10

 

И все-таки я его найду!

Родопы — настоящая сокровищница. Их бесконеч­ные леса и живописные пастбища, равных которым не сыщешь на всём Балканском полуострове, хранят мно­го тайн. В древности Родопы были обиталищем нежных фракийских муз. Это родина Орфея, Спартака, Момчила.

И теперь ещё название этих гор окружено леген­дами. И теперь ещё они являются источником достой­ного лиры Орфея поэтического вдохновения, а в недрах их кроются материальные богатства, которые суждено открыть современному человеку. И человек этот всё настойчивее и глубже проникает в глубину гор и в их тайны.

В то время, к которому относится этот рассказ, в Родопах находилась экспедиция Академии наук — пе­редовой отряд, стуком своих геологических молотков и шумом буров пробудивший старые горы от вековечного сна. Теперь, когда прошло много лет, десятки таких научных и технических отрядов бродят по осыпям родопских скал, но первые шаги геологов в этом краю бы­ли трудными, и работа их лишь медленно подвигалась вперёд.

В этот день начальник экспедиции, профессор Мар­тинов, нервничал и сердился. Он не находил себе места. Работа экспедиции была сложной и обширной. Она охватывала несколько разбросанных в горах участков и её результаты ежедневно анализировались и обобща­лись. Но, помимо этого, профессор взялся за выполне­ние ещё одной задачи, которая в последние дни причи­няла ему много забот и неприятностей.

На участке вершины Орлиного Гнезда, где находи­лась центральная станция, профессор сделал несколько интересных наблюдений. С одной стороны, в этой мест­ности было обнаружено множество заброшенных рудничных шахт, горных выработок, штолен, металлургиче­ского шлака, с другой же стороны, рудоскоп, который был ему передан для испытания одним из болгарских заводов, показывал необъяснимые отклонения. На дру­гих участках этот самый прибор давал закономерные, ясные показания. На Орлином же Гнезде данные его были противоречивы, а иногда он и вовсе отказывался служить. Это непонятное явление ставило старого про­фессора в тупик. Геологическая картина местности бы­ла ему ясна и понятна. Он был убеждён, что, постепен­но суживая круг буровых работ, он в скором времени обнаружит богатые месторождения свинцового блеска. Но в последние дни диаметр разведуемого участка на­столько сократился, что у него начали возникать сомне­ния в конечных результатах работы экспедиции. Он опасался, что его экспедиция пройдет мимо рудных месторождений, не обнаружив их. В последнее время он все чаше и чаше говорил своему коллеге профессору Иванову, естественнику и страстному охотнику:

— Наша облава, кажется, ни к чему не приведёт. Боюсь, что дичь ускользнёт из-под самых наших ног.

В довершение ко всему, руководитель участка, стар­ший геолог Петров не разделял мнения профессора, что в поисках месторождения, — а оно, судя по всем дан­ным, должно было находиться в этом месте, — следует стеснять концентрические круги бурения вокруг Орли­ного Гнезда. Петров считал, что если рудный пласт не был обнаружен в старых проходках, в этих «полых про­странствах», то он вообще едва ли здесь существует. Разведка старых выработок представлялась ему ненуж­ной архивной работой. Не подкрепляя занятую им пози­цию вескими соображениями, он предлагал вести раз­ведку иным путем, по другому графику. Он находил, что надо отказаться от продолжения работ на Орлином Гнезде, в особенности же от выработок около осыпей в районе Чёртовых Берлог.

Сегодня профессор должен был посетить группу Петрова и присутствовать на кратком производственном совещании. Такие совещания проводились ежедневно с различными группами. Профессору хотелось привести перед собранием убедительные доводы в пользу своей точки зрения, но он всё ещё не располагал данными, подтверждающими её. Работа с рудоскопом, на кото­рую он возлагал такие большие надежды, тоже не дала ожидаемых результатов. Больше того, она навела его на новые сомнения. Терзаясь этой неопределённостью, профессор ходил по своему кабинету из угла в угол, без всякой надобности спускался в лабораторию, брал разные пробы руды и, не видя их, держал перед глаза­ми. Мысли его терялись в догадках. Он перебирал в уме разные варианты работы. В конце концов он махнул рукой, опустился в кресло и стал смотреть в окно на расстилающееся перед ним зелёное море елового леса. Его губы что-то шептали. Вдруг он вскочил с места.

— И всё-таки я его найду! Я его найду!

Хотя за окном светило радостное июльское солнце и лес шумел весело и бодро, он нервно опустил штору. Ему казалось, что заливавший комнату свет мешает работать. Он сел за письменный стол. Лёгкий ветерок парусом надувал занавеску, трепал его волосы.

На столе перед ним была развёрнута большая спе­циальная карта. На ней он набросал красные, жёлтые и синие кружки и линии, отдельные участки, пункты бурения, полученные результаты, открытые рудные жи­лы. Он стал рассматривать карту, по привычке разго­варивая сам с собою вслух:

— Аномалии не случайность. Что-то должно нахо­диться в пластах под этими голыми скалами! Но что это? Чем объяснить эти непонятные отклонения?

Профессор заворочался в кресле, утёр платком пот­ный лоб.

— Почему не даёт показаний рудоскоп? Почему проваливаются в кусты буры? Куда они там деваются в этих ямах, в этом беспросветном подземном царстве? И как в него заглянуть? Может быть, удовольствоваться результатами работы на периферии разведываемой об­ласти и направить туда металлургов? Нет, это привело бы к ещё большей путанице! Неужели под верхним слоем нет скальной породы? А может быть, это какой-то гигантский катаклизм… и мы висим над бездной?.. Но ведь рудная жила — реальность. Она теряется, но всё же существует.

Профессор встал из-за стола, подошёл к окну и поднял штору. Перед его глазами снова открылась вся область разведки, утопающая в зелени. Стройные ели покрывали горные склоны, колыхалась сочная трава лугов, порхали бабочки, пели жаворонки, верещали кузнечики. Профессор провёл ладонью по разгорячён­ной голове и глубоко вздохнул.

«Молчишь, молчишь, старая Родопа! Ничего не хочешь раскрыть перед нами. А по тебе прошли миллио­ны поколений, над тобой пронеслись миллионы событий, произошли миллионы изменений. Твои вершины отра­жались в водах Тетиса, называемого теперь Средизем­ным морем, чтобы потом погрузиться в них в конце эоцена. Тебя заливала риолитная вулканическая лава. Миоцен потрясал твою каменную грудь — чередова­лись катаклизмы, разрушения, провалы, восход! Ты многолика, Родопа, а потому ты такая молчаливая. Но ты должна заговорить и… конечно, заговоришь!..

Заложив руки за спину, он снова вернулся к столу. Из-под насупленных бровей обвёл взглядом окружаю­щую его обстановку, как бы отыскивая притаившуюся беду, чтобы взглянуть ей прямо в лицо. Потом он сбро­сил пиджак на спинку кресла, вышел на лестничку, взял стоявший там на ступеньке деревянный ящик с рудо­скопом, сунул в карман блокнот и быстро вышел на­ружу…

Сжав губы, как бы негодуя на весь мир, он напра­вился к острым скалистым вершинам Орлиного Гнезда. Он шёл, опустив голову, и что-то бормоча себе под нос.

— Ни один геолог не усомнится в правильности показаний прибора Штекарта. Допустим, что моему рудоскопу не хотят верить. Ведь мы, болгары, такие — мы своему ещё не верим. Но маятнику? Что же, и ему верить нельзя? Ведь колебания-то налицо! Они-то не случайны. Так проверьте! Если нужно, в землю зарой­тесь, но проверьте!.. Именно в землю… Они, видите ли, не желают копаться в старых выработках. А чего же они хотят? «Открывать» только то, на что сама зем­ля им указывает? Ну, да там простым глазом видно, что есть руда. Сама жила показывает. Вот здесь, здесь надо выяснить, почему…

Выбрав подходящее место, профессор начал распо­лагаться со своими приборами. Он вырыл неглубокую ямку, установил в ней рудоскоп и лёг рядом с ним на землю. Затем он вытянул графическую трубку и забыл обо всём окружающем. Приступив к работе, он ожи­вился и весь преобразился.

— Так, та-а-ак, диагонали подрагивают… Очень хорошо… Эх, снова отскочили, чёрт его подери! Нет, нет, нельзя допустить, чтобы… Совершенно непонят­но… Какая-то фантасмагория!..

Он быстро собрал свои принадлежности и приборы с таким видом, словно хотел сказать каждому, кто бы сейчас его увидел: «Не всё ли мне равно, что ты об этом думаешь?». Затем он быстро пошёл к осыпям.

Его торчащая вперёд острая бородка придавала его лицу выражение крайнего упорства.

— И всё-таки я его найду! Оно здесь, здесь!

Не переставая бормотать, он снова расставил свои приборы.

— Ведь это же невозможно, чтобы диагонали под­сказывали: «Ищи, старина, это здесь», а горизонтали говорили противное: «Вот, не желаю тебе подчиняться. И ничего без нас у тебя не выйдет!»

Задыхающийся, усталый, близкий к полному отчая­нию, он лёг на горячий песок рядом со своим аппара­том и уставился в магический глазок рудоскопа. Торо­пливым жестом он потянул чёрную ленту, на которую прибор наносил графическое изображение. Красная ли­ния на ленте металась как сумасшедшая, делая зигзаги то вправо, то влево. Внимательно следя за каждым дви­жением иглы на чёрной ленте, профессор, поднимая целый столб пыли, тащил свой аппарат дальше. Про­должая свои наблюдения, он громко кричал: «Здесь, здесь!.. дрожит… неповторимо… чудесно!..»

— Манол! Эй, Манол! Ты ли это? Что ты тут ко­паешься в пыли, как воробей перед дождём? — раздал­ся вдруг тонкий старческий голос. На осыпь вышла из кустарников худая фигура в расстёгнутой форменной синей тужурке, какие носят школьные и университет­ские служители, так называемые «дядьки».

Профессор Мартинов ничего не ответил, но скоро из-за пыльной завесы раздался его раздражённый крик: «Несовершенство, брак!» — как будто он кому-то выра­жал свой решительный протест.

