Стыдись, Атрид… Ведь это ж преступленье! Прочь, говорят, не в меру верный раб! Такою бранью я готов гордиться… Смотри, побью – заплачешь вдругорядь. Прочесть письмо чужое… и не стыдно? Стыдился б сам ахейцам яму рыть… С царями спорь, а мне – письмо, ты слышишь? Нет, подождешь… Письмо отдай, письмо… Оставь, старик: жезлом тяжелым царским Я голову тебе раскровеню. Ну что ж? Рабу бесчестия не будет, Коль примет смерть он за своих господ. Эй, замолчи, слуга многоречивый! Не замолчу… О Агамемнон, царь! Твое письмо в чужих руках, и силой Им завладел обидчик… Выручай!

Гей! Что за шум под царской дверью: брань, смятение и крик? Что случилось, и зачем ты вызывал меня, старик? Мне держать ответ приличней, чем холопу твоему. Ты чего же тут воюешь и зачем грозишь ему? Посмотри в глаза мне прямо – после будет разговор. Сын Атрея не умеет опускать в смущенье взор… Узнаешь ты этот складень [20] , эти злые начертанья? Я не слеп. Изволь немедля возвратить гонцу посланье! Нет, его узнают прежде все данайцы, понимаешь? А с каких же пор ты письма посторонние вскрываешь? Да, к несчастью, Агамемнон, нам известен твой секрет. Что тебе известно? Совесть потерял ты вовсе, что ли? Мне давно узнать хотелось, ждать царевны или нет? Да стеречь мою семью-то чьей же ты поставлен волей? Успокойся, не твоею, не бывал твоим рабом. О, неслыханная дерзость! Твой он, что ль, микенский дом? Ты обижен – что же делать? Веры в нас к тебе не стало. “Да” – вчера, и “нет” – сегодня, а назавтра – все сначала. Гладкослов, язык твой ловкий, право, стоит очень мало.

Шаткий ум твой не дороже. Что он даст друзьям, скажи? Право, лучше, Агамемнон, гнев свой жаркий отложи. Я не буду горячиться, – ты же, истину любя, Не посетуй, коль увидишь, точно в зеркале, себя. Вспомни, как душой горел ты стать вождем союзных ратей, Сколько ран душевных прятал под расшитый свой гиматий! Вспомни, как ты унижался [21] , черни руки пожимая, Как дверей не запирал ты, без разбору принимая, Как со всеми по порядку ты беседовал учтиво, И врагов и равнодушных уловляя фразой льстивой… И с ахейцами торгуясь за надменную утеху, Чем тогда ты, Агамемнон, не пожертвовал успеху? А потом, добившись власти, вспомни, как ты изменился, От друзей своих недавних как умело отстранился! Неприступен и невидим стал наш вождь. Не так бывает С мужем чести, если жребий путь широкий открывает Перед ним: сильней он любит друга, в горе нажитого, Рад он лить ему усладу из бокала золотого; Он доступней, потому что стал сильнее и богаче… Ты же, царь, ребячью душу обнаружил средь удачи… Помнишь: мы пришли в Авлиду, но попутчика не слали Боги нам из стаи ветров; и ахейцы возроптали. “Распусти нас, говорили, жить в Авлиде нам постыло”. Ты как тень бродил печально: жалоб, жалоб что тут было! Царь в мечтах уж видел тучи парусов под Илионом, Он копьем делил нам нивы… А меж тем с бессильным стоном Приставал ко мне: “Что делать? Чем поможем мы несчастью?” О Атрид, ты видел выход, да жалел проститься с властью! Помнишь, как ты был ничтожен, за борт выброшен судьбою? А когда Калхант-гадатель Артемиде для убоя Дочь твою обрек на жертву, путь взамен суля счастливый, Помнишь, как ты духом ожил, как в надежде торопливой Сам, никем не принуждаем, написал, чтоб Тиндарида Ифигению прислала, – мол, невесту для Пелида? Ну, уладил дело… Как же! Снова шлются уверенья… Царь раскаяться изволил в самой мысли преступленья… Но ведь солнце не погасло, что и те слова слыхало? О, вас тысячи подобных… Почесть, деньги – все им мало. Власти ищут, а добились – чуть доходит до расплаты, Проклинают алчность черни, будто люди виноваты, Что под царскою кольчугой сердце лани робкой бьется. Но, Эллада, царь, Эллада!.. Ей за что же достается? Иль в угоду дочке царской нам отдать на посмеянье Наши славные угрозы, – этой челяди деянья Недостойные спуская? Нет, мешки вы золотые, Не годитесь вы для трона, не вожди вы боевые! Ох, не к добру, когда заспорят братья, И этот спор вражду меж них родит… Я браниться не намерен; краток речью, сердцем сдержан, Благородный муж так нагло в словопреньях не взирает… В брате будет чтить он брата, как бы ни был им рассержен. Посмотри, на что похож ты: горло гнев тебе спирает, Глаз белки налились кровью; что, скажи, с тобою сталось? Ты обижен? Ты ограблен? Жен для ложа не осталось? Иль за это мы в ответе, что тебе приобретений Воротить твоих не можем… мужа-сторожа Елене. В гордом брате жажда славы раздражает Менелая: Он бывает счастлив, только жен красивых обнимая; Доблесть он считает шуткой; честь и ум ему – забава. О спартанец, пошлость вкусов обличает низость нрава… Брата ты зовешь безумцем, оттого что он решился Промах сделанный исправить… Не скорей ли ты взбесился, Что, богами щедро взыскан, новый жребий свой порочишь И жену на ложе злую воротить насильно хочешь? Иль ты мнишь, тебе в угоду опьяненные любовью Женихи перед Тиндаром мстить тогда клялися кровью? Нет, безумец, окрыляла их небесная надежда. Что ж? Веди их! Только б после не раскаяться, невежда: Бог не дремлет и не слепнет, и ему всегда известно, Если вынудили клятву без сознанья и бесчестно… На меня ж не полагайся… Не зарежу голубицы, И тебе я – не помощник в исправлении блудницы, Чтобы мужа утешала, оставляя мне на долю Над пролитой детской кровью дни и ночи плакать вволю! Все сказал тебе, Атрид, я речью краткой и прямою. Вразумил – тебе же лучше. Нет – и сам дела устрою. Да, речь иную нам пришлось услышать. Мы за него: спасая дочь, он прав. О, горе мне! В друзьях я ошибался. Ища сгубить, ты их теряешь сам… Один отец родил нас? Не поверю! Разумному я брат, безумцу – нет. Но ведь друзей роднить должна невзгода… Нас друг зовет на пир, а не на казнь. Итак, трудов с Элладой ты не делишь? Да, не делю: с тобою заодно Ее какой-то демон обезумил. Тебя же жезл ахейский ослепил… Ступай, предатель братний… Я иные Пособия придумаю, друзей Найду иных!

