1

Летающий шар

Над вершинами и отрогами Родоп струился пропи­танный запахом смолы, раскалённый от зноя воздух. Еловые леса томились под жарким июльским солнцем.

С высокого берега Пещерицы, неумолчный шум ко­торой только и нарушал тишину горного пейзажа, Са­ше — «Белобрысику» были видны на горизонте острые очертания Балканских гор.

Трудно сказать, тоска ли по родному краю щемила ему душу или далёкие воспоминания проносились в его голове, но юное нежное лицо его выражало беспокой­ство, а синие глаза были устремлены в бесконечную даль голубого неба.

Но, вернее всего, его сосредоточенность объяснялась тем, что он следил за свободно парящим над горами орлом. Один только орёл виднелся на фоне ясного летнего неба и именно поэтому со всем жаром и нетерпением своих пятнадцати лет мальчик ждал, когда же, наконец, улетит могучий владыка воздушного простран­ства. Белобрысик пришёл в это уединённое, отдалённое от лагерного шума место с единственной целью поло­жить на ноты пение мелких певчих птиц. Ему это ка­залось вполне осуществимым. А если так, то не было на свете такой силы, которая могла бы остановить его в выполнении задуманного дела. Таким уж был Бело­брысик.

Затаившись в кустах и деревьях, лесные певцы не менее зорко и тревожно, чем он, следили за полётом своего опасного врага. Но это раздражало Белобрысика:

— Ну, и трусы! — возмущался он. — Орёл ещё вон где, а они и шевельнуться не смеют!

Как несправедлив может иногда быть даже такой парнишка, как Белобрысик!

Несправедливым его делало крайнее нетерпение. Он ждал, чтобы орёл улетел, и птички, позабыв о страхе, снова начали петь, а он мог бы лучшие из их песен включить в свою «Лесную симфонию». Он обещал на­писать эту симфонию к торжественному вечеру в ла­гере, а известно, что такие вечера являются событием необычайным, запоминающимся на всю жизнь. На та­ких вечерах каждый старается показать самое лучшее, на что он только способен.

Белобрысик решил выступить на лагерном вечере с чем-то исключительным и неповторимым. Он был уве­рен, никто не сможет дать ничего более замечательного, чем то, что задумал он. Целиком отдавшись этой идее, он с нетерпением ожидал блестящего успеха своей «Лес­ной симфонии».

Как медленно тянется время! А надо спешить: вот-вот раздастся звук лагерного гонга, призывающий к на­чалу занятий. Время послеобеденного отдыха, от кото­рого он добровольно отказался, быстро протекало. А ведь с каким трудом ему удалось выбраться из лагеря, чтобы побыть одному.

«Лишь бы скорее улетел этот орёл! Тогда я занесу в нотную тетрадку самые интересные песни, какие ког­да-либо были записаны…»

Такие мысли занимали Белобрысика, когда он, рас­тянувшись на бережку горной речки, болтал ногой в её пенистом, стремительном потоке. Испытываемая им досада возрастала с каждым новым кругом, описывае­мым гордой царственной птицей.

Но вот, наконец, какая-то смелая синичка выпорхну­ла из леса и юркнула в листву того самого дерева, под которым лежал Белобрысик.

«Ци-ци-ци-ци-и-и-рюйт, цирют-ти-ти-ти-ци-фю-цифрю» — на своем непонятном языке вывела она первое коле­но своей песни и неожиданно умолкла.

Саша схватил нотную тетрадь, но теперь синица стала выводить отрывистые сложные трели, которые че­ловеческому слуху трудно было разбить на отдельные музыкальные звуки и записать нотными знаками.

Сбитый с толку, Белобрысик приготовил карандаш и тетрадь и стал ждать, когда синица запоёт спокойнее и явственнее.

— Ты от меня не увильнёшь! — мысленно обращал­ся он к ней.

— И, действительно, синица начала подсвистывать более отчётливо — она, по-видимому, чувствовала себя отлично в густой листве и стала бодрее свистать и щёл­кать…

На пяти строках нотной тетрадки получилась сле­дующая запись:

Но из этого количества нот разве можно составить песню, а тем более симфонию?

Синица вспорхнула, вольно и радостно взвилась в небесном просторе. Саша проводил её разочарованным взглядом, как бы говоря: «Значит, и ты не хочешь мне помочь!..»

Он ещё следил за полётом птички, как вдруг в небе что-то сверкнуло и начало стремительно опускаться на поляну, на том берегу речки. Белобрысик побежал и залез в росший у самой воды орешник. Из своего укры­тия он увидел, как на противоположном берегу призем­лился самолёт… Нет, это был вертолёт… Он узнал его по большому несущему винту, всё ещё продолжав­шему вращаться над фюзеляжем, и по тому, что он был бескрылым.

«Откуда это он так сразу появился?»

Вертолёт напоминал большой шар. Нижняя его часть была из блестящего металла, а верхнюю соста­влял стеклянный колпак с тонкими металлическими пла­ночками. Он стоял на колёсах, которые были до смеш­ного высоки по сравнению с его коротким корпусом, напоминающим толстую запятую.

— Настоящий головастик! — рассмеялся Сашок.— Какой смешной летающий шар!

Между двумя высокими колёсами показался чело­век. Он незаметно вышел из вертолёта и теперь корот­кой лопаткой копал землю под аппаратом.

«Что он, свой вертолёт хочет в землю зарыть, что ли?» — удивился Белобрысик и от неудержимого любо­пытства ему захотелось перебраться на другую сторону речки. Она вся была усеяна большими камнями и пред­ставляла удобное для укрытия место.

«Такой следопыт, как я, ничего не упустит из поля зрения, если будет на том берегу. А там, наверное, мож­но будет увидеть много занимательных вещей», — раз­думывал он. И в конце концов, конечно, не удержался. Он вошёл в воду, но сильное течение его подхватило и бросило о скалу. Однако Белобрысик не был из тех, кто легко теряет самообладание. Он не испугался и не от­ступил. Крепко ухватившись за выступ скалы, осторож­но переступая ногами, он приподнял их к рукам и, со­гнувшись в баранку, одним прыжком, как гусеница-многоножка, описал в воздухе красивую дугу и выбро­сился на мелкое место на той стороне речки.

Нелегко ему было пробираться среди камней. Он присел от боли в ушибленном колене, но овладевшая им жажда приключений заставила его идти дальше. С высоко поднятой головой, как ящерица, он пополз на животе. Ничто не могло укрыться от его зоркого взгляда.

Человек под вертолётом продолжал рыть землю. Он был средних лет, сухопарый, высокий, в очках. По тому, как он орудовал своей лопаткой, было видно, что он существо изнеженное и не привык к такой грубой рабо­те. Выкопав довольно глубокую ямку, он достал из вер­толёта небольшой ярко-красный ящичек. Неловко по­вертев его в руках, как бы не желая с ним расставаться, он быстро опустил его в ямку и засыпал землёй. Кончил он свою работу тем, что извлёк из вертолёта большую каменную плиту и положил её на том месте, где зарыл ящичек.

Освободившись таким образом от своего груза, пи­лот всецело отдался охотничьей страсти. Он совсем по-мальчишески, бурно и порывисто, принялся гоняться за бабочками на цветущей поляне.

Белобрысик приподнялся на колени, чтобы лучше осмотреться, но в тот же миг в десятке шагов от себя заметил торчащую из травы островерхую меховую шап­ку. Он сразу же припал к земле. Сердце его так сильно колотилось, что готово было разорваться.

«А если и за моей спиной есть кто-нибудь?..»

Решив, что попал в засаду, он оцепенел, весь сжался и носом уткнулся в песок. Чёрные мысли, как чертенята, запрыгали в его мозгу.

«Да что же это я?..» — тотчас же одумался он. Лицо его загорелось от гневного стыда.

«Будь, что будет!» — решил он и бесстрашно под­нялся во весь рост.

Пилот вертолёта продолжал бегать за бабочками, следуя за их криволинейным полётом. Его как пьяного бросало из стороны в сторону. Чтобы сохранить равно­весие, он широко размахивал длинными руками.

«Что за летучая мышь!» — с трудом сдерживая смех, подумал Сашок. Меховая шапка пробиралась между тем вдоль кустарников по направлению к рощи­це у реки. Над травою выступала и мерно покачива­лась широкая спина. Можно было подумать, что это бредёт медведь. Осторожность его являлась совершенно излишней, так как он весь выступал над травой.

«Должно быть, кто-нибудь из местных пастухов, — решил Сашок. — Испугался вертолёта!..»

Однако в его душу сразу же закралась тревога, всё новые и новые вопросы возникали перед ним.

«Что зарыл пилот? Почему так осторожно проби­рается островерхая шапка? От кого он прячется? Не вышел ли и он из вертолёта? А пилот, охотясь для от­вода глаз на насекомых, не ведет ли какую-то страш­ную условную игру?»

Чем больше он размышлял, тем больше возникало вопросов, тем путаннее становились мысли, тем очевид­нее было, что ему одному всех этих вопросов не решить.

«В лагерь! Конечно, скорее в лагерь!» — блеснул в его душе луч надежды.

Уже больше не рассуждая, он торопливо пополз обратно, убеждённый, что всё виденное им сегодня имеет очень большое значение и принесет ему немало славы.

Со всем жаром своих пятнадцати лет он побежал вперёд и его льняные волосы замелькали среди кустар­ников по дороге в лагерь.

 

2

Передаёт АК

- 45

В это время в молодёжном лагере «Костёр» проис­ходило такое:

Жара позднего полуденного часа заставила моло­дёжь укрыться в густой тени леса. В лагере остался один только часовой с малокалиберным карабином на плече. Он слонялся без дела у одной из палаток, но­сившей громкое название «Клуб радистов». Охраняв­шая его от жгучих солнечных лучей, надвинутая на гла­за широкополая соломенная шляпа придавала его круг­ленькой фигурке сходство с кубарем. Часовой вертелся около палатки, отмахиваясь от назойливо пристававших мух, и время от времени прислушиваясь к доносящимся оттуда голосам. Продолжая бесцельно топтаться на месте, он презрительно бормотал себе под нос: «Эх, вы, горе-философы!..»

А в палатке шёл горячий спор.

— Ах, какие есть на свете вещи, Павлик, какие вещи! — говорил пискливый голос. — Если бы только мы могли быть как птицы! Если бы у нас были крылья! Если бы мы могли летать! Здесь тебе нравится — здесь живи! Там нравится — туда перелетел!

— И какой был бы в этом смысл? — отвечал мяг­кий теплый голос. — Что же, по-твоему, нам следовало бы превратиться в перелётных птиц? Кому бы ты был нужен? Во что обратился бы весь мир? Да мы даже не были бы перелётными птицами, а просто стаей во­рон. Нет, человек существо совсем иное!

— И ты прав, — согласился первый, толстощёкий мальчик в очках. — Но я вот всё думаю о том, как бы нам побывать в самых отдалённых уголках земли, чтобы собственными глазами увидеть все её тайны и красоты.

По энергичному, загоревшему лицу его собеседни­ка пробежала усмешка. Его умные чёрные глаза засве­тились.

— А к чему всё это? Просто так, чтобы увидеть? Да неужели ты думаешь, что на свете всё ещё есть неразгаданные тайны. Ведь что только не открылось перед человеческой мыслью? Чем она ещё не завла­дела? Ты только подумай: всё, что мы видим здесь, ещё в большей мере есть во всем мире. Какие могут случиться с тобою приключения? Какие ещё тайны мо­жешь ты раскрыть? У нас не осталось неисследованных предметов, дорогой Толстячок. Нет тайн. Нет такого места на земле, которое человек не изучил бы и не покорил. Конечно, в далёком прошлом дело обстояло совсем иначе. Неисследованные моря, земли, животные, богатства. На нашу долю ничего не осталось. Но у нас есть своя задача, задача нашего времени — небо, меж­планетные путешествия. Есть и другая задача. Она скромнее, но она мне более по сердцу. Это — глубоко проникнуть в недра земли… Вглубь земли или вглубь неба, по существу одна и та же задача и означает она одно и то же: служить будущему.

— Как жалко, право, — заметил Толстячок, — что для ищущих новых путей поле деятельности всё бо­лее и более суживается, если только межпланетные пу­тешествия нельзя будет осуществлять в ближайшем бу­дущем, так как, по правде говоря, твоя геология меня нисколько не прельщает. Мне так хотелось бы найти область, в которой мы могли бы проявить свои способ­ности. Да и на самом деле, что мы, всё ещё дети, что ли? Ведь так!

— Астронавтика, братец, вот где наше спасение.

— А до того времени? Тоска! — вздохнул Толстя­чок.

В этот момент палатка наполнилась резким, преры­вистым писком. Одним прыжком оппонент Толстячка, Павлик, очутился перед обоими столами, на которых помещалась радиоаппаратура. Он сразу же сел за от­крытый приемник, повернул какую-то кнопку, и в тот же миг писк превратился в человеческую речь. Как Павлик, так и наклонившийся над ним Толстячок уди­влённо и испуганно переглянулись.

Дребезжащий голос приказывал:

— Настройся на частотное телефонирование. Так вызывай! Так вызывай! Алло, сто пятьдесят семь пять тридцать один, слушайте! Слушайте! Вас вызывает АК—45. Сто пятьдесят семь — один, сто пятьдесят семь — один. Примите наши сто! Примите наши сто! Рапортуйте! Рапортуйте!

Голос умолк. Сопровождавшее его гудение пре­кратилось.

В палатке наступила тишина. В воздухе носилось что-то тревожное. Павлик лихорадочно спешил засечь неизвестную станцию. Он пробовал наладить связь, но ответа не было.

Павлик и Толстячок уселись друг против друга — один перед телеграфным, другой перед телефонным ап­паратом, — и стали ещё старательнее ловить связь.

Неожиданно, на длине волны 45, Павлик уловил сигналы по Морзе. Они повторяли одно и то же: «Часто­та для нашей работы неподходящая. Слышу сигналы телефонной связи. Работайте на этой волне!»

Наступил краткий перерыв. Потом, после того, как радист попросил ответить, хорошо ли его слышат, он сообщил: «Пришлите обученных людей. Сообщите номер связи с АК. Рапорт!»

Снова наступила пауза.

— Те же самые, — обрадованно шепнул Павлик, сам не понимая, почему его так волнует эта случайная радиосвязь. Сердце его сильно билось.

— Очевидно, да, — безразличным тоном ответил Толстячок. — Мало ли у нас развелось радиолюбите­лей? Болтают о чём-то!..

Павлик удивлённо посмотрел на него, но в этот момент аппарат снова затрещал, и они оба стали вни­мательно прислушиваться.

— Отметка одиннадцатая упорно молчит. Свяжи­тесь с нею! Ограничьте посещения тех двух. Предполо­жения оправдываются. Сегодня вертолёт сделал тай­ную зарядку. Будьте готовы вечером проследить за све­товыми сигналами. Следите за лучом из ЦС Орлиного Гнезда. Дайте рапорт!

Передатчик умолк.

Страшно взволнованный, Павлик выскочил на се­редину палатки. Красивые черты его загорелого лица одновременно выражали изумление, смелость, неудер­жимый порыв к чему-то. В глазах у него горела жажда действия, жажда подвига.

— Орлиное Гнездо! Ты слышал? — возбуждённо крикнул он стоявшему перед ним в невозмутимо спо­койной позе Толстячку, в глазах которого светилась ирония.

Вдруг Павлик ударил товарища по плечу так, что тот еле удержался на ногах, а сам выбежал из палат­ки с такой быстротой, будто ему прижгли пятки.

— Ну, чего ты загорелся как сухой хворост? — крикнул ему вдогонку Толстячок.

Павлик ничего не ответил. Выскакивая из палатки, он сорвал с головы часового, удивлённо уставившегося на него, большую соломенную шляпу и забросил её на самую макушку ближайшей сосны. Часовой сердито завопил, а Павлик, с резвостью жеребёнка перемахнул через колючий боярышник и исчез в лесу, громко крича:

— Са-ша! Са-шок!

 

3

Другого пути нет

С наступлением ночи над горным хребтом собра­лись чёрные громовые тучи. Чем плотнее окутывала ночь притихшую землю, тем чернее становились низко стелющиеся над нею тучи.

В палатках молодёжного лагеря замолк смех и разговоры, светились керосино-калильные лампы и как жёлтые глаза дракона уставились в лицо разъярившей­ся буре. Наступил один из тех моментов, когда сердце содрогается от мощи стихий.

Неожиданно среди грохота грозы раздались звуки флейты. Сначала голос её прозвучал как жалобный плач ребёнка, испуганного раскатами грома, но постепенно успокоился и нежной лаской пригрел сердца, оживил их, вывел из оцепенения. Послышались голоса, которые дерзко и вызывающе стали вторить шуму сти­хии. Эта смелость заразила и других подростков, лагерь оживился, буря не могла совладать с напором смелых сердец, сломить их своей оглушительной силой. Смелость так же заразительна как смех или страх.

Играл на флейте Белобрысик. Это знали все, и во многих палатках полотнища приподнимались, чтобы в жёлтом белесом свете, прорезывающем мрак, посмо­треть, что делается там, на «голубятне».

Палатка Павлика и Саши, так называемая «голубятня», была разбита на самом краю лагеря, на опушке леса. По сравнению с остальными палатками, рассчи­танными на десять человек, она казалась лилипутом. Мальчики привезли её с собой из горного посёлка. Сна­чала остальные ребята издевались над ними.

— Эй, вы, не захватили ли вы с собою и ватные одеяла?

Но это продолжалось недолго. Впоследствии, когда палатка всё же осталась, её в шутку назвали «голубят­ней».

Павлик и Сашок мужественно выдерживали не­сколько дней насмешки своих товарищей по лагерю, и остались непреклонными в своём решении жить в соб­ственной палатке. В конце концов, «голубятня» была допущена в число лагерных палаток, раз она уже при­несена. Дело же было в том, что её получили в награду от родного городка, с условием, что её владельцы бу­дут жить в ней во время курсов, организованных Ака­демией наук для молодых людей, отличившихся в не­которых областях знания. Провожая её обитателей, ста­рый учитель, дедушка Чудо, сказал им: «Возьмите её с собой. Вы будете жить в горах. Не привыкайте рас­считывать на других. И кроме того, пусть там увидят, как мы заботимся о наших отличниках». А для маль­чиков слова дедушки Чуда были законом.

Молнии, прорезавшие темноту ночи, временами озаряли внутренность палатки, и это позволяло обоим приятелям обмениваться многозначительными взгляда­ми. В один из таких моментов, Сашок прервал игру, подсел к Павлику и положил ему руку на плечо.

— Как ты думаешь, Павлик? Видишь, как опять припустило. Ну, как? Пойдём?

— Надо! — лаконично и твёрдо ответил Павлик.

— А дождь?

— Перестанет.

— А если не перестанет?

— Тогда он нас вымочит.

Белобрысик замолчал и вернулся на свое место.

Промежуток времени между вспышкой молнии и громом все более удлинялся. Павлик каждый раз счи­тал секунды интервала. Теперь это было для него осо­бенно важно. Он знал, что чем больше проходит секунд, тем значит дальше ушли дождевые тучи. Он не напрасно занимался физикой.

— Скоро пройдёт! — крикнул он замолкшему и забившемуся в угол Белобрысику. — Вот и ветром по­тянуло. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— А знаешь, что у меня все время копошится в мозгу?

— Я всех видов мух не знаю! — ответил Сашок, поражаясь собственному остроумию.

— Ты помнишь тот вечер, когда нас провожали? — не обращая внимания на ответ друга, продолжал Пав­лик. Помнишь, что рассказывал дедушка Чудо о своём пребывании в Родопах?

— Да, да, вспоминаю, — донесся из мрака тихий голос Белобрысика.

— Ты помнишь, что он тогда упоминал об Орлином Гнезде?

— Верно, верно, что-то говорил! — оживился Са­шок.

— Значит, я не ошибаюсь! — громко воскликнул обрадованный Павлик. — Значит, я не ошибаюсь!

В этот миг молния прорезала мрак, и Павлик одним прыжком очутился рядом с приятелем.

— Слушай, — прижимаясь к нему, заговорил он, — ведь об Орлином Гнезде говорилось и в сообщении тай­ной радиостанции. А эта вершина, как мне помнится из слов дедушки Чуда, находится здесь где-то поблизости.

— Ты что, с ума сошёл? — отстранился от него Белобрысик. — Что ты мне голову морочишь? Никуда я не пойду. Так и знай. Не пойду никогда… Мы же де­душке Чуду, да и друг другу обещали не делать глу­постей.

— А в чем дело? Я ещё ничего не сказал.

Наступило неловкое молчание. Как будто каждый давал другому время собраться с мыслями и подумать.

— Хочешь, свяжемся с дедушкой Чудом? — при­мирительно предложил Павлик.

— Как, сейчас? В это время? — удивился Сашок.

— А почему бы и нет? Сейчас все они там на стан­ции в сборе. Смотрят телевизионную передачу, или слушают рассказы дедушки Чудо, а может быть, пе­реговариваются по радио.

— Пусть он решит, да?

— Нет, ему мы ничего не скажем.

— Идёт. Я согласен! — вскочил Белобрысик. — Думаю, однако, что ему следовало бы сказать.

Оба отправились в Клуб радистов. Дежурные не удивились их приходу и пропустили их беспрепятствен­но, так как Павлик и Сашок уже не раз вызывали свой родной город. После таких вызовов они долго ещё бе­седовали о дедушке Чуде, и благодаря их рассказам он скоро стал любимцем всего лагеря.

Дедушка Чудо был старый учитель, давно уже вы­шедший на пенсию. В городе все его знали под именем Чудака. Кто помоложе, из уважения называл его де­душкой Чудом. Он на это не обижался и иногда даже сам подписывался этим именем.

Никто уже не помнил, когда он появился в городке. Но не было человека в маленьком горном посёлке, ко­торый бы его не знал. Он принадлежал к тому старому поколению учителей, которые перенесли в нашу эпоху идеи просветительного века с призывом Руссо: «Назад к природе!» В своей воспитательной работе он исходил из этого принципа. Чудаком он прослыл потому, что имел обыкновение вести учебные занятия вне школьных стен — во дворе или ещё где-нибудь дальше. Но впо­следствии за это чудачество все ему были благодарны. Многим поколениям он сумел внушить любовь к при­роде и привязанность к родной земле. Многим он ука­зал путь в жизни.

Для проведения учебных занятий, Чудак облюбо­вал небольшую липовую рощу на самом краю города. Там впоследствии городским советом был построен кра­сивый деревянный домик, который передали в пожиз­ненное пользование Чудаку в знак признательности за его заслуги. На этом месте он когда-то учил отцов, а теперь, уже пенсионером, учил молодое поколение. Близ­ких у него не было.

Этот домик обладал для молодёжи большой при­тягательной силой. В нём Чудак собрал всё то, что вы­вез из далёких стран, которые объехал в молодости. А на своём веку он поездил немало. Как сам любил выражаться, он «заглянул» в Африку, Австралию, Азию, побывал во всей Европе. Один только американский континент не удостоился чести принимать у себя его беспокойный дух. В домике он, как в музее, разложил образцы прекрасной китайской керамики, древние ин­дийские одежды, африканские позолоченные кинжалы, кусочки камней из развалин Карфаген, Афин, Рима. Тут целые поколения с горящими глазами смотрели на эти заморские редкости, учились смелости, слушая рас­сказы о приключениях Чудака, воспитывались на идеях красоты и патриотизма.

В тихие летние лунные вечера, под шёпот высоких лип, старый учитель рассказывал сказки и говорил о подлинных, случившихся с ним происшествиях. И кто из молодёжи не увлекался его заманчивыми приключе­ниями, чьё юное сердце не стремилось пережить то же самое?

Чудак овладел сердцами Павлика и Белобрысика. Павлику, вместе со смелостью и мужеством, он передал свое упорство и страсть к изучению природы. Саше, следуя его наклонностям, любовь к музыке, умение играть на флейте. Чудак удивительно тонко владел этим маленьким инструментом.

— Привет дедушке Чуду от всего лагеря «Кос­тёр»! — передал Павлик, когда там поняли, с кем го­ворят.

Ответ последовал тотчас же:

— Живите, как орлы…

— Это он, — радостно встрепенулся Белобрысик, и слезы умиления выступили на его синих глазах.

Аппарат передал оттуда краткое сообщение: «Пла­чет».

— Ого-о! — попробовал пошутить Павлик, но сам почувствовал, что его глаза наполнились слезами и он опустил голову.

После краткого сообщения, что дедушка Чудо «пла­чет», радист рассказал взволнованным друзьям, что в настоящее время происходит в близком их сердцу до­мике Чудака. Они представили себе просторную комна­ту, наполненную разными чудесными вещами; большой стол, за которым сидели дети; очаг, от которого дедуш­ка Чудо не отходил зимою ни днём, ни ночью, почернев­шую от копоти цепь; окна, заставленные цветочными горшками.

Аппараты снова застучали. Павлик спросил: что это за история с вершиной Орлиное Гнездо? На ней ли жил тот старец, который днём ковал железо, а вечером пел старинные песни и играл на свирели?

«Та-та-та-та-а-татата-ата-а, татата-а-а!» — засту­чал ключ.

Дедушка Чудо хорошо помнит, что неподалёку от того места, где они сейчас находятся, возвышается Ор­линое Гнездо. На этой вершине живёт тот старец, о котором он им говорил. Он происходит из старого рода, сторонится людей, всеми забыт, но пусть навестят его, если могут и если, конечно, он ещё жив, ведь ему сей­час не меньше ста лет. Дом его стоит на скале. Назы­вают её Чёрной скалой. Почему мальчики этим инте­ресуются, не собираются ли они тотчас же идти на Орлиное Гнездо? — спрашивал дедушка Чудо через своего радиста.

— О, нет! — ответил Павлик и хотел закончить разговор.

Но с той стороны не спешили прервать связь. Сиг­налы долго ещё шептали в тихой ночи, проносясь над жёлтыми полями Фракии, нежные слова, исходящие из взволнованных человеческих сердец.

Старинная легенда передаёт, что когда-то жили на свете двое влюблённых — Хем и Родопа, два перепол­ненных счастьем сердца, которые в своём любовном опьянении дерзнули сравнить своё счастье с божествен­ным счастьем олимпийца Зевса и его супруги Геры, и этим вызвали гнев богов. За такую дерзость Зевс пре­вратил их в две цепи гор: Хемус, который теперь назы­вают Балканами, и Родопы. С тех пор они долгие века безнадёжно смотрят издали друг на друга. Плодород­ные фракийские равнины слышат их вздохи и одни только проплывающие над ними облака передают их поцелуи.

Не трепещут ли и сейчас их сердца от волнения? А сердечный трепет в груди у людей по ту и другую сторону долины, на склонах Хемуса и отрогах Родоп, не есть ли трепет неутихшего порыва Хема и Родопы?

Когда Павлик и Саша выходили из Клуба ради­стов, небо над Родопами очистилось, было ясное и чи­стое, как взгляд ребенка. А Хемус насупился и окутал­ся туманами.

* * *

В указанный таинственной радиостанцией час Пав­лик и Белобрысик стояли на берегу Пещерицы. Погру­жённые в мысли о том, что их ожидало, они всю доро­гу молчали. Страха они не испытывали, но всё же вол­новались, так как неизвестность всегда тревожит душу человека. В сущности они не могли бы даже ответить, что привело их сюда, чего они ждут и чего хотят. Не разум руководил ими — напротив, голос разума вос­ставал против их действий: их властно влекло стремле­ние раскрыть тайну двух загадочных событий, проис­шедших в этот день.

Они уверяли друг друга, что хотят просто прове­рить, существует ли связь между обоими событиями или нет, а затем вернуться в лагерь. Старались убе­дить себя в этом, а вместе с тем тайно друг от друга укладывали свои рюкзаки, готовили альпинистские ве­рёвки, крюки. Во время послеобеденной закуски и ужина они запаслись хлебом, фруктами и иной прови­зией.

Ветер гнал рваные клочья облаков. Луна шаловли­во скользила между ними, прячась то за одним, то за другим из них, или же стремительно бросалась вперёд и быстро их обгоняла…

В один из проблесков игры, которая велась на лун­ном облачном небе, Павлик и Сашок одновременно увидели на противоположном берегу два пересекавших поляну силуэта. Занимаемая мальчиками позиция по­зволяла следить за каждым движением незнакомцев.

В руках одного из них мерцал фонарь. Это был приземистый, полный человек, ходивший вразвалку. Другой — его сразу же узнал Белобрысик — был тот самый, которого он днём принял за медведя. Он шёл впереди. Свет от фонаря двигался по его спине, как бы отмеряя её ширину от одного плеча до другого. Он нес кирку и лопату.

— Эге, нашёл себе товарища! — прошептал Бело­брысик. — Теперь они будут искать ящичек.

— Те там, по радио, говорили, что напали на их следы. Значит, за ними установят наблюдение. Но кто же из них друг, а кто враг? Как это узнать?

— Во всем этом кроется какая-то страшная тай­на, — задумчиво протянул Белобрысик.

— Почему же страшная?

Оба замолчали. С возрастающим интересом следи­ли они за светлой точкой на том берегу. Теперь она за­стыла на месте.

Нетрудно было найти зарытый второпях ящичек. Медведь быстро сориентировался. Его спутник опустил­ся рядом с ним на колени и поднял фонарь над голо­вой. Сейчас можно было рассмотреть обоих. У Медведя было крупное багровое лицо, явно распухшее от не­умеренного потребления спиртных напитков, мясистый нос и длинные усы. Он и сейчас казался не совсем трезвым. Шапка его была сдвинута на затылок, прядь слипшихся волос свисала на лоб.

Лицо другого было перекошено, с каким-то особен­ным выражением дикости и злобы. Широко открытые глаза отражали свет фонаря и, казалось, сами горели мутно-жёлтым блеском. Все его тело было напряжено, как у зверя, готовящегося к прыжку на добычу.

Фонарь опустился к самой земле. Головы незна­комцев сдвинулись вплотную. Свет погас.

Павлик и Сашок тревожно всматривались в по­тонувший во мраке противоположный берег. Глаза их постепенно освоились с темнотой. Проблеск в небе по­зволил им вовремя различить две поспешно удаляю­щиеся фигуры почти у самых зарослей реки. Медведь нес под мышкой вырытый из земли ящичек.

— За мной! — скомандовал Павлик.

Они пробрались вдоль реки в тень деревьев. Пав­лик сорвал со спины малокалиберный карабин — по­дарок Чудака, с которым он никогда не расставался — и дослал в него патрон с такой решительностью, что мурашки поползли бы по спине преследуемых, если бы они могли его видеть.

Быстрая Пещерица, сделав поворот, вливается в этом месте в более широкое русло. Здесь стоит старый деревянный мостик. Павлик спешил опередить таин­ственных незнакомцев и первым выйти к мостику. Он был уверен, что именно по этому мостику перейдут они через речку, чтобы дальше углубиться в лес. Поблизо­сти не было брода.

Вскоре показались двое неизвестных, которые шли не торопясь и спокойно беседовали. Видимо, они были довольны результатом своего ночного похождения. В этот момент шаловливая луна выглянула из лохма­той чёрной тучи и осветила притаившуюся землю. При лунном свете можно было заметить ещё некоторые по­дробности. Тот, что был пониже, хромал. У него одна нога была короче другой, и он шёл переваливаясь как утка.

Вдруг в лесу раздался громкий выстрел, и вся мест­ность озарилась ярко-красным светом ракеты.

— Вот оно, сообщение! — воскликнул Павлик, но Сашок зажал ему рот рукой.

Хромоногий и Медведь тотчас же залегли в кам­нях. При этом неуклюжий Медведь упал так неловко, что ящик, который он нёс, ударился об землю. Он рас­крылся, и, при свете ракеты, мальчики увидели, что из него, к величайшему ужасу Хромоногого, стали выска­кивать лягушки…

— Куда ты смотрел, пьяная рожа! — зашипел на него Хромоногий. Из глаз его сыпались искры бессиль­ной злобы и ярости. — Теперь иди, свищи! Эти пустые ящики рассчитаны на дураков. А кроме того, нас вы­следили! Тебе теперь будет не так-то просто повсюду совать свой нос. Всё пропало, всё! Теперь нам надо бу­дет выпутываться из этого глупого положения. Мы не сможем теперь узнать, что они задумали и открыли…  Дурак!

— Ну, конечно, во всем виноват я! Это всегда так, — ворчал Медведь, неповоротливо и шумно под­нимаясь в темноте на ноги. — Как что не так — я ви­новат. А я скажу тебе, что всё было хорошо подготовлено. Но тот старик, который действует против нашего предводителя, направил людей на наш след. Я уже се­годня заметил, как за мной следил один из их юнцов. О, скоро я ему сверну голову, этому старому хрычу…

— Берегись! Если надо будет, я свое дело знаю. Ты продолжай действовать по-прежнему. Ты чабан. Никто не может помешать тебе ходить туда-сюда за твоими овцами…

Хромоногий первый перешёл по мостику и стал поджидать Медведя у того самого места, где Павлик и Сашок засели в кустарнике.

— Я больше никого щадить не буду! — прошипел Хромоногий. — Довольно я, как суслик, рылся в кам­нях. Теперь я направлюсь прямо к первоисточнику всех наших бед, понятно! Следуй за мною!

— Дай мне раньше придушить того гада, что све­тил на нас из лесу! — зарычал Медведь, обращаясь в ту сторону, откуда была выпущена ракета. Глаза его сверкали неукротимым бешенством.

— Оставь, — прошипел Хромоногий. — Иди за мной!

Они прошли так близко от мальчиков, что их обда­ло крепким запахом сивухи. Сашок чуть было не рас­кашлялся.

Впавший в бессильное многословие, Хромоногий продолжал:

— Мы нанесем удар прямо по врагу. Я крепко на­ступлю на горло этой старой кляче кузнецу, пусть он издохнет. Я его заставлю сказать всё до конца. Больше я ждать не намерен. Они всё больше направляют свои поиски в сторону Чёртовых Берлог, а я давно знаю, что где-то там… они и найдут его, да, найдут…

— Ты что там говоришь? — спросил, догоняя его, Медведь.

— Говорю… Поднимусь на Чёрную скалу и, по­нимаешь. Он должен всё открыть, не то… Надоел мне этот выживший из ума старик… А ты смотри своё… Твое дело другое!

Оба так быстро удалились, что уже трудно было разобрать их слова.

Павлик и Сашок поднялись, чтобы идти вслед за ними, но в этот момент вся местность осветилась про­жектором. Его яркий луч семимильными шагами пере­бежал из долины на далёкие горные вершины, потом застыл на месте и… замигал. Кто-то передавал све­товые сигналы по азбуке Морзе.

Павлик и Сашок остановились и стали вполголоса читать передачу. Они по складам прочли следующее:

«Оба вместе точка следите за их действиями».

Свет погас и стоявшая над сонным лесом тишина стала как будто ещё глубже.

— Странное дело! Что тут происходит? — прошеп­тал Сашок.

— В этом-то мы и должны разобраться! — реши­тельно ответил Павлик. — Чтобы разгадать тайну, нам этих двух нельзя никак упускать из виду. Они нам по­служат прекрасными проводниками. Вот что мы те­перь должны делать, во что бы то ни стало.

— Не находишь ли ты, что нам следовало бы свя­заться с нашими руководителями. Теперь как нам быть? Но, может быть, у нас всё ещё есть возможность сооб­щить в лагерь о происходящем?

— Нет, теперь для этого времени нет. Мы должны идти вслед за этими двумя. Мы не должны их упу­скать.

Павлик пошёл вдоль по течению речки, а Сашок покорно последовал за ним. Орешник закрывал их гу­стой тенью, а шум воды заглушал их шаги.

Когда они вышли на поляну, с которой Белобры­сик наблюдал за приземлением Летающего шара, он предложил Павлику оставить на этом месте хотя бы небольшое сообщение для товарищей. Лагерная моло­дёжь каждое утро приходила сюда умываться.

— Ну вот, молодец! Ты понял, что теперь у нас другого пути нет, — засмеялся Павлик и похлопал своего друга по плечу. — Нагнись, чтобы твоя спина послужила мне письменным столом. И в будущем не говори заранее «никогда». Ты сам видишь, что тут про­исходит.

На спине Белобрысика Павлик написал несколько строк на вырванном из записной книжки листке. Не видя, каким образом прицепить эту записку, он вынул из кармана ножик и его остриём пригвоздил листик к стволу дерева.

Ветер подхватил неприкреплённую нижнюю часть листка, и в ночной тишине она затрепыхалась, как пой­манная птичка.

Эх, придется и мне свой трофей пожертвовать! — вздохнул Белобрысик и приколол нижнюю часть лист­ка своим перочинным ножиком с костяной ручкой в виде сапога. Этот «трофей» он нашёл в заброшенной змеиной норе в окрестностях родного города и считал его своим талисманом. Поэтому, расставаясь с ним, он тяжело вздохнул.

Видя, что Белобрысик с твёрдостью принес первую жертву для осуществления их планов, Павлик прижал друга к груди, улыбнулся ему и крепко ударил его ку­лаком по плечу. Последнее значило у ребят больше, чем поцелуй. Белобрысик прослезился от умиления.

Луна с любопытством выглянула из-за туч и оста­новила свой взгляд на листке. Кривыми буквами на нём было написано: «Напали на важные следы. Мы их не упустим и добьёмся крупных результатов. Если завтра не вернёмся, ищите нас в направлении к Орлиному Гнезду. Иначе мы поступить не могли.

Павлик и Сашок»

 

4

Неожиданный союзник

Небо только ещё начало розоветь, когда Бело­брысик напал на совсем свежие следы в росистой траве.

Ночь пропала даром. Они долго шли следом за Хромоногим и Медведем, но всё же потеряли их из ви­ду. Они заметили, как те направились к грудам скал; пришлось отстать, дать им отойти подальше, однако, из-за скал те не вышли. Как сквозь землю провалились…

Новые следы привели к низким зарослям можжевельника. Справа и слева от них трава была беспорядочно вырвана. Кто-то выдёргивал её в большой спешке.

— Может быть, это какой-то тайный знак? — шё­потом заметил Сашок, ступая по мокрой от росы тра­ве. — Может быть, они нас заметили?

Вдруг, неожиданно, кто-то впереди залился диким смехом. В кустах зашепелявил старческий женский го­лос. Ветки кустов зашевелились, оттуда появилась по­крытая шалью сгорбленная фигура. За собою она во­лочила мешок.

Мальчики замерли в недоумении. Неизвестная ста­руха присела на корточки, провела рукой по цветам и снова засмеялась безумным смехом. Затем она протя­нула руки вперёд и, оставаясь в том же положении, за­шептала монотонным гортанным голосом:

Последние слова захлебнулись в диком заразитель­ном смехе. Затем она резко повернулась, увидела обо­их мальчиков, вскочила на ноги и испуганно смолкла. Губы её что-то быстро, быстро шептали. Она снова опустилась на землю и стала плевать, бормотать про­клятья, размахивать руками. На фоне алеющего пред­рассветного неба эта старая взлохмаченная женщина с соломинками и стебельками травы в волосах каза­лась привидением. Мальчики попятились от неё, и это по-видимому придало ей смелости. Она обошла кусты и с широко раскрытыми глазами остановилась перед ними. Её душил смех. Она подняла костлявую руку и, указывая на них пальцем, сделала ещё один шаг. Они не тронулись с места. Тогда каркающим, как у во­роны, голосом она закричала им в лицо:

— Петухи давно уже пропели. Злые духи уже не бродят в лесу. Одни только сборщицы трав топчут рос­ную землю. Вот! — Она неожиданно ткнула им в лицо пучок полевых цветов, — Что, пахнут, а? Хе-хе-хе-хе!  Здесь всякие травы: против хвори, против смерти, при­воротные… Тот, кто разбирается в травах, во многом разбирается…

Все так же стоя перед ними, она топнула ногой, тряхнула головой и, поджав губы, прошипела:

— Он не умрёт! Они молчали.

— Вы откуда? — внезапно изменившимся, совсем обыкновенным голосом спросила она.

Павлик и Сашок переглянулись.

— Мы туристы, — ответил Павлик.

Старуха как-то виновато сжалась, опустила глаза, переложила мешок из одной руки в другую.

— Как знать? Как знать? — пробормотала она. — Я ничего не знаю. Только он один, мой дедушка Радан, всё знает.

— Кто это Радан? — спросил Павлик. Старуха не ответила. Она нагнулась к цветам и как в полузабытье зашептала:

— Нет, звёзды так не светят. Это души людей… Это люди… люди …

Затем она быстро выпрямилась, осмотрелась и ус­тавилась в небо.

Восток пламенел и казалось, что за тёмными очер­таниями горных вершин зияют ворота преисподней, в которой клокочет расплавленное золото. Каждое мгно­вение рождало новую сказку; каждый оттенок, каждый луч света создавали новую феерию, новое волшебство.

Сумасшедшая старуха впала в экстаз. В её глазах отражалось сияние неба.

— Молчите… тсс, тише! — прошептала она, об­ращаясь к мальчикам. — Зарождается новый день!..

В этот момент на поляне, со стороны скал, среди которых исчезли Хромоногий и Медведь, послышалось громкое кваканье лягушки. От этого звука знахарка, которая была явно не в своём уме, и у которой лишь иногда наступали проблески сознания, вздрогнула как ужаленная. Она испуганно обернулась, забилась в ку­сты и движением руки предложила мальчикам присесть рядом. Думая, что это новая прихоть её больного во­ображения, Павлик и Сашок не послушались её. Тогда она подползла к ним по траве и боязливо зашептала:

— Разве вы не слышали? Это идёт он. Провалить­ся мне на месте, если это не его голос. Берегитесь, он злой, это сам дьявол.

Она говорила убеждённо, полным тревоги голосом, а кваканье раздавалось всё ближе и ближе; мальчики подчинились и опустились на землю рядом со стару­хой.

К своему величайшему изумлению, сквозь ветви можжевельника они увидели приближавшегося к ним Хромоногого. Он остановился, сложил ладони рупором и нетерпеливо заквакал по-лягушечьи. Затем прислу­шался, подождал и пошёл дальше.

— Нет медвежатника, — тихо заметила сумасшед­шая. — А я его видала, — и её снова стал душить смех. Однако скоро она опомнилась и хотела припод­няться посмотреть, куда пошёл Хромоногий, но на этот раз мальчики сделали ей знак, чтобы она не шевели­лась и не показывалась.

— Откуда ты его знаешь и кто это такой? — спро­сил её Павлик, как только прошёл Хромоногий.

— Да его все знают. Это сын самого дьявола, — старуха перекрестилась и плюнула. — Он даёт мужчи­нам такое зелье, что они начинают скакать, как коз­лы… Дедушка в дом его к себе не пускает… Но те­перь он лежит больной. Хотите, я вас к нему проведу? Он мне сказал, что если встречу добрых людей, чтобы я привела их к нему.

— А где он живёт? Где вы живёте? — спросил Сашок.

— А вы не знаете? На Чёрной скале! — с детским простодушием ответила она, но тотчас же начала за­ламывать руки и произнесла беспомощно и робко:

— Он его убьёт… Бо-о-же, какая же я… Он его убьёт.

Она потерла себе лоб.

— Кто убьёт? Кого убьёт?

— Хромоногий убьёт деда… Прости меня… Прости меня… — вдруг заплакала она. — Прости ме­ня… — и бросилась со всех ног за Хромоногим.

Павлик и Сашок переглянулись.

— Стой, не торопись! — повелительно крикнул ей Павлик, и она послушно остановилась. — Скажи, каким путем нам скорее пройти к твоему деду, и мы ему поможем. Ведь он, не правда ли, живет на Чёрной скале?

— Да ведь это тот, тот самый, не так ли? — торопливо зашептал ему на ухо Белобрысик. — Знакомый дедушки Чуда?

— Он самый! — утвердительно кивнул головой Павлик. — Скажи, — обратился он снова к старухе, — как нам туда пройти, не теряя времени?

Её костлявая рука указала на козью тропу, уходящую вправо и затем круто поднимающуюся в гору.

Позабыв об усталости, Павлик и Белобрысик наперегонки бросились по тропинке.

Сумасшедшая осталась на месте, провожая их взглядом до самых скал, где они начали взбираться по крутизне.

Безумный ли или здравый разум теперь руководил ею, сказать было невозможно, но вся дрожа, как высохшая ветка, колеблемая утренним ветром, она в волнении повторяла всё одно и то же:

— Нелегко тебе придется, Тусун, ох, нелегко!

 

5

Ни с места, убийца!

Развернувшаяся перед мальчиками панорама воз­наградила их за тяжёлый подъём. Вдали, в сиянии солнечного утра, тянулась гряда Рильских гор. От сверкающих белоснежных её вершин спускались к до­лине ущелья, возвышенности, обрывы, глубокие овраги. К северу, над Юндолой, горделиво блестел Алабак. К западу, над вскормившими поэтический дух Вапцарова Банскими горами, наподобие памятника подни­мался Вихрен. Ближе, в Бачковской долине, теряясь в зелени богатой растительности, вилась серебристая лента Чепеларской реки, а за их спиной оставалась до­лина реки Арды.

В рамках этого величественного пейзажа, вправо от той вершины, на которой они сейчас находились, Орлиное Гнездо представлялось огромной пирамидой нагромождённых друг на друга каменных глыб.

— Неужели ты хочешь, чтобы мы взобрались ту­да? — спросил Сашок, показывая на Орлиное Гнездо.

— Да, мы туда поднимемся! — твёрдо ответил Павлик.

— Но туда только одни орлы залетают!

— Орлы? Ну, что же, будем и мы орлами, ворона ты этакая!

Отсюда им было видно, как вдоль течения горной речки белеет дорога, по которой пошёл Хромоногий.

Они стали быстро спускаться, чтобы раньше его выйти на ту же дорогу, но за поворотом неожиданно показалась его фигура и, чтобы остаться незамечен­ными, им пришлось остановиться и пропустить его вперёд.

Хромоногий петлял по дороге как пьяный. Он, ви­димо, устал от ночных скитаний и, уверенный, что ни­кто за ним не наблюдает, шёл спокойно, не стараясь скрыть своей хромоты. Его тёмнокрасная феска, обви­тая ржаво-коричневой шёлковой чалмой, была сдвину­та на бычачью шею. Под расстёгнутой, расшитой чёр­ными шнурами турецкой безрукавкой виднелась воло­сатая грудь. За чёрный кушак, стягивающий его тол­стый живот, был засунут большой нож. От неровного быстрого хода его синие шальвары мотались из сто­роны в сторону.

Павлик и Белобрысик бесшумно спустились на до­рогу и пошли за ним. Через некоторое время Хромо­ногий остановился перед высокими железными ворота­ми, к которым привела его дорога. Прежде, чем войти, Хромоногий внимательно осмотрелся кругом, поправил на голове феску с чалмой, утёр рукой потное лицо и только тогда взялся за тяжёлую ручку. Железные во­рота с визгом отворились. Не закрывая их за собой, Хромоногий вошёл внутрь. Мальчики сразу встали по обе стороны ворот и заглянули во двор. Он весь зарос бурьяном, посреди него зеленел заброшенный водоём с отбитыми каменными краями. Из отверстия на дне водоёма била струя прозрачной ключевой воды.

От железных узорчатых ворот шла покрытая ка­менными плитами, заросшая пыреем дорожка. Она ве­ла к основанию огромной тёмной скалы, которая, как срезанная, поднималась, образуя широкую и высокую отвесную стену, площадью в несколько сот квадратных метров. Скала эта была цвета старой меди, покрытой зелёными пятнами окиси, и резко отличалась от окру­жавших её светло-жёлтых скал.

На самом верху этой странной Чёрной скалы бе­лела большая массивная постройка. Она немного об­лезла от постоянного действия ветров, но всё ещё была стройной, внушительной и строгой, как крепость. Фун­дамент её был сложен из больших красных камней. На нём возвышался первый этаж с украшенными искусной резьбой тёмными балюстрадами и окнами из просмо­лённого дерева, в том старо-болгарском стиле, который как своим, так и чужеземцам говорит о богатой, та­лантливой душе болгарского народа. Как во многих горных селениях, дом был крыт широкими шиферными плитами, между которыми местами зеленела трава…

Хромоногий перешёл крадучись через двор и, дой­дя до подошвы Чёрной скалы, остановился в нереши­тельности. Он что-то обдумывал, но, по-видимому, вы­бора у него не было. Раскачиваясь из-за больной ноги, он стал подниматься по ступенькам.

Тут Павлик и Сашок заметили одно обстоятель­ство, которое сначала их очень озадачило. Поднимаясь по лестнице Хромоногий вдруг исчез, будто растворил­ся. Эта загадка скоро объяснилась. Тропа была так глубоко высечена в скале, что оставалась незаметной для взора человека, следящего на расстоянии. Видимо, в далёком прошлом, возвышавшееся на скале массив­ное здание было построено в виде крепости, потому для него было выбрано такое местоположение, и к не­му вёл особым образом проделанный в скале ход. Не могло быть никакого сомнения, этот дом принадлежал к тому роду строений, которые с незапамятных времён воздвигались в окрестностях древней болгарской сто­лицы Великого Тырново и сохранились там на высотах Арбанаси. Нахождение такого здания в данном месте было необъяснимо и вызывало законное любопытство.