Не обращая ни малейшего внимания на этот воз­глас, старый служитель опустился на песок, снял с го­ловы фуражку и закурил трубку. Затем, повернувшись в ту сторону, откуда раздавались выкрики, сквозь та­бачный дым сказал:

— Ну, и жарища! Так и припекает, так и припе­кает! А в лесу прохладно, хорошо. Птички щебечут, красота!.. — Вышел сюда из лесу, смотрю — над осы­пями пыль столбом и там, слышу, ты сам с собою о чём-то говоришь.

— Вздор! — крикнул профессор. — Говорю! Ни­чего я не говорю! Ты это с чего взял? Ах, чёрт возьми, опять прекратилось!

Профессор не любил, когда ему напоминали о его привычке рассуждать вслух. Старый дядька понял, что он рассердился и замолчал. Зная строптивый нрав учё­ного, он решил, что Манол, как он называл профессора, не станет с ним больше разговаривать и поднялся, что­бы идти. Никто лучше его не знал профессора Мартинова. Дружба их началась много лет назад, когда они вместе отбывали воинскую повинность. Потом Ма­нол отдался научной деятельности и стал профессором, а Стоян поступил служителем в университет. С тех пор, вот уже более сорока лет, они не разлучались и оба состарились в стенах университета.

— Но почему же она скачет, эта проклятая стрел­ка? — воскликнул растерявшийся профессор. — Ви­дишь, как скачет! — обратился он к Стояну. — Фото­снимок верен — два типичных галенитных графика, а она молчит… молчит, как заколдованная… Ну, ска­жи, Стоян, почему? — Учёный поднялся, беспомощно развёл руками и отпихнул ногою аппарат.

Дед Стоян опустился на прежнее место. Лоб его сморщился от напряжения. Он старался что-нибудь при­думать, чтобы помочь своему старому другу. Он пони­мал, что тому приходится трудно и что он нуждается в поддержке.

— Да, бывает так: застопорит и ни с места! — глу­боко вздохнул Стоян. — Как будто сделал всё, как надо, а дело не идёт и не идёт. Может быть, и день сегодня невезучий. Вот, к примеру, хотел я утром при­шить пуговицу. Ну, и натерпелся! Как ни ткну иглой, так и уколю себе палец. Будто правильно целюсь, а как ткну — прямо в палец. Попросил Элку. Девочка сразу пришила. А вот я не мог. Так-то оно…

— Какое же может быть сравнение? — огрызнул­ся профессор. — У тебя это от старости. Что ж тут общего? Это дело… совсем иное… — нахмурил он брови, весь в пыли, растрёпанный, сердитый.

Дед Стоян усмехнулся.

— Так-то оно так.

По его широкой, лукавой усмешке было заметно, что именно он имел в виду.

— Значит и ты, как молодые, считаешь, что я уже из ума выжил, а? Нет! Это не так! — закричал про­фессор. — Вы все увидите! — И он снова бросился к своему аппарату.

— Да ты не серчай, ты не серчай! — добродушно засмеялся Стоян. — Так-то оно так, но может есть кое-что и другое.

— Другое? — поднял голову профессор. Грязный пот струился по его измученному лицу, и бородка его приобрела рыжеватый оттенок.

— Тут природа, Манол. Разве знаешь, в чём тут загвоздка? Ты, конечно, человек учёный и своё дело понимаешь, но может здесь что-то не так, что-то навы­верт, какая-то, как говорится, чертовщина. Может, над жилой какой-то там слой есть, и твой аппарат местами его пробивает, а местами пробить не может, ну, а ты досадуешь и сердишься…

— Стой, стой! — вскочил на ноги профессор. — Что ты сказал? Может быть, какой-то слой? Как же мне это в голову не пришло?.. Как об этом никто не по­думал? Вот так-то оно и получается, когда отрываешь­ся… Забирай скорее аппарат, Стоян, не забудь и ящи­чек… и прямо в лабораторию… Там вопрос и разре­шится. Да, да, может быть какой-то слой… Об этом я не подумал.

Стоян занялся аппаратом, а профессор чуть не бе­гом направился к станции.

— Ишь, как припустил! — укоризненно покачал головою старый дядька. — Да постой, человек божий!

— Некогда нам, Стоян. Недолго нам с тобой оста­лось по земле ползать и небо коптить. Надо спешить с работой. А это дело я не продумал. Мне и в голову не пришло…

— Да подожди же, подожди! — заставил Стоян его остановиться. — Вот, что я нашёл внизу у речуш­ки. — Он раскрыл ладонь и протянул профессору круп­ный блестящий кусок руды, состоявший из десятков мелких квадратных кристалликов с металлическим блеском, которые искрились на солнце, как драгоценная диадема.

— Свинцовый блеск! Га-ле-нит! — вне себя от ра­дости воскликнул профессор. — Где ты его нашёл?

Стоян начал объяснять, а профессор опёрся на его плечо и, как усталый ребёнок, прильнул к нему головой. На его глазах показались слезы. Потом встрепенулся, повертел в руке кусок руды и произнес уверенно и твёрдо:

— Теперь я знаю, что им сказать! — Он поднял руку с рудой и побежал к станции. — Есть, что ребятам сказать…

Было нечто трогательное и милое в этом немного ссутулившемся старом человеке, который с развевающи­мися седыми волосами и радостными слезами на гла­зах спешил по цветущему лугу в свой рабочий каби­нет. Присев на осыпи и окутавшись дымом от своей трубки, дед Стоян проводил его ласковым взглядом.

 

11

 

Трудный человек

Старший геолог вытянул свое тощее тело в тени сосен, на краю поляны, где расположились палатки его группы и, уставившись в маленькую красную запис­ную книжку, громко вычислял:

— Одну треть содержания этого куска руды соста­вляет сфалерит. Две трети — пустая порода. Следова­тельно, в кубическом метре залежи, если у неё везде такое содержание, будет треть кубического метра сфа­лерита и две трети кубического метра пустой породы.

Под соседней скалой растянулся животом на траве Медведь. Возле него стояла полулитровка водки. Его длинные обвислые усы беспокойно шевелились по тра­ве каждый раз, когда он тяжело фыркал. Он сопел как свинья в луже, тревожно ёрзал, старался поудобнее улечься и бесконечно повторял в разных вариантах всё одну и ту же мысль:

— Несправедливость! Из-за того, что я дружил с Хромоногим, пристают теперь ко мне. Ну, дружил, да ведь никого я не убил, а он что дурного сделал? Скитался по объектам, пыхтел, всюду нос совал. Что же тут такого? Человеческие слабости. Не преступле­ние! Ох, сердитый старик, злой. И всё из-за тебя… Так мне и надо, так мне и надо за то, что я слишком добрый.

При каждой из этих ядовитых тирад Медведь по­дымал бутылку, на дне которой ещё переливался оста­ток водки, отпивал глоток, вытирал висячие усы и про­тягивал бутылку старшему геологу.

— Пей! Гони тоску! Тяжело жить с бестолковыми людьми!

Старший геолог машинально брал бутылку, не от­рывая головы от записной книжки и, прежде чем хлеб­нуть, всё ещё бормотал.

— Удельный вес сфалерита — три с половиной, до четырех, и можно сказать, что будет около… около одной трети, или… одна тонна и 16 сфалерита, а цин­ка в сфалерите будет одна треть, умноженная на три с половиной, на шестнадцать…

Он поднял бутылку. В горле у него заклокотало. Он любил пополоскать горло водкой. Потом водка про­шла сквозь горло, и ни один мускул не дрогнул на его лице, будто он ничего и не глотнул. И продолжал бор­мотать:

— Что ты говоришь, где нашёл этот кусок? — обернулся он к Медведю, но не дождался ответа. Да тот и не думал ему отвечать. — Сегодня же отведи меня на это место! Я живо закончу совещание с без­мозглым стариком и пойду с тобой. Проба удивитель­но чистая. Двадцать восемь процентов цинка, братец. Если бы можно, я бы и сейчас пошёл. Скажи, где ты взял этот кусок? — снова настаивал он и повернулся к Медведю. Тот запнулся, у него пересохло в горле.

— Ка-ак где? Да я… нигде… я… нашёл его… да, нашёл, голубчик, в горах. Да, да, в горах нашёл. А там все такие камни, знаешь… да, такие камни.

— Да ты сам нашёл этот кусок, или кто-нибудь другой его дал тебе? — Геолог опёрся на локоть и ис­подлобья посмотрел поверх очков на Медведя.

Тот повернулся на другой бок, схватился за бутыл­ку, в которой уже ничего не оставалось, положил её на место, и бухнулся спиной в траву.

— Хочешь, верь, не хочешь, ступай к чёрту, — на­хмурился он, — я тебе говорю, как человеку, а ты… Ну, и ступай, ковыряйся в старых ямах.

— Да ты что это? — в свою очередь рассердился геолог и, сняв очки, с интересом уставился в Медве­дя. — Откуда тебе приходят в голову такие вещи? Тебе, простому чабану! В старых ямах мы не будем рыться!

— Горы богаты! Там вон! — неопределённо махнул рукой Медведь в сторону, противоположную Орли­ному Гнезду.

Старший геолог даже больше и не взглянул на не­го. Он вперился в данные, занесённые в записную книж­ку. Критическим взором разглядел кусок руды, прине­сённой Медведем, лёг на спину, нахмурился, поглядел вдаль и потонул в размышлениях. Какое-то сомнение проникло к нему в душу. Но это было только на мгно­вение. Выпитая водка навевала химерические видения. Подавленная жажда найти богатые залежи, скрытое в душе стремление пуститься в исследования, подоб­ные тем, какие здесь производят другие, огорчение из-за возложенной ему задачи изучать старые рудничные работы — всё это сейчас казалось ему ещё трагичнее, чем прежде. При виде куска руды, найденного чабаном, в душе старшего геолога сгущался мрак.

В этот миг так отчаянно квакнула лягушка где-то поблизости в кустах, что даже и старший геолог, как ни унёсся в свои мысли, опомнился и огляделся сонными глазами. Но в тот же самый миг в воздухе разнёсся шум приближающегося самолёта, отвлёкший его внимание, так что он забыл странное лягушечье кваканье.

Идут! — просопел он и ещё более небрежно, чем прежде, улёгся в траве, — не стану их встречать!

Кваканье лягушки повторилось. Медведь, сидевший за спиной геолога, осторожно поднялся, осмотрел ку­сты. За толстым стволом сосны показалась синяя без­рукавка Хромоногого. Медведь увидел его и сделал ему рукой знак спрятаться. Затем заткнул за кушак бутылку из-под водки, перекинул через плечо свою ко­жаную пастушью сумку, пожал руку геологу и произнёс громко:

— Ухожу. Двину в Злидол через Шумнатый холм. Будь здоров, начальство, как-нибудь опять зайду.