О вождь союзных ратей, Привет тебе и радость! Дева-дочь, Которую в чертоге ты изволил Царевной Ифигенией назвать, Здесь, у тебя, а с ней и Клитемнестра, Твоя супруга славная, и сын, Дитя-Орест, к Атриду с ними прибыл, Так много дней не зревшему свой дом; Но женщин, царь, измаяла дорога, — У светлого источника они Остановились, с нежных ног истому Стряхнуть и кожу влагой освежить… Я кобылиц, с усталых упряжь снявши, На луг пустил: пусть травки поедят. А сам бегом к тебе. Принять с почетом Захочешь ты, конечно, мать и дочь… Ахейцы о приезде их уж знают. Да, птицей шум весь лагерь облетел: Так и бегут толпами подивиться На дочь твою, царевну… О, в миру Великие сияньем взоры манят, Что в небесах далекая звезда. Вокруг я слышал говор: “Верно, свадьба Иль царский пир готовится… смотри, Царю-то дочь как загорелось видеть”. Другие ж прибавляли: “Да, ее, Конечно, в храм представят Артемиде, Владычице авлидской, и алтарь Украсит ей блаженная невеста. А кто ж жених?” Однако, царь, спеши! Пора, Атрид! Где ж мы возьмем кошницу? Цветов сюда!

Тебе, спартанский царь, О свадебных подумать гимнах должно: Пусть брачный пир нам флейта огласит И мерные удары ног в чертоге. О солнце, ты приводишь светлый день, Так пусть же он несет царевне счастье! Благодарю… Передохни, гонец… Бог даст, и все уладится… Оставь нас…