Как только Хромоногий вошёл в дом на скале и захлопнул за собой дверь, Павлик и Белобрысик пере­бежали через двор и остановились у подножия скалы. Всё было тихо. Подождав немного, Павлик скинул с плеч ранец, взял в руки карабин и сказал:

— Не отходи отсюда! Ты прибежишь только по знаку тревоги.

Белобрысик хотел что-то возразить, но Павлик уже поднимался по каменным ступенькам.

Вблизи дом производил ещё более грозное впечат­ление. Тяжёлые каменные глыбы его фундамента по­росли мхом и вьющимися растениями. Как большин­ство родопских жилых домов, он был двухэтажным.

В глубину входа, сквозь узкие бойницы в камен­ной кладке, еле пробивался дневной свет. В этом по­лумраке Павлик прошёл в обширное подземное поме­щение, протиснулся под сырой каменной лестницей и очутился в погребе. Здесь ему преградила дорогу тя­жёлая железная дверь.

— Дьявольский вход! — испуганно пробормотал Павлик и быстро повернул обратно. Только вернув­шись к входной двери и внимательно осмотревшись по сторонам, он в тёмном углу заметил другую, полуот­крытую дверь, за которой находилась лестница, веду­щая на верхний этаж.

«Старая хитрость. Хорошо, что никто за мной не следил» — подумал Павлик и стал осторожно подни­маться.

Наверху он оказался в широкой светлой комнате, одна сторона которой была застеклена, а вдоль других стояли изъеденные червоточиной низкие деревянные лавки. Пол был выложен гладкими плитками. Прямо пе­ред ним стояла открытой тёмная дверь, украшенная орнаментами из старого кованого железа.

Павлик вошёл в эту дверь и попал в тёмный, узкий, длинный коридор, с множеством дверей по обе сторо­ны. По этому коридору он прошёл в просторную жилую комнату. Назначение её определялось прежде всего тем, что в одном углу находился старый, почерневший от копоти и времени очаг с аккуратно разложенными возле него щипцами и круглыми, железными жаровнями. С одной стороны очага стоял ларь для хлеба, а с другой вдоль стены тянулись длинные полки, уставлен­ные медной и глиняной посудой.

Павлик с интересом смотрел на эту старинную утварь, но в этот момент он услышал голос Хромоно­гого.

— Мне теперь это нужно. За этим я и пришёл!

Сжимая в руках ружьё, Павлик отошёл к коридо­ру. Он услышал, как на грубый окрик Хромоногого крот­кий и тихий старческий голос ответил.

— Не прельщайся этим, Тусун. Ты напрасно ста­раешься. Тебе не управиться со всем этим богатством, оно накапливалось веками.

— Я не пришёл сюда выслушивать твои бредни! Я пришёл за этим сокровищем, и оно будет моим… От отца своего я знаю, что тебе открыты все тайны… Го­вори, где оно?

— Отец твой, царствие ему небесное, — мягко оста­новил его старческий голос, — был почтенным челове­ком. Был он турком или болгарином — это уж его дело. Но он был прежде всего человеком! А жизнь наша на земле напрасна, если её не прожить, как по­добает настоящему человеку…

— Мне некогда, Радан! — закричал Хромоногий. — Ты из ума выжил, тебе больше ста лет, чего тебе ещё нужно? Всё только себе оставить хочешь? Этому не бы­вать. Я не уступлю. Укажи мне приметы.

— Да ты с ума сошёл, Тусун. О каких приметах…

— Замолчи! — заревел Хромоногий. Его тяжёлые, неровные шаги эхом отдавались по всему дому. — Вот увидишь, я и без тебя обойдусь. А ну-ка, подвинься, по­вернись на бок… Падаль ты этакая…

— Смилуйся, человече! — взмолился старец. — Ведь я умираю!

— Говори!

— Тусун, сынок, утихомирься, подожди!

— И я человек! — с еле сдерживаемой злобой ре­шительно произнес Хромоногий. — Но деньги делают человека. Я тоже умею ценить услугу. Скажи, где они, и будешь жить…

—Ты, Тусун, не только хром на ногу, но и душа у тебя хромая. Не понимаешь, в чем смысл жизни. Деньги, значит, ищешь. Боже мой, деньги, значит! — Глу­хой стон вместе с горьким смехом вырвался из груди старца.

— Я тебя убью!

— От этого ты ничего не выгадаешь! — собрав по­следние силы, сухо отрезал старик.

— А ну-ка, вставай, вставай! — вне себя от ярости крикнул Хромоногий. — Дрянь ты паршивая!

— Нет, не-ет, не-ет! — надрывался старик.

В два прыжка Павлик очутился в дверях комнаты. Он весь дрожал от возмущения и гнева. Он увидел Хро­моногого, наклонившегося над старой деревянной кро­ватью, в которой, путаясь в простынях, шевелилось че­ловеческое тело.

— Ни с места, убийца! — не своим голосом крик­нул Павлик.

Хромоногий не растерялся. Он быстро оглянулся и вдруг, с кошачьей ловкостью, бросился под ноги Па­влика так стремительно, что если бы тот не успел от­скочить, был бы повален на пол. Затем он перекувыр­нулся, выскочил в коридор и с невероятным для его толстого тела проворством пустился наутёк. Павлик по­бежал вслед за ним. Хромоногий проскочил в одну из дверей слева. Павлик, опасаясь выстрела, встал за дверью и, просунув дуло своего карабина в замочную скважину, нажал на спуск. Замок вылетел вместе с куском двери. Внутри послышался топот ног, зазвенело стекло и наступила тишина. Павлик ударом ноги рас­пахнул дверь и вошёл в комнату. Окно было разбито, на его раме алело несколько капель крови. Павлик вы­сунулся наружу, но увидел только густую зелень де­ревьев. Внизу шумела река.

— Я и на краю света тебя разыщу! — крикнул Павлик громко, чтобы Хромоногий мог его услышать. Ведь, если он остался жив, то вероятно забился в ку­старник где-то неподалёку.

— Ты что, убил его? — Услышал Павлик знакомый голос. На пороге, с ножом в руке, стоял Белобрысик.

— Убил? О, нет! — растерянно произнес пришед­ший в себя Павлик. Он ещё раз выглянул в окно и без всякой видимой надобности вытер себе лоб и губы.

— Но почему же ты молчишь? Что случилось? — подошёл к нему Белобрысик.

— Нет, нет, он не убит! — как бы отвечая сам се­бе, очнулся Павлик. — Ты спрашиваешь, что случи­лось? Идем! — Он положил руку на плечо Белобрысика и повел его в комнату старика. — Скорее! Мы дол­жны ему помочь…

Радан лежал без движения в углу, куда его от­бросил Хромоногий. Они прибрали кровать, заботливо уложили его и в нерешительности остановились у из­головья. Глаза старика были закрыты, как у покойни­ка. Только по едва заметному колебанию груди можно было заключить, что жизнь в нем ещё не угасла. У него было крупное скуластое лицо и орлиный нос. Давно нечёсанная и нестриженная густая седая борода по­крывала всю его грудь. Белоснежные волосы спадали на плечи. На фоне этих волос, светлым ореолом окру­жающих его измождённое и бледное лицо, он казался святым, сошедшим со старинной иконы.

Через некоторое время он зашевелился и открыл глаза. Но эти глаза были совершенно мутны — они были покрыты старческими бельмами. Он повел ими из стороны в сторону, поднял руку, потрогал постель, про­вёл пальцами по лбу и глубоко вздохнул.

— Ты у меня, господи, отнял зрение, так уже луч­ше бы отнял и жизнь. Что случилось? Светлана!.. Нет её… Так, пожалуй, и лучше, — еле слышно прошеп­тал он.

В это время снаружи донёсся крик, напоминающий звук сирены. Кто-то пробежал по двору и поднимался по лестнице.

Павлик и Сашок сразу сообразили, что это бежит их сегодняшняя знакомая — сборщица целебных трав.

— Дедушка, дедуся мой! — с воплем припала она к старику. — Успокойся, он ушёл, я сама видела. От злости он выл, как волк. Из руки его текла кровь…

Мальчики переглянулись и облегчённо вздохнули. Хромоногий, значит, не убит, но понес заслуженное на­казание. Его хорошо проучили.

— Светлана, опомнись, помоги мне, деточка. Если он ушёл, значит, стал вором… Ему это нетрудно…  Но он расхитит…

— Луга цветут, всё в цвету, — перебила его ста­руха. — Вот! — И она ткнула ему в лицо пучок цветов, рассыпала их по его груди, по всей кровати. — Они приносят здоровье… Слышишь, как пахнут…

Старец что-то невнятно пролепетал. Глаза его на­полнились слезами, лицо вытянулось. Его длинные ху­дые пальцы коснулись цветов. Подбородок его задро­жал, и грудь начала быстро вздыматься.

— Жизнь уходит, милая Светлана. Цветы распу­скаются и благоухают, но только для тех, кто может на них радоваться. — Он стал задыхаться, но всё же продолжал глубоким, нежным, тёплым отцовским го­лосом: — И в будущем году они будут цвести, и через сотню лет, а мы, дорогая моя, превратимся в прах, из наших сердец вырастут цветы… Круг жизни бесконе­чен… — Он привлёк к себе её голову и погладил её волосы. — Приподними тюфяк, посмотри, на месте ли кошель?

Светлана как будто его не слышала. Она уставилась взглядом на ноги обоих мальчиков. Глаза её замигали, она как бы старалась что-то вспомнить, потом подняла голову, окинула их с ног до головы расширенными удивлёнными глазами и любезно сказала:

— Бог вам воздаст за ваше добро! — Что-то свер­кнуло в её глазах. — Это вы перебили из ружья его грязную руку, да? — воскликнула она.

Старец вздрогнул. Он приподнялся на постели и стал прислушиваться, подняв глаза к потолку.

— С кем это ты говоришь, Светлана?

— С мальчиками! — весело ответила она.

— Ма-а-альчиками? — Радан сделал усилие, при­сел на кровати, пригладил бороду, волосы, брови. Под­бородок его дрожал, слёзы катились по впалым щекам.

— Ма-а-альчики! — чуть не разрыдался он с ожи­вившимся лицом и протянул к ним обе руки. — Ма-а-альчики…

— Да, да, мальчики, мальчики, — повторяла об­радованная старуха.

— Будьте гостями в моём доме. Добро пожало­вать, — выговорил старик с особой внутренней силой и достоинством, но тут же закашлялся, побледнел и с трудом перевёл дух.

— Привет! — поспешил сказать Павлик.

— Привет, дедушка! — добавил Сашок.

— Охо-хо-хо, — хотел воскликнуть старец, но сно­ва зашёлся кашлем, покраснел от натуги, и голова его устало опустилась на подушку. Расстроенный своим бессилием, он робко и грустно попросил: — Дайте мне ваши руки и сожмите, сожмите, соколы. Хочу померяться с вами силами.

Сухими, костистыми руками он взял руки Павлика и Белобрысика, попробовал сжать их, но только еле пошевелил пальцами.

— Кончено! Со мною кончено! Светлана, Светла­на… ох, в груди у меня… Приготовь вещи, дочень­ка… в дальний… этот злодей…

Старуха стала посреди комнаты. Её тощее, сухое тело выпрямилось, морщинистое лицо разгладилось, в голубых глазах засветилась какая-то непонятная ра­дость.

— Деды давно уже нас поджидают, — тихо про­молвила она.

Старец услышал её и недовольно нахмурил брови.

— Меня дожидаются, а ты-то… что…

Он отвернулся к стене и долго шевелил губами.

— Вот уже полвека, как я жду этого часа, — обра­тился он потом к своим гостям. — Чувствую, что те­перь он наступил.

Скорбно закрылись его залитые слезами глаза. Глубокие борозды прорезали высокий белый лоб и кровь забилась сильнее в распухших голубых венах. Грудь начала быстро подниматься и полуоткрытый рот с усилием и хрипом стал жадно глотать душный воздух.

Неслышно ступая на кончики ног, Павлик раскрыл окно и вернулся на своё место у постели умирающего. В комнату ворвался внешний шум, далёкое блеяние овец, песни птиц и лёгкое веяние горного ветерка.

— Надо ему помочь, он умирает! — в страхе про­шептал Сашок.

Павлик остановил его рукою.

Теперь оба они, стоя на страже у старой деревян­ной кровати, могли рассмотреть убранство комнаты. Как ни странно, оно так захватывало своим своеобра­зием и красотой, что мальчики, начав разглядывать, уже не могли отвести глаз от окружающей их обстанов­ки. Она была особенно удивительна в такой глуши. Украшением служила прекрасного стиля медная утварь, которую уже нигде, кроме как в этой области найти нельзя. Известно, что именно здесь вырабатывались са­мые красивые на Балканском полуострове медные со­суды. Родопская школа этого редкого и трудного реме­сла отчасти обязана своим успехом тому, что в этом краю встречаются залежи медной руды. Опытный глаз сразу мог заметить, что старый дом стоял как раз на медной горе. С Чёрной скалы и началась добыча меди в этих местах. Около таких скал возникали маленькие мастерские, в которых шла выплавка меди.

В комнате умирающего медные сосуды были рас­ставлены по тянувшимся вдоль стен полкам, стояли в открытых резных шкафчиках, на полу в двух углах, и все они были как бы созданы точно для занимаемого ими места и служили украшением, а не для хозяй­ственного употребления. Сосуды были покрыты слоем пыли и красивый металл мутно блестел, как угасающий взор старика, но, так же как и он, имел свою особую прелесть. Тут были узорные медные котелки, низкие и широкие белые ведёрца для ношения воды, а также высокие и стройные пастушьи ведёрки, служащие для хранения мамалыги. Тут стояли и низкие медные сто­лики, на них были красивые рисунки, выбитые плоски­ми молоточками, протравленные кислотой или наколо­тые шилом. В Родопском краю такие медные столики заменяли традиционную «софру» — низкий круглый деревянный столик, встречающийся по всей Болгарии. Были здесь и красиво разукрашенные медные большие подносы. Разрисованные медные миски с крышками и несколько кувшинчиков и кружек для воды дополняли эту богатую коллекцию и художественную сокровищницу забытого теперь художественного ремесла.

Старец задвигался в постели.

— Слушайте, соколы, — сказал он, — откройте ящик с медной посудой! Подайте мне шкатулку с укра­шениями!

Белобрысик кинулся к ящику и быстро вынул из него большую медную шкатулку.

— Эта, дедушка? — спросил он, став на колени перед кроватью.

Радан медленно ощупал шкатулку. Он едва мог согнуть пальцы, чтобы взять её в руки. Слёзы навер­нулись на его глаза.

— Эта самая… эта самая! Помогите мне! По­ставьте её около меня! Эх, время, времечко! Как ты бы­стро летишь! Сколько уже сомкнулось глаз! Брен­ность… человеческая!..

Он, по-видимому, забылся, гладя дрожащими паль­цами свою шкатулку. Быть может, перед его взором проносились воспоминания, то дорогое каждому серд­цу, что мы обозначаем безличным именем — прошед­шее! Быть может, в этот миг перед ним раскрывалась книга минувших дней, в которой одна только челове­ческая память умеет читать и видеть, и он увлёкся её чтением. Если бы кто-нибудь мог видеть то, что в этот момент видел он, то перенёсся бы в мрачные дни пол­ного превратностей прошлого рокового столетия и по­знакомился бы с нерадостной судьбой простого челове­ка. Когда старик очнулся, он утёр влажный лоб, про­вёл рукой по волосам и с усилием сказал:

— Высыпьте всё, что там в шкатулке.

Белобрысик только этого и ждал. Он взял шкатулку из дрожащих рук старика, открыл крышку и опрокинул. По постели рассыпались десятки медных пластинок. На каждой из них было что-то написано.

— Что это? — спросил он.

— Подарок. Вам, дорогие мои соколы. На память о нашей встрече. Это песни, народные песни минувших веков. Не расспрашивайте, возьмите их. Найдётся кто-нибудь, кто объяснит вам, какая это ценность для на­шего народа, для всего мира… только позовите… громко позовите… священную Веду… Веду Словену… Веда Словена живет!..

Голос его охрип от напряжения. Ему хотелось крик­нуть громко, на весь мир, но он надрывно закашлялся и весь покраснел от удушливого кашля.

— Вы молоды… не знаете. Полвека назад вышла книга, нашумевшая во всем славянском мире. Учёные говорили, что народ, создавший такие песни — са­мый поэтический народ. Но позже, когда захотели эти песни прочитать и услышать, оказалось, что нельзя най­ти ни одной из них и нет больше ни одного народного поэта-песенника…

Радан перевёл дух и распухшим языком облизал пересохшие губы.

— Времени у меня мало… Дело в том, что… тот, кто писал о песнях, не сказал всей правды и не понял самих песен. Он слышал их у нас, но потом не решил­ся… присочинил, исказил … Когда пришли ко мне, и этот самый Веркович… которого ввели в заблужде­ние и который издал песни македонских болгар и Веду Словену, я не сказал ему, что у меня есть эти песни, что я их знаю… и другим тоже не сказал… А эти песни самые прекрасные, самые чудесные… Пусть ме­ня простят… Я обманул… Я укрыл песни, которые в продолжение столетий наши женщины собирали, а наши мужчины — кузнецы и медники — наносили на медные пластинки, чтобы мы помнили о своём роде, знали своё прошлое и не забывали родной язык… Я обманул его, сказал, что у меня их нет… Боялся, что их затеряют, хотел сохранить их. Ушёл этот Веркович, а меня пока­рало провидение. В тот же день я сорвался со скалы и разбился… до сегодняшнего дня… я ждал этого ча­са… чтобы исповедаться. Теперь готов умереть… спо­койно, теперь…

Губы его ещё что-то шептали, но он как-то сразу осел, голова его качнулась и тяжелый вздох вырвался из его груди.

В этом положении его застала сборщица трав. Из­мученная пережитыми волнениями, она бесшумно вошла в комнату, держа в руке чашечку с деревянным маслом и тонкую восковую свечку. Она поставила всё это в головах умирающего, опустилась на колени и устало склонила голову на плечо отходящего старца.

— А куда вы теперь собираетесь идти, соколы? — спросил он вдруг совершенно спокойным голосом, ви­димо набравшись сил.

— На Орлиное Гнездо, дедушка, — задыхаясь, ска­зал Белобрысик. Страдания старца так волновали его, что он весь дрожал, а голос его был тише голоса уми­рающего.

Судорога сотрясла все тело Радана. Он открыл сле­пые глаза и протянул вперёд руку.

— Орлиное Гнездо!

— Да, да, туда! — подтвердил Сашок.

Собравшись с последними силами, Радан припод­нялся на своей жалкой постели, нахмурил густые седые брови и на лице его появился румянец.

— Орлиное Гне-ездо! — он эти два слова произнес таким голосом, будто сосредоточил в них весь остаток своей жизни. — Иди-ите, идите, соколы… скорее, ско­рее… чтобы опередить его… Сохраните всё… цен­ности… народ… века… богатство… По оползню, тропинка от вершины в бездну… мост по… по… воде.

Он упал на кровать, собрался с силами и в послед­нюю минуту снова поднялся:

— Сокровищница магов… — Это были его по­следние слова. Бледность разлилась по его лицу, он за­хрипел, тяжело опустился, откинул голову и сразу затих. Наступила мёртвая тишина…

Где-то внизу шумел поток, ему вторил старый лес, а в небесной синеве с тревожным клёкотом кружили орлы…

Он был мёртв.

 

6

Вершина…

Орлиное Гнездо было потому недосягаемо для че­ловека, что песчаные лавины широким кольцом опоясы­вали его со всех сторон. Оно возвышалось среди них, словно вонзённый в небо клык дикого кабана. Юным путешественникам, которые через обвалы и оползни направились прямо к вершине, предстояло преодолеть и другие препятствия — широкую пропасть, разделяв­шую гору на две части, гордо возвышающиеся одна про­тив другой.

Чтобы обойти сыпучие пески, надо было проползти по самому краю этой страшной разинутой пасти, выби­рая места со скальной породой. Из глубины пропасти доносился рёв пенящегося потока. Одно неосторожное движение, и путник летел в бездну, как сбитый с дерева плод… Они, быть может, отказались бы от своего предприятия, если бы перед ними не стоял образ Радана и в ушах не звучали его предсмертные заветные слова: «Идите, идите, соколы… скорее, скорее… чтобы успеть опередить его… Сохраните всё…» Они ло­мали себе голову в догадках, что он хотел этим сказать, но всё же продолжали свой трудный подъем. Им было ясно только то, что слова старика связаны с намере­ниями Хромоногого и имеют отношение ко всей этой запутанной истории, в которую они так легкомысленно ввязались. Бывали моменты, когда каждый из них в отдельности был готов предложить другому вернуться обратно, но этого сделать им не давала гордость, и они продолжали идти, срываться, бороться с песками, цеп­ляться руками и ногтями, но всё же упорно поднимать­ся на вершину.

Перед их взором всё время стоял страдальческий облик Радана. Он как бы вёл их вперёд. У них не выхо­дил из головы обряд его погребения. С их помощью сумасшедшая облачила покойника в какую-то необык­новенную старинную одежду: длинную рубаху тёмно-красного цвета, с искусной вышивкой из золотой кани­тели на груди. Тусклый блеск этого золотого узора и покоящееся в сиянии седых волос измождённое бледное лицо умершего придавали ему иконописный образ в духе средневекового болгарского реалистического ис­кусства.

Тело положили в старинный железный гроб, ко­торый установили в подземелье дома. Там стояло не­сколько таких же гробов, и таким веяло от этого склепа холодом, что мальчики окоченели. Потрясённые всем ви­денным и пережитым, они выбежали наружу и, не за­держиваясь больше ни минуты, пустились в путь к Орли­ному Гнезду. Задача была, однако, далеко ещё не выпол­нена. Они только приступали к её решению. Они вполне сознавали при этом, что приняли на себя большую ответственность, но они были сильны и смелы и не от­ступали перед трудностями.

На вершине горы песков уже не было. Их сменила каменная щебёнка разрушающейся горной породы, и идти стало много легче. Дальше они вышли на почву, поросшую низкой сухой травой, по которой пролегала узкая ярко-зелёная полоска, указывающая, что там протекает ручей. Белобрысик сразу же решил подробнее исследовать это место. Он перескочил через ручей, вер­нулся назад, снова перешёл через него, присел на кор­точки, что-то отметил, смерил пальцами и, наконец, уве­ренно направился к свисавшему над пропастью кусту терновника.

— Козёл, козёл! — крикнул он.

Павлик подошёл к нему, и Белобрысик указал ему на застывшую на высокой скале по ту сторону пропасти фигуру козла. Животное стояло с гордо поднятой на­стороженной головой.

— Здесь должен быть брод, — заметил Павлик. Белобрысик ничего ему не ответил. Продолжая идти по следу, он вдруг скатился по оползню и торжествующе крикнул:

— Смотри, смотри, вон мост!

Перекрывая шум бурлящей воды, эхо громко повто­рило его слова.

Они побежали вперёд и остановились перед камен­ным мостиком, соединяющим обе стороны проваливше­гося горного массива.

Когда мы видим такую игру природы, великолеп­ную и вместе с тем простую и изящную в своей есте­ственности, нам кажется, что это зрелище было таким испокон веков и таким останется навсегда. Но если присмотреться, нельзя не восхититься постоянной рабо­той времени, неустанно преобразовывающей и сглажи­вающей весь окрестный мир. Чудесный мост составлял только одно из звеньев этого процесса. Вода является как созидающей, так и разрушающей силой. Это она размыла более слабую породу и, одновременно с этим, благодаря содержащейся в ней материи, изо дня в день мириадами образуемых при падении брызг воздвигла открывающуюся перед изумлённым взором сказочную декорацию. Мост был разукрашен известняковыми на­слоениями различных оттенков, принявшими причудли­вые формы.

— Дьявольский мост! — прошептал в восхищении Сашок. Он не знал, что и народ  дал ему это же самое название за его необычайный вид.

Что касается Павлика, то он удовольствовался тем, что швырнул несколько камешков в спускающееся не­ровными линиями дно ручья и мечтательно посмотрел на странные художественные мотивы этого удивитель­ного природного явления.

Начинала сказываться усталость, да и однообраз­ный шум воды способствовал созерцательному настрое­нию. Накинув на плечи свои лёгкие курточки, мальчики сидели, опустив ноги, на выступе скалы, молча любо­вались окружающей природой, и не заметили как зашло солнце и стало бледнеть небо. Потянуло вечерней про­хладой, которая напомнила им о приближении ночи. Всё кругом начало быстро темнеть и предметы, как на детских рисунках, утеряли светотень.

— Как же нам теперь быть? — лениво протянул Сашок.

— Решим наверху! — твёрдо ответил Павлик, и этим рассеял закрадывающееся в их души сомнение.

— Надо спешить! — добавил он и пошёл по ко­зьим следам песчаной тропинкой.

— Осторожность здесь не мешает, — заметил Са­шок. — Размотай верёвку и давай свяжемся ею.

Павлик не возражал. Приняв эту меру предосто­рожности, друзья двинулись дальше.

Как только они вступили в зону острых сухих трав, их появление встревожило огромное количество обита­ющих здесь пресмыкающихся. Змеи расползлись по тра­ве, испуганно кидаясь в разные стороны. Павлик и Са­шок застыли на месте, перепуганные не менее этих существ.

— Давай, вернёмся и переночуем внизу у ручья, — предложил Сашок.

Павлик ничего не ответил. Содрогаясь от гадливого чувства, заложив руки за спину, он стоял, готовый пре­одолеть и это неожиданное препятствие, твердо решив не отступать. В следующий же момент он нагнулся к зем­ле, взял целую пригоршню песка и бросил его перед собою. В траве заметались и зашипели змеи. Они вы­совывались из травы и как бичами хлопали хвостами.

Поняв смелый поступок своего друга, Сашок после­довал его примеру. Он тоже наскрёб песку и стал рас­чищать себе дорогу среди опасных гадов.

В этот момент в воздухе раздалось тарахтение са­молёта. Пока они старались определить, с какой сторо­ны доносится этот звук, самолёт показался точно над их головами.

— Летающий шар! — во всё горло крикнул Сашок.

Вертолёт описал круг над вершиной, затем спустил­ся к западу и замолк где-то за грядою гор.

Павлик, не рассуждая, бросился вперёд, чтобы луч­ше видеть, где скрылся вертолёт, но вдруг куда-то про­валился. Белобрысик только успел разинуть рот, как тут же был повален на землю сильным рывком обвя­занной вокруг его поясницы верёвки, которая стала тащить его в пропасть. Оттуда доносились отчаянные воп­ли Павлика.

— Са-аша, крепче держи верёвку! — кричал он.

Белобрысик прижался к земле, но верёвка тянула его всё дальше, так как, по-видимому, тяжесть Павлика превосходила его силы. Чувствуя, что если он не удер­жится за камни и кусты, то и сам вслед за своим дру­гом полетит в бездну, Сашок стал цепляться ногтями за покрытую щебнем почву, распластался всем телом, упираясь руками и ногами…

— Отпусти верёвку, отпусти верёвку! — услышал он крик Павлика.

Сашок немного отпустил верёвку и, дрожа всем те­лом, с пересохшим горлом, ухватился за попавшийся ему в руку корень кустарника. В руке его оказалось извивающееся тело змеи. От отвращения и страха он отдёрнул руку и увидел отползавшую от него гадину.

Из бездны снова донёсся голос Павлика:

— Вот так, теперь хорошо. Закрепи верёвку и спус­кайся сюда. Я нашёл удобное место для ночлега!

Белобрысик с облегчением вздохнул и вытер ка­тившиеся по щекам слёзы.

«Хорошо ещё, — подумал он, — что Павлик не ви­дал этих предательских слёз».

Он вбил кол, крепко привязал к нему верёвку, кро­ме того укрепил её за стволы и корневища кустов и тогда уже спокойно спустился в пропасть, туда, где его поджидал Павлик.

Спуск оказался трудным и опасным, но прошёл бла­гополучно.

Павлик в это время пробрался в отверстие пещеры и вскоре вслед за ним туда же пролез и Сашок. Горя­чее и сердечное объятие друзей заменило слова и дру­гие выражения восторга.

Ночь приютила их под своим кровом.

 

7

 

Под землёй

На следующее утро, как только стало светать, маль­чики встретили наступающий день у входа в пещеру, рядом с которым возвышались целые пирамиды птичье­го помета. Ведущая в пещеру узкая и низкая щель на­ходилась на отвесно спускающейся в бездну скале, несколькими метрами ниже верхнего её края. В то время как на дне пропасти царил ещё непроглядный мрак, вершины скал уже золотились в лучах восходя­щего солнца.

Но там, где ночевали юные путешественники, было ещё совсем темно. А из глубины пропасти веяло холо­дом и сыростью.

Перед тем, как пуститься в дальнейший путь, они сели подкрепиться пищей, но мысли их всё время воз­вращались к одному вопросу: «Что же делать дальше?» Вдруг они услышали за спиной чью-то осторожную по­ступь и поняли, что они здесь не одни. Они оглянулись и внимание их привлекла узкая дыра в глубине пещеры, которую они до сих пор не замечали. Не успели они сообразить, кому могли принадлежать услышанные ими шаги, как дикий острый крик заставил их вскочить на ноги. Из дыры выбрался большой облезлый орёл; расто­пырив крылья, угрожающе топорщась, он встал перед ними.

Павлик нагнулся за карабином, но следившая каждым его движением птица бросилась на него и при­нудила вступить с нею в бой безоружными руками.

При появлении орла, Белобрысик юркнул в расще­лину скалы, быстро вынул свой туристский нож и мет­нул им в хищника. Заметив нового противника, орёл с громким клёкотом устремился на него. Белобрысик протиснулся вглубь какого-то прохода, но птица по­следовала за ним…

Пользуясь передышкой, Павлик схватил ружьё и приготовился стрелять, но орла перед собой не увидел.

При слабом свете фонарика он увидел его скрючив­шимся в пыли в углу странного узкого прохода.

— Милый ты мой герой! — принуждённо засмеялся Павлик.

— Очень интересное открытие! Иди скорее сюда! — задыхаясь от волнения, позвал его Сашок. — Не хва­лись, что убил орла, — продолжал он, — об эту общи­панную ворону мне и рук марать не было охоты...

— Трус! — прервал его рассерженный Павлик. — Ты же позорно бежал!

Белобрысик засмеялся.

— По правде сказать, это верно! Но вот что мне помешало поспешить к тебе на помощь. — И он указал на расщелину, в которой спрятался от орла. — А здесь я вот на что наткнулся. — Белобрысик указал на цепь, о которую споткнулся.

Как я вижу, ты здесь открыл целый склад утиль­сырья. Молодец! Не знал я, что у тебя нюх старьев­щика.

— Недостойно бросать такие обвинения! При этом ты сам видишь, что это вовсе не старый железный лом. Эти цепи, эти вправленные в скалу железные колёса, эти старинные кованые кольца …

Павлик примирительно положил ему руку на плечо и рядом с ним опустился на корточки.

— Это в самом деле интересно! — Он взялся за железный стержень, вставленный между примитивными, грубыми спицами колеса, который глубоко входил в выдолбленное в скале углубление. — Если мы его от­туда вытащим, что произойдёт? Не завертится ли колесо?

Не отвечая, поглощённый этой мыслью, Белобрысик крепко ухватился за прут и начал его выдёргивать. По­сыпались чешуйки ржавчины. Наконец железо вырва­лось из колеса и осталось в его руках.

— Ну, вот и готово! — обрадовался Сашок и поднял железный стержень над головой. — Скажи, ты так мо­жешь?

Павлик презрительно сжал губы и ухватился за дру­гой железный стержень. Хотя он был сильнее своего товарища, ему всё же лишь с большим трудом удалось выдернуть стержень из колеса. Выдёргивая его, он потерял равновесие, оступился и чуть было не покатился на пол. Оба засмеялись, но смех застыл на их устах. Не успели они сообразить, что происходит, внезапно Бело­брысик как подкошенный повалился на землю, а Павли­ка отбросило в сторону. Раздался страшный грохот, их обволокло целым облаком пыли, подхватило, швырнуло, перевернуло несколько раз в воздухе.

Когда шум прекратился и пыль рассеялась, они, не веря своим глазам, увидели, что лежат плашмя на на­стиле какого-то железного моста, переброшенного через бездонную пропасть.

Белобрысик посмотрел вниз и от ужаса зажмурил глаза. Павлик испуганно приподнялся, потрогал вокруг себя ржавое железо и, не глядя на зияющий под ним провал, держась за мост руками и ногами, стал осторож­но пятиться к скале, показывая Белобрысику глазами, чтобы тот последовал его примеру. Когда он дополз до чудесного каменного мостика, то с облегчением вздох­нул, сел на краю железного моста и шутки ради стал его раскачивать. Белобрысик вскрикнул и побежал к спасительному берегу, но по дороге споткнулся и упал так неловко, что половина его тела повисла в воздухе. Павлик бросился к нему на помощь, поднял его и на руках вынес на берег.

— Прости меня, — прошептал он смущенно. — Чуть было не произошло несчастье! Ужасно!

Белобрысик утёр застилавшие ему глаза слёзы и ничего не сказал.

— Забудем об этом, — попросил Павлик. — Про­шу тебя, Сашок! Это была глупая шутка!

— Давай лучше идём к твоему орлу, возьмем ранцы и вернёмся в лагерь. Там наверное все беспокоятся. Это даже нечестно… — ответил ему Белобрысик.

— Хорошо, идём, — согласился Павлик, — но прежде посмотрим, что там, на той стороне. Ладно? — он указал на другую сторону пропасти. — Перейдем че­рез мост, поднимемся на вершину, а потом… вернёмся.

— Я больше не ступлю на этот мост. Я там чуть было не погиб и теперь ещё весь дрожу.

— А ну-ка, посмотри, что это там такое? — уста­вился Павлик на стену около моста.

Грубо вырубленная в скале узкая лестница вела во второй этаж пещеры. Они не видели его вчера в тем­ноте, но теперь, даже при слабом дневном освещении, трудно было его не заметить. Отверстие пещеры было расширено человеческими руками. На стенах виднелись следы от ударов долотом и молотком. Но внимание юных путников привлекли в особенности рисунки, по­крывавшие всю противоположную стену. Неумело нари­сованные фигуры людей и животных переплетались с какими-то неясными начертаниями. Особое впечатление производили яркие многоцветные краски, которыми ри­сунки были исполнены. Краски эти так хорошо сохрани­лись, что можно было подумать, будто они нанесены совсем недавно.

Когда мальчики поднялись во второй этаж, то ока­залось, что из него вглубь скал шли узкие проходы. Над одним из них, настолько тесном, что не пройти че­ловеку, ярко-красными старо-болгарскими буквами была сделана надпись. Её можно было с трудом разобрать, но смысл оставался непонятным. Она была следующего примерно содержания:

Бегло осмотревши рисунки и надписи, они решили, что изучение их должно быть поручено специалистам. Поэтому, не желая терять время, они поспешили перейти через мост, чтобы успеть побывать на вершине и затем скорее вернуться в лагерь, сообщить о сделанных ими открытиях. Они были уверены, что нашли то сокровище, о котором говорил седовласый Радан. На самом же деле они были к нему не ближе, чем в самом начале своих поисков.

Переход через пропасть прошёл без затруднений. Железный мост оказался ещё совсем прочным, и Сашок, сходя с него, потрогал его железные балки и не мог не выразить своего восхищения.

Ушедший вперёд Павлик окликнул его из-за скалы, преградившей ему дорогу вглубь горы.

— Подожди ещё, твой восторг быстро испарится. Иди скорей сюда! — позвал он своего друга.

Посреди узкой, поросшей травою тропинки, в за­рослях терновника и пырея, лежал человеческий череп. Обглоданный орлами, обмытый дождями, обожженный солнечными лучами, он совсем побелел и блестел как полированный. Рядом с ним грелась на солнце ящерица.

При виде черепа, у мальчиков сжалось сердце.

Углубляясь все дальше в горы, они дошли до места, где тропа проходила под искусственно устроенным ка­менным навесом. Назначение этого сооружения было неясно, но по-видимому оно было сделано с целью скрыть тропу от постороннего взгляда. Дальше шёл тун­нель. Мальчики смело вошли в него и зажгли свои фонарики. Теперь они двигались осторожнее, но со всё возрастающим интересом.

Тропа упёрлась в огромную железную дверь. По общему виду и отделке она была похожа на двери в до­ме Радана. Это сходство сразу бросалось в глаза.

В болгарском народном быту железная орнаменти­ка и выделка предметов из кованого железа были в старину широко распространены и достигали большого совершенства. Насколько позволяли возможности тог­дашних мастеров, они очень тонко и с удивительным художественным чувством выковывали разные украше­ния, крестики, геометрические фигуры, переплетающиеся узоры, и к гордости потомства оставили множество пред­метов самобытного искусства высокой художественной ценности. Орнаменты на этой двери служили блестящим образцом такого искусства. Дверным петлям была при­дана форма ореховых листьев, прекрасной работы двер­ной молоток изображал ужа, заглатывающего лягушку, плоский живот которой приходился как раз против ме­таллической пластинки, прикрепленной железными скоб­ками к тёмному дереву. Дверь была окована тяжёлыми железными полосами, украшенными геометрическими фигурами. Щиток на замке был выкован в виде дубо­вого листа.

Из замочной скважины двери торчал огромный железный ключ; и самый ключ и дверная ручка были так велики, что, казалось, предназначались для великанов.

Павлик нажал на ручку и, к его удивлению, дверь легко отворилась. На молодых путешественников дох­нуло затхлым воздухом подземелья. Они переглянулись и смело переступили через порог.

При свете фонариков они увидели большую камен­ную галерею, которая в глубине заворачивала в сторону. Её стены и грубые каменные плиты были покрыты гу­стым слоем пыли.

За поворотом открылся широкий ров, облицованный камнем. Очевидно он когда-то был наполнен водой, так как на дне ещё оставались следы высохшей тины впере­мешку с песком.

Павлик, ни минуты не колеблясь, спустился на дно канала и вскарабкался по противоположной его стенке. На той стороне возвышалась стена, сложенная из боль­ших камней и прорезанная бойницами.

— Тут нет никакого сомнения, — заключил Пав­лик, — это подземная крепость.

— Быть может раньше существовала и надземная её часть, — заметил Белобрысик.

— Да, по всей вероятности… Посмотрим, что даль­ше…

Пройдя в разрушенные ворота этого оборонительно­го сооружения, они очутились в огромном круглом зале с множеством колонн, между которыми чернели входы в какие-то боковые помещения. В середине этого необык­новенного зала монотонно журчала струящаяся из источ­ника вода.

В глубине зала белели мраморные ступеньки. Они так резко выделялись на общем тёмном фоне стен, что не заметить их было просто невозможно. Очевидно это было сделано умышленно.

Павлик и Сашок направились к этим ступенькам. Их шаги гулко раздавались в этом мире безмолвия и запустения и вызвали отзвук со всех сторон пробудивше­гося подземелья. Они поднялись по ступенькам, прошли по открывшемуся за ступеньками узкому коридору и оказались в просторном зале такого же точно типа, как тот, из которого только что вышли. Здесь однако было светлее, так как во внешней его стене были прорезаны бойницы.

Оба с любопытством посмотрели в одну из них. Вдалеке, над острыми скалами синело небо, а внизу про­стирался над бездной тот самый железный мост, по которому они прошли. Солнце высоко стояло над гори­зонтом, и теперь можно было заметить другую тропу, которая с вершины хребта спускалась на дно пропасти.

Она, как и та, по которой они проникли в крепость, бы­ла защищена каменным козырьком.

— Может быть именно об этой тропе говорил нам перед смертью Радан «тропинка от вершины в безд­ну…» — прошептал Сашок.

Павлик ничего не ответил. Он отошёл от бойницы и принялся осматривать зал. Сашок в это время пошёл вдоль бойниц, заглядывая в каждую из них. Вдруг он обо что-то споткнулся и чтобы увидеть, посветил своим фонариком. Он тотчас же отпрянул назад: перед ним, уткнувшись головой в землю, лежал в пыли человече­ский остов.

— Скелет! — в ужасе вскрикнул он.

Павлик подошёл и иронически глянул на своего приятеля.

— Что, дрожишь?

Белобрысик гневно сжал губы.

— Больше ты не увидишь, чтобы я задрожал, — процедил он сквозь зубы и отошёл в сторону.

— Как ты иногда плохо владеешь собой! — укориз­ненно заметил Павлик и пошёл рядом со своим другом.

Чем дальше они шли по обширному кругу, тем боль­ше новых закоулков открывалось между колоннами; как и в нижнем зале, монотонно журчала вода.

— Посмотри, что это там, направо! — изменившим­ся голосом прошептал Сашок.

Они остановились. На них из темноты в упор смот­рели два светящихся зелёных глаза. Когда они напра­вили на них свои фонарики, глаза исчезли.

— Что это такое? — взволновался Сашок.

— А ну-ка, отведи фонарик и посвети сюда, мне под ноги!

Во мраке опять сверкнули зелёные глаза. Павлик направил на них луч своего фонарика и смело двинулся вперёд. Глаза снова исчезли, а сам он натолкнулся на тяжёлую железную дверь, над замком которой были вделаны две круглые фосфоресцирующие плитки. Пав­лик выключил свет своего фонарика и знаком подозвал Белобрысика. В темноте опять зажглись два зелёных глаза.

— Как видишь, это светофоры! — пояснил ему Пав­лик.

— Может быть здесь и самое сокровище? — шепнул Сашок. — Ведь Радан сказал, что мы найдем сокровище. И Хромоногий разыскивает его.

— Вот ты уже сделался искателем кладов, — на­хмурился Павлик. — Впрочем, пожалуйста, если ты его найдёшь, пусть будет твоим. Но заметь, что Радан говорил не о сокровище, а о сокровищнице…

Белобрысик ничего не ответил. Он подошёл к же­лезной двери и, не раздумывая, открыл её. Она ока­залась незапертой.

Перед ними открылось помещение, заваленное ста­ринным оружием. Вдоль стен, на высоких железных подставках, были развешаны мечи, кольчуги, шлемы.

— Да, это действительно подземелье древней кре­пости, — сказал Павлик. — Светящиеся глаза позволя­ли воинам ориентироваться в темноте. Настоящая кре­пость была, по всей вероятности, наверху, а тут были склады, арсенал, тайные ходы.

Пока Павлик давал свои объяснения и от времени до времени задерживался перед каким-нибудь новым предметом, Белобрысик куда-то исчез. Немного погодя, он появился одетый в кольчугу, с большим мечом в руке. Оба рассмеялись, но их смех продолжался недол­го. Сашок испуганно сбросил с себя доспехи и прижал­ся к Павлику.

— Слышишь, человеческие голоса!

— Вздор! — немного растерянно отозвался Па­влик. Он тоже услышал голоса, но не хотел верить своим ушам. — Это ты сам что-то болтал…

Он не успел договорить. За стеной явственно послы­шались шаги. Чей-то низкий голос сказал:

— Не могу понять его упрямства. Почему он так противится этим поискам?

— Люди! — прошептал Павлик.

— А остальные, что они думают? — спросил дру­гой, хриплый мужской голос.

Незнакомцы продолжали:

— Я не интересовался мнением других, так как для них, исполнителей, этот вопрос значения не имеет. Но сегодня я поговорю с ними. В конце концов должен же коллектив быть в курсе всех событий. Задача об­щая и она ничего не потеряет от общего обсуждения.

— Мне кажется, вы правы и я надеюсь, что вам поверят. Мне, впрочем, пора и, если хотите, пойдёмте вместе.

Где-то сильно хлопнули дверью.

Павлик и Сашок несколько минут внимательно при­слушивались. Когда они убедились, что люди за стеной ушли, они заговорили громче и смелее.

— Давай разберём стену в этом месте. Я уверен, что за нею находится то, что мы ищем. Не будем терять времени. Начинай отсюда! — распорядился Павлик и сам сразу же принялся за работу.

Задача оказалась нетрудной. Как только они вы­воротили из кладки несколько больших камней, в гла­за им ударил дневной свет. Они прильнули лицом к про­деланной бреши, жадно глотая свежий воздух.

С той стороны стены было просторное, почти совер­шенно пустое помещение, если не считать нескольких разбросанных деревянных чурок, внутренней камеры ав­томобильной шины, бензинового бака и замасленной же­лезной бочки.

— Гараж среди этих козьих тропинок? — удивился Павлик.

Однако Сашок, как опытный следопыт, успел заметить больше его.

— Это не гараж, а ангар! — заявил он.

Павлик от удивления даже присвистнул. Ничего не говоря, он вытащил ещё один большой камень, про­сунулся в образовавшееся отверстие стены и перелез в ангар. Он прокрался к широко распахнутым наружу воротам, но быстро отскочил и вернулся к дыре, гото­вый сразу же пролезть в неё обратно.

За ангаром послышалось громкое тарахтение мото­ра. Судя по постепенно замирающему гулу, можно было заключить, что машина удаляется. Павлик снова под­бежал к воротам, прижался к ним и стал осторожно выглядывать наружу. Знаком руки он подозвал к себе Белобрысика.

Среди цветущего луга они увидели похожее на виллу большое каменное строение, окружённое молоды­ми серебристыми елями и стройными берёзками. Неда­леко от него, в нескольких сотнях метров к западу, по направлению к лесу, подпрыгивал Летающий шар. Мо­торы его оглушительно гудели, несущий винт, образуя серебряный круг, вертелся над коротким круглым фю­зеляжем. Вертолёт отрывался от земли.

— Останься здесь — неожиданно распорядился Павлик. — А я пойду посмотрю, что это за красивый дом. Думаю, что теперь самое подходящее время. Там по-видимому никого нет. Ворота только притворены, и я думаю, что мне будет нетрудно туда пройти. В случае опасности, ты знаешь наш сигнал.

— Послушай, Павлик, — попробовал было возра­зить Сашок.

Но Павлик словно его не слышал, не оглянулся, не взглянул на него. Быстро, как олень, пробежал он не­большое, отделявшее их от виллы расстояние и, не ко­леблясь, смело вошёл в полураскрытые ворота.

 

8

Эх, и часовой!

Белобрысик остался стоять на часах. Он присло­нился к воротам гаража, сжал в руке нож и, как подо­бает часовому, приготовился зорко смотреть.

Он смотрел и смотрел… Лес, как лес. Трава, как трава. Лучшей и не сыщешь! Над лесом летают птицы, над травой — бабочки. Кругом ширь и красота!..

Но и на красоту смотреть без конца тоже может прискучить. Не замечая ничего тревожного или приме­чательного, он предался воспоминаниям. Жужжание пчёл напомнило ему родной край, чириканье птиц пере­несло его в лагерь. Мысли его уносились всё дальше и дальше.

Вдруг он услышал, что снаружи кто-то говорит. Сначала он спрятался за воротами, потом, осторожно ступая, прошёл вглубь гаража, протиснулся между же­лезными бочками, прижался к дощатой стене и стал смотреть в щель.

Он увидел, что совсем близко, на небольшом, по­крытом песком участке, был устроен примитивный пляж. На камнях сушились рубашечки, майки, панталончики.

Посредине был вбит шест, и к нему прикреплён большой, порядком выцветший мужской зонт. В тени зонта сидела совсем молодая девушка. У неё были тёмные волосы, слегка загорелое лицо, короткий, вздёр­нутый кверху носик, который смешно двигался в такт губкам, шептавшим что-то медленно и протяжно.

«Вот тебе и приключение!» — подумал Белобрысик, употребляя не раз слышанное от старших ребят выра­жение.

Приключение спокойно сидело под вылинявшим зонтиком и, ничего не подозревая, что-то читало вслух, жестикулируя и вдохновенно встряхивая головкой.

«Ах, она одна! Декламирует стихи! Значит, она поэтическая натура!» — пронеслось в голове Белобрысика.

В этот момент он не только не жалел, что Павлика не было с ним, но даже совершенно забыл о своих обязанностях. Сидя на деревянном ящике и уткнувшись носом в щель, он весь отдался поэтическому зрелищу.

Девушка декламировала стихи Елисаветы Багряны:

Прочитав эти строки, девушка выпрямилась. Она была высокая и стройная. Оглянувшись по сторонам, она сняла кофточку и осталась в одной белой майке.

Часовой в замешательстве отодвинулся. Он часто замигал глазами, не зная на что решиться, смотреть ли дальше или отвернуться. Но любопытство взяло верх. Он снова прильнул к доскам.

«Ох, да это женский пляж!» — игриво подумал он, впадая в какое-то странное приподнятое настроение.

Девушка подвинулась немного вправо и вытянулась на солнце в купальном костюме.

Белобрысик вынул из внутреннего кармана свою флейту и, так как ему не терпелось быть замеченным хорошенькой незнакомкой, издал на своем маленьком инструменте высокий звук, напоминающий жалобный писк маленькой птички. Девушка протянула руку к лежащей на песке одежде. Она испуганно глянула в сторону гаража, потом перевела взгляд на скалы, по­ляну, небо.

«Кто тут такой? Кто это свистел?» — казалось, спрашивал её беспокойный взгляд.