Геолог не ответил. Его затуманенный взгляд был устремлён в даль неба, откуда приближался, блестя в лучах солнца, Летящий шар.

Если бы старший геолог был более предусмотрите­лен или наблюдателен, он мог бы заметить, как Мед­ведь и Хромоногий объединились, не особенно стараясь спрятаться и вместе исчезли в лесной чаще.

Вертолёт спустился так низко, что посбивал ма­кушки величественных елей, сделал круг над поляной и медленно сел на землю.

Рабочие выскочили из палаток, заполнили поляну, и жестами приветствовали двух авиаторов в вертолёте.

— Здравствуйте, здравствуйте! Понесся многого­лосый крик.

— Здравствуйте, ребята! обратился ко всем первый лётчик, сходя с вертолёта. Это был профессор Марти­нов, который самодовольно поглаживал свою белую бородку.

Старший геолог сидел в стороне от шумной толпы встречающих, но не спускал глаз с того, что происхо­дило. Особенно занимал его старый профессор Марти­нов. На секунду старший геолог подумал: «А почему, в сущности, мне его ненавидеть? Ведь всё-таки должен же кто-то руководить, а если так, он должен требовать от каждого по мере его сил и знаний. Да ведь и то, что на меня возложено, должен же кто-нибудь выпол­нить?».

К сожалению, он не был расположен последова­тельно рассуждать и трезво анализировать. В следую­щее мгновение бунтарское настроение опять охвати­ло его.

«Горы кроют такие сокровища, у меня в руках та­кая богатая проба, я могу стать открывателем такого богатого участка, а меня тут держат, будто старую няньку, исследовать какие-то старые выработки, на ар­хивной службе… не-ет, с этим я не могу примириться!»

Старший геолог нервными шагами направился к своей палатке. Стоя среди развеселившейся толпы с видом какого-то сурового и страшного диктатора, он мрачным, холодным взором обвёл смеющиеся лица, внушая всем смущение, замешательство, колебание, и в конце концов крикнул во всё горло:

— Не будем терять времени, начнём, товарищи!

Его холодный тон и суровое выражение лица, ещё подчеркнутые надменным и безразличным отношением к новоприбывшим, создали натянутую атмосферу. Все расселись по поляне.

Но около профессора Мартинова несколько чело­век ещё шумели. Профессор бросил беглый взгляд на лицо старшего геолога и сказал громко, чтобы все его услышали:

— Сядем, ребята, а то нам достанется. Начальник что-то сердится.

Все обратили взоры на старшего геолога. Мрач­ный и нахмуренный, он увидел насмешку в глазах у многих и, не в силах ничего поделать, сел на траву, за­курил и скрылся в клубах дыма.

— Ну-ка, начнём, коллега Петров, — с добродуш­ной усмешкой обратился к нему профессор Мартинов.

Петров искоса посмотрел на него, разжал ладонь, рассмотрел блестящий кусок руды, полученный от Мед­ведя, и начал без всякого предисловия:

— Сегодняшнее наше производственное совещание мы используем для выяснения одного теоретического вопроса. Буду краток. В здешних старых рудничных работах можно различить несколько периодов. Первый, самый старый период, характеризуется тем, что тогда использовали минералы железной шапки. На них воз­действовали атмосферные влияния, и при этом образо­вывались гидроокиси железа. Разработку вели тогда при помощи самых примитивных сооружений, обыкно­венно на уровне подпочвенных вод. Потом эти выработ­ки забрасывали. Во второй период, в более новое вре­мя, были использованы те же самые залежи, но на бо­лее глубоких горизонтах, в связи с повышением тех­ники. В этом случае большая часть старых галерей выходит на поверхность, вследствие оседания почвы или обрушения шахт. Наша задача проследить такие оседания. С какой целью? По мнению начальника экс­педиции, это цель научная, это должно помочь выяс­нить характер местности, свойства области с точки зре­ния рудно-геологической. Может быть, истинная цель, — тут старший геолог подмигнул нескольким слушателям и запнулся, так что все подняли головы посмотреть, от­чего он приостановился, — истинная цель, — повторил он, и глаза его горели от выпитой водки, — это какой-нибудь будущий труд товарища профессора.

Наступило неловкое молчание. Профессор Марти­нов сжал кулаки, но не поднял голову. Старший геолог вызывающе глядел на него. Тогда откликнулся профес­сор Иванов.

— Неприлично! Только твоё состояние может из­винить тебя.

Старший геолог покраснел, но счел благоразумным промолчать. Он не ответил естественнику, хотя ему хо­телось высказать всё, что он о нём думал. По мнению старшего геолога, тот без всякой нужды вмешивался в геологические вопросы, и это геологу совсем не нрави­лось. Петров считал, что не будь здесь профессора Ива­нова, он, Петров, был бы вторым человеком в экспеди­ции, главным помощником начальника, и деятельность экспедиции не отклонялась бы так в сторону теории.

— Но я вас спрашиваю, какова наша цель здесь? — опять не выдержал и взорвался геолог. — Какая поль­за нам, как производственникам, рассчитывающим на премии… и на всё… И вообще какая польза для на­рода, для народного хозяйства, так сказать? Вот в чём вопрос. И этим вопросом мы начнем сегодняшнее про­изводственное совещание.

Старший геолог замолчал, шумно закурил, и в на­ступившей тишине разнеслось его дыхание, тяжёлое, как у разъярённого быка.

Профессор Мартинов поднялся. Он не хотел гово­рить сидя, как Петров. Пригладил волосы и начал ти­хо, едва слышно, будто у него не было сил.

— Великий русский писатель Лев Толстой сказал слова, которые следует помнить каждому, кто любит говорить. Он сказал: «Мы знаем, что надо осторожно обращаться с заряженными ружьями, но не знаем, что так же осторожно следует обращаться и со словами. Слово может убить, может иногда причинить зло горше смерти». Да-а-а! Но, впрочем, товарищ Петров, вернём­ся к теориям. Вы поняли, что я стою и за теоретическую постановку наших исследований. «Стойне! — обратился профессор к одному из рабочих — полагаю, что и ты это понял!»

Среди общего смеха Стойне выкрикнул:

— Да можно ли без этого?

— М-да-а! — продолжил профессор, смотря испод­лобья на старшего геолога, который уставился в землю и нервно рвал пальцами травинки. — В эпоху древней­ших третичных пластов Родопы понижались. Большая часть их была залита морем. В эти же времена проис­ходили крупные разрывы пластов. Из земных глубин вырывалась лава, которая выливалась в морской бассейн или на сушу. Скалы, образованные этой лавой, сопро­вождаются туфами, а местами и морскими отложе­ниями.

— В эпоху поздней третичной системы, — продол­жал профессор, — начинается повышение Родопского массива. В него проникает магма, затвердевающая глубоко под земной поверхностью. Одновременно с этим массив Родоп вновь рассекается большими и малыми разрывами, разломами, по которым, после кристалли­зации магмы, проникают рудоносные водные растворы, гидротермальные растворы, а они образуют, отлагают жилы руды. В тех местах, где жилы руды пересекают карбонатные скалы, мраморы или известняки, образуют­ся метасоматические тела или залежи. Задача нашей экспедиции открыть рудоносные разломы и богатые ру­дой участки в них, а там, где эти разломы пересекают карбонатные скалы, искать метасоматические рудные тела, залежи.

— Вот как обстоит дело, товарищ Петров, насчет этих оседаний, изучение которых поручили вам, как старому, опытному геологу. В действительности, эти оседания являются только указанием, что в прошлом наши предшественники находили в этих местах при­знаки руды. Во многих случаях они не имеют практиче­ского результата и ценности. Но они служат указанием, где именно находили руду и тем самым оказывают ус­лугу нашим поискам, помогают нам, направляют нас, а нам сейчас именно это и нужно. Только это. Вы знае­те, что когда мы двинулись сюда от отдалённых границ нашего участка, мы встречали всё более и более на­дёжные признаки богатой залежи и всё надеялись ов­ладеть ею, но случилось то, что изредка бывает: вдруг оказалось, что заграждённая неводом рыба исчезла.

Что же произошло? Почему вдруг нет рудной жилы? Вот вопрос, для разрешения которого геолог должен приложить свой опыт, свои творческие размышления. Не важно, кто напишет труд об этом, важно, что разре­шение вопроса будет на пользу нашей народной куль­туре. Но кто бы ни раскрыл тайны природы, нас они, конечно, интересуют теоретически, прежде чем мы пе­редадим их в руки Стойне или Христо, чтобы они их раскрыли кирками, буровыми станками, даже экскава­торами. М-да-а. Думаю, ясно.

— А я опять возражу на это! — поднялся Петров и оглядел всё собрание.—Такая задача может быть пред­метом студенческих работ и академических поисков, а мы здесь практики, вооружённые техническими воз­можностями и опытом, должны быть направлены на самую полезную в данном случае работу — на раскры­тие залежей сфалерита, существование которых не вы­зывает сомнений, как я мог установить независимо от экспедиции.

— Независимо от экспедиции! — удивился профес­сор Мартинов, — странные дела творятся с вами, Пе­тров. Или я до сих пор плохо знал вас, или… но по­смотрим, как же насчет сфалерита?

— Вот, смотрите! Петров вынул из кармана бле­стящий кусок руды и высоко поднял его над головой.

Все взгляды направились к нему. Среди собрав­шихся началось раздвоение, несколько человек под­нялись и приблизились к Петрову.

— Я вам повторяю, — ещё смелее выкрикнул Пе­тров. — Бросьте научные объяснения и розыски, или же вы займётесь ими, а нам предоставьте раскрыть эти богатства. И народное хозяйство от этого не потеряет, и мы больше заработаем.

— Верно, — откликнулся кто-то из толпы.

Профессор Мартинов смущённо сел на свое место. Наступила тишина.

— Все мы здесь занимаемся бесполезным делом, — снова повторил Петров.

— Бесполезным, бесполезным… возразил профес­сор Мартинов. — Сколько таких бесполезных дел, Петров, необходимы для науки, чтобы выделить полезные и сделать их понятнее.

