Если в сборнике 1856 года только стихотворения первого отдела — а их было не так уж много, — изображали народную жизнь и народные типы, то теперь эта тема становится ос. но®ной темой большинства произведений Некрасова, и в художественной разработке ее Некрасов достигает небывалой силы.

«Размышления у парадного подъезда»! «Железная дорога»! Ни один из русских поэтов не изображал такими потрясающими чертами народных страданий. Никогда еще под впечатлением образов художествен ной литературы читатели не проникались чувствами такой великой любви и такой острой ненависти: любви к угнетенному народу, ненавистью к его угнетателям.

Укажи мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель. Где бы русский мужик не стонал?.. Волга! Волга! Весной многоводной Ты не так заливаешь поля. Как великою скорбью народной Переполнилась наша земля…

Кого не волновали, и не волнуют до глубины души эти строки?

В мире есть царь: этот царь беспощаден, Голод названье ему….. . . . . .. Он-то согнал сюда массы народные. Многие — в страшной борьбе, К жизни воззвав эти дебри бесплодные. Гроб обрели здесь себе… Прямо дороженька: насыпи узкие. Столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то все косточки русские… Сколько их? Ваничка, знаешь ли ты?..

Исключительная сила художественного воздействия этих стихотворений коренится в том, что Некрасов, создавая их, отправлялся от виденного и слышанного, т. е. от непосредственных впечатлений жизни. Так, в «Размышлениях» изображается сцена у парадного подъезда, разыгравшаяся на глазах поэта («Раз я видел, сюда мужики подошли, деревенские русские люди..»). «Железная дорога» начинается с «пересказа» слышанного автором в вагоне разговора о строителях дороги.

Однако Некрасов не ограничивается изображением только непосредственно виденного и слышанного. Его творчеству были чужды чисто «натуралистические» тенденции. Как художник-реалист, стремящийся не только к воспроизведению действительности, но и к ее объяснению, — он создает ряд образов и картин, имеющих характер исключительно широких социальных обобщений. В «Размышлениях» поэт заставляет услышать стон всего народа, и это до слез волнует читателя. Надрывающая душу песня землекопов, умерших при постройке железной дороги, опять-таки воспринимается, как стон всего народа. В «высокорослом, больном белоруссе» дан не столько индивидуальный образ, сколько образ, воплотивший в себе страдания всего народа:

Губы бескровные, веки упавшие, Язвы на тощих руках, Вечно в воде по колено стоявшие Ноги опухли; колтун в волосах; Ямою грудь, что на заступ старательно Изо дня в день налегала весь век… Ты приглядись к нему, Ваня, внимательно: Трудно свой хлеб добывал человек! Не разогнул свою спину горбатую Он и теперь еще: тупо молчит. И механически ржавой лопатою Мерзлую землю долбит…

И в том и в другом стихотворениях Некрасов немало внимания уделяет виновникам народных страданий. В «Размышлениях» — это вельможа-аристократ, «владелец роскошных палат», в «Железной дороге»— буржуа-капиталист, «подрядчик». Это люди — «проклятые отчизною». 

О силе воздействия этих и подобных им стихов Некрасова на читателей можно судить по следующим словам Г. В. Плеханова: «Я был тогда в последнем классе военной гимназии. Мы сидели после обеда группой в несколько человек и читали Некрасова. Едва мы кончили «Железную дорогу», раздался сигнал. звавший нас на фронтовое учение. Мы спрятали книги и пошли в цейхгауз за ружьями, находясь под сильным впечатлением только что прочитанного нами. Когда мы стали строиться, мой приятель С. подошел ко мне и, сжимая в руке ружейный ствол, прошептал: «Эх, взял бы я это ружье и пошел бы сражаться за русский парод».

Если раньше Некрасов ориентировался преимущественно на городскую демократическую интеллигенцию, то теперь он уже кровно заинтересован в том, чтобы стихи его проникли в деревню и были не только стихами о народе, но и стихами для народа. Для этого он вступает на тот путь, по которому шли до него Крылов в баснях, Пушкин в сказках — на путь широкого использования народного языка и народно-поэтического творчества (фольклора).

Этот путь обогатил поэзию Некрасова ценнейшими достижениями, дал ему возможность создать такие шедевры, как «Крестьянские дети». «Коробейники», «Зеленый шум», «Орина, мать солдатская», наконец «Мороз Красный Нос». Этот путь сделал его стихи доступными (пусть не сразу, а с течением времени) широчайшим народным массам, и тем самым навсегда упрочил за ним имя подлинно народного поэта.