Лес молчал, жаворонки вились в небе, в воздухе жужжали пчёлы. Девушка успокоилась. Она снова се­ла под зонт, охватив руками ноги и положив голову на колени. Время от времени она оглядывалась кругом, как бы спрашивая себя: «Неужели же мне только по­слышалось? Неужели никого нет?»

Нет. Всё было тихо.

Некоторое время она читала, свернувшись калачи­ком. Но в эту жару трудно было оставаться в одной и той же позе. Поэтому девушка вытянула ноги, легла на спину и поднесла раскрытую книгу к глазам. Но она всё ещё не могла успокоиться: встала, сделала несколь­ко шагов, прислушалась. Затем она прошлась взад и вперёд и, наконец успокоившись, вернулась царствен­ной поступью, с свободно опущенными руками, кра­сивая и изящная как статуэтка.

Перед зонтом она раскланялась, как бы выступая перед публикой, заложила руки за спину и, гордо вы­прямившись, сначала тихо, но потом всё увереннее и громче, начала читать известное стихотворение Димчо Дебелянова:

Вдруг Белобрысику показалось, что кто-то к нему сзади подкрадывается. Он обернулся и от неожиданно­сти отскочил в сторону, но тут же расмеялся: перед ним, наклонив голову и готовясь боднуть его рогами, стояла длиннобородая коза.

— Ах, ты-ы-ы… Ты ещё откуда взялась? — Ну, и часовой же из меня! — покачал он головой, сам себе удивляясь, что попал в такое глупое положение. — Ну, пошла вон, пошла вон!

Но коза не думала уходить. Она ещё ниже накло­нила голову, и глаза её налились кровью.

«Ты что же, хочешь, чтобы я так и стоял до при­хода твоего хозяина?» — уставился на неё Белобрысик, не зная, что предпринять. Коза не двинулась с места.

«Ну, если не хочешь добром!» — возмутился Са­шок, и изо всех сил ударил козу ногой в морду. Она ис­пуганно заблеяла и, потеряв всякую охоту вступать с противником в единоборство, выбежала из ворот гара­жа и скрылась из глаз.

Сашок вспомнил о своих обязанностях. Крепко за­жав в руке нож, он занял прежнюю позицию у ворот и, как подобает часовому, стал зорко смотреть перед собою.

Когда он сквозь щели бросил взгляд в сторону «пляжа», девушки уже не было, как не было и её ве­щей. Белобрысику показалось, что вместе с нею скры­лось и солнце. Один только выцветший старый зонт, пошатываясь на ветру, казалось, угрожающе покачивает своей головою.

 

9

 

Дом чудес

Павлик прошёл через небольшой вестибюль и с бьющимся от волнения сердцем остановился перед сте­клянной вертящейся дверью. Открыв её, он очутился в большом солнечном холле. Как в школьном естественноисторическом кабинете, вдоль стен его стояли длин­ные столы, заваленные кристаллами, разноцветными ка­мешками и кусками руды.

Сколько уже времени мечтал Павлик попасть в та­кой мир. В его возрасте каждого влечет к себе та или другая сфера знания, в которой он хотел бы приложить свои силы и с которой мог бы связать своё будущее. Один собирается стать астронавтом, другие хотят быть скульпторами, механиками, мореплавателями. Павлик мечтал о великих открытиях в области геологии, он хо­тел быть геологом, проникнуть в сердце земли.

Неожиданно оказавшись перед этой богатой гео­логической коллекцией, он весь загорелся. Он склонил­ся над этими образчиками минералов, готовый схватить их и прижать к сердцу. Дрожащими пальцами он брал­ся то за один, то за другой блестящий камень, кристалл, осколок руды или кусочек редкого металла.

Когда глаза его насытились этим зрелищем и он немного успокоился, Павлик пересёк холл и остановил­ся перед узкой полупритворённой дверью, из которой шёл специфический запах лаборатории. Он не смог удержаться, чтобы не войти.

Это действительно была лаборатория. В одном её углу стоял вытяжной шкаф, а около него, на металли­ческой стойке была прикреплена реторта. На низком столике стояли весы, пробирки, колбы, стеклянная по­суда, множество пузырьков с жидкостями.

В противоположном углу, у окна, находился стол, на котором лежали груды книг. Одна из них была рас­крыта, и отдельные места подчёркнуты красным каран­дашом. Павлику попалось на глаза такое место: «…Расстояние от праамёбы до человека бесконечно больше, чем от первичного белкового вещества до пер­вых признаков жизни. Это может подтвердить и гео­лог. Открытые в пластах земли железобактерии образо­вались полтора миллиарда лет назад. Это говорит о том, что уже в те времена жизнь…»

«Вот настоящая, чистая наука!» — подумал Павлик. Он сел на стул и продолжал читать.

Но он должен был прервать чтение, так как ему почудился какой-то шум. Он прислушался. Это — отку­да они только взялись? — чирикали воробьи и каркали вороны.

«Какие живые существа могут быть созданы лабо­раторным путём? Само собою разумеется, не искусствен­ный человек, не гомункул, о котором мечтал Парацельс, а потом Вагнер в гётевском «Фаусте». Конечно, и не зверь, не птица, не червячок и даже не амёба. Более того, даже не искусственная клетка, о которой поклон­ники Ледюка торжественно заявляли, что она уже со­здана. Нет, лишь некое подобие первого праорганизма, зародыша, некий черновой набросок живого суще­ства…»

Время шло. Павлик прочитал ещё другие отрывки из книги и вышел в холл с тем, чтобы уйти. Тут он за­метил узкую лестничку, ведущую на верхний этаж. «Уж если осматривать, то ничего не пропуская», — решил он.

Он поднялся по скрипучей лестничке наверх и по тесному коридору вышел на большую застеклённую тер­расу. Его внимание сразу же привлекло какое-то длин­ное дуло, покрытое брезентом.

— Так вот в чём дело… Это орудие! — с досадой и разочарованием подумал он и отдёрнул чехол. Глаза его тотчас же заблестели от восторга. Перед ним стоял великолепный большой телескоп.

— Ах, как чудесно! Как это прекрасно!.. Да это настоящий дом чудес!

Не успел он полюбоваться своей находкой, как услышал странный звук, напоминающий писк или, быть может, скрип дверей. Павлик сжал в руке карабин и спрятался за телескоп.

Прошло несколько минут томительного ожидания. В тишине было только слышно, как древесный червь точит доску.

Снова раздался тот же писк. Павлик вышел из своего укрытия и прошёл в коридор. Он остановился перед узенькой дверцей и приложил к ней ухо. Теперь писк слышался совершенно отчетливо. Павлик осторож­но нажал на ручку двери и вошёл. Это была плохо осве­щённая комната, в которой стоял запах каких-то хими­калий. На полу были расставлены чучела препариро­ванных птиц. Ближе к окну Павлик заметил тяжёлую завесу. Он с опаской приподнял её и увидел радио­установку, которая и издавала услышанные им звуки.

«Вот, по-видимому, откуда передавались те сигна­лы, которые мы вчера уловили», — подумал он.

На отдельном столике светился экран телевизора. Он, вместе со своими принадлежностями, занимал почти весь угол комнаты.

Вся эта аппаратура представляла для Павлика огромный интерес и в другое время он не преминул бы заняться её изучением, но в этот момент ему пришла в голову мысль связаться по радиотелеграфии со своим родным городом, с домом дедушки Чуда, или же с ла­герем.

Прежде всего он попробовал связаться с лагерем, но безуспешно — ему никто не ответил. Тогда он стал упорно выстукивать следующий сигнал:

«Вирта, Вирта, сто сорок пять… Вирта, Вирта!..»

Радиостанция горного городка не замедлила ото­зваться: «Здесь Вирта, здесь Вирта. Кто там в небесном океане?»

На станции дедушки Чуда вошло в обычай обра­щаться к своим корреспондентам в эфире с этим, им самим придуманным вопросом. Выражение «небесный океан» ввёл в употребление он сам. Хотя это было од­ним из его чудачеств, но никто из воспитанников дедуш­ки Чуда ни за что не изменил бы этого, ставшего тра­диционным, сигнала.

«Пусть скорее подойдет дедушка Чудо. Здесь Па­влик».

«Дедушка Чудо у аппарата».

«Сообщаю своё местонахождение. Я без разреше­ния ушёл из лагеря по важному следу».

Ответ последовал не сразу.

«Немедленно свяжись с лагерной станцией. Отку­да передаёшь?»

«Нахожусь на вершине Орлиного Гнезда. Радио­станция на верхнем этаже единственного здания с анга­ром для самолёта. Вертолёт…»

Павлик не успел докончить, так как его перебил властный голос, который гневно его спросил: «Кто раз­решил тебе войти в эту комнату? Кто ты такой?»

Павлику показалось, что кто-то стоит рядом с ним, и он, растерявшись, прекратил передачу. Но никого в комнате не было, и он в полном недоумении посмотрел на аппарат. На телевизионном экране он увидел худое продолговатое лицо человека со строгими светлыми гла­зами и проседью в волосах. У него были подняты на лоб какого-то странного вида очки, похожие на би­нокль.

— Это ты, Хромоногий? Кому это ты телеграфи­руешь? Что тебе нужно в этом доме науки? Помни, что ты не избежишь возмездия!..

Голос умолк, и образ на экране исчез.

Павлик поспешил уйти. Он задёрнул завесу, вышел в коридор и опустился вниз по лестничке, прошёл через холл и выбежал во двор. Только тогда он о чём-то за­думался. Поколебавшись минуту, он вернулся в дом, вырвал листок бумаги из записной книжки и крупными буквами написал:

«Хромоногого здесь не было. Всё произошло совершенно случайно. Простите. Уважающий вас

Павлик»

Вдали послышался гул самолёта. Павлик бросил записку на стол с экспонатами и выскочил наружу.

Вертолёта ещё не было видно.

— Скорей бери свой ранец и бежим в подземе­лье! — крикнул Павлик изумлённому Белобрысику, ко­торый, вытянувшись от напряжения в струнку, покорно ожидал его прихода у дверей ангара.

Они пригнулись в пыли за каменной стеной ору­жейного склада старинной крепости и с бьющимся серд­цем стали ждать приземления вертолёта и возвращения его пассажиров.

— Не лучше ли нам выбраться отсюда и где-нибудь спрятаться, а потом вернуться? — предложил Павлик.

— Нет. Там сразу же за ангаром какая-то девуш­ка, декламирует стихи и греется на солнце. Она может нас заметить. А что там в доме? — горя от любопыт­ства, спросил Сашок.

— Чудесно! Это настоящий дом чудес. Мне кажет­ся, что это какая-то научная экспедиция.

— Ах, как хорошо! — радостно воскликнул Белобрысик.

Теперь уже было ясно слышно приближение верто­лёта.

Подземелье укрыло их в своём мраке, но две пары горящих юных глаз выглядывали оттуда на свет.

 

10

 

И все-таки я его найду!

Родопы — настоящая сокровищница. Их бесконеч­ные леса и живописные пастбища, равных которым не сыщешь на всём Балканском полуострове, хранят мно­го тайн. В древности Родопы были обиталищем нежных фракийских муз. Это родина Орфея, Спартака, Момчила.

И теперь ещё название этих гор окружено леген­дами. И теперь ещё они являются источником достой­ного лиры Орфея поэтического вдохновения, а в недрах их кроются материальные богатства, которые суждено открыть современному человеку. И человек этот всё настойчивее и глубже проникает в глубину гор и в их тайны.

В то время, к которому относится этот рассказ, в Родопах находилась экспедиция Академии наук — пе­редовой отряд, стуком своих геологических молотков и шумом буров пробудивший старые горы от вековечного сна. Теперь, когда прошло много лет, десятки таких научных и технических отрядов бродят по осыпям родопских скал, но первые шаги геологов в этом краю бы­ли трудными, и работа их лишь медленно подвигалась вперёд.

В этот день начальник экспедиции, профессор Мар­тинов, нервничал и сердился. Он не находил себе места. Работа экспедиции была сложной и обширной. Она охватывала несколько разбросанных в горах участков и её результаты ежедневно анализировались и обобща­лись. Но, помимо этого, профессор взялся за выполне­ние ещё одной задачи, которая в последние дни причи­няла ему много забот и неприятностей.

На участке вершины Орлиного Гнезда, где находи­лась центральная станция, профессор сделал несколько интересных наблюдений. С одной стороны, в этой мест­ности было обнаружено множество заброшенных рудничных шахт, горных выработок, штолен, металлургиче­ского шлака, с другой же стороны, рудоскоп, который был ему передан для испытания одним из болгарских заводов, показывал необъяснимые отклонения. На дру­гих участках этот самый прибор давал закономерные, ясные показания. На Орлином же Гнезде данные его были противоречивы, а иногда он и вовсе отказывался служить. Это непонятное явление ставило старого про­фессора в тупик. Геологическая картина местности бы­ла ему ясна и понятна. Он был убеждён, что, постепен­но суживая круг буровых работ, он в скором времени обнаружит богатые месторождения свинцового блеска. Но в последние дни диаметр разведуемого участка на­столько сократился, что у него начали возникать сомне­ния в конечных результатах работы экспедиции. Он опасался, что его экспедиция пройдет мимо рудных месторождений, не обнаружив их. В последнее время он все чаше и чаше говорил своему коллеге профессору Иванову, естественнику и страстному охотнику:

— Наша облава, кажется, ни к чему не приведёт. Боюсь, что дичь ускользнёт из-под самых наших ног.

В довершение ко всему, руководитель участка, стар­ший геолог Петров не разделял мнения профессора, что в поисках месторождения, — а оно, судя по всем дан­ным, должно было находиться в этом месте, — следует стеснять концентрические круги бурения вокруг Орли­ного Гнезда. Петров считал, что если рудный пласт не был обнаружен в старых проходках, в этих «полых про­странствах», то он вообще едва ли здесь существует. Разведка старых выработок представлялась ему ненуж­ной архивной работой. Не подкрепляя занятую им пози­цию вескими соображениями, он предлагал вести раз­ведку иным путем, по другому графику. Он находил, что надо отказаться от продолжения работ на Орлином Гнезде, в особенности же от выработок около осыпей в районе Чёртовых Берлог.

Сегодня профессор должен был посетить группу Петрова и присутствовать на кратком производственном совещании. Такие совещания проводились ежедневно с различными группами. Профессору хотелось привести перед собранием убедительные доводы в пользу своей точки зрения, но он всё ещё не располагал данными, подтверждающими её. Работа с рудоскопом, на кото­рую он возлагал такие большие надежды, тоже не дала ожидаемых результатов. Больше того, она навела его на новые сомнения. Терзаясь этой неопределённостью, профессор ходил по своему кабинету из угла в угол, без всякой надобности спускался в лабораторию, брал разные пробы руды и, не видя их, держал перед глаза­ми. Мысли его терялись в догадках. Он перебирал в уме разные варианты работы. В конце концов он махнул рукой, опустился в кресло и стал смотреть в окно на расстилающееся перед ним зелёное море елового леса. Его губы что-то шептали. Вдруг он вскочил с места.

— И всё-таки я его найду! Я его найду!

Хотя за окном светило радостное июльское солнце и лес шумел весело и бодро, он нервно опустил штору. Ему казалось, что заливавший комнату свет мешает работать. Он сел за письменный стол. Лёгкий ветерок парусом надувал занавеску, трепал его волосы.

На столе перед ним была развёрнута большая спе­циальная карта. На ней он набросал красные, жёлтые и синие кружки и линии, отдельные участки, пункты бурения, полученные результаты, открытые рудные жи­лы. Он стал рассматривать карту, по привычке разго­варивая сам с собою вслух:

— Аномалии не случайность. Что-то должно нахо­диться в пластах под этими голыми скалами! Но что это? Чем объяснить эти непонятные отклонения?

Профессор заворочался в кресле, утёр платком пот­ный лоб.

— Почему не даёт показаний рудоскоп? Почему проваливаются в кусты буры? Куда они там деваются в этих ямах, в этом беспросветном подземном царстве? И как в него заглянуть? Может быть, удовольствоваться результатами работы на периферии разведываемой об­ласти и направить туда металлургов? Нет, это привело бы к ещё большей путанице! Неужели под верхним слоем нет скальной породы? А может быть, это какой-то гигантский катаклизм… и мы висим над бездной?.. Но ведь рудная жила — реальность. Она теряется, но всё же существует.

Профессор встал из-за стола, подошёл к окну и поднял штору. Перед его глазами снова открылась вся область разведки, утопающая в зелени. Стройные ели покрывали горные склоны, колыхалась сочная трава лугов, порхали бабочки, пели жаворонки, верещали кузнечики. Профессор провёл ладонью по разгорячён­ной голове и глубоко вздохнул.

«Молчишь, молчишь, старая Родопа! Ничего не хочешь раскрыть перед нами. А по тебе прошли миллио­ны поколений, над тобой пронеслись миллионы событий, произошли миллионы изменений. Твои вершины отра­жались в водах Тетиса, называемого теперь Средизем­ным морем, чтобы потом погрузиться в них в конце эоцена. Тебя заливала риолитная вулканическая лава. Миоцен потрясал твою каменную грудь — чередова­лись катаклизмы, разрушения, провалы, восход! Ты многолика, Родопа, а потому ты такая молчаливая. Но ты должна заговорить и… конечно, заговоришь!..

Заложив руки за спину, он снова вернулся к столу. Из-под насупленных бровей обвёл взглядом окружаю­щую его обстановку, как бы отыскивая притаившуюся беду, чтобы взглянуть ей прямо в лицо. Потом он сбро­сил пиджак на спинку кресла, вышел на лестничку, взял стоявший там на ступеньке деревянный ящик с рудо­скопом, сунул в карман блокнот и быстро вышел на­ружу…

Сжав губы, как бы негодуя на весь мир, он напра­вился к острым скалистым вершинам Орлиного Гнезда. Он шёл, опустив голову, и что-то бормоча себе под нос.

— Ни один геолог не усомнится в правильности показаний прибора Штекарта. Допустим, что моему рудоскопу не хотят верить. Ведь мы, болгары, такие — мы своему ещё не верим. Но маятнику? Что же, и ему верить нельзя? Ведь колебания-то налицо! Они-то не случайны. Так проверьте! Если нужно, в землю зарой­тесь, но проверьте!.. Именно в землю… Они, видите ли, не желают копаться в старых выработках. А чего же они хотят? «Открывать» только то, на что сама зем­ля им указывает? Ну, да там простым глазом видно, что есть руда. Сама жила показывает. Вот здесь, здесь надо выяснить, почему…

Выбрав подходящее место, профессор начал распо­лагаться со своими приборами. Он вырыл неглубокую ямку, установил в ней рудоскоп и лёг рядом с ним на землю. Затем он вытянул графическую трубку и забыл обо всём окружающем. Приступив к работе, он ожи­вился и весь преобразился.

— Так, та-а-ак, диагонали подрагивают… Очень хорошо… Эх, снова отскочили, чёрт его подери! Нет, нет, нельзя допустить, чтобы… Совершенно непонят­но… Какая-то фантасмагория!..

Он быстро собрал свои принадлежности и приборы с таким видом, словно хотел сказать каждому, кто бы сейчас его увидел: «Не всё ли мне равно, что ты об этом думаешь?». Затем он быстро пошёл к осыпям.

Его торчащая вперёд острая бородка придавала его лицу выражение крайнего упорства.

— И всё-таки я его найду! Оно здесь, здесь!

Не переставая бормотать, он снова расставил свои приборы.

— Ведь это же невозможно, чтобы диагонали под­сказывали: «Ищи, старина, это здесь», а горизонтали говорили противное: «Вот, не желаю тебе подчиняться. И ничего без нас у тебя не выйдет!»

Задыхающийся, усталый, близкий к полному отчая­нию, он лёг на горячий песок рядом со своим аппара­том и уставился в магический глазок рудоскопа. Торо­пливым жестом он потянул чёрную ленту, на которую прибор наносил графическое изображение. Красная ли­ния на ленте металась как сумасшедшая, делая зигзаги то вправо, то влево. Внимательно следя за каждым дви­жением иглы на чёрной ленте, профессор, поднимая целый столб пыли, тащил свой аппарат дальше. Про­должая свои наблюдения, он громко кричал: «Здесь, здесь!.. дрожит… неповторимо… чудесно!..»

— Манол! Эй, Манол! Ты ли это? Что ты тут ко­паешься в пыли, как воробей перед дождём? — раздал­ся вдруг тонкий старческий голос. На осыпь вышла из кустарников худая фигура в расстёгнутой форменной синей тужурке, какие носят школьные и университет­ские служители, так называемые «дядьки».

Профессор Мартинов ничего не ответил, но скоро из-за пыльной завесы раздался его раздражённый крик: «Несовершенство, брак!» — как будто он кому-то выра­жал свой решительный протест.

Не обращая ни малейшего внимания на этот воз­глас, старый служитель опустился на песок, снял с го­ловы фуражку и закурил трубку. Затем, повернувшись в ту сторону, откуда раздавались выкрики, сквозь та­бачный дым сказал:

— Ну, и жарища! Так и припекает, так и припе­кает! А в лесу прохладно, хорошо. Птички щебечут, красота!.. — Вышел сюда из лесу, смотрю — над осы­пями пыль столбом и там, слышу, ты сам с собою о чём-то говоришь.

— Вздор! — крикнул профессор. — Говорю! Ни­чего я не говорю! Ты это с чего взял? Ах, чёрт возьми, опять прекратилось!

Профессор не любил, когда ему напоминали о его привычке рассуждать вслух. Старый дядька понял, что он рассердился и замолчал. Зная строптивый нрав учё­ного, он решил, что Манол, как он называл профессора, не станет с ним больше разговаривать и поднялся, что­бы идти. Никто лучше его не знал профессора Мартинова. Дружба их началась много лет назад, когда они вместе отбывали воинскую повинность. Потом Ма­нол отдался научной деятельности и стал профессором, а Стоян поступил служителем в университет. С тех пор, вот уже более сорока лет, они не разлучались и оба состарились в стенах университета.

— Но почему же она скачет, эта проклятая стрел­ка? — воскликнул растерявшийся профессор. — Ви­дишь, как скачет! — обратился он к Стояну. — Фото­снимок верен — два типичных галенитных графика, а она молчит… молчит, как заколдованная… Ну, ска­жи, Стоян, почему? — Учёный поднялся, беспомощно развёл руками и отпихнул ногою аппарат.

Дед Стоян опустился на прежнее место. Лоб его сморщился от напряжения. Он старался что-нибудь при­думать, чтобы помочь своему старому другу. Он пони­мал, что тому приходится трудно и что он нуждается в поддержке.

— Да, бывает так: застопорит и ни с места! — глу­боко вздохнул Стоян. — Как будто сделал всё, как надо, а дело не идёт и не идёт. Может быть, и день сегодня невезучий. Вот, к примеру, хотел я утром при­шить пуговицу. Ну, и натерпелся! Как ни ткну иглой, так и уколю себе палец. Будто правильно целюсь, а как ткну — прямо в палец. Попросил Элку. Девочка сразу пришила. А вот я не мог. Так-то оно…

— Какое же может быть сравнение? — огрызнул­ся профессор. — У тебя это от старости. Что ж тут общего? Это дело… совсем иное… — нахмурил он брови, весь в пыли, растрёпанный, сердитый.

Дед Стоян усмехнулся.

— Так-то оно так.

По его широкой, лукавой усмешке было заметно, что именно он имел в виду.

— Значит и ты, как молодые, считаешь, что я уже из ума выжил, а? Нет! Это не так! — закричал про­фессор. — Вы все увидите! — И он снова бросился к своему аппарату.

— Да ты не серчай, ты не серчай! — добродушно засмеялся Стоян. — Так-то оно так, но может есть кое-что и другое.

— Другое? — поднял голову профессор. Грязный пот струился по его измученному лицу, и бородка его приобрела рыжеватый оттенок.

— Тут природа, Манол. Разве знаешь, в чём тут загвоздка? Ты, конечно, человек учёный и своё дело понимаешь, но может здесь что-то не так, что-то навы­верт, какая-то, как говорится, чертовщина. Может, над жилой какой-то там слой есть, и твой аппарат местами его пробивает, а местами пробить не может, ну, а ты досадуешь и сердишься…

— Стой, стой! — вскочил на ноги профессор. — Что ты сказал? Может быть, какой-то слой? Как же мне это в голову не пришло?.. Как об этом никто не по­думал? Вот так-то оно и получается, когда отрываешь­ся… Забирай скорее аппарат, Стоян, не забудь и ящи­чек… и прямо в лабораторию… Там вопрос и разре­шится. Да, да, может быть какой-то слой… Об этом я не подумал.

Стоян занялся аппаратом, а профессор чуть не бе­гом направился к станции.

— Ишь, как припустил! — укоризненно покачал головою старый дядька. — Да постой, человек божий!

— Некогда нам, Стоян. Недолго нам с тобой оста­лось по земле ползать и небо коптить. Надо спешить с работой. А это дело я не продумал. Мне и в голову не пришло…

— Да подожди же, подожди! — заставил Стоян его остановиться. — Вот, что я нашёл внизу у речуш­ки. — Он раскрыл ладонь и протянул профессору круп­ный блестящий кусок руды, состоявший из десятков мелких квадратных кристалликов с металлическим блеском, которые искрились на солнце, как драгоценная диадема.

— Свинцовый блеск! Га-ле-нит! — вне себя от ра­дости воскликнул профессор. — Где ты его нашёл?

Стоян начал объяснять, а профессор опёрся на его плечо и, как усталый ребёнок, прильнул к нему головой. На его глазах показались слезы. Потом встрепенулся, повертел в руке кусок руды и произнес уверенно и твёрдо:

— Теперь я знаю, что им сказать! — Он поднял руку с рудой и побежал к станции. — Есть, что ребятам сказать…

Было нечто трогательное и милое в этом немного ссутулившемся старом человеке, который с развевающи­мися седыми волосами и радостными слезами на гла­зах спешил по цветущему лугу в свой рабочий каби­нет. Присев на осыпи и окутавшись дымом от своей трубки, дед Стоян проводил его ласковым взглядом.

 

11

 

Трудный человек

Старший геолог вытянул свое тощее тело в тени сосен, на краю поляны, где расположились палатки его группы и, уставившись в маленькую красную запис­ную книжку, громко вычислял:

— Одну треть содержания этого куска руды соста­вляет сфалерит. Две трети — пустая порода. Следова­тельно, в кубическом метре залежи, если у неё везде такое содержание, будет треть кубического метра сфа­лерита и две трети кубического метра пустой породы.

Под соседней скалой растянулся животом на траве Медведь. Возле него стояла полулитровка водки. Его длинные обвислые усы беспокойно шевелились по тра­ве каждый раз, когда он тяжело фыркал. Он сопел как свинья в луже, тревожно ёрзал, старался поудобнее улечься и бесконечно повторял в разных вариантах всё одну и ту же мысль:

— Несправедливость! Из-за того, что я дружил с Хромоногим, пристают теперь ко мне. Ну, дружил, да ведь никого я не убил, а он что дурного сделал? Скитался по объектам, пыхтел, всюду нос совал. Что же тут такого? Человеческие слабости. Не преступле­ние! Ох, сердитый старик, злой. И всё из-за тебя… Так мне и надо, так мне и надо за то, что я слишком добрый.

При каждой из этих ядовитых тирад Медведь по­дымал бутылку, на дне которой ещё переливался оста­ток водки, отпивал глоток, вытирал висячие усы и про­тягивал бутылку старшему геологу.

— Пей! Гони тоску! Тяжело жить с бестолковыми людьми!

Старший геолог машинально брал бутылку, не от­рывая головы от записной книжки и, прежде чем хлеб­нуть, всё ещё бормотал.

— Удельный вес сфалерита — три с половиной, до четырех, и можно сказать, что будет около… около одной трети, или… одна тонна и 16 сфалерита, а цин­ка в сфалерите будет одна треть, умноженная на три с половиной, на шестнадцать…

Он поднял бутылку. В горле у него заклокотало. Он любил пополоскать горло водкой. Потом водка про­шла сквозь горло, и ни один мускул не дрогнул на его лице, будто он ничего и не глотнул. И продолжал бор­мотать:

— Что ты говоришь, где нашёл этот кусок? — обернулся он к Медведю, но не дождался ответа. Да тот и не думал ему отвечать. — Сегодня же отведи меня на это место! Я живо закончу совещание с без­мозглым стариком и пойду с тобой. Проба удивитель­но чистая. Двадцать восемь процентов цинка, братец. Если бы можно, я бы и сейчас пошёл. Скажи, где ты взял этот кусок? — снова настаивал он и повернулся к Медведю. Тот запнулся, у него пересохло в горле.

— Ка-ак где? Да я… нигде… я… нашёл его… да, нашёл, голубчик, в горах. Да, да, в горах нашёл. А там все такие камни, знаешь… да, такие камни.

— Да ты сам нашёл этот кусок, или кто-нибудь другой его дал тебе? — Геолог опёрся на локоть и ис­подлобья посмотрел поверх очков на Медведя.

Тот повернулся на другой бок, схватился за бутыл­ку, в которой уже ничего не оставалось, положил её на место, и бухнулся спиной в траву.

— Хочешь, верь, не хочешь, ступай к чёрту, — на­хмурился он, — я тебе говорю, как человеку, а ты… Ну, и ступай, ковыряйся в старых ямах.

— Да ты что это? — в свою очередь рассердился геолог и, сняв очки, с интересом уставился в Медве­дя. — Откуда тебе приходят в голову такие вещи? Тебе, простому чабану! В старых ямах мы не будем рыться!

— Горы богаты! Там вон! — неопределённо махнул рукой Медведь в сторону, противоположную Орли­ному Гнезду.

Старший геолог даже больше и не взглянул на не­го. Он вперился в данные, занесённые в записную книж­ку. Критическим взором разглядел кусок руды, прине­сённой Медведем, лёг на спину, нахмурился, поглядел вдаль и потонул в размышлениях. Какое-то сомнение проникло к нему в душу. Но это было только на мгно­вение. Выпитая водка навевала химерические видения. Подавленная жажда найти богатые залежи, скрытое в душе стремление пуститься в исследования, подоб­ные тем, какие здесь производят другие, огорчение из-за возложенной ему задачи изучать старые рудничные работы — всё это сейчас казалось ему ещё трагичнее, чем прежде. При виде куска руды, найденного чабаном, в душе старшего геолога сгущался мрак.

В этот миг так отчаянно квакнула лягушка где-то поблизости в кустах, что даже и старший геолог, как ни унёсся в свои мысли, опомнился и огляделся сонными глазами. Но в тот же самый миг в воздухе разнёсся шум приближающегося самолёта, отвлёкший его внимание, так что он забыл странное лягушечье кваканье.

Идут! — просопел он и ещё более небрежно, чем прежде, улёгся в траве, — не стану их встречать!

Кваканье лягушки повторилось. Медведь, сидевший за спиной геолога, осторожно поднялся, осмотрел ку­сты. За толстым стволом сосны показалась синяя без­рукавка Хромоногого. Медведь увидел его и сделал ему рукой знак спрятаться. Затем заткнул за кушак бутылку из-под водки, перекинул через плечо свою ко­жаную пастушью сумку, пожал руку геологу и произнёс громко:

— Ухожу. Двину в Злидол через Шумнатый холм. Будь здоров, начальство, как-нибудь опять зайду.

Геолог не ответил. Его затуманенный взгляд был устремлён в даль неба, откуда приближался, блестя в лучах солнца, Летящий шар.

Если бы старший геолог был более предусмотрите­лен или наблюдателен, он мог бы заметить, как Мед­ведь и Хромоногий объединились, не особенно стараясь спрятаться и вместе исчезли в лесной чаще.

Вертолёт спустился так низко, что посбивал ма­кушки величественных елей, сделал круг над поляной и медленно сел на землю.

Рабочие выскочили из палаток, заполнили поляну, и жестами приветствовали двух авиаторов в вертолёте.

— Здравствуйте, здравствуйте! Понесся многого­лосый крик.

— Здравствуйте, ребята! обратился ко всем первый лётчик, сходя с вертолёта. Это был профессор Марти­нов, который самодовольно поглаживал свою белую бородку.

Старший геолог сидел в стороне от шумной толпы встречающих, но не спускал глаз с того, что происхо­дило. Особенно занимал его старый профессор Марти­нов. На секунду старший геолог подумал: «А почему, в сущности, мне его ненавидеть? Ведь всё-таки должен же кто-то руководить, а если так, он должен требовать от каждого по мере его сил и знаний. Да ведь и то, что на меня возложено, должен же кто-нибудь выпол­нить?».

К сожалению, он не был расположен последова­тельно рассуждать и трезво анализировать. В следую­щее мгновение бунтарское настроение опять охвати­ло его.

«Горы кроют такие сокровища, у меня в руках та­кая богатая проба, я могу стать открывателем такого богатого участка, а меня тут держат, будто старую няньку, исследовать какие-то старые выработки, на ар­хивной службе… не-ет, с этим я не могу примириться!»

Старший геолог нервными шагами направился к своей палатке. Стоя среди развеселившейся толпы с видом какого-то сурового и страшного диктатора, он мрачным, холодным взором обвёл смеющиеся лица, внушая всем смущение, замешательство, колебание, и в конце концов крикнул во всё горло:

— Не будем терять времени, начнём, товарищи!

Его холодный тон и суровое выражение лица, ещё подчеркнутые надменным и безразличным отношением к новоприбывшим, создали натянутую атмосферу. Все расселись по поляне.

Но около профессора Мартинова несколько чело­век ещё шумели. Профессор бросил беглый взгляд на лицо старшего геолога и сказал громко, чтобы все его услышали:

— Сядем, ребята, а то нам достанется. Начальник что-то сердится.

Все обратили взоры на старшего геолога. Мрач­ный и нахмуренный, он увидел насмешку в глазах у многих и, не в силах ничего поделать, сел на траву, за­курил и скрылся в клубах дыма.

— Ну-ка, начнём, коллега Петров, — с добродуш­ной усмешкой обратился к нему профессор Мартинов.

Петров искоса посмотрел на него, разжал ладонь, рассмотрел блестящий кусок руды, полученный от Мед­ведя, и начал без всякого предисловия:

— Сегодняшнее наше производственное совещание мы используем для выяснения одного теоретического вопроса. Буду краток. В здешних старых рудничных работах можно различить несколько периодов. Первый, самый старый период, характеризуется тем, что тогда использовали минералы железной шапки. На них воз­действовали атмосферные влияния, и при этом образо­вывались гидроокиси железа. Разработку вели тогда при помощи самых примитивных сооружений, обыкно­венно на уровне подпочвенных вод. Потом эти выработ­ки забрасывали. Во второй период, в более новое вре­мя, были использованы те же самые залежи, но на бо­лее глубоких горизонтах, в связи с повышением тех­ники. В этом случае большая часть старых галерей выходит на поверхность, вследствие оседания почвы или обрушения шахт. Наша задача проследить такие оседания. С какой целью? По мнению начальника экс­педиции, это цель научная, это должно помочь выяс­нить характер местности, свойства области с точки зре­ния рудно-геологической. Может быть, истинная цель, — тут старший геолог подмигнул нескольким слушателям и запнулся, так что все подняли головы посмотреть, от­чего он приостановился, — истинная цель, — повторил он, и глаза его горели от выпитой водки, — это какой-нибудь будущий труд товарища профессора.

Наступило неловкое молчание. Профессор Марти­нов сжал кулаки, но не поднял голову. Старший геолог вызывающе глядел на него. Тогда откликнулся профес­сор Иванов.

— Неприлично! Только твоё состояние может из­винить тебя.

Старший геолог покраснел, но счел благоразумным промолчать. Он не ответил естественнику, хотя ему хо­телось высказать всё, что он о нём думал. По мнению старшего геолога, тот без всякой нужды вмешивался в геологические вопросы, и это геологу совсем не нрави­лось. Петров считал, что не будь здесь профессора Ива­нова, он, Петров, был бы вторым человеком в экспеди­ции, главным помощником начальника, и деятельность экспедиции не отклонялась бы так в сторону теории.

— Но я вас спрашиваю, какова наша цель здесь? — опять не выдержал и взорвался геолог. — Какая поль­за нам, как производственникам, рассчитывающим на премии… и на всё… И вообще какая польза для на­рода, для народного хозяйства, так сказать? Вот в чём вопрос. И этим вопросом мы начнем сегодняшнее про­изводственное совещание.

Старший геолог замолчал, шумно закурил, и в на­ступившей тишине разнеслось его дыхание, тяжёлое, как у разъярённого быка.

Профессор Мартинов поднялся. Он не хотел гово­рить сидя, как Петров. Пригладил волосы и начал ти­хо, едва слышно, будто у него не было сил.

— Великий русский писатель Лев Толстой сказал слова, которые следует помнить каждому, кто любит говорить. Он сказал: «Мы знаем, что надо осторожно обращаться с заряженными ружьями, но не знаем, что так же осторожно следует обращаться и со словами. Слово может убить, может иногда причинить зло горше смерти». Да-а-а! Но, впрочем, товарищ Петров, вернём­ся к теориям. Вы поняли, что я стою и за теоретическую постановку наших исследований. «Стойне! — обратился профессор к одному из рабочих — полагаю, что и ты это понял!»

Среди общего смеха Стойне выкрикнул:

— Да можно ли без этого?

— М-да-а! — продолжил профессор, смотря испод­лобья на старшего геолога, который уставился в землю и нервно рвал пальцами травинки. — В эпоху древней­ших третичных пластов Родопы понижались. Большая часть их была залита морем. В эти же времена проис­ходили крупные разрывы пластов. Из земных глубин вырывалась лава, которая выливалась в морской бассейн или на сушу. Скалы, образованные этой лавой, сопро­вождаются туфами, а местами и морскими отложе­ниями.

— В эпоху поздней третичной системы, — продол­жал профессор, — начинается повышение Родопского массива. В него проникает магма, затвердевающая глубоко под земной поверхностью. Одновременно с этим массив Родоп вновь рассекается большими и малыми разрывами, разломами, по которым, после кристалли­зации магмы, проникают рудоносные водные растворы, гидротермальные растворы, а они образуют, отлагают жилы руды. В тех местах, где жилы руды пересекают карбонатные скалы, мраморы или известняки, образуют­ся метасоматические тела или залежи. Задача нашей экспедиции открыть рудоносные разломы и богатые ру­дой участки в них, а там, где эти разломы пересекают карбонатные скалы, искать метасоматические рудные тела, залежи.

— Вот как обстоит дело, товарищ Петров, насчет этих оседаний, изучение которых поручили вам, как старому, опытному геологу. В действительности, эти оседания являются только указанием, что в прошлом наши предшественники находили в этих местах при­знаки руды. Во многих случаях они не имеют практиче­ского результата и ценности. Но они служат указанием, где именно находили руду и тем самым оказывают ус­лугу нашим поискам, помогают нам, направляют нас, а нам сейчас именно это и нужно. Только это. Вы знае­те, что когда мы двинулись сюда от отдалённых границ нашего участка, мы встречали всё более и более на­дёжные признаки богатой залежи и всё надеялись ов­ладеть ею, но случилось то, что изредка бывает: вдруг оказалось, что заграждённая неводом рыба исчезла.

Что же произошло? Почему вдруг нет рудной жилы? Вот вопрос, для разрешения которого геолог должен приложить свой опыт, свои творческие размышления. Не важно, кто напишет труд об этом, важно, что разре­шение вопроса будет на пользу нашей народной куль­туре. Но кто бы ни раскрыл тайны природы, нас они, конечно, интересуют теоретически, прежде чем мы пе­редадим их в руки Стойне или Христо, чтобы они их раскрыли кирками, буровыми станками, даже экскава­торами. М-да-а. Думаю, ясно.

— А я опять возражу на это! — поднялся Петров и оглядел всё собрание.—Такая задача может быть пред­метом студенческих работ и академических поисков, а мы здесь практики, вооружённые техническими воз­можностями и опытом, должны быть направлены на самую полезную в данном случае работу — на раскры­тие залежей сфалерита, существование которых не вы­зывает сомнений, как я мог установить независимо от экспедиции.

— Независимо от экспедиции! — удивился профес­сор Мартинов, — странные дела творятся с вами, Пе­тров. Или я до сих пор плохо знал вас, или… но по­смотрим, как же насчет сфалерита?

— Вот, смотрите! Петров вынул из кармана бле­стящий кусок руды и высоко поднял его над головой.

Все взгляды направились к нему. Среди собрав­шихся началось раздвоение, несколько человек под­нялись и приблизились к Петрову.

— Я вам повторяю, — ещё смелее выкрикнул Пе­тров. — Бросьте научные объяснения и розыски, или же вы займётесь ими, а нам предоставьте раскрыть эти богатства. И народное хозяйство от этого не потеряет, и мы больше заработаем.

— Верно, — откликнулся кто-то из толпы.

Профессор Мартинов смущённо сел на свое место. Наступила тишина.

— Все мы здесь занимаемся бесполезным делом, — снова повторил Петров.

— Бесполезным, бесполезным… возразил профес­сор Мартинов. — Сколько таких бесполезных дел, Петров, необходимы для науки, чтобы выделить полезные и сделать их понятнее.

— Но здесь ничего нет! — всё ещё не сдавался Петров — Старые выработки ничего не показывают.

— Как вы могли прийти к такому выводу, Петров, когда ведь сами вы признались, что не взялись за эту задачу, и что у вас есть занятия, независимые от экспе­диции, независимые от её цели?

— Я не могу согласиться с вашим упреком, — рез­ко воскликнул Петров. — Откровенно говоря, я сом­неваюсь в вашем успехе.

— Вы хотите сказать, в нашем успехе. И я сомне­ваюсь, Петров. Ясно, что не может быть успеха там, где есть раздвоенность, где отсутствует целенаправлен­ность, единодействие и единомыслие. А коллектив вы­играл бы, если бы вы сомневались не в успехе экспеди­ции, но в собственных наблюдениях и выводах. Я имен­но в них сомневаюсь и в них вижу причины наших не­удач. Вы, Петров, в последнее время отвлекли свое внимание, перестали серьезно работать над нашими об­щими задачами, и может быть, потому упустили некото­рые важные обстоятельства, из-за чего экспедиция на этом участке попала в тупик. Ответственность лежит на вас и я с вас спрошу. Экспедиция вернется к ста­рым исследованиям, там, где, по моей оценке, имелись серьезные исследования, а оттуда и до этого места мы ещё раз всё просмотрим. Ясно.

— Вы сомневаетесь? — огрызнулся Петров.

— Сомневаюсь. И в трезвости вашей мысли сом­неваюсь.

Петров залился фальшивым смехом.

— Сомнения, вечные сомнения.

— Да, вечные сомнения, Петров. Я вам на это от­вечу словами профессора Златарова, — тихо продол­жил профессор Мартинов. — «Лучше быть не в раю, а в аду, если только в нем царит светлое сомнение, а не тупое самодовольство без мышления!» Понятно? Свет­лое сомнение!

— Красиво сказано! — возразил Петров. — Но старая истина гласит: «Когда цифры говорят, и боги молчат».

— Кто-то рассмеялся.

— Боги, боги… сердито воскликнул профессор Мартинов. Боги пусть молчат, но вы, Петров, не дол­жны молчать, нет, не должны…

— Посмотрим на эту великолепную пробу — пре­рвал его Петров. — По самому грубому расчёту только поверхностный пласт этой залежи содержит 27,7 про­цента цинка. Подумайте! А мы теряем время…

— Я не знаю, откуда вы взяли эту пробу. Не знаю, где эта богатая, пропущенная нами залежь, но прямо вам скажу — я в этом сомневаюсь.

Петров рассмеялся.

— Но вот проба. Что же, вы и в ней сомневаетесь?

— Да, именно в ней и сомневаюсь, — громко вы­крикнул профессор. — Здесь, на этом участке, нет сфа­лерита, я не делаю выводов из отдельных проб. Как ошибочна была моя вера в вашу зрелость, Петров, — с огорчением произнес профессор Мартинов. — Выяс­нить профиль, осветить историю, выяснить геологиче­скую картину сказочно богатого рудного бассейна, на­учно объяснить своему народу и всему миру, со всей серьёзностью и опытностью, что имеется здесь в земных недрах, это для вас пустяки. Да ведь вы действуете будто врач, который хочет излечить больного от высо­кой температуры, а не исследует его печень, сердце, желудок, лёгкие. Нет! Я вижу, спорить с вами напрас­но. Вы не усвоили наших задач!

— А для меня работать при таких условиях бес­полезно! — прервал его Петров.

— Бесполезно! — сокрушенно повторил профессор Мартинов и покачал головой. — Бесполезно!

Вдруг какая-то догадка мелькнула в его мыслях, он близко подошёл, поднял дрожащую от волнения го­лову и крикнул прямо в лицо Петрову:

— Ну, а эта проба, — он показал блестящий кусок галенита, полученный от дядьки и повертел его под солнечными лучами. — И это бесполезно? Вот настоящая проба, с этого участка.

Ему хотелось ещё что-то сказать, но он махнул ру­кой, помял в руке свою шапку и сделал несколько ша­гов в сторону. Потом опять что-то вспомнил, вернулся на прежнее место и, поднимаясь от волнения на цыпочки, заговорил тоном, не терпящим возражений:

— Завтра, когда наши потомки увидят геологические карты этой области, они должны иметь доверие к тому, что мы сейчас изучим и им покажем. Они дол­жны знать, что здесь имеется именно то, что мы нашли, не более и не менее того. Так создается истинная на­ука, так растет прочная культура, пользующаяся дове­рием повсюду и у всех. К этому должны быть напра­влены наши усилия… А не к нашим премиям и расчё­там. — Потом, помолчав, он протянул руку Петрову. — Дайте-ка посмотреть эту сфалеритовую пробу, которая так вас взбаламутила. Дайте, пожалуйста.

Старший геолог медленно подал ему кусок руды. Профессор слегка поднял его в воздух, переложил из одной руки в другую, внимательно осмотрел и, уронив свою шапку на землю, сгорбился и сел. Все, затаив ды­хание, смотрели, что будет дальше. Профессор будто забыл о людях, окружавших его. Взгляд его блуждал где-то вдали, туманный, непонятный. Потом лицо его побледнело, рука задрожала, он сжал кулак, снова ли­хорадочно осмотрел кусок руды, уронил его и опустил голову на грудь.

— Ему стало дурно! — крикнул Петров. — Так я и думал, давно не случалось ему видеть такой пробы.

Профессор поднял голову и бросил на Петрова взгляд, полный насмешки и сожаления.

— Товарищ Петров, — обратился профессор к гео­логу, — вы пьяны.

Наступила мёртвая тишина. Петров хотел что-то сказать, но промолчал, густой румянец покрыл его лицо, шею, даже руки его покраснели.

— Вы напоследок много пьёте. А кто вам носит водку?

— Вы не имеете права говорить об этом, — выда­вил из себя Петров.

Но профессор не обратил внимания на его слова.

— Кто заинтересован в том, чтобы затемнить ваши мысли? Кто заинтересован в том, чтобы здесь не рабо­тали, не работали в Чёртовых Берлогах, не трогали старых выработок, а? Мы знаем и скажем, если у вас нет мужества сказать.

— Клевета! — пробормотал Петров.

— Не бойтесь. Больше я ничего не скажу. Завтра рано утром я приду на станцию. Там закончим объяс­нения. А пока что, скажу здесь перед вами, что эта сфалеритовая проба краденая. Да, она украдена, что­бы отвлечь ваше внимание, и украдена из коллекции нашей центральной станции. Посмотрите, товарищ Пе­тров, повнимательнее. Видите, она обита. Вот новый излом. Но вот здесь, в уголке, остался клочок бумаж­ки этикетки. А я уже несколько дней как заметил, что именно этой пробы нет на месте. Вас обманывают. По­стыдитесь и опомнитесь. С утра до ночи вас поят вод­кой, и ваш мозг уже неделями не был трезв.

Старший геолог вскочил, хищным жестом схватил пробу сфалеритовой руды, внимательно рассмотрел её расширенными, покрасневшими глазами, скривил лицо в грозной, устрашительной гримасе и бросился в свою палатку. Через секунду он выскочил оттуда с ружьём в руках. Несколько рабочих, опасаясь, что может слу­читься беда, кинулись остановить его, но он растолкал их и, ни слова не сказав, скрылся в лесу.

— Трудный человек! — произнес кто-то. Профессор Мартинов покачал головой, вздохнул, но ничего не ответил.

— Протрезвеет после прогулки, и всё пройдет! — дополнил кто-то другой.

В эту минуту прибежал от вертолёта профессор Иванов.

— Торопитесь. Возвращаемся! — крикнул он ещё издали, задыхаясь от волнения. В центральную станцию кто-то забрался. Скорее!

Все изумленно посмотрели друг на друга. Сам про­фессор Мартинов недоумевал, что такое могло случить­ся, но испуганный вид профессора Иванова заставил его быстро сесть в вертолёт. Аппарат поднялся и по­нёсся к вершине Орлиное Гнездо, к центральной стан­ции экспедиции.

— Только Хромоногий и Медведь могли заварить эту кашу — сказал один из работников, оставшихся на месте и следивших за полётом вертолёта.

— Эх, где сорока посидит, там и напакостит, — про­бормотал глубокомысленно другой рабочий.