— Но здесь ничего нет! — всё ещё не сдавался Петров — Старые выработки ничего не показывают.

— Как вы могли прийти к такому выводу, Петров, когда ведь сами вы признались, что не взялись за эту задачу, и что у вас есть занятия, независимые от экспе­диции, независимые от её цели?

— Я не могу согласиться с вашим упреком, — рез­ко воскликнул Петров. — Откровенно говоря, я сом­неваюсь в вашем успехе.

— Вы хотите сказать, в нашем успехе. И я сомне­ваюсь, Петров. Ясно, что не может быть успеха там, где есть раздвоенность, где отсутствует целенаправлен­ность, единодействие и единомыслие. А коллектив вы­играл бы, если бы вы сомневались не в успехе экспеди­ции, но в собственных наблюдениях и выводах. Я имен­но в них сомневаюсь и в них вижу причины наших не­удач. Вы, Петров, в последнее время отвлекли свое внимание, перестали серьезно работать над нашими об­щими задачами, и может быть, потому упустили некото­рые важные обстоятельства, из-за чего экспедиция на этом участке попала в тупик. Ответственность лежит на вас и я с вас спрошу. Экспедиция вернется к ста­рым исследованиям, там, где, по моей оценке, имелись серьезные исследования, а оттуда и до этого места мы ещё раз всё просмотрим. Ясно.

— Вы сомневаетесь? — огрызнулся Петров.

— Сомневаюсь. И в трезвости вашей мысли сом­неваюсь.

Петров залился фальшивым смехом.

— Сомнения, вечные сомнения.

— Да, вечные сомнения, Петров. Я вам на это от­вечу словами профессора Златарова, — тихо продол­жил профессор Мартинов. — «Лучше быть не в раю, а в аду, если только в нем царит светлое сомнение, а не тупое самодовольство без мышления!» Понятно? Свет­лое сомнение!

— Красиво сказано! — возразил Петров. — Но старая истина гласит: «Когда цифры говорят, и боги молчат».

— Кто-то рассмеялся.

— Боги, боги… сердито воскликнул профессор Мартинов. Боги пусть молчат, но вы, Петров, не дол­жны молчать, нет, не должны…

— Посмотрим на эту великолепную пробу — пре­рвал его Петров. — По самому грубому расчёту только поверхностный пласт этой залежи содержит 27,7 про­цента цинка. Подумайте! А мы теряем время…

— Я не знаю, откуда вы взяли эту пробу. Не знаю, где эта богатая, пропущенная нами залежь, но прямо вам скажу — я в этом сомневаюсь.

Петров рассмеялся.

— Но вот проба. Что же, вы и в ней сомневаетесь?

— Да, именно в ней и сомневаюсь, — громко вы­крикнул профессор. — Здесь, на этом участке, нет сфа­лерита, я не делаю выводов из отдельных проб. Как ошибочна была моя вера в вашу зрелость, Петров, — с огорчением произнес профессор Мартинов. — Выяс­нить профиль, осветить историю, выяснить геологиче­скую картину сказочно богатого рудного бассейна, на­учно объяснить своему народу и всему миру, со всей серьёзностью и опытностью, что имеется здесь в земных недрах, это для вас пустяки. Да ведь вы действуете будто врач, который хочет излечить больного от высо­кой температуры, а не исследует его печень, сердце, желудок, лёгкие. Нет! Я вижу, спорить с вами напрас­но. Вы не усвоили наших задач!

— А для меня работать при таких условиях бес­полезно! — прервал его Петров.

— Бесполезно! — сокрушенно повторил профессор Мартинов и покачал головой. — Бесполезно!

Вдруг какая-то догадка мелькнула в его мыслях, он близко подошёл, поднял дрожащую от волнения го­лову и крикнул прямо в лицо Петрову:

— Ну, а эта проба, — он показал блестящий кусок галенита, полученный от дядьки и повертел его под солнечными лучами. — И это бесполезно? Вот настоящая проба, с этого участка.

Ему хотелось ещё что-то сказать, но он махнул ру­кой, помял в руке свою шапку и сделал несколько ша­гов в сторону. Потом опять что-то вспомнил, вернулся на прежнее место и, поднимаясь от волнения на цыпочки, заговорил тоном, не терпящим возражений:

— Завтра, когда наши потомки увидят геологические карты этой области, они должны иметь доверие к тому, что мы сейчас изучим и им покажем. Они дол­жны знать, что здесь имеется именно то, что мы нашли, не более и не менее того. Так создается истинная на­ука, так растет прочная культура, пользующаяся дове­рием повсюду и у всех. К этому должны быть напра­влены наши усилия… А не к нашим премиям и расчё­там. — Потом, помолчав, он протянул руку Петрову. — Дайте-ка посмотреть эту сфалеритовую пробу, которая так вас взбаламутила. Дайте, пожалуйста.

Старший геолог медленно подал ему кусок руды. Профессор слегка поднял его в воздух, переложил из одной руки в другую, внимательно осмотрел и, уронив свою шапку на землю, сгорбился и сел. Все, затаив ды­хание, смотрели, что будет дальше. Профессор будто забыл о людях, окружавших его. Взгляд его блуждал где-то вдали, туманный, непонятный. Потом лицо его побледнело, рука задрожала, он сжал кулак, снова ли­хорадочно осмотрел кусок руды, уронил его и опустил голову на грудь.

— Ему стало дурно! — крикнул Петров. — Так я и думал, давно не случалось ему видеть такой пробы.

Профессор поднял голову и бросил на Петрова взгляд, полный насмешки и сожаления.

— Товарищ Петров, — обратился профессор к гео­логу, — вы пьяны.

Наступила мёртвая тишина. Петров хотел что-то сказать, но промолчал, густой румянец покрыл его лицо, шею, даже руки его покраснели.

— Вы напоследок много пьёте. А кто вам носит водку?

— Вы не имеете права говорить об этом, — выда­вил из себя Петров.

Но профессор не обратил внимания на его слова.

— Кто заинтересован в том, чтобы затемнить ваши мысли? Кто заинтересован в том, чтобы здесь не рабо­тали, не работали в Чёртовых Берлогах, не трогали старых выработок, а? Мы знаем и скажем, если у вас нет мужества сказать.

— Клевета! — пробормотал Петров.

— Не бойтесь. Больше я ничего не скажу. Завтра рано утром я приду на станцию. Там закончим объяс­нения. А пока что, скажу здесь перед вами, что эта сфалеритовая проба краденая. Да, она украдена, что­бы отвлечь ваше внимание, и украдена из коллекции нашей центральной станции. Посмотрите, товарищ Пе­тров, повнимательнее. Видите, она обита. Вот новый излом. Но вот здесь, в уголке, остался клочок бумаж­ки этикетки. А я уже несколько дней как заметил, что именно этой пробы нет на месте. Вас обманывают. По­стыдитесь и опомнитесь. С утра до ночи вас поят вод­кой, и ваш мозг уже неделями не был трезв.

Старший геолог вскочил, хищным жестом схватил пробу сфалеритовой руды, внимательно рассмотрел её расширенными, покрасневшими глазами, скривил лицо в грозной, устрашительной гримасе и бросился в свою палатку. Через секунду он выскочил оттуда с ружьём в руках. Несколько рабочих, опасаясь, что может слу­читься беда, кинулись остановить его, но он растолкал их и, ни слова не сказав, скрылся в лесу.

— Трудный человек! — произнес кто-то. Профессор Мартинов покачал головой, вздохнул, но ничего не ответил.

— Протрезвеет после прогулки, и всё пройдет! — дополнил кто-то другой.

В эту минуту прибежал от вертолёта профессор Иванов.

— Торопитесь. Возвращаемся! — крикнул он ещё издали, задыхаясь от волнения. В центральную станцию кто-то забрался. Скорее!

Все изумленно посмотрели друг на друга. Сам про­фессор Мартинов недоумевал, что такое могло случить­ся, но испуганный вид профессора Иванова заставил его быстро сесть в вертолёт. Аппарат поднялся и по­нёсся к вершине Орлиное Гнездо, к центральной стан­ции экспедиции.

— Только Хромоногий и Медведь могли заварить эту кашу — сказал один из работников, оставшихся на месте и следивших за полётом вертолёта.

— Эх, где сорока посидит, там и напакостит, — про­бормотал глубокомысленно другой рабочий.

Вертолёт высоко поднялся в небо, спустился на­искось вправо и скрылся за еловым лесом. Его гуденье слилось со свистом сверчков, стрёкотом цикад и пото­нуло в шуме солнечного летнего дня.

 

12

 

В летящем шаре

Нам известно, что не Хромоногий, а Павлик был тот человек, который проник в центральную станцию. Его увидел в телевизор профессор Иванов.

Но кто же такой этот Павлик? — спрашивали се­бя двое ученых, когда сойдя с вертолёта, они обошли помещения и нашли, в конце концов, оставленную им записочку. Что он здесь искал? И почему он скрылся?

Остановившись у ворот ангара, куда они постави­ли вертолёт, оба громко разговаривали, не подозревая, что мальчики их подслушивают.

— Хромоногий становится опасен для экспеди­ции! — сказал со вздохом профессор Мартинов. Спер­ва я думал, что его чудаковатые скитания по скалам — обычные повадки кладоискателя. Но после нашего по­явления кладоискательская жадность стала у него острой до болезненности. Со дня на день он всё больше нас ненавидит, думая, что мы отнимем у него сокрови­ще, которое он здесь подозревал.

— А почему бы и не признать, что здесь вправду есть какое-то сокровище. В наших горах происходили такие удивительные события, сюда приходили завоева­тели, здесь бродили повстанцы, бесчинствовали шайки разбойников, четы гайдуков исходили горы и долы. Наше государство попало под турецкое иго, попало и в духовное подчинение грекам, а ведь известно всему миру, что до этой национальной катастрофы у нашего народа была своя письменность, была культурная жизнь, среди него появлялись социальные движения, и всё это так вдруг не могло исчезнуть. В нашей земле есть скрытые национальные ценности, которых мы ещё не знаем, которые мы должны открыть. Отчего не предположить, что ему что-то известно. Лучше будет выслушать его, понять его мысли.

— Он убегает от нас. Он дик как зверь. Ночью бродит как шакал и днём тоже нет от него покоя. Будто подстерегает тебя за каждой скалой.

— Надо заговорить с ним его языком, приручить его.