В свое время В. П. Боткин втолковывал Некрасову: «Брось воспевать любовь ямщиков, огородников и всю эту деревенщину…» Некрасов отверг эти советы. Он обращался к «деревенщине» не только как к желанным читателям, но и как к судьям его творчества. В этом отношении показательно «посвящение» поэмы «Коробейники» — «другу-приятелю Гавриле Яковлевичу, крестьянину деревни Шоды Костромской губернии».

Как с тобою я похаживал По болотинам вдвоем. Ты меня по часту спрашивал: Что строчишь карандашом? Почитай-ка! Не прославиться. Угодить тебе хочу. Буду рад, коли понравится. Не понравится — смолчу. Не побрезгуй на подарочке! А увидимся опять. Выпьем мы по доброй чарочке И отправимся стрелять.

Поэты-классики ХVIII века адресовали свои велеречивые оды великим и сильным мира сего (царям, царицам, вельможам, богатым и знатным «милостивцам»). Поэты-романтики начала XIX века посвящали свои утонченно-изящные элегии мечтательным красавицам, «неземным девам». Некрасов же этим посвящением подчеркивает, что его Муза безраздельно служит крестьянину, мужику. Поэт не только хочет «угодить», «понравиться» ему как читателю своих произведений, но и готов прислушаться к его приговору.

В «Коробейниках» даны образы парня и девушки, полюбивших друг друга и мечтающих о счастливой совместной жизни. Знаменитые, распеваемые миллионами, песни — «Ой, полна, полна коробушка», «Ой, легка, легка, коробушка». «Хорошо было детинушке» — отмечены страстным стремлением к счастью, они дышат беззаветной любовью и молодой радостью. Но, как ни законно стремление Вани и Катеринушки к счастью, — в условиях русской жизни это стремление не так-то легко реализовать.

Мрачная, контрастирующая с «Коробушкой», «Песня убогого странника» подготовляет читателя к трагической развязке сюжета.

Я лугами иду — ветер свищет в лугах: Холодно, странничек, холодно, Холодно, родименькой, холодно! Я лесами иду — звери воют в лесах: Голодно, странничек, голодно, Голодно, родименькой, голодно! Я в деревню: мужик! ты тепло ли живешь? Холодно, странничек, холодно, Холодно, родименькой, холодно! Я в другую: мужик! хорошо ли ешь, пьешь? Голодно, странничек, голодно, Голодно, родименькой, голодно!

Голод в холод рождены бедностью, а бедность сплошь да рядом толкает на преступление. Коробейники становятся жертвой преступления, их убивает позарившийся на деньги лесник:

Коробейники отпрянули. Бог помилуй — смерть пришла! Почитай-что разом грянули Два ружейные ствола. Без словечка Банька валится,  С криком падает старик…

Так и не пришлось Катеринушке дождаться своего суженого…

Но и в тех случаях, когда крестьянская девушка станет женою любимого, — их счастье, в условиях тогдашней русской действительности, опять-таки непрочно. В поэме «Мороз Красный Нос» представлены глубоко любящие друг друга муж и жена — Прокл и Дарья. Они были счастливы, но счастье им скоро изменило. Со смертью Прокла осиротела его семья:

«Голубчик ты наш сизокрылой! Куда ты от нас улетел? Пригожеством, ростом и силой Ты ровни в селе не имел. Родителям был ты советник. Работничек в поле ты был. Гостям хлебосол и приветник. Жену и детей ты любил..

Дарью поэт рисует еще более яркими красками. Созданный им образ «величавой славянки» — одно из высших достижений не только некрасовской поэзии, но и всей русской художественной литературы. Смелою рукою зрелого художника набросан портрет русской женщины:

Красавица, миру на диво, Румяна, стройна, высока, Во всякой одежде красива Ко всякой работе ловка. И голод и холод выносит, Всегда терпелива, ровна… Я видывал, как она косит: Что взмах — то готова копна! . . . . . В игре ее конный не словит, В беде — не сробеет, — спасет. Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет!

Страстно надо было любить народ, безгранично верить в него, чтобы создать подобный образ.

Именно потому, что Некрасов страстно любил народ, его мысль постоянно возвращалась к вопросу: почему же народу так тяжело живется, почему он несчастен? В поэме «Мороз Красный Нос» причиной гибели Прокла и Дарьи является мороз, т. е. слепая, стихийная сила природы. Но сила природы приобретает власть над человеком только тогда, когда он беден и темен. Прокл и Дарья сделались жертвами мороза благодаря бедности и темноте, которые порождены социально-бытовыми условиями тогдашней действительности.