Вертолёт высоко поднялся в небо, спустился на­искось вправо и скрылся за еловым лесом. Его гуденье слилось со свистом сверчков, стрёкотом цикад и пото­нуло в шуме солнечного летнего дня.

 

12

 

В летящем шаре

Нам известно, что не Хромоногий, а Павлик был тот человек, который проник в центральную станцию. Его увидел в телевизор профессор Иванов.

Но кто же такой этот Павлик? — спрашивали се­бя двое ученых, когда сойдя с вертолёта, они обошли помещения и нашли, в конце концов, оставленную им записочку. Что он здесь искал? И почему он скрылся?

Остановившись у ворот ангара, куда они постави­ли вертолёт, оба громко разговаривали, не подозревая, что мальчики их подслушивают.

— Хромоногий становится опасен для экспеди­ции! — сказал со вздохом профессор Мартинов. Спер­ва я думал, что его чудаковатые скитания по скалам — обычные повадки кладоискателя. Но после нашего по­явления кладоискательская жадность стала у него острой до болезненности. Со дня на день он всё больше нас ненавидит, думая, что мы отнимем у него сокрови­ще, которое он здесь подозревал.

— А почему бы и не признать, что здесь вправду есть какое-то сокровище. В наших горах происходили такие удивительные события, сюда приходили завоева­тели, здесь бродили повстанцы, бесчинствовали шайки разбойников, четы гайдуков исходили горы и долы. Наше государство попало под турецкое иго, попало и в духовное подчинение грекам, а ведь известно всему миру, что до этой национальной катастрофы у нашего народа была своя письменность, была культурная жизнь, среди него появлялись социальные движения, и всё это так вдруг не могло исчезнуть. В нашей земле есть скрытые национальные ценности, которых мы ещё не знаем, которые мы должны открыть. Отчего не предположить, что ему что-то известно. Лучше будет выслушать его, понять его мысли.

— Он убегает от нас. Он дик как зверь. Ночью бродит как шакал и днём тоже нет от него покоя. Будто подстерегает тебя за каждой скалой.

— Надо заговорить с ним его языком, приручить его.

— Были, коллега, и такие, которые пробовали с ним говорить его языком. К сожалению, так заговори­ли, что стали хуже его самого, потому что мы возло­жили на них задания, потому что мы рассчитываем на них, — вздохнул профессор Мартинов.

— Я не досидел до конца совещания. Мне не хо­телось слушать этого Петрова. Вы сейчас его имеете в виду?

— Да-а. Его. С ним Хромоногий успел поговорить по-своему. Это свидетельствует о его хитрости. Да, да, он вовсе не глуп. Он понимает психологию людей. Вот, он понял слабости Петрова, сумел водкой склонить его к тому, чего, может быть, и добивался. Да, ему это уда­лось. Ему удалось заставить Петрова думать не о своей прямой задаче, а о других делах. Он сумел даже за­бросить удочку, на которую наш пьяница геолог поймался — подкинул ему эту рудную пробу, вероятно с объяснением, будто нашёл её где-то в горах, на другом краю. Нет, об этом пока нечего говорить, в этом я ещё не убеждён. Впрочем, я жду, чтобы Петров сам мне объяснил.

— Вы верите, что он вразумится и заговорит с вами?

— Если я правильно понимаю людей, коллега, — а я долго их изучал, хотя это и не входило в мои на­учные задачи, — то надо думать, что Петров придёт ко мне и всё мне расскажет. Впрочем… профессор призадумался… — Если с ним ничего не случится.

— Чего вы опасаетесь?

— Оставьте, оставьте, — тяжело вздохнул профес­сор Мартинов. — Но давайте войдём в виллу и посмо­трим подробнее, причинило ли это внезапное посещение какой-нибудь вред.

— Действительно, странное посещение, — рассме­ялся Иванов.

Когда калитка виллы хлопнула, Павлик нетерпе­ливо выбежал из своего укрытия. Он перескочил через ограду и оказался перед вертолётом. Такое счастье ему и не снилось. Можно было рукой пощупать летатель­ный аппарат, даже влезть по лесенке, которая не была убрана.

Белобрысик в свою очередь сделал то же. Глаза у обоих радостно сверкали.

— Знаешь что, Саша? Заберёмся внутрь и спря­чемся! Что ты на это скажешь?

— Ты с ума сошёл? — прошептал Саша. — А если они вернутся и захотят опять полететь?

— Тогда мы честно признаемся во всём и даже… знаешь что… поможем им. Расскажем им про Хро­моногого. Они нас простят, и всё тут.

— А не страшно ли там внутри?

— Дурень! Чего там страшного? Ты забываешь, что я закончил кружок по авиамоделизму. Да я могу быть пилотом! Ничего нет страшного. Лезь наверх!

Павлик полез по лестничке. Саша быстро после­довал за ним.

В вертолёте, конечно, им было очень интересно. Там столько оказалось разных лампочек, рычагов, измерительных приспособлений, что оба уселись и на­перерыв старались ко всему прикоснуться.

— Да, вот это так приключение! — прошептал Белобрысик. — Будь у нас такой вертолёт там, у деда Чуда, а?

— Просто сказка! — восхищённо ответил Павлик. — Это должно быть педали — продолжал он, указывая на металлические плитки в ногах у пилота.

Павлик уселся на сиденье пилота, удобно расставил ноги, поставил их на педали.

— Вот так должны быть расположены ноги пило­та. — Говоря это, Павлик облокотился на спинку кресла и так самоуверенно поглядел на небо, видневшееся че­рез открытую дверцу, будто хотел тут же понестись в его синеву.

— А вот этим рулём, — продолжал он, — пилот обыкновенного самолёта изменяет направление полёта. Если хочет лететь прямо, держит рычаг в прямом поло­жении. Только нажмёт правой ногой, вертикальный руль склоняется вправо. Тогда весь хвост самолёта тоже пе­ремещается вправо, и самолёт поворачивает в этом на­правлении.

— Но как, почему? Будь это на земле, колёса по­вернут его вправо, но тут?

— Здесь — воздух. Воздушная струя, которая об­текает самолёт. А вот этот рычаг, я думаю, для гори­зонтального руля. Так оно у самолётов с крыльями. Пилот держит рычаг вот так, правой рукой. Если при­тянешь рычаг к себе, руль подымается кверху, струя воздуха нажимает на хвост книзу, а нос самолёта по­дымается вверх, и самолёт набирает высоту. Если на­жать на рычаг вниз, самолёт тоже нагибается книзу и начинает снижаться. Но вот как оно у этих бескры­лых жуков, не знаю, — рассмеялся Павлик.

В этот миг снаружи послышался шум. Оба неволь­но свернулись на дне вертолёта. Профессора снова вы­шли из дома и разговаривали между собой. Павлик поднялся, чтобы посмотреть на них, в то же мгновение мотор вертолёта загремел, бурно заработал на полном газе, винт с воем и визгом разорвал воздух и всё тело вертолёта затряслось в неудержимых порывах.

То ли Павлик, вставая, задел за что-то, то ли Белобрысик что-то сдвинул, прячась под рулём, но они вдруг оказались в беспомощном положении.

Павлик кинулся к аппаратам управления, ища, как затушить мотор. От его движения или сам по себе, вер­толёт двинулся вперёд, а его винт ударился в большие деревянные ворота с такой силой, что щепки от ворот полетели во все стороны. Тут раздался чей-то страшный крик, такой сильный, что был слышен даже сквозь шум гремящего мотора. Удары несущего винта о какую-то другую преграду заставили вертолёт задрожать и, на­конец, собрав силы, он стал смешно подскакивать, буд­то испуганный аист. Потом он тяжело отделился от земли и начал набирать высоту и скорость.

Павлик на секунду увидел испуганные до смерти лица ученых, их отчаянные жесты, нервные непонятные выкрики. Они кинулись к вертолёту, но тот уже успел подняться до крыши дома, потом сел на верх дымовой трубы, а через несколько секунд вилла из вертолёта ка­залась уже маленьким пятнышком, а испуганные люди вокруг неё суетящимися муравьями. Лес сверху по­хож был на волнующееся зелёное море. Размеры его не казались больше такими внушительными. Елки са­мой головокружительной высоты представлялись про­сто как шероховатости зелёного ковра, простёртого по бескрайней земле. Вместо лесов или полей виднелся хаос жёлтых, зелёных, чёрных или белесых пятен. Да­же Рильские горы, там, на северо-западе, со своими не­доступными вершинами, уходящими в тучи, выглядели хотя всё ещё и величественными, но побеждёнными.

Вертолёт подымался всё выше, отклоняясь в своём полёте вправо, к резким, остро очерченным пропастям и осыпям около Чёртовых Берлог.

В этот миг на щите управления засветился белый экран. Его молочно-белый глаз глядел безмолвно и без всякого выражения, но вот на нём проступило строгое лицо пилота — профессора Иванова.

— Я говорю с земли, — сказал он строго. Вы меня видите, но я, к сожалению не могу видеть ваших лиц: вы при ударе повредили установку. Надеюсь, что это единственное повреждение в вертолёте. В противном случае вы безвозвратно погибли. Больше всего мне жаль вас. Вы молодые люди. Перед вами жизнь. Но вас увлёк за собой человек, который не думает о ва­шем будущем, а может быть, вы невоспитанные юноши, которые не знают, что нельзя входить в чужой дом без разрешения хозяина.

— Пожалуйста, не обижайте нас, — крикнул плачущим голосом Павлик. — Мы ничем не заслужили та­кой оценки. Наши намерения вовсе не так плохи. Мы руководились не чьими-либо приказаниями, а только привязанностью к родине, к добру и правде.

— Иногда слова служат только для того, чтобы скрыть истину, — послышался ответ. — Я видел вас, хотя только короткий миг, когда вы вылетали. Мне ка­жется, что вы не лжёте. Хочу вам верить. Но скажите же тогда, что вас привело к нам, и что принудило вас поступать таким образом?

Павлик наскоро, в нескольких словах, рассказал о том, что они до сих пор сделали и о своих наблюде­ниях.

— Вы во что бы то ни стало должны спасти и се­бя и вертолёт. Я дрожу от мысли, что ваш полёт мо­жет окончиться катастрофой. Аппарат этот очень доро­гой. Это уникальный вертолёт. Его приспособления для научных наблюдений — плод многолетних усилий целого творческого коллектива. Эти его приспособления от­крывают исключительные возможности для исследова­ний и наблюдения природы. Когда вы вернётесь, я вам всё покажу, но знайте, что ваша судьба мне ещё доро­же, чем целость машины. Чтобы приземлиться, вы дол­жны точно следовать моим указаниям.

Профессор Иванов взволнованным отеческим то­ном дал Павлику и Белобрысику обширные объяснения об управлении вертолётом. Он был восхищён позна­ниями Павлика в области элементарного управления летательными аппаратами, которые помогли ему легче ориентироваться в создавшейся исключительной обста­новке.

— Дальше всё зависит от вас. Я буду следить за вашим полётом и буду первым, кто встретит вас при приземлении. Спешите сделать всё так, как мы уточнили. В самом печальном положении есть кое-что хоро­шее. Желаю вам благополучно спуститься на землю.

Экран погас. Оставшись совсем одни в воздухе, наши лётчики были в смущении, но не в отчаянии, и не теряли надежды.

— Павлик, ты справляйся с аппаратом, а я зай­мусь наблюдением! — предложил решительным тоном Белобрысик. После объяснений профессора его самоуве­ренность быстро восстановилась. Конечно, для этого бы­ла и другая причина — Белобрысик твёрдо верил в спо­собности Павлика.

Павлик иного и не ожидал от Белобрысика, поэто­му он быстро, но осторожно принялся за механизмы на щите управления. Вертолёт медленно изменил направле­ние и полетел обратно, к едва уже видной вилле, как это и должно было быть после точного исполнения по­лученных указаний. Профессор им наметил для призем­ления три пункта: полянку перед виллой, поляну геоло­гической группы по ту сторону оползней Чёртовых Бер­лог и, в крайнем случае, скалистую верхушку Орлиного Гнезда.

Павлик, конечно, предпочитал первый из этих пун­ктов. Он направил вертолёт к провалам Чёртовых Бер­лог, желая на них ориентироваться, чтобы придать пра­вильный поворот аппарату. Однако, как раз в тот мо­мент, когда вертолёт висел над Чёртовыми Берлогами, Павлик услышал, как, Белобрысик закричал ему в са­мое ухо:

— Посмотри-ка вниз! Да ведь там Хромоногий и Медведь! Чтоб меня чёрт побрал, если это не они!

Павлик двинул рычаг от себя. Получив новое на­правление, вертолёт на мгновение задержался на месте, потому что действующие и противодействующие силы столкнулись, а потом, подчиняясь рулю, он плавно по­несся вперёд и книзу.

Осыпи видны были как на ладони. Скалистая вер­шина Орлиного Гнезда торчала среди окружающей зе­лени будто плешивая голова над плечами. От неё спу­скались извилистые берега бездны, а глубоко на её дне солнечные лучи отражались в брызгах пенящегося по­тока.

По самым оползням спускались наискось два чело­века и спешили спрятаться за каким-то неразличимым сверху укрытием. Несомненно, они направлялись в ле­сок, опоясывавший со всех сторон лагерь старшего гео­лога Петрова. Среди леска, близ лагеря, торчали крыши нескольких хаток помакского села.

Вертолёт пролетел над ними, но растерявшийся Па­влик не подвинул вовремя рычаг и аппарат спустился слишком низко над лесом. Стараясь выправить аппарат и направить его к центральной станции, Павлик услы­шал, что Белобрысик опять изо всей силы кричит со своего места:

— Турок с ослом! Двигай туда! Туда! Держи на него! — отчаянно орал Белобрысик.

— Исполняю, — ответил Павлик.

Внезапно вертолёт провалился в воздушную яму. Он опустился совсем низко, потом закачался будто пья­ный и более не подчинялся управлению.

— Что-то у меня неправильно получилось, — вздох­нул Павлик.

— Вот он, турок! — крикнул в ответ Белобрысик.

— Оставь! Ты с ума сошёл! Что там турок! — вне себя закричал Павлик. Ведь мы падаем!..

Белобрысик резко повернулся, бросил на своего приятеля беглый испытующий взгляд, словно спрашивал, верить ему или не верить, потом сел рядом с ним и уви­дел его бледное, растерянное лицо.

— В чем-то я ошибся! — повторил испуганно Пав­лик.

— Ну, так приземлимся здесь, — предложил Бело­брысик.

— Здесь! Да ты действительно сошёл с ума. Где же здесь приземлиться?

— Где угодно, только не в пропасть, конечно.

— Мы можем разбиться!

— А может быть нам и удастся!

— Сашок, я не узнаю тебя. Да ведь мы на волосок от гибели.

Белобрысик ни слова не ответил. Он только при­жался к своему другу и обнял его за плечи.

— Говорят, когда падает самолёт, тяжелее всего разбивается пилот. Сейчас мы оба пилоты…

— Попробуем вот там приземлиться, — Павлик по­казал взглядом на узкую полянку между лесом и про­пастью.

— Я верю, что тебе это удастся, — ответил Бело­брысик. — Вертолёты не скользят далеко, они спускают­ся почти вертикально. Мы должны приземлиться. Эх, только бы остаться в живых! Павлик, осторожно!

Вертолёт повис над лесом, скользнул на правый бок и пролетел над самыми маковками сосен.

— Сейчас! — крикнул Павлик и привёл в движе­ние ручки для приземления так, как ему объяснил про­фессор.

Для обыкновенных самолётов, самолётов с крылья­ми, приземление начинается на высоте семи-восьми ме­тров и заканчивается на расстоянии полуметра или ме­тра от земли. Потом наступает момент выжидания, ко­гда самолёт должен снизиться до двадцати-тридцати сан­тиметров от земли. Скорость его быстро уменьшается, благодаря чему аппарат легко парашютирует и опира­ется тремя точками о землю. То, что в этот момент пу­гало невольного пилота, был именно этот момент сколь­жения самолёта после соприкосновения с землёй, потому что аппарат мог съехать в близкую пропасть. Всеми си­лами Павлик старался поступать правильно, точно так, как ему было указано, но в состоянии волнения и стра­ха он не мог всё хорошенько припомнить и правильно выполнить. Павлик, может быть, спустил вертолёт не совсем так, как полагалось, аппарат резко ударился о землю, отскочил, полетел как шальной влево, опять уда­рился о какие-то камни, лёг на бок, оглушительно за­жужжал, как искалеченный жук в предсмертной агонии и вдруг затих.

— Ур-а-а-а! — Ур-а-а-а! — крикнул в слезах Бе­лобрысик, схватил Павлика, прижал к груди, растрепал его волосы, потом открыл дверцу, чтобы выйти из маши­ны, но вдруг спохватился и вернулся. Из-под пояса, из секретного кармана штанов, он вытащил грязную тряпи­цу, развернул её и вынул маленького слона, вырезан­ного из слоновой кости, на тонкой золотой цепочке.

Павлик тотчас узнал слона. Эта фигурка из слоно­вой кости была подарена Белобрысику дедом Чудом в один из зимних вечеров, когда Белобрысик своей игрой на флейте растрогал всех слушателей.

— У меня ничего другого нет. А ты заслуживаешь гораздо большего. Возьми этого слона! — твердо сказал Белобрысик, явно взволнованный. Подарок дрожал в его руке, в глазах у него блестели слёзы.

Павлик недовольно нахмурился и хотел отклонить подарок.

— Товарищ Белобрысик, — сказал он, — я вас до­ставил на место. Вот перед вами джунгли. Раскройте страшные тайны нашего времени, мне этого будет доста­точно, ничего другого я не хочу от вас.

Белобрысик очень серьезно посмотрел на него. Сме­лые, отчаянно смелые, знакомые Павлику огоньки вспых­нули в его синих глазах. Прежде чем Павлик успел к нему приблизиться, Белобрысик оставил на сиденье сло­на на тонкой золотой цепочке, а сам выскочил наружу, закричав:

— Я и сделаю то, что ты хочешь!

— Сашок, да ты вправду сбесился? — крикнул ему вдогонку Павлик. — Вернись, парень, вернись!

Но Белобрысик не вернулся, даже не обернулся. Он исчез в чаще.

 

13

Следопыт

Продираясь сквозь заросли, Белобрысик размышлял: «Что бы там Павлик ни говорил, но этот турок со своим ослом представляет интерес: он имеет какое-то отношение к Хромоногому и к его движению по осыпи. Только бы мне не опоздать. Расстояние между ними было невелико, а появление вертолёта, наверное, заста­вило их ускорить шаг. Он сидел спокойно в самой чаще леса, пока не заметил нас у себя над головой. А как только он нас увидел, тотчас бросился бежать, чтобы скрыться в зарослях. От кого он таится? Почему ему надо прятаться? Испугался, что ли? Но если испугался, тем хуже для него. Это показывает, что он не здешний и не видал Летящий шар. И почему осел был привязан к дереву, под которым валялся его хозяин? Здешний че­ловек не станет привязывать осла, а спокойно оставит его пастись».

Пробираясь между деревьями, Белобрысик старал­ся двигаться бесшумно и при этом постоянно огляды­вался по сторонам.

В тени девственного леса было тихо. В этот летний зной лес похож был на громадный дом, в котором ца­рят тишина и прохлада, куда не могут проникнуть па­лящие лучи солнца.

Только местами попадались полянки, согретые солн­цем, заросшие дикой геранью и земляникой, где порха­ли пчёлы и бабочки. Муравейники побелели от яичек, вынесенных трудолюбивыми муравьями на солнце, а во­зле них толпились сотни рабочих муравьёв, среди кото­рых кое-где выделялись более крупные муравьи-воины.

Войдя в тихий еловый лес, Белобрысик уловил странный шум и замер на месте. Кто-то тихо пробирался к нему, он не мог точно определить, с какой стороны. Чтобы избежать опасности, Белобрысик прижался к тол­стому еловому стволу и притаился. Шум тоже заглох. Сердце Белобрысика тревожно забилось: «Кто-то сле­дит за мной! Подстерегает меня!»

Вскоре шум опять послышался. Он доносился спра­ва, похоже было, что кто-то царапает по коре деревьев. Но это мог быть и треск ломаемого хвороста.

Белобрысик быстро обернулся в направлении шума и заметил большую серо-пепельную кошку с длинным пушистым хвостом. Она спустилась по дереву и сверну­лась клубком в его дупле, на пожелтевших листьях. Если бы он не видел её в движении, он не мог бы теперь её заметить.

В своем родном горном краю Белобрысик слышал рассказы о диких кошках, которые бродят в лесах, но никогда ему не приходило в голову, что в здешних ме­стах может встретиться дикая кошка. В первый момент сердце его забилось бешено, неудержимо.

Так как кошка не нападала на него, он опомнился, схватился рукой за кинжал и смело посмотрел в глаза хищнику. Уловив решительность в его взгляде, кошка осторожно наставила свои треугольные уши, одно ухо назад, другим повела влево и вправо, её морда яростно вытянулась, она выпустила длинные когти. По величине она была вдвое больше самой крупной домашней кошки.

Белобрысик решил продолжать свой путь и двинул­ся прямо вперёд. Не успел он сделать шаг, как кошка молнией бросилась вверх по дереву и через секунду была на суку прямо над его головой.

«Чего она хочет? Неужели она нападает на людей и угрожает им?» — испугался Белобрысик и застыл на месте. Сейчас они смотрели прямо в глаза один дру­гому и чем сильнее страх охватывал Белобрысика, тем ярче блестели глаза кошки и тем более грозной была её поза.

В тот же миг послышалось мяуканье маленьких котят у самых ног Белобрысика. Растерявшись, он от­ступил, не сводя взгляда от кошки, сделал ещё шаг на­зад, но другое тихое мяуканье заставило его застыть неподвижно. Кошка использовала этот момент и с виз­гом бросилась на него. Он взмахнул кинжалом, и она, едва коснувшись земли, отпрыгнула на шаг в сторону.

Белобрысику хотелось закричать от страха, повер­нуться и броситься бежать, но чем бы это помогло ему? Оценив положение, он стал осторожно отодвигаться назад, держа кинжал перед собой, готовый к обороне.

Кошка дала ему отойти. Пока он отступал, она не­престанно угрожающе пищала. Около неё раздавалось радостное мяуканье собравшихся вокруг матери котят.

Чтобы избежать преследования и новой встречи, Белобрысик предпочел обойти это место и отклонился от прямого пути, который прежде себе наметил. Он обошёл кругом по маленьким полянам, осеянным цве­тами, кое-где останавливался, чтобы полюбоваться красивой бабочкой, послушать пение птиц и опомниться от страха.

Вскоре он попал на лесную прогалину, утопающую в цветах, и внезапно услышал протяжную минорную пес­ню. На краю поляны лежали в цветах две девочки. Они старательно разучивали слова и мелодию старинной родопской песни.

В сущности, одна из девочек разучивала песню, а другая только помогала ей.

Белобрысик был музыкант. Его душу волновала всякая красивая мелодия, а в песне девочек была свое­образная родопская прелесть. В этой песне не было рез­ких верхов и острых синкоп. Она походила на спокой­ный родопский пейзаж.

Белобрысик бесшумно приблизился к двум девоч­кам.

Песня их как раз закончилась. Одна из девочек спросила другую:

— Ты любишь гулять в одиночестве?

— Нет, Элка, не люблю, — скромно отвечала дру­гая — девчурка с волосами цвета вороньего крыла и смуглым личиком, в дешёвом платьице и резиновых туфельках.

Белобрысик развесил уши.

Он старался получше разглядеть ту, которая задала вопрос, и сердце его взволновалось. Он узнал в ней ту самую девочку, что сегодня утром сидела на солнце, под ветхим зонтиком, на вершине Орлиного Гнезда и декламировала стихи.

— А любишь ты сидеть одна где-нибудь в угол­ке? — опять спрашивала Элка.

— В комнате?

— Да где бы то ни было, забиться куда-нибудь в уголок, чтобы никто тебя не беспокоил, и оттуда на­блюдать, что делают люди.

— Нет, не люблю!

— А я люблю! — Я очень люблю одиночество. Тогда я сочиняю стишки и мечтаю. Ты, Кита, любишь мечтать?

— О чем мечтать?

— Да так, просто мечтать. Перенесёшься в другой мир, куда хочешь. Скажешь себе: «Я пилот» и полетишь на самолёте к звёздам, а? Переживёшь всё волнение такого полёта, все его страхи, всё его торжество.

— О-го! — робко отвечала Кита.

— А о чем же тогда ты мечтаешь?

— Да я совсем не мечтаю, Элка. Но мне хочется, когда вырасту, стать учительницей.

— Значит, всё-таки мечтаешь!

— О, разве это мечта? Да, я мечтаю об этом.

— Быть учительницей?

— Да! Я хочу обучать тех, кто ничего не знает, или так мало знает, что самих себя не могут познать, наших родопчан. У нас турки избивали народ, заставля­ли поклоняться аллаху и не знать ничего другого, ра­ботать как скот, даже национальности своей не знать. Ты об этом слышала. Слышала о Батаке?

— О, конечно, Кита. Но… всё то, что ты гово­ришь, это ты сама придумала? Сама?

— Я это помню. Это нам рассказывала учительни­ца. И бабка говорит то же самое. И отец говорит.

Элка рассмеялась.

— И я знаю, что это правда; я спросила только, сама ли ты придумала эти слова.

— Слова мне сами собой приходят, я их не выду­мывала.

Заинтересованный, Белобрысик сделал на цыпочках ещё шаг вперёд, но как ни был он ловок, несколько веточек затрещали у него под ногами, и он обнаружил себя. Кита подскочила как испуганный заяц и броси­лась бежать.

Элка последовала за ней, но быстро опомнилась, остановилась, обернулась и громко спросила:

— Эй, кто ты такой?

— Я не леший и не медведь. Чего вы убегаете от меня?

— А зачем ты скитаешься по лесу?

— Я люблю быть один, забраться куда-нибудь в уголок и наблюдать, что делают люди.

— Ах, да ты шпион.

— Нет, просто я… твой собрат.

Кита остановилась вдали и прислушивалась к их разговору. Её чёрные, большие как у серны глаза смот­рели тревожно.

Элка опять обратилась к мальчику.

— Тогда стой в своем уголке и наблюдай!— съяз­вила она.

— Так я и делаю.

— А что ты наблюдаешь? — настаивала та.

Белобрысик приблизился быстрым шагом. Элка под­жидала его, не дрогнув, и выпрямилась, гордая и сме­лая. Он дерзко стал с ней рядом, смерил её взглядом с головы до ног и сказал тихо, чтобы только она услы­шала:

— Наблюдаю Хромоногого. Сейчас он идет сюда и очень важно, чтобы вы, спрятавшись, заметили, куда он направляется. Можете вы это сделать?

Элка, удивившись, хотела сказать что-то, но промол­чала, так как Белобрысик продолжал свою речь:

— Вертолёт там, за лесом. Если вы захотите что-нибудь передать, вы найдёте там на посту верного това­рища. Его зовут Павлик.

— Вертолёт!?.. Но… Кто вы такие, откуда вы?

— Мы вылетели на вертолёте и приземлились здесь, — гордо ответил Белобрысик. — Хромоногий — враг экспедиции, и мы должны поймать его.

Элка ещё шире разинула рот от изумления и по­крылась румянцем.

— А может быть та, Кита, твоя подружка, на сто­роне Хромоногого и помогает ему? — спросил Бело­брысик.

— Да откуда вы всё знаете? Но нет, она не на стороне Хромоногого. Она его ненавидит. Все его не­навидят.

— Скорее скройтесь и хорошенько наблюдайте, что он будет делать. Если что-нибудь надо передать, Пав­лик там, — Сашок показал рукой направление, — а вот там — экспедиция. Обо мне ничего не говорите. Вы меня не видели и не слышали.

— Но кто ты такой?

— Тайна! Хромоногий будет побеждён, знайте это! Следите за ним и скрывайтесь!

Произнеся всё это, Белобрысик вынул кинжал из ножен и стрелой бросился в лес, будто увидел там кого-то, кого надо догнать.

Элка вздрогнула при виде кинжала и побежала к ещё более перепуганной и ошеломлённой Ките.

Перекосив поляну и выбежав в лес, Белобрысик остановился. Он неохотно вложил кинжал в ножны, при­гладил волосы, туже затянул кушак, вздохнул и за­шагал вперёд.

Он припомнил весь разговор с Элкой и, кто знает почему, вздохнул ещё раз. Опомнившись и успокоив­шись от волнения, охватившего его после разговора с девочками, он понял, что в сущности потерял направле­ние и движется автоматически, не зная куда. Чтобы ориентироваться, он выбрал высокую, развесистую сос­ну и влез на неё.

Сверху перед ним раскрылся широкий простор, — поляны, осыпи, окольные голые холмы и вершины. Но непосредственно за лесом выглядывали и крыши до­мов. Ему стало ясно, что он приблизился к селу, а чтобы попасть в то место, куда направлялся, надо спу­ститься вниз, прямо к оползням, и таким образом подой­ти к еловому лесу. Так он и сделал.

Он употребил много времени и усилий, но в конце концов на узкой тропинке попал на свежий след — ослиный помёт.

Через несколько шагов попался ещё более свежий след — недокуренная папироса, заброшенная в низкий терновник. Вблизи, у куста боярышника, трава была вытоптана.

По всему видно было, что он попал как раз на то место, где недавно находился незнакомый турок со своим ослом.

Здесь Белобрысик решил устроить свой наблюда­тельный пункт. Он взобрался на самую макушку сосны, удобно пристроился там и стал выжидать. Все его чув­ства, напряжённые до отказа, подсказывали ему не­внятные слова торжества. Он его чувствовал, ещё не понимая, но пока и этого было достаточно.

 

14

Чёртовы Берлоги

В это самое время Павлик спускался вниз по осы­пи. Он долго поджидал своего друга, но так как тот не возвращался, решил и со своей стороны сделать что-нибудь для общей цели. Он перескочил через пенящую­ся речушку на дне пропасти и полез по противополож­ному склону. Отсюда он мог наблюдать, не будучи замечен Хромоногим и Медведем. С того места, где он находился, открывался вид далеко вперёд, по протя­жению непроходимой, глубокой расщелины, усеянной оползнями и осыпями.

К его великому удивлению, Хромоногий и Мед­ведь появились не снизу, не поднялись по осыпи, а вне­запно выскочили откуда-то из-за скалы. Хромоногий говорил громко, видимо уверенный, что никто не под­слушивает:

— Ты не думай, что тот, на Летящем шаре, слу­чайно приземлился здесь, на том склоне. Они проню­хали про сокровище. Оттого и вертятся здесь поблизо­сти. Все мысли их направлены сюда… Ну, нет, голуб­чики! Ничего не добьётесь! Тайну Чёртовых Берлог знаю только я, и никто кроме меня. Аллах велик! Я их опережу. Я выкопаю это проклятое сокровище магов, и никто не может мне помешать, никто! А когда я доберусь до золота, о-го! Деньги всем управляют в этом мире. Все другое — чепуха, ха-ха-ха, — залился он искусственным хохотом. — Этот негодник пусть себе бродит вокруг.

— Верно, — согласился Медведь, — главное в жиз­ни — деньги, но что-ж делать, раз мы родились бедня­ками и бедняками умрём.

— Потерпи ещё немножко, и на твою долю доста­нется.

— Не кричи так громко. Может, за нами кто-ни­будь следит, — предупредил Медведь.

— Следит? Пусть знает, что и мы за ним следим, не спим. Если мы чего-нибудь добьёмся, своим трудом добьёмся. Нам государство денег не даёт. Не боюсь я его летящих штучек, ничего не боюсь, — кричал Хро­моногий в порыве дикого злорадства.

— Тише! Они узнают наши планы! — испуганно крикнул Медведь.

— Идём! На работу! Ступай, Медведь!

— Постой! — остановил его тот. — Ты что-то го­ворил про огонь и воду.

— А, да! Слушай!

Хромоногий развернул лист пергамента и начал читать по складам:

«Кто разводит огонь, жизнь того обратится в пепел, а кто захочет остановить воду, тот станет слабее му­равья».

— Ничего не понимаю, — пробормотал Медведь.

— Чего там, и я этого не понимаю. Ну-ка, идём! Здесь мы разойдёмся в разные стороны, а потом — так, как я говорил.

Их шаги постепенно заглохли в шуме осыпающихся песков, и Павлик, выйдя из своего укрытия, увидел только их спины на склоне. Первой его мыслью было проследить их, но он этого не сделал.

Когда шум заглох, он нашёл их следы и двинулся по следам в обратном направлении. Пробрался по кру­тым утёсам и попал на странную каменную дорожку, ведущую по осыпи к вершине. Странность этой дорожки состояла в том, что она вилась по самой осыпи. Кто не знал этой дорожки, не мог бы двигаться по ней: она была засыпана толстым слоем пыли. Однако, каменные ступени выделялись совсем ясно, потому что те, кто здесь недавно прошёл, волочили ноги, стараясь открыть для себя дорожку. Вряд ли они думали, что так скоро кто-то другой последует за ними.

Сверху вели к пропасти другие ступени, отклоняю­щиеся влево, около чёрной задымлённой скалы, и веду­щие в узкую как жёлоб седловину, скрытую от взоров случайного прохожего. Ступени огибали скалу и снова вели наверх.

Павлик уже собирался вернуться, когда заметил, что на скале видны какие-то свежие царапины. Он подошёл ближе, посмотрел внимательнее. Стёр платком пыль с этого места, и перед ним появилось на скале барельеф­ное изображение факела. Тут, возле скалы, остались следы нескольких робких шагов в сторону пропасти, но видимо посетители не решились спуститься дальше.

Павлик мгновенно оценил значение этих двух-трёх нерешительных шагов. С помощью приклада своего карабина он спустился немного ниже этих следов и за­глянул на дно пропасти. В воронкообразной бездне видны были чёрные задымлённые скалы и недоступные, осыпающиеся обрывы.

«Вот она, Чёртова Берлога», подумал Павлик и оглянулся, соображая каким способом можно было бы поглубже проникнуть в неё.

Удобнее всего было бы оценить это с вершины ска­лы. Не колеблясь более, Павлик тотчас стал выискивать способ влезть на скалу, чтобы оттуда лучше заглянуть в глубину бездны, которая как будто притягивала его. Несколькими ловкими движениями он взобрался на са­мую верхушку скалы. В этот момент кто-то за его спи­ной крикнул:

— Слезь сейчас же! Упадёшь!

Павлик обернулся посмотреть, кто там. Он не уди­вился, когда в человеке на противоположном скате про­пасти узнал пилота вертолёта, — профессора Иванова.

— Как видите, я пришёл, — сказал улыбаясь про­фессор и вытер платком потное лицо. Явно было, что он бежал, чтобы попасть сюда вовремя. — Надеюсь, машина в целости? Но, хлопец, — крикнул он тревожно, — сейчас же слезь со скалы.

Павлик не слушался.

— Вертолёт невредим. Вот он, там он находит­ся. — показал Павлик рукой.

Однако, от этого плохо рассчитанного движения он потерял равновесие, зашатался на скале, а скала как будто только того и ждала, она тоже качнулась под ним. Павлик пошатнулся, понял, какая опасность гро­зит ему и постарался отскочить в сторону, но это был отчаянный безуспешный опыт, потому что и он, и скала одновременно рухнули в облаке пыли. Послышался грохот катящихся камней, зашумела лавина песка, под­нялись тёмные облака над зловещей бездной и потом всё сразу заглохло. Как будто и человек, и скала ушли вглубь земли. Не раздалось ни звука, ни стона. Толь­ко осыпающиеся пески продолжали свой невнятный шорох.

 

15

 

Профессор Иванов ищет смерти

Профессор Иванов бросил недокуренную папироску, скинул пиджак, оставил его на краю пропасти, положил на него маленький портфель, очки, а сверху оставил записку, что спускается в осыпь. Всё это он закрепил камнем и ступил в песок. Песок под его тяжестью по­сыпался. Не успев опомниться, профессор упал на спи­ну, перевернулся, и осыпь поволокла его вниз. Он пытал­ся руками направлять своё движение, но безуспешно. Так как он съезжал в пропасть ногами вперёд, то по­пробовал замедлить падение, раздвинув ноги. Тотчас получилось так, что он сидел верхом на куче песка. С каждым метром спуска эта куча росла. Но тут появи­лось самое страшное. Песок действительно задержал его, что позволило ему оглядеться. Но массы песка, дви­жущиеся быстрее, надавили на его спину. Он оказался между двумя сыпучими массами, движущимися с раз­личными скоростями.

Ему предстояло погибнуть, так как силы его были недостаточны, чтобы уравновесить эти две массы. По­няв своё отчаянное положение, профессор пустился на хитрость: сильным движением он изогнул всё тело, повернулся, открыл путь пескам, сыпавшимся вслед за ним, но они сами отбросили его далеко от себя. Он за­держался возле голой белесой скалы. Эта неожиданная спасительная опора вселила в него надежду. Он схва­тился руками за скалу, чтобы подняться и взобраться на неё, но скала сдвинулась со своего места, и он вме­сте с ней полетел вниз…

Когда он опомнился, первое его чувство было, что кто-то стоит над ним. Он приподнял голову и увидел тонкие чешуйчатые ноги, с длинными хищными когтями, вцепившимися в его плечи. Инстинктивно он попытался отшатнуться, но только тут понял, что не в силах дви­нуться. Он целиком потонул в песочной лавине, и чем больше двигался, пытаясь освободиться, тем глубже тонул.

— Пш-ш… — прохрипел вне себя профессор.

Над ним задвигалась большая чёрная тень. Он почувствовал острую боль, расправил плечи, стремясь освободиться, но погрузился ещё глубже. Всё же ему удалось слегка повернуться набок, и тут он разглядел, что на него спустился огромный орёл.

— Пш-ш! Пш-ш! — отчаянно закричал профессор, с большим усилием высвободил руку и замахал ею.

Орёл взмахнул крыльями, но не разжал когтей. Они ещё глубже вонзились в тело профессора. Тот от боли резко повел плечами, орёл подскочил, поднялся в воз­дух, описал круг и сел на противоположном склоне пропасти.

Теперь был удобный момент вырваться из сыпучих песков. Профессор напряг все силы, но почувствовал, что его попытки ни к чему не приводят, и беспомощно опу­стился в песочную могилу. Он так глубоко затонул, что голова и плечи едва оставались над поверхностью. Бо­лезненно изогнутая рука торчала над песками, направ­ленная к синеве безоблачного неба, как сухой прут.

Звать на помощь не имело смысла, никто не мог его услышать.

Раскалённые пески душили его. Кровь сильно сту­чала в висках.

Он снова посмотрел на орла. И тот внимательно глядел на него, как на свою добычу, с напряжённым ожиданием.

— Вот так судьба, — отчаянно простонал профес­сор. — Засыпанный в песках или жертва стервятника. — Он не смел пошевелиться, песок уже доходил ему до подбородка.

В этот миг орёл снова вскочил на плечи профес­сора, крепко вцепился в них и стал бить крыльями, вытягивая кверху засыпанное тело. От мощных взмахов пески задвигались и посыпались книзу тонкими быстры­ми струйками. С радостным волнением профессор по­чувствовал, что плечи его быстро высвобождаются, по­том песок остался только под мышками, затем стал доходить только до пояса, дышать стало свободно.

Его закрыло облако пыли, подымаемой мощными взмахами крыльев. Но сквозь это облако сквозила на­дежда. Увидев, что руки его освободились, профессор приподнялся, схватился за ноги орла, чтобы освободить плечи от острых когтей. Орёл испугался, подскочил, взлетел и опять сел на другом склоне.

Теперь профессор смог без особых усилий высвобо­диться из песков, прополз до скалы и, ступив на твёр­дую землю, лёг на спину, усталый до изнеможения.

В этот же момент до ушей профессора достиг ра­достный крик «Во-да!»

— Павлик! — всплеснул руками профессор.

Несмотря на свою усталость, он вскочил на ноги, обошёл вокруг скалы, под которой едва не погиб и недалеко от неё увидел широкое отверстие колодца. Возле колодца валялись разбитые куски каменных плит.

«Так вот где заглох грохот падающей скалы!» — подумал профессор и лёг возле устья колодца.

Снизу донесся новый крик. В двух метрах под со­бой профессор увидел Павлика, скрючившегося в углу колодца.

— Ты ранен? — спросил профессор.

Павлик в ответ смог только невнятно прорычать что-то.

— Поднимись, подай мне руку! — крикнул профес­сор и протянул ему руку.

Павлик не двинулся. Растревоженный профессор ре­шил спуститься в колодец. Ему это казалось совсем лёгким, так как он видел в стенках колодца каменные плитки, выступающие как ступени. Некоторые из них были разбиты упавшей скалой, но многие оставались целы.

Профессор одной рукой схватился за край колодца, а другой попробовал схватить Павлика под мышки и притянуть к себе. Это оказалось невозможно. Пришлось ступить на провалившуюся в колодец скалу. Она не шевельнулась, так как прочно застряла между стенками колодца. Профессор, к счастью, всё же не доверился этому, а крепко ухватился за ступени, и только после этого наклонился и потащил Павлика наверх. От этого движения скала внезапно скользнула и с грохотом про­валилась на дно колодца.

Выбравшись на поверхность, весь в поту, профес­сор облегчённо вздохнул. У Павлика не оказалось серьёзных ран. Он съехал по скату вслед за рухнувшей скалой, у него на теле были только царапины. Про­фессор разорвал на куски свою рубаху, перевязал лёгкие раны Павлика, прикрыл его от палящего солнца, и, оголившись до пояса, подошёл к колодцу. Его тянуло посмотреть, какая глубина открылась там, после того, как застрявшая скала провалилась на дно.

Чтобы разглядеть это, он собрал пучок прутьев, прочно перевязал его жилистыми травинками, и вылил на них бензин из своей зажигалки.

Факел полетел вниз, оставляя, как ракета фейер­верка, долгий светлый след. Подобно комете он проре­зал мрак колодца и осветил обросшие мхом стены. Но спустившись на дно, он не потух, а сильно вспыхнул. Теперь уже горела не маленькая связка прутиков, разго­релось яркое пламя. Ослепительный блеск на миг на­полнил колодец, потом раздался будто взрыв бомбы, от которого скалы задрожали.

В последнее мгновение профессор отпрянул от ко­лодца, но всё же страшная воздушная струя подхватила его и отбросила на несколько метров.

Клубы дыма и пыли понеслись к небу, заволокли утёсы, засыпали их сухой травой.

Раздался ещё более сильный грохот со стороны осыпей, поднялись грозные тучи песка. Целые лавины понеслись вниз.

Загрохотало эхо в горах. А со дна пропасти вста­вали к небу гигантские столбы дыма, застилавшие солнце.

 

16

 

Волк оскаливает зубы

Старший геолог проснулся с головной болью. По­вернулся лениво на другой бок, зажмурился, словно собираясь снова уснуть. Но в его сознании промельк­нуло что-то тревожное, неприятное, и он протёр глаза, чтобы прогнать кошмарные предчувствия. В это мгно­вение он осознал положение, в котором находился, и резко откинул толстые одеяла. С пустой, обманчивой надеждой он ощупал постель рукой и в отчаянии уро­нил её.

— А-ах! — вырвалось стоном из его груди. Он вско­чил на ноги.

В его памяти возникли против воли впечатления вчерашнего дня. Вот он глотает фруктовую водку; возле него сопит Медведь, потный и неуклюжий, с отвислыми усами, и уговаривает его выпить ещё; профессор Мар­тинов строго простирает к нему руку с образчиком сфа­лерита и говорит: «Кто заинтересован в том, чтобы твоя мысль помутилась? Кто заинтересован в том, что­бы здесь не велось работ? Чтобы не трогали Чёртовых Берлог, не копались в старинных выработках? А? Мы-то знаем, если у вас нет доблести сказать». Хромоногий, насупив брови, расспрашивает его, глядя злыми глазами, а он так позорно терпит его вопросы, терпит всю эту отвратительную обстановку…

Он почувствовал, что задыхается. Подошёл к окну, чтобы распахнуть его, но увидел, что крепкая железная решётка снаружи не позволяет этого. С его губ сорвал­ся беспомощный крик, и он с такой силой ударил по сетке, что разбил стекло и поранил руку острым оскол­ком. Показалась капля крови, он яростно смахнул её и стал шагать по комнате, как раненый зверь.

Сел. Постарался спокойно обсудить своё положение. Его собственного ружья не было, патронов тоже. Мысли его понеслись: «Хромоногий — злодей. В его глазах видна зверская кровожадность. Он без всяких угрызе­ний воспользуется моим ружьём. Если встретит профес­сора, застрелит его. После вчерашней стычки каждый укажет на меня, как на убийцу!.. Хромоногий — под­лец! Он потому так ожесточённо защищал Чёртовы Бер­логи, потому хотел направить исследования в другое ме­сто, что здесь есть спрятанный клад. Он сам вчера мне всё открыл. Мне надо сейчас же, сейчас же выбраться из этой ловушки! Я сам во всём виноват и я должен всё исправить».

Старший геолог принялся ходить по комнате, обду­мывая положение. В то же время он осматривал место своего заключения. Только сейчас он дал себе отчёт в том, что находится в приземистом турецком доме, с глиняным полом и саманными стенками на деревянном каркасе. Это было видно по неровности грубо обмазан­ных глиной стен, по трещинам вдоль заложенных в стены брусьев. Этот турецкий образец строительства, столь различного от строительства болгар, ясно указы­вал на национальность обитателей. Приземистые хибарки с маленькими окошками, выстроенные из глины, просто и невзрачно, по турецкому обычаю, никогда не были присущи одарённому и обладающему богатой ду­шой болгарину.

Сердце Петрова пылало негодованием от безысход­ного положения, в которое он сам себя вовлёк. Он взгля­нул на часы — давно перевалило за полдень.

Медвежья шкура перед топчаном привлекла его внимание. Она была туго натянута. Он обратил внима­ние на то, что она прибита гвоздями. У него мелькнула мысль, что гвозди не могут так прочно держаться в глинобитном полу. Ответ напрашивался: гвозди вбиты в дерево. Но, в таком случае, пол не глиняный, или в него встроены куски дерева… да и они бы не держа­лись так прочно в глине.

Геолог осмотрелся. Возле двери висел большой ста­ринный турецкий кинжал, скрещённый со старинным кремнёвым ружьём. Он вынул кинжал из ножен. Порыв­шись в земляном полу, нащупал в нем деревянную бал­ку. Продолжая исследование пола, он услышал стук о доску, под которой, по-видимому, было пустое про­странство.

В волнении он вскочил на ноги, подошёл к окну и, с сильно бьющимся сердцем, стал рассматривать через решётку двор. Видна была только мусорная свалка и возле неё приземистая постройка, крытая позеленевшей от времени черепицей, местами засыпанной прошлогод­ними почерневшими листьями развесистого ореха, про­стиравшего над нею могучие ветви.

Он вернулся к тому месту, где обнаружил доску, и стал рыть смелее. Выстукав сквозь слой глины дощатый настил, он установил, что в нём есть люк. Не теряя вре­мени, Петров отрыл крышку люка и поднял её. На­ступил решительный момент. Посветить ему было не­чем. В слабом свете, еле проникавшем через маленькое окошко в этот ранний час, чуть вырисовывались грубо выделанные ступеньки.

Он, как опытный геолог, наклонился над люком и понюхал воздух. На его лице появилось удовлетворён­ное выражение: в помещение под ним проникал свежий воздух.

Теперь всё зависело от освещения. Но где его взять? Он беспомощно огляделся и, не найдя ничего подходя­щего, решил спуститься в подземный этаж, предоставив себя на волю случая.

Ступеньки были деревянные. Пол — каменный, уст­ланный плитняком. Потолок был на деревянных балках.

Когда глаза немного привыкли к темноте, геолог разглядел керосиновую лампу. Он пощупал рукой во­круг неё и нисколько не удивился, найдя коробку спичек. Он зажёг спичку и осмотрел, прищурившись, не без боязни, мрачную подземную нору. Железная дверь, может быть, выводила на свободу, но пока он ещё не думал уходить. Здесь было чем удовлетворить любо­пытство.

Низкий топчан был застелен старыми, потёртыми домоткаными одеялами. Возле него на деревянном сто­лике стояли пустые консервные банки. Это особенно озадачило геолога. Турецкое население почти не употре­бляет такой пищи. Надписи на коробках были стара­тельно содраны, но вид жести выдавал их заграничное происхождение. Над столом на полочке лежали завёр­нутые в бумагу нож, вилка, ложка и ножик для от­крывания консервов и откупоривания бутылок. На полу валялись смятые окурки сигарет.

Наступила очередь двери. Геолог осторожно нада­вил на неё, готовый ко всему. Но за нею не таилось никакой опасности; она бесшумно подалась, и за нею оказался короткий выходной туннель, открывавшийся в лес.

Не колеблясь, геолог вошёл в туннель, сжимая в руке старинный кинжал; в слабом, проникавшем сюда, рассвете отсвечивала перламутровая отделка кинжала.

Выйдя на воздух, он оказался в лесу.