— Были, коллега, и такие, которые пробовали с ним говорить его языком. К сожалению, так заговори­ли, что стали хуже его самого, потому что мы возло­жили на них задания, потому что мы рассчитываем на них, — вздохнул профессор Мартинов.

— Я не досидел до конца совещания. Мне не хо­телось слушать этого Петрова. Вы сейчас его имеете в виду?

— Да-а. Его. С ним Хромоногий успел поговорить по-своему. Это свидетельствует о его хитрости. Да, да, он вовсе не глуп. Он понимает психологию людей. Вот, он понял слабости Петрова, сумел водкой склонить его к тому, чего, может быть, и добивался. Да, ему это уда­лось. Ему удалось заставить Петрова думать не о своей прямой задаче, а о других делах. Он сумел даже за­бросить удочку, на которую наш пьяница геолог поймался — подкинул ему эту рудную пробу, вероятно с объяснением, будто нашёл её где-то в горах, на другом краю. Нет, об этом пока нечего говорить, в этом я ещё не убеждён. Впрочем, я жду, чтобы Петров сам мне объяснил.

— Вы верите, что он вразумится и заговорит с вами?

— Если я правильно понимаю людей, коллега, — а я долго их изучал, хотя это и не входило в мои на­учные задачи, — то надо думать, что Петров придёт ко мне и всё мне расскажет. Впрочем… профессор призадумался… — Если с ним ничего не случится.

— Чего вы опасаетесь?

— Оставьте, оставьте, — тяжело вздохнул профес­сор Мартинов. — Но давайте войдём в виллу и посмо­трим подробнее, причинило ли это внезапное посещение какой-нибудь вред.

— Действительно, странное посещение, — рассме­ялся Иванов.

Когда калитка виллы хлопнула, Павлик нетерпе­ливо выбежал из своего укрытия. Он перескочил через ограду и оказался перед вертолётом. Такое счастье ему и не снилось. Можно было рукой пощупать летатель­ный аппарат, даже влезть по лесенке, которая не была убрана.

Белобрысик в свою очередь сделал то же. Глаза у обоих радостно сверкали.

— Знаешь что, Саша? Заберёмся внутрь и спря­чемся! Что ты на это скажешь?

— Ты с ума сошёл? — прошептал Саша. — А если они вернутся и захотят опять полететь?

— Тогда мы честно признаемся во всём и даже… знаешь что… поможем им. Расскажем им про Хро­моногого. Они нас простят, и всё тут.

— А не страшно ли там внутри?

— Дурень! Чего там страшного? Ты забываешь, что я закончил кружок по авиамоделизму. Да я могу быть пилотом! Ничего нет страшного. Лезь наверх!

Павлик полез по лестничке. Саша быстро после­довал за ним.

В вертолёте, конечно, им было очень интересно. Там столько оказалось разных лампочек, рычагов, измерительных приспособлений, что оба уселись и на­перерыв старались ко всему прикоснуться.

— Да, вот это так приключение! — прошептал Белобрысик. — Будь у нас такой вертолёт там, у деда Чуда, а?

— Просто сказка! — восхищённо ответил Павлик. — Это должно быть педали — продолжал он, указывая на металлические плитки в ногах у пилота.

Павлик уселся на сиденье пилота, удобно расставил ноги, поставил их на педали.

— Вот так должны быть расположены ноги пило­та. — Говоря это, Павлик облокотился на спинку кресла и так самоуверенно поглядел на небо, видневшееся че­рез открытую дверцу, будто хотел тут же понестись в его синеву.

— А вот этим рулём, — продолжал он, — пилот обыкновенного самолёта изменяет направление полёта. Если хочет лететь прямо, держит рычаг в прямом поло­жении. Только нажмёт правой ногой, вертикальный руль склоняется вправо. Тогда весь хвост самолёта тоже пе­ремещается вправо, и самолёт поворачивает в этом на­правлении.

— Но как, почему? Будь это на земле, колёса по­вернут его вправо, но тут?

— Здесь — воздух. Воздушная струя, которая об­текает самолёт. А вот этот рычаг, я думаю, для гори­зонтального руля. Так оно у самолётов с крыльями. Пилот держит рычаг вот так, правой рукой. Если при­тянешь рычаг к себе, руль подымается кверху, струя воздуха нажимает на хвост книзу, а нос самолёта по­дымается вверх, и самолёт набирает высоту. Если на­жать на рычаг вниз, самолёт тоже нагибается книзу и начинает снижаться. Но вот как оно у этих бескры­лых жуков, не знаю, — рассмеялся Павлик.

В этот миг снаружи послышался шум. Оба неволь­но свернулись на дне вертолёта. Профессора снова вы­шли из дома и разговаривали между собой. Павлик поднялся, чтобы посмотреть на них, в то же мгновение мотор вертолёта загремел, бурно заработал на полном газе, винт с воем и визгом разорвал воздух и всё тело вертолёта затряслось в неудержимых порывах.

То ли Павлик, вставая, задел за что-то, то ли Белобрысик что-то сдвинул, прячась под рулём, но они вдруг оказались в беспомощном положении.

Павлик кинулся к аппаратам управления, ища, как затушить мотор. От его движения или сам по себе, вер­толёт двинулся вперёд, а его винт ударился в большие деревянные ворота с такой силой, что щепки от ворот полетели во все стороны. Тут раздался чей-то страшный крик, такой сильный, что был слышен даже сквозь шум гремящего мотора. Удары несущего винта о какую-то другую преграду заставили вертолёт задрожать и, на­конец, собрав силы, он стал смешно подскакивать, буд­то испуганный аист. Потом он тяжело отделился от земли и начал набирать высоту и скорость.

Павлик на секунду увидел испуганные до смерти лица ученых, их отчаянные жесты, нервные непонятные выкрики. Они кинулись к вертолёту, но тот уже успел подняться до крыши дома, потом сел на верх дымовой трубы, а через несколько секунд вилла из вертолёта ка­залась уже маленьким пятнышком, а испуганные люди вокруг неё суетящимися муравьями. Лес сверху по­хож был на волнующееся зелёное море. Размеры его не казались больше такими внушительными. Елки са­мой головокружительной высоты представлялись про­сто как шероховатости зелёного ковра, простёртого по бескрайней земле. Вместо лесов или полей виднелся хаос жёлтых, зелёных, чёрных или белесых пятен. Да­же Рильские горы, там, на северо-западе, со своими не­доступными вершинами, уходящими в тучи, выглядели хотя всё ещё и величественными, но побеждёнными.

Вертолёт подымался всё выше, отклоняясь в своём полёте вправо, к резким, остро очерченным пропастям и осыпям около Чёртовых Берлог.

В этот миг на щите управления засветился белый экран. Его молочно-белый глаз глядел безмолвно и без всякого выражения, но вот на нём проступило строгое лицо пилота — профессора Иванова.

— Я говорю с земли, — сказал он строго. Вы меня видите, но я, к сожалению не могу видеть ваших лиц: вы при ударе повредили установку. Надеюсь, что это единственное повреждение в вертолёте. В противном случае вы безвозвратно погибли. Больше всего мне жаль вас. Вы молодые люди. Перед вами жизнь. Но вас увлёк за собой человек, который не думает о ва­шем будущем, а может быть, вы невоспитанные юноши, которые не знают, что нельзя входить в чужой дом без разрешения хозяина.

— Пожалуйста, не обижайте нас, — крикнул плачущим голосом Павлик. — Мы ничем не заслужили та­кой оценки. Наши намерения вовсе не так плохи. Мы руководились не чьими-либо приказаниями, а только привязанностью к родине, к добру и правде.

— Иногда слова служат только для того, чтобы скрыть истину, — послышался ответ. — Я видел вас, хотя только короткий миг, когда вы вылетали. Мне ка­жется, что вы не лжёте. Хочу вам верить. Но скажите же тогда, что вас привело к нам, и что принудило вас поступать таким образом?

Павлик наскоро, в нескольких словах, рассказал о том, что они до сих пор сделали и о своих наблюде­ниях.

— Вы во что бы то ни стало должны спасти и се­бя и вертолёт. Я дрожу от мысли, что ваш полёт мо­жет окончиться катастрофой. Аппарат этот очень доро­гой. Это уникальный вертолёт. Его приспособления для научных наблюдений — плод многолетних усилий целого творческого коллектива. Эти его приспособления от­крывают исключительные возможности для исследова­ний и наблюдения природы. Когда вы вернётесь, я вам всё покажу, но знайте, что ваша судьба мне ещё доро­же, чем целость машины. Чтобы приземлиться, вы дол­жны точно следовать моим указаниям.

Профессор Иванов взволнованным отеческим то­ном дал Павлику и Белобрысику обширные объяснения об управлении вертолётом. Он был восхищён позна­ниями Павлика в области элементарного управления летательными аппаратами, которые помогли ему легче ориентироваться в создавшейся исключительной обста­новке.

— Дальше всё зависит от вас. Я буду следить за вашим полётом и буду первым, кто встретит вас при приземлении. Спешите сделать всё так, как мы уточнили. В самом печальном положении есть кое-что хоро­шее. Желаю вам благополучно спуститься на землю.

Экран погас. Оставшись совсем одни в воздухе, наши лётчики были в смущении, но не в отчаянии, и не теряли надежды.

— Павлик, ты справляйся с аппаратом, а я зай­мусь наблюдением! — предложил решительным тоном Белобрысик. После объяснений профессора его самоуве­ренность быстро восстановилась. Конечно, для этого бы­ла и другая причина — Белобрысик твёрдо верил в спо­собности Павлика.

Павлик иного и не ожидал от Белобрысика, поэто­му он быстро, но осторожно принялся за механизмы на щите управления. Вертолёт медленно изменил направле­ние и полетел обратно, к едва уже видной вилле, как это и должно было быть после точного исполнения по­лученных указаний. Профессор им наметил для призем­ления три пункта: полянку перед виллой, поляну геоло­гической группы по ту сторону оползней Чёртовых Бер­лог и, в крайнем случае, скалистую верхушку Орлиного Гнезда.

Павлик, конечно, предпочитал первый из этих пун­ктов. Он направил вертолёт к провалам Чёртовых Бер­лог, желая на них ориентироваться, чтобы придать пра­вильный поворот аппарату. Однако, как раз в тот мо­мент, когда вертолёт висел над Чёртовыми Берлогами, Павлик услышал, как, Белобрысик закричал ему в са­мое ухо:

— Посмотри-ка вниз! Да ведь там Хромоногий и Медведь! Чтоб меня чёрт побрал, если это не они!