Если в поэме «Коробейники» Некрасов широко использовал народно-лирические песни, то в «Морозе» он обратился к другим жанрам фольклора: причитаниям («Голубчик ты наш сизокрылой»…) и сказкам. Образ Мороза, — одна из наибольших творческих удач Некрасова, — навеян автору сказками, в частности общеизвестной сказкой «Морозно».

Крестьянской детворе посвятил поэт прекрасное стихотворение «Крестьянские дети». Нарисованные здесь сцены — кусочки живой действительности. Они полны жизненной правды. Стихотворение это давно уже стало хрестоматийным. Кто не знает наизусть замечательного отрывка, посвященного маленькому Власу?!

Однажды, в студеную зимнюю пору..

Почему-то не всегда уделяется должное внимание заключительным строкам, а они не менее замечательны:

На эту картину так солнце светило. Ребенок был так уморительно мал, Как будто все это картонное было. Как будто бы в детский театр я попал! Но мальчик был мальчик живой, настоящий И дровни, и хворост, и пегонькнй конь, И снег, до окошек деревни лежащий, И зимнего солнца холодный огонь — Все, все настоящее русское было, С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы. Что русской душе так мучительно мило. Что русские мысли вселяет в умы. Те честные мысли, которым нет воли, Которым нет смерти — давя не дави, В которых так много и злобы и боли, В которых так много любви!

«Любви» — к народу, «боли» — от сознания, что народ находится в тяжелом положения, «злобы» — против тех, кто поставил народ в это положение… Эта злоба, святая злоба, все чаще и чаще овладевает душой Некрасова. Отсюда революционные мотивы я его творчестве.

В стихотворении «Песня Еремушке», — этом «боевом гимне» «шестидесятников», — обращаясь к молодому поколению, поэт говорит:

— В нас под кровлею отеческой Не запало ни одно Жизни чистой, человеческой Плодотворное зерно. — Будь счастливей! Силу новую Благородных юных дней В форму старую, готовую Необдуманно не лей! — Жизни вольным впечатлениям Душу вольную отдай. Человеческим стремлениям В ней проснуться не мешай. — С ними ты рожден природою — Возлелей их, сохрани! Братством, Равенством, Свободою Называются они. — Возлюби их! на служение Им отдайся до конца! Нет прекрасней назначения, Лучезарней нет венца.  — Будешь редкое явление. Чудо родины своей; Не холопское терпение Принесешь ты жертву ей: — Необузданную, дикую К угнетателям вражду И доверенность великую К бескорыстному труду…

И подлинно революционным призывом звучат строки:

— С этой ненавистью правою С этой верою святой Над неправдою лукавою Грянешь божьею грозой…

По мере того, как в душе поэта крепло убеждение в неизбежности и необходимости революции, — его болезненно чуткая совесть укоризненно твердила: почему он не принимает активного участия в борьбе за свободу народа? Некрасов считал, что одних словесных призывов недостаточно, что необходимо подкрепить эти призывы делом, революционным делом. Упрекая себя в неумении согласовать слово с делом, он, конечно, был неправ, ибо его вдохновенное, звавшее к борьбе слово способствовало революционизированию сознания широких кругов демократической интеллигенции, а потому, бесспорно, являлись активным революционным делен.

Сугубо строгое отношение Некрасова к себе нашло блестящее выражение в стихотворении «Рыцарь на час». «Рыцарь на час» — не только личная исповедь поэта, его всенародное «покаяние» в том, что он не смог приобщиться к стану «погибающих за великое дело любви» (т. е. активных революционные бойцов). Это, кроме того, попытка дать широкое обобщение, попытка создать социальный тип — тип интеллигента, способного время от времени отдаваться «благим порывам», но неспособного эти порывы реализовать на деле. Так именно следует понимать и заглавие стихотворения: плох, в конце концов, тот рыцарь, который является только «рыцарем на час»…

После ареста одного из сотрудников «Современника», поэта М. И. Михайлова, за распространение революционной прокламации, — Некрасов вписал в альбом близкой Михайлову женщины (Л. П. Шелгуновой) следующие стихи:

В эту ночь я хотел бы рыдать На могиле далекой, далекой, Где лежит моя бедная мать… [12] В эту ночь со стыдом сознаю Бесполезно погибшую силу мою… И трудящийся, бедный народ Предо мною с упреком идет,  И на лицах его я читаю грозу, И в душе подавить я стараюсь слезу… . . . . .. Да! теперь я к тебе бы воззвал. Бедный брат, угнетенный, скорбящий. И такою бы правдой звучал Голос мой, из души исходящий, В нем такая бы сила была. Что толпа бы за мною пошла…

А после стихов: «суждены нам благие порывы, по свершить ничего не дано», — Некрасов, явно имея в виду Михайлова, приписал: «Редки те, к кому нельзя применить этих слов, чьи порывы способны переходить в дело… Честь и слава им — честь и слава тебе, брат!»