Если бы не видневшаяся узенькая тропинка, он не­легко бы вышел отсюда. Следуя её извилинам, геолог выбрался из чащи. Здесь лес, создав непроходимые заросли кустарника, оказался соучастником тех, кто устроил тайник. Выйдя из зарослей, геолог очутился на высокой скале. Отсюда была видна как на ладони вся область, исследуемая геологической экспедицией. В глу­бине соснового леса белели палатки его группы. Ещё дальше за ними виднелось Орлиное Гнездо и маячащая на нём центральная станция. Слева простирался лес, кончавшийся голыми осыпями Чёртовых Берлог.

«В бинокль отсюда всё можно разглядеть, как в кино — подумал Петров. — Но кому это нужно?». Во­прос этот занимал его всё больше. В то же время, на душе у него становилось всё мрачнее и тяжелее. Его угнетала мысль, что он позволил себя водить за нос, стал проводником чего-то, быть может, чудовищного, не­допустимого для его достоинства и чести.

Послышались приближающиеся голоса и шаги. Старший геолог быстро потушил сигарету и притаился в самой гуще кустарника.

После мучительного ожидания, в нескольких шагах он увидел Хромоногого с очень высоким сухопарым человеком в феске, обмотанной чалмой, в синих турец­ких шароварах, такой же куртке, под которой виднелся широкий лиловый шерстяной пояс, с торчащим из-под него кинжалом. Ручка кинжала была отделана перла­мутровыми инкрустациями. Неизвестный шагал, мрачно глядя исподлобья.

— Аллах экбер!— процедил он сквозь зубы.

— Чабану я не хочу доверяться, понимаешь? — заговорил Хромоногий. — Он помак, болгарин, значит.

— Заставь его поклясться аллахом, и он не посмеет тебе противиться.

Хромоногий усмехнулся.

— Теперь веру в грош не ставят. Кровь остаётся кровью, а он потомок насильно отуреченных болгар — «калыч-качкан». Одним словом, не годится он для та­кого дела, и всё. Потому я тебя и позвал. Ты мне в прошлом очень помогал. И я тебя не забывал. Теперь времена переменились. Торговли нет. Сейчас как раз кстати будет открыть этот веками спрятанный клад. Я раздобыл бумаги. Мне надо только верного человека.

— Слушай, Тусун, и я слыхал про такой клад. Слы­хал я про него разговоры. Называют его некоторые кладом мук. Но у нас всегда говорили: «Высохнет та рука, что за ним потянется». А другие говорят, что он называется не кладом мук, а кладом магов. Разно говорят. Проклят этот клад. Там гнездо нечистой силы, говорят.

— Старинные глупости!

— Я уважаю веру, Тусун, и почитаю слово стари­ков. То, что не потребно моей душе, не нужно и моему карману.

— Ну причём тут твоя вера, причём душа?

— Я не могу. Ты для этого меня звал? Я целый день потерял дожидаясь.

— А коли так, то ступай себе! — крикнул Хромоно­гий. — Но ни слова об этом, слышишь? Трусы этакие! Бабами старыми стали, выродились. Поэтому мы и провалились, поэтому и передохнем с голоду, как по­следние нищие.

— Может ты и прав, Тусун, а только про себя я знаю, что делаю. Старые муллы и простые турки здесь говорили мне, что все, кто за этим кладом сунулся, все погибли. Да и на что мне клад? Что мне с ним делать?

— Граница-то, во-он она где! Не знаешь разве? Ты же старый контрабандист.

— Нет, Тусун. Теперь моя судьба только в том, чтобы детей на ноги поставить. Для чего же другого живёт человек? Вот ещё контрабандой заняться мне не хватало!.. Найди себе другого охотника. Прощай!

— Значит, не хочешь! — прошипел Хромоногий вслед уходящему. — Бежишь от своего счастья. Когда тебе в другой раз такой случай подвернется?

Тот обернулся и произнес медленно и твёрдо:

— Аллах экбер, Тусун. Дюня сабурлиларын дыр— и стал спускаться по склону.

Оставшись один, Хромоногий плюнул с досады.

В этот момент над пихтами у Чёртовых Берлог взви­лась чёрная туча, быстро заслонившая солнце, и послы­шался сильный взрыв. Дрогнула земля. Дым застлал всю окрестность.

В первый момент после взрыва Хромоногий пова­лился от страха на землю. Однако, поняв, откуда донесся взрыв, он вскочил на ноги и бросился бежать по направ­лению Чёртовых Берлог, раскинув в стороны руки, на­поминая вспугнутую утку. Но вдруг что-то сообразил и остановился. Воровато осмотревшись, он бегом пустился обратно. Возвратившись на прежнее место, он ещё раз осмотрелся, скривив шею, с налившимися кровью глазами, а затем нырнул в кусты. Несомненно, он спрятался в туннель, ведущий к тайнику, или где-нибудь поблизости.

Засевший в кустарнике старший геолог еле сдержи­вался, чтобы не напасть на Хромоногого. После взрыва он не удержался и вышел из кустов. Хромоногий его не заметил. Петров пошёл за ним и остановился поблизо­сти от тайника. Теперь он держал Хромоногого в руках. Это обстоятельство возвратило ему бодрость и энергию. Кроме того, было нечто другое, овладевшее мыслями геолога. Это был взрыв. Петрову не были чужды задачи экспедиции и он знал, что такой взрыв не входит ни в какую программу разведки. Для него было явно, что это нечто непредусмотренное, и он тем больше был удивлён. Людей нигде не было видно. Вдобавок ко все­му, среди леса, за самой станцией взвился другой, вы­сокий и тонкий столб дыма.

Петров, чтобы лучше видеть, вышел из кустарника. Не было сомнения в том, что этот взрыв здесь, у Чёр­товых Берлог, и тот — в лесу, за центральной стан­цией — связаны между собой.

— Это очень интересно! — произнёс он вслух. — Надо сейчас же доложить.

— Можешь доложить и мне! — послышался за ним голос Хромоногого.

Петров мгновенно обернулся с намерением ударить его, так противен стал ему этот человек. Хромоногий стоял против него с его ружьём в руках, бледный и взволнованный.

Петров сдержал свой гнев, но не смог его укрыть от зоркого глаза Хромоногого.

— Что это был за грохот? — рявкнул, теряя са­мообладание, геолог.

— Это я у вас спрашиваю. Если не ошибаюсь, это вы, геологи, искатели кладов, нарушаете спокойствие в нашем краю. — Он произнес слова «в нашем краю» с подчеркнутым озлоблением.

Если ты причинил малейший вред кому-либо, то ответишь за это! — крикнул геолог.

— У тебя есть опыт не только в геологии! — про­цедил сквозь зубы Хромоногий, многозначительно нале­гая на каждое слово. — А впрочем, почему ты не до­ждался меня? Ты ведь сам пожелал отдохнуть, когда напился.

Петров промолчал.

Хромоногий засмеялся с притворным добродушием.

— Я запер тебя для твоего же добра. Ты был пьян, а собака у меня — волкодав. Я вышел ненадолго и, чтобы тебя кто-нибудь не побеспокоил, запер дверь. А ты подумал, что оказался пленником, и серьёзно потру­дился. Но теперь, под угрозой ружья, тебе придется сказать, что ты искал.

— Ты — подлец! — бросил ему в лицо Петров.

Хромоногий упёр дуло ему в грудь. Петров схватил­ся за него и отвёл в сторону, но не выпустил из руки. Держа ружьё за дуло, он вытащил кинжал, который взял в комнате у Хромоногого и крикнул:

— Ты — подлец! Ты за всё, за всё ответишь! Злобный смех был ему ответом.

— Я ничего не совершил такого, за что мне отве­чать! — холодно сказал Хромоногий.

— Что это был за взрыв там? Что ты делал в Чёр­товых Берлогах? А?

— Каких таких Чёртовых…

— Тех самых, Чёртовых Берлогах. Напрасно скры­вать. Я слышал твой разговор с тем турком, которого ты обругал трусом. Ты устроил этот взрыв, чтобы кого-нибудь убить?..

— Слушай, — перебил его Хромоногий. — Момент сейчас такой, что надо говорить начистоту. Будем го­ворить как мужчины. Помоги мне найти клад, и я тебя богато вознагражу. Ты ничем не будешь рисковать. По­моги мне только, как специалист. Пойми, клад суще­ствует, у меня есть бумага, которая это удостоверяет. Как видишь, я ничего от тебя не скрываю. Только пред­лагаю тебе честно заработать. Я действительно сейчас пришёл оттуда, из Чёртовых Берлог, и всё проверил по плану. Я хотел поделиться с тобой всем, что знаю, по­этому запер тебя, чтобы ты не убежал… А взрыв этот — не мой. Возможно, кто-нибудь другой пробует. — В глазах его блеснула угроза. — Высохнет каждая рука, которая туда потянется… — закончил он сквозь зубы и обвёл окрестность мрачным взглядом.

— Ты жалок, — прошептал геолог. — Деньги де­лают тебя таким. Твоя алчность и твоя слепота — зве­риные. Ты — зверь.

— Отказываешься, значит?

— Нет, не отказываюсь, мы клад откроем… — произнес мрачно и с особенной ноткой в голосе геолог.

— Вот и хорошо! — воскликнул обрадованно Хро­моногий.

— Но не для тебя и не с тобой! — закончил Пет­ров. — Отдай мне сейчас же бумаги, которые у тебя, сейчас же отдай их мне, слышишь? — крикнул он строго.

Отводя одной рукой дуло ружья в сторону, он ухва­тил другой рукой Хромоногого за отворот, намереваясь его обезоружить. Однако тот выхватил из-за пояса боль­шой нож и, прежде чем Петров успел как-нибудь за­щититься, вонзил его в грудь, возле плеча, и выдернул обратно. Геолог, охнув, осел на траву. Наклонившись над ним, Хромоногий колебался: прикончить его или скорее бежать. В этот момент глаза его потемнели и в них мелькнуло выражение насмешливого злорадства. Он быстро вытащил из-за пояса бутылку водки и, от­крыв Петрову рот, вылил туда часть её содержания. Петров, обессиленный, вытянулся, наполовину захлеб­нувшийся, беспомощный. Хромоногий положил бутылку возле геолога, пнул его ногой в спину и расхохотался:

— В следующий раз поменьше пей!.. Ха-ха-ха! Затем он ушёл в свой тайник.

Как только Хромоногий скрылся, из-за деревьев вы­бежали Элка и Кита. Элка, плача, подбежала к геологу и подняла его голову.

— Товарищ Петров, товарищ Петров — звала она его, рыдая.

Старший геолог открыл глаза и посмотрел на неё сквозь слёзы, застилавшие взгляд.

— Беги на Центральную… К Чёртовым… Хро­моногий…

— Ох, я знаю, знаю. Я всё видела, но ничего, и на него найдется управа! — громко и с воодушевлением воскликнула Элка. Мальчик, который нам поручил за ним следить, сказал, что Хромоногий попадется в ло­вушку… Да, он попадется!..

Старший геолог её не слушал. Уронив голову, он тяжело дышал.

— Бежим, Кита, на Центральную станцию — крик­нула Элка.

— Лучше скажем папе. Он работает вот там, в группе товарища Петрова. Оттуда вызовут врача, и лю­ди сюда придут.

Петров поднял глаза, одобрительно взглянул на них и попытался показать рукой, где должна находиться его группа.

Девочки, не теряя времени, взялись за руки и побе­жали через лужайку.

Когда они удалились, тонкая фигурка с соломенны­ми волосами промелькнула вдоль опушки и нырнула в кустарник, в котором исчез Хромоногий, но через мгно­вение вынырнула обратно. Посуетившись по лужайке, фигурка приблизилась к тому месту, на котором кор­чился геолог, схватила выроненный им кинжал и, с ловкостью кошки вскарабкавшись на одинокий дуб, скрылась в его пышной кроне.

Белобрысик был на своём посту.

После короткой паузы, в которой слышны были только стоны старшего геолога, из кустов снова появил­ся Хромоногий. На спине у него был лёгкий рюкзак, а в руке крепкий пастуший посох. Он бросил злобный взгляд на извивающегося в траве геолога и кошачьи­ми шагами обошёл большую скалу. Скала эта нахо­дилась шагах в десяти от его логовища и была окру­жена зарослями крапивы и ежевики. Он осторожно раз­двинул растительность и, ступая только на торчащие из земли камни, проник куда-то за скалу. Спустя не­много послышался звук трущихся один о другой камней, и всё утихло.

Испуганная ящерица появилась на скале, тревожно осмотрелась, вертя плоской головкой и, ничего не по­няв, вернулась в расселину скалы.

Кто мог сказать, какие ещё пресмыкающиеся пря­чутся среди этих камней?

 

17

Беда не приходит одна

С того мгновения, когда вертолёт злополучно под­нялся на воздух и направился неуверенно к Чёртовым Берлогам, следуя данным по телевизору указаниям про­фессора Иванова, профессор Мартинов не находил по­коя. После неприятной утренней стычки со старшим гео­логом ему хотелось сесть и спокойно разобраться во всём. Ему хотелось даже просто отдохнуть. Он чув­ствовал себя утомлённым. В душе его беспокойно ко­пошились повседневные заботы и многие сомнения иска­ли своего разрешения. То он обвинял себя за поведение старшего геолога Петрова, то видел в самых чёрных красках обстановку, созданную этим его поведением. Ему казалось, что из-за стечения обстоятельств он топ­чется в заколдованном кругу бесполезных действий. Чувствовал, что ему надо остановить и свои собственные мысли, и развитие событий, насколько это возмож­но, чтобы подвергнуть их оценке и привести всё в по­рядок.

«Вот неожиданное несчастье! — говорил он сам с собой. Из-за этого всё спуталось! Но отчего же я тре­вожусь? — перебивал он себя. — Иванов отправился сам к Чёртовым Берлогам. Он примет необходимые ме­ры. Чего же мне тревожиться?»

Он сам себя успокаивал, но в то же время нервно прохаживался взад и вперёд, выходил из виллы, беспо­койно вглядывался и прислушивался.

В конце концов, он решил, что для того, чтобы отвлечь свои мысли, надо во что-нибудь углубиться. Он взял с полки свои заметки, чтобы вписать туда резуль­таты некоторых исследований.

В других условиях эти результаты сразу бы его захватили. Из четвёртой группы, например, сообщали нечто, привлёкшее на короткое время его внимание. Сообщение гласило:

«На некоторых горизонтах обнаружили наблюдае­мую жилу прослоек сфалерита, имеющих тенденцию перерасти в компактную преобладающую массу. Это — среднезернистые агрегаты пятнистой структуры, отло­жившиеся в трахиандезитовой вулканической брекчии».

Прочитав это сообщение, профессор Мартинов вздрогнул, словно его ужалила пчела. Оно подтвержда­ло теорию старшего геолога — здесь должно находиться богатое сфалеритовое оруднение, которое надо исследо­вать. До сих пор оно тонкими прослойками скрещива­лось с галенитом, но может быть именно там, в районе четвёртой группы, находится его центр.

«В таком случае я на ложном пути. Я старый эгоист. Злой старик, который не хочет уважать других. Инди­видуалист с высоким самомнением…» — бранил себя профессор. Но внезапно ему в голову пришла другая мысль, и он высказал её вслух, словно споря с кем-то:

— Но образчик сфалерита у Петрова был краде­ный. Да-с!

Он быстро подошёл к столам с кристаллами и образ­чиками руды и постучал пальцем по тому месту, где должен был находиться образчик.

— Вот доказательство. Образчика нет! Он у Пет­рова, и это единственный его «довод».

Профессор Мартинов одёрнул на себе рубашку при­вычным жестом, совершенно так, как одёрнул бы пид­жак, если бы он был на нём. Довольный тем, что ему никто не противоречит и что он явно прав, профессор сделал несколько шагов с победоносным видом, наме­реваясь продолжить воображаемый спор, как вдруг со стороны Орлиного Гнезда раздался грохот такой силы, что склянки в лаборатории зазвенели.

Профессор выбежал наружу и увидел над Чёрто­выми Берлогами поднимающуюся к небу чёрную тучу.

Этот грохот преобразил его. В одно мгновение в его душе исчезло всякое колебание. Ему, по-видимому, были более свойственны решительные действия. Он вернулся в виллу, схватил бинокль, рюкзак, ружьё. Быстро насовал в рюкзак лекарства, бинты, лабораторные посо­бия, нахлобучил на голову широкополую шляпу и опять выбежал из виллы.

Над всей областью расстилалась пыль. В воздухе носился специфический запах, который не укрылся от внимания профессора. Он возвратился в лабораторию, чтобы захватить с собой ещё кое-что, и с прежней по­спешностью и озабоченностью снова выбежал во двор.

— Чёртовы Берлоги, Чёртовы Берлоги! — бормотал он себе под нос на ходу, словно ища какой-то ответ, направляясь к осыпям. Он шёл и искал объяснение.

«В нашем видимом материальном мире нет ничего такого, что бы произошло или происходило случайно, было бы необъяснимо или недоказуемо. Как предметы связаны с материей и являются её проявлением на раз­личных этапах развития, в зависимости от условий офор­мляющей их среды, так и имена, и названия имеют связь с историей развития того, что существует.

Чёртовы Берлоги, безусловно, не случайно носят своё название. Не случайно народ установил свой за­прет их посещать. Минувшие эпохи, проникнутые ре­лигиозным культом, суеверием и мифами, оставались верны древнейшим понятиям, выработанным непросве­щённым человеком, о демонических силах природы, ко­торыми объясняли всё загадочное для них. Зловещая сила называлась общим названием «Чёртова сила». Чёртовы Берлоги здесь отражают именно страх не­опытного и непросвещённого человека прошлого, но в то же время указывают и на что-то демоническое, что-то опасное для человека. Вот оно и проявляет себя! И слово его страшно и зловеще!»

Тонкая струйка дыма указывала место взрыва. Профессор, не колеблясь, направился туда. Подойдя к самому краю пропасти, он остановился поражённый.

Случилось нечто, бывающее только в сказках. Осыпь исчезла, точно от взмаха магической палочки — страшная песчаная осыпь, лавины шуршащего песка… На её месте виднелись широкие ступени из каменных плит, спускающиеся косо в бездну.

Профессор спустился по этим ступенькам, остано­вился где-то посередине и осмотрелся с таким изумле­нием, словно вдруг попал в сказочное царство.

— Чёрт знает что! — пробормотал он.

На первом повороте лестницы профессор увидел в углу согнутый скелет человека, лишённый черепа… Череп валялся несколькими ступеньками ниже. Профес­сор подошёл ближе, привлечённый блестящей точкой на скелете. Оказалось, что это блик на ручке меча, сияв­ший на груди скелета, как пламя восковой свечи.

Профессор не стал задерживаться, хотя, при дру­гих обстоятельствах, готов был бы потерять здесь и целый день. В настоящий момент его более интересова­ли живые, чем мёртвые.

Спустившись до того места, где кончались ступень­ки, профессор увидел возле зияющей закопчённой ямы распростёртых профессора Иванова и Павлика. Он ки­нулся к ним. Хотя и засыпанные наполовину песком, исцарапанные и испачканные кровью, они дышали, бы­ли живы. Профессор обмыл им лица водой из фляги, перенёс Павлика в тень скал, где ещё оставались кучки песка, свидетели совершившегося чуда, накрыл своей рубашкой лицо профессора Иванова, дышавшего спо­койно и равномерно, как спящий человек, и занялся ис­следованием обстановки. Для него было ясно, или почти ясно, что произошло. Он осмотрел колодец, потрогал его закопчённые стенки, заглянул внутрь, понюхал и выпрямился.

Он с интересом обежал глазами землю, камни, куч­ки оставшегося песка, высохшие пучки травы и радост­ная улыбка появилась у него на губах.

— Победа! Полная победа! — пробормотал он по своей привычке думать вслух. — Ага, вот и ты! — ра­достно воскликнул он, устремляясь к сухому тоненько­му растению. Он собрал в горсть мелкие песчинки во­круг него, поднял на уровень глаз и высыпал. Они за­блестели, как золотые… — Эх, вы! Я вас ищу повсю­ду, жду, чтобы вы подали знак, а вы тут, оказывает­ся…

— Здорово, старик! — услышал профессор Мартинов за собой голос. Профессор Иванов смотрел на него, приподнявшись на локте.

— А, пришёл в себя… Ну, как ты себя чув­ствуешь… разведчик? — добродушно пошутил профес­сор Мартинов.

Иванов поднялся и подошёл к нему, озираясь так, словно находился в комнате с кривыми зеркалами. Его лицо то удлинялось от изумления, то сжималось в на­пряжении, когда он старался что-то вспомнить.

— Но куда ты меня привёз? Что случилось? — спросил он с нескрываемой тревогой.

Профессор Мартинов дружелюбно похлопал его по плечу.

— Я взмахнул магической палочкой, и вот! — он описал широкий круг рукой. Затем он рассказал, что видел и что думает.

Профессор Иванов слушал его, онемев от изумле­ния и неожиданности. Но взор его был устремлен куда-то в прошлое, а глаза горели восторженно и пла­менно.

— У тебя такой взгляд, будто ты созерцаешь ка­кое-то видение! — вдруг перебил сам себя профессор Мартинов.

— Как мало мы знаем свою родину, её прошлое, свой народ! — промолвил Иванов.

— А это… что ты скажешь об этом смятом ра­стении?

— Бедная Виола цинцисфера! Откуда она сюда попала?

— Кто, я откуда сюда попал? Да ведь вы… вы… — послышался за ними голос Павлика. Они обернулись.

— Павлик, мой мальчик, ты цел? — воскликнул профессор Иванов.

Павлик смотрел на них так, словно они были су­ществами из другого мира.

— Это вы… Или какая-нибудь телевизия?..

— Приди в себя, мальчик! — сказал, подходя к нему, Иванов.

— Как вы здесь оказались?

— А почему бы мне здесь не оказаться?

— Но я упал!

— А я спустился.

— Но… где же бездна?

Павлик осмотрелся по сторонам. Ощетинившиеся зубцы, окружавшие бездну, смотрели на него, как ему показалось, с несколько виновным выражением. Вокруг, однако, не было ни песков, ни осыпей, и он поднялся в изумлении.

— Что случилось?

— Потом поймешь, потом всё поймешь. Ты не ранен?

— Кажется, я цел! — ответил Павлик. Иванов засмеялся и похлопал его по плечу.

— Здесь производились металлургические процес­сы! — крикнул с другого конца площадки профессор Мартинов. — Здесь были печи!

Иванов покинул Павлика и подошёл к профессору Мартинову. Оба занялись кучей шлака, пролежавшей столетия в уголке меж скалами.

— Работа велась в небольшом масштабе. Может быть, этот шлак попал сюда случайно — сказал про­фессор Иванов.

Профессор Мартинов улыбнулся.

— А крапивник случайно вьёт своё гнездо в тех кустах, где мы с вами вчера его видели? Случайно, ду­маете вы, выросла здесь Виола цинцисфера? Нет тут никакой случайности. Вот, извольте взглянуть! Это уж бесспорно.

В скале зияли круглые отверстия. Некоторые из них были закопчены, другие нет. По соседству имелись ступеньки. Сойдя по ним, они убедились, что находятся перед старинной печью для выплавки руды. Умело была использована пустота в известняковой скале. Отвер­стия на верхнем конце нашли теперь своё объяснение.

— В одни из них накачивался с помощью деревян­ных поршней воздух. Эти поршни — прадеды насоса, которым вы накачиваете шины вашего  автомобиля.

Другие служили отдушинами для отвода дыма из печи.

Оставшись один, Павлик подошёл к краю колодца и сел. Он чувствовал себя ослабевшим. Его внимание привлекла куча золотистого песка, и он запустил в него руку, как маленький ребёнок.

Песок дрожал у него перед глазами, рассыпаясь золотистыми искрами… казалось, он сыплется, струит­ся по его одежде, по волосам, по лицу…

Двое учёных, занятые разговором, забыли о маль­чике. Профессор Мартинов, случайно взглянув в его сто­рону, воскликнул:

— Что с ним там такое?

Павлик сидел, уронив голову на грудь, как будто уснувши.

Профессор Иванов подбежал к нему и поднял ему голову. На губах Павлика выступила желтоватая пе­на…

— Отравление! — вскрикнул в ужасе профессор Мартинов. — Коварное место. Скорее! Наверх, на от­крытую поляну и воды, воды!

Профессор Иванов схватил мальчика на руки и понёс его по каменным ступеням наверх. Профессор Мартинов последовал было за ним, но потом что-то вспомнил и вернулся. Он осмотрел внимательно место, на котором сидел Павлик, захватил горсть золотистого песка, поднял его на уровень глаз и стал рассматривать. Затем медленно стал высыпать мелкий, как мука, песок. В этот момент порыв ветра сдул песок с ладони про­фессора и осыпал ему лицо. Профессор, почувствовав горечь и ожог, достал платок, хотел откашляться, но вдруг ему стало так дурно, что он осел на землю, подо­гнув колени.

Профессор Иванов, остановившийся перевести ды­хание, увидел, что произошло, положил Павлика на зе­млю и подбежал к своему коллеге.

— Что случилось? — спросил он в испуге.

— …Мышьяк — прошептал, тяжело дыша, про­фессор Мартинов. — Бегите! Образуется… разложе­ние…

Профессор Иванов не стал слушать дальше. Он помог профессору Мартинову подняться на ноги и, ухватив его под мышки, повёл наверх.

— Чёртовы… Берлоги! — простонал профессор Мартинов.

 

18

Махатма Ганди

Университетский служитель дядька Стоян был соб­ственником хорошенькой белой козочки с большими висячими ушами, грустными серыми глазами и бо­родкой клином. Он купил её вскоре после того, как экспедиция установилась в этих местах.

— Грешно — сказал он — на этих лугах, на этом просторе, не держать скотинки. Так считаем мы, ста­рики. И молочко будет давать, и компанией мне будет. Куда мне с учёными людьми разговоры вести. Козочка, она мне впору…

И он всюду ходил с козочкой. Сперва водил её за собой по тучным пастбищам, по ущельям и лесам, а, усевшись где-нибудь, разговаривал с ней как с челове­ком, ласкал её, трепал за длинные мягкие уши, за бо­родку. Впоследствии козочка так привыкла ходить за ним, что не отлучалась от него. Шла сама по его пятам, тёрлась головой о его колени.

— И она живое существо, — излишне оправдывался дядька Стоян. — Ты думаешь, что оно ничего не сообра­жает, не помнит, а вот на тебе, и оно хочет ласки, доброго слова.

За его привязанность к козе кто-то из состава эк­спедиции назвал его Махатмой Ганди. Тот, кто не знал хорошо старого университетского служителя, подумал бы про него: «Простой человечек, добродушный старик, которому только с козой и беседовать». Конечно, он ошибся бы. Дед Стоян имел привычку говорить так:

— Нас, стариков, в своё время учили не ценить себя выше всякого другого человека. Такой был закон в жизни. Отцы, деды — все так говорили, все старались скромность проявить, обходительность с людьми. И мы, за ними, так же. Теперь молодое поколение, оно другое.

По характеру своему он был любознателен и нель­зя сказать, чтобы он проспал жизнь в холодных уни­верситетских зданиях. В молодости он присутствовал на лекциях вместе со студентами, у него были люби­мые профессора, которых он слушал более охотно, бы­ли свои наклонности, и профессор Мартинов не раз за­ставал его в своём кабинете углублённо читавшим ка­кую-нибудь книгу, отложив в сторону тряпку, которой вытирал пыль.

Однако он никогда не позволял себе сказать перед кем-нибудь, что он кое-что знает, кое в чём понимает, кое-что может.

С тех пор, как профессор Мартинов начал жало­ваться, что работа в экспедиции не ладится, дед Стоян стал томиться из сочувствия к своему старому другу.

Дед Стоян начал своими путями обходить горы и ущелья, рыться в осыпях, залезать в трещины скал, пытаясь собственными методами что-нибудь обнаружить и помочь чем-нибудь делу.

— Во время жатвы полезен и водонос! — бормотал он в оправдание того, что исчезал по целым дням.

Козочка находилась при нём неразлучно. Вдвоём они исходили все уголки Орлиного Гнезда, тщетно ища чего-нибудь интересного для геологической разведки.

Наконец, ему повезло — накануне он нашёл кусок галенита, который и передал профессору Мартинову. Радость профессора по поводу находки возбудила в нём желание продолжать поиски.

Дед Стоян вошёл в лес, опустился в сухой каме­нистый овраг и попал в рощу величественных пихт, деревьев, очень редких в этих горах. В овраге царили мрак и тишина. Не было ни птиц, ни насекомых. Было темно и холодно, как в погребе.

Осматриваясь, дед Стоян задавал себе основатель­ный вопрос, как он до сих пор не заметил эти гигант­ские пихты? Они были такие высокие, стволы их были такие толстые, что должны были быть отовсюду видны. Осмотревшись хорошенько, дед Стоян понял, в чём де­ло. Дно оврага было по крайней мере метров на двад­цать ниже окружающей поверхности земли. Поэтому пихты, росшие на самом дне оврага, хотя и были огром­ны, не поднимались вершинами выше окружавших овраг деревьев, не возвышались над лесом и не были видны издали. Надо было заглянуть сюда, чтобы их обна­ружить.

Дед Стоян подметил и кое-что другое, заинтересо­вавшее его и давшее его мыслям иное направление.

— Эти пихты не выросли здесь сами собой, — го­ворил он козочке, усевшись на землю возле неё. — Погляди, как они посажены: по пяти в ряд, двумя рядами по обеим сторонам оврага. На самом дне, словно чтобы наметить его очертания. Их линии пересекаются точно на вершине, где возвышается столетний дуб… Пихты и дуб! Долговечные деревья… Чтобы долго жили…

Козочка вела себя так, точно хотела показать, что и она очень удивлена этими таинственными обстоятель­ствами.

Под дубом был сухой рыхлый откос, размытый до­ждевыми водами оврага, из которого выпячивались пе­реплетённые как щупальца медузы корни. А под самым откосом темнела огромная чёрная скала.

Дед Стоян подошёл к этой скале. Бросалась в гла­за трещина, рассекающая её надвое — прямая, словно проведённая по отвесу, с геометрической точностью, не­ведомой искусной рукой.

Козочка тоже подошла к скале, понюхала трещину и чихнула. Удивлённая тем, что с ней случилось, она снова сунула мордочку в трещину, фыркнула и опять чихнула. Тут и дед Стоян тоже сунул нос в трещину. На него пахнуло запахом подземелья… Козочка, опять сунувшая мордочку в трещину, чихнула в третий раз. Дед Стоян взял в руки её головку, притянул к себе и поцеловал в мордочку.

— Ну как же не назвать её умницей! Ещё какая умница! Красавица ты моя! Настоящий геолог!..

Старый университетский служитель так обрадо­вался своему открытию, что не знал, куда деваться от радости.

Они с козочкой вышли из глубокого узкого оврага и остановились на его берегу.

В этот момент горы вздрогнули от сильного гро­хота. Последовал громкий треск в овраге и свист, как от вырывающегося пара. Облако пыли поднялось и бы­стро осело над поляной.

Дед Стоян стоял с растрёпанными волосами, блед­ный как полотно. Козочка спряталась так, что только голова её виднелась между его коленями. В её вытара­щенных глазах отражался ужас.

Дед Стоян залёг в траву в ожидании нового взры­ва, прижимая к себе козочку. Другого взрыва, однако, не последовало. Тогда он подполз на четвереньках к обрыву и заглянул в овраг. На месте чёрной треснув­шей скалы зияло чёрное отверстие.

— Туннель, туннель! — закричал дед Стоян и, встав на ноги, побежал к станции.

Над Чёртовыми Берлогами стлался тёмный дым. Это заставило его остановиться на полдороге. В голове у него проносились спутанные мысли. Он сел, чтобы отдохнуть и подумать, а мысли как живые стали пры­гать у него в голове и каждая тянула к себе. Вот-вот голову разорвут.

Он пристально всматривался в закат, словно свет уходящего солнца должен был разъяснить всё, что было загадочного в это мгновение.

Козочка, которой надоело ждать, повернула голову, посмотрела на него большими жёлтыми глазами и бод­нула в плечо. Он машинально взял её голову под мыш­ку и заговорил с ней, как с человеком:

— Гром загремел далеко отсюда, а дым вышел и здесь. Где аукнулось, а где откликнулось! Вот тут и пойми. Туннель, душа моя, есть туннель. Та Чёрная ска­ла была вроде пробки… Так-то оно. И всё тут. Ну, а теперь? Профессор-то наверняка уже вылетел. Этакий грохот! Чудеса, право. Только бы не того… Оборони боже! А что, если там у этих самых Чёртовых Берлог… Пошли, душа моя. Скорее, скорее!

Козочка вытащила голову у него из-под мышки, от­бежала и взглянула на него так, как будто торопилась больше, чем он сам.

— Идём, идём! — шептал дед Стоян, отряхивая на ходу брюки, принюхиваясь и стараясь проникнуть взглядом за перевал Орлиного Гнезда, к зловещим осы­пям Чёртовых Берлог.

Дед Стоян очень хорошо сделал, направившись к Чёртовым Берлогам. Он прибыл на место происшествия как раз вовремя, в сопровождении своей козочки. Его появление было встречено с облегчением профессором Ивановым, суетившимся вокруг профессора Мартинова и Павлика. Он был испуган и беспомощен.

Козочка деда Стояна оказалась не только хорошим геологом, но и хорошим санитаром, оказав первую по­мощь своим живительным молоком.

 

19

Одноглазый

Этой ночью в Центральной станции геологической экспедиции свет не гас.

В большом зале допоздна царило оживление. На походных койках лежали старший геолог Петров, спа­сённый Элкой и Китой с помощью рабочих его бригады, профессор Мартинов и Павлик. Все трое получили от профессора Иванова по дозе снотворного и теперь, по­сле необычайного дня, спокойно спали.

Врач из села не появлялся — он был где-то в го­роде. Для оказания первой помощи явилась дежурная акушерка, при появлении которой все смеялись, перед тем как предоставить себя её заботам. Место врача занял профессор Иванов.

Акушерка оказалась расторопной и распорядитель­ной родопчанкой, которая за несколько часов привела в порядок «холостяцкий» дом.

— Для какой помощи вызвали вас, акушерку? — смеялся больше всех профессор Мартинов.

— Вы сейчас все ляжете и выпьете вот эти лекар­ства, которые дал профессор — она имела в виду Ива­нова — и не будете много рассуждать. Ежели бы вы знали больше него, были бы и вы профессорами! — строго распорядилась она и заставила всех лечь на кой­ки и выпить снотворное. Затем она занялась другими делами. Здесь чувствовалась необходимость в твёрдой женской руке, а её рука была достаточно твёрдой. Она нашла дело и для Элки, и для Киты, и для деда Стояна.

— А ну, дедуся, возьми эти камни отсюда и отне­си их вон туда, на окошко! Разложи их там на подокон­нике! Чудаки, право! Завалили столы, стулья, кровати камнями, пылью, травой. Никакой гигиены. Без гигие­ны, голубчики, далеко не уйдешь. А ну ты, девушка, пошевелись, постирай вот эти скатёрки, а ты возьми вон те вещи!..

Акушерка распоряжалась как у себя дома и очень скоро всё на Центральной станции стало выглядеть по-иному. Хотя была уже поздняя ночь, в доме кипела ра­бота, словно настало утро и готовилось какое-нибудь торжество. Но чем больше проходило времени, тем боль­шее смущение овладевало всеми. И сама акушерка тя­жело вздыхала.

Белобрысик ещё не вернулся.

Элка и Кита видели его последними. Они много раз повторили рассказ о своей встрече с ним, и в глазах их светилось такое беспокойство за его судьбу, что Па­влик, перед тем как заснуть, жалел, что лежит тут с исцарапанными коленями и руками, а не находится там, где сейчас его друг. Девочки говорили о нём как о са­мом смелом человеке и это было очень мило с их сто­роны.

Когда весь дом затих, профессор Иванов забросил за плечо ружьё и тихонько вышел. Сияла луна, созда­вая сказочную картину отблесков и светотени. Он вздохнул, облегчённый и ободрённый приятной прохладой невероятно тихой лунной ночи и направился в лес.

Недалеко отсюда в сосновом лесу стоял приземи­стый лесной домик агупта Балцака, в который профес­сор Иванов любил заходить, днём и ночью. Балцака все здесь знали под одним именем — Одноглазый.

Агупты — египетские рабы, переселённые в болгар­ские земли во времена римского владычества. Ими пользовались для работы в подземных рудниках, а так­же как опытными кузнецами и слесарями.

Балцак сохранил своё наследственное родовое ре­месло. Только вместо того, чтобы выковывать шлемы и мечи, он довольствовался изготовлением подков для мулов, и того, что он зарабатывал, хватало ему и его животным.

О нём местное население рассказывало легенды. Для окрестных жителей Балцак был чем-то вроде кол­дуна. У него был ручной волк и к нему в хижину часто приходили спать медведи, а медведицы приводили к нему во двор медвежат поиграть.

Одноглазый Балцак знал тайны многих целебных трав, успешно лечил самые страшные раны и умел го­ворить так, что птицы ему отвечали, а волк выходил к нему из своей норы.

Профессор познакомился с этим агуптом в первые же дни после своего приезда. Второй раз он встретил его случайно и сблизился с ним на почве общего инте­реса к растениям. Агупт увлёкся исследованиями есте­ственника и стал ему помогать.

Они должны были встретиться в девять часов ве­чера на берегу протекающего здесь небольшого, но бурного прозрачного потока, пересекавшего своими из­вилинами самую живописную часть леса и носившего поэтическое название «Серебряный ручей». Хотя усло­вленный час встречи давно миновал, профессор напра­вился в определённое место, уверенный, что Одноглазый его дожидается.

Профессор не ошибся в своем предположении. Бал­цак его ждал. Верный своему обещанию, он появился, будто вырос из-под земли, как только профессор про­свистел условленный сигнал. Ростом он был двух метров, а в плечах — больше метра ширины. Он старался говорить тихо, но его голос гудел, словно из бочки.

— Наша гостья придёт, Балцак? — были первые слова профессора Иванова. Он старался рассеяться, про­гнать из головы мучительные мысли.

— Её жизнь проста, товарищ профессор, — ответил агупт, — и, чтобы сделать жизнь веселей, она придёт. Выкупается в реке. У неё нет других развлечений. Мы, лесные жители, все такие.

Одноглазый агупт Балцак не отделял себя от лес­ных зверей. Более того, для него люди, жившие в горах, и звери в лесу имели одинаковую судьбу, жили одина­ковой жизнью. Когда кто-нибудь убивал дичь, он го­ворил:

«Зачем ты её убил, братец? Почему ты не убил свою сестру в хижине, а её? Она ведь нежнее, безо­биднее твоей сестры, ничем тебя не обидела».

— А если медведь почует нас, он на нас напа­дёт? — спросил профессор Иванов.

Одноглазый набил трубку табаком, но не зажёг её. Повертел её в руках и, почему-то тяжело вздохнув, ответил очень тихим голосом:

— Животное, товарищ, никогда не нападает на че­ловека, кроме тех случаев, когда оно хищное и притом очень, очень голодное, так что от голода не знает, что делает. Для животных нет зверя страшнее человека, товарищ. А этот медведь очень добрый и кроткий. Я знал его мать.

Одноглазый снова вздохнул и посмотрел на небо. Луна разливала мягкий свет. Притихший лес, уснувшие деревья, тишина, эта чудная, необыкновенная лесная тишина в такие тихие вечера разнеживала душу, на­страивала её на мечтательный лад, увлекала в воспо­минания.

Сидя на стволе дерева, опершись на пастуший по­сох, одноглазый агупт выглядел каким-то лесным вели­каном, словно хозяином леса. Фигура его была крупна и узловата, как стволы окружающих деревьев.

— Его мать была редким животным, — продолжал он. — Стой, когда это было? Чабаны сказывали мне, будто видели в лесу белого оленя. Белого, как снег, с серебряными рогами. Захотелось мне его увидать, стал я искать его повсюду, днём и ночью. И вот, встретил.

— Правда, белого и с серебряными рогами? — шёпотом спросил профессор.

— И белого, и с серебряными рогами, товарищ. Дело было так. Привлек меня рёв оленей в лесу. Была пора их брачного периода. Нашёл я их. Вдруг и увидал. Он стоял в кругу, состоящему из самок, и самцы ходи­ли вокруг и ревели. Потом столпились самцы вместе, стали бороться, играть, силой меряться. А он стоит среди самок, окружённый ими, красавец, ах, какой красавец, товарищ, и смотрит свысока, через самок, на своих соперников!

— Пленник женщин, значит! — засмеялся профес­сор.

— Не дай тебе бог, товарищ, попасть в такое по­ложение, но дело так и было, пленник. Ан другое выш­ло. Вожак стада, крупный сильный олень, был что-то сердит на белого. Не знаю, может, стадо уже не хотело иметь его вожаком, может, выбрало уже в вожаки бе­лого, не знаю, словом. Старый олень сердился, ревел, хотел прорваться через обруч, чтобы добраться до бе­лого с серебряными рогами. Самки его не пропускали, самцы ревели, а старый отбегал в сторону, всё более раздражаясь. Наконец, он вдруг разогнался и невидан­ным прыжком оказался среди самок, рядом с белым. Начался бой. Самки разбежались, а остальные самцы прижали со всех сторон старого оленя, да начали его бодать отовсюду, так что он, в конце концов, свалился, поджав ноги.

Белый олень пошёл к лесу, самки за ним, а за сам­ками пошли самцы. Никто из них не оглянулся на быв­шего вожака. Он перед ними провинился и был нака­зан. Стадо покинуло его и пошло за своим любимцем.

Старый, сильный когда-то вожак остался лежать на лужайке. Тогда она и вышла, и я познакомился с ней, со старой медведицей, матерью того медведя, которого мы поджидаем. Она вышла из лесу. Любопытная, как я, она наблюдала за тем, что делается в оленьей семье. Подошла к старому оленю. Он поднял голову, стал при­нюхиваться, она дружелюбно хлопнула его лапой и села возле него, а он уронил голову на землю. Если бы вы только могли его видеть! Понял я, что она его утешить хочет, и так мне радостно стало, что полюбил я её тут же. Понял я, товарищ, что у неё душа есть, доброе сердце. И не обманулся. Так и вышло. Потом я ещё луч­ше это узнал, когда мы с ней приятелями стали.

— Почему ты не закуриваешь трубку? — спросил профессор, протягивая ему зажигалку. — Закурим!

— Боже упаси! — остановил его Одноглазый. По­том добавил тихо, с доброй улыбкой. — Я так, руки девать некуда, вот я к трубке-то и привык… всё её в руке держу. А закуривать не след: медведь тотчас по­чует дым и не покажется. У него такой нюх, что…

— Ладно, ладно! — согласился профессор. — Зна­чит, старая медведица была, говоришь, умной и с доб­рой душой?

— Ну да, такой она была.

Одноглазый приподнялся с места, прислушался. Иванов тоже. Профессор ничего не услышал и с удивле­нием следил за старым обитателем лесов.

— Пробирается через папоротник. Я знаю. При­дёт, — прошептал он.

Одноглазый снова сел.

— Увидишь… Рано ещё. Так вот, расскажу я тебе один случай. О смерти медведицы. В лесу пожар за­горелся. Были тогда такие люди, которые за деньги что угодно делали. Есть тут один хромой турок, Тусуном его звать, старое богатство у него было, да всё ему не хватало. Чтобы больше пастбищ для его скота было, лес жёг.

— Тусун, Хромоногий?

— Ну да, он самый. Злой человек. Враг. Бог шель­му метит, вот и его отметил. Только и этого ему мало. Он подкупал бедных дураков за деньги лес поджигать, чтобы пастбища открывались. И вот. В самом красивом месте леса, в самом лучшем, где медведица жила, заго­релся невиданный пожар. Просто душа разрывалась при виде его. Визжали бедные звери, пищали несчастные птицы, бежало всё опрометью.

Услыхал я, что моя медведица ревёт. Вижу, отсту­пает она шаг за шагом перед пламенем, бьёт с ожесточением лапами по горящим сучьям. Что это за зрелище было, товарищ! Зверь лес спасает и ревёт от боли!

Подошёл я к ней, помочь ей хотел и стал рядом с нею. Увидевши меня, она вдруг на задние лапы подня­лась. Передние-то лапы у неё обгорели, все в крови, в пасти кровавая пена, а из глаз слезы текут, ровно у человека.

Я стою изумленный всем этим, растерялся, а она вдруг как плюнет в меня, и прежде, чем я опомнился, как хватит меня лапой — я и повалился на землю. Под­нялся сразу, готовый бороться с ней, да жалость меня взяла, такая жалость! Понял я, что, ведь мать она, простил её. Стал, стою спокойно, а она снова плюнула в меня и хватила на этот раз так жестоко, что у меня в глазу потемнело и почувствовал я, как кровь у меня по лицу потекла. Она мне глаз вышибла, товарищ, ког­тем. С тех пор я кривым стал.

Одноглазый умолк. Профессор Иванов смотрел на его широкие плечи, ссутулившиеся под тяжестью вол­новавших его мыслей, на опущенную голову и почув­ствовал необъяснимый подъём духа. Может быть, он в этот момент не отдавал себе отчёта в том, что подъём этот вызван соприкосновением с неприкрашенной при­родой, с самыми возвышенными чувствами.

— А что было потом?

— После пожара я нашёл её мёртвой! — отвечал глухим голосом Одноглазый. Это воспоминание было очень тяжёлым для него. — Она лежала у обгоревшего ствола сосны с уродливо торчащими остатками ветвей, похожая на какой-то страшный памятник. Там я её и закопал. Лапы её до половины обгорели. Она рылась в угольях и пепле после пожара, чтобы достать из дупла своего медвежонка, того самого, которого мы сей­час дожидаемся… Он чудом спасся от огня. Так я её нашёл, мёртвой и обожжённой.

Одноглазый встал на ноги и вздохнул.

— Такие лунные ночи, товарищ, бывают только здесь!

Вдруг он насторожился как охотничья собака, всма­триваясь в противоположный берег ручья. Затем бес­шумно подошёл к самому берегу.

На том берегу папоротник раздвинулся. Кто-то че­рез него пробирался. Точнее, пробирались два существа, одно за другим. Впереди пробиралось более крупное — папоротник раздвигался шире, а за ним другое — по­меньше.

— Наконец-то! — прошептал профессор Иванов.

Однако Балцак приблизился к нему и жестом по­просил у него ружьё. Удивлённый профессор подал его. Одноглазый осторожно зарядил его и залёг в удобном месте. Рядом с ним залёг и профессор.

Перед папоротником, в том месте, где Одноглазый ожидал появления медведя, выросла человеческая фи­гура. Отряхнув налипшие листья, фигура тихо свистну­ла. За нею поднялась другая фигура — мальчика. Оба были нагружены рюкзаками, в руках у них были ру­жья…

Одноглазый нахмурил брови.

— Медведь убежал, ты видел? — засмеялся стар­ший. — Ветер дул с его стороны и он нас не почуял, но понял, что тут кто-то пробирается и предпочёл удалить­ся. Наверное это была медведица с медвежонком, а то они очень любопытны, если не стервятники. Он бы нас не оставил в покое, пока не выяснил бы, с кем имеет дело.

— Опытный человек! — прошептал Одноглазый, несколько успокоенный. Он, по-видимому, сразу почув­ствовал, с кем имеет дело.

— Дед Чудо, а ты встречался с медведем-стервят­ником? — спросил мальчик.

— Эх, Петушок, о лихом не полагается говорить! — засмеялся дед Чудо. — Теперь снимай тапочки, чтобы перейти через ручей. Утренние часы холодные. Пусть лучше ноги у нас будут сухими. Народ говорит: «Сухи ноги — здорова голова». Давай, мой мальчик!

Профессор Иванов поднялся. В нём внезапно про­будился интерес к людям, переходившим сейчас вброд Серебряный ручей. Он приблизился к Одноглазому и, положив руку на ствол ружья, опустил его к земле. Тот понял его и снял руку со спуска.

На свете мог быть только один дед Чудо, который стал бы бродить глубокой ночью по утёсам вершины Орлиное Гнездо, в сопровождении юноши, носящего имя Петушок. Профессор Иванов, узнавший об этом имени и его истории из сегодняшнего рассказа Павлика, как ни было появление деда Чуда невероятным, принял его, как нечто закономерное.

Профессор выступил вперёд и воскликнул:

— Эй, дед Чудо, ты настоящее чудо!

Дед Чудо и Петушок остановились на берегу, как были — с обувью в руках и с засученными штанинами, — удивлённые, а может быть и испуганные.

— Простите, — сказал дед Чудо, несколько прийдя в себя, — с кем я имею честь говорить?

— Я — профессор Иванов.

— Про-фес-сор! — произнес дед Чудо, делая уда­рение на каждом слоге. — Ну, конечно, а я не догадался. Конечно, конечно. Мои орлы говорили мне… — Он вдруг осёкся. В голову его нахлынуло много мыслей, и он сбился. — Павлик и Белобрысик с вами, живы-здо­ровы, не правда ли? — спросил он, оправившись.

Они пожали друг другу руку в тени деревьев, не бывши перед этим знакомы. Судьба смелых мальчиков Павлика и Белобрысика связывала их, а лес предрас­полагал к откровенности и чистосердечности. Они при­ветствовали друг друга как старые друзья.