О, тяжко это новое ярмо… Украшен им на диво царь микенский, Что демона хотел перехитрить… Им хорошо, незнатным… могут плакать, Когда хотят, и сердце в речи вылить… Стоящий наверху стыдится слез: Они его бесчестят… Гордость правит Царями, а посмотришь – так они Рабы своей же черни, да… и только… Стыд отнял у меня отраду слез, Но высушить источник слез не властен. Пред этим морем бедствий я – не царь. Итак, я их сейчас увижу… что ж Жене скажу?.. Как на нее глаза Дерзну поднять?.. Ее приезд нежданный Последней каплей влился в кубок бед… А между тем как было не приехать Ей с дочерью? Не всем же как отцу Из-под полы ребенку нож готовить: Она справлять малютку под венец Приехала… кого?.. Ифианассу [22] Дочь, дочь мою родную? Как не так! Аид ее, холодную, обнимет, Он ей жених… О, как мне тяжело… “Как? Ты казнить ведешь меня, отец? Так вот он, брак обещанный! О, дай же, Дай бог тебе и всем, кого ты любишь, Всем свадьбы так же весело справлять!” А маленький Орест?.. Ведь он увидит Смерть сестрину… Сказать-то, как дитя, Конечно, не сумеет [23] , но понятен И страшен будет людям громкий крик Малютки безответного… Проклятье Распутнице Елене и Парису, И браку их преступному проклятье!.. Чужой жене, тебя мне все же жаль; С тобою, царь, и над тобой я плачу. Дай руку мне, и помиримся, брат. Бери: твоя победа – я несчастен. В свидетели Пелопа я зову [24] , Пелопа, деда нашего, который Отцом Атрею был: из уст моих Лукавого не выйдет слова – правду И только правду сердце через них Поведает. Когда у брата слезы Я увидал, за сердце ухватила Меня тоска – я сам готов был плакать. Беру назад слова свои – угроз, Пожалуйста, не помни и не бойся: Все муки здесь твои я пережил… О смерти Ифигении для выгод Моих прошу тебя не помышлять. Как? Ты в слезах, а я на пире буду? Нож – для твоих, и солнце – для моих? Ужель такой дележ потерпит Правда? Да, наконец, чего же я ищу? Жениться вновь? Что ж, иль невест завидных Эллада мне не даст? Иль погублю В погоне за Еленою преступной Родного брата? Нет, Агамемнон, Я зла еще из рук твоих не видел. Прости ж меня, я говорил с тобой Как мальчик безрассудный, – лишь теперь Измерил я весь ужас быть убийцей Своих детей, и жалость к осужденной Глубокая вонзилась в сердце мне; Да, видно, кровь сближает нас недаром… На что Елена ей?.. О нет, Атрид, Пускай войска уходят! Бросим этот Несчастный край! Но орошать лицо Слезами ты не должен, заставляя С собою брата плакать. Если жрец, Судьбы твоей в гадании касаясь, Затронул и мою, его слова Из памяти я вычеркнул, и снова Я для тебя не изверг, снова брат… Перегореть в горниле [25] состраданья И вылиться в другую форму – мне Не стыдно, Агамéмнон, нет, нисколько!.. Себе лишь в том я изменил, что к брату Родному вновь вернул себе любовь. Измена же такая красит мужа, Что направляет к лучшему его. Ты слово благородное сказал, Достойное Тантала, сына Зевса; Теперь ты предков оправдал своих. Твои слова охотно похвалой Венчаю, брат, и эта перемена Вполне тебя достойна, – да, раздоры Меж братьями бывают из-за жен И жажды власти. Но на то ли, право, Судьба роднила нас, чтобы губить Друг друга мы горели?.. Но, увы, Мне больше нет возврата, и ножа От дочери я отклонить не властен… Как? Кто ж тебя заставит дочь убить? Все войско, все ахейцы мне велят. Скорей тогда домой верни их, в Аргос. Вернуть?.. Да разве этим сбережешь? Ты чересчур, Атрид, боишься черни. А если жрец откроет тайну им? Зачем? Нетрудно упросить его. Честолюбиво все пророков племя. А что их чтить? От них какая польза? Один еще замешанный тут есть… Кто там, скажи, Атрид, тебя пугает?.. Исчадия Сисифа [26] не забудь. О, Одиссей нам повредить не может… Как знать? Лукав он и приспешник черни. Да, это так, честолюбив он страшно. А ты представь его среди толпы: Распишет им, как дочь обрек я раньше Богине на алтарь и как потом Назад сыграл. Возбуждены ахейцы, Сам знаешь, брат, и ярость их в толпе Зажечь легко. И вот по наущенью Оратора они на нас с ножом, А там и дочь не пощадят, конечно… Укроюсь ли в Киклоповых стенах — Туда придут, из-за каменьев вырвут И землю всю разграбят. Тяжело, О, тяжело… и выхода не сыщешь. Тебя прошу теперь я, Менелай: По лагерю пройди и Клитемнестре Не дай разведать тайны нашей… я ж Тем временем… к Аиду дочь отправлю.

Не надо слез – без них довольно горя.

Вы ж, чуждые, – завесу на уста [27] …