М. И. Михайлов — один из первых революционных деятелей 60-х годов, пострадавших за свои убеждения. Скоро за ним последовал в далекую Сибирь и Н. Г. Чернышевский.

Летом 1862 года правительство Александра II, опасаясь, что неудовлетворенное реформой 1861 года, обманутое в своих ожиданиях, крестьянство может поголовно восстать, вступило на путь крайней реакции и с помощью репрессий пыталось бороться с распространением революционных идей. В этих целях оно арестовало и осудило Чернышевского и на восемь месяцев запретило издание «Современника».

Некрасову был нанесен тяжелый удар. Однако он не выпустил из рук оружия. Лишившись лучших друзей, лучших соратников на журнальном поприще (Добролюбов скончался еще в ноябре 1861 года, за семь месяцев до ареста Чернышевского), — Некрасов все-таки решил продолжать издание «Современника» и организовал новую редакцию журнала.

В состав вошли М. Е. Салтыков-Щедрин, М. А. Антонович (критик), Г. 3. Елисеев (публицист), А. Н. Пыпин (двоюродный брат Чернышевского, возглавивший научный отдел). Эти писатели, за исключением М. Е. Салтыкова-Щедрина, значительно уступали Чернышевскому и Добролюбову и в таланте, и в твердости и последовательности убеждений. Тем не менее «Современник» и в 1863–1865 гг. сохранил свое место на левом фланге русской журналистики. В особенности этому содействовало появление на его страницах романа Чернышевского «Что делать?», большого количества критико-публицистических статей и сатирических очерков Салтыкова, а также таких стихотворений Некрасова, как «Орина — мать солдатская», «Железная дорога», «Мороз Красный Нос».

Однако цензура, видя, что «Современник» не спускает флага перед реакцией, преследовала его с чрезвычайным ожесточением. Тяжесть борьбы с цензурой падала главным образом на плечи Некрасова. Ему приходилось употреблять огромные усилия, чтобы помешать цензуре вконец обезличить и обесцветить «Современник».

В 1865 году был издан новый закон о печати, который отменял в отношении некоторых журналов, в том числе и «Современника», предварительную цензуру и заменял ее системою предостережений и ответственностью редакторов и авторов перед судом. Некрасов не принадлежал к числу тех, кто склонен был рассматривать этот закон как прогрессивный. Он предвидел, что реакционные круги найдут способы борьбы с передовой печатью и при новом законе. Это свое убеждение поэт выразил в сатирическом цикле «Песни о свободном слове».

Три друга обнялись при встрече, Входя в какой-то магазин. «Теперь пойдут иные речи!» Заметил весело один. «Теперь нас ждут простор и слава!» Другой восторженно сказал, А третий посмотрел лукаво И головою покачал!

И, действительно, после издания нового закона, на передовую печать как из рога изобилия посыпались предостережения. «Современник» получил подряд два предостережения, а получение третьего грозило журналу запрещением. Поскольку на Некрасове, как на главном редакторе, лежала преимущественная ответственность за участь журнала, — он должен был взвешивать каждое слово в предназначаемых для «Современника» статьях, а иногда с болью в сердце подвергал, их изменениям, продиктованным цензурными соображениями.

В шуточном стихотворном послании приятелю, приглашавшему его поехать с ним на охоту. Некрасов писал:

На письмо твое должен сказать: . . . . .. Отказавшись от милой цензуры, Погубил я досуги свои, — Сам читаю теперь корректуры И мараю чужие статьи… Одолела пииту забота. Позабыл я, что значит игра, Позабыл я, что значит охота! — Потому что Валуев [14] сердит; Потому что закон о печати Запрещеньем журналу грозит, Если слово обронишь некстати.

Тон шутливый, но за ним чувствуются истинные боль и тоска.

Вскоре произошло событие, которое сделало бесплодными все попытки Некрасова уберечь свой журнал от запрещения. 4 апреля 1866 года революционер Каракозов выстрелил в Александра II. Хотя покушение и не достигло своей цели, но оно способствовало еще невиданному в царствование Александра II взрыву реакционных настроений как в буржуазно-дворянских, так, в особенности, и в правящих кругах. Был объявлен настоящий поход против передовой общественности и передовой журналистики. Во главе этого похода встал, получивший чуть ли не диктаторские полномочия, жестокий усмиритель Виленщины М. Н. Муравьев-Виленский (в просторечии — Муравьев-Вешатель). По его распоряжению «Современник» был закрыт. Предпринятые Некрасовым отчаянные попытки предотвратить эту репрессию не увенчались успехом.