Тем временем Одноглазый стоял в сторонке молча, прислонившись к стволу дерева. Профессор Иванов вспомнил о нём, и ему стало несколько неловко, что он забыл про скромного гиганта.

— Балцак, иди сюда, я тебя познакомлю с этим милым дедушкой.

Дед Чудо подошёл и остановился перед Одногла­зым, который не пошевелился. Стоял как величественная сосна. Тень падала на его лицо и скрывала блеск его единственного глаза.

— Кузнец! Ты ли это, сынок? — взволнованно про­шептал дед Чудо.

Профессор, в свою очередь, растерялся от удивления.

Одноглазый вдруг согнулся, повалился в ноги деду Чудо, схватил его правую руку своими обеими ручища­ми и стал её целовать, повторяя:

— Учитель, учитель!

Затем, вскочив на ноги, он схватил старика в объя­тия и чуть было не задушил.

— Н-да, так, значит, — сказал дед Чудо, освободив­шись из страшных объятий. — Довелось встретиться. Я знал, что встречу знакомых, но всё же, сколько лет, ду­маю, прошло. Немало годков-то.

В конце концов выяснилось, что лет пятьдесят назад дед Чудо был молодым учителем в этих местах. В то время Одноглазый жил в доме у Радана на Чёрной ска­ле и водил деда Чудо по горам, показывая ему то да сё. Оба сохранили прекрасные воспоминания один о другом. Тут дед Чудо вспомнил и о Радане. Одноглазый обещал отвести его туда. В этот момент в разговор вмешался профессор Иванов. Он рассказал о Радане то, что услы­шал о нём от Павлика. Описал его кончину, поведал про сборщицу целебных трав, про злодеяния Хромоногого.

— Вот это славные приключения! — воскликнул Пе­тушок, который жадно слушал повествование о подвигах Павлика и Белобрысика, прильнув к деду Чуду.

— Мои мальчики, соколики мои! — радовался дед Чудо.

Разговор перешёл на эту тему. Трое мужчин бесе­довали как старые друзья, время летело, на востоке уже светлело небо, приближался рассвет.

— Позвольте мне пригласить вас в свою хижину! — сказал Одноглазый. — Она, правда, самая бедная хи­жина на земле, но…

— Не беспокойся об этом, Балцак, — перебил его дед Чудо. — Никто не должен раскаиваться в том, что вёл слишком скромную жизнь. Бедный человек смеётся чаще и он веселей. Идём, и не думай об этом.

Впереди зашагал Одноглазый, ловко прокладывая дорогу в кустарнике своим посохом. По этой широкой дороге за ним следовали остальные.

— Так иногда складываются обстоятельства, так переплетаются судьбы людей, что им вдруг становится ясно, как мал мир, — говорил дед Чудо.

Над Орлиным Гнездом скалы золотились пурпур­ным сиянием восхода. Зарождался новый день. Из лона Родоп истекал живительный утренний аромат и разно­сился далеко над уснувшими равнинами Фракии.

 

20

Неспокойное утро

Случай, этот дивный сочинитель всех запутанных историй, по-видимому не желал, чтобы утро этого дня на­чалось торжеством, хотя бы и таким скромным, какое предложил своим спутникам Одноглазый.

Когда маленькая группа подошла к его хижине, он остановил всех, прислушался и сделал им знак молчать. В тишине утра ясно слышались чьи-то крики, временами походившие на жалобный вой, а иногда — на дикий смех.

— Сборщица трав влезла на Молодухину Скалу над бездной… — сказал со вздохом Одноглазый. — Я по­спешу…

Он не договорил, но всем стало ясно, что он имеет в виду безумную.

— Я должен ей помочь, Радана ведь уже нет.

— Пойдем вместе! — предложил профессор.

— Тогда идём прямо к Чёрной скале! — нетерпе­ливо заключил Одноглазый.

Вся группа спустилась быстрым шагом в долину по течению Серебряного потока, поднялась на невысокий хребет, известный под названием Страшица, и оттуда направилась прямо к Чёрной скале.

Перед тем как добраться до этой скалы, надо обой­ти группу скалистых утёсов, торчащую среди леса как обелиск и называемую Молодухина Скала. Подойдя к ней, Одноглазый внезапно покинул компанию. Ловкий как коза, он вскарабкался на крутой обелиск, скрылся из вида, но вскоре появился снова. Он нёс на руках бе­зумную. Она продолжала кричать и петь что-то невнят­ное. Когда он положил её на землю, она вскочила на ноги, смешно завертелась, описала рукой в воздухе круг и дико захохотала.

— В ловушке, в ловушке они. Все там будут спать, с Раданом. Они сыновья Радана. Ха-ха-ха-ха! Сыновья Радана! Что?.. Чего вы на меня так смотрите? Что я — сумасшедшая? Вы все напуганы дикой русалкой. Ха-ха-ха-ха-ха!

Её несвязные слова возбуждали сострадание.

— В букете цветов самые душистые стебельки, а в средине дикий пион. Дети Радана будут в древней гробнице.

Все старались что-нибудь понять из её слов, но это удалось только одноглазому Балцаку.

— Веди нас скорее в старый дом, несчастная! — грустно, но строго велел ей он. — Что ты сделала? Не­счастный твой ум! Ну! — крикнул он под конец страш­ным голосом и встряхнул её.

Это несколько отрезвило её, она помотала головой, окинула взглядом окружающих, словно видела их впер­вые и усталым голосом, совершенно не похожим на прежний, промолвила:

— Хорошо! Идём!

Ещё с порога большого дома Радана все почувство­вали благоуханный одурманивающий запах. Остановив­шись в дверях его комнаты, они увидели в средине её большой старинный кованый сосуд на высокой металли­ческой ножке, похожий на древний жертвенник. Он весь был окутан благоуханным дымом каких-то трав. Дым волнами носился по комнате.

В кровати Радана из-под пестрого дырявого одеяла виднелось три кудрявых головы. На полу лежало три рюкзака. Одноглазый откинул покрывало. Под ним, объятые глубоким сном, лежали три пионера.

Одноглазый быстро схватил кадильницу и, высадив окно, выбросил её вон вместе с дымящимися благово­ниями. В комнату хлынул свежий воздух.

— Несчастная, безумная! — Она усыпила их одур­манивающими травами! — сказал он, обращаясь к деду Чуду, когда тот подошёл к спящим мальчикам.

— Давайте вынесем их скорее во двор, на чистый воздух. Они едва дышат, вскрикнул дед Чудо.

— Нет, не спешите. Они не так скоро проснутся, — возразил Балцак. — Оставьте их лучше здесь. Им те­перь нужен не чистый воздух, а здоровый сон.

В пролёте двери стояла сборщица трав. Испуган­но сжавшись, она походила на клубок лохмотьев. Из клочьев одежды высовывалось сухое, испитое лицо.

— Что это за мальчики, ты знаешь? — обратился к ней Одноглазый. — Зачем ты усыпила их травами? Что они тебе сделали?

— Они говорят, что я колдунья и убила их двух товарищей. Я им сказала, что они были у дедушки и что он теперь у вечного, а они ушли в глубь земли, к кладу, где страшнее, чем в могиле. Я там была, я знаю, где это. Но я так устроила, чтобы зло провалилось в тартарары, чтобы не было зла. И вот. А? Ха-ха-ха-ха!

— Светлана! — рявкнул Одноглазый.

Она снова сжалась от этого крика, озадаченно гля­нула на него, закуталась в шаль и выскользнула вон.

— Я думаю, что знаю, кто эти парни, — заявил Петушок, выступив вперёд. — Они из молодёжного ла­геря «Костёр». Они из лагеря академии, товарищи Пав­лика и Саши. Отправились их искать и попали сюда.

— Они оправятся от чистого воздуха! — вздохнул в ответ Балцак. — Но поглядите, как заброшен этот дом! Похож на амбар. А вам, учёным людям, этот дом нужен. Так мне говаривал Радан. Если бы он был жив, я бы вам этого сейчас не сказал, но Радан умер, и я должен вам сказать.

Все посмотрели на него с удивлением. Что должен был сказать Балцак, одноглазый кузнец?

— Много раз, почти всегда, когда я сюда приходил повидать старика, он мне наказывал, что когда умрёт, оставит этот дом мне на сохранение. «Хочу от тебя только одного, — говорил он. — Хочу, чтобы после моей смерти в этом доме хозяевами стали учёные люди. Я дал клятву, пока жив, никому не говорить о том, что находится в его подземельях, о том, что мне доверено дедом и прадедом. Основателем нашего рода был че­ловек, называвшийся просто Александр Кузнец. Он был из тех, что носили красные плащи и именовались бо­гомилами, а чёрные попы учили называть их безбож­никами. Я верен клятве, которую он дал, и сохранил тайну до сегодняшнего дня. Ты — не нашего рода. Над тобой не тяготеет клятва. Ты приведи сюда учёных, и пусть этот дом станет снова тем, чем был когда-то — школой для народа».

— Но что же тут такое в этом доме? — спросил заинтересованный профессор Иванов.

— Я и сам ничего не знаю. Это узнают те, которые станут хозяевами. Я поверяю этот дом твоим заботам, дед Чудо, как самому старому учителю. Дальше ре­шай сам.

Дед Чудо улыбнулся, погладил бороду и покло­нился.

— Спасибо! Становясь преемником тайны кузне­цов, даю клятву, что открою эту тайну, хранимую в течение веков.

В этот момент снаружи донёсся шум многих го­лосов, оживлённые выкрики и спор.

Двор был полон молодёжи. Весь пионерский ла­герь «Костёр» поднялся на поиски Павлика и Белобрысика.

— Вот они откроют тайну! — обратился к присут­ствующим дед Чудо. — Им я отдам этот старинный дом; ведь всё, что имеется на этой земле и у этого на­рода, принадлежит им. Не так ли? — обратился он к профессору. — Здорово, хозяева! — крикнул он востор­женно в окно и приветственно помахал рукой остано­вившимся во дворе мальчикам.

— Мне пора идти! — сказал профессор Иванов. — Пора на виллу. Вы все приходите попозже.

Он не решился сказать правду.

— Идите, профессор, — обратился к нему дед Чу­до. — Мы все придем наверх, к моим соколикам, на вершину Орлиное Гнездо. Передайте им от нас при­вет. Сегодняшний день сулит нам радость.

Утро засияло над пробуждённой землёй. Солнце выглянуло над еловыми лесами.

Новый день рассыпал солнечные обещания, но при своём зарождении он был обременён тревогами пред­шествующего.

 

21

 

Дружба обязывает

Было уже давно за полночь, когда Павлик открыл глаза, разбуженный шумом, характер которого он не мог определить. В лесу раздавались трели соловьёв.

Несколько минут он лежал неподвижно в постели. Вслушивался в голос леса, доносившийся через распах­нутое окно. Затем приподнялся и увидел пустую кро­вать профессора Мартинова. Он подумал, что профес­сор вышел, и это его успокоило. Он сел в постели. Перед его глазами быстро промелькнули вчерашние события. Особенно сжалось его сердце при одной мысли — Белобрысик вчера не вернулся. В уме у него промелькну­ло: «Если старший геолог Петров, сильный и вооружён­ный, был ранен этим опасным человеком, что могло слу­читься с Сашей?»

Сквозь листья тонкой берёзки, заглядывавшей в окно, Павлик засмотрелся на побледневший диск луны. Небо окрашивалось в предрассветный багрянец.

Вдруг тишину нарушил знакомый Павлику сигнал. Сердце его замерло от радости. В одно мгновенье он откинул одеяло и оказался у окна. Из леса донесся рез­кий крик сойки, типичный и знакомый.

«Белобрысик жив! Он в лесу!» — промелькнуло в голове у Павлика, сердце его дрогнуло, и на глазах за­блестели слезы умиления.

Сигнал, повторявшийся с паузами, означал: «Про­должаю выполнение задания!»

«Если бы дед Чудо мог откуда-нибудь увидеть всё это», — думал с гордостью Павлик. Дед Чудо назвал этот сигнал «Дружба обязывает».

Сигнал снова прозвучал в лесу. Павлику хотелось закричать во весь голос, чтобы Белобрысик его услы­шал, но обстановка позволяла только слушать и мол­чать.

Сигналы прекратились. Павлик почувствовал холод и снова лёг в постель, отдавшись смелым мечтам и мыслям. Небо на востоке всё больше розовело. При­ближалось мгновение, когда в радостном блеске долж­но было показаться сияющее солнце, возвещая начало этого исполненного ожидания и предчувствий летнего дня.

В этот момент Павлик услыхал осторожные шаги под окном, скрип песка. Он затаил дыхание, весь пре­вратившись в слух.

Шаги удалились вправо, направились к главному входу. Нигде не стукнула дверь, нигде в доме не раз­далось шума. У Павлика появилось непреодолимое же­лание узнать, кто ходит вокруг дома. Он быстро одел­ся. Поколебался, откуда ему выйти и, в конце концов, остановился на окне. Выбраться из окна, находившего­ся на втором этаже, для него не составляло труда. Перед тем, как вылезть в окно, он снял со стены своё ружьё, висевшее рядом с двустволкой профессора Мартинова, и затем решительно перелез через подоконник.

Замерев у тонкого ствола берёзы, он сторожко ос­мотрелся и двумя прыжками достиг угла дома. Отсюда уже была видна как лужайка перед домом, так и всё пространство до леса. Но в то же время здесь, на углу, его самого было видно. Поэтому он предпочёл проско­чить к гаражу. В тени гаража он был невидим. Эта по­зиция предоставляла ему больше возможностей. Он за­нял её бесшумно и быстро.

Тем временем наступила полная тишина раннего утра. Состязание соловьёв в лесу окончилось. Шум листвы замер, ветер стих, во всем просторе разливалось сияние и блеск солнечных лучей.

Внезапно эта тишина была нарушена далёкими, неясными, удаляющимися шагами. Павлик насторожил­ся. Слышно было, как под тяжёлой поступью поскри­пывает песок.

«Где же он прятался? Не заметил ли он меня? Кто он?» — спрашивал себя Павлик.

Когда шаги отзвучали и заглохли, он выглянул из-за угла гаража и как раз вовремя: фигура удаляюще­гося человека, в котором Павлик узнал профессора Мартинова, завернула за ближайшие кусты. Он на­правлялся к Чёртовым Берлогам. На спине у него был рюкзак. Хотя Павлик видел его всего несколько секунд, он успел заметить, что профессор вооружился верёв­ками, клиньями и другими приспособлениями альпи­нистов. Ему стало ясно, что он направляется к злопо­лучному колодцу, который чуть было не отнял жизнь и у самого Павлика.

«Мой долг — последовать за ним, охранять его и защитить, если понадобится, — внушал себе Павлик, воодушевившись. — Белобрысик не вернулся и подал сигнал «Дружба обязывает». Он, значит, выслеживает. Есть, следовательно, что-то подозрительное. Но разве могло произойти что-либо, что не было бы связано так­же и со старым профессором? Алчный искатель кладов, что бы он ни предпринял, в конце концов всё равно с ним столкнётся».

«Если я последую за профессором, то рано или поздно встречусь и с Белобрысиком и с Хромоногим», — убеждал себя Павлик.

Наконец, он решил: «За профессором, куда бы то ни было!»

Утро казалось ему более лучезарным, чем когда-либо. Его сердце охватил восторг сияющего неба, им владели смелость и упорство, побуждавшие его к дей­ствию.

Перед тем как тронуться в путь, Павлик, спрятав­шись в кустах, подал сигнал «Дружба обязывает». Рез­кие звуки полетели в тихом утреннем воздухе и растая­ли в бесконечности.

Никто не ответил.

Он закинул ружьё за плечо, осмотрел простираю­щийся перед ним лес, спускающиеся к бездне осыпи, утёсы Орлиного Гнезда, долину Чёртовых Берлог и тронулся в путь по тропинке.

Он не прошёл и сотни шагов, как услышал за со­бой быстрые шаги. Кто-то за ним бежал.

— Меня преследуют! — сказал себе испуганный Павлик. — Убежать?.. Нет! Я встречу их здесь.

Он спрятался в гуще кустарника и приготовил ру­жьё. От волнения он едва дышал.

«Кто бежит сюда? Может быть, Белобрысик. Он услыхал мой сигнал».

Чем больше приближались шаги, тем Павлику становилось яснее, что это не Белобрысик. Тот бы не бежал так шумно, не дышал бы так тяжело, как гон­чая после долгого преследования дичи.

Наконец на тропинке появился преследователь. Это была Элка. Её глаза, похожие на фиалки в полу­тени рождающегося дня, были тревожны и грустны. Она на секунду остановилась, прислушалась. Ноздри её шевелились, будто она принюхивалась к чему-то. По сжатым губам пробегала дрожь волнения, щёки зару­мянились.

— Элка! — тихо позвал её Павлик.

Она вздрогнула, осмотрелась вокруг, узнав его го­лос, и когда он показался из зарослей, она порывисто двинулась к нему, как будто собираясь его обнять. Фио­летовые отблески её глаз приобрели свойственный им нежный тон летнего солнечного неба.

— Павлик… ты… я тебя увидела из своего окна…

В глазах её дрожал страх. Грудь высоко поднима­лась от учащённого дыхания. Нежная и милая в своей смелости и детской растерянности, она опустила глаза, встретив восторженный взгляд Павлика.

— Я всю ночь не спала, — прошептала она.

— Элка, ты… не надо было…

— Я тебя не оставлю одного. Хромоногий убил Белобрысика; Сашок не вернулся… А теперь и те­бя… — Она разрыдалась.

Павлик взял её за плечи, попытался успокоить, но держал от себя на расстоянии, словно она была хру­стальной вещью, которая могла разбиться от одного прикосновения. А она, наклонившись вперёд, заплакан­ная как ребёнок, словно приросла к месту, опустив ру­ки. Как хотелось Павлику утереть её слезы, погладить её по голове. Она была готова спрятать голову у него на груди. Это было так естественно в такой момент.

— И ты побежала сейчас же за мной? — спросил он глухим голосом, неуверенно.

Она подняла глаза, посмотрела на него. В её взгляде было признание и мольба.

Он сдержанно улыбнулся, и на щеках у него выступил румянец. Элка опустила глаза в смущении…

— Я боюсь! — прошептала она чуть слышно. — Я пойду с тобой, куда бы ты ни пошёл. Я видела и про­фессора Мартинова — прошептала она.

Павлик засмеялся счастливым смехом.

— Ну, раз так, идём, Элка!

Профессор Мартинов нигде не задерживался. Па­влик и Элка шли за ним по тропинке, покрытой росой. Следы шагов профессора были ясно видны. Он пересёк небольшую прогалину у Чёртовых Берлог, спустился по мраморным ступенькам и, дойдя до колодца, остано­вился. Размотанные им верёвки оставляли борозды, по­хожие на следы змей. У скалы валялась брошенная спичка. Быть может, он проверял, есть ли ещё в галерее рудничный газ. По всей вероятности, он тут же и позавтракал: валялся клочок промасленной бумаги. В колодце было темно, хоть глаз выколи.

— Хорошо, что у меня в кармане электрический фо­нарик. Со вчерашнего дня остался! — сказал улыбаясь Павлик. — Я спущусь туда. Ты не возражаешь, Элка? Я сейчас же вернусь.

— И я тоже спущусь, здесь на поверхности мне страшно одной. Вдруг придет Хромоногий…

— Но спуститься ещё опаснее, Элка!

— А если так, тогда и ты не должен спускаться! Нам надо вернуться на виллу, предупредить профессо­ра Иванова и деда Стояна.

— Да нет же! Я говорю, что тебе опасно. Мне-то ничего…

— Тогда вместе! — твёрдо сказала Элка.

— Ну, спускайся, а я за тобой! — ответил Павлик. Он думал, что Элка побоится. Но она бесстрашно взяла фонарик, подвернула подол платья, и смело ста­ла слезать по железным скобам, светя фонариком в глубину неизвестного колодца. Когда она опустилась на несколько метров, Павлик последовал за ней.

Солнце обливало с востока светом и теплом всю землю. Жизнь закипала под благотворными лучами солнца.

А в это время в глубину холодных и тёмных под­земелий неисследованного мира спускались два горя­чих сердца, и свету их вдохновения предстояло осве­тить и согреть мрак вечной подземной ночи.

 

22

Успех принадлежит смелым

Увидев, что случилось со старшим геологом, Бело­брысик рассудил, что ему не следует вмешиваться. Чтобы не выдать своего присутствия, он выбрал более удобную позицию для наблюдения, и, использовав мо­мент, когда Хромоногий спрятался в свою берлогу, пе­ребрался на дуб, узловатый ствол которого находился вблизи него.

Вскоре Хромоногий появился из своей берлоги, с рюкзаком за спиной, и скрылся шагах в десяти от по­тайного туннеля в тайнике под большой, обросшей бу­рьяном скалой.

На месте происшествия не замедлили собраться люди. Элка и Кита привели за собой почти всю группу старшего геолога. Вслед за ними прибыла и деревен­ская акушерка, откликнувшаяся на вызов вместо отсут­ствующего врача, чтобы оказать раненому первую по­мощь.

Выяснилось, что рана не опасна. Нож попал в мус­кул под плечом и скользнул по рёбрам, так что не при­чинил серьёзных повреждений.

Белобрысик сидел, спрятавшись в листве своего ду­ба, и с интересом наблюдал суету вокруг раненого, но при этом зорко следил и за всем вокруг. Он полагал, что ещё кое-кто следит за всем происходящим и строит свои планы. Ему было ясно, что Хромоногий тайком наблюдает за этим местом, поэтому он не выдавал своего присутствия, старательно скрываясь в кроне дуба.

«Он от меня не уйдёт», — тысячу раз твердил про себя Белобрысик.

Всю ночь он не сомкнул глаз.

Начинался рассвет. От утреннего холодка по всему его телу ползали мурашки. Ему хотелось спуститься и поразмять ноги, но он крепился, неподвижно сидя на суку.

В тот момент, когда соловьи приумолкли, предрас­светный покой был нарушен осторожными тяжёлыми шагами. Кто-то пробирался через кустарник, в котором вчера вечером исчез Хромоногий. Послышался говор. Голосов было два. Затем из кустарника появились двое мужчин. Белобрысик их сразу узнал — это были Хро­моногий и Медведь. Медведь нёс на плече кирку, а Хромоногий держал короткую лопату. Они вышли из тайника Хромоногого очень неспокойные, всё время тре­вожно оглядываясь по сторонам. В особенности проя­влял беспокойство Хромоногий, быть может, опасаясь засады.

Молча, хмуро они стали спускаться по наклону к осыпи.

Пока они не скрылись в лесу, Белобрысик не ре­шился спуститься с дерева. Только когда из леса выле­тели вспугнутые птицы, он слез: было ясно, что те двое идут по лесу.

Привыкший ориентироваться в неизвестной мест­ности, отлично знающий лесные шумы и искусство сле­допыта, Белобрысик быстро напал на следы, оставлен­ные кладоискателями, и пошёл за ними. Ему стало да­же забавно и весело.

Идя по их следам, Белобрысик установил, что на дне пропасти, вдоль берега Пещерицы, проходит удоб­ная тропинка, которая выводит к подножию острых утё­сов Орлиного Гнезда. Обойдя их и достигнув хребта, называемого местным населением «Врелото», тропинка проходит под узким скалистым козырьком, скрывающим её от любопытных взглядов, и выходит в лес, позади центральной станции геологической экспедиции.

В лесу, на том месте, куда ведёт эта интересная тропинка, высятся три больших утёса, расположенных так, что вершины их указывают три различных напра­вления. Если подняться на эти утёсы и посмотреть от­туда на лес, то можно заметить, что среди светло-зёле­ного моря сосен, в одном единственном месте возвы­шаются, точно три свечи, три остроконечных пихты. Чтобы добраться до них, надо идти прямо к хребту Стражицы. Однако, прежде, чем до него дойти, надо опу­ститься в крутой, проходящий среди леса, каменистый овраг. В этом овраге — потайной вход к кладу.

Белобрысик, довольный своими наблюдениями, за­лёг в кустах, чтобы дождаться окончания событий.

Хромоногий и Медведь вошли в подземелье через отверстие в скале, обнаруженное накануне дедом Стояном с его козочкой.

Белобрысик думал: «Я дам им копать, рыть, де­лать, что они хотят. Когда я увижу, что именно они вы­рыли и где они зароют или спрячут клад, позову Па­влика, и готово. Клад будет нашим…»

Ему стало так радостно от этих мыслей, что он сам ущипнул себя за щёку и похвалил себя:

— Молодчина, парень!

Успокоенный и довольный собой, Белобрысик ловко влез на развесистое дерево и оттуда взглянул на то место, где исчезли двое кладоискателей.

Овраг был виден вдоль, но начало его заслоня­лось высоким берегом.

Не сдвинусь отсюда, пока не узнаю всего, — сказал он себе.

Тут ему пришло в голову подать сигнал Павлику и он, искусно подражая крику сойки, просвистал сигнал «Дружба обязывает». Его дерзость на этом не кончи­лась. Он не усидел на месте до конца. Спрыгнул на землю и добежал до высокого берега. Лёг на землю и пополз на животе вперёд, чтобы лучше видеть, что бу­дет. Но кладоискатели задерживались. Тогда он решил спуститься на дно каменистого оврага. Следы привели его к огромной тёмной скале, в которой зияло ещё более тёмное отверстие.

Следы Хромоногого и Медведя тут переплетались. Ясно было, что они здесь суетились.

Белобрысик зажёг электрический фонарик и на­правил его внутрь. В пыльном подземелье следы вели вглубь и терялись из вида. Людей видно не было.

— Та-ак! Теперь они в ловушке! — обрадованно подумал он.

Он стал размышлять, где бы ему спрятаться, чтобы удобнее за всем наблюдать, но тут в нём родились сом­нения. Его охватило желание войти внутрь, в подзе­мелье, увидеть своими глазами таинственный клад. По­сле всего случившегося, у него не было сомнений, что клад действительно существует. Бумаги, которыми так дорожил Хромоногий, не были праздными бумажками, а действительным указанием. Клад, о котором хотел поведать в свой предсмертный час Радан, по-видимому находился именно здесь.

Сердце Белобрысика бешено забилось. Манящий блеск невиданного сокровища зарябил и в его глазах.

Наконец, он решился. Кончиком ножа нацарапал на Чёрной скале слова: «Я иду по следам Хромоногого. Внутрь. Саша.» Подтянул без надобности ремень поя­са, сжал в руке фонарик и очертя голову углубился в тёмное подземелье.

 

23

 

В пещерном мире

В низкой тёмной галерее, по которой пошли Элка и Павлик, идти было трудно. По стенам прохода, в котором они двигались несколько согнувшись, видно было, что он образовался под действием текущих вод, а затем кое-где был расширен рукой человека. Воздух тут был тяжёлый, затхлый, не хватало кислорода, ды­шать стало трудно. Яркий свет фонарика выхватывал из тьмы резкие изломы стен. Картина была монотонной, скалы — однообразного серо-жёлтого цвета. Арка, обра­зуемая сечением прохода, в котором они продвигались, казалась им разинутой пастью.

На скалистом дне галереи не было заметно следов профессора. Павлик шагал вперёд с возрастающей тре­вогой.

«Неужели, — спрашивал он себя, — есть другой вход в этом же колодце, и я его не увидел? Как профессор не оставил никакого следа?»

Туннель, по которому они шли, все более сужи­вался и, наконец, превратился в одном месте в узкую горизонтальную щель. Чтобы пробраться через неё, на­до было ползти на животе.

«Профессор здесь не проходил! В этом нет ника­кого сомнения», — подумал Павлик, останавливаясь в нерешительности. Он не стал делиться своими мыслями с Элкой, но она сама сообразила и сказала твёрдо:

— Вернемся! Проверим у входа!

Настаивать или спорить не было смысла. Они дви­нулись обратно. Добрались до входа. Теперь они заме­тили, что приведшие их сверху ступеньки не кончаются, а продолжаются за поворотом, чего они прежде не за­метили.

Спустившись по продолжению лестницы, они на узкой пыльной площадке увидели чёткие следы рези­новых сапог профессора. Они обрадовались, пожали друг другу руки и так, взявшись за руку, пошли дальше.

Здесь туннель, по которому они шли, носил явные следы обработки, стены его были сглажены, а пол ров­ный и местами даже устлан плитами.

Павлик остановился в изумлении перед полусфе­рическим глиняным сосудом, на высоте человеческого роста прикреплённым к стене железной скобой. Здесь останавливался и профессор Мартинов. Элка, больше Павлика разбиравшаяся в археоло­гии, сразу определила, что это — глиняная лампа. На дне её был изображен филин, а вокруг него выграви­рована латинская надпись.

— Глиняная лампа — это шахтёрская лампа рим­ских времён. Здесь был римский рудник, — уверенно сказала она. — Надо считать, что и найденное на по­верхности, вследствие взрыва, снесшего песок — тоже дело рук римлян. Эпоха очень удалённая от нас и, по­этому, находка ценная. Оставим её на месте.

— По чему ты судишь, что здесь был рудник?

— Лампа шахтёрская. В Археологическом музее в Софии есть такие лампы с изображением филина. Это рудничные лампы, — уверенно ответила Элка.

— Разве ты так хорошо знаешь археологию? — удивился Павлик.

— О, я люблю eё — ответила Элка. — Я люблю две области науки.

— А какая же вторая?

— Ты сам поймёшь, — сказала она, отвернувшись. В глазах её был блеск, свидетельствовавший о затаён­ных мыслях и переживаниях.

— Но, в таком случае, и те старинные крепостные подземелья, что Саша и я открыли, значит, римские, а не болгарские.

— Этого я не знаю. Но по надписи, которую ты упомянул вчера, думаю, что она болгарская. Может быть, на месте прежнего городища впоследствии… Но к чему гадать? Лучше догоним профессора.

— Вот это правильно!

Они двинулись дальше и вышли в широкую под­земную комнату, выдолбленную в горе в виде прямо­угольника. Но не форма её была интересна, а то, что вдоль двух противоположных стен были закреплены же­лезные кольца, примерно в метре одно от другого, со свисающими с них цепями.

— Темница! — вскрикнула удивлённая Элка. Они стали рассматривать это странное помещение.

На закопчённых стенах были тысячи царапин. Всмо­тревшись, они увидели здесь и неумело нацарапанные имена, и просто линии, проведённые нетвёрдой, неис­кусной рукой, и изображения животных, иногда и целые фразы. За всем этим, однако, таилась судьба множе­ства людей, лишённых на долгое время света и солнца, счастья и правды.

Кто знает, сколько рабских страданий могли бы рассказать эти стены, исцарапанные ногтями, шилом, кусочками металла или камня?!

Павлик и Элка прошли вглубь этого печального помещения и в самом конце его наткнулись на решёт­ку из грубых железных прутьев, крепко вделанных в стену, за которыми ход продолжался куда-то вправо.

Они вернулись из комнаты в галерею и пошли даль­ше по ней. Но тут выровненная и обтёсанная галерея кончалась, дальше шёл туннель круглого сечения, не­ровный, с острыми изломами скалы, такой же, в какой они попали вначале, прежде чем спустились сюда. Од­нако постепенно свод стал уходить всё выше и с каждым шагом перед ними раскрывался всё более богатый и разнообразный пещерный мир. Постепенно им стало казаться, что они находятся в каком-то подземном цар­стве, богатом и фантастическом, как в сказках. Перед их глазами, в слабом свете фонарика, предстали вишнё­вого цвета прекрасные драпировки. Казалось, это был сон. Они не могли знать, что эта красота вызвана гема­титом — первой генерации — образовавшем здесь тон­кие идиоморфные иголки, рассеянные в мелкозернистом кварце. Поэтому у него был ярко-вишнёвый цвет. Но если здесь взор привлекали краски, то на несколько ша­гов дальше они попали в фантастический мир форм, развернувший перед ними невиданную игру линий.

Самым распространённым здесь минералом, по-видимому, был кварц. Он заполнял все трещины и, на­ряду с мелкозернистым серым кварцем, встречался гре­бневидный белый кварц с хорошо оформленными кристаллами, которые зажигались, светились и гасли, как звёздочки.

Вслед за сводом, украшенным, как праздничная арка, белыми гирляндами, они встретили другую фан­тастическую декорацию. Просторные и изящные мра­морные залы искрились при желтоватом свете фонари­ка. Центральная часть их выглядела как просторная городская площадь, уставленная колоннами из белого мрамора со свисающими сталактитами необычной фор­мы, с острыми пирамидальными памятниками, окаме­нелыми кустами белого цвета, над которыми перели­вались сказочные краски. В самой середине возвыша­лась великолепная группа сталагмитов, похожая на изящную опаловую вазу, в которую было вставлено несколько тонких стебельков свечеобразных сталагми­тов с искрящимися розовыми кончиками.

Восхищённая и очарованная Элка, всплеснув рука­ми, подбежала и обняла это дивное творение подземно­го мира. В это мгновение она походила на маленькую фею из царства мрака, околдованную сиянием. Глаза её с жадностью поглощали блеск и сами блестели.

— Неповторимо, прекрасно! — воскликнула она в восхищении.

Павлик подошёл к ней, лучи его фонарика освети­ли её так, что в отблесках мрамора она потонула в сиянии и сама стала прекраснейшим язычком пламени этой дивной иллюминации.

— Сердце нашей неисследованной земли нельзя было бы изобразить нежнее той картины, которая сей­час передо мной! — прошептал взволнованный Павлик.

Ослеплённая светом, Элка упорно всматривалась, чтобы увидеть сквозь блеск лучей лицо того, кто это говорил. Её голубые глаза переменили цвет и искри­лись, как звёздочки в светлоокой ночи.

— Ты хочешь меня ослепить? — спросила она.

— Нет, это я ослеплён! — прошептал Павлик из­менившимся голосом и направил свет фонарика вниз.

— Чем?

Элка облокотилась на холодный мрамор и отвер­нулась, но потом взглянула ему прямо в глаза. На мгновенье цвет её глаз переменился, приобретя оттенок морских глубин. Она закинула голову, прижалась к мрамору и, наконец, её звонкий смех рассыпался по­добно тысяче серебряных колокольчиков в пустынных подземельях.

— О какой неисследованной земле ты говоришь? — спросила она, ожидая, может быть, какую-нибудь алле­горию.

— О моей, о твоей, о нашей родине, Элка! В иссле­дованном мире она для меня неисследованная земля. Может быть, единственный уголок, над которым про­носятся крылья нашего времени, не зная, что им надо остановиться. Ты посмотри, какая красота таится в этом неведомом подземном мире! Подумай, какое урод­ливое название оберегало его от любопытства народа в течение веков до наших дней. Не забывай цепи в под­земелье с нацарапанными на стенах муками и страданиями рабов! Да разве только это? О, пусть мы узнаем чуждые миры, но пусть узнаем и этот маленький мир — отечество. Это наш первый долг.

— Как ты хорошо думаешь и выражаешься! — прошептала пленённая Элка.— Ты любишь поэзию?

— Писать стихи не умею, но поэзию, конечно, лю­блю. А почему ты спрашиваешь?

Она ушла от света, не отвечая. Скрылась в темноте и воскликнула:

— Посмотри, тебе нравится это?

Павлик повернул фонарик на её голос и осветил изящный мраморный куст, весь белый, одетый искря­щимися нежными цветками.

— Профессор, профессор! — вскрикнула в это мгновенье Элка.

Павлик мгновенно погасил фонарик. В глубине зала стал виден свет. Это был мягкий свет, разливающийся от фонаря профессора Мартинова. Он поднял его выше, явно рассматривая породу свода. Таким образом, он сам вырисовался на фоне белых ста­лактитов и сталагмитов, как некий седобородый гном, обитатель подземного царства, с фонарём в руке…

Если бы сюда попал кто-нибудь из местного насе­ления, то скорее всего принял бы его за джина, хозяина гор, хозяина зарытых в земле денег.

Шум привлёк внимание профессора Мартинова, не­подготовленного к встрече в таком месте. Захваченный врасплох, он отступил за ближайшую колонну и посве­тил оттуда, чтобы увидеть, с кем имеет дело. Через мгновенье фонарь задрожал в руке профессора, посы­лая лучи то в пол, то в потолок. Послышался его голос:

— Детки, детки мои!..

Они поспешили к нему.

— Как вы сюда попали? Что случилось? — взвол­нованно спрашивал профессор, обнимая их одного за другим.

— Павлик меня сюда привёл, вот и всё! — улы­баясь, объяснила Элка, прильнув к профессору.

— Эх вы, любители приключений! — с нежным упрёком сказал он растроганным голосом. — Ну что ж, наблюдайте, смотрите, есть на что посмотреть. Я никак не ожидал такой милой компании. А именно такие, как вы, должны раскрывать тайны нашей земли, нашего мира. Да и других миров, которые манят нас из меж­звёздного пространства своими огнями и неразгаданны­ми тайнами. Молодёжь, вооружённая наукой, — носи­тель человеческого прогресса и победитель межпла­нетного пространства в ближайшем будущем. Да-с! Ну продолжим наши занятия.

Он добродушно рассмеялся.

— Привычка — вторая натура, — обратился он к Павлику и Элке. Мы привыкаем бормотать и бормочем, бормочем, философствуем, рассуждаем… А самый не­посредственный способ познания — действие. Кто умеет действовать, тот может совершать великие дела. Дей­ствуйте смело, быстро, целенаправленно… А сейчас будем наблюдать! Да, да! Наблюдение — великое ис­кусство, дарование…

Однако он не переставал бормотать себе под нос, осматривая породы. Он объяснял, передвигая луч фо­наря, чтобы чего-нибудь не пропустить.

— Большое значение в изменении пород имели здесь просачивающиеся атмосферные осадки, богатые кислородом, углекислотой и органическими кислотами. Вода атмосферных осадков не находится в химическом равновесии с породами, через которые она просачивает­ся и протекает. Она вступает в реакции с минералами пород. Одни из этих минералов растворяются в такой воде, другие изменяются. Изменяется и состав просачи­вающейся воды. Проникая в глубину, эта вода взаимо­действует с новыми минералами, изменяет их, снова меняет свой состав и часто отлагает новые минералы в трещинах и порах пород путем метасоматоза.

Особенно энергично действие атмосферной воды на сульфидные рудные минералы. От такого взаимодей­ствия они переходят в сульфаты, карбонаты, гидрооки­си или окиси. Сульфаты некоторых металлов, например цинка, меди и других, легко растворяются и мигрируют вместе с просачивающейся водой, на известное расстоя­ние, реагируют с другими минералами и осаждаются в виде карбонатов или сульфидов. Сульфаты других ме­таллов, например, свинца, слабо растворимы. Они почти не мигрируют, а осаждаются на месте, часто на самом галените. Сульфаты третьей группы металлов, например железа, соединения неустойчивые, легко распадаются, образуют лимонит и освобождают серную кислоту.

Сульфаты, серная кислота и другие компоненты просачивающихся вод реагируют с другими минералами и изменяют их, а также осаждают новые минералы — карбонаты, вторичные сульфиды, сульфаты, арсенаты, фосфаты и другие. Так образуются окислительные и це­ментационные зоны сульфидных рудных месторождений.

Но атмосферная вода реагирует энергично и с мра­морами и с известняками. Мягкая и неминерализован­ная дождевая и снежная вода относительно богата угле­кислотой, легко растворяет карбонатные породы и про­кладывает себе через них дорогу, образуя пещеры и другие карстовые формы, какие здесь встречаются в изобилии.

Когда же воды, насыщенные бикарбонатом каль­ция, капают со сводов пещер, то они частично испаря­ются, часть углекислоты улетучивается и из насыщенно­го раствора образуются сталактиты и сталагмиты, — прекрасные драпировки, везде покрывающие эту пеще­ру. А когда такие воды выходят на поверхность земли, то, испаряясь под действием солнечных лучей, они осаж­дают бигор или травертин.

Говоря, он расхаживал взад и вперёд, словно на­ходился в университетской аудитории, а не в пещере. Затем, остановившись на одном месте, внимательно осмотрел стены. Своим геологическим молотком он от­ломил кусочек породы и положил его в свой рюкзак.

— И все же я ещё не нахожу настоящего объясне­ния вопроса! — продолжал он, словно обращаясь к са­мому себе. — Невозможно, чтобы рудоскоп не был в со­стоянии преодолеть эту глубину. И нет ничего особенного, что могло бы преломить его лучи и отклонить его действие. Могло бы… Но посмотрим. Ну, детки, — обратился он к Павлику и Элке, следовавшим за ним. — Карбонатные породы хорошие рассказчики. Это — одни из самых благоприятных пород для отло­жения руд, — как первичных рудных минералов из вос­ходящих растворов, так и вторичных рудных минералов из просачивающихся, нисходящих, рудоносных раство­ров. Запомните — галенит, пирит, сфалерит и другие сульфидные минералы, которые мы встречаем в этой пещере — первичные руды. Они образованы восходя­щими рудными растворами. Англезит, цитрусит, мала­хит, лимонит и другие минералы, украшающие эту пе­щеру — вторичные минералы. Они образованы проса­чивающимися нисходящими растворами. Да-с! Редки, очень редки на свете подобные дивные художественные галереи, созданные природой, с такими изящными фор­мами и расцветкой. Что вы скажете, такое путешествие стоит проделать?

— Мне кажется, что я вижу сон. Мне кажется, это сказка, которая сейчас кончится и мне жалко заранее. Почему она не может продолжаться долго-долго… — прошептала Элка.

— А вот и реальность! — указал в сторону от до­рожки Павлик. — Взгляните, товарищ профессор! Ске­лет!

— Да-с! — сказал профессор, подойдя поближе.— Крупный зверь. Да-с. Ну что, вы узнаёте животное? Определите, чей это скелет.

— Трудно! — ответила Элка.

Павлик предпочёл промолчать.

— Вот потерянная страничка из древнейшей исто­рии земли. Пещерный медведь, детки, страшнейший враг человека в эпоху, когда он обитал в пещерах. Ги­гант! Отлично сохранился! Не трогайте его! Специали­сты придут сюда за нами, предоставим его им. Но вот, вот там — профессор показал рукой направо — там есть кое-что для вас. Осторожно, осторожно за мной!

Профессор направил луч фонаря вперёд и краду­щимися шагами обошёл вокруг выступа скалы.

— Ага, готово! — воскликнул он через мгновение.

Павлик и Элка быстро подбежали к нему.

Посреди дорожки, пойманный в круг электрическо­го света, сидел неподвижно, моргая, пушистый зверёк с длинным пышным хвостом. Он был похож на белку. Когда он вытянулся насторожившись, тело его оказа­лось длинным и тонким как верёвка, а пышный хвост был не короче метра.

— Пещерная лисица, — прошептал профессор. Ред­кий, чрезвычайно редкий экземпляр!

— Поймаем её! — предложил Павлик.

— Держи фонарь! — распорядился профессор. — Я займусь этим. Это будет лучший подарок, какой я только могу поднести профессору Иванову.

В это мгновенье пещерная лисица, почуяв опас­ность, как пружина, метнулась в сторону от ослепляю­щего её света. Павлик кинулся за ней, но это было бесполезно. Она исчезла.

— Жаль, очень жаль! — промолвил профессор. Хо­рошо, что с нами нет профессора Иванова, иначе мы бы его потеряли навсегда. Он ни за что на свете не ушёл бы отсюда без этого редкого и интересного экзем­пляра. Он бы преследовал его по следам всеми возмож­ными средствами, пока не обнаружил бы. Но мы пой­дем. Надо посмотреть докуда продолжается это под­земелье. А потом выйдем наверх, на солнышко. Мои старые кости начинают поскрипывать.

Павлик и Элка рассмеялись.

Несколько минут шли молча. Каждый был занят своими мыслями. Вдруг радостное восклицание Элки, которая постоянно рыскала по сторонам, стараясь не попадать в сноп света от фонаря, привлекло внимание двух остальных.

— Вода, вода! — воскликнула она, устремившись к берегу удивительно красивого заливчика.

Со свода пещеры над заливом, на берегу которого остановились трое исследователей подземелья, свисало кружево богатой декорации из сталактитов, которое приобрело феерический вид от игры света на водной поверхности.

Профессор присел на влажный песок и окунул ру­ку в подземный поток.

— Вода не застоявшаяся. Куда-то вытекает. Но… посмотрите, посмотрите сюда! — он указал на воду перед собой.

В прозрачной, как кристалл, воде плавали рыбы, белые, как белый мрамор, как белые сталактитовые образования. Белые и совершенно слепые, без всяких признаков глаз.

— Гадкие они, узкие и длинные, и прозрачные, словно черви, — сказала Элка.

— Среда их создала такими. Полный мрак, отсут­ствие света — объяснил профессор.

— Ой, берегитесь, берегитесь! — крикнула вдруг Элка, отшатываясь от берега.

Профессор и Павлик растерянно на неё взглянули.

— Там что-то страшное, посмотрите! — Элка ука­зала на куст сталактитов, сквозь которые протискива­лось чьё-то белое тело.

Павлик и профессор направили туда свет, но было поздно. В воде мелькнула спина животного, быстро скрывшегося во мраке за скалами.

— Будем осторожны, детки. У нас в руках мощное оружие — свет. Против него не посмеет выступить никто из здешних жителей и вам нечего пугаться. Никто не может на нас напасть. Их пугает свет так, как нас тем­нота. Но осторожность не излишня. Впрочем, осмотрим берег и будем возвращаться. На сегодня с нас хватит.

Дальше дорожка уже не была ровной. Они подня­лись по образующему террасы берегу подземного озе­ра. Спустились по высеченным в скале удобным сту­пеням, очень заинтересовавшим профессора. Он оста­новился и долго их рассматривал.

— Необычайно и странно! — воскликнул он нако­нец. — Ступеньки из великолепной галенитовой руды. Посмотрите, детки! Они откуда-то принесены и поло­жены здесь в гнёзда, вырубленные в этой старинной из­вестняковой породе. Откуда взята эта чудесная плот­ная галенитовая масса?

Вдруг он сел на ступеньки, потёр рукой лоб и вскричал:

— Теперь понимаю, ясно всё понимаю! Вода, вода помешала моему рудоскопу… Да-с! Да-да-да. Гале­нит…

Профессор не договорил. Все трое подняли головы и переглянулись. Удивление, интерес и страх промель­кнули в их взглядах.

— Человеческие голоса! — прошептала Элка, в наступившей тишине прижимаясь к профессору. — Ди­кари! Пещерные люди!..

— Это эхо! — попытался её успокоить Павлик, но голоса слышались всё яснее и заставили и его замол­чать в смущении.

— Да-с! Нет, конечно, дикарей быть не может. По­жалуй, кто-нибудь… совершенно случайно… кто-ни­будь… — растерянно бормотал профессор.

Он прижал к себе дрожащую Элку, и все трое ста­ли вслушиваться в приближавшиеся шаги.

 

24

Роковая встреча

У тихого берега подземного озера остановились, смутно вырисовываясь за ярким светом шахтёрской лам­пы, два силуэта. После нескольких проделанных ими движений оказалось нетрудно отгадать, кто эти двое. У Хромоногого и Медведя были настолько характерные признаки, что их легко мог узнать каждый, даже за экраном слепящего света.

Шумел, собственно, Медведь. По всему было видно, что сегодня он принял усиленную порцию водки.

— Садись здесь на камни и ни звука! — властно сказал Хромоногий. — Кто бы за нами ни шёл, если подойдет сюда, должен будет проститься со своей ду­шонкой.

Медведь покорно сел. Кирка и лопата, которые он нёс, зловеще звякнули в гулком подземелье.

Хромоногий прикрыл свет лампы, так что она осве­щала только уголок за скалами. Лишь легкий плеск во­ды об берег создавал монотонный шум в мрачном мол­чании этого необыкновенного мира.

— Никого нет! — нарушил молчание Медведь, ко­торому, вероятно, было очень трудно сидеть неподвижно.

— Шш! — резко прошипел Хромоногий. Потянулись долгие тягостные минуты… Ни один звук не нарушал тишину.

— Аллах экбер! — шумно вздохнул Хромоногий и встал.

Медведь последовал его примеру, шумно пыхтя.

— Толстый буйвол — прикрикнул на него Хромо­ногий. — Сопишь, словно из тины какой выбираешься. Из-за тебя я вечно в опасности. Ты всегда всё затру­дняешь, только неприятности от тебя.

— Это от меня тебе неприятности? А не мне от тебя? Если бы тебя не было, был бы я чабаном, как другие, и спокойно жил бы себе.

— А теперь тебе худо, что ли?

— Теперь! Теперь я дрожу наравне с тобой, хотя и не повинен во всех твоих преступлениях.

— Шш! заткнись, что ты болтаешь! — сказал, понизив голос, Хромоногий. Ну, а если кто-нибудь слушает, что он подумает? О каких это преступлениях ты плетёшь?

— Каких угодно! — рявкнул Медведь. — Осточер­тели мне твои дела. Мало ли за тобой грехов. Знаю как ты сделался хозяином пяти-шести тысяч овец, и что ты потом делал. Чего на меня уставился? Пускай слушает, кто хочет. Никого я не боюсь, ничего худого я не сделал.

Хромоногий неестественно засмеялся и, подойдя к Медведю вплотную, прошипел ему в лицо:

— Держи язык за зубами. Тут пощады никому не будет. Ты хорошо видел, что за нами в туннель кто-то вошёл, и свет его нас преследовал. Смотри, можешь всё сразу потерять из-за этой проклятой водки. Держи язык за зубами!