Павлик двинул рычаг от себя. Получив новое на­правление, вертолёт на мгновение задержался на месте, потому что действующие и противодействующие силы столкнулись, а потом, подчиняясь рулю, он плавно по­несся вперёд и книзу.

Осыпи видны были как на ладони. Скалистая вер­шина Орлиного Гнезда торчала среди окружающей зе­лени будто плешивая голова над плечами. От неё спу­скались извилистые берега бездны, а глубоко на её дне солнечные лучи отражались в брызгах пенящегося по­тока.

По самым оползням спускались наискось два чело­века и спешили спрятаться за каким-то неразличимым сверху укрытием. Несомненно, они направлялись в ле­сок, опоясывавший со всех сторон лагерь старшего гео­лога Петрова. Среди леска, близ лагеря, торчали крыши нескольких хаток помакского села.

Вертолёт пролетел над ними, но растерявшийся Па­влик не подвинул вовремя рычаг и аппарат спустился слишком низко над лесом. Стараясь выправить аппарат и направить его к центральной станции, Павлик услы­шал, что Белобрысик опять изо всей силы кричит со своего места:

— Турок с ослом! Двигай туда! Туда! Держи на него! — отчаянно орал Белобрысик.

— Исполняю, — ответил Павлик.

Внезапно вертолёт провалился в воздушную яму. Он опустился совсем низко, потом закачался будто пья­ный и более не подчинялся управлению.

— Что-то у меня неправильно получилось, — вздох­нул Павлик.

— Вот он, турок! — крикнул в ответ Белобрысик.

— Оставь! Ты с ума сошёл! Что там турок! — вне себя закричал Павлик. Ведь мы падаем!..

Белобрысик резко повернулся, бросил на своего приятеля беглый испытующий взгляд, словно спрашивал, верить ему или не верить, потом сел рядом с ним и уви­дел его бледное, растерянное лицо.

— В чем-то я ошибся! — повторил испуганно Пав­лик.

— Ну, так приземлимся здесь, — предложил Бело­брысик.

— Здесь! Да ты действительно сошёл с ума. Где же здесь приземлиться?

— Где угодно, только не в пропасть, конечно.

— Мы можем разбиться!

— А может быть нам и удастся!

— Сашок, я не узнаю тебя. Да ведь мы на волосок от гибели.

Белобрысик ни слова не ответил. Он только при­жался к своему другу и обнял его за плечи.

— Говорят, когда падает самолёт, тяжелее всего разбивается пилот. Сейчас мы оба пилоты…

— Попробуем вот там приземлиться, — Павлик по­казал взглядом на узкую полянку между лесом и про­пастью.

— Я верю, что тебе это удастся, — ответил Бело­брысик. — Вертолёты не скользят далеко, они спускают­ся почти вертикально. Мы должны приземлиться. Эх, только бы остаться в живых! Павлик, осторожно!

Вертолёт повис над лесом, скользнул на правый бок и пролетел над самыми маковками сосен.

— Сейчас! — крикнул Павлик и привёл в движе­ние ручки для приземления так, как ему объяснил про­фессор.

Для обыкновенных самолётов, самолётов с крылья­ми, приземление начинается на высоте семи-восьми ме­тров и заканчивается на расстоянии полуметра или ме­тра от земли. Потом наступает момент выжидания, ко­гда самолёт должен снизиться до двадцати-тридцати сан­тиметров от земли. Скорость его быстро уменьшается, благодаря чему аппарат легко парашютирует и опира­ется тремя точками о землю. То, что в этот момент пу­гало невольного пилота, был именно этот момент сколь­жения самолёта после соприкосновения с землёй, потому что аппарат мог съехать в близкую пропасть. Всеми си­лами Павлик старался поступать правильно, точно так, как ему было указано, но в состоянии волнения и стра­ха он не мог всё хорошенько припомнить и правильно выполнить. Павлик, может быть, спустил вертолёт не совсем так, как полагалось, аппарат резко ударился о землю, отскочил, полетел как шальной влево, опять уда­рился о какие-то камни, лёг на бок, оглушительно за­жужжал, как искалеченный жук в предсмертной агонии и вдруг затих.

— Ур-а-а-а! — Ур-а-а-а! — крикнул в слезах Бе­лобрысик, схватил Павлика, прижал к груди, растрепал его волосы, потом открыл дверцу, чтобы выйти из маши­ны, но вдруг спохватился и вернулся. Из-под пояса, из секретного кармана штанов, он вытащил грязную тряпи­цу, развернул её и вынул маленького слона, вырезан­ного из слоновой кости, на тонкой золотой цепочке.

Павлик тотчас узнал слона. Эта фигурка из слоно­вой кости была подарена Белобрысику дедом Чудом в один из зимних вечеров, когда Белобрысик своей игрой на флейте растрогал всех слушателей.

— У меня ничего другого нет. А ты заслуживаешь гораздо большего. Возьми этого слона! — твердо сказал Белобрысик, явно взволнованный. Подарок дрожал в его руке, в глазах у него блестели слёзы.

Павлик недовольно нахмурился и хотел отклонить подарок.

— Товарищ Белобрысик, — сказал он, — я вас до­ставил на место. Вот перед вами джунгли. Раскройте страшные тайны нашего времени, мне этого будет доста­точно, ничего другого я не хочу от вас.

Белобрысик очень серьезно посмотрел на него. Сме­лые, отчаянно смелые, знакомые Павлику огоньки вспых­нули в его синих глазах. Прежде чем Павлик успел к нему приблизиться, Белобрысик оставил на сиденье сло­на на тонкой золотой цепочке, а сам выскочил наружу, закричав:

— Я и сделаю то, что ты хочешь!

— Сашок, да ты вправду сбесился? — крикнул ему вдогонку Павлик. — Вернись, парень, вернись!

Но Белобрысик не вернулся, даже не обернулся. Он исчез в чаще.

 

13

Следопыт

Продираясь сквозь заросли, Белобрысик размышлял: «Что бы там Павлик ни говорил, но этот турок со своим ослом представляет интерес: он имеет какое-то отношение к Хромоногому и к его движению по осыпи. Только бы мне не опоздать. Расстояние между ними было невелико, а появление вертолёта, наверное, заста­вило их ускорить шаг. Он сидел спокойно в самой чаще леса, пока не заметил нас у себя над головой. А как только он нас увидел, тотчас бросился бежать, чтобы скрыться в зарослях. От кого он таится? Почему ему надо прятаться? Испугался, что ли? Но если испугался, тем хуже для него. Это показывает, что он не здешний и не видал Летящий шар. И почему осел был привязан к дереву, под которым валялся его хозяин? Здешний че­ловек не станет привязывать осла, а спокойно оставит его пастись».

Пробираясь между деревьями, Белобрысик старал­ся двигаться бесшумно и при этом постоянно огляды­вался по сторонам.

В тени девственного леса было тихо. В этот летний зной лес похож был на громадный дом, в котором ца­рят тишина и прохлада, куда не могут проникнуть па­лящие лучи солнца.

Только местами попадались полянки, согретые солн­цем, заросшие дикой геранью и земляникой, где порха­ли пчёлы и бабочки. Муравейники побелели от яичек, вынесенных трудолюбивыми муравьями на солнце, а во­зле них толпились сотни рабочих муравьёв, среди кото­рых кое-где выделялись более крупные муравьи-воины.

Войдя в тихий еловый лес, Белобрысик уловил странный шум и замер на месте. Кто-то тихо пробирался к нему, он не мог точно определить, с какой стороны. Чтобы избежать опасности, Белобрысик прижался к тол­стому еловому стволу и притаился. Шум тоже заглох. Сердце Белобрысика тревожно забилось: «Кто-то сле­дит за мной! Подстерегает меня!»

Вскоре шум опять послышался. Он доносился спра­ва, похоже было, что кто-то царапает по коре деревьев. Но это мог быть и треск ломаемого хвороста.

Белобрысик быстро обернулся в направлении шума и заметил большую серо-пепельную кошку с длинным пушистым хвостом. Она спустилась по дереву и сверну­лась клубком в его дупле, на пожелтевших листьях. Если бы он не видел её в движении, он не мог бы теперь её заметить.

В своем родном горном краю Белобрысик слышал рассказы о диких кошках, которые бродят в лесах, но никогда ему не приходило в голову, что в здешних ме­стах может встретиться дикая кошка. В первый момент сердце его забилось бешено, неудержимо.

Так как кошка не нападала на него, он опомнился, схватился рукой за кинжал и смело посмотрел в глаза хищнику. Уловив решительность в его взгляде, кошка осторожно наставила свои треугольные уши, одно ухо назад, другим повела влево и вправо, её морда яростно вытянулась, она выпустила длинные когти. По величине она была вдвое больше самой крупной домашней кошки.

Белобрысик решил продолжать свой путь и двинул­ся прямо вперёд. Не успел он сделать шаг, как кошка молнией бросилась вверх по дереву и через секунду была на суку прямо над его головой.

«Чего она хочет? Неужели она нападает на людей и угрожает им?» — испугался Белобрысик и застыл на месте. Сейчас они смотрели прямо в глаза один дру­гому и чем сильнее страх охватывал Белобрысика, тем ярче блестели глаза кошки и тем более грозной была её поза.

В тот же миг послышалось мяуканье маленьких котят у самых ног Белобрысика. Растерявшись, он от­ступил, не сводя взгляда от кошки, сделал ещё шаг на­зад, но другое тихое мяуканье заставило его застыть неподвижно. Кошка использовала этот момент и с виз­гом бросилась на него. Он взмахнул кинжалом, и она, едва коснувшись земли, отпрыгнула на шаг в сторону.

Белобрысику хотелось закричать от страха, повер­нуться и броситься бежать, но чем бы это помогло ему? Оценив положение, он стал осторожно отодвигаться назад, держа кинжал перед собой, готовый к обороне.

Кошка дала ему отойти. Пока он отступал, она не­престанно угрожающе пищала. Около неё раздавалось радостное мяуканье собравшихся вокруг матери котят.

Чтобы избежать преследования и новой встречи, Белобрысик предпочел обойти это место и отклонился от прямого пути, который прежде себе наметил. Он обошёл кругом по маленьким полянам, осеянным цве­тами, кое-где останавливался, чтобы полюбоваться красивой бабочкой, послушать пение птиц и опомниться от страха.

