту минуту она как будто не столько моя мать, сколько обычный человек, со своими проблемами, с чувством юмора.

– Даже и не спрашивай, – говорит она.

Я захожу в спальню, чтобы посмотреть, как там все устроено. Мебель здесь та же, что и в мотеле, но мама поставила на комод фотографию, на которой я с братьями. На двери в ванную висит зеркало. Она открыта, и в зеркале отражается отец. Он писает. Вернее, пытается. Он стоит перед унитазом, опустив пустой взгляд. Он сконцентрирован на некой проблеме, с которой мне еще не приходилось сталкиваться – все еще впереди, но пока что я не понимаю, о чем речь. Он поднимает руку, сжимает в кулак, а потом привычным движением, словно делает так уже много лет, начинает бить себя по животу – там, где должен быть мочевой пузырь. Он меня не видит. Раздаются глухие удары кулака. Наконец, словно услышав сигнал, он останавливается. На мгновение наступает тишина, а потом его струя ударяется об воду.

Мама все еще в гостиной. Над ее головой косо висит натюрморт. Мне хочется поправить его, но потом я думаю – ну его к черту, и выхожу на крышу. Уже стемнело, но я слышу океан. Я смотрю на пляж, на высокие здания – «Хилтон», «Рамаду». Подойдя к краю крыши, я вижу соседний мотель. В травяной хижине горят красные лампы. Подо мной – черные окна нашего мотеля. Прищурившись, я пытаюсь разглядеть патио, но мне ничего не видно. На крыше остались лужи с прошлой ночи, и, наступив в одну из них, я чувствую, как в ботинок попадает вода. Дырка расширяется. Я не задерживаюсь на крыше – мне просто хотелось ощутить мир. Повернувшись, чтобы пойти обратно, я вижу, что отец снова вышел в гостиную и говорит с кем-то по телефону – то ли спорит, то ли смеется. Он трудится над моим наследством.

1997