— Нет, я иду обратно. Я больше здесь оставаться не буду. У меня дети есть, которых я хочу снова уви­деть.

— Трус! — прошипел Хромоногий, схватив его за одежду.

— Пусти меня! Слышишь, как плещется вода? Мы тут погибнем. Брось всё это к черту. Идем обратно!

— Что с тобой? Ты с ума сошёл? Мы почти дошли. Вот пергаменты! Смотри! Вот тут обозначено озеро. Называется оно «Богиня долины». Вот эта стрелка ука­зывает, что если мы пойдем вдоль него, то придём к кладу!

— Нет! Я не сделаю больше ни шагу. Пусти, я вернусь к своим детям. Ты на свете один и никому не нужен, а меня ждут… Слышишь? — жалобно захны­кал гигант. Эхо ответило ему, и он сжался, испугав­шись собственного голоса.

— Возвращайся, осёл паршивый! — рявкнул вне себя Хромоногий. — Ты пьян!

— Дай мне маленький электрический фонарик, — спокойно ответил чабан и протянул далеко вперёд мо­золистую ладонь.

— Убирайся прочь с моих глаз! Ступай, куда хо­чешь! — крикнул Хромоногий. — Трус!

— Тусун, дай мне фонарик. Я больше не могу вы­держать, тут. Когда ты найдешь клад, я тебе помогу его унести. А сейчас пусти меня.

— Со мной вперёд, или иди себе куда хочешь! — сказал Тусун и, взяв фонарь, пошёл вперёд.

В наступившей тишине в подземелье вдруг про­звучал чей-то зловещий резкий крик, после которого снова слышался только легкий плеск воды.

— Ты слышал, Тусун? Вернемся. Это предзнамено­вание. Мы здесь найдём свою могилу. Из темноты нас подстерегает смерть!..

— Ступай вперёд или убирайся! — ответил Ту­сун и, повернувшись к нему спиной, направился к бе­регу озера.

Чабан постоял несколько мгновений, затем сбросил одежду. Схватив большой кусок скалы, поднял его над головой, размахнулся и со всей силы бросил его в спину Хромоногому. Камень пролетел на волосок от него и шлёпнулся в воду. В следующую секунду Хромоногий вытащил из-за пояса длинный нож и с искажённым ли­цом, не отводя взгляда от чабана, поставил фонарь на скалу, а затем стал подкрадываться как кошка, с но­жом в руке.

Медведь начал отступать с выражением испуга на лице, хныча в отчаянии от неудачи.

— Не оставляй моих детей сиротами! — жалобно сказал он.

Хромоногий мрачно приближался к нему, не произ­нося ни слова.

Чабан побежал и стал карабкаться на скалы, под которыми скрывались профессор, Павлик и Элка.

— Я для твоего же добра говорю, Тусун, вернём­ся! — попытался снова уговаривать Медведь.

Хромоногий прошипел как змея:

— Камень был брошен. Ты понимаешь, что озна­чает нож у меня в руке. Один замах, и он вонзится куда надо. Но я хочу увидеть тебя в воде. Утопить тебя как крысу. Я отказываюсь от ножа — аллах да вознагра­дит меня за то, что одним неверным меньше будет на земле. Ты сам избавишь землю от себя. Марш в воду! — вдруг крикнул он, словно взбесившись. — В воду! Туда! Туда!

Вдруг свет погас. На мгновение наступила гробо­вая тишина. Последовал испуганный крик, и затем сноп света блеснул прямо в глаза Хромоногому.

— Никто ни с места! — послышался голос Павли­ка, такой спокойный, что он сам удивился своему хлад­нокровию.

Воспользовавшись тем, что Хромоногий и Медведь были заняты друг другом, он накинул на их фонарь свою куртку и сейчас стоял против них. Рядом с ним был профессор Мартинов. Свет его фонаря озарял ока­меневшего от страха и удивления чабана.

— Я хорошо помню этот голос, — процедил сквозь зубы Хромоногий и, быстро оправившись, сделал шаг вперёд. — Что тебе надо от меня, собачий сын? — Его налившиеся кровью глаза метали молнии.

Прежде чем кто-нибудь успел двинуться, нож Хро­моногого вылетел из его руки, и фонарь профессора разбился. За этим последовало нечто, повергшее всех присутствующих в ужас и заставившее их забыть вражду.

Пламя разбитого фонаря сверкнуло как молния. Воздух, до тех пор неосязаемый и неуловимый, вдруг приобрёл материальную силу, засвистел как бешеный, опрокинул на землю людей и понесся по подземелью. Казалось, в фонаре был заключён могучий дух, который сейчас, освободившись, вырвался из него. Его тело на­полнило подземелье, а его дыхание привело в движение уснувший мир.

Разбросанные люди, перед тем ощетинившиеся друг против друга, теперь оказались жалкими и слабень­кими.

Подземелье гудело несколько минут, и свист про­носившегося над ними воздуха напоминал полёт чудо­вищного дракона.

Всё, наконец, постепенно утихло. Один за другим поднялись на ноги люди, укрощённые и примирённые, словно кто-то их выдрал за уши.

Фонарик Павлика оглядел всех подряд своим жёл­тым электрическим глазом, а затем усиленное пламя лампы Хромоногого осветило всех, бледных и нахохлив­шихся от урока, данного подземельем.

— Вы слышали, Хозяин подземелья велел нам мол­чать. Споры и ссоры прибережём на то время, когда выйдем на поверхность, — заговорил первым профессор Мартинов. Хромоногий и Медведь опустили головы. — Вам повезло, что вчера подземелье истратило большую часть своей силы и открыло доступ свежему воздуху. То, что случилось, могло стоить нам жизни. Если мы будем дальше ссориться, то можем получить ещё более страш­ный урок. Ты, Тусун, ищешь свой клад?

— Он мой, я ищу его! — резко ответил Тусун, хотя и несколько укрощённый. — И вы его ищете.

— Он наш, мы ищем его! — ответил профессор в том же духе.

— Поделите его, и да будет мир! — сказал при­мирительно Медведь.

— Пусть будет так — сказал профессор.

— Половину мне! — радостно воскликнул Хромо­ногий. — Так, что ли?

— Так.

— Дай руку, профессор! — сказал Хромоногий, про­тягивая руку.

Профессор подал руку и задержал руку Хромоно­гого.

— А у вас есть бумага? — спросил Хромоногий.

— Ну, конечно, есть, иначе как бы мы сюда добра­лись? — ответил профессор.

Хромоногий не мог видеть его насмешливого взгляда.

— Такая, как эта? — он протянул профессору ку­сок пергамента. Профессор с интересом посмотрел его и быстро вернул, чтобы не вызвать подозрений Хромо­ногого.

— Такая же, — прибавил он.

Хромоногий бросил на профессора любопытный взгляд. Ему, вероятно, очень хотелось спросить, откуда у профессора такой же план, как и у него самого, но он воздержался от вопроса.

— Теперь отсюда надо пойти по этому туннелю, — сказал Тусун, показывая вправо от озера.

— Ну, иди вперёд! — распорядился профессор, что­бы пресечь всякую попытку дальнейшего разговора с Хромоногим.

Профессор двинулся вторым, а за ним остальные. Последним шёл чабан.

Шагая, профессор Мартинов рассуждал сам с со­бой и убеждался, что необходимо сопровождать Тусуна и открыть этот клад, из-за которого его экспедиция претерпела столько неудач.

«Если не открыть сегодня клад, то сегодняшний день останется незаконченным. Что представляет собой этот клад? Существует ли он действительно? Как по­ступит Тусун, когда они его откроют? Он ведь на всё способен… Возможно, что мы и вправду найдем клад. В те древние времена распрей, войн, гонений и грабе­жей после падения болгарского государства, много бо­гатств закапывалось в землю для спасения их от пора­ботителей. Чтобы они не затерялись в памяти, тот, кто их зарыл, обычно составлял план, в котором знаками и словами обозначалось, как быстро и легко отыскать зарытое».

— Ну, хорошо, — пробурчал себе под нос профес­сор, одобряя собственное решение продолжить поиски клада вместе с Хромоногим.

На него взглянули с удивлением, не понимая, с кем он соглашается и кому отвечает. Но никто ничего не сказал. Все они молча шагали вперёд, вслушиваясь в растущий с каждым шагом шум, доносящийся из глу­бины подземелья и всё увеличивающий их тревогу и сомнения.

 

25

 

Трагическая судьба

Идти вокруг озера было настоящим мучением. Тропинка змеилась между острыми и мокрыми от вла­ги скалами, а при этом свод опускался всё ниже и вре­менами приходилось ползти. Самым скверным было то, что окружающая обстановка была чрезвычайно одно­образна и трудно было определить, куда они двигаются и в каком направлении.

— Стойте! У меня такое чувство, что мы двигаем­ся в запутанном лабиринте, из которого нет надежды выбраться, если не принять немедленно мер, — сказал профессор Мартинов, останавливаясь. Вокруг него сгрудились остальные. — Карта нас ведёт вперёд пра­вильно, — обратился он к Хромоногому, — это пока­зывает и мой компас, но она не обеспечивает нам воз­вращения, если мы не отметим пройденный путь. Ещё не поздно это сделать. Я определяю для этого Павлика и Элку — пусть они займутся маркировкой. А мы с вами должны ещё раз взглянуть на план, чтобы не за­блудиться.

— Проверим! — с готовностью согласился Хромо­ногий и протянул пергамент профессору.

— Да-с! Вот что говорят объяснения в карте, — сказал профессор, рассмотрев поданный ему перга­мент. — «От озера «Богиня Долины» пойдёшь вдоль берега по знаку водораздела до пульсирующей геенны. Скалы тут послушней мудрецов. Для терпеливых и до­брых намерений солнце всегда будет снова светить над головой, а каждый, кто посягнёт здесь на сокровищ­ницу духа великих магов, найдет свою смерть. Тропинка Кузнецов самая краткая, но по ней не должно про­никать никакое непосвящённое око. Остров спасённых есть середина». Профессор умолк. По его лицу заиграла непонят­ная улыбка.

— Ну, Тусун, как ты это всё понимаешь? — обра­тился он к Хромоногому.

— Понимаю-то слабо. Но сокровище магов дол­жно быть, пожалуй, тут, — ответил он.

— Слабо, говоришь, понимаешь. Правильно. А дру­гого письма какого-нибудь не было разве?

— Было письмо, по-турецки писано, отдельно от карты.

— Что же в нём говорилось?

— Какой-то внук Кузнеца говорит в нём, что пе­ренёс все книги, хранившиеся веками, из подземелья в своё родовое хранилище, чтобы они были у него под рукой. А на что мне нужны книги? Я оставил это пись­мо дома. Мне сокровищница нужна, а не книги.

Профессор Мартинов рассмеялся.

— Эта тропинка приведёт нас к какой-то пульси­рующей геенне, к какому-то Острову Спасённых, а не к сокровищнице! — сказал он Хромоногому.

— Оттуда мы пройдем к сокровищу! — сказал не без страха Тусун.

Наступило молчание. Каждый обдумывал про себя то, что было сказано в древнем пергаменте.

— Ну что ж, идём дальше. Все равно: клад или остров там, мы должны дойти до конца нашего путе­шествия, а на месте уже решим, что нам делать даль­ше, — сказал профессор и пошёл вперёд. За ним по­следовали Хромоногий, Медведь, Элка и Павлик. Элка и Павлик делали стальными остриями шила метки на скалах.

Тропинка становилась всё уже, но зато свод стал уходить всё выше, с него свисали сталактиты, а ржаво-коричневые гематитовые породы сменились серым мел­козернистым гранитом, в котором были инкрустиро­ваны блёстки халкопирита и галенита. Частые поворо­ты стали встречаться на каждом шагу, так что группа вытянулась в извивающуюся вереницу. Постепенно по­вороты приобрели определённую форму. Это уже не были изгибы длинного пути, а петли вокруг белых мра­морных колонн исполинской толщины. Колонны посте­пенно становились всё более разреженными, наконец их густой лес поредел настолько, что превратился в огром­ный колонный зал, где сталактитовые и сталагмитовые образования поражали человеческий взор.

— Нет никакого сомнения, что только карстовое явление может создать такую роскошь и изящество! — прошептал профессор. — Если я не ошибаюсь, то слы­шу шум воды. Она нам расскажет больше. Найдём её!

Профессор повёл свою разношёрстную группу впе­рёд, в сердце подземного мира, забыв обо всех кладах на свете и о всех противоречивых интересах.

Перед его глазами раскрывалось невиданное бо­гатство — пещерный мир. Для него это не были толь­ко изящные формы, а длинное и увлекательное повест­вование. Каждая застывшая капля, каждая стройная колонна говорила с ним на языке пламенного сердца, которое сжимается и бьётся перед образом воплощён­ной мечты. Тысячелетия шептали ему о своих невзгодах, стремлениях материи воплотиться во всё более совер­шенном и организованном образе. Катаклизмы, дли­тельные тихие процессы, монотонные часы и века не­проглядной ночи, в которой ничего не спало под покро­вом мрака, теперь говорили о них громкими отголо­сками, отзвуком равномерных шагов.

Среди шагающих с ним были однако и такие, серд­це и душа которых не были затронуты красотой.

Хромоногий разнюхивал как ищейка за каждой ко­лонной, за каждым изгибом пути: кружевные декорации для него были всего лишь препятствием по дороге к кладу.

Павлик и Элка шли рядом.

В этом лабиринте они не сделали ни одной чёр­точки, ни одной метки. Ведь это было бы кощунством!

Чабан сначала держался одиноко в сторонке, но не скучал. Он все чаще приближался к молодым лю­дям, проявлял любознательность. А они были рады по­делиться с ним тем, что знали сами, и объясняли ему, что могли. Это сближало их и, в конце концов, они по­шли вместе.

— Детки, берегитесь! Спрячьтесь за какую-нибудь колонну и держитесь крепче! — раздался вдруг встре­воженный голос профессора.

На мгновение они оцепенели. Но увидев, что про­фессор, а за ним Хромоногий бегут перед растущей за ними пенящейся стеной воды, они, в свою очередь, по­спешили отбежать в сторону, укрылись от удара водя­ного вала, который быстро вырастал и пенился как мор­ская волна. Вода настигла их, когда они уже крепко держались за руки чабана. Исполин уперся в две со­седние каменные колонны и удержался против напора воды. Она прошумела вперёд, разбиваясь на тысячи брызг, и, словно сделав своё дело, быстро хлынула обратно. Их залило приятной тёплой струей.

«Что это было такое»? — спрашивал себя каждый. Профессор Мартинов и Хромоногий подбегали с другого конца зала, так же мокрые до колен. В это вре­мя сильный, всё нарастающий гул, подобный реву ка­кого-то подземного титана, стал раздаваться в подзе­мелье. Воздух наполнился разнообразными шумами и всем стало казаться, что через мгновение их поглотит нечто чудовищное, страшное …

Элка вцепилась в руку чабана с криком, звучав­шим ужасом человеческой беспомощности.

Последовало нечто вроде тяжёлого вздоха, плеск воды раздался как оглушительная пощёчина. Затем все увидели, как к своду взлетели тонны воды, разбились о потолок, а потом, усмирённые, обрушились на пол и тоже устремились назад.

Наступила мучительная тишина. В ушах ещё стоял оглушительный вой разъярённой и утихомирившейся водной стихии.

Всё заглохло, как после грозового ливня. Крупные капли падали со свода, как летом капает из водосточ­ных труб после дождя. Одновременно с этим пахнуло горячим воздухом, насыщенным парами как в бане.

О красоте уже не мог думать никто, ужас оказал­ся убедительнее и гораздо доступнее для всех.

Первым пришёл в себя профессор.

— Детки, вы промокли? — спросил он машиналь­но, собираясь с мыслями.

Элка выпустила руку чабана и вцепилась в про­фессора.

— И вы не менее мокрый, — ответил Павлик.

— Да-с! — промолвил профессор рассеянно. Было явно, что мысли его заняты другим.

— У меня есть верёвка, — сказал он вдруг. — Я обвяжусь ею, а вы дружно держите конец. Я спущусь поглубже, чтобы посмотреть, как обстоит дело.

— Нет, это сделаю я! — предложил Павлик.

— Ты? — Профессор пристально посмотрел на него поверх очков. — Ну, хорошо. Принимаю. Смелость — добродетель. Обвяжись понадёжней. Даже если мы ри­скуем вторым извержением воды, струя не в состоя­нии — по крайней мере в том виде, как она нам пред­ставилась — причинить тебе вред. Что касается тёпло­го купания, я бы сказал, что в данную минуту оно при­ятно, а потом мы что-нибудь придумаем, чтобы высу­шиться.

Не дожидаясь нового приглашения, Павлик развя­зал рюкзак профессора, достал верёвку и обвязался ею вокруг талии. Затем он протянул ему ружьё с много­значительным взглядом, не укрывшимся от внимания Хромоногого, и пустился бегом вглубь подземелья. Свет его фонарика подпрыгивал и метался на бегу, а лам­па пыталась напутствовать его, насколько могла. Наконец, вместо Павлика осталась только светлая точка. Тонкая крепкая верёвка натянулась.

— Теперь продвинемся вперёд! — сказал профес­сор.

Они прошли шагов двадцать и остановились. На­тянутая верёвка ослабела. Павлик в свою очередь про­шёл вперёд и снова натянул её. Так повторялось не­сколько раз, пока, наконец, после четвертого продвиже­ния, верёвка уже не натянулась. Тут послышался го­лос Павлика:

— И-ди-те сю-да-а!

Они нашли Павлика сидящим на краю колодца, метров тридцати в поперечнике. На глубине около де­сяти метров в нем бурлила вода, медленно поднимаясь. В центре колодца бил фонтан метра в три высотой над уровнем воды. Очевидно, там находился ключ.

— Это живая вода! — произнес громко и твёрдо Медведь.

— Карстовая вода! — уточнил профессор.

Обходя вокруг колодца, профессор Мартинов уви­дел нечто, ничего общего не имеющее с пещерным ми­ром, и тотчас же привлёкшее его внимание. Это был человеческий череп, выглядывающий в щель между двумя геометрически правильными прямоугольной фор­мы глыбами, размерами примерно в два метра высотой и метр шириной. Профессор сразу направился туда. Вода не попадала сюда, так как над этими глыбами было нечто вроде козырька, предохранявшего от пада­ющих сверху струй. За профессором приблизились ос­тальные.

— Вот трагическая судьба! — сказал профессор. — Человек, который никогда не вернулся в солнечный мир.

По спинам присутствующих поползли мурашки.

— Как объяснить себе этот случай? — спросил Павлик.

— Это нечто невероятное. Каменные глыбы сдела­ны человеческими руками и приводятся в движение ка­ким-то скрытым механизмом. До сих пор не было из­вестно ничего подобного. Это приспособление подска­зывает мысль о какой-то системе, нависающей как угро­за над нашими действиями. Мы должны будем с нею ознакомиться, когда будем исследовать подробно всё здесь.

— Не это ли Остров Спасённых? — спросила Элка.

— Мне это кажется скорее островом приговорён­ных! — мрачно ответил Павлик.

— А этот скелет что-то держит! — воскликнул Хромоногий и, без малейшего смущения, вытащил и отшвырнул в сторону кости скелета, мешавшие ему за­глянуть поглубже в щель.

— Сундучок, — сказал он.

Глаза его расширились от алчности и заблестели в предчувствии добычи.

Элка и Павлик отошли в сторону, потрясенные та­кой грубостью к человеческим останкам.

Профессор, не колеблясь, заглянул в щель.

— Верно! — подтвердил он. Скелет зажат между глыбами с каким-то сундучком в руках.

— Клад! — воскликнул Хромоногий. Профессор взглянул на него с сожалением.

— Попробуем раздвинуть глыбы! — продолжал Тусун. — Ты, Благой, славишься медвежьей силой, а ну-ка попробуй!

Медведь посмотрел на него исподлобья и ничего не ответил, но в глазах его было больше суеверного страха, чем желания действовать.

— Судьба этого мертвеца — предупреждение! — сказал профессор Мартинов, отворачиваясь. — Лучше сейчас нам вернуться на поверхность земли. Мы про­студимся, разгуливая здесь с мокрыми ногами. Будет гораздо разумнее вернуться сюда завтра, одевшись как следует и с подходящим оборудованием, — заключил он.

Хромоногий знал, что для него «завтра» означает «никогда», что он не получит клада, который находится тут или за этими каменными глыбами. Быть может тот, кого эти глыбы стиснули, взял только часть богатства, которое таится здесь. Ему не удалось овладеть кладом, но разве это означает, что к кладу вообще нельзя про­никнуть?

— Возвращаться, когда мы уже дошли до клада — глупость, — сказал Хромоногий.

— Ты забываешь, дружище, вот это! — Профессор указал на зияющее отверстие гигантского колодца, в котором уровень воды уже чувствительно поднялся.

— Часа через два-три этот колодец наполнится до­верху водой, — продолжал профессор, — а затем после­дует то, что мы видели только издали. В силу какого-то давления произойдет извержение фонтана воды, ко­торая снесёт нас как букашек в эту преисподнюю. Ри­сковать жизнью всех нас совершенно недопустимо, и я отказываюсь от всяких кладов.

— Благой, помоги мне! — обратился Хромоногий к Медведю.

Чабан ничего не ответил и пошёл назад, высоко за­драв голову и делая вид, что рассматривает сталактиты.

— Постойте, погодите! — обратился Хромоногий ко всем умоляющим голосом. — Давайте попробуем все вместе, только разок, попробуем раздвинуть глыбы, ко­торые его так раздавили. Поглядим, по крайней мере, что он держал в руках, когда его придавило камнями.

Профессор, несколько раздражённый упорством кладоискателя, желая показать ему, что это бесполезно, распорядился:

— Элка, Павлик, Благой, идите все сюда, надавим дружно, чтобы он убедился, что это безнадёжное дело.

Все подошли, дружно понатужились и, к их вели­чайшему удивлению, глыбы поддались, раздвинулись и высохшие истлевшие кости рассыпались при падении на землю. Среди этих человеческих останков остался зар­жавелый ящичек, который был немедленно схвачен Хро­моногим. Он прижал ящичек к груди и отошёл с ним в сторонку, чтобы открыть его без других. Он напоминал голодную собаку, схватившую кость.

Ящичек не поддался его усилиям и, обозлившись, Хромоногий хватил им об пол. При этом ящичек раско­лолся и из него высыпался сероватый порошок.

— Хромоногий пнул его небрежно носком и с доса­дой пробормотал!

— Ничего. Денег нет.

Профессор, с гримасой недовольства, поднял ящи­чек и осторожно спрятал его в рюкзак.

В это время Хромоногий, заглянув в щель между раздвинутыми глыбами, воскликнул:

— Тут есть железная дверь! Все обернулись к нему.

Он успел, тем временем, пролезть между глыбами и кричал оттуда. Всем стало страшно при мысли, что глыбы могли вернуться на прежнее место и расплющить его. Но он радовался как ребёнок.

— Это клад! Я же вам говорил! Раздвинем глыбы ещё малость и проходите все.

Он махал руками, приседал, озирался во все сторо­ны, вообще вёл себя как настоящий сумасшедший. За­тем пролез обратно к ним и с неожиданной энергией стал их уговаривать продолжить поиски.

Остальные неохотно приступили к выполнению его намерения. Но под новым усилием глыбы покорно раз­двинулись ещё на один шаг. Теперь проход был доста­точно широк, и они увидели, что перед ними действи­тельно массивная железная дверь.

Хромоногий устремился к ней с тем же остервене­нием, готовый погибнуть, но во что бы то ни стало от­крыть её.

Он стал перед дверью, спиной к ней, простерши ру­ки в стороны, словно защищая её от чужого посягатель­ства.

— Посветите! Это наверное тут! — воскликнул он, точно командовал всеми.

Профессор поднял лампу. Свет проник глубоко в узкое и длинное подземелье, сложенное из крупного те­саного камня, со сводчатым потолком.

— Там тоже дверь! — крикнул Хромоногий, бро­саясь вперёд.

Все последовали за ним, уже охотнее, увлечённые приключением, забыв и о горячем карстовом ключе, кло­кочущем в широком горле колодца, и о том, что тяжё­лые каменные глыбы могут сомкнуться за их спиной. Фантастическая надежда пробудила во всех неиспытан­ный до тех пор трепет.

Дверь перед ними была заперта, но ключ торчал в замочной скважине. Замок имел один фут в ширину и столько же в высоту. Засов был укреплён в нескольких толстых железных кольцах.

— Медведь, только ты один можешь повернуть этот ключ. Иди сюда! — распорядился Хромоногий, и чабан молча повиновался.

Однако ключ не повернулся. Ржавчина крепко спа­яла весь замок.

Тогда Хромоногий, не задумываясь хватил по две­ри кулаком. При первом же ударе толстый железный лист прорвался, словно намокшая бумага.

Элка и Павлик сначала были поражены силой уда­ра Хромоногого, но подойдя ближе они увидели, в чём дело: железо настолько проржавело, что было достаточ­но простого нажима, чтобы его прорвать.

Они оказались в комнате, совершенно не похожей на то помещение, в котором только что были. Здесь пол был устлан просмолёнными досками, выдержавшими ис­пытание времени. Но когда Хромоногий на него ступил, его нога потонула в коричневой пыли.

В середине комнаты стоял стол кованого железа, весь покрытый ржавчиной, но ещё прочный, а возле сто­ла — каменное сиденье. На столе лежала широкая ка­менная плита, похожая на родопскую «тулу» — плиту для выпечки хлеба, а на ней «врошник» — каменная крышка, которой при выпечке покрывают хлеб и на ко­торую насыпают раскалённые уголья. Там где обе пли­ты соприкасались, щель была обмазана чем-то тёмным, похожим на дёготь.

— Нет ли меж ними каравая? — пошутил Медведь, остановившись перед столом.

— Тут есть и очаг! — подхватил Павлик. — Если бы были дрова, мы могли бы прекрасно согреться и об­сушиться.

— А мне кажется, что здесь и так тепло, даже душ­но, Павлик, — сказала Элка. — Не правда ли, товарищ Мартинов?

— Ты права, Элка. Это тепло исходит от горячего карстового источника. Пощупайте скалы и вы увидите, что они горячие. Даже нашим ногам тепло.

— Отличное паровое отопление! — засмеялась Элка.

Профессор не слышал её слов. Он следил за тем, что делает Хромоногий с тулой и врошником. Тот соско­блил острым ножом смолистую замазку и, просунув нож в щель, приподнял крышку настолько, чтобы можно бы­ло просунуть в щель пальцы. Затем он поднял её.

На каменной плите оказалась рукопись, сохранившаяся так, словно пролежала всего несколько дней.

— Предлагаю тут перекусить, — сказал профессор, чтобы охладить атмосферу напряжения, создан­ную Хромоногим. — Элка и Павлик наверное прого­лодались.

— О, нет! — сказала Элка, но Павлик охотно со­гласился.

— Это было бы неплохо! — произнес он.

— Лишнее! — воскликнул Хромоногий.

— Дети, развяжите рюкзак и поешьте. Элка, разде­ли еду на всех.

Хромоногий, склонившись над древним пергамен­том, пытался что-нибудь прочесть, но очевидно тщетно, так как всё более беспомощно оглядывался на профес­сора.

— Давайте посмотрим, что там написано, — протя­нул он со вздохом и сел на каменное сиденье.

— Позвольте сперва рассмотреть! — холодно ска­зал профессор, подавляя волнение, и взял пергамент из рук Хромоногого.

Снаружи раздался грохот извергающейся струи. Всё нараставший шум сменился плеском огромных количеств воды. В комнату ворвался пар, затем послышался гул бурно стекающих пенистых потоков и, наконец, всё стихло.

Воцарилась полная тишина.

 

26

Умри, трус!

Белобрысик устремился по следам Медведя и Хро­моногого в глубину подземелья. Но в его душе завяза­лась борьба между страхом и волей. Страх рисовал в его возбужденном воображении самые мрачные картины ужаса и смерти, а воля внушала ему смелость и твёр­дость.

Долго в душе Белобрысика велась эта борьба. Ос­тановившись посреди галереи, он поглядывал то вперёд, то назад. Молчание и темнота впереди устрашали его, а зияющий глаз света за его спиной наполнял его пре­зрением к самому себе. Ему казалось, что этот глаз уко­ризненно глядит на него. Словно сам Павлик на него смотрит и говорит: «Вот ты опять отступаешь. Такой уж ты есть. Ничего не доводишь до конца…»

«Почему Павлик смелый, а я нет? — спрашивал се­бя Сашок. — Наверное потому, что он решительно до­водит до конца всё, за что возьмется, независимо с какой целью. Нет! Это, вероятно, только способ, которым он пользуется. Конечно, это способ. В душе он тоже чув­ствует страх, но не ведёт себя как трус. Надо держать­ся смело. Вот и всё!» — решил наконец Белобрысик и пошёл вперёд, повторяя почти вслух: «Умри, трус, умри, трус…»

Следы шагов Хромоногого и Медведя виднелись ясно в пыли, как заячий след на свежевыпавшем снегу. Они редко останавливались. Шаги Медведя были изви­вающиеся. Его относило то вправо, то влево к стенам галереи. Очевидно, он был пьян. Это имело значение: пьяный человек ведет себя более шумно, не умеет сдер­живаться, защищаться, нападать.

После одного поворота, на котором Белобрысик за­держался немного дольше, чтобы выяснить, не угрожает ли здесь опасность, ему стали попадаться в беспорядке наваленные вдоль стен галереи каменные предметы, по­темневшие от времени мраморные колонны с неразбор­чивыми надписями, прямоугольные плиты из разноцвет­ного мрамора, каменные ступеньки, заржавевшие двери и куски железа.

Он остановился. Свет его фонарика прощупал га­лерею далеко вперёд и, не заметив ничего обеспокоительного, Сашок стал двигаться медленнее, чтобы рассмотреть любопытные предметы, встречающиеся по дороге. Здесь были целые склады разноцветных плиток, красивые каменные карнизы, изящные железные решёт­ки, черепки больших глиняных сосудов.

Увлёкшись рассматриванием всех этих вещей, ста­раясь в уме собрать из разноцветных плиток узоры, про­честь попадающиеся изредка надписи, Белобрысик да­леко ушёл в галерею. Опомнившись, он увидел, что сту­пает по пыли в галерее, в которой нет никаких следов Хромоногого и Медведя.

«Неужели я их обогнал, и они остались у меня за спиной?»

Он повернулся, испуганный и озадаченный, и затем бросился назад.

«Попал в капкан, попал в капкан», — бормотал он, чуть не плача, и мчался к выходу, в то время как сердце его колотилось, и он едва переводил дыхание. Ему даже показалось, что кто-то задыхаясь за ним бежит, кто-то хрипя старается его догнать. Белобрысик обернулся на бегу, готовый закричать от ужаса и даже посветил фо­нариком за собой, продолжая бежать, и то и дело ози­раясь. Свет его фонарика вызвал в галерее игру свето­теней, которые ещё больше испугали его.

Наконец показался перед ним спокойный и строгий глаз дневного света. Он прислонился к стенке, зады­хаясь, с пересохшим от волнения и бега ртом и посве­тил дрожащей рукой вглубь галереи. В ней не было видно ничего, кроме тучи поднятой им пыли.

Он опустился на землю у стенки, отёр рукой вспо­тевший лоб и вздохнул в отчаянии.

«Неужели я действительно трус? Неужели я хуже Павлика? Ох, я трус, трус, трус…»

Белобрысик стал стучать кулаками по груди.

«Кукла, кукла, кукла» — повторял он плаксивым голосом.

Ему и впрямь хотелось разреветься и плакать, пла­кать… Когда он пришёл в себя и успокоился, воля вернулась к нему, и он заставил себя держаться более достойно. Хладнокровно обдумав положение, он решил снова вернуться в подземелье, а там будь что будет. Он чувствовал, что так будет правильно, не отдавая себе отчета, почему.

На этот раз он двинулся решительно, строго нах­мурив брови. Он шёл по следам Хромоногого и чабана, внимательно глядя, чтобы не потерять их. Дойдя до того места, где на повороте начиналась свалка каменных па­мятников, он прошёл бы снова дальше, если бы занялся их разглядыванием. В этом месте следы кладоискателей сворачивали и исчезали в стене. Приглядевшись, он за­метил едва видное в темноте отверстие, в которое они пролезли между многочисленными каменными предмета­ми. Он не мог объяснить себе, как они обнаружили этот ход. Осмотревшись ещё внимательнее, он увидел, что они отодвинули от стены глыбу, чтобы проникнуть в от­верстие. На первый взгляд эта глыба ничем не отлича­лась от других, находившихся тут в изобилии. Но при тщательном осмотре оказалось, что на этой глыбе, в от­личие от прочих, было изображено два пересекающихся овала. Такого знака на других камнях не было. Отсюда Белобрысик вывел заключение, что Хромоногий действи­тельно владеет тайным документом, в котором всё точно описано и что — самое важное — здесь ничего не пере­менилось с того дня, когда этот документ был составлен.

Через узкое каменное отверстие он проник по гру­бым каменным ступенькам, высеченным в скале, в какой-то ход.

Сердце его замирало в тревоге, страх томил его ду­шу, лихорадочно неслись мысли, но он преодолевал все сомнения и шёл вперёд. Следы уходили перед ним всё дальше, и он шёл по ним внимательный и осторожный, сосредоточенный и целеустремлённый. Ему казалось, что если он не будет смотреть прямо перед собой, если позволит себе только один взгляд в сторону, его охва­тит такой ужас, что он закричит как безумный.

Подземелье здесь было уже и ниже, и воздух в нём был горяч. От жары и от нервного напряжения по лбу Белобрысика струились капли пота, и спина тоже вспо­тела.

Вдруг вдалеке послышался резкий скрип, словно от заржавевших петель давно не открывавшейся двери. Он остановился и довольно долго выжидал, не послышится ли какой-нибудь новый звук, который подсказал бы ему что делать. Тут он услышал над собой шаги, а затем звуки человеческих голосов. Кто-то разговаривал над ним, и у него не было сомнений относительно того, кто это. Звуки голосов стали удаляться в том направлении, откуда он пришёл. В желании уловить в тишине подзем­ного мира хоть одно слово, он пошёл назад, следуя за голосами. Если бы он этого не сделал, то никогда бы не заметил, что находится у полуоткрытой двери, из кото­рой ему в лицо повеяло прохладным и свежим воздухом. Это отвлекло его внимание от первоначальной цели. Го­лоса удалились именно в этом направлении — к новому входу или выходу подземелья, куда не вели ничьи следы. Не колеблясь долго, Белобрысик решил пойти этим хо­дом. Он правильно рассудил, что свежий воздух может входить только из галереи, связанной с поверхностью.

На первых же шагах появилась новая трудность. Перед ним оказалась лестница, ведущая в двух напра­влениях: одни ступеньки спиралью поднимались вверх, а другие круто спускались, теряясь на повороте.

Белобрысик стал подниматься, дошёл до невысокой террасы и оказался перед каменной стеной, преграж­давшей дальнейший путь. За стеной слышались шаги и человеческие голоса. Прислушиваясь к ним, он присел, приложил ухо к стенке, погасил фонарик, чтобы эко­номить батарейку, и потонул во мраке подземелья.

 

27

Страницы из прошлого

Профессор Мартинов с трудом разбирал древнее письмо:

— Философ Платон сказал: «Рассудок есть вну­треннее размышление самой души, которое выявляет ищущую и мыслящую душевную силу». Профессор старался передать своим слушателям почти всё, что говорилось в рукописи, как это ни было ему трудно.

— «Это внутреннее размышление самой души по­могает мне вернуть годы назад — говорилось в рукопи­си — и взглянуть своими прослезившимися очами на те отошедшие дни, которые оканчивают ныне мною свои тёмные страницы».

— «О, время, ты слишком кратко, чтобы дать че­ловеку и радость, и счастье, и победу, и отдых с на­слаждением».

«О, краткие дни бесполезной судьбы! Ваше время протекло столь быстро, и я не поняла даже, что это мои считанные дни на земле».

«Что дала ты мне, жизнь? Отняла у меня всё то, о чём дала мне понять просветлённым умом, что я его люблю. Теперь я — последняя нищая на улице чело­веческих дней, душа моя пресыщена, тяжела и время ей обрести покой».

«Покой, ты сопутствуешь уже давно дням моей угасающей свечи. Последняя свеча вскоре угаснет и я должна угаснуть до того, как её пламя лизнёт хладный мрамор. Наступит вечный мрак, ужасный мрак, смерть».

«Последние часы, сколько ненужных мыслей несёте вы мне! Я бы хотела, чтобы вы дали мне угадать поту­стороннее бытие моей жизни. Я хочу, чтобы вы мне ска­зали, где моё место во вселенной, после того как сердце перестанет биться, и очи мои угаснут. О, сколь слабы вы для моих надежд! Несёте меня назад, к прошлому. Ну, хорошо, я вам принадлежу».

«Рожен, Рожен! Ты один все ведаешь. Храни нашу тайну, родимый».

«Момчил был мне песней. Момчил был моим вла­стителем. Для меня героем был Момчил. Он стал и судьбой моей. Я не считаю, что жила до того, как встре­тилась с теми глазами, через которые мир казался мне созданным лишь для меня одной».

«Отец мой был единственным существом, которое я любила — до того, как встретилась с Момчилом. Ма­тери своей я не помню. В серебристую ночь месяца Де­кар, в полночь родилась я. В тот же час, когда роди­лась и луна на небосклоне, произошло землетрясение, которое вещало, по словам старых людей и по книгам, насилие, междоусобицы, убийства, много вздохов и слёз. Неужели моя судьба принесла всё это? Я много раз за­давала себе этот вопрос. А может быть, я просто ро­дилась с такой злой судьбой, что и мать моя умерла в тот же час».

«Я помню, как в Тырново воды Янтры монотонно плещутся под нашей башней и мой старый отец, с бе­лой бородой и волосами, шагает по холодным залам. Неспокойные дни шествовали по нашей земле. Междоу­собицы охватили народ».

«Спорили сыновья царя и делили государство на свою и чужую землю. Называли чужой землю брата, присваивали землю, данную им только для правления ею, а народ — о народе вообще не помышляли».

«Между Марицей и Местой уже поселились чуже­земцы, чёрные арапы и турки, а государство распада­лось и каждый владетель, у которого была земля и народ, заботился только о себе. Великое время Ивана-Асена миновало. Черноризцы стали снова преследовать народ. Предавали анафеме всякого, пытавшегося по­казать им, что они ошибаются, что богу не угодно, когда они богатеют, пьянствуют и возвеличиваются над на­родом, который должны были бы вести, как мирное стадо, за собою».

«Всё это я сама слышала от отца моего, боярина Иваца, из колена Калоянова. То же он сказал и ца­рю, когда тот прогнал нас из дворца и сослал сюда, в крепость Орлиное Гнездо».

«Наша крепость была мрачной темницей среди этих голых бесконечных гор. Нашими стражами были голод­ные бродяги, изгнанники, лишённые родных и друзей».

«Но жив ещё для меня тот день, когда я встретила его, провозгласившего себя боярином и воеводой, пред­водителя изгнанных и ограбленных людей, повергнутых в слёзы отцов и заточённых мудрецов — Момчила. Было лето 6842 года от сотворения мира. И сейчас помню я этот день Константина и Елены. Редкие здесь деревья отцветали, а на лугах был праздник бабочек, пчёлок, кузнечиков и певчих птичек, возвратившихся из неве­домых дальних краев. Над безднами и скалами Родоп разливался утренний звон била маленькой церковки у древнего святилища. По скалистой тропинке застучали копыта коней, и громкий мужской голос покрыл и звон била, и шум пенистой речки. Четверо всадников спра­шивали моего престарелого отца. В их числе я впервые увидела его — Момчила. Я и сейчас помню этот голос и ласковые слова».

« — Государыня, позови твоего отца, почтенного воеводу, боярина Иваца».

«Знала ли я тогда, почему так сильно забилось моё сердце? Знала ли, что встретилась с глазу на глаз со своей судьбой?»

« — Государь мой, — обратился он к отцу моему. — Мы ведаем и чтим боярина Иваца, изгнанного само­держцем и черноризцами за то, что сердце его говорит истину. Мы признаём его нашим повелителем и бояри­ном здесь, в Родопах. Он ни от кого не требует податей и тягла, ни у кого не отнял куска хлеба и предпочитает сам жить, как простые люди, чтобы душа его осталась чистой и сердце правдивым. За это мы его чтим и ува­жаем. Я — Момчил. Бездельников и несчастных людей веду я за собой, но все мы перед боярином Ивацом преклоняем головы и хотим, чтобы он это ведал. Мы ставим его нашим боярином и государем и да не усты­дится он нас, но примет и подготовит, чтобы стали мы настоящими воинами».

«Рядом с Момчилом сидел на коне и тот мудрый старец, кому я обязана всем до сего дня, кто стал по­кровителем нашей любви, дедец Страшил. Его босые потрескавшиеся ноги были вложены в стремена, а пур­пурная тога приговорённых к смерти пылала на нем, как царская багряница. Тогда, сама не знаю почему, я назвала его про себя «Босоногий царь». Он сказал ти­хим голосом, склонив голову перед моим отцом:

«Мы, люди, создали для себя такой порядок, что­бы в народе были первенцы и подчинённые. Первенцы совсем не другой крови и не другой плоти, чем подчи­нённые. Они только мудрее, терпеливее, добрее и выше других. Таков ты здесь среди нас. Тебя прислал царь в насмешку сюда, в старинную крепость Калояна, вое­водой и боярином, потому, что здесь только бедные изгнанники и дикие звери. Но вот мы, изгнанники, ценя тебя за мудрость, кротость, терпение и смелость, зовём тебя стать нашим государем. Ивац, мое иссохшее лицо не говорит тебе ничего, но и я пришёл оттуда, откуда изгнали и тебя. Собор черноризцев Ивана-Александра, по подобию собора Борила, изгнал меня сюда. Леса укрывают смелых мужей, а пещеры — новую мысль нашего несчастного времени. Стань вождём рабов, Ивац, отцом бездомных человеческих сердец и каж­дый камень здесь превратится в живого человека, каж­дая пещера в крепость и каждый утёс в бойницу, а угнетённых и исстрадавшихся на нашей земле тысячи, и все они придут сюда к нам. Тогда Тырново-город услы­шит наше слово, а оно — великое слово правды. Я всё сказал. Моё слово было словом магов — просветителей и защитников народа. Значит, это было словом народа».

«В небе раздался орлиный клёкот. Все подняли взоры и увидели: в синеве бились два орла. Жестокая распря огласила простор неба и, наконец, вцепившись друг в друга, оба стали падать, кувыркаясь, на землю и разбились насмерть».

« — Печальное предзнаменование послало нам небо в сей час, — промолвил в ответ мой отец. — Прежде, чем я сказал вам хоть одно слово, вы увидели, что случилось со сражавшимися орлами. Это — знаменье. Так будет и с нашим государством, если я послушаю тебя, богомил, или тебя, предводитель бездомных и изгнанников. Это знаменье показывает нам, к чему ве­дут братоубийства и каков конец всякой междоусобной борьбы».

«Я не согласен с царем, не разделяю образ жизни и дела черноризцев-архиереев, превратившихся из ду­ховных вождей и пастырей народа в поклонников жи­вых и мёртвых идолов и догм, но я и не с вами. Я не могу стать предводителем непокорства, которое само не ведает того, как оно завтра устроит опрокинутое цар­ство, с какими законами, с какими правдами, с какой верой. Извне нас подкарауливают враги. Государство наше приманка для завоевателей. Если нам не дано помочь ему нашей мудростью, пусть по крайней мере мы не станем поднимать на него меч».

«Вот моё слово».

«— Ты щадишь тех, кто не щадит тебя! — восклик­нул Момчил.»

«— Дело здесь не во мне или в тебе, Момчил! — был ответ моего отца. — Свара в доме всё ещё может быть улажена, покуда цел самый дом, но если будет дом разрушен — к чему тебе тогда лад? Дом строится не легко».

«Всадники пошевелили поводьями и тронулись в путь. Мой добрый старый отец проводил их до крепост­ного рва и там сказал им:

« — Эта крепость всегда будет открыта для вас. Мой меч будет принадлежать вам, храбрые мужи, и если здесь кто-либо попытается действовать против вас, то мы будем заодно».

«Момчил соскочил с коня и стал перед отцом. Как он был прекрасен, Момчил!»

« — Боярин Ивац, — сказал он, опускаясь на ко­лени. — Прими меня в эту крепость с моими молодцами и будь нашим государем. Мы будем хранить твои за­веты.

Отец обнял его и прослезился».

«На Петров день отец умер. В крепости я осталась с Момчилом одна, но я уже была его женой».

«Подземелья, только вы знаете то незабываемое торжество!»

«С тех пор прошло десять лет. Момчил уже мертв. Десять лет! Разрушена крепость победителями Момчи­ла. Когда я его видела в последний раз, я знала, что провожаю его навсегда. Всё во мне говорило это. Серд­це моё не переставало сжиматься до того дня, когда я увидела покрытого пылью всадника, поднимающегося в крепость с опущенными плечами и повисшей головой».

«Увидев его, я поняла: «Момчил — мёртв, Момчила нет, Момчил погиб где-то в чужой земле».

«Перитеорион, будь проклят навеки! Лукавство твоего народа и свирепость твоих союзников-турок по­губили моего Момчила».

«О, теперь мне не стыдно стать здесь под сводами, в этом чистом святилище истины, где отзвучали про­поведи знатнейших мужей истинной веры, и самой стать проповедником, принять чистое и прекрасное имя «бо­гомил». Но уже слишком для меня поздно. Я горжусь, что была полезна смелым и честным борцам, что на­ходилась в их рядах и видела тот свет солнечного вос­хода, который испепелит в своём пламени прежнюю развращённость, бессердечность и бесчеловечность и ко­торый даст миру новый образ, а человеку — подобаю­щее ему место».

«Чёрная тень стелется над моей землёй. Но я ду­маю о солнце, которое осветит всю землю, о солнце Истины.

Горе нам!»

«Завоеватели турки не замедлили появиться. Всё, всё здесь уже разрушено и сожжено. Дотлевают послед­ние уголья на пепелищах пожаров. Погибли и вы все, храбрые мужи и мудрые просветители. Не звучат боль­ше ваши шаги вокруг меня, и я словно чужая здесь. Всё спрашивает меня: «Почему ты ещё жива?» О, я иду, иду, не задержусь ни на мгновение. Рука моя до­писывает эти строки, а затем она спокойно потянет цепь в очаге и, когда я исчезну, никто уже не заглянет сюда. Во всех Родопах уже не осталось никого, кто при­шёл бы поглядеть, что происходит в древнем очаге жизни, в крепости обречённых на смерть, в крепости безбожников. Но я сделаю так, чтобы золото Момчила потонуло, ибо оно никому не нужно больше, а чтобы остались живы те, кто сохранит вовеки живое слово босых святителей. До тех пор, пока возвратится жизнь, пройдёт много, много веков. Единственные вы, мои пергаменты, расскажете тем, кто придёт за нами следом, то, что не смогло поведать ни одно живое человеческое сердце. Пергаменты магов и сокровищница духа этого славного времени…»

Внезапный шум прервал чтение. Все, сидящие во­круг профессора Мартинова и увлечённые повествова­нием, одновременно подняли головы, отрываясь от очарования древней были и успели увидеть, как Хромоно­гий, ухватившись за цепь, висящую в очаге, куда-то проваливается. Профессор Мартинов первым опомнился и поспешил ему на помощь, но перед очагом опустилась массивная каменная плита, приводимая в движение це­пью, за которую тянул Хромоногий. Плита зловеще хлоп­нула, входя в приготовленное для неё ложе, и наглухо закрыла отверстие очага.

Откуда-то из-под пола помещения, в котором они находились, глухо донеслось:

— Читает, ха-ха-ха-ха, чи-та-ет!

В этот момент послышался шорох у входа. Все устремились туда и увидели с ужасом как медленно смыкаются те каменные глыбы, которые раздавили не­когда человека, пытавшегося сюда проникнуть, и ко­торые пропустили их самих.

— Как легкомысленно мы поступили! — вскричал в отчаянии профессор Мартинов.

В следующее мгновение со стороны очага послы­шался смех Хромоногого. Он неистово хохотал.

— Он сошёл с ума! — мрачно сказал профессор Мартинов, возвращаясь к каменному сиденью возле стола, на котором лежала недочитанная им рукопись несчастной женщины. Он сел и уронил голову на руки.

Из мрака, прорезаемого светом фонаря, выгляды­вали зловещие тени.

Снова прозвучал голос Хромоногого:

— Читайте, читайте! Ха-ха-ха-ха! Чи-тай-те!

— Его пергамент указал ему этот путь, — прошеп­тал профессор. — Он что-то от нас утаил, я уверен. Он знает выход.

 

28

До чего доводит алчность

Ужас охватил всё существо Белобрысика, мороз пошёл у него по коже, когда в подземелье раздался голос Хромоногого: «Читает! Ха-ха-ха-ха!..»

Больше всего его испугала суматоха, происшедшая в той половине подземелья, где раздавались беспокой­ные шаги и сломленный голос профессора Мартинова.

«Хромоногий что-то натворил», — определил Белобрысик и решил выждать несколько времени.

В то же время ему показалось, что он в подземелье не один. Какой-то шум так его испугал, что у него душа ушла в пятки. Словно темнота вокруг него была на­полнена дыханием тысяч существ, которые подкрады­ваются к нему, окружают его, он чувствует на себе их горячее дыхание… Нервы его были так натянуты, что он едва удержался от крика, весь облился потом. Ему казалось, что он не в состоянии даже пошевелить паль­цем, чтобы зажечь фонарик.

Наконец он несколько оправился и включил свет.

Из отверстия, которого он прежде не заметил, выхо­дил горячий пар, согревая все помещение. Всматриваясь в это отверстие, он заметил, что оно медленно расши­ряется. Каменные стенки раздвигались, и щель стано­вилась все больше… Пара стало меньше, и шум, ко­торый он производил, затих. Показались каменные сту­пеньки. Он направил на них свет, но сразу же его по­гасил и отступил назад; на ступеньках откуда-то по­явился вдруг Хромоногий. Белобрысик не мог объяснить себе, откуда он взялся, но решил, что сама судьба посылает его, чтобы он мог проследить каждое его движение.

Щель расширялась. Какой-то тайный механизм, скрытый в скале, действовал безотказно. Одновременно с расширением щели, в подземелье нарастал шум, про­изводимый плещущим где-то в скалах сильным потоком воды. Вскоре этот шум превратился в грохот, а затем в гудение, от которого нервы напрягались так, что, ка­залось, не выдержат и человек сойдёт с ума.

Рёв подземелья достиг высшей точки. К потолку стали подниматься клубы пара, среди которых Хромоно­гий выглядел невзрачной фигурой из видений Данте, неспокойным духом, бродящим в подземном мире греш­ников.

Белобрысик решил последовать за Хромоногим. Но едва он сделал несколько шагов, как всё подземелье задрожало под напором воды. Пар внезапно рассеялся и обрисовался глубокий пещерный котёл, в который спу­скались Хромоногий, а за ним Белобрысик. Размеры этого котла были фантастично велики. Если бы его наполнить водой, то он вместил бы объем целого озера глубиной метров в сто, а шириной вдвое больше. Свод был богато украшен причудливыми формами и был свет­лым, в то время как дно терялось во мраке. Белобрысик попытался найти этому объяснение, но в тот же миг дикий крик Хромоногого заставил его взглянуть в его сторону, прижавшись к стене. Хромоногий стоял неподвижно и кричал:

— Вот он! Вот он! Ха-ха-ха-ха-а-а!

Белобрысик поддался любопытству, отбросил пре­досторожности и побежал вниз по лестнице. В глубине гигантского котла неспокойно плескалась вода подзем­ного озера. Посредине его покачивался большой прямоугольный сосуд из листовой меди. Благодаря своим большим размерам он был очень устойчив на воде и плавно по ней скользил.

Картина была настолько фантастичной, что могла основательно вызвать у каждого крик изумления.

Однако Хромоногий был привлечён совсем другим. Он стоял на дорожке перед другим подобным сосудом, гораздо меньших размеров, крепко прикованным к ска­ле толстой железной цепью.

— Ха-ха-ха-ха-а-а! — хохотал он как сумасшедший, перекрывая грохот подземелья.

Белобрысик решил спуститься ближе к нему, при­жался к стенке и стал внимательно следить за каждым движением Хромоногого.

У ног Тусуна лежал разбитый медный сосуд, из ко­торого высыпались золотые монеты.

— Клад!

Белобрысик подпрыгнул от волнения.

После того, что он услышал, для него не было сом­нений, что это — продолжение повествования дочери Иваца. В гигантском плавающем медном сосуде вероят­но спрятано что-нибудь гораздо более ценное, чем в маленьком, прикованном к скале, попавшем в хищные руки хромого кладоискателя. В маленьком сосуде «зо­лото Момчила», а в большом, вероятно, то, что она назвала в конце своего повествования «живое сердце босых святителей» — решил про себя Белобрысик, вспо­миная слова пергамента. Он радовался, что большой сосуд плавал далеко от алчных рук Тусуна.

«Там хранятся книги, и они расскажут о том, чего, может быть, никто на свете не знает» — подумал он и это настолько обрадовало его, что ему нисколько не было досадно на Хромоногого, который насыпал полную пазуху золотых монет. Более того, он побежал вверх по лестнице к своим, чтобы связаться с ними и посмотреть, нельзя ли им чем-нибудь помочь или, если им не нужна помощь, решить, что делать дальше.

В подземелье раздавался такой бешеный грохот, что все мускулы и каждый нерв вибрировали.

Приблизившись к входу, Белобрысик с ужасом уви­дел, что щель стала наполовину уже и что каждую минуту каменные двери могут сомкнуться и запереть его тут.

Напрягая все силы, он кинулся к ним, пролез через щель и, отирая со лба выступивший холодный пот, обер­нулся посмотреть, что с Хромоногим. Он увидел, как тот медленно поднимается по лестнице, придерживая руками одежду с наполненной золотом пазухой. В этот момент произошло нечто страшное. Откуда-то сбоку, точ­но из прорвавшейся запруды, хлынула прямо на ступеньки лестницы гигантская масса воды. Хромоногий прижался к стенке, и в первый момент ему удалось удер­жаться против страшного потока. Он поднимался мед­ленно, неуклюже, перегруженный набитым в одежду золотом.

— Беги! Беги! — закричал Белобрысик, испуган­ный смертельной опасностью, угрожавшей кладоиска­телю, и мигал ему фонариком.

Хромоногий увидел его, вероятно сообразил, что ему угрожает и, протянув руки, точно моля о помощи, зато­ропился. Но шаги его были так медленны, а вода так быстро прибывала…

Щель становилась всё уже. Даже если бы Хромо­ногий добрался сюда, он бы не смог пролезть в оставав­шееся ещё отверстие. В этот момент случилось непопра­вимое — Хромоногий был опрокинут массой воды и по­валился на лестницу. Блеснули рассыпающиеся золотые монеты, но в тот же миг всё исчезло, увлекаемое со страшной силой в бездну.

Белобрысик зажмурился от ужаса, а когда снова открыл глаза, перед ним была плотная масса скал. В ней не было заметно никакого отверстия, никакой щели и шум стихии слышался гораздо слабее. Как будто всё происшедшее было кошмарным сном.

Впервые перед Белобрысиком встал страшный при­зрак смерти и насмешливо и снисходительно глядел ему в глаза. Он ужаснулся, обернулся к стене, упёрся лбом в холодный камень и забарабанил кулаками в бесстраст­ную скалу, испуганно крича: «Па-а-авлик!»

Он так растерялся, что выронил фонарик, который упал на пол, разбился и погас…

Наступила тишина. Можно было только предпола­гать, что несчастный испуганный мальчик ощупывает дрожащими пальцами грязную землю, ища свой сломан­ный фонарик; можно было представить себе трагиче­ское выражение его лица в эти минуты отчаяния.

 

29

Ultima multis [19]

Профессор Мартинов прохаживался, взволнован­ный, потрясённый случившимся, по тесной богомильской келье. «Каменная тула» с рукописью в ней подпрыгива­ла на месте от ударов, потрясавших всё подземелье. Те­перь никто уже на неё не смотрел. Кипящий в подзе­мелье ад завладел умами и чувствами всех.

Павлик и Элка молчали, прижавшись друг к друж­ке в одном углу, а Медведь в другом, против них. Он время от времени крестился и отплёвывался, отгоняя та­ким образом, согласно старинному поверью, злые силы.

Вдруг Павлик стал пристально вглядываться в одну точку на стене и пошёл к ней, словно подкрадываясь, чтобы что-то схватить. Все следили за его движениями. Профессор Мартинов, испугавшись за него, приблизил­ся, погладил его по голове и положил ему на плечо руку.

— Держись смелей, мой мальчик! — сказал он громко, чтобы его ободрить. Павлик продолжал идти к стене крадущимися шагами, точно не слышал его, подо­шёл к ней вплотную и почти уткнулся в неё носом. Толь­ко теперь все увидели в стене узкую трещину. Затем Павлик снова отошёл на средину комнаты и пристально всматриваясь в стену, казалось, старался уловить что-то едва заметное в тонкой линии трещины.

Когда он отвёл взгляд от стены и обратился к при­сутствующим, его лицо сияло.

Все приблизились к нему.

— За этой стеной — свет. Свет фонарика. Кроме Хромоногого там есть ещё кто-то! — радостно говорил Павлик в ухо профессору. — Скала не сплошная. По­смотрите сами! Всмотритесь хорошенько! Часть её дол­жна быть подвижна.

Чабан, услышав это, подошёл сам, чтобы проверить, так ли это и обернулся бледный, как полотно.

— Это знаменье! — прогудел он, перекрестился и громко плюнул.

Между тем грохот стал затихать.

Профессор Мартинов в свою очередь приблизился к трещине, обнаруженной Павликом. Рассмотрев её, он по­дозвал чабана и велел ему попробовать сдвинуть глы­бу камня.

Павка оказался сообразительнее. Достал из рюк­зака профессора несколько клиньев и геологический молоток и попробовал расширить трещину. Понадоби­лось много усилий. Свет за стеной исчез. В конце кон­цов трещина расширилась настолько, что клинья со звоном упали на пол. Чабан засунул пальцы в щель и напрягся, сколько было силы. Скала медленно отодви­нулась, и за ней оказалась перед изумлёнными глазами всех фигура, которая покачнулась и упала ничком в келью…

Все в испуге отшатнулись; только Павлик через мгновенье бросился вперёд с криком:

— Саша!

Белобрысик поднялся, услыхав своё имя, и стал всматриваться расширенными от ужаса глазами, ниче­го не понимая.

— Уберите свет — крикнул профессор.

Белобрысик быстро вскочил на ноги, словно уви­дев что-то страшное, и, опершись спиной в стену, про­шептал дрожащими губами:

— Берегитесь, он за вами!

Так как у всех было основание отнестись к такому предупреждению с должным вниманием, все тотчас обернулись. Белобрысик крикнул:

— Вот он! За вами! Медведь, Павлик!

Теперь его поняли. Павлик подошёл к своему дру­гу, обнял его за плечи и сказал громко, чтобы его ус­лышал чабан:

— Медведь — наш друг. А вот Хромоногий убе­жал и его нам надо остерегаться.

Белобрысик некоторое время смотрел на всех по очереди, не понимая, а потом стал хохотать, ко всеоб­щему ужасу, смешанному с сожалением.

— Саша! Хватит! — крикнул испуганный Павлик и прижал своего друга к груди. — Что с тобой делает­ся? — спросил он более мягким тоном, когда тот пере­стал смеяться.

— Я видел, как погиб Хромоногий, вот и всё, — от­ветил Белобрысик отодвигаясь от Павлика. — Вы что, думаете, я сошёл с ума? Я разбил свой фонарик и от­того впал в отчаяние. Но сейчас я вас нашёл и поэто­му могу смеяться и радоваться. Хромоногий умер. Он больше никому не причинит вреда. Подземелье наказа­ло его за алчность.

Белобрысик подробно рассказал, как разыгрались драматические события с того момента, как он рас­стался с Павликом.

— Теперь я действительно открыл тайну нашего времени и ты, Павлик, должен быть доволен этим, по­тому что сам сказал, когда спас меня в вертолёте, что другого ничего от меня не хочешь.

Павлик был глубоко растроган. Друзья обнялись и растрепали друг другу волосы в порыве нежных чувств…

— Теперь я вам покажу выход! — сказал Белобры­сик, выслушав, в свою очередь, рассказ об их приклю­чениях и узнав, как они сюда попали.

— Дайте мне фонарь, и я вас выведу отсюда!..

Но он напрасно так разогнался. Ход, через кото­рый он проник в то помещение, где разбил свой фона­рик, не существовал. Невозможно было попасть в гале­рею, выводившую на поверхность земли. Белобрысик увидел на земле свой разбитый фонарик и нагнулся за ним. Внимание его привлекло ржавое железное кольцо в каменном полу. Всмотревшись, он заметил, что коль­цо находится в середине каменной плиты, похожей на крышку какого-то люка. Медведь без особого усилия поднял плиту. Рядом с ней оказалась вторая. Под ни­ми открылось подобие странного ящика, облицованного изнутри медными листами. Павлик внимательно осмо­трел его.

— Да ведь это лодка! — воскликнул он. — Чудесная шлюпка! И снизу тянет холодком, как от воды! И слышен шум воды!

Не долго думая, Белобрысик проскользнул мимо Медведя и спустился в лодку.

— Товарищ профессор, здесь есть надпись. Спусти­тесь сюда! — крикнул он снизу.

Профессор Мартинов спустился в необыкновенную лодку, а за ним последовали заинтересованные Павлик и Элка. Все наклонились, пытаясь прочитать надпись, когда вдруг лодка стала медленно опускаться. Зазве­нели тяжёлые цепи, что-то заскрипело. До того, как они успели что-либо сообразить, к ним спрыгнул чабан. Стена, которую он раздвинул, теперь вдруг сомкнулась и, если бы он не посторонился, она бы его расплющила.

— Нагрузка лодки вызвала движение глыбы, ко­торая нас сюда пропустила! Теперь мы оказались в но­вой ловушке, быть может, в могиле! — пробормотал профессор.

Над их головой раздался глухой стук. Взглянув вверх, они увидели, что поднятые Медведем плиты лег­ли обратно на свои места.

Тем временем лодка продолжала медленно опус­каться. Спуск сопровождался звоном разматывающих­ся цепей, скрипом и стуком.

— Если этот лифт провалится — нам конец! — проговорила Элка.

Никто ей не ответил… Все молчали, бледные и встревоженные.

Наконец лодка ударилась дном во что-то твёрдое, послышался плеск воды и все с облегчением увидели, что находятся на берегу подземного озера.

— А вот лестница! Вот там и клад! Вот медные сосуды! Там погиб Хромоногий! — кричал Белобры­сик, подпрыгивая в лодке.

Лодка покачивалась на воде, устойчивая и надёж­ная. Первой заботой профессора Мартинова было про­верить её годность и исправность. Правда, здесь не было берега, на который можно было бы высадиться, если не считать неприступную стену, в которой были высечены ступеньки, начинавшиеся у воды и уходившие ввысь. Но раз им приходилось искать спасения, кроме этого пути ничего другого у них не было. В лодке вёсел не было видно, но ощупывая лодку снаружи вдоль бортов, профессор нащупал короткое плоское металлическое весло.

— Товарищ профессор! — промямлил Медведь. — Я того, знаете… давайте выберемся куда-нибудь на сушу!..

— И я не очень люблю воду, дорогой мой, но толь­ко сейчас дело не в том, кто что любит и кто чего не любит, — возразил профессор. — Детки мои, — продол­жал он, — отцепите с другого борта второе весло и по­пробуем двигаться. Что бы ни случилось, каждому за­ботиться о себе. Кто из вас умеет плавать?

— Я!

— Я!

— Я! — отозвались одновременно Павлик, Элка и Саша.

Профессор улыбнулся.

— Ну, Благой, мы с тобой, брат, должны быть го­товы тонуть! Пусть молодые спасаются. Спасение есть. Все эти приспособления предназначены именно для то­го, чтобы спаслись те, кто находится в верхних поме­щениях. Лодка сохранилась благодаря тому, что обши­та весьма искусно снаружи и изнутри тонкими медными листами. А дерево, из которого она сделана, очень смо­листое и пропитано дёгтем, может быть каким-нибудь особым способом. Итак, по моему, все шансы на спасе­ние налицо. Теперь садитесь и давайте попытаемся от­чалить…

Тихий плеск воды в озере не соответствовал бур­ным переживаниям в груди людей.

Сколько тайн знали эти подземелья, сколько судеб прошло под их молчаливыми сводами!

Лодка отчалила. Что-то затрещало в ней, испугав всех, но она заскользила по воде, и сжавшиеся в ожи­дании сердца стали биться спокойнее.

Сначала они плыли без цели, просто плыли, чтобы убедиться, что плывут, что лодка держится на воде озе­ра, и они все в ней в сравнительной безопасности. Но вот гребцы — Павлик и Белобрысик — под руковод­ством профессора взялись за вёсла и направили лодку к суживающемуся концу озера. Там на стене выделялся знак богомилов — два пересекающихся овала. Глаза всех, однако, были прикованы к прямоугольному, вели­чиной с их лодку, сосуду, державшемуся почти без дви­жения на воде. Один конец его был несколько опущен. Это подсказывало, что его что-то оттягивает вниз, мо­жет быть груз, играющий роль якоря.

— Это чудесный остров для тех, кто не умеет пла­вать! — воскликнул Белобрысик.

— Нет нам спасения! — простонал Медведь, не­уклюже пошевелившись, от чего лодка под ним затре­щала. — Тут всё колдовство, чертовщина всё.

— Если помнишь, — возразил ему профессор, — в рукописи сказано, что «для терпеливых и добрых на­мерений солнце всегда будет снова светить над голо­вой». После всего, что произошло, я верю, что это прав­да. Лишь бы только лодка выдержала нашу тяжесть, и мы снова увидим солнце.

— О, это будет прекрасно, прекрасно! — всплес­нула руками Элка.

— Что там написано? — спросил Павлик, показы­вая на большой медный сосуд, с которым они тем вре­менем поравнялись.

— Plerunt Rhodopeiae arcas! — прочёл профессор.

— А что это значит? — спросила Элка.

— Если не ошибаюсь, — ответил Мартинов, — рим­ский поэт Вергилий в своей поэме «Георгики» описы­вает смерть Орфея и говорит эти слова о погибшем пев­це. Они значат, что «вершины Родоп зарыдали от скорби».

Профессор многозначительно замолчал.

— Откроем этот плавающий медный ящик, — пред­ложил Белобрысик. — Может быть, он нам откроет тай­ну клада.

Профессор Мартинов вглядывался в воду, затем отвернулся и твёрдо сказал:

— Гребите дальше. Отложим исследования на более подходящее время. Теперь же направимся туда, ку­да указывает нам знак.

Павка, налегая на весло, бросил на профессора вы­разительный взгляд, и тот, поняв, что и он тоже видел, молча велел ему глазами молчать.

Лодка медленно удалилась от того места, где под­земелье исполнило свою угрозу, написанную неровными буквами на плавающем кладе. Потому что на дне озе­ра, под ним, покоился труп Хромоногого…

 

30

На подземном озере

Узкий туннель, над которым был знак богомилов и в который они проникли, вдруг изменил свой облик. Чёрно-серые гранитные скалы теперь приобрели яркие цвета — лимонно-жёлтый, оранжевый, коричневый.

Профессор Мартинов вдруг приподнялся в лодке.

— Стоп! — крикнул он. — Подгребите к стене. Лодка подошла к стене. Профессор сменил очки.

— Посветите-ка сюда!

Ему посветили. Он сдвинул шляпу на затылок и свистнул по-мальчишески.

— Так, так! Да-с! Ясно! Движение просачиваю­щихся сверху вод и восходящих. Метосоматизм. Древ­ние тектонические расселины. Ясно, ясно!

Он обернулся, увидел уставившиеся на него гла­за и улыбнулся.

— От такой породы можно всего ожидать. Это из­вестняки.

— Но тут, тут! — воскликнул Павлик, указывая на стенку. — Разве это не… — он запнулся, боясь оши­биться, определив прежде профессора состав породы.

— Разве это не… — передразнил его профессор. — Ну, чего же ты испугался? Договаривай, скажи, что это такое!

— Галенит! — уверенно сказал Павлик.

— Правильно. Галенит. Видели? Рудная жила галенита, которую мы тщетно искали, оказывается здесь, глубоко под водами озера. Вот мы её и открыли. Для меня нет сомнений. Это та же самая жила.

Профессор как будто собирался с кем-то спорить. Появление галенитовой жилы возвратило его к его исследованиям и к прерванным наблюдениям. — Это — разыскиваемое нами галенитовое метасоматическое ме­сторождение. Главная масса богатой руды сконцентри­рована, значит, в карбонатных породах. Оруднение в рудоносных разломах неравномерно.

— Песчаный берег! Бepeг! — закричал Благой, которого очень мало интересовали научные объяснения профессора. Узкая полоска песчаного берега возвыша­лась примерно на метр над уровнем кристальных вод озера. На берегу тёмными пятнами выделялись скалы, вокруг которых только опытный глаз наблюдательного профессора приметил растительность, живо заинтере­совавшую его. Растительность в пещерном мире чрез­вычайно редкое, но зато очень любопытное явление, в особенности для учёного. Устоявшие против тяжёлых условий вечного мрака растения представляют большой интерес для науки. На свете очень мало пещер, где можно найти так ясно оформленные экземпляры расте­ний с таким развитым стеблем, как те, что были на пес­чаном берегу этой пещеры.

Заметив интерес в глазах профессора, Павлик лю­безно спросил:

— Не будет ли уместно здесь остановиться, това­рищ профессор?

Профессор Мартинов положил руку ему на плечо.

— Для нашей экспедиции я не считаю это настоль­ко необходимым, мой мальчик. Но позже можно…

— Какая вода! Что твоё зеркало! — воскликнул чабан, который быстро осваивался со своими новыми друзьями. Затем он загрёб горсть воды, поднёс её про­фессору и сказал — Троньте её пальцем! Горяченькая, Как в бане!

— Ой, что это у тебя шевелится в руке? — закри­чала в испуге Элка, прижавшись к профессору.

Благой хотел выплеснуть воду, в которой действи­тельно что-то шевелилось, но профессор его остановил.

— Постой! Это слепой гамарус или, как его иначе называют, кривой рачок. Забавное животное.

Вдруг лодка быстро понеслась вперёд. Занятые разговорами, они попали в быстрину. Она понесла их направо, к острым зубцам скал, у которых виднелась белая грива пены.

— Пороги! Держитесь крепко за лодку! Детки, та­баньте вёслами изо всех сил! — распорядился профес­сор Мартинов.

Саша и Павлик крепко сжали вёсла. Профессор свесился через борт и руками помогал, сколько мог. По его примеру и Благой опустил в воду длинные руки с заскорузлыми ладонями, чтобы задерживать бег лодки. Но их усилия были тщетны. Течение несло лодку всё быстрей. Шум воды становился громче и ближе, а её поверхность, прежде ровная и спокойная, теперь кло­котала ключом.

Люди сидели в лодке окаменев, прижавшись друг к другу. Элка, в слезах, держала за руку профессора Мартинова.

Подземный канал становился всё уже, стены быстро сближались. Наступил момент, когда лодка почти за­полнила всю ширину туннеля, заскрипела, прижатая скалами, заскрежетала о каменистое дно и, ко всеоб­щему изумлению, к этим звукам примешался звон це­пей, которые потянулись за лодкой, звякнули и вдруг остановили лодку на месте. Наши исследователи пова­лились друг на друга, сколько испугавшись, столько же и развеселившись случившимся.

— Стали на якорь! — сказал профессор Мартинов со смехом, чтобы ободрить спутников.

Все поднялись со дна лодки, и каждый старался разглядеть, понять, почему они остановились и что это за цепи. В этот момент, однако, лодка, увлекаемая те­чением на быстрине, снова двинулась вперёд и стала медленно ползти. Вместе с тем, по обе её стороны натянулись две толстые цепи, которые были укреплены в скалах. Случилось как в сказках. Скалы пришли в дви­жение, с обеих сторон открылись широкие каменные ворота, и глазам исследователей представилось два но­вых грота.

— Наша лодка не случайно попала в эту быстрину, детки! — сказал профессор Мартинов. — Дорога из подземного озера, по всей вероятности, неминуемо ве­дёт сюда. Я полагаю, что если внимательно осмотреть лодку, то окажется, что у неё есть специальное приспо­собление, чтобы захватывать эти две цепи. При этом открываются каменные ворота, которые эти цепи тянут, и освобождается доступ в новые подземелья.

— Верно. Вот тут специальные крючья, которые захватили звенья цепей, — воскликнул Саша.

— Вы видите? Теперь надо ожидать, что наши предки подумали и о том, как нас спасти. Слава нашим предкам!

— Слава! — крикнул Павлик, выскакивая на «при­стань». Белобрысик выпрыгнул с другой стороны.

Подземелье, в котором оказался Белобрысик, было похоже на обыкновенный «зал ожидания», если можно так выразиться, в этом необычайном подземном «вок­зале». В середине его находился погасший несколько веков назад примитивный очаг, в котором ещё лежала кучка золы, серая и отсыревшая. Вокруг очага в ска­лах были высечены сиденья.

Другое помещение, судя по всему, было складом. В нем стояло множество глиняных бочек. Все они были наполнены зерном цвета жареного кофе и пахли цвелью. В потолке над ними были укреплены железные крюки. Вокруг, вдоль стен, стояли развалившиеся деревянные бочки.

— Детки, не удаляйтесь! — предупредил профес­сор. — Кажется, лодка начинает опять двигаться. Луч­ше, чтобы мы все были в ней. Идите сюда!

Это предупреждение профессора оказалось совсем своевременным. Только что мальчики вернулись в лод­ку, как она вдруг дёрнулась вперёд, цепи сильно натя­нулись и под днищем что-то щёлкнуло. На дне лодки шевельнулись два рычага, которых раньше никто не замечал.

— Наверное этот механизм связан со всей систе­мой пристани, — сказал профессор. — Павлик, попы­тайся повернуть рычаг возле себя, на дне лодки!

Перестановка рычага сразу же освободила лодку от привязи с этой стороны. Цепь звякнула о скалы, скользнула и шлёпнулась в воду.

Белобрысик не ждал команды. Он проделал то же с другим рычагом, лодка освободилась и от второй цепи и медленно пришла в движение. Покачиваясь на воде, она поплыла, всё ускоряя свой бег.

— Ах, как хорошо! — воскликнула Элка, всплеснув руками.

Профессор Мартинов, стоя в лодке с растрёпанны­ми волосами, не спускал глаз с группы скал, выделяв­шейся в темноте слева от лодки. Под светом фонарей, скалы отражались в воде и похожи были на тяжёлые крепостные стены с башнями и бойницами.

— Гребите туда! — велел профессор, указывая на скалы.

Когда они приблизились, скалы засияли синим цве­том, который восхитил всех необыкновенной красотой.

— Медное индиго! Ковелин! — загремел под сво­дами пещеры голос профессора Мартинова. — Само­родная медь, детки мои! Необычайное богатство! Не­слыханное!..

Лодка скользнула мимо скал и остановилась в ти­хом заливчике.

Первым выскочил на берег профессор и с жадно­стью захватил полную горсть из россыпи у подножия скал.

— Медь! Медь! — кричал он, возвращаясь в лод­ку, зажав в обеих руках куски драгоценной синей руды. Затем он снова вылез на берег, выбрал несколько кус­ков самородной меди и вернулся в лодку ещё более взволнованный.

— Теперь туда! — он указал на белый массив, вид­невшийся вдали. Глаза его горели на бледном ли­це. — Детки, сегодняшний день, можно сказать, самый счастливый в моей жизни геолога. С вами, благодаря вам, я проник в сердце Родоп. Мне кажется, что я мо­гу полететь, так я окрылён радостью от того, что вижу здесь. Там, наверху, когда мы выйдем на свет, мы смо­жем сказать народу многое. А самое радостное то, что наше открытие оживит этот бедный край. Здесь через год-другой поднимутся заводы, загудят машины, за­светит электричество, закипит новая жизнь. И какая жизнь!

Лодка приближалась к молочно-белым скалам, вы­делявшимся во мраке как изящная статуя слоновой кости.

— Что это за странная белая скала? — спросил Павлик.

— О, я тоже горю нетерпением её потрогать, уви­дать поближе, детки! Но, наверное, это смитсонит.

Свет приближающихся фонарей радостно перели­вался на белом прекрасном подземном памятнике.

Когда они приблизились, профессор стал неспокой­но хрустеть пальцами.

— О, нет, нет! — крикнул наконец он. Его борода дрожала от волнения. — Это каламит. Посмотрите, как отсвечивают крупные грани его кристаллов. Они ром­бической системы и блестят как солнце. Осторожно! Лодка задела подводные скалы… Ах, какой краса­вец! — обратился профессор снова к приближающему­ся белому утесу. — Элка, поди сюда, девочка, стань на носу лодки. Возьми первой кусок каламита. Есть, как я теперь припоминаю, легенда об этой руде. Я тебе её расскажу, эту легенду. А сейчас стань тут и выйди пер­вой. Это настоящая сказка, прямо сказка…

Профессор был вне себя от восторга.

— Эту горную породу называют «Молодицыно счастье», — заговорил он снова, кладя руку на плечо Элки. — В легенде рассказывается, что когда девушка хочет найти себе достойного и красивого мужа и быть счастливой в браке с ним, она должна когда-нибудь под праздник положить под подушку кусочек этой руды «Молодицыно счастье» и проспать три ночи, не вынимая камня из-под подушки. На третью ночь кусочек кала­мита превращается в прекрасного юношу. Девушка должна запомнить его лицо. Это лицо того, кто прине­сет ей счастье и будет ей другом в жизни. Профессор засмеялся.

— Это легенда. Она говорит ещё, что каламит все­гда охраняет завистница-орлица и что когда ты берешь кусочек его, орлица не должна тебя увидеть, потому что тогда «Молодицыно счастье» будет крылатым, не­продолжительным, мимолётным.

Лодка приблизилась к берегу. Элка проворно вы­прыгнула из неё и подбежала к утёсу. Она обернулась, сияя.

— Красота, что за красота! Павлик, Саша, идите сюда!

Вдруг над белыми зубцами мелькнула гигантская тень. Она нависла над бегущей к утесу Элкой. Прежде чем кто-нибудь успел предупредить её криком, на неё напала гигантская птица. Она бросилась на Элку и, в одно мгновение, стремительно подняла её в воздух. Крик ужаса раздался в тишине подземелья. Птица взлетела, унося Элку ввысь.

Не задумываясь, Павлик вскинул ружьё, прице­лился и, прежде чем профессор успел его остановить, нажал спуск. Под сводами подземного мира раздался гром выстрела, за ним второй.

Гигантская птица издала крик, подобный зловеще­му карканью, опустила одно крыло и, стараясь сохра­нить равновесие, косо полетела в сторону, вскоре скрыв­шись где-то за утёсами.

Павлик тотчас бросил ружьё на дно лодки, выхва­тил охотничий нож и выпрыгнул на берег. Он перебежал через песчаную полосу берега к подножию скалы и, лов­кий как кошка, стал на неё карабкаться. Перелез через острые зубцы и скрылся из виду.

Белобрысик на мгновенье поколебался. Затем поло­жил весло и приготовился выпрыгнуть на берег, но про­фессор Мартинов задержал его.

— Постой! Выдем на берег втроём.

— Но Павлик один против этого крылатого зве­ря! — возразил Белобрысик с глазами, полными слёз.

— Пустите меня. Я ей покажу! — рявкнул Благой.

Профессор не стал его удерживать. Благой неуклю­же перебросил ноги через борт, вылез на берег, потя­нулся, разминая затекшие от долгого сидения в лодке члены и крупными тяжёлыми шагами направился к ска­ле, переваливаясь как медведь и размахивая на ходу руками.

Воздух тихой и пустынной до того пещеры сейчас был полон голосов. Летели попискивая сотни летучих мышей.

Пробираясь между скалистыми утёсами, Павлик ста­рался определить место, где могла находиться Элка, унесённая хищной птицей. Сердце его трепетало от вол­нения. Ноги подкашивались от опасения за её судьбу, а жажда мести клокотала в его душе. Павлик не под­нимался, а почти летел, обегая утёсы, отыскивая путь, натыкаясь на препятствия, встречающиеся на пути.

Вдруг он увидел Элку за одной скалой. Она сидела, сжавшись у её подножия, прикрыв голову руками. Воз­ле неё, словно прямо из скалы светились два фосфорес­цирующих глаза. Когда птица подпрыгнула, чтобы за­щититься от наступления Павлика, он решил, что это в сущности неизвестная до сих пор науке порода ска­листого орла.

«Что это за чудо?» — подумал Павлик и бесстрашно двинулся вперёд.

Странная птица попятилась. Свет фонаря слепил её. Она попыталась бежать на своих утиных ногах, но спот­кнулась о камни и повалилась. Ясно было, что этот пе­щерный зверь, прекрасно живущий в вечном мраке пещеры, чувствует себя очень скверно в свете фонаря. Павлик не позволял птице скрыться в темноте, боясь, что она не так легко откажется от своей добычи. Одна­ко он ничего больше против неё не предпринял, удоволь­ствовавшись тем, что отогнал её и держал под угрозой света, а сам подошёл к Элке.

— Павлик! — прошептала она, захлебываясь слеза­ми, и обняла его обеими руками за голову. Её горячие губы и влажная щека прильнули к его лицу. — Павлик, ты меня спас! — сказала она и расплакалась скорее от волнения, чем от страха. — Всю жизнь я буду помнить этот миг, всю жизнь — шептала она сквозь слёзы.

— И я буду всю жизнь это помнить, Элка! — про­шептал в ответ Павлик, склонившись над ней. — Ты ранена? Что с тобой?

— Она подняла меня и опустила как во сне… лег­ко… осторожно… Ой, как страшно…

— Ты можешь идти сама? Пойдём обратно к лодке.

— Я вся дрожу… а если она на нас нападёт?

За скалами послышалось тяжёлое пыхтение. Про­гремел голос Благоя:

— Где эта птичка? Давайте её сюда, я ей сверну шею!

Он тяжело дышал после подъёма и выглядел угро­жающе, возвышаясь над ними как великан.

— Вот там! — указал Павлик на то место, где была странная обитательница пещеры. Но её не оказалось на месте, она исчезла.

— Па-а-влик! Бла-а-г-о-ой! — слышался снизу го­лос профессора.

— Жива-а-а, жива и здоро-о-о-ва! — крикнул во весь голос Благой. Его голос загремел так громко, что снова поднял в воздух летучих мышей, наполнив пе­щеру жизнью.

Не теряя времени, Благой наклонился, поднял Элку на руки и понёс её к лодке.

 

31

Свет, свет

Древняя просмолённая лодка снова плыла. Как вер­ный друг, она несла их по спокойным чернильным водам озера. За ними таяло во мраке «Молодицыно счастье», глохли вдали бесспокойные голоса сотен летучих мышей, встревоженных пещерных орлов.

Профессор, потеряв после приключения с Элкой же­лание пускаться в новые исследования, только любовал­ся дивными формами подземелий, — туннелями, прохо­дами, залами — через которые пробиралась лодка.

В глазах его можно было прочесть: «О, я ещё вер­нусь сюда! Вернусь к вам, мои милые! Тогда вы мне всё расскажете, всё, дорогие мои!»

Положив голову на плечо профессора Мартинова, Элка сидела, прижавшись к нему. Вдруг её мягкий голос нарушил молчание:

— Как славно! Какие чудеса есть на нашей земле, сколько нераскрытых тайн, которые ждут своих откры­вателей, своих исследователей! Хотите, я вам прочту одно стихотворение?

— Читай, читай! — отвечали ей.

Она не стала дожидаться второго приглашения. В ней проснулось какое-то возвышенное чувство, от кото­рого душа её дрожала как струна.

«Она явилась из преданий древних…» — начала шёпотом Элка, а плеск воды примешался к её шёпоту так, что всё озеро стало шептать вслед за ней:

Запели воды озера. Стали рассказывать старинные легенды скалы. Зашептал мрак, роняя далёкие аккорды забытых песен...

Переполнялись восторгом сердца. Глаза сияли и слова были излишни.

Внезапно Благой приподнялся с места и, с изменив­шимся лицом, указывая на скалы, к которым они при­ближались, воскликнул:

— Лодка!.. Другая лодка!

Это восклицание заставило всех вздрогнуть.

С противоположного конца подземелья к ним при­ближалась сквозь лес сталактитов лодка, в которой вид­нелась группа людей.

— Правьте к берегу! — тихо распорядился про­фессор.

Но и те повернули туда же.

— Давай прямо! Не отступать. Это Хромоногий! — заревел Благой, засучивая рукава.

— Но Хромоногий… ведь… — попытался возра­зить Павлик.

— Он сын дьявола. Уцелел. Давайте! — настаивал Благой.

Но и на той лодке кто-то хорохорился, засучивая рукава…

— Ах, так! — крикнул Благой, увидев это. — Зна­чит ты задираться?!

— Остановите лодку! — закричал профессор, за­ливаясь смехом. — Сдаёмся!.. — еле выговорил он сквозь смех. Бледные лица молодых выражали недоу­мение.

— Что-о-о?! — выпучивая глаза, закричал Бла­гой. — Никакой сдачи, разрази меня гром…

Его голос прозвучал в тишине как труба.

— Стой! Стой! — настоял профессор.

Павлик и Саша с трудом застопорили разогнав­шуюся лодку и только сейчас все поняли, почему так хохотал профессор. Против них было их зеркальное отображение.

Благой в недоумении сидел на носу лодки.

— Дьявольщина какая-то! — проговорил он сквозь зубы.

Профессор спокойно объяснил ему:

— Здесь природа проявила много изобретательности и была очень щедра во всём. Чтобы увидеть то, что сбило нас с толку, Благой, найдутся люди, готовые приехать сюда с другого конца света. Это редчайшее явление.

Огоньки фонарей и люди, и всё дивное зрелище кристального озера с белыми сталактитами отражались в рамках этого восхитительного зеркала, и всё выглядело как фантастическая сказочная картина.

— Ну, детки, мы не потеряли напрасно время, — обратился профессор к трём молодым людям и, точно для себя, добавил: «Нет, не напрасно». Теперь всё ясно. Рудоскоп и его горизонталь, которая делала скачок, бы­ли правы. Эти пустоты и характер метасоматического месторождения только сейчас говорят о себе правду. Подземное озеро — причина моего недоумения и неко­торых неудачных исследований. Но теперь всё ясно. Галенитовый пласт найден. Да-с. Найден, да ещё ка­кой!.. Но он прерывается водным пространством, мо­жет быть, теряется под ним. Это весьма вероятно, эти пещеры могут быть и такого происхождения. Старые разработки показывали, что обрабатывался поверхност­ный пласт рудной жилы. Теперь работа экспедиции об­легчена. Теперь мы уже спокойно можем сказать рабо­чим, инженерам, техникам: идите, работайте!

— А как образовалось это зеркало? — спросил Пав­лик.

Профессор обратил на него спокойные глаза, но мысль его всё ещё блуждала где-то далеко.

— Это галенитовое зеркало, не правда ли? — повто­рил вопрос Павлик.

Профессор встрепенулся, улыбнулся и ответил:

— Конечно, конечно, мой мальчик. Это галенитовое зеркало. У галенита очень большая отражательная способность. Но её было бы недостаточно для получения такого, поистине чудесного явления. — Профессор ощупал породу и стукнул своим молотком в одном месте. — Да-с, — продолжал он. — Необыкновенная чистая и гладкая поверхность галенита получилась под действием воды озера. Но отражающая способность усилена бла­годаря тому, что галенитовое зеркало было покрыто, по счастливому стечению обстоятельств, нерастворимым и прозрачным англезитом. Случилось так, что тёмная ме­таллическая основа галенита послужила амальгамой под прозрачным и гладким англезитовым пластом. Так получилось это огромное зеркало, редчайшая и во всех отно­шениях интересная находка.

Профессор прервал свои объяснения, так как лодка вдруг ускорила бег, попав в новую быстрину и, обогнув зеркало, несмотря на усилия Павлика и Саши, устре­милась в узкий туннель, украшенный роскошными известняковыми образованиями.

— Это не к добру! — воскликнула Элка, усилив этим охватившую всех тревогу.

Роскошно задрапированный известняковыми фесто­нами туннель был быстро пройден и лодка, выбравшись из него, уткнулась в песчаный берег, отчего все пова­лились на днище, как скошенные колосья пшеницы.

— Ступени, ступени! — закричал Благой, вывалив­шийся с носа лодки.

С песчаного берега уходила к своду подземелья уз­кая железная лестница.

Павлик и Белобрысик, а за ними Элка, бросились бегом вверх по лестнице. Добежав до верху первым, Пав­лик упёрся плечом в широкую каменную плиту, которой был покрыт выход с лестницы. Его нагнал Белобрысик и оба дружно налегли на плиту. Им помогла Элка. На них посыпалась туча вековой пыли, а когда она рассея­лась, они оказались у входа в узкое каменное помеще­ние. Одна из его стен была занята полкой из камня, уставленной сплошь прямоугольными медными ящиками, позеленевшими от долгого пребывания в сырости.

В помещение вошли один за другим запыхавшийся профессор Мартинов и Медведь. Профессор появился как раз в тот момент, когда Белобрысик вспарывал но­жом медную оболочку одного из ящиков.

— Саша! — крикнул профессор. — Я от тебя, при­знаться, этого не ожидал! Мы же решили, что ничего не будем здесь трогать, пока не вызовем специалистов. Я прошу тебя быть сдержаннее. Ты думаешь, я не сго­рал от желания открыть тот плавающий медный плот, под которым остался труп Хромоногого? Да, ты удивлён, ты ведь его не видел. Но я его видел и Павлик тоже. Однако, мы всё же проплыли дальше, потому что наша задача теперь привести сюда специалистов!

— Виноват, товарищ профессор. Понятно! — про­бормотал Белобрысик смущённо.

— Но раз ты уже его разрезал, посмотрим, что в нём такое, — сказал профессор.

Белобрысик дорезал медную оболочку ящика и до­стал из него несколько сложенных вчетверо пергаментов. На верхнем было написано:

— Шестоднев, составленный Иоанном Экзархом! — воскликнул профессор.

— А что это за надпись здесь? — воскликнула Элка, указывая на стену.

Профессор Мартинов прочёл вслух: «В уме бледнеет пережитое. Пока живёт ум мой, оставляю план великой сокровищницы, спасённой от зла, шествующего по нашей земле. Заклинаю род свой хранить её.   Маг Александр ».

— Где же этот план? — спросила с любопытством Элка.

— Детки, будьте терпеливы! — спокойно сказал профессор Мартинов. — Всё, что тут есть, принадлежит вам. — Затем он опустил голову, надел очки на нос и, шевеля губами, занялся чтением пергамента, который гласил:

«И так, как я могу подробно описать особенности в жизни птиц? Так, у журавлей есть ночная стража, ко­торая сменяется: одни из них спят, а дежурный ходит вкруг них и наблюдает. Когда его срок окончится, он засыпает, а тот, кто его сменил, сторожит так, как пер­вый сторожил до него. Тот же порядок виден и при их полёте: то один, то другой летит вожаком и, после того как вёл стаю определённое время, передаёт руководство другому, чтобы вёл тот. А ум аистов не весьма отлича­ется от ума словесных существ. Они в одно и то же время перелетают на те же места, а потом, словно по общему решению, улетают все. Сопровождают их наши вороны. Они сопровождают их и борются за них с другими враждебными птицами. Доказательством служит то, что в это время нигде не видно ворон. Затем вороны воз­вращаются с поклёванной и выщипанной шеей, что по­казывает, что они их защищали. Кто установил для них эти законы, чтобы их сопровождать и любить их как гостей? Кто угрожал им наказанием, чтобы ни одна во­рона не уклонялась от этого сопровождения? Слушайте вы, кто негостолюбивы, и затворяете двери, и даже приюта на даёте зимой бедняку. А проявляемое одряхлевшим аистам почтение и заботы о них были бы доста­точны, чтобы наши дети, если пожелают обратить на них внимание, стали бы проявлять любовь к отцу и ма­тери, ибо нет никого столь несмышлённого, кто бы не устыдился быть ниже в добродетели, чем не одарённые мыслью птицы. Когда отец потеряет перья свои по ста­рости, аисты окружают его, покрывают своими крылья­ми, согревают его и приносят ему обильную пищу. Когда он попытается лететь, они помогают ему, насколь­ко им это возможно, подхватив его с двух сторон под крылья, и переносят его. Сие настолько известно повсю­ду, что говорят об «аистовом благодеянии».

Профессор Мартинов прекратил чтение, снял очки, вытащил из кармана платок и вытер влажные глаза.

Благой стоял задумавшись, с нахмуренными бровя­ми, уйдя в себя.

Трое молодых людей, с интересом слушавшие чте­ние, вдруг поняли, увидев в глазах профессора слёзы, что здесь что-то чрезвычайно его взволновало, что-то простёрло руку из пергамента к нему, уничтожило про­пасть забвения между столетиями и заговорило по-чело­вечески, понятно, с той теплотой и сердечностью, кото­рые вечны, неизменны и безусловны.

— Ибо нет никого, столь несмышлённого, кто бы не устыдился быть ниже в добродетели, чем не одарённые мыслью птицы, — повторил профессор эту фразу в радостном волнении, словно это были стены его родного дома и словно он видит их озарёнными утренними лу­чами солнца после пробуждения от долгого кошмарного сна, сопровождавшегося смертельным страхом.

— Мы спасены! Спасены! — крикнул он во всё горло и, поднявшись на цыпочки, ухватился за большое кольцо в потолке, которое никто до этого не замечал.

Он повис на кольце, как маленький шаловливый мальчик. Но его огромная фигура сыграла с ним на этот раз нехорошую шутку. Плита, в которой кольцо было укреплено, вдруг треснула и обрушилась ему на голову, а сам он, с кольцом в руках, шлёпнулся на пол в середине подземелья.

— Свет! Свет! — дружно закричали Павлик, Элка и Саша. В отверстии люка появились, одна за другой, три взлохмаченных детских головы. За ними возникла сутуловатая высокая фигура и, нахмурив брови, строго произнесла:

— Петушок, подземелья не разговаривают сами с собой. Спусти-ка туда верёвку!

— Дед Чудо! Дед Чудо! — воскликнули в один голос Павлик и Белобрысик.

Дед Чудо вздрогнул и, приставив руку козырьком, всмотрелся в темноту. Затем всплеснул руками, накло­нился над люком и крикнул:

— Ребята, вытаскивайте их скорее. Живо! Это они!..

Грянуло ура, когда Павлик появился из люка — выпачканный в грязи, исцарапанный, бледный, но с сияющим взглядом. Такое же ура встретило и Белобрысика, и Элку, и остальных.

Дед Чудо стоял посреди большой комнаты Радана с медной утварью и резной отделкой. Вокруг него бы­ла молодёжь из лагеря «Костёр».

Павлик кинулся к нему со слезами на глазах. Дед Чудо отечески обнял его и искоса взглянул на руково­дителя лагеря, который стоял, тоже растроганный до слёз, возле сияющего профессора Иванова. Они только что вошли со двора. Перед ним уже стоял Белобрысик.

— Вас будут судить, слышишь! — крикнул Па­влику один из мальчиков. — Так решил Совет.

Этот крик слышали все, и на мгновение наступила тишина.

Павлик остановился на полпути между дедом Чудо и группой вокруг руководителя лагеря. Обращаясь к мальчику, который крикнул, Павлик громко сказал:

— Пускай нас судят! Это правильно!

Он сделал ещё несколько шагов и стал смирно пе­ред руководителем.

— Товарищ Любомиров, пусть первые мои слова к вам будут просьбой. Я прошу меня простить. Прошу позволить мне сказать вам, что во всём виноват я и в то же время позвольте мне сказать, что я по настоящему рад, потому что могу рассчитывать на вашу спра­ведливость.

Дед Чудо стал между ними и дал знак молчать.

— Судья будет справедлив, — сказал он, — винов­ный будет честен, и все здесь будут довольны и сча­стливы.

Медведь возвышался над молодёжью и, растрогав­шись, растирал по лицу струящиеся слёзы. Судя по его взгляду, и он хотел сказать: «простите меня».

Профессор Мартинов положил руку ему на плечо и дружески его похлопал. Медведь взглянул на него с благодарностью.

— Пусть всё служит им, — сказал профессор, ука­зывая на молодёжь, — и наши ошибки, и наши успе­хи — для них.

* * *

День угасал. Тихая летняя родопская ночь надви­галась с шёпотом, утопая в сиянии над притихшей для отдыха пестроцветной землёй.

Над лагерем «Костёр», вместе с хлопаньем разве­вающегося на мачте национального флага, звучал го­лос Элки, которая, со всем коллективом геологической экспедиции, пришла на торжественный вечер. На трибуне, среди профессоров, сидели рядом старший геолог Петров с перевязанным плечом, Благой с четырьмя детишками, дед Чудо, члены экспедиции и воспитатели из лагеря.

Элка декламировала известное стихотворение Младена Исаева. Её голос, горячий, нежный, ласкал как вечерний ветерок, а голубые глаза, устремлённые в пер­вый ряд, где сидели один возле другого Белобрысик и Павлик, были восторжены и светлы как летняя ночь, как её сердце, горящее первыми восторгами очарования.

Сияла луна, выплывая над Родопой. В её бледном лучистом свете издали выглядывал Хем. И как в ста­ринной легенде, он пытался разглядеть влюбленным взглядом, почему Родопа так лучезарна в эту ночь, по­чему так нежно трепещут звёзды над нею, почему вме­сто вздохов к нему доносится её очаровательная улыбка.

Старый Хем не мог понять, что в Родопе бьется новое сердце, юное сердце Болгарии.