Вскоре он попал на лесную прогалину, утопающую в цветах, и внезапно услышал протяжную минорную пес­ню. На краю поляны лежали в цветах две девочки. Они старательно разучивали слова и мелодию старинной родопской песни.

В сущности, одна из девочек разучивала песню, а другая только помогала ей.

Белобрысик был музыкант. Его душу волновала всякая красивая мелодия, а в песне девочек была свое­образная родопская прелесть. В этой песне не было рез­ких верхов и острых синкоп. Она походила на спокой­ный родопский пейзаж.

Белобрысик бесшумно приблизился к двум девоч­кам.

Песня их как раз закончилась. Одна из девочек спросила другую:

— Ты любишь гулять в одиночестве?

— Нет, Элка, не люблю, — скромно отвечала дру­гая — девчурка с волосами цвета вороньего крыла и смуглым личиком, в дешёвом платьице и резиновых туфельках.

Белобрысик развесил уши.

Он старался получше разглядеть ту, которая задала вопрос, и сердце его взволновалось. Он узнал в ней ту самую девочку, что сегодня утром сидела на солнце, под ветхим зонтиком, на вершине Орлиного Гнезда и декламировала стихи.

— А любишь ты сидеть одна где-нибудь в угол­ке? — опять спрашивала Элка.

— В комнате?

— Да где бы то ни было, забиться куда-нибудь в уголок, чтобы никто тебя не беспокоил, и оттуда на­блюдать, что делают люди.

— Нет, не люблю!

— А я люблю! — Я очень люблю одиночество. Тогда я сочиняю стишки и мечтаю. Ты, Кита, любишь мечтать?

— О чем мечтать?

— Да так, просто мечтать. Перенесёшься в другой мир, куда хочешь. Скажешь себе: «Я пилот» и полетишь на самолёте к звёздам, а? Переживёшь всё волнение такого полёта, все его страхи, всё его торжество.

— О-го! — робко отвечала Кита.

— А о чем же тогда ты мечтаешь?

— Да я совсем не мечтаю, Элка. Но мне хочется, когда вырасту, стать учительницей.

— Значит, всё-таки мечтаешь!

— О, разве это мечта? Да, я мечтаю об этом.

— Быть учительницей?

— Да! Я хочу обучать тех, кто ничего не знает, или так мало знает, что самих себя не могут познать, наших родопчан. У нас турки избивали народ, заставля­ли поклоняться аллаху и не знать ничего другого, ра­ботать как скот, даже национальности своей не знать. Ты об этом слышала. Слышала о Батаке?

— О, конечно, Кита. Но… всё то, что ты гово­ришь, это ты сама придумала? Сама?

— Я это помню. Это нам рассказывала учительни­ца. И бабка говорит то же самое. И отец говорит.

Элка рассмеялась.

— И я знаю, что это правда; я спросила только, сама ли ты придумала эти слова.

— Слова мне сами собой приходят, я их не выду­мывала.

Заинтересованный, Белобрысик сделал на цыпочках ещё шаг вперёд, но как ни был он ловок, несколько веточек затрещали у него под ногами, и он обнаружил себя. Кита подскочила как испуганный заяц и броси­лась бежать.

Элка последовала за ней, но быстро опомнилась, остановилась, обернулась и громко спросила:

— Эй, кто ты такой?

— Я не леший и не медведь. Чего вы убегаете от меня?

— А зачем ты скитаешься по лесу?

— Я люблю быть один, забраться куда-нибудь в уголок и наблюдать, что делают люди.

— Ах, да ты шпион.

— Нет, просто я… твой собрат.

Кита остановилась вдали и прислушивалась к их разговору. Её чёрные, большие как у серны глаза смот­рели тревожно.

Элка опять обратилась к мальчику.

— Тогда стой в своем уголке и наблюдай!— съяз­вила она.

— Так я и делаю.

— А что ты наблюдаешь? — настаивала та.

Белобрысик приблизился быстрым шагом. Элка под­жидала его, не дрогнув, и выпрямилась, гордая и сме­лая. Он дерзко стал с ней рядом, смерил её взглядом с головы до ног и сказал тихо, чтобы только она услы­шала:

— Наблюдаю Хромоногого. Сейчас он идет сюда и очень важно, чтобы вы, спрятавшись, заметили, куда он направляется. Можете вы это сделать?

Элка, удивившись, хотела сказать что-то, но промол­чала, так как Белобрысик продолжал свою речь:

— Вертолёт там, за лесом. Если вы захотите что-нибудь передать, вы найдёте там на посту верного това­рища. Его зовут Павлик.

— Вертолёт!?.. Но… Кто вы такие, откуда вы?

— Мы вылетели на вертолёте и приземлились здесь, — гордо ответил Белобрысик. — Хромоногий — враг экспедиции, и мы должны поймать его.

Элка ещё шире разинула рот от изумления и по­крылась румянцем.

— А может быть та, Кита, твоя подружка, на сто­роне Хромоногого и помогает ему? — спросил Бело­брысик.

— Да откуда вы всё знаете? Но нет, она не на стороне Хромоногого. Она его ненавидит. Все его не­навидят.

— Скорее скройтесь и хорошенько наблюдайте, что он будет делать. Если что-нибудь надо передать, Пав­лик там, — Сашок показал рукой направление, — а вот там — экспедиция. Обо мне ничего не говорите. Вы меня не видели и не слышали.

— Но кто ты такой?

— Тайна! Хромоногий будет побеждён, знайте это! Следите за ним и скрывайтесь!

Произнеся всё это, Белобрысик вынул кинжал из ножен и стрелой бросился в лес, будто увидел там кого-то, кого надо догнать.

Элка вздрогнула при виде кинжала и побежала к ещё более перепуганной и ошеломлённой Ките.

Перекосив поляну и выбежав в лес, Белобрысик остановился. Он неохотно вложил кинжал в ножны, при­гладил волосы, туже затянул кушак, вздохнул и за­шагал вперёд.

Он припомнил весь разговор с Элкой и, кто знает почему, вздохнул ещё раз. Опомнившись и успокоив­шись от волнения, охватившего его после разговора с девочками, он понял, что в сущности потерял направле­ние и движется автоматически, не зная куда. Чтобы ориентироваться, он выбрал высокую, развесистую сос­ну и влез на неё.

Сверху перед ним раскрылся широкий простор, — поляны, осыпи, окольные голые холмы и вершины. Но непосредственно за лесом выглядывали и крыши до­мов. Ему стало ясно, что он приблизился к селу, а чтобы попасть в то место, куда направлялся, надо спу­ститься вниз, прямо к оползням, и таким образом подой­ти к еловому лесу. Так он и сделал.

Он употребил много времени и усилий, но в конце концов на узкой тропинке попал на свежий след — ослиный помёт.

Через несколько шагов попался ещё более свежий след — недокуренная папироса, заброшенная в низкий терновник. Вблизи, у куста боярышника, трава была вытоптана.

По всему видно было, что он попал как раз на то место, где недавно находился незнакомый турок со своим ослом.

Здесь Белобрысик решил устроить свой наблюда­тельный пункт. Он взобрался на самую макушку сосны, удобно пристроился там и стал выжидать. Все его чув­ства, напряжённые до отказа, подсказывали ему не­внятные слова торжества. Он его чувствовал, ещё не понимая, но пока и этого было достаточно.

 

14

Чёртовы Берлоги

В это самое время Павлик спускался вниз по осы­пи. Он долго поджидал своего друга, но так как тот не возвращался, решил и со своей стороны сделать что-нибудь для общей цели. Он перескочил через пенящую­ся речушку на дне пропасти и полез по противополож­ному склону. Отсюда он мог наблюдать, не будучи замечен Хромоногим и Медведем. С того места, где он находился, открывался вид далеко вперёд, по протя­жению непроходимой, глубокой расщелины, усеянной оползнями и осыпями.

К его великому удивлению, Хромоногий и Мед­ведь появились не снизу, не поднялись по осыпи, а вне­запно выскочили откуда-то из-за скалы. Хромоногий говорил громко, видимо уверенный, что никто не под­слушивает:

— Ты не думай, что тот, на Летящем шаре, слу­чайно приземлился здесь, на том склоне. Они проню­хали про сокровище. Оттого и вертятся здесь поблизо­сти. Все мысли их направлены сюда… Ну, нет, голуб­чики! Ничего не добьётесь! Тайну Чёртовых Берлог знаю только я, и никто кроме меня. Аллах велик! Я их опережу. Я выкопаю это проклятое сокровище магов, и никто не может мне помешать, никто! А когда я доберусь до золота, о-го! Деньги всем управляют в этом мире. Все другое — чепуха, ха-ха-ха, — залился он искусственным хохотом. — Этот негодник пусть себе бродит вокруг.

— Верно, — согласился Медведь, — главное в жиз­ни — деньги, но что-ж делать, раз мы родились бедня­ками и бедняками умрём.

— Потерпи ещё немножко, и на твою долю доста­нется.

— Не кричи так громко. Может, за нами кто-ни­будь следит, — предупредил Медведь.

— Следит? Пусть знает, что и мы за ним следим, не спим. Если мы чего-нибудь добьёмся, своим трудом добьёмся. Нам государство денег не даёт. Не боюсь я его летящих штучек, ничего не боюсь, — кричал Хро­моногий в порыве дикого злорадства.

— Тише! Они узнают наши планы! — испуганно крикнул Медведь.

— Идём! На работу! Ступай, Медведь!

— Постой! — остановил его тот. — Ты что-то го­ворил про огонь и воду.

— А, да! Слушай!

Хромоногий развернул лист пергамента и начал читать по складам:

«Кто разводит огонь, жизнь того обратится в пепел, а кто захочет остановить воду, тот станет слабее му­равья».

— Ничего не понимаю, — пробормотал Медведь.

— Чего там, и я этого не понимаю. Ну-ка, идём! Здесь мы разойдёмся в разные стороны, а потом — так, как я говорил.

Их шаги постепенно заглохли в шуме осыпающихся песков, и Павлик, выйдя из своего укрытия, увидел только их спины на склоне. Первой его мыслью было проследить их, но он этого не сделал.

Когда шум заглох, он нашёл их следы и двинулся по следам в обратном направлении. Пробрался по кру­тым утёсам и попал на странную каменную дорожку, ведущую по осыпи к вершине. Странность этой дорожки состояла в том, что она вилась по самой осыпи. Кто не знал этой дорожки, не мог бы двигаться по ней: она была засыпана толстым слоем пыли. Однако, каменные ступени выделялись совсем ясно, потому что те, кто здесь недавно прошёл, волочили ноги, стараясь открыть для себя дорожку. Вряд ли они думали, что так скоро кто-то другой последует за ними.

Сверху вели к пропасти другие ступени, отклоняю­щиеся влево, около чёрной задымлённой скалы, и веду­щие в узкую как жёлоб седловину, скрытую от взоров случайного прохожего. Ступени огибали скалу и снова вели наверх.

Павлик уже собирался вернуться, когда заметил, что на скале видны какие-то свежие царапины. Он подошёл ближе, посмотрел внимательнее. Стёр платком пыль с этого места, и перед ним появилось на скале барельеф­ное изображение факела. Тут, возле скалы, остались следы нескольких робких шагов в сторону пропасти, но видимо посетители не решились спуститься дальше.

Павлик мгновенно оценил значение этих двух-трёх нерешительных шагов. С помощью приклада своего карабина он спустился немного ниже этих следов и за­глянул на дно пропасти. В воронкообразной бездне видны были чёрные задымлённые скалы и недоступные, осыпающиеся обрывы.

«Вот она, Чёртова Берлога», подумал Павлик и оглянулся, соображая каким способом можно было бы поглубже проникнуть в неё.

Удобнее всего было бы оценить это с вершины ска­лы. Не колеблясь более, Павлик тотчас стал выискивать способ влезть на скалу, чтобы оттуда лучше заглянуть в глубину бездны, которая как будто притягивала его. Несколькими ловкими движениями он взобрался на са­мую верхушку скалы. В этот момент кто-то за его спи­ной крикнул:

— Слезь сейчас же! Упадёшь!

Павлик обернулся посмотреть, кто там. Он не уди­вился, когда в человеке на противоположном скате про­пасти узнал пилота вертолёта, — профессора Иванова.

— Как видите, я пришёл, — сказал улыбаясь про­фессор и вытер платком потное лицо. Явно было, что он бежал, чтобы попасть сюда вовремя. — Надеюсь, машина в целости? Но, хлопец, — крикнул он тревожно, — сейчас же слезь со скалы.

Павлик не слушался.

— Вертолёт невредим. Вот он, там он находит­ся. — показал Павлик рукой.

Однако, от этого плохо рассчитанного движения он потерял равновесие, зашатался на скале, а скала как будто только того и ждала, она тоже качнулась под ним. Павлик пошатнулся, понял, какая опасность гро­зит ему и постарался отскочить в сторону, но это был отчаянный безуспешный опыт, потому что и он, и скала одновременно рухнули в облаке пыли. Послышался грохот катящихся камней, зашумела лавина песка, под­нялись тёмные облака над зловещей бездной и потом всё сразу заглохло. Как будто и человек, и скала ушли вглубь земли. Не раздалось ни звука, ни стона. Толь­ко осыпающиеся пески продолжали свой невнятный шорох.

 

15

 

Профессор Иванов ищет смерти

Профессор Иванов бросил недокуренную папироску, скинул пиджак, оставил его на краю пропасти, положил на него маленький портфель, очки, а сверху оставил записку, что спускается в осыпь. Всё это он закрепил камнем и ступил в песок. Песок под его тяжестью по­сыпался. Не успев опомниться, профессор упал на спи­ну, перевернулся, и осыпь поволокла его вниз. Он пытал­ся руками направлять своё движение, но безуспешно. Так как он съезжал в пропасть ногами вперёд, то по­пробовал замедлить падение, раздвинув ноги. Тотчас получилось так, что он сидел верхом на куче песка. С каждым метром спуска эта куча росла. Но тут появи­лось самое страшное. Песок действительно задержал его, что позволило ему оглядеться. Но массы песка, дви­жущиеся быстрее, надавили на его спину. Он оказался между двумя сыпучими массами, движущимися с раз­личными скоростями.

Ему предстояло погибнуть, так как силы его были недостаточны, чтобы уравновесить эти две массы. По­няв своё отчаянное положение, профессор пустился на хитрость: сильным движением он изогнул всё тело, повернулся, открыл путь пескам, сыпавшимся вслед за ним, но они сами отбросили его далеко от себя. Он за­держался возле голой белесой скалы. Эта неожиданная спасительная опора вселила в него надежду. Он схва­тился руками за скалу, чтобы подняться и взобраться на неё, но скала сдвинулась со своего места, и он вме­сте с ней полетел вниз…

Когда он опомнился, первое его чувство было, что кто-то стоит над ним. Он приподнял голову и увидел тонкие чешуйчатые ноги, с длинными хищными когтями, вцепившимися в его плечи. Инстинктивно он попытался отшатнуться, но только тут понял, что не в силах дви­нуться. Он целиком потонул в песочной лавине, и чем больше двигался, пытаясь освободиться, тем глубже тонул.

— Пш-ш… — прохрипел вне себя профессор.

Над ним задвигалась большая чёрная тень. Он почувствовал острую боль, расправил плечи, стремясь освободиться, но погрузился ещё глубже. Всё же ему удалось слегка повернуться набок, и тут он разглядел, что на него спустился огромный орёл.

— Пш-ш! Пш-ш! — отчаянно закричал профессор, с большим усилием высвободил руку и замахал ею.

Орёл взмахнул крыльями, но не разжал когтей. Они ещё глубже вонзились в тело профессора. Тот от боли резко повел плечами, орёл подскочил, поднялся в воз­дух, описал круг и сел на противоположном склоне пропасти.

Теперь был удобный момент вырваться из сыпучих песков. Профессор напряг все силы, но почувствовал, что его попытки ни к чему не приводят, и беспомощно опу­стился в песочную могилу. Он так глубоко затонул, что голова и плечи едва оставались над поверхностью. Бо­лезненно изогнутая рука торчала над песками, направ­ленная к синеве безоблачного неба, как сухой прут.

Звать на помощь не имело смысла, никто не мог его услышать.

Раскалённые пески душили его. Кровь сильно сту­чала в висках.

Он снова посмотрел на орла. И тот внимательно глядел на него, как на свою добычу, с напряжённым ожиданием.

— Вот так судьба, — отчаянно простонал профес­сор. — Засыпанный в песках или жертва стервятника. — Он не смел пошевелиться, песок уже доходил ему до подбородка.

В этот миг орёл снова вскочил на плечи профес­сора, крепко вцепился в них и стал бить крыльями, вытягивая кверху засыпанное тело. От мощных взмахов пески задвигались и посыпались книзу тонкими быстры­ми струйками. С радостным волнением профессор по­чувствовал, что плечи его быстро высвобождаются, по­том песок остался только под мышками, затем стал доходить только до пояса, дышать стало свободно.

Его закрыло облако пыли, подымаемой мощными взмахами крыльев. Но сквозь это облако сквозила на­дежда. Увидев, что руки его освободились, профессор приподнялся, схватился за ноги орла, чтобы освободить плечи от острых когтей. Орёл испугался, подскочил, взлетел и опять сел на другом склоне.

Теперь профессор смог без особых усилий высвобо­диться из песков, прополз до скалы и, ступив на твёр­дую землю, лёг на спину, усталый до изнеможения.

В этот же момент до ушей профессора достиг ра­достный крик «Во-да!»

— Павлик! — всплеснул руками профессор.

Несмотря на свою усталость, он вскочил на ноги, обошёл вокруг скалы, под которой едва не погиб и недалеко от неё увидел широкое отверстие колодца. Возле колодца валялись разбитые куски каменных плит.

«Так вот где заглох грохот падающей скалы!» — подумал профессор и лёг возле устья колодца.

Снизу донесся новый крик. В двух метрах под со­бой профессор увидел Павлика, скрючившегося в углу колодца.

— Ты ранен? — спросил профессор.

Павлик в ответ смог только невнятно прорычать что-то.

— Поднимись, подай мне руку! — крикнул профес­сор и протянул ему руку.

Павлик не двинулся. Растревоженный профессор ре­шил спуститься в колодец. Ему это казалось совсем лёгким, так как он видел в стенках колодца каменные плитки, выступающие как ступени. Некоторые из них были разбиты упавшей скалой, но многие оставались целы.

Профессор одной рукой схватился за край колодца, а другой попробовал схватить Павлика под мышки и притянуть к себе. Это оказалось невозможно. Пришлось ступить на провалившуюся в колодец скалу. Она не шевельнулась, так как прочно застряла между стенками колодца. Профессор, к счастью, всё же не доверился этому, а крепко ухватился за ступени, и только после этого наклонился и потащил Павлика наверх. От этого движения скала внезапно скользнула и с грохотом про­валилась на дно колодца.

Выбравшись на поверхность, весь в поту, профес­сор облегчённо вздохнул. У Павлика не оказалось серьёзных ран. Он съехал по скату вслед за рухнувшей скалой, у него на теле были только царапины. Про­фессор разорвал на куски свою рубаху, перевязал лёгкие раны Павлика, прикрыл его от палящего солнца, и, оголившись до пояса, подошёл к колодцу. Его тянуло посмотреть, какая глубина открылась там, после того, как застрявшая скала провалилась на дно.

Чтобы разглядеть это, он собрал пучок прутьев, прочно перевязал его жилистыми травинками, и вылил на них бензин из своей зажигалки.

Факел полетел вниз, оставляя, как ракета фейер­верка, долгий светлый след. Подобно комете он проре­зал мрак колодца и осветил обросшие мхом стены. Но спустившись на дно, он не потух, а сильно вспыхнул. Теперь уже горела не маленькая связка прутиков, разго­релось яркое пламя. Ослепительный блеск на миг на­полнил колодец, потом раздался будто взрыв бомбы, от которого скалы задрожали.

В последнее мгновение профессор отпрянул от ко­лодца, но всё же страшная воздушная струя подхватила его и отбросила на несколько метров.

Клубы дыма и пыли понеслись к небу, заволокли утёсы, засыпали их сухой травой.

Раздался ещё более сильный грохот со стороны осыпей, поднялись грозные тучи песка. Целые лавины понеслись вниз.

Загрохотало эхо в горах. А со дна пропасти вста­вали к небу гигантские столбы дыма, застилавшие